Положение женщины аристократки в Японии в эпоху Хэйан (794-1185 гг.).

Размещено на http://www.allbest.ru/

Положение женщины аристократки в Японии в эпоху Хэйан

(794-1185 гг.).

М.И. Романова, канд. ист. наук

А.А. Бородина

(Тихоокеанский государственный университет, Хабаровск)

Аннотация

Целью данной работы является изучение социально-экономического положения женщины аристократки в эпоху Хэйан. Как культурные и психологические особенности женщин, воздействовали на статус женщин в Японии в период Хэйан.

Ключевые слова: история, Япония, женщины, аристократки, брак, Хэйан

М.I. Romanova, A.A. Borodina

THE POSITION OF THE WOMAN NOBLEWOMAN IN JAPAN DURING THE HEIAN ERA (794-1185)

The purpose of this work is to study the socio-economic status of the woman Ariisto-brief in the era of Heian. Both the cultural and psychological characteristics of women affected the status of women in Japan during the Heian period.

Keywords: history, Japan, women, noblewoman, marriage, Heian

Период Хэйан считается одной из вершин расцвета японской культуры. Искусствоведы называют этот период одним из наиболее самобытных периодов японской культуры. Именно в этот период развивается письменность, изобразительное искусство, поэзия, литература. В этот период творцами искусства и литературы были представители аристократии, создавшие множество знаменитых повестей, дневников и поэтических произведений. И многими из них были женщины. Самые известные произведения японской литературы, о которых знает любой мало-мальски разбирающийся в японской культуре человек, написаны женщинами. Самые знаменитые из женщин-литераторов той поры - это автор Гэндзи -моногатари Мурасаки Сикибу, Сэй Сёнагон, написавшая "Записки у изголовья" и единственная женщина из шести бессмертных поэтов Японии - Оно-но Комати. У них даже не было своих имён - как у Матери Митицуна, написавшей "Дневник эфемерной жизни", или у дочери Такасуэ, автора "Сарасина-никки", но они внесли бесспорный вклад в создание японской культуры такой, какой мы её знаем сегодня. Кроме того, их произведения помогают понять жизнь женщины аристократического происхождения в то время, её эстетические идеалы, чувства и мысли [6].

Каково же было положение женщины в Японии в эту эпоху? По словам Конрада Н.И., оно было двойственным: и независимым и зависимым [9]. В законе был определён новый статус семьи, основанный на патриархальном укладе и главенстве мужа-отца, что было естественным для условий, создавшихся в японском обществе этого периода. Соответственно китайским традициям, развод был весьма лёгок, и даже считался необходимым в некоторых случаях. Причинами для развода соответственно канонам конфуцианства, считались семь обстоятельств: бездетность жены, её распутное поведение, непослушание родне мужа, распускание сплетен, ревнивость, вороватость, заболевания. Со стороны мужа развод выражался в том, что он выдавал жене соответствующую бумагу за подписью (если неграмотен - с отпечатком пальца). При некоторых, правда, обстоятельствах жена не могла покидать дом мужа, даже получив разводное письмо: траур по родителям, повышение мужа по службе, отсутствие иного пристанища. Предписывалось разводиться, кроме того, если один из супругов (муж или жена) пытался избить или убить родственников другого. Не считался возможным также брак с ранее совращённой женщиной. При разводе все наличное приданое жены подлежало возврату.

Однако, как пишет в своей книге "Япония в ранее средневековье" Пасков С.С., на практике сохранялась, несмотря на закон, прежняя форма брака, основанная не на ёмиэри - вхождении жены в дом мужа, а на дислокальном браке цумадои - посещении мужем жены в её доме, который был местом хранения огня в очаге и местом рождения, проживания и воспитания детей. Такой вид брачных отношений возник на этапе разложения первобытно-общинного строя, и он продолжал существовать в придворной сфере не менее прочно, чем в народной. Женщина считалась хранительницей домашнего очага, обычаи запрещал передачу огня из очага дома жены в очаг дома мужа. Если муж умирал или переезжал в другой дом, к нему могла переселиться семья сына, потому что считалось, что таким образом отец переносит огонь. Также существовал обряд соединения огня семей: жених, покидая дом родителей и отправляясь к невесте, зажигал факел, а через три дня зажигал его снова и вкладывал в огонь дома невесты. Этот обычай назывался хиавасэ. В целом длительное существование культа огня напрямую связывают с продолжительной приверженностью японцев к дислокальному браку, а также матрилокальному, о котором я буду говорить ниже. И если у Хэйнской знати в XI наметилось отступление от цумадоикон, то в деревне пережитки дислокального брака были сильны ещё в XIII - XIV веках, что объяснялось материальными трудностями обзаведения собственным хозяйством. |13|. япония женщиа литератор

При цумадоикон единственным отчётливым признаком развода можно было назвать возвращение мужем жене писем, написанных ею. Муж мог и не делать этого, и брачные отношения прекращались сами собой, когда мужчина начинал посещать другую женщину. Для женщины такое прекращение посещений и конец супружеской связи часто означали лишение источника дохода. В литературе отражаются бедствия покинутых жён, их поиски нового покровителя, и даже уходы в монастырь из-за невозможности найти пристанище иным способом.

В VII веке появился, и достиг преобладания в X веке, матрилокальный брак сёсэйкон (мукоторикон). В случае такого брака родители невесты выбирали ей жениха и после свадьбы мужчина переселялся к ним в дом. Женщина сохраняла девичью фамилию, а дети принимали фамилию отца. Родители жены брали на себя заботу о зяте. При матрилокальном браке сын покидал семью и переставал считаться её частью, с родителями оставались дочери и их мужья и дети. Если муж разводился с женой и вступал в новый брак, его дети оставались в семье матери. Таким образом, братья по отцу не имели прочных родственных связей. Такая ситуация дала толчок к развитию системы опекунства, как способа объединения с потомками по мужской линии.

Характер брачных отношений, приведённых выше, объясняет тот факт, что личное имущество, дом, домашняя утварь наследовались по женской линии. Таким образом, женщина в эпоху Хэйан сохранила свою имущественную самостоятельность, она могла быть и владелицей поместья. [4]. Женщина могла получить такое же хорошее образование, как и мужчина, и при дворе для неё был предусмотрен обширный штат рангов, званий и должностей, как и для мужчины, но, в отличие от более раннего периода Нара, женщины перестали занимать императорский трон. Укрепление патрилинейных связей в процессе развития вотчинной системы вело к ограничению имущественных прав женщин, а вместе с тем и их социальных возможностей. Почётным оставалось положение жриц крупных синтоистских храмов (Исэ, Камо), которые назначались из числа незамужних принцесс в год вступления императора на престол, и могли быть освобождены от обязанностей в случае отречения или смерти императора. [2].

Также складывание вотчинной системы привело к укреплению позиций новой формы брака - патрилокального ёмэторикон. Наследуя должность отца, сын феодала унаследовал и его вотчинные права, что приводило к усилению патрилинейных связей. Переход к новой форме брака происходил постепенно. В качестве промежуточной формы возник кэйэйсё мукоторикон. При этой разновидности брака родители жены, не желая впоследствии дробить своё домашнее имущество между наследниками, поселяли молодых супругов в отдельном доме. С течением времени все чаще новый дом для молодожёнов строила семья мужа. [5].

В целом в Хэйан сложился обычай, при котором женщине-аристократке следовало вести себя осмотрительно, и большую часть времени она оставалась дома взаперти, а её передвижение было очень ограничено. В отличие от мужчин, женщины были удалены от непосредственного участия в общественной жизни (хотя нередко от них многое в этой жизни зависело), и их отношения с внешним миром были крайне ограниченны. Хэйанская женщина (принадлежавшая, разумеется, к родовитому семейству) почти никому не показывалась. Только очень немногие, самые близкие из ее прислужниц имели право непосредственно общаться со своей госпожой. Помимо занавесей и штор, отделявших внутренние покои от других помещений, помимо ширм и экранов, ее скрывал от чужих взглядов стоящий непосредственно перед ней переносной занавес ките - несколько соединенных между собой шелковых полотнищ со шнурами, свисающих с укрепленной на небольшой подставке горизонтальной перекладины. Женщина не только почти никогда не покидала своего дома, но и внутри него мало передвигалась. Самое большое, что ей позволялось, - подойти к нижней двери, отделявшей передние покои от окружавшей дом галереи, и под прикрытием занавеса или экрана полюбоваться садом. Выезжать из дома разрешалось лишь в исключительных случаях: либо в дни самых значительных празднеств, либо если возникала необходимость совершить паломничество в тот или иной храм. Подобные выезды обставлялись чрезвычайно торжественно - женщина выезжала в роскошной карете в сопровождении большой свиты. Вне дома ей следовало передвигаться в повозке, прикрывать лицо веером, прятаться за ширмой, потому что показывать лицо чужим людям считалось вульгарным. Т. Л Соколова-Делюсина в своём комментарии к "Повести о Гэндзи" пишет, что хэйанские женщины были удалены от участия в общественной жизни, почти никому не показывались. Но это не касалось женщин, служащих при дворе, ежедневно участвовавших в праздниках, обедах или публичных чтениях сутр. В женских дневниках того времени можно найти множество описаний придворного быта, манер, одежды дам и министров[8]. А мотив тоски в дневниках часто был столь же формализован, как и приёмы и придворные сплетни.

В эпоху Хэйан девочек из аристократического сословия с самого раннего детства готовили к замужеству, рассчитывая, что ей удастся вступить в такой брачный союз, который, упрочив положение семейства, явится залогом дальнейшего его процветания. Счастливыми считались семейства, имевшие много дочерей. Дочь при благоприятном стечении обстоятельств можно было пристроить наложницей к государю, и если ей удавалось снискать благосклонность или тем паче стать матерью наследника, положение семейства оказывалось упроченным. Поэтому рождение девочки было большой радостью, и воспитанию ее уделялось особенное внимание. За исключением точных наук, она должна была усвоить все, что знал мужчина. Девушка из благородного семейства превосходно играла на кото - японской цитре, рисовала, красиво писала и, конечно, не только знала наизусть лучшие образцы японской поэзии, но и сама умела складывать приличествующие случаю стихи. Классические японские пятистишия танка играли немаловажную роль в жизни женщины, являясь своеобразным посредником между ней и внешним миром. Не имея возможности видеть женщину, мужчина судил о ней по искусству слагать стихи и по красоте почерка. Недаром в эпоху Хэйан самыми совершенными красавицами считались прославленные поэтессы [1]. С малолетства девочка была окружена специально подобранными дамами, которые развивали в ней навыки, необходимые для благородной особы. Основными предметами обучения были музыка, каллиграфия, поэзия, живопись. Кроме того, девочку учили подбирать одежды по цвету и составлять ароматы - искусство, которое в эпоху Хэйан стало занимать огромное место в обществе высшей знати.

И, разумеется, самым главным было умение быстро и красиво написать письмо, выбрав для этой цели наиболее подходящую по цвету бумагу, и сочинить стихотворное послание, которое как нельзя лучше отвечало случаю и было совершенно по форме. Развлечением же для девушек из аристократических семей служило рассматривание и чтение китайских свитков с картинками, смысл которых пересказывался девицам прислуживающими дамами.

Одновременно в отношениях полов сохранялась естественность и свобода, ярко проявляющаяся в утагаки (весенних ритуальных брачных игрищах) и в целом в вольности отношений. Эти естественность, свобода и простота лежали в основе таких отношений, и были ведущими этическими и эстетическими категориями жизни. Эти принципы действовали во всем, и прежде всего в поэтическом творчестве. Чуть приоткрытая вуаль и кокетливый взмах веером приглашали мужчину к ухаживанию, аристократ обращался к женщине при помощи поэзии, и она тоже отвечала ему стихами собственного сочинения. Такой обмен письмами в стихах длился на протяжении всей любовной связи, женщину воспевали в бесчисленных стихах и она столь же безудержно обращалась со своими эмоциями к мужчине - в этом отношении равенство полов было полное. Внешность женщины в любовных отношениях не имела особого значения. На первых порах воображение мужчины воспламенялось изящной скорописью писем, утонченными стихами, намекающими на самые возвышенные чувства, а при более близком знакомстве - тихими звуками струн, случайно доносившимися до слуха откуда-то из внутренних покоев, или - как предел возможного - вдруг мелькнувшими сквозь занавеси или щели в ширме волнами черных волос и краешком платья. [11].

"Подглядывание" (каймами - букв, "взгляд сквозь щели изгороди") - одна из первых стадий сближения. Подглядывать можно было с улицы, если ты не имел доступа в дом, или из сада, если ты был в близких отношениях с хозяином. Поскольку во внутренних помещениях царил обычно тусклый полумрак и чаще всего они были закрыты внешними занавесями, увидеть удавалось лишь смутные очертания фигуры, да и это в лучшем случае. Если у мужчины возникало желание добиться большего, он стремился завязать знакомство с кем-нибудь из прислужниц девушки, которые, как правило, выступали в роли посредниц между своей госпожой и внешним миром. Часто именно от них зависел выбор мужа. Заручившись поддержкой кого-нибудь из прислужниц, мужчина передавал своей избраннице письмо. Письма поклонников обсуждались родственниками девушки и прислуживающими ей дамами. Наиболее достойному посылалось ответное письмо, причем на первых порах переписку брала на себя какая-нибудь дама. Некоторое время продолжался обмен письмами, и если ни одна из сторон не начинала испытывать разочарования, делался следующий шаг к сближению, а именно: мужчина наносил первый визит своей избраннице [14]. Несколько раз он посещал ее дом, переговариваясь с ней через прислужницу, затем, после обмена новыми письмами, получал возможность беседовать непосредственно с предметом своей страсти через занавес. (Мужчина, как правило, сидел на галерее, а женщину сажали за опущенными занавесями, к которым приставляли еще и переносной занавес.)

При заключении брака мужчина проводил в доме женщины три ночи подряд, причем, возвращаясь в свой дом затемно, обязательно отправлял возлюбленной гонца с письмом. Не получить утром после ночного свидания письма - неслыханный позор для женщины. Через три дня после совершения определенных обрядов родственники жены устраивали пиршество, на котором происходило оглашение брака (токоро-араваси - букв, "обнаружение места"), после чего он считался официальным, и муж мог открыто посещать дом жены в любое время [7].

В эпоху Хэйан было распространено многобрачие, и мужчина посещал разных женщин. Одни были открыто признаны его женами, другие считались тайными возлюбленными. Подоплёкой для этого служило ещё и то, что часто родители выбирали невесту или жениха, руководствуясь политическими и имущественными интересами, и вынуждали детей вступать в брак по расчёту, а не по личной симпатии. Замкнутость столичной аристократии обусловила распространение брачных союзов между близкими родственниками, что, в свою очередь, эту замкнутость усиливало. Брак не считался чем-то постоянным, мог легко разрываться, и долговечность его в первую очередь зависела от достоинств женщины, от ее умения сохранять привязанность мужа. Умение это в немалой степени определялось ее благонравием, поэтому к воспитанию девиц из благородных семейств относились с большим вниманием.

Альтернативной возможностью обеспечить себе условия для жизни для женщин того времени было буддистское монашество. В конце X в. усилились два направления в буддизме: Тэндай и Сингон. Тэндай делало акцент на воздаяние за добрые дела - достижение состояния будды в этой жизни. А монахи призваны были удовлетворять обыденные потребности людей, в их деятельность входили молитвы об исцелении недугов и улучшении погоды. Обрядовая практика, тщательно разработанная для разных случаев, была во многом заимствована из учения Сингон, которое выдвигало на первый план сложную заклинательную систему, облегчающую человеку путь к достижению единства с Буддой.

К концу X в. слияние буддизма и синто, древнейшего японского верования в населённость мира богами-духами (ками), окончательно определилось, так как распространение буддизма ничуть не наносило ущерба авторитету синтоистских святилищ. Мирному сосуществованию двух религий способствовало появление в X в. отшельников-аскетов как среди последователей Тэндай, так и среди последователей Сингон. Священные горы, широко почитаемые в синто, стали посещать и буддийские паломники. Японские верования переплетались с элементами китайских гадательных систем (учение Оммё:до, путь Инь и Ян), сводивших все явления и предметы к сочетаниям пяти стихий (огонь, вода, земля, воздух и металл) и двух начал (тёмного и светлого). Уже в кодексе "Тайхо:рё:" роль всех этих трёх учений признаётся.

Женское монашество имело не столь широкое распространение, как мужское, однако монахини играли не меньшую роль, чем монахи. Монашество было типичным финалом для многих женщин в эпоху Хэйан, и воспринималось скорее как просто смена социального статуса, нежели добровольное самоограничение и обращение к святости учения Будды. Каждое семейство в средневековой Японии, имело своих монахов, а в храмы неслись роскошные дары: скульптуры будд и бодхисатв, свитки с текстами, переписанные лучшими каллиграфами, и даже утварь. Само же посещение храмов часто превращалось в пышное празднество с участием великолепных музыкантов и танцоров. Реальное бытовое представление о монахах и буддийских службах, в которых они участвуют, можно увидеть, изучая светскую литературу средневековой Японии. Можно утверждать, что буддизм играл важную роль в жизни женщин, как и в жизни мужчин. Но отношение к буддизму по-разному освящается в женских дневниках того периода. Проблема религиозности, как пишет Горела, "внешняя для Идзуми-сикибу и Мурасаки-сикибу и внутренняя для дочери Сугавара Такасуэ, матери Митицуна, Сэй-сёнагон и для писателей XIII века... ". авторы "Дневника эфемерной жизни", "Дневника Мурасаки-сикибу", "Дневник Сарасина", "Записок у изголовья" и "Непрошеной повести" относятся к буддизму как к спасительному мировоззрению, а к уходу в монахини - как к жизненному этапу. Обряды, связанные со служением Будде, являлись неотъемлемой частью жизни придворных дам. Уход в монашество был чрезвычайно распространён в аристократической среде японского средневековья. Это мог быть и принудительный постриг экс-императоров и членов их семей и слуг, и добровольное пострижение людей, ничем не принуждаемых к этому. Добровольный постриг, или как его называли тогда - "уход от мира", совершался по причине глубокого духовного кризиса, жизненных неудач или смерти близких людей. В частности женщина, как я писала выше, могла стать монахиней по причине неустойчивого социального положения и нужды в пристанище.

В контексте религии можно рассмотреть, например, женский дневник "Сарасина-никки": все произведение проникнуто постоянным обращением к Будде, чтением сутр и совершением паломничеств в буддийские храмы. Здесь можно проследить тогда ещё зарождающийся тип отношения к службам Будде - религиозная экзальтация и крайне истовая молитва ради спасения в будущем. Обращение к теме буддизма и монашества можно видеть и в "Записках у изголовья" Сэй-сёнагон. В своём творении она ни раз обращает внимание на монахов и адептов буддийской религии. Она высказывает своё личное отношение к монахам и уходу в монахи, тонко чувствуя отношение окружающих людей и не скрывая собственного непонимания аскетического образа жизни: "отдать своего любимого сына в монахи, как это горестно для сердца! Люди будут смотреть на него словно на бесчувственную деревяшку. Монах ест невкусную постную пищу, он терпит голод, недосыпает. Молодость стремится ко всему, чем богата жизнь, но стоит монаху словно бы ненароком бросить взгляд на женщину, как даже за такую малость его строго порицают".

Мать Митицуна трактует постриг в монахи как один из способов избавиться от душевных мук, причиняемых изменами мужа. Она видит "уход из мира" как окончательный разрыв с жизнью, поэтому он ею (как и её сыном и мужем) воспринимается как трагедия. В дневнике упоминание буддийских служб и обрядов связано с целым рядом храмов, расположенных в окрестностях столицы. [12].

Пожалуй наиболее яркое и значительное проявление роли женщины в эпоху Хэйан и в истории Японии - поэтическое и прозаическое придворное творчество, пример полного равноправия мужчины и женщины в одной сфере деятельности того времени. Как я писала выше с X века в Японии установилась поместная система и правящий класс стал управлять непосредственно, владельцы поместий приобретали все большую независимость от правительственных органов.однако система рангов и должностных званий при Дворе оставалась прежней и играла значительную роль в укреплении власти над имеющимися поместьями и приобретении новых, так как была соединена с рычагами влияния. Для представителей господствующего класса важно было неотрывно находиться в столице, чтобы плести интриги и поддерживать соперничество. В связи с этим все больше владельцев поместий оставляли их на управляющих и практически не появлялись там. Единственное, что, в сущности, требовалось от приказчиков - обеспечение постоянной доходности. Последствием явился все более значительный отрыв верхушки общества, особенно придворной знати, от народа. Конрад пишет: "Мир Хэйана, столицы страны, и в нём мир дворцов и монастырей, пребывал в себе - со своей жизнью, своими интересами, своей культурой". В таких условиях как в закрытой оранжерее пышным цветом расцветает дворцовое искусство - замкнутое на себе. Тем не менее, непреодолимость социального барьера между знатью и простым народом не означало абсолютной изоляции аристократии. В культуре столичной знати можно проследить и народные истоки, в частности фольклорная традиция оказала сильное влияние на раннесредневековую литературу и музыку. |Ю|.

Японская живопись, поэзия и проза достигает вершины в период Хэйан. Разработка азбук "кана" сделала возможным создание литературных произведений на японском языке, в том числе и некоторые дневники писались на японском. Самый ранний - "Дневник из Тоса" ("Тоса-никки"), написанный в период с 934 под 935 г. на японском, а не на китайском языке. Однако его автор - Ки-но Цураюки - пытается обмануть читателя и до самого конца своего повествования выдаёт себя за женщину из окружения правителя Тоса. Этот обман мог объяснить, почему дневник написан азбукой Кана, которая в те времена называлась "женским письмом". Но уже следующий дневник - "Век паутинки" ("Кагэро:-никки") написан женщиной - матерью Митицуна - и отличается необыкновенной женственностью и безыскусным описанием женской судьбы. Именно он знаменовал наступление эпохи женской прозы в японской литературе. [3].

Список литературы