"Птицеголовые" или "конноголовые" скипетры — реальная или фальшивая дилемма

Интересно, что сходное явление прослеживается и в юго-восточной Европе, в зоне присутствия вышеупомянутых скипетров типа Дражна де жос. Среди находок, связанных с культурной средой памятников Ноа-Коследже- ни-Сабатиновка (Noua-Coslogeni-Sabatinovka) и в зоне их влияния, направленном в сторону Эгейского моря, известны каменные скипетры с «грибовидным» обушком и загнутой вниз головкой (рис. 7: 1, 2), напоминающие клюв или голову хищной птицы (орла?, сипа?) (Irimia 2008, p. 80). Один из них, с гладкой поверхностью без декора, происходит из местности Пантелимон де Сус (Pantelimon de Sus) близ Бухареста, другой, украшенный по бокам изогнутого «клюва» каннелюрами -- из местности Люлин (Ljulin) близ Ямбола, в юго-восточной Болгарии (Irimia 2008, fig. 2; 3: 2). У находки из Люлина также есть выпуклости, расположенные с обеих сторон по центру, на уровне проуха, которые вместе с бороздками, подчеркивающими линию «клюва», как бы имитируют общей формой «голову» хищной птицы.

Михаил Иримиа (Irimia 2008, p. 87, 88) сопоставляет эти находки с рифленым топориком-скипетром, найденным в остове корабля у мыса Ульу-бурун (рис. 7: 3). Его происхождение также связывается с восточной частей балканского полуострова или с Северным Причерноморьем (Buchholz 1999, S. 74; Laszlo 2006, p. 44--49). Однако скипетр, найденный на корабле, покрыт канелюрами по всей поверхности (включая «грибовидный» обушок), что, скорее, создает впечатление обработки, нацеленной на повышение эстетической ценности и эксклюзивности изделия. Благодаря способу декорирования этого скипетра, и тому, что его «головка» изогнута в форме замкнутого кольца, он считается имитацией бронзовых скипетров- обушков типа Дражна де жос, Лозова и Побит Камък (Buchholz 1999, S. 68--78; Laszlo 2006, p. 44). У всех этих экземпляров, несмотря на очень малый диаметр проуха, центральная часть явно утолщена, что, несомненно, является технической необходимостью. Не вдаваясь в дискуссию, какие из них были прототипами, а какие -- имитациями (каменные для бронзовых или обратно), необходимо признать, что их взаимосвязь не вызывает сомнений, как и взаимосвязь протомеотских, каменных и бронзовых топориков / чеканов / скипетров на Кавказе (Эрлих 2007, с. 114).

Так как скипетры типа Дражна де Жос и их каменные аналоги типа Люлин относятся к периоду между серединой XIV и концом XIII в. до н. э. (Reinecke BzD), то самые ранние из среднеевропейских бронзовых скипетров относятся к фазе HaB2, датируемой с 960/950 по 900/890/880 гг. до н. э. (Sperber 1987, S. 254, 255; 2017, S. 299; Rychner 1995, S. 471; Pare 1998, Tab. 4, 5; Trachsel 2004, S. 316--319), т. е. второй половиной Х в. до н. э. Таким образом, хронологический разрыв между временами бытования этих предметов составляет примерно 200--300 лет, не говоря уже о динамике исторических процессов, розделяющих эти два периода. Содержанием этих процессов был, среди прочего, кризис и крах всей культурной модели Ноа-Косльоджени-Сабатиновка, а также глубокие цивилизационные, социальные, этнические и другие изменения во всей юговосточной Европе и в Восточном Средиземноморье, связанные с активностьей т. н. «Народов Моря» (Sanders 1978; Клочко 1990, с. 10--17; Klochko 1993, p. 74--77; Sliwa 2004, p. 43--53; Ciszewska 2011, p. 427--433; Pietrzyk 2011, p. 5--18; Отрощенко 2018, с. 7, 8). Как однозначно полагают знатоки обсуждаемой проблематики (Meтzner-Nebelsick 2002, S. 465), является очевидным, что бронзовые скипетры типа Дражна де Жос никаким образом не могут рассматриваться как прототипы «конноголовых» скипетров из территории Карпатского бассейна и, по-видимому, также Кавказа. Если, однако, на Кавказе стоит предположить вероятность создания местных форм бронзовых скипетров на основе бронзовых (и возможно каменных), «птицеголовых» (?) топориков, то в случае с Карпатским бассейном, нужно искать какое- либо иное внешнее воздействие, совершенно чуждое местной культуре полей погребальных урн. Следовательно, возникает вопрос, могла ли это быть -- как принято считать -- «кавказская» инспирация?

Стилистический разбор центральноевропейских и кавкаских бронзовых скипетров

Эта проблема требует, прежде всего, стилистического анализа скипетров как Центральной Европы, так и Кавказа с учетом их сходства и различия, заметных в художественной манере изображения (иконизации) зооморфных представлений. Очень важным является указанный В. А. Ильинской и замеченный также

В.Р. Эрлихом синкретизм этих представлений. Как пишет В. Р. Эрлих: «мы можем рассматривать птицеголовые скипетры с дополнительным образом, как случаи зооморфного превращения клюва хищной птицы в шею и голову лошади (Средняя Европа), и шею, и голову хищника (“Мебельная фабрика”)» (Эрлих 2007, с. 113). Несомненно, что в случае двух скипетров известных из территории Карпатского бассейна, а именно экземпляра из канала Шарвиз и находки из территории Турчанской котловины на севере Словакии (рис. 2: 1, 2), мы имеем дело с натуралистическим, четко выражающим видовые биологические черты, изображением головы лошади на изогнутой шее. Этого рода изображения должны быть, как это ясно высказал Анатолий Робертович Кантарович (Кантарович 2016, с. 4, 5), вдохновлены «природным прототипом», то есть реально существующей «моделью», черты которой «художник- металлург» отразил в объеме, определенным технологией бронзового литья и собственными художественными умениями и навыками. Это -- эффект воссоздания в бронзе зрительного ощущения, связанного с непосредственным наблюдением типичных черт конкретного животного или его образа, сохраненного в личном сознании.

Реалистичность «образной» манеры подтверждается наличием на «шее» обоих упомянутых изображений, элементов «упряжки»: поясов или поводьев, подстегнутых под шеей лошади. Это особенно заметно при графическом изображении en face головы на скипетре, найденном в канале Шарвиз (рис. 11). Однако здесь отсутствуют какие-либо (!) элементы, которые бы в столь же натуралистической манере изображали голову или клюв птицы. Я, конечно же, воздерживаюсь здесь от общей ассоциации формы скипетра с головой птицы (Ильинская 1965, с. 207, 208), поскольку это не имеет ничего общего с реализмом изображения, что, несомненно, было настоящим намерением ху- дожника-изготовителя.

Существенным элементом моделирования головы лошади, на который я уже обращал внимание (Chochorowski 1993, p. 131, 132), является имитация короткой «стоячей» гривы, четко обозначенной на хребте дугообразно подогнутой шеи. Как известно, это одна из характерных черт лошади Пржевальского (Поляков 1881, с. 1--23), тарпана и других родственных им пород (Grabowski 1982, p. 10--13), которые широко разводились кочевниками великой Степи.

Рис. 12. Чертомлыцкая амфора; сцена спутывания ног коня скифским всадником (по L'art Scythe 1986)

Одним из наиболее ярких свидетельств использования лошадей этого вида в скифской среде, среди прочего, является фриз на серебряной амфоре из кургана чертомлык (Ковалевская 1977, с. 112, 113; Алексеев, Мурзин, Ролле 1991, с. 120--122, 184--185). здесь четко зафиксировано использование лошадей со «стоячей» короткой и вероятно, подстриженной гривой (рис. 12). О распространении этого обычая среди кочевников писал уже давно известный знаток конного дела и археологии всадничест- ва, Александр владимирович Симоненко, подчеркивая важность этой особенности как признака уже объезженной лошади (Симоненко, 1987, с. 141). в среде степных сообществ обычай стрижки гривы отличал подготовленных к верховой езде особей. в древней (в том числе ассирийской) иконографии эта особенность считается характерным признаком, отличающим изображения верховых конных лучников (витт 1952, с. 198). Несомненно, металлурги, проживавшие на территории Карпатского бассейна в тех обществах, представители которых в IX в. до н. э. пользовались бронзовыми скипетрами, изображали верховых лошадей с короткими стоячими, специально ухоженными гривами, типичными для пород, традиционно используемых степными кочевниками. Тот факт, что в раннем железном веке разведение лошадей вида тарпанов (т. н. «восточной группы») стало популярным на Венгерской равнине (Bokonyi 1954, с. 104-109), подтверждается археологическими открытиями, в т. ч. захоронениями коней в Сентеш-Векерзуг (Szentes-Vekerzug; Parducz 1952, Pl. XLII: 1, 2; L: 1, 2), а также историческими данными о народе сигиннов, населявших эту территорию (Chochorowski 1987, p. 189--195; Хохоровски 2017, с. 233--238).

Показательный характер имеет также разнообразие форм, особенно моделирования головы лошади, характерно и для других скипетров из Карпатского Бассейна и прилегающих территорий. Экземпляры из Прюдь и Синми- хай де Падуре (рис. 2: 3, 4), весьма похожие друг на друга, характеризуются упрощением и своего рода сокращением видовых характеристик изображения головы, но с явным акцентом на наличие «гривы» на хребте массивно очерченной шеи. Однако, как и у экземпляров из Шарвиза и Турчанской котловины, здесь четко обозначены «торчащие» уши. У скипетров из Батины и Пжедмежице (рис. 2: 5, 6) отчетливость очертаний головы и шеи оказалась практически изжитой; сохранилась лишь реликтовая модель «гривы». У экземпляра из батины «грива» была отмечена только угловым, острым выступом гребня подогнутой шеи от проуха до конца головки с ушками (?), отмеченными с обеих сторон в виде выпуклостей. Если, вслед за Т. Кеменцеи (Kemenczei 2005, S. 139, Taf. 43: A), в эту группу изделей включить также случайную находку из Бекеш-Ходьмаши (Bekes- Hagymasi), то здесь можно увидеть практически полное исчезновение зооморфного мотива, при сохранении общей морфологии скипетра с «тупо» оконченой головкой (рис. 2: 7). Если не считать «грибовидного» обушка и загнутой втулки с подобным завершением, сходство с натуралистическими экземплярами прослеживается только в присутствии изображения элементов «упряжи» в виде «поясов» (?) у основании шеи (?) 1

Проведенный анализ свидетельствует, что набор бронзовых скипетров с территории Карпатского бассейна представляет собой самостоятельный феномен, демонстрирующий внутреннюю изменчивость, проистекающую из логических принципов «последовательности» или «типологической линии». Здесь мы имеем дело с эволюцией одного и того же образца (материализированной идеи) в очеред- них стадиях: 1) визуализации / иконизации «природного прототипа», т. е. головы лошади (находки из канала Шарвиз и Турчанской котловины), 2) различных уровни стилизации и унификации (Синмихай де Падуре и Прюдь), 3) геометризации (Батина и Пжедмежице),

Внешний вид этого скипетра говорит о том, что он не сохранился полностью. Возможно, у этого экземпляра была отломана «головка», а поверхность излома вторично сглажена (?). С другой стороны, это тоже под вопросом, учитывая размер находки по сравнению с другими образцами. Однако известно (Kemenczei 2002, S. 139), что какое-то время он хранился в частной коллекции: Венгерский национальный музей в Будапеште приобрел его в 1912 г. Следовательно, его могли использовать вторично и, возможно, даже внешне «улучшить» из-за эстетических или функциональных потребностей. В любом случае, крайне интригующе впечатление создает валикообразный угловатый узор (пояс или поводиья «упряжки») (?), напоминающий основание какого-то недостающего сегмента этой формы, который откололся (?); возможно, изогнутой шеи и головы (?). деградации первичного мотива (Бекеш- Ходьмаши). В результате, в финале процесса, уже форма скипетра сама по себе отражала исходную идею и ее символику в такой же степени, как и «натуралистические» образцы. Причиной ухода от манеры натуралистического представления «природного прототипа» головы лошади, была, вероятно, тривиализация этого мотива, который на начальном этапе был новым, интригующим с точки зрения культурных поведений и высоко-престижным феноменом. Со временем он стал обычным «повседневным» явлением и потерял свою «коммуникативную свежесть» в общественном рассказе. Владелец скипетра подчеркивал свой статус самим фактом его наличия, даже без необходимости демонстрировать иконографический знак, символизирующий его социальную роль и функцию.

Стилистическая вариативность скипетров могла иметь хронологическое измерение и совершаться в реальном историческом времени, примерно в рамках IX в. до н. э., т. е. от конца фазы HaB2 (клад из Прюдь) до рубежа HaB3/HaC (находка з Пжедмежице). Следует учитывать, что, в соответствии с концепцией типологической последовательности, образцы «натуралистической» иконизации, из канала Шарвиз и Турчанской котловины, должны быть несколько старше находки в Прюдь, а «деградированная» форма скипетра из Бекеш- Ходьмаши -- младше находки с Пжедмежице. Эти различия, однако, не обязательно должны выражать только изменения во времени и могли являться результатом, например, непонимания сути символического послания, содержащегося в изображении головы лошади, среди изготовителей, действующих вне определенного «общественно-культурного ядра» Понятие «общественно-культурного ядра», я упат- ребляю согласно концепции «культурного ядра» Дж. Х. Стьюарда (Steward 1972, p. 9--42, 79--98), как феномен, описывающий специфику и неповторимость индивидуальных культурных моделей., в котором этот образец (в натуралистической форме) играл значительную роль в общественной и символической коммуникациях. Однако не похоже, что эта дилемма имеет здесь какое- либо существенное интерпретационное значение. Ибо это не меняет факта, что бронзовые скипетры из Карпатского бассейна и его окружении, являются своеобразным «знаком времени», отражающим специфику культурных и социальных изменений, которые произошли на этой территории в основном в IX в. до н. э.

Сопоставление бронзовых скипетров с территории Карпатского бассейна, с небольшой серией из трех находок из северо-западного Предкавказья (рис. 13: 2--4), не способно сильно обогатить наши знания о взаимоотношениях этих двух регионов. К указанным выше экземплярам из Кисловодска и могильника

Рис. 13. Сравнение «натуралистического» скипетра из канала Шарвиз с экземплярами с территории Предкавказья: 1 -- Шарвиз; 2 -- Кисловодск, Мебельная фабрика, погребение 14 (вторично украшенный);

-- Апшеронский район; 4 -- Фарс / Клады, погребение 35 (по: 1 -- Kemenczei 1998; 2 -- Крупнов 1960; 3,

-- Эрлих 2007)

Фарс / Клады следует добавить также опубликованную в. Р. Эрлихом случайную находку из Апшеронского района Краснодарского края (Эрлих 2005, с. 161, рис. 5: 4). По мнению в. Р. Эрлиха, «У этого экземпляра, близкого по общему контуру к скипетру из клада Прюдь, на конце имеется некое синкретичное изображение лошади с зубами хищника. Таким образом, можно предположить, что мастер-кавказец, безусловно, знакомый со среднеевропейскими культовыми жезлами с протомой лошади на клюве, счел необходимым наделить это зооморфное изображение и признаками хищника -- острыми зубами» (Эрлих 2007, с. 114). Как уже неоднократно упоминалось, зооморфное окончание скипетра из Кисловодска чаще всего ассоциировалась с головой хищника. С другой стороны, у «птицеголового» скипетра из погребения могильника Фарс / Клады, как пишет упомянутый исследователь «полностью отсутствуют элементы образа лошади» (Эрлих 2004, с. 107).

Рис. 14. Навершие («головка») скипетра из Кисловодска и его возможный «натуральный прототип»

Среди особенностей зооморфного изображения скипетра из Кисловодска наиболее яркой является, однако, массивная имитация коротко подстриженной (?) стоящей гривы и «торчащих» ушей (рис. 14). Символом питающегося мясом хищника являются клыки, а не длинный ряд из шести премоляров и коренных зубов, характерных для зубной системы лошади (рис. 15). во всяком случае, грива и «торчащие» уши выразительно изображены и на схематически смоделированном навершии скипетра из Апшеронского района (рис. 13: 3).

Рис. 15. Скипетры из Ап- шеронского района и Кисловодска и их возможные «натуральные прототипы»

Несомненно, К. Метцнер-Небелсик права в том (Metzner- Nebelsic 2002, p. 467), что скипетр из могильника Фарс / Клады больше всего напоминает экземпляры из Батина и Пжедмежице, которые среди среднеевропейских изделий является примером геометризации первичного узора («природного прототипа»). Сопоставление кавказских скипетров с находкой из канала Шар- виз (рис. 13), т. е. с примером наиболее натуралистичного изображения головы лошади на изогнутой шее, позволяет считать их поздними по отношению с типологически самыми ранными экземплярами из Центральной Европы. Наиболее близким к «натуралистическим» формам является образец из Кисловодска, следующий этап -- стилизации, представлен скипетром из Апшеронского района, а типологически самым поздним, является «геометризованный» экземпляр с могильника Фарс / Клады. «Грива», как и у скипетра из Батины, обозначена здесь только угловым острым пробором задней части подогнутой шеи, идущим от проуха до окончания головки. Четкая стилистическая дифференциация кавказских скипетров может, хотя не обязательно, означать тоже существенные различия в их датировке.

Очень сложно, однако, установить какие- либо существенные стилистические связи между кавказскими скипетрами и серией среднеевропейских находок. Масштаб различий может означать, что скипетры производились в обоих регионах, в какой-то степени независимо друг от друга. «Солярный знак» на скипетре из Кисловодска (Ильинская 1965, с. 208, 209, рис. 2), несомненно, связывает его с кавказским и, шире, восточноевропейским составом магических символов (Тереножкин 1976, рис. 92, 93; Рябкова 2008, с. 324--327). По сути, каждый предмет из обеих серий демонстрирует индивидуальные особенности и указывает «авторское» изобретение в способе моделирования, особенно имеющего решительное значение для их символики -- зооморфного окончания. Наибольшее сходство прослеживается в общей морфологии этих памятников: в «грибовидной» форме обушка (здесь выделяется экземпляр из Кисловодска), в форме проуха или в сильном изгибе головки-клевца. Можно лишь сформулировать общий тезис о том, что степень диверсификации скипетров увеличивается с «удалением» от исходного образца («природного прототипа»). Поэтому сложно судить, какой из них мог быть прототипом (шаблоном) для другого экземпляра. Общей и, как бы, внешней, является, несомненно, идея зооморфного изображения и его символика. Однако здесь обратим внимание на наблюдение В. Р. Эрлиха по поводу находки в могильнике Фарс / Клады: «Следует отметить, что скипетр из Фарса стоит типологически ближе всего к своим отдаленным прототипам. В Средней Европе -- фарсовскому близки скипетр из клада Прюдь, и... скипетр из Синмихай де Падуре в Румынии... Однако они имеют дополнительный зооморфный образ в виде конской головы. Таким образом, фарсовский скипетр в эволюционном ряду занимает более раннюю позицию» (Эрлих 2004, с. 106). Такое мнение, несомненно, обусловлено убеждением в превосходстве (первичности) «птицеголового» образца в общей морфологии скипетров.

Скипетры -- универсализм формы, функции и символики

Уделяя внимание общей морфологии бронзовых скипетров, нельзя игнорировать некоторые особенности, свидетельствующие о вневременной универсальности этого рода памятников. Их присутствие, как показатель престижа и высокого социального положения -- явление, которое проявляется в разные периоды, хотя и не постоянно, в том числе на огромных пространствах между Центральной и Передней Азией, и Центральной Европой к Даже в пе- Характерно, что именно на начальном этапе рос- прастранения всадничества, после приручения лошади к верховой езде, и возрастания ее культурной роли, среди прочего -- в технике ведения войны, а также -- роли пастушества, в районах Беликой Степи в IV тыс. до н. э. появляются каменные скипетры с изображением головы лошади (Даниленко, Шмаглій 1972, с. 3--20). Это, несомненно, выражение своеобразного увлечения достоинствами этих животных (благодаря которым появилась возможность для увеличения мобильности, существенной для обитания в степных пространствах), и признания им культурной значимости, возведенной в ранг иконографического символа. Б дополнение к классическим каменным скипетрам, топорам-скипетрам и жезлам, на этих территориях существовали также каменные колонкообразные предметы, т. н. «Zepter / Stossel- Zepter», или фаллические «Miniatursaulen» (Bo- roffka, Sava 1998, S. 17--113). Однако, вероятней всего, они были в большей степени связаны со stricte сакральной сферой поведения, служившей источником престижа и определявшей социальные роли (Boroffka, Sava 1998, S. 66--77). Об этом свидетельствуют, среди прочего, элементы солнечных изображений в их орнаментике (Boroffka, Sava 1998, S. 46). Однако стоит обратить еще внимание на комментарий цитируемых авторов, что: «по нашему мнению, каменные скипетры вместе с другими перечисленными элементами показывают существование не только культурно-хронологических связей на огромном пространстве, а и духовную общность, которая по своему значению превосходила систему обычного торгового обмена... В целом все типы хронологически укладываются во временный горизонт, который на востоке начинается приблизительно в 1800 г. до н. э. и заканчивается около 1400 г. до н. э., а на западе охватывает период между 1600--1200 гг. до н. э.» (Boroffka, Sava 1998, S. 113, русское резюме). риод господства каменного сырья, в энеолите и в начале бронзового века им придавались, подобно, как и жезлам и топорам с аналогичными функциями \ весьма эффектные декоративные формы, иногда с элементами зооморфного стиля, включавшего в себя конские головы (Даниленко, Шмаглш 1972, рис. 1--3; Шарафутдшова 1980, рис. 4, 5; Kloczko 2001, fig. 20: 6--8).

Рис. 16. Энеолитические навершия-скипетры в виде стилизованных конских голов: 1 -- Касимча; 2 -- Те- рекли-Мектеб; 3 -- Суворово; 4 -- Суводол; 5 -- Феделишень; 6 -- Режево; 7 -- Селькуца (по Даниленко, Шмаглій 1972)

Ещо во времена господства бронзы в качестве сырья, каменные топоры, жезлы и скипетры сохраняли все-таки, даже в сильно различающихся культурных средах восточной и Центральной Европы, свое значение символов особого социального статуса (напр.: Klochko 2002, p. 26--30; Kosko 2002, fig. 17; Muhle 2008). Это подчеркивает вес необходимых для легитимации власти знамений преемственности и архаичности, которые наследуются (реалистично или символически) высоким социальным положением. Характерно, что особенно в культурных формациях, так или иначе связанных со средой Великой Степи с более или менее существенным значением пастбищного хозяйства в структуре общественно-культурного поведения, статус каменных символов престижа сохранялся долгое время, вплоть до конца бронзового века. Это может свидетельствовать об особенном значении таких символов в общественном нарративе / рассказе, регулирующем формирование социальных ролей.

Однако в юго-восточной Европе эта традиция была в значительной степени сорвана в период культурного и общественно-политического кризиса, который затронул, среди прочих, и сообщества комплекса памятников Ноа-Кос- леджени-Сабатиновка. Изменение культурной ситуации, имевшее место в XIII--XII вв. до н. э. в Карпато-Дунайской зоне и ранее (с XVI в. до н. э.) на территории Карпатского бассейна, несомненно, под подавляющим влиянием этно-культурных группировок из пограничья Центральной и Западной Европы (Przybyla 2010, p. 87--104; Torbay 2015, p. 29--70; Jung 2018, p. 251), привело к формированию иной модели «престижных поведений». Решающую роль начали играть в ней другие детерминанты социального статуса, прежде всего бронзовые а со временем -- и железные мечи (напр.: Kristiansen 1984, p. 187--208; Gerdsen 198б; Kemenczei 1991; Falkenstein 2007, S. 37--40; Bunnefeld 2018, p. 198--212; Molloy 2018, p. 202--205). Кроме того, в культурах полей погребальных урн в Центральной Европе, появившихся в это время, хозяйственная и военная роль лошади, наблюдаемая особенно в контексте отсутствия явления «всаднической субкультуры» Речь идет о более широком спектре культурных поведений, включающих, наряду с расцветом, например, состава конского оборудования (упряжки и пр.) и техник взнуздывания, симптомы общественного «увлечения» и существенной роли коней не только в церемониальных событиях но, прежде всего, в повседневной жизни., была в целом маргинальной Похоже, что и в Центральной, и в Северной Ев ропе, в эпоху бронзы, роль лошади проявлялась более в ритуальной (сакральной) и престижной, чем в практической (в том числе боевой) сфере. Об этом говорят, среди прочего, богатые (хотя редкие) наборы украшений конской сбруи для тягловых коней, являвшиеся маркерами элитной субкультуры (Kristiansen 1998, p. 181, fig. 82, 96). С другой стороны, существуют иконографические свидетельства, например, в виде скандинавских петроглифов, изображающих конных воинов, возможно, даже организованных в боевые порядки (Falkenstein 2007, Abb. 10). Независимо от того, считаем ли мы их изображением реального конфликта или ритуальной «дуэлью» (Falkenstein 2007, S. 51, 52), тот факт, что воины используют копья и щиты, доказывает «военный контекст» в аранжировке этих сцен. Сомнительная датировка этих петроглифов усложняет однако их использование как свидетельств в обсуждении конкретных культурно-исторических процессов. О каких-то проявлениях «увлечения» символикой коня в позднебронзовом веке Южной Скандинавии свидетельствует находка бронзового скипетра (?), увенчанного изображением конских головок, из упомнянутого уже клада в Свартра- пе. На эту находку обратил внимание в своей статье уже Г. Якоб-Фресен (Jacob-Friesen 1968, 69--71, Abb. 3), который датировал ее VI периодом скандинавского бронзового века (= HaC--D) (Jacob-Friesen 1968, p. 70), но, кажется, что она может быть связана с несколько более ранними временами, т. е. V периодом бронзового века, по

О. Монтелиусу (Thrane 2007, S. 443). Это соответствовало бы хронологическим пределам бронзовых скипетров Карпатского региона. Интересно, что изображения голов лошадей на «скипетре» из Свартрапа характеризуются довольно натуралистической моделировкой с четко обозначенной стоячей гривой и торчащими ушами. В дополнение к этим замечаниям, стоит также добавить, что незначительный процент конских остатков в остеологических материалах поселений поздний бронзы и раннего железа, как в Скандинавии, так и в Центральной Европе (Kristiansen 1998, fig. 54, 55), не обязательно свидетельствует о незначительности их присутствии в реальной структуре скотоводства. Неизвестно, в какой степени этот вид рассматривался как составная часть ресурсов потребления.

1. Иногда это -- образцы, весьма эффектно украшенные по всей поверхности глубоким рельефным орнаментом (Шарафутдінова 1980, рис. 4, 5; Kloczko 2001, fig. 44: 1--3, 5; Kosko 2002, fig. 19: 1--6). Примечательно, что как украшенные, так и не декорированные каменные топоры, часто значительного веса и размера, имеют отверстия для рукоятки относительно небольшого диаметра, что, якобы, свидетельствует об их более престижной, чем о практической (боевой) роли.. Таким образом, появление на территории Карпатского бассейна бронзовых скипетров с изображением головы лошади в культурной среде поздних культур полей погребальных урн, оказывается совершенно новой традицией. Использование бронзы для изготовления скипетров способствовало формированию визуально привлекательной формы изделия, положив начало новой стилистической традиции х, не имеющей прототипов ни в местной среде, ни в Причерноморской зоне Это более широкое явление, которое в интересующей нас культурной среде проявилось не только в украшении скипетров, но и в других изделиях из бронзы, например, в ювелирных. Интересно, что в стилистике некоторых индикаторов престижа, например, бронзовых жезлов из Причерноморья, прослеживаются связи с их каменными прототипами (Klochko 2002, p. 30), что означает переживание более ранних традиций в этом регионе..

С точки зрения общей морфологии и стилистических особенностей наиболее близки кавказским и среднеевропейским бронзовым скипетрам, как уже отмечала В. А. Ильинская (Ильинская 1965, с. 208--211), находки встречаемые в материалах скифской культуры (рис. 17). Это небольшая группа бронзовых изделий в. А. Ильинская (Ильинская 1968, c. 155) писала об 11 находках, 5 из которых связана с посульской лесостепной группой памятников.

Однако, А. Р. Канторович интерпретирует эти изображения как головы лошади (Канторович 2016, тип 6)., происходящих, если контекст их обнаружения известен, из погребальных комплексов ^ллшсь- ка 1961, с. 44; Ильинская 1968, с. 155). Они похожи своей зоо- или орнитоморфной формой «головки» на доскифские скипетры.

Рис. 17. Скифские скипетры: 1, 2, 9 -- курганы Посулья; 3, 10 -- Среднее Поднепровье; 4 -- Нижнее Поднепровье; 5 -- Кичкас, погребение 25; 6 -- Пастырское, окрестности; 7 -- Симферополь, окрестности; 8 -- Аксютинцы, курган 15 (по Ильинская 1965)

Однако их общая морфология иная. Они более стройные, «изящные» на вид, и, что самое главное, у них нет грибовидного обушка ^ллшська 1961, рис. 11; 1--9), который придает доскифским скипетрам массивную, молотковидную форму. в этом отношении некоторые скифские бронзовые скипетры (Іллінська 1961, рис. 11: 4), похожи лишь на многократно упоминавшийся жезл из Кисловодска со слабо выраженным пуговицообразным обушком. Самая главная особенность скифских скипетров -- стилистическое разнообразие декоративных «головок», а также обушков в виде копыта лошади или головы лося (?) (Іллінська 1961, рис. 11: 2, 8, 9). Особенно характерны окончания скипетров с весьма натуралистической формой головы орла с четко отмеченным, изогнутым клювом (рис. 17: 3--6). В то же время предполагаемый мотив головы лошади (?) ^ллшська 1961, рис. 11: 2, 4) не демонстрирует однозначных видовых характеристик (например, заметная грива, явно доминирующая над ухом, как у доскифских скипетров) и может быть с равным успехом интерпретирован как животное из группы оленей, например, лань (?). Несколько иной характер имеют скипетры- чеканы с топоровидным лезвием (рис. 17: 1, у одного из которых на обушке, по мнению в. А. Ильинской, изображена голова лошади (с весьма невыразительными чертами!) 4, а у другого -- барана ^ллшська 1961, с. 46, рис. 11: 1, 3).

Небольшые размеры скифских скипетров (длина от 6,5 до 8,6 см; !ллшська 1961, с. 44) свидетельствует, по мнению в. А. Ильинской, «что подобные топорики не могли иметь практического применения, а являлись особыми знаками скифских военачальников, возможно, из числа тех, которые названы в декрете в честь Протогена “скипетроносцами”» (Ильинская 1968, с. 156). Это убеждение о парадной, а не практической (боевой) функции скифских скипетров является повсеместным. Как отметила Анна Ивановна Мелюкова «для этой цели бронзовые секиры слишком малы и легки» (Мелюкова 1964, с. 68). Несомненно, подобную церемониальную роль играл скипетр с тонкой бронзовой рукояткой длиной 45 см, относящийся к комплексу находок посульской группы (Іл- лінська 1961, рис. 11: 1). У него топоровидное лезвие и необычно изогнутый вверх обушок с бараньей головкой.

Практически идентичный скипетр, но с клевцовидным шипом (т. е. в виде наджака), держит в правой руке сидящий на «троне» скифский воин (вождь?) с сайдаком на поясе и ритоном в левой руке, изображенный на золотой накладке из кургана 2 (1905 г.) группы посульской у села Аксютинцы (HanCar 1967, Abb. 6; Іллінська 1961, рис. 10; Ильинская 1968, табл. XXII: 6). Рукоять представленного здесь скипетра ненамного длиннее предплечья, держащего его воина (рис. 18). Многочисленные иконографические источники, в главном греческой торевтики (Іллінська 1961, рис. 9) позволяют оценить приблизительную длину рукояти скифских топоров-чеканов пропорционально росту их пользователей. Говорится примерно об 1/3 высоты (Мелюкова 1964, с. 68), или приблизительно длины руки взрослого человека (Іллінська 1961, с. 42, 43).

Рис. 18. Изображение скифа со скипетром в руке на золотой бляшке из Аксютинцы, курган 2/1905 (по Hancar 1967)

Длина рукояти, несомненно, является одним из важных элементов оценки эффективности боевого ударно-рубящего (или пробивно-кру- шительного) оружия в виде топоров-чеканов или клевцов-наджаков и типологически связанных с ними скипетров. Проблема настолько сложна, поскольку -- как уже упоминалось -- топоры-чеканы, как бронзовые, так и каменные, также могли выполнять (и, несомненно, выполняли) престижные и церемониальные функции, даже если они не имели особо декоративной формы (Полідович, Циміданов 1995, рис. 1, 2). Можно тогда смело предположить, за исключением крайних случаев, как упомянутый выше миниатюрный скипетр с бронзовой ручкой, универсальный характер функций этой категории воинского снаряжения. Однако непосредственных данных, происходящих из археологических объектов, которые позволили бы оценить длину рукояти различных типов ударно-рубящего оружия рассматриваемого времени, совершенно мало. Одно из немногих исключений -- доскифское захоронение в кургане возле хутора Верхнеподпольный на левом берегу Дона (рис. 19), где деревянная рукоять каменного топора имела длину 30 см (Теренож- кин 1976, с. 37, 38, рис. 10: 11--13). Значительные размеры топора (длина 14 см) и диаметр проуха (3,0--3,6 см) Диаметры проухов у скипетров Карпатского региона весьма различны и в значительной степени пропорциональны их размеру, например, у жезла из Синмихай де Падуре -- 2,4 х 1,6 см, а из Шар- виза -- 2,3 х 1,8 см. Диаметр отверстия скипетра из Пжедмержице совсем небольшой -- 1,5 см. с очевидностью позволяют квалифицировать его как полностью пригодное к употреблению оружие (Тереножкин, 1976, с. 141). в то же время данные иконографии позволяют оценить длину топоров-чеканов (по крайней мере, скифских) примерно в 50--60 см. вероятно, реальная длина топорищ этой категории ударно-рубящего оружия варьировала в пределах 30--60 см.

Рис. 19. Предскифское захоронение война с каменным топором из хутора Верхнеподпольного (по Тереножкин 1976)

Анализ пропорций размеров различных категорий оружия (топоров, скипетров, дубин, жезлов, кинжалов, сайдаков), представленных на более выразительных образцах монументальной каменной скульптуры -- степных изваяниях от энеолита до скифского периода (рис. 20), также не приносит однозначных данных Конечно, схематичность этих изображений заставляет нас критически относится к представленным на изваяниях предметам, в том числе и к реконструируемым размерам различных категорий оружия. Тем не менее, оценка пропорций предметов, изображенных на одной и той же скульптуре, может быть информативной..

Рис. 20. Степные изваяния с изображениями топоров-чеканов либо клевцов / обухов / скипетров: 1 -- Керносовка; 2 -- чобручи; 3 -- чингатаг; 4 -- Кызбурун; 5 -- зубовский хутор, стела I; 6 -- Усть-Лабинская станица, стела II; 7 -- Таганрогский музей; 8 -- Кожемяки (по: 1 -- Щепинский 1985; 2 -- Новицкий 1990; 3 -- Грязнов 1980; 4--8 -- Ольховский 2005)

Однако, иногда складывается впечатление, что демонстрация на каменных изваяниях топоров-чеканов-ски- петров, по отношению к другим элементам снаражения воина -- даже наиболее значительны, в том числе с точки зрения размеров (Новицкий 1990, 4, рис. 23: 10). Бывает даже, что их изображения явно длиннее, чем, например, кинжалов (Ольховский, Евдокимов 1994, рис. 1: 1; 6: 8; 20: 33; 41: 74; 45: 78; 48: 81; 51: 86; 72: 120; 76: 127; 77: 128; 87: 149; Ольховский 2005, рис. 74: 2; 76; 79:1), или достигают размеров горита с луком (Членова 1984, рис. 4) Следует, однако, помнить, что раннескифские.

Нет сомнений, однако в том, что бронзовые «доскифские», кавказские и центральноевропейские скипетры были частью личного, «подручного» снаряжения. Они, как и другие категории ударно-рубящего оружия (топоры-чеканы, наджаки), обычно использовались воинами кочевых обществ от Тувы до Карпатского бассейна. Этот вид оружия был, наравне со стрельбой из лука, одним из древнейших элементов «степной тождественности» в области боевых практик степных воинов-пастухов, уходя корнями в эпоху энеолита кинжалы, как правило, были не очень длинны. Помимо многочисленных погребальных наборов из воинских захоронений, это демонстрируют также изображения на упомянутых выше изваяниях, которые являются свидетельством героизации архетипа воина (Тереножкін 1978, рис. 1: 1, 4; 9: 2; Членова 1984, рис. 1--5; Новицкий 1990, рис. 23: 5, 8, 10; Ольховский 2005, рис. 13A: 1--4, 6, 16; 18: 1, 19--22) ми. Согласно классической работе по скифским мечам и кинжалам А. И. Мелюковой, скифские кинжалы достигали максимальной длины около 40 см, а мечи -- 80 см; мечи длиной более 70 см в Скифии, однако, были редкостью (Мелюкова 1964, с. 46, 60).

4. Несмотря на отсутствие детальных исследований, похоже, что в обществах раннеисторических кочевников (киммерийцов, скифов), различные категории ударно-рубящего оружия входили в боевое снаряжение как пеших, так и конных воинов. О широком использовании топоров-чеканов и наджаков пешими скифскими воинами свидетельствуют многочисленные иконографические доказательства (Іллінська 1961, рис. 9: 5, 9; Chochorowski, Gawlik 1997, fig. 3--5). Интересно, однако, что в V--IV вв. до н. э. ударно-рубящие оружие входило, в подавляющем большинстве случаев, в боевой набор тяжеловооруженных конных воинов, отличавшихся, несомненно, высоким социальным статусом (Шелехань 2012, с. 9). В силу престижного характера бронзовых «доскиф- ских» скипетров, которые являлись показателями высокого социального статуса, представляется, что они также были элементом снаряжения конных воинов. Прямым аргументом в пользу такого предположения является контекст находки в Пжедмежице (рис. 1) или в захоронении 35 могильника Фарс / Клады на Кавказе (рис. 6).

5. Сакральное значение топора-чекана становится очевидно в контексте скифской мифологии, особенно «основательского мифа», и церемониальной магии (Мелюкова 1964, с. 65).. Ушки для подвешивания на некоторых среднеевропейских скипетрах указывают на то, что их крепили на поясе, вероятно, с правой стороны, как и в случае с топорами- чеканами, изображаемыми на киммерийских и скифских изваяниях (Іллінська 1961, с. 40; Мелюкова 1964, с. 66). Однако не исключено, что их также носили заправленными за пояс, как это видно на энеолитических стелах, например, на «идоле» с. Керносовки (Щепинский 1985, рис. 92; Новицкий 1990, рис. 23: 10). Это относится особенно к скипетрам без проушин для подвешивания, в этом отношении продолжавших, возможно, древние традиции ношения каменных топоров.

Несомненный универсализм формы и функции парадных скипетров-обухов разных видов, играющих церемониальную и престижную роль символов достоинства, социального статуса и власти и т. д., а также составляющих часть личного снаряжения воинов, заставляет задуматься о еще одном обстоятельстве, связанном с их вневременным культурным статусом.

Рис. 21. «Польский всадник» (De Poolse ruiter) из картины Рембрандта (Frick Collection, New York)

Рис. 22. «Польский всадник» из картины Рембрандта, деталь с топором-обухом в руке всадника

Даже еще в новые времена, особенно в XVI--XVIII вв., металлические чеканы-обушки, иногда в декоративной форме, были, например, элементом личного снаряжения в отрядах легкой конницы, особенно у военачальников. Хорошим примером является так называемые «лисовчики», польская легкая конница, созданная Александром Лисовским в первые десятилетия XVII в. и организованная с точки зрения вооружения (включая лук) и способов ведения боевых действий (например, молниеносные марши без сопровождающего лагеря, т. н. «комуником») на подобие конных отрядов татар и казаков (Wisner 2013, p. 152). в европейской иконографии, среди прочих, это зафиксировал и Рембрандт ван Рейн на картине

Рис. 23. «венгерский или хорватский дворянин» (Ungaro, o'crovatto nobile; по Vecellio 1590)

1655 г. «Польский всадник» (De Poolse ruiter) в настоящее время картина находится в коллекции Frick Collection в Нью-йорке. На нем изображен кавалерист, полностью вооруженный, с большим луком и колчаном, полным стрел, который держит в левой руке топор- чекан с сильно изогнутым лезвием (рис. 21, 22). По мнению специалистов, достоверность в изображении наряда, экипировки и подборе оружия доказывает, что художник пользовался аутентичной живой моделью.

в XVI--XVIII вв. обухи-наджаки были обычным показателем функций и достоинства военачальников («наместников») польских кавалерийских частей («знамен» -- польск. chorqgwi). Мемуарист Е. Китович, освещая ход военных парадов, писал: «Когда знаме (подразделение -- Я. Х.) шло не демонстрируя оружия, то наместник (командующий -- Я. Х.) держал наджак, т. е. обух в руке» (Kitowicz 1985, p. 165).

в Центральной Европе, например, у венгерской, хорватской или польской знати (nobiles) наджаки и обухи были показателем социального положения, приведенным до уровня «личного вооружения» (рис. 23, 24). Согласно Е. Китовичу: «шляхтич, когда выходил из дому, прикреплял к боку саблю, брал в руку обух По описанию Я. Китовича, топорище такого «обуха» имело длину «от талии человека до земли» (т. е. ±1 м) и диаметр в «один дюйм», т. е. по системе польских мер 1764 г. -- 2,48 см. (Kitowicz 1985, p. 249)., который, помимо этого наименования, назывался также наджаком или чеканом» (Kitowicz 1985, p. 249) Многие случаи злоупотребления чеканов-наджа- ков с острым шипом для разрешения «текущих споров» между дворянством, в том числе во время судовых съездов и сеймиков (Kitowicz 1985, p. 249), привело к принятию Сеймом Жечпоспо- литой в 1620 г. закона, запрещающего ношение чеканов в общественных местах (in loco publico), за нарушение которого было предусмотрено наказание в виде штрафа в размере двухсот гривен (Gloger 1985, p. 286). Мучительная эффективность этого вида «персонального оружия» снижалась за счет завершения острого шипа наджаков в форме кольца, что уменьшало вероятность смертельного удара. Как уже отмечалось, именно этот вид чеканов- наджаков получил название «обух».. Помимо этих замечений, стоит добавить, что металлические обухи или топорики-чеканы (но с тупом лезвем) стали также одним из важных элементов персонального снаряжения мужчин в народных общинах с сильными пастушескими традициями, например, у украинских гуцулов (рис. 25) или польских гуралей (рис. 26).

Рис. 24. Фрагмент картины вильхельма Аугуста Стрыовскего (1834--1917) «Польские дворяны в Гданске» (Szlachta polska w Gdansku), Национальный музей в Гданске

Рис. 25. Гуцульские латунные обухи («Келефы»): 1 -- по Wierzbicki, Obst 1882; 2 -- Этнографический музей им. Северына Удзиели в Кракове

Рис. 26. Татранские горные проводники; горцы («gorale»), фото около 1877 г.

Символика «коннеголовых» скипетров и процессы культурных изменений на территории карпатского бассейна в конце эпохи бронзы

Связь бронзовых среднеевропейских скипетров со стандартами боевого снаряжения степных пастухов-воинов, достигающими генетически энеолита и в то же время их «экзотика» по отношению к местным культурным традициям, позволяет связать их происхождение с обществами Беликой Степи. Б этом смысле они являются одним из индикаторов общественно-культурных процессов, происходивших на территориях южной части Центральной Европы на рубеже бронзового и раннего железного веков. Б конце бронзового века, на протяжении фаз HaB2--HaB3, которые к северу от Альп датируются с 960/950 по 810/800/780 гг. до н. э. (Sperber 1987, S. 254, 255; 2017, S. 299; Rychner 1995, S. 471; Pare 1998, Tab. 4, 5; Trachsel 2004, S. 316--319), в восточной части Карпатского бассейна произошел глубокий кризис поселенческих и культурных структур, которые непрерывно развивались в этом регионе в течение нескольких сотен лет 3 Он охватывал в основном поселенческие структуры культуры Гава (Gava), которые розмещались на равнинных территориях великой венгерской низменности. в регионах, экологически наиболее близких к понтийской зоне восточной Европы (Альфельд), в пределах т. н. Понтийско-Паннонской геоботанической формации (Medwecka-Kornas 1972, fig. 2), поселения гавской культуры исчезают полностью. На возвышенностях Тран- сильвании и в предгорьях Карпат, особенно в бассейне верхнего течения р. Тиса, поселенческие структуры сосредоточились в высокой зоне ландшафта, рядом с поселениями оборонительного характера, иногда расположенными в высоких и труднодоступных местах (Balan 2013, p. 267--312; Chochorowski 2015, p. 245-- 266). Одновременно, на протяжении фазы HaB2--3, наблюдается кризис т. н. венгерско- трансильванского бронзо-металлургического центра (Petrescu-Dоmbovita 1977, р. 125--129, 140--146; Soroceanu 2008, S. 283--285, Taf. 75), деятельность которого в более ранний период охватывала как в количественном, так стилистическим смысле, производство и роспределе- ние бронзовых изделий в большей части Центральной Европы (Blajer 2013, р. 101--108) 2.

Существенным признаком этих процессов, указывающим как на их источники, так и на природу, является появление в Центральной Европе, в фазе HaB2, находок восточноевропейского происхождения (т. н. «киммерийский горизонт»), характерных, прежде всего, для черногоровской (степной) культурной среды. Их ареал в Центральной Европе во многом совпадает с границами Понтийско-Паннонс- кой геоботанической формации (Chochorowski 1993, mapa 13). К ведущим формам относятся биметаллические или бронзовые кинжалы с прямым перекрестием и стержневой рукоятью типа Головятино -- Лябниц (Leibnitz), кинжалы с ажурной рукоятью «кавказского» типа Березовка -- Гамув (Gamow), а также бронзовые удила со стремечковидными и однокольчатыми окончаниями и псалии черногоровского, камы- шевахского и цимбальского типов. Характерно их появление в составе инвентаря захоронений всадников-воинов, культурно чуждых местной среде (Печ-Якабхедь / Pecs-Jakabhegy, Штиль- фрид / Stillfried).

Эти явления, скорее всего, были вызваны передвижением на территорию Карпатского Бассейна, вначале небольших мобильных групп кочевников, продвигавшихся и глубже в другие регионы Центральной Европы (Chochorowski 1993, p. 267-272) Допускается иногда (Schule 1969, S. 55--57), что с учетом характера поселенческой структуры и военного потенциала среднеевропейских сообществ того времени, даже небольшие группы конных воинов-кочевников, обладавшие боевым преимуществом, могли перемещаться без серьезных препятствий на большие расстояния. Неожиданно появляясь на чужих территориях, они могли вызывать страх и чувство беспомощности, оказывая значительное влияние на социокультурное поведение, что укладывается в категорию «культурного шока» (Хохоровски 2011, c. 319--336; Chochorowski 2019, p. 67--132).. вероятно, только потом здесь появились более крупные группы выходцев из Кавказско-Понтийской зоны, занимавшие, в основном, территории, более пригодные для кочевого и полукочевого скотоводческого хозяйства. Однозначно свидетельствует об этом факт, что поселения гавской культуры были полностью вытеснены из квазистепных областей венгерской «пусты», которая является естественной экологической нишей для степных пастушеских сообществ вследствие этих процессов (самое позднее на рубеже IX--VIII вв. до н. э.) на Большой венгерской низменности появляется новая культурная группировка. Самым важным ее элементом, при практическом отсутствии следов постоянных поселений, оказываются могильники с ингумацией типа Мезочат (Mezocsat) и Фюзешабонь (Fuzesabony), с погребениями на спине или, реже, скорченными на боку (Patek 1993, S. 19--46; Romsauer 1999, 167--174). Здесь мы имеем дело с полным прекращением погребальных традиций, присущих местной позднебронзовой среде, которая практиковала исключительно обряд кремации.

1. По крайней мере, с начала фазы HA₃ (около 1200 г. до н. э.; Przybyla 2009, fig. 4; Sperber 2017,

S. 299).

2. На протяжении фаз HaB_2--3, количесто бронзовых кладов на территории Трансильвании резко уменшается: фаза HaB₃ -- 54 клада, HaB₂ -- 10, HaB₃ -- 6 (Metzner-Nebelsick 2002, S. 62--67; Blajer 2013, p. 101, 102).. в культурно-экономической сфере одним из наиболее веских последствий хозяйственной активности пришельцев из степей, стало создание в квазистепных районах Альфельда первой в Центральной Европе зоны массового выпаса и селективного разведения лошадей, выведенных из степных тарпанов (Bokonyi 1954, p. 93--114; 1968, p. 3-- 71; Chochorowski 1987, p. 189--192; Kmet'ova 2013, p. 252--254). Эти явления сопровождаются развитием местных форм конской узды и специфических приемов взнуздания лошадей, основанных, однако, на восточных образцах. Наиболее характерной их чертой было появление псалиев типа Дунакемлед (Dunakomlod) (рис. 27: 1--10). Эта форма является оригинальным продуктом местного бронзолитейного дела, возникшим на территории Карпатского Бассейна на основе образцов цимбальского типа (Chochorowski 1993, p. 69, 70, fig. 3). бронзовый скипетр селективный лошадь

Псалии типа Дунакемлед являются одним из главных индикаторов, определяющих очередной по хронологии этап развития в Центральной Европе конской узды восточноевропейского происхождения, связанный уже с фазой HaB3 (Chochorowski 1995, p. 269). Они встречаются в характерных пределах, в главном -- в окружении Венгерской низменности (Chochorowski 1993, mapa 8), как в погребениях, так и, прежде всего, в вотивных кладах *,также оружия, что в главном они представляют эквивалент погребального снаражения элитных зохоронений воинов-всадников.

Рис. 27. Клад бронзовых и железных вещей из Дунакемлед (по Gallus, Horvath 1939)

В которых преобладают уже местные подраже- ния -- формы, восходящие к прототипам восточноевропейского происхождения t В основном это бронзовые элементы конской упряжки, которые в новой культурной среде приобрели высокий «магический» статус, исходящий, несомненно, из значительной роли коневодства в хозяйственной и повседневной жизни этих сообществ. Представляют они собой характерный момент в развитии бронзолитейного дела, в -- подавленным степным населением -- окружении великой венгерской низменности. Их особенность проявляется в сохранении чер- ногоровских традиций в модифицированном виде и творческая переработка кавказских прототипов (Chochorowski 1993, p. 273, 274) Ядро этой группировки в Карпатском Бассейне представлено тремя памятниками: кладом из Бихаругра (Biharugra), комитат бекеш (Gallus, Horvath 1939, p. 16, 18--20, 50, 90--92, Pl. XII-- XVI; XVII: 1--4; XVIII--XIX; Kemenczei 2005, S. 131, 132, Taf. 13: C; 14; 15; 16: A), кладом из Диньеш (Dinnyes), комитат Fejer (Gallus, Horvath 1939, p. 16, 88, 89, Pl. IX; Kemenczei 2005, S. 132, 133, Taf. 18; 19: A) и кладом из Дунакемлед (Dunak5ml5d), комитат Толна (Gallus, Horvath 1939, p. 28, 29, 51, 92, 93, Pl. XX; XXI; Kemenczei 2005, S. 133, Taf. XIX: B: 20). Единственный клад этого рода, который был найден вне территории Карпатского Бассейна, это находка из Голиградов на верхнем Днестре (Zurowski 1948--1949, p. 163, 203; tab. XXXVII: 1, 2; XXXVIII; XXXIX). Недавно был опубликован еще один клад этого типа, который относится к памятником чернолесской культуры, найденный в левобережной части Среднего Поднепровья (Террасовая Лесостепь), близ с. Ле- ляки Киевского р-на, в бассейне р. Трубеж (Скорый, Костенко, Боряк 2016, с. 107, 108). Как пример можно указать на однокольчатые удила с пуговицообразными подвесками для повода (Chochorowski 1993, p. 51--53, fig. 1: 9--13).. Наличие в этой среде вотивных кладов состоявших в основном из элементов конской сбруи, а также -- хотя и реже -- оружия, свидетельствует, в свою очередь, о феномене героизации архетипа конного пастуха-воина.