Запланированная трагедия: коллективизация в исторической ретроспективе

Размещено на http://www.allbest.ru/

Запланированная трагедия: коллективизация в исторической ретроспективе

В.П. Попов

Аннотация

Актуальность и цели. Статья посвящена анализу основных направлений исторической мысли последних десятилетий по проблеме коллективизации сельского хозяйства в СССР. Цель - ознакомить читателя с теми изменениями в оценках этого сложного политико-экономического явления, которые появились в отечественной исторической литературе в последние годы и которые по-прежнему носят дискуссионный характер.

Материалы и методы. В основу статьи легли работы ведущих историков по указанной проблеме - В. П. Данилова, М. Левина, В. В. Кондрашина и др., документальные сборники, посвященные проблемам хлебозаготовок и голода в 1932-1933 гг. Применен метод сравнительно-исторического анализа. Однако автор считает, что идеологические установки марксизма, лежащие в основе большинства работ советских историков, лишь запутывали проблему.

Результаты и выводы. По мнению автора, до сих пор отсутствует концепция, объясняющая феномен коллективизации, а преобладающие в науке подходы, рассматривающие ее через призму модернизационного подхода, также не объясняют ни хода, ни результатов, ни последствий коллективизации. Это, на взгляд автора, мешает и научному осмыслению современной аграрной истории России. В СССР всегда политика преобладала над экономикой: задуманная в целях окончательного решения зерновой проблемы в стране, коллективизация породила колхозную систему, которая со временем превратилась в главный инструмент государственной политики в деревне с единственной целью - удержать политическую власть в стране правящей партией. Ключевые слова: коллективизация, модернизация, «бухаринская альтернатива», колхозная система, государственный капитализм, устав сельхозартели, природно-географический фактор, голод 1932-1933, хлебозаготовки.

Abstract

V. P. Popov

PLANNING TRAGEDY: COLLECTIVIZATION IN A HISTORICAL RETROSPECTIVE REVIEW

Background. The article is explore the main directions of historical thought of the last decades on the problem of collectivization of USSR agriculture. The goal is to acquaint the reader with the changes in the assessments of this complex political and economic phenomenon that have appeared in the Russian historical literature in recent years and which are still debatable. Materials and methods. This research is based on the works of leading historians on this problem - V. P. Danilov, M. Levin, V. V. Kondrashin and others, documentary collections devoted to the problems of grain procurements and famine in 19321933. The method of comparative historical analysis is applied. However, the author believes that the ideological guidelines of Marxism, which underlie most of the works of Soviet historians, only complicate the problem. Results and conclusions. According to the author, there is still no conception explaining the phenomenon of collectivization, and the prevailing points of view, considering collectivization through the prism of the modernization approach, also do not explain the course, the results, or the consequences of collectivization. In the author's opinion, this is also hinders the scientific understanding of modern agrarian history of Russia. Politics always prevailed over the economy in the USSR: collectivization was conceived in order to finally solve the grain problem in the country, it gave rise to the collective farm system, which eventually became the main instrument of state policy in the village with the sole purpose of retaining political power in the country by the ruling communist party.

Keywords: collectivization, modernization, “Bukharin alternative”, collective farming, state capitalism, charter of agricultural farms, natural-geographical factor, famine 1932-1933, grain procurements.

Коллективизация сельского хозяйства в СССР относится к числу наиболее эпохальных событий отечественной истории XX в., а ее историография огромна. В годы перестройки одни ученые видели в ней закономерный этап развития советского общества, связанный с социалистическим переустройством всего хозяйственного быта прежней дореволюционной российской деревни, другие рассматривали ее исключительно через призму сталинской «революции сверху» - насильственной и беспощадно-репрессивной по отношению к среднему и зажиточному крестьянству. Затем появились и другие направления исследований. Как это нередко бывает в отечественной историографии, интерес к проблеме и ее актуализация связаны с юбилейными датами. Вот и в наши дни в преддверии 90-летия начала сплошной коллективизации журнал «Российская история» опубликовал программную статью известного историка В. В. Кондрашина [1], которая почти сразу получила суровый отклик на страницах «Форума ученых-историков» [2]. В частности, недовольство критика вызвала позиция В. В. Кондрашина, который, по мнению оппонента, считает, что «у сталинской коллективизации не было и не могло быть альтернатив».

Вопрос об альтернативности, на мой взгляд, был порожден сменой методологических установок, проходивших у отечественных историков весьма болезненно. Взамен марксистских постулатов о «материальных производительных силах общества», которые однозначно определяют «производственные отношения» и всю «надстройку», пришли новые концепции. Среди них - концепция исторической альтернативности, чьи сторонники полагают, что в переломные моменты истории всегда существуют альтернативные возможности развития страны, имеющие шанс на реализацию, поскольку их выражают реальные политические лидеры и они имеют достаточную социальную поддержку в обществе. Особую актуализацию данная концепция приобрела в связи с изучением нэпа и так называемой «бухаринской альтернативы» сталинской насильственной коллективизации, а также в связи с распадом СССР.

В развернутом виде она была представлена в ряде работ американского историка С. Коэна [3, 4]. Среди отечественных историков последователем альтернативного подхода являлся известный ученый-аграрник В. П. Данилов, рассматривавший нэп в качестве не только политической, но и социально-экономической альтернативы развития страны в противовес сталинской модели.

Поскольку мне уже приходилось писать на эту тему [5], вкратце повторю свои наблюдения по затронутой проблеме. В ранней работе, посвященной изучению материально-технических предпосылок коллективизации, В. П. Данилов пришел на первый взгляд к парадоксальному выводу: «Темпы социальной реконструкции сельского хозяйства намного обгоняли темпы технической реконструкции, [а] устройство социально-экономических отношений в деревне было завершено намного раньше, чем техническая реконструкция сельского хозяйства» [6, с. 393]. Следовательно, вопреки марксистской аксиоме, политика предшествовала экономике и материально-технические предпосылки коллективизации, если называть вещи своими именами, отсутствовали. Имела место обычная для большевиков со времен Октября 1917 г. стратегия «забегания вперед». Несмотря на бесспорный вывод, подтвержденный в монографии многочисленными статистическими выкладками, В. П. Данилов в той же работе утверждал, что среди главных факторов, обусловивших переход партии к политике сплошной коллективизации, важное место «принадлежало несоответствию буржуазных производственных отношений общественному характеру новых производительных сил, которое начало возникать в сельском хозяйстве накануне его социалистического преобразования» [6, с. 398].

Значит, объективные предпосылки коллективизации все-таки существовали, но это еще не отвечало на вопрос, почему вместо бухаринской альтернативы партия предпочла сталинскую модель. А именно ответ на этот вопрос позволял историком понять подоплеку политических событий, т.е. объяснить выбор конкретной альтернативы политическим руководством страны. Чтобы из абстрактных «материальных производительных сил» создать материально-техническую базу колхозов, требовались реальные капиталы, которыми большевики не располагали. Капиталы имели средние и зажиточные крестьяне («мелкая буржуазия» или «кулачество», по марксистской терминологии), которые их сберегали и вкладывали в развитие своих хозяйств. Таким образом, производственные отношения внутри доколхозной деревни являлись не продуктом «материальных производительных сил», а наоборот, реальным источником и условием их появления. Понимая это обстоятельство и стараясь не цепляться за марксистскую схему, противоречившую очевидным фактам, В. П. Данилов затем скорректировал прежний вывод: «Новая материально-техническая база для сельского хозяйства должна была создаваться в ходе сплошной коллективизации и после ее развертывания. Техническая и социальная реконструкция сельского хозяйства развертывалась одновременно (курсив автора)» [7, с. 174]. Вопрос о предпосылках, по умолчанию автора, снимался с повестки, и исследовательский акцент смещался на изучение характера коллективизации: «“Великий перелом”, о котором Сталин объявил в ноябре 1929 г., не имел ничего общего с действительностью социальноэкономического развития - ни с якобы огромным ростом производительности труда в промышленности, ни с возникшим будто бы массовым колхозным движением в деревне» [8, с. 705].

Суммировав выводы В. П. Данилова из работ разных лет, читатель так и не получил ответа на вопрос: существовали ли у коллективизации сельского хозяйства в СССР материально-технические предпосылки или их не было? Эти противоречия в оценках нельзя объяснить эволюцией взглядов ученого, чьи труды в советское время ограничивались идеологическим контролем партии. Существо проблемы, видимо, заключается в отсутствии до сих пор приемлемой концепции При оценке той или иной концепции мы разделяем мнение известного знатока социалистической системы, выдающегося ученого Я. Корнаи о том, что «концепция, сама по себе, остается позитивным, дескриптивным понятием, свободным от оценок... Речь здесь идет об общих моделях реальных исторических структур». Это значит, что, если ученые договорились о значении слова, между ними возникает диалог [9]., объясняющей феномен коллективизации. Отметим несколько особенностей современной историографии. Во-первых, к пересмотру теоретического багажа прежних лет приступили историки, которые были учениками В. П. Данилова и других известных аграрников его круга (Н. А. Ивницкого, И. Е. Зеленина, М. А. Вылцана, В. В. Кабанова). Этот процесс неизбежен и начался еще при жизни вышеназванных историков. Во-вторых, новое поколение историков в своих выводах не было, как правило, связано прежним «советским багажом»; при этом свои теоретические наработки они еще не оформили в виде самостоятельной концепции, а отсюда пестрая смесь старого и нового в их трудах.

Изучение осложняется тем, что коллективизация - это политикоэкономическая проблема, где фактор заинтересованности людей является чрезвычайно важным для результатов крестьянского труда. Однако, учитывая природу советской системы, где политическая структура и соответствующая идеология задавали тон другим характерным признакам системы (отношениям собственности, механизмам регулирования и пр.), становится понятным, почему В. В. Кондрашин привел достаточно распространенный тезис о том, что главным фактором коллективизации был «внутренний фактор - победа сталинской группировки в борьбе за власть». И дело здесь даже не в смешении «объективных» и «субъективных» факторов, как полагают его критики. Сама постановка вопроса о том, что у коллективизации не было и не могло быть альтернативы помимо сталинского варианта, представляется формальной. Альтернатива - всегда выбор из двух или нескольких вариантов. В этом смысле выбор зависит от воли индивида, и он есть всегда. Задача историка - не распределение факторов по ящичкам с наклейками «объективные» и «субъективные». Такой подход позволяет историку, относящему тот или иной фактор к объективным, придавать ему неизбежный характер (как тут не вспомнить знаменитое выражение Маркса о том, что социализм обязательно наступит «с неумолимостью закона природы»). Тем самым в этом случае, хотел этого историк или нет, он избавлен от необходимости доказывать свою точку зрения, т.е. избавлен от главной задачи - интерпретации исторических событий и фактов.

Поясним свою позицию одним примером. Так, многие историки относят природно-географический фактор (климат и почвы) к объективным. Человек является не только мыслящим, но и действующим существом.

За 1000-летнюю историю России мужик приспособился к этому фактору, создал систему защиты, поэтому для крестьянина он стал таким же обычным, как и другие факторы производства. Только в условиях форс-мажорных обстоятельств, например голода 1601-1603 гг., этот фактор превысил защитную систему и решающим образом повлиял на события в стране, вызвав Смуту. Однако в 1928-1930 гг. погодные условия, включая засуху во многих регионах страны, не выходили за пределы привычного. Крестьянство преодолело бы эти трудности. По моему мнению, мужик справился бы даже с раскулачиванием, ведь в 1930 г. в сельском хозяйстве оставался еще немалый частный сектор, т. е. существовала основа для восстановления крестьянского слоя самостоятельных хозяев, пусть даже в течение длительного времени. Однако принудительные заготовки вызвали голод, который являлся результатом целенаправленной государственной политики. Именно хлебозаготовки окончательно сломали хребет самостоятельно хозяйствующему мужику.

Общепринятый в исторической науке термин «коллективизация», по мнению большинства современных историков, не отражает ни сути процесса насильственного слома тысячелетнего хозяйственного уклада деревенской России, ни характера вновь созданной колхозной системы. Коллективизация не решила главную проблему, которая стояла перед сталинским руководством. В некогда аграрной стране, где до конца 1950-х гг. сельское население преобладало над городским, зерновая проблема так и не была решена до самого распада СССР. За годы советской власти были испробованы различные формы, методы и средства по управлению деревней и развитию общественного производства (от массового террора до вложения крупных инвестиций и попыток материально заинтересовать колхозников в результатах труда), но дефицит продуктов питания в стране никогда не исчезал и носил постоянный характер. Учитывая эти бесспорные факты, попробуем определить, каковы были действительные цели аграрной политики большевистской партии, что из себя представляла колхозная система, ставшая главным детищем этой политики. Подчеркнем, ни одна инициатива или мероприятие, ни одно даже самое незначительное изменение в жизни села не совершалось без ведома центральной власти, а только по партийной директиве.

К настоящему времени опубликованы многотомные сборники ранее засекреченных документов, посвященные коллективизации, что позволяет подробно изучать все стороны этой проблемы. Однако для многих историков, приверженцев теории модернизации, основополагающим является тезис о том, что именно коллективизация стала главным условием перехода страны от аграрного к индустриальному обществу. Они утверждают, что своей революционной политикой в деревне большевики лишь ускорили процесс исторического перехода от старого к новому, поскольку были убеждены в необходимости индустриализации не только промышленности, но и сельского хозяйства. Создание колхозов на основе индивидуальных крестьянских хозяйств и за счет их имущества и накоплений сопровождалось насилием и оказало огромное влияние не только на экономическую, но и на социальную сферу, а также на систему власти, которая росла и крепла по мере того, как деревня усиливала сопротивление. Эти историки также отмечают, что перемены, вызванные ожесточенной борьбой между властью и деревней, породили сталинскую диктатуру. Власть старалась действовать так, чтобы в необходимых случаях с помощью различных уловок снижать социальное напряжение. По выражению известного ученого М. Левина, состояние сельского хозяйства представляло «драматический пример вышедшей из-под контроля модернизации» [10, с. 126]. Он подчеркивал, что внутреннее состояние деревни характеризовалось сохранением консервативных черт и прежнего патриархального образа жизни, а из-за «бегства сельского населения в города» урбанизация стала носить «деревенский характер». Все это, по его мнению, давало основание считать, что советская Россия накануне Второй мировой войны «не была значительной промышленной силой» [10, с. 127-132].

С некоторыми оговорками приведенные выше оценки доминируют в современной зарубежной и отечественной литературе. Акцент на объективный характер коллективизации позволяет этим ученым утверждать, что «иного не дано» стране, имевшей давние исторические традиции по проведению аграрных реформ исключительно «сверху». Тем самым, пусть и в неявном виде, такой подход позволяет не только сравнивать, но и ставить знак равенства между аграрными политиками царской и советской России.

В последнее время также становится популярной точка зрения, согласно которой в Х1Х-ХХ вв. правительственная власть была занята поисками «наиболее оптимальных путей реформирования сельского хозяйства» [11, с. 130-234, 347, 348], что подразумевает, будто первоочередной целью аграрных реформ в России было решение проблем экономического и социального развития деревни. По моему мнению, это далеко не так. Толчком к реформам были неудачные войны - Крымская, Русско-японская, Первая мировая, вызвавшие и глубокий политический кризис, и рост крестьянских выступлений. Факты свидетельствуют, что в сложившихся условиях усилия властей были направлены на достижение компромисса с деревней; при этом верховная власть стремилась отстоять свои интересы и интересы тех социальных групп (в первую очередь земельной аристократии и поместного дворянства), которые являлись ее главной опорой. Это обстоятельство объясняет и компромиссный характер земельной реформы Александра II, и тот факт, что из всех проектов аграрных реформ в начале ХХ в. был выбран наиболее консервативный, столыпинский вариант. Не менее показателен и советский опыт, о чем будет сказано ниже.

Мне представляется, что определение коллективизации как модерниза- ционного процесса, даже с оговорками М. Левина, противоречит тому очевидному факту, что с точки зрения социального развития села это был не скачок вперед, а падение в пропасть, из которой крестьянству так и не удалось выбраться. Если рассматривать этот процесс через призму индустриального развития страны - замены массы мелких и средних крестьянских хозяйств «крупным производством колхозов», основанным на применении сложных сельхозмашин, включая тракторы, - следует признать, что не произошло качественных перемен, поскольку правительство так и не решилось предоставить сельскохозяйственную технику колхозам, а передало ее государственным предприятиям (машинно-тракторным станциям (МТС)). Это был не случайный выбор, продиктованный обстоятельствами, а вполне обдуманное решение. Правительство не было убеждено в том, что в равных условиях хозяйствования колхозы будут действовать эффективнее частника, и не хотело рисковать.

Как известно, советское правительство навсегда отменило «всякую собственность на землю в пределах РСФСР», т.е. по букве закона не только на конфискованную помещичью, но и на крестьянскую. Тем самым оно взяло на себя обязательства и за организацию хозяйственного освоения всей земли, объявленной «общенародной», а по сути - государственной. Законом также устанавливалась потребительно-трудовая норма землепользования для всех граждан, обрабатывающих землю своим трудом. Как писал выдающийся экономист-аграрник Л. Н. Литошенко, современник событий, при существовавшей в России в 1917 г. пестроте распределения разных по размерам участков земли между отдельными пользователями, это «была грандиозная, по существу своему невыполнимая задача» [12, с. 187-189]. Поскольку расчеты советской власти на «стихийный крестьянский социализм» не оправдались, Ленин объявил крестьянскую «мелкобуржуазную стихию» врагом социализма и сделал ставку на бедноту как главную опору власти в деревне. По наблюдениям весьма информированного в этой области Литошенко, «уравнительность господствовала только в дележе награбленного. Ни о каком общем “поравнении” деревня не мечтала. Захваченные земли считались “завоеванием революции”, которым она не хотела делиться ни с кем». Он также отмечал, что «первым и главным итогом аграрного движения 1917-1918 гг... явилось полное уничтожение крупного хозяйства» [12, с. 198].

Однако классовую борьбу в деревне разжечь не удалось, провалились и попытки в широких масштабах создать социалистические формы хозяйства (советские хозяйства, коммуны и артели), а продовольственная диктатура привела к массовым крестьянским восстаниям. В аграрной стране власть нуждалась в поддержке сельского населения и пошла на союз со «средним крестьянством», но власть также нуждалась и в хлебе, а с отменой продразверстки это превращалось для большевиков в главную проблему. Дело в том, что экономические интересы крестьян и политические цели правительства в деревне не совпадали, а потому рано или поздно власть должна была вернуться к прежним формам взаимоотношений с деревней - государственному принуждению.

В одной из последних публикаций на тему коллективизации повторяются прежние тезисы о том, что она носила «не случайный характер» и представляла собой «процесс создания крупного коллективного хозяйства» индустриального типа, сохранившего свое положение в качестве ведущей формы сельскохозяйственного производства и в современной России. Также отмечается, что этот путь «диктовался объективными условиями существования», и в качестве одного из главных называется природно-географический фактор страны. При этом автор вынужден признать, что главная задача - «накормить страну» - оказалась колхозной системе не по плечу [13]. Если это так, то чем можно объяснить, что до самого конца советская власть так упорно держалась за систему, которая, несмотря на все реформы, оставалась неэффективной? Значит, корень проблемы заключался в том, что политическая цель, а именно господство правящего слоя (советской бюрократии) над населением страны, затмевала собой все остальные проблемы, в том числе экономические, что порождало непрерывную череду кризисов, какой бы период отечественной истории мы ни взяли. Отдельные реформы (хрущевская, брежневская, горбачевская) лишь доказывали простую истину - без отмены мобилизационной модели советской экономики невозможно нормальное экономическое развитие.

Сторонники теории модернизации в подтверждение объективного характера коллективизации любят прибегать еще к одному аргументу - военной угрозе СССР, которую они считают «вполне реальной» в начале 1930-х гг. Их логическая конструкция выглядит следующим образом. В условиях надвигавшейся Второй мировой войны фактор времени играл едва ли не решающую роль и индустриализацию следовало проводить как можно быстрее, чтобы ускорить создание оборонной промышленности. Поскольку капиталы имелись только у зажиточной части деревни, их изъяли в ходе раскулачивания, не останавливаясь перед насилием. По моему мнению, никакой непосредственной угрозы со стороны Германии или Японии в начале 1930-х гг. не существовало. По крайней мере в источниках отсутствуют прямые доказательства подготовки конкретных планов военного нападения на СССР со стороны указанных государств. Одному из активных организаторов коллективизации В. М. Молотову приписывают следующие слова: «Я считаю успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне. Но, если б мы ее не провели, войну бы не выиграли» [14, с. 383]. Безупречная логика. К этому можно добавить только одно: катастрофические поражения Красной армии летом 1941 г., позволившие немцам за четыре с половиной месяца дойти до Москвы, своими причинами имеют не только превосходство вермахта в умении воевать на начальном этапе войны, но и те миллионные жертвы массовых репрессий и голода 1932-1933 гг., которые были прямым следствием коллективизации. Страх перед репрессиями, антисоветские и пораженческие настроения присутствовали не только в солдатской среде, но и среди гражданского населения По данным современных ученых, на весну 1941 г. число «политически неблагонадежных советских людей», поставленных органами НКВД на оперативный учет, составляло 1,263 млн человек [15]., они особенно усилились в связи с началом войны. И это тоже итог коллективизации. коллективизация модернизационный политический власть

По моему мнению, историки придают слишком большое значение спорам, которые велись в среде большевистской верхушки по проблемам индустриализации в 1920-е гг. Вопреки суждениям о том, что сталинская оппозиция стремилась разработать «разумную экономическую политику», которая на практике дала бы возможность стране пойти по «другому пути», я считаю подобные мнения ошибочными. При всех разногласиях о путях, способах и методах построения социализма в СССР ни левые коммунисты, ни правые, ни лавировавший между двумя лагерями товарищ Сталин со своей «генеральной линией» не считали возможным отказаться от практики государственного регулирования частного хозяйства. Никто из большевистского руководства, помня ленинские заветы держать в своих руках «командные высоты» в экономике, не собирался предоставлять полную свободу частным капиталам и предпринимательской инициативе. При сохранении подобной практики частный капитал избегал рисков и производство не росло, поскольку отсутствовали стимулы для его развития.

В России существовала плеяда блестящих экономистов мирового уровня (Н. Д. Кондратьев, А. В. Чаянов, А. Н. Челинцев, Н. П. Макаров, Л. Н. Ли- тошенко), которые даже в условиях идеологического контроля предлагали научно обоснованные проекты сбалансированного развития народного хозяйства страны, с учетом расширенного воспроизводства крестьянских хозяйств. В 1927 г. Н. Д. Кондратьев подверг критике варианты проекта плана первой пятилетки, разработанные Госпланом. Он указал на главное противоречие - отсутствие согласования показателей потребления, экспорта сельхозпродуктов и их производства, когда рост одних элементов плана делал невозможным «принятый рост других», что свидетельствовало о нереальности всего плана индустриального развития страны [13].

Коллективизация позволила сталинскому руководству не только решить проблему накопления средств для индустриализации и избежать в дальнейшем хлебозаготовительные кризисы, но и создать специальный механизм - колхозную систему, которая обеспечила государству ежегодные гарантированные поставки хлеба и другой сельхозпродукции по низким ценам. Эта система имела несколько базовых элементов: обязательные поставки сельхозпродуктов государству по произвольным, заниженным ценам; принудительный труд без полноценной оплаты по трудодням; личное бесправие и прикрепление к колхозным работам, оформленные Уставом сельхозартели и паспортной системой; репрессии в отношении всех крестьян, объявленных кулаками. Чуть подробнее остановимся на некоторых из этих сюжетов. Устав сельхозартели определял следующий порядок распределения колхозного урожая: выполнение всех обязательств перед государством, натуроплата за работы МТС, создание колхозного семенного фонда и, на последнем месте, выдача колхозникам оставшейся продукции в форме натуральной оплаты по трудодням (оценка работы в зависимости от ее вида и сложности). Нередкой была ситуация, когда после всех расчетов с государством платить было нечем, т.е. вводился остаточный принцип оплаты труда в колхозе.

Размеры поставок определялись правительством исходя из площади сельхозугодий и пашни, закрепленной за артелью «в бессрочное пользование, то есть навечно». Никакие изменения в условиях хозяйствования - неблагоприятные погодные условия, гибель трудоспособных колхозников на полях войны и пр. - в расчет не принимались. Задолженность колхозов перед государством по обязательным поставкам переходила на следующий год; чтобы ее списать требовались ходатайство местных земельных, советских и партийных органов и специальное распоряжение правительства. Заготовительные цены не восполняли колхозам даже половину себестоимости сельхозпродукции и не пересматривались десятки лет. Через обязательные поставки из хозяйств перед войной изымалось около 40 % фактического урожая; объемы поставок непрерывно росли. Другая часть продукции изымалась в форме оплаты за работы МТС, поскольку правительство так и не рискнуло отдать технику в руки крестьян. Дополнительным способом изъятия была так называемая «видовая урожайность» (урожайность на корню, т.е. перед началом уборки), а не фактические сборы зерна. Низкая механизация сельскохозяйственных работ и отсутствие надежных хранилищ повышали потери зерна при уборке, но это также не влияло на установленные объемы изъятия. Как выразился по этому поводу нарком земледелия СССР Я. А. Яковлев, «надо устанавливать, не что забирать, а что оставлять».

Устав сельхозартели разрешал оставлять в единоличном пользовании приусадебную землю (огороды, сады и пр.), размер которой, как правило, колебался от 0,25 до 0,5 гектара, корову и некоторое количество мелкого скота. В условиях колхозной системы именно приусадебное хозяйство стало едва ли не основным источником питания сельских жителей. Крестьянский двор (колхозный и единоличный) должен был платить государству натуральный налог в форме обязательных поставок сельхозпродуктов. Помимо него с личных хозяйств взимался денежный сельскохозяйственный налог, с 1939 г. по прогрессивным ставкам, в зависимости от размера дохода в личном хозяйстве. В условиях натурального хозяйства (в большинстве колхозов отсутствовала денежная оплата труда) двойной налог на личные подворья (натуральный и денежный) вынуждал колхозников продавать на рынке продукты, необходимые для собственного потребления.

Хотелось бы еще раз подчеркнуть следующее обстоятельство. Закрепив за колхозами землю «в бессрочное пользование, то есть навечно», государство решило не земельный вопрос, который со времен «военного коммунизма» был второстепенным, а продовольственный. Тем самым колхозы как производственные коллективы были прикреплены к земле, а члены их, колхозники, - к колхозным работам. И весь этот заколдованный круг, из которого крестьянину было почти невозможно вырваться, создавался государством с единственной целью - попытаться навсегда решить продовольственный вопрос в стране.

При этом экономические интересы крестьян правительство полностью игнорировало. Однако хозяйственная природа мужика не изменилась за века: все, что давало ему выгоду - было благо, все, что ограничивало его самостоятельность и сокращало производство, - зло [12, с. 315]. Как он мог отказаться от своих внутренних убеждений и пойти трудиться в колхозы? Однако в отличие от периода осени 1917 - лета 1918 г., на рубеже 19201930-х гг. после ряда «хлебных стачек» советская власть уже не заблуждалось в отношении хозяйственных устремлений деревни и накопила достаточно сил и укрепилась, чтобы больше не повторять прежнюю двойную политику заигрывания и принуждения, сделав окончательный выбор в пользу насилия. В этом нас убеждают документы, позволяющие понять существо хлебозаготовительной политики партии. В 2016 г. увидел свет сборник документов, посвященный хлебозаготовкам [16]. По моему мнению, в научном отношении эта публикация представляет одно из самых ярких достижений отечественной исторической науки последних трех десятилетий и по значимости описываемого явления, и по богатству и уникальности источников (преимущественно документов ЦК ВКП(б). В сборнике с предельной откровенностью показано, как цинично, целенаправленно, изобретательно и неумолимо сталинское руководство проводило политику «воспитания голодом» в отношении восставшей против государственного произвола и грабежа деревни. Никаких случайностей, «отклонений» или нерешительности в этой политике не было: показаны главные инициаторы и активные исполнители этой акции, методы, приемы и способы изъятия хлеба. Сквозь все документы Центра красной нитью проходит выраженная в них установка - «мы были правы». Итогом стала, выражаясь на партийном лексиконе, «победа колхозной и совхозной системы хозяйства над системой единоличного хозяйства», и эта «победа» обошлась стране примерно в 7 млн человеческих жизней, умерших от голода [17-19].

В 1932 г. была введена паспортная система, которая фактически не распространялась на большую часть деревенских жителей (паспорта в сельской местности выдавались только в совхозах и на территориях, объявленных «режимными»). Формально при перемене места жительства колхозники могли получить паспорт; фактически эта процедура содержала множество ограничений (основная часть правительственных решений в этой области носила секретный характер и не была известна населению). Колхозы были лишь пунктами прикрепления людей, паспортная система сделала возможным само прикрепление [20, 21].

В апреле 1935 г. в ответ на предложение наркома НКВД СССР Г. Ягоды и прокурора СССР А. Вышинского о «быстрейшей очистки городов от уголовных и деклассированных элементов» Сталин наложил на документ следующую резолюцию: «“Быстрейшая” очистка опасна. Надо очищать постепенно и основательно, без толчков и излишнего административного восторга» [21, с. 109].

В этих словах виден тот же бесчеловечный подход к людям: индустриализация и коллективизация расширялись, вызывая противодействие населения, поэтому численность «врагов народа» у советской власти росла. Паспортная система, помимо указанных нами целей, помогала властям разделить население страны на «чистых» (город) и «нечистых» (село), т.е. прямо или косвенно определяла судьбу каждого взрослого жителя страны.

Как отмечается в современной литературе, процесс раскрестьянивания в XX в. превратился в общемировую тенденцию и сопровождался ростом производства продовольствия и численности мирового населения при сохранении глобального неравенства в уровне жизни [22]. Значит ли это, что при переходе от мелкотоварного к крупному хозяйству, обеспечивающему расширенное воспроизводство, социальная дифференциация и социальные конфликты неизбежны и, следовательно, сталинская коллективизация являлась закономерным процессом? Наш ответ отрицательный.

Когда в стране отсутствовала частная собственность на средства производства (землю, банки, предприятия и т.п.), а вся производственная деятельность осуществлялась из единого центра согласно государственным планам, имеющим силу закона, когда отсутствовали рынок и рыночные цены на факторы производства (включая землю), что делало невозможным экономический расчет, когда свободное предпринимательство было под запретом, тогда напрасны были усилия и надежды на то, что реформы способны что-либо кардинально изменить, потому что базовые элементы всей системы оставались прежними Поэтому мы не можем согласиться с высказанным в литературе мнением, что колхозная система имела свой потенциал, который мог бы раскрыться, если бы реформы продолжались [23]..

Именно государство в каждом отдельном случае продолжало определять, что должно производиться в стране, в каком количестве и какого качества, кем, где и как. Поэтому конец советской колхозной системы был неизбежен.С распадом СССР система перестала существовать в качестве целостной, но и сегодня сохранились ее узнаваемые черты. По сути, произошло замысловатое переплетение советского аграрного наследия с современным государственным капитализмом.

Государство по-прежнему держит «командные высоты» и в промышленности, и в аграрном секторе в своих руках, является основным земельным собственником в стране [24]. Сохраняются и «ножницы цен» на сельскохозяйственные и промышленные товары. Несмотря на то что Земельный кодекс Российской Федерации признает за гражданами и юридическими лицами право частной собственности на земельные участки (но не на землю), слой земельных собственников ничтожно мал, цены на землю искусственно завышены, а государственные субсидии выделяются прежде всего крупным производителям (агрохолдингам), а не фермерским хозяйствам. На мой взгляд, это свидетельствует, что из нашего исторического (колхозного) опыта сделаны не все необходимые выводы В современной литературе неоднократно отмечалось, что государственная политика создания крупных агрохолдингов в долговременной стратегии имела негативные социальные последствия: блокировалось развитие фермерских хозяйств и шел активный процесс «обезземеливания крестьян бывшего коллективизированного сектора аграрного хозяйства» [25]..

Библиографический список

1. Кондрашин, В. В. Влияние коллективизации на судьбы России в XX веке / В. Кондрашин // Российская история. - 2018. - № 4. - С. 3-13.

2. Отклик М. А. Фельдмана на материал «Влияние коллективизации на судьбы России в ХХ веке» // Российская история. - 2018. - № 4. - ИРЬ: Шр://российская- история.рфЯогцт

3. Коэн, С. Бухарин: Политическая биография : пер. с англ. / С. Коэн. - Москва, 1988.

4. Коэн, С. «Вопрос вопросов»: почему не стало Советского Союза? : пер. с англ. / Коэн. - Москва, 2011.

5. Попов, В. П. «Закон колхозной жизни - от личного к общественному». К 80-летию принятия Примерного Устава сельскохозяйственной артели / В. П. Попов // «Черные дыры» в российском законодательстве. - 2015. - № 4. - С. 11-19.

6. Данилов, В. П. Создание материально-технических предпосылок коллективизации сельского хозяйства в СССР / В. П. Данилов. - Москва, 1957.

7. Данилов, В. П. История крестьянства России в XX веке: избранные труды : в 2 ч. / В. П. Данилов. - Москва, 2011. - Ч. 1.

8. Данилов, В. П. История крестьянства России в XX веке: избранные труды : в 2 ч. / В. П. Данилов. - Москва, 2011. - Ч. 2.

9. Корнаи, Я. Силою мысли: Неординарные воспоминания об одном интеллектуальном путешествии / Я. Корнаи. - Москва, 2008. - С. 402.

10. Левин, М. Советский век : пер. с англ. / М. Левин. - Москва, 2008.

11. Крестьянство и власть в истории России XX века : сб. науч. ст. / отв. ред. П. П. Мар- ченя. - Москва, 2011. - Вып. 2.

12. Литошенко, Л. Н. Социализация земли в России / Л. Н. Литошенко. - Новосибирск, 2001.

13. Кондратьев, Н. Д. Критические заметки о плане развития народного хозяйства / Н. Д. Кондратьев // Проблемы экономической динамики / Н. Д. Кондратьев. - Москва : Экономика, 1989. - С. 135-169.

14. Чуев, Ф. Сто сорок бесед с Молотовым: из дневника Ф. Чуева / Ф. Чуев. - Москва : Терра, 1991.

15. Исторические чтения на Лубянке: XX лет. - Москва, 2017. - С. 197.

16. «Первая заповедь»: Хлебозаготовки в СССР. 1931-1932 / отв. сост. В. В. Кондра- шин. - Москва, 2016.

17. Голод в СССР. 1929-1934 : в 3 т. / отв. сост. В. В. Кондрашин. - Москва, 20112013.

18. Современная российско-украинская историография голода 1932-1933 гг. в СССР / науч. ред. В. В. Кондрашин. - Москва, 2011.

19. Кондрашин, В. В. Голод 1932-1933 годов: трагедия российской деревни / В. В. Кондрашин. - 2-е изд., перераб. и доп. - Москва, 2018.

20. Попов, В. П. Паспортная система в СССР. 1932-1976 / В. П. Попов // Социологические исследования. - 1995. - № 8-9. - С. 3-13.

21. Попов, В. П. «Изменения паспортной системы носят принципиально важный характер». Как создавалась и развивалась паспортная система в стране / В. П. Попов // Источник. - 1997. - № 6. - С. 101-121.

22. Бернстайн, Г. Социальная динамика аграрных изменений / Г. Бернстайн. - Москва, 2016.

23. Современное крестьяноведение и аграрная история России в XX веке. - Москва, 2015. - С. 289.

24. О состоянии и использовании земель в Российской Федерации в 2016 году : Государственный (национальный) доклад. - С. 41.

25. Дерюгина, И. В. Аграрный сектор России: циклы и кризисы 1998-2009 годов / И. В. Дерюгина // Вопросы статистики. - 2010. - № 3. - С. 65-69.

References

1. Kondrashin V. V. Rossiyskaya istoriya [Russian history]. 2018, no. 4, pp. 3-13. [In Russian]

2. Rossiyskaya istoriya [Russian history]. 2018, no. 4.

3. Koen S. Bukharin: Politicheskaya biografiya: per. s angl. [Bukharin: Political biography: translated from English]. Moscow, 1988. [In Russian]

4. Koen S. «Vopros voprosov»: pochemu ne stalo Sovetskogo Soyuza?: per. s angl. [“Question of questions”: why the Soviet Union did not become?: translated from English]. Moscow, 2011. [In Russian]

5. Popov V. P. «Chernye dyry» v rossiyskom zakonodatel'stve [“Black holes” in Russian legislation]. 2015, no. 4, pp. 11-19. [In Russian]

6. Danilov V. P. Sozdanie material'no-tekhnicheskikh predposylok kollektivizatsii sel'sko- go khozyaystva v SSSR [Creation of material and technical prerequisites for the collectivization of agriculture in the USSR]. Moscow, 1957. [In Russian]

7. Danilov V. P. Istoriya krest'yanstva Rossii v XX veke: izbrannye trudy: v 2 ch. [The history of the peasantry of Russia in the XX century: selected works: in 2 parts]. Moscow, 2011, part 1. [In Russian]

8. Danilov V. P. Istoriya krest'yanstva Rossii v XX veke: izbrannye trudy: v 2 ch. [The history of the peasantry of Russia in the XX century: selected works: in 2 parts]. Moscow, 2011, part 2. [In Russian]

9. Kornai Ya. Siloyu mysli: Neordinarnye vospominaniya ob odnom intellektual'nom pute- shestvii [By the power of thought: Extraordinary memories of one intellectual journey]. Moscow, 2008, p. 402. [In Russian]

10. Levin M. Sovetskiy vek: per. s angl. [Soviet age: translated from English]. Moscow, 2008. [In Russian]

11. Krest'yanstvo i vlast' v istorii Rossii XX veka: sb. nauch. st. [The peasantry and power in the history of Russia of the twentieth century: collected articles]. Execut. ed. P. P. Mar- chenya. Moscow, 2011, iss. 2. [In Russian]

12. Litoshenko L. N. Sotsializatsiya zemli v Rossii [Socialization of land in Russia]. Novosibirsk, 2001. [In Russian]

13. Kondrat'ev N. D. Problemy ekonomicheskoy dinamiki [Problems of economic dynamics]. Moscow: Ekonomika, 1989, pp. 135-169. [In Russian]

14. Chuev F. Sto sorok besed s Molotovym: iz dnevnika F. Chueva [140 conversations with Molotov: from the diary of F. Chuev]. Moscow: Terra, 1991. [In Russian]

15. Istoricheskie chteniya na Lubyanke: XX let [Historical readings on Lubyanka: 20 years]. Moscow, 2017, p. 197. [In Russian]

16. «Pervaya zapoved'»: Khlebozagotovki v SSSR. 1931-1932 [“The first commandment”: Bread procurement in the USSR. 1931-1932]. Resp. comp. V. V. Kondrashin. Moscow, 2016. [In Russian]

17. Golod v SSSR. 1929-1934: v 3 t. [Famine in USSR. 1929-1934: in 3 volumes]. Resp. comp. V. V. Kondrashin. Moscow, 2011-2013. [In Russian]

18. Sovremennaya rossiysko-ukrainskaya istoriografiya goloda 1932-1933 gg. v SSSR [Modern Russian-Ukrainian historiography of famine 1932-1933 in USSR]. Science ed. V. V. Kondrashin. Moscow, 2011. [In Russian]

19. Kondrashin V. V. Golod 1932-1933 godov: tragediya rossiyskoy derevni [Famine in 1932-1933: tragedy of Russian village]. 2nd ed., rev. and suppl. Moscow, 2018. [In Russian]

20. Popov V. P. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological researches]. 1995, no. 8-9, pp. 3-13. [In Russian]

21. Popov V. P. Istochnik [Source]. 1997, no. 6, pp. 101-121. [In Russian]

22. Bernstayn G. Sotsial'naya dinamika agrarnykh izmeneniy [Social dynamics of agrarian changes]. Moscow, 2016. [In Russian]

23. Sovremennoe krest'yanovedenie i agrarnaya istoriya Rossii v XX veke [Modern peasant studies and the agrarian history of Russia in the XX century]. Moscow, 2015, p. 289. [In Russian]

· sostoyanii i ispol'zovanii zemel' v Rossiyskoy Federatsii v 2016 godu: Gosudarstven- nyy (natsional'nyy) doklad [On the state and use of land in the Russian Federation in 2016: State (national) report]. P. 41.

24. Deryugina I. V. Voprosy statistiki [Statistics issues]. 2010, no. 3, pp. 65-69. [In Russian]

Размещено на Allbest.ru