Старообрядческие общины, существовавшие на Алтае

Вот что пишет в то время районная газета «Сельский новатор»: «...Последствия раскола православной церкви привели к тому, что старообрядцы на несколько веков стали отшельниками. В конце XX века с прекращением власти тоталитарного государства заметно возросла роль церкви в обществе. Оживилось и движение приверженцев старой веры: они воздвигают новые храмы, обновляют обители, сохранившиеся за времена советской власти. Храм, заложенный в 1994 году на окраине с. Залесова, сейчас является поистине архитектурной жемчужиной райцентра. На строительство обители в родном селе залесовцы не жалели ни сил, ни денег. Стараниями старообрядческой общины и при помощи мирян 4 года назад в храме прошли первые службы. В прошлом году, по благословению епископа Новосибирского и всея Сибири Силуяна, июльский съезд молодых старообрядцев работал в Залесовской Свято-Никольской обители. Тогда принимали гостей их приходов Барнаула, Новосибирска, Томска, Москвы»...

Очень значимым событием в жизни прихода явилось посещение предстоятеля нашей церкви Митрополита Московского и всея Руси преосвященнейшего владыки Андриана 31 августа 2004 года.

Рис. 3 Встреча владыки Андриана

На епархиальном совещании с участием владыки Андриана было принято решение о поставлении на наш приход постоянного священника. 21 сентября 2004 года, на праздник Рожества Пресвятыя Богородицы была совершена хиротония диакона Валентина Бесштанникова, который был определен на служение к нам, в Свято-Никольский храм с. Залесово.

Церковная жизнь с приходом молодого священника немного оживилась. В 2005 году состоялось 5-летие освящение храма, в храмовый праздник святителя Николы собралось немало гостей из близлежащих приходов. На престольный праздник приехали о. Геннадий Коробейников (Томск) и о. Никола Думнов (Барнаул), а также певцы и чтецы приходов гг. Барнаула и Новосибирска. Служба прошла радостно и торжественно.

Одним из значимых событий 2006 года явилась выставка-презентация «Старообрядчество: история и культура», прошедшая в ноябре месяце, в районной библиотеке. Были выставлены книги Ф.Е. Мельникова, епископа Михаила Семенова, епископа Арсения Уральского и др., показаны отрывки из видеофильма «От томской тайги до Байкала» о встрече митрополита Московского и всея Руси владыки Андриана с приходами Сибири. Рассказ о. Валентина Бесштанникова о церковном расколе на "новую" и "старую" веру сопровождался духовными стихами в исполнении о. Игоря Мыльникова и А. Емельянова. Присутствующим здесь были показаны плетёные пояса, бисерные и кожаные лестовки, а самым интересным была дораскольная книга «священнический требник» и «Ирмоса». Их рассматривали с особым вниманием и интересом.

Присутствующие на выставке преподаватели истории и литературы, музейные работники, корреспонденты живо интересовались историей раскола, а также историей Залесовской старообрядческой общины. В ходе общения звучали вопросы об обрядах, об организации работы с детьми, о численности общины. Настоятель храма, о. Валентин, выразил свою готовность в дальнейшем сотрудничестве с работниками библиотеки, сказав, что старообрядцы всегда открыты для общения. Надеюсь, что интерес общественности к истории старообрядчества не пропадет даром. Вот коротенькая история старообрядческой общины Залесовского района, собранная прихожанкой Свято-Никольской общины - Костеревой Н. А.

3.2 Хозяйственная деятельность Залесовских старообрядцев

Важным вопросом для старообрядцев Залесово было землевладение. Общий земельный надел при поземельном устройстве составил 19275 дес. на 1579 домов. В Залесово средний надел составлял 7,4 дес, и если учесть, что по Алтайскому округу этот показатель был равен 13,3 дес. на 1 дом., а в некоторых селах - 8 дес, то землеобеспечение крестьян в Залесово можно считать недостаточным. В надел входили усадьба, пашня, сенокос, выгон и прочие угодья. Под пашню оставалось очень мало: около 2 дес. Но хозяйства носили преимущественно потребительский характер, поэтому большую часть населения такая землеобеспеченность удовлетворяла. Размер наделов колебался, так как число мужчин в семьях было различным.

В селе Залесово было 139 «непричисленных». Их положение было тяжелым: им приходилось арендовать землю. Но не все семьи бедствовали. Семья томских переселенцев во главе с Татьяной Федоровной Ташкиновой, состоявшая из 9 чел., арендовала около 30 дес. под угодья, что превышало наделы некоторых крестьянских семей. В ее хозяйстве было 4 лошади. Еще 7 семей из «непричисленных» арендовали от 4 до 22 дес. 36 семей из 139 находились в действительно бедственном положении, не имея возможности арендовать землю: например, Прасковья Павловна Королева, 42 лет, с сыновьями 7 и 4 лет -- переселенцы из в Вятской губернии, -- очевидно, потеряв главу семьи, остались без хозяйства. В таком же положении находилась еще одна семья. Остальные 23 семьи арендовали до 4 дес. земли только для того, чтобы прокормить себя.

Всего к аренде из-за малой обеспеченности землей прибегали 84 хозяина (41%). Арендодателями в 64 случаях выступали переселенцы, в 12 случаев -- Залесовское общество, в 25 случаях -- староверы, в 3 случаях -священник А. А. Демидов.

Аренда сенокосов и земли для посевов была почти одинаковой: 65 случаев - аренда посевов и 61 случай - аренда сенокосов. В селе также был случай захвата земли. Захват совершил Иван Данилович Коршунов (59 лет). В хозяйстве у него было 23 головы скота, размер посевов составлял 6,4 дес. Интересно, что этот факт вписан в графу «аренда». Это подтверждает недостаток земли в селе.

Основными занятиями в с. Залесово были мясо-молочное скотоводство и земледелие. Всего посевов было 1861 дес, на одно хозяйство приходилось в среднем 8,2 дес. Из посевных культур наиболее распространен был лен. Овес по занимаемой площади стоит на третьем месте, что говорит о скотоводческом уклоне села. Кроме того, старообрядцы сеяли коноплю, просо, рожь; из овощей самым распространенные культуры, как горох, ячмень, гречиха, реже входили в оборот крестьянских хозяйств. Что касается озимых культур, то рожь стали сеять активнее, а озимую пшеницу посеял для пробы Егор Самдилович Носков. У Осипа Семеновича Загуляева была бахча площадью 0,05 дес. В Залесово до сих пор господствует монокультурное земледелие.

В целом хозяйства были малопосевными. Больше половины дворов по посевным показателям относились к бедняцким. Середняцкими были 36% хозяйств, зажиточными - 5,5%. Самые большие посевы имел М. М. Мотовилов, переселенец из Вятской губернии, семья которого состояла из 7 чел.

Важным показателем обеспеченности хозяйств является наличие рабочего скота. Природно-климатические условия Алтайского края требовали для ведения хозяйства большого числа лошадей. Для распашки залежи требовалось не менее 3-4 лошадей, поэтому к середняцким хозяйствам относились те, которые имели необходимое количество лошадей.

Таким образом, более половины хозяйств (62%) в Залесово были бедняцкими. Часть таких хозяйств находилась в состоянии выживания, о чем свидетельствуют малопосевность и отсутствие лошадей. Зачастую в таких семьях единственной кормилицей была корова. Всего в селе было 325 коров. Обеспеченность ими имела не менее важное значение, чем лошадьми, они давали староверам значительную часть потребляемых продуктов. Распределение коров по хозяйствам было неравномерным: не было их в каждой десятой семье. Бедняцкими по данному показателю являются хозяйства с одной коровой и большие семьи с двумя. Только два хозяйства можно отнести к разряду крупных. Средними, в зависимости от количества членов семьи, можно считать 26 хозяйств.

Кроме коров и лошадей, в Залесово разводили овец. Практически вся теплая и зимняя одежда производилась из овечьей шерсти. На одно хозяйство в среднем приходилось по 3 овцы, а если исключить не имевших их, то 5 (при общем количестве 697). Вместе с тем следует отметить, что старообрядцы не стремились держать много овец: самое крупное стадо насчитывало 20 голов. Поэтому овцы использовались, скорее всего, только в потребительских хозяйствах.

В условиях Первой мировой войны в тяжелый для сельского хозяйства период в селе начинает развиваться свиноводство. В Залесово была 781 свинья, их держали 113 хозяина. Самое большое количество свиней в одном хозяйстве составляло 10 голов.

Общее количество скота составляло вместе с молодняком 2668 голов. Необходимо учитывать, что это летние данные, осенью поголовье скота сокращалось. В среднем на двор приходилось по 13 голов. Скотоводство в Залесово давало больше продуктов питания, чем земледелие. Но однозначно говорить о скотоводческом уклоне села нельзя, так как, скорее всего, это было обусловлено тяжелым в экономическом отношении периодом, нехваткой мужских рук. Не следует забывать и о том, что основная масса жителей села -- переселенцы, им необходимо было время, чтобы обустроиться на новом месте, прижиться, приспособиться к новым условиям хозяйствования.

Можно назвать угрожающим положение 21 хозяйства, которые не имели скота. В бедственном положении находились также хозяйства, имевшие от 1 до 10 голов, так как такого количества скота явно недостаточно даже для внутреннего потребления большой староверческой семьи. Остальные семьи являлись сравнительно обеспеченными, поскольку половина из них насчитывала менее 6 человек.

Говоря о развитии крестьянских хозяйств, необходимо оценить их обеспеченность сельскохозяйственным инвентарем. В Залесово она была недостаточной. Тем не менее в каждом втором хозяйстве были 2 железные бороны, в каждом четвертом -- однолемешный плуг, а в каждом третьем имелись сохи.

Показателем обеспеченности населения является и наличие телег: в Залесово деревянные телеги были у 65% населения (не было телег у 72 семей), в 44 хозяйствах их было по 2, в 6 - по 3, в 2 хозяйствах - по 4. У 39 домохозяев (20%) были телеги на железном ходу, у 6 из них таких телег было по 2. Такая обеспеченность сельхозинвентарем и средствами передвижения в экономически тяжелый период обеспечила довольно высокую степень обработанности земли.

Так же в Залесово были распространены торговля и товарообмен. В селе имелось торгпромзаведение (бакалея), хозяином которой являлся Степан Степанович Михеев; он был также владельцем мелочной лавки. В 1917 г. ему было 46 лет. Михеев был грамотным.

Жизнь села характеризуется и участием его хозяйств в кооперативах. Кооперация частично обеспечивала экономическую стабильность крестьянских хозяйств. Большинство жителей села участвовали в кооперативах, многие состояли одновременно в 2-3.

Развитие кустарных промыслов в Гунихе, как и во многих других селах Алтая, было связано с переселенцами из Вятской губернии. В Залесово имелась ямщицкая служба: переселенец из Вятской губернии Козьма Семенович Загуляев (40 лет) был ямщиком. В ямщиках ходил и его 65-летний однофамилец Кузьма Степанович Загуляев.

Были развиты ремесла: например, Иван Иванович Токарев (65 лет), переселенец из Вятской губернии, был сапожником, выходцы из Вятской губернии Андрей Степанович Михеев (36 лет) и Алексей Михайлович Туров (33 года) - плотниками, Василий Лаврентьевич Купчин (переселенец из Вятской губернии) - пимокатом; Кирилл Степанович Еремин (46 лет, из Томской губернии) - пильщиком; его небольшая семья включала, кроме него, только жену. Ефим Иванович Лопаткин (54 года) с сыном (36 лет), переселенцы из Вятской губернии, жили без семей и были чеботарями. Терентий Филиппович Быстриков (60 лет), переселенец из Вятской губернии, был стекольщиком. Он и его сын Федор (36 лет), служивший псаломщиком в церкви, были грамотными.

В селе имелась мельница. Анализируемый источник не позволяет установить ее вид, можно предположить, что она была водяной. Ее хозяином был переселенец из Пермской губернии Лука Никандрович Носков (44 года), живущий вдвоем с женой.

В селе была церковь. Священником являлся 33-летний переселенец из Томской губернии Александр Васильевич Демидов. Его семья - жена, дети: Владимир -- 6 лет, Геннадий -- 3 года, Анна -- 1 год. Хозяйство состояло из 3 лошадей, 8 коров; он засевал 5,3 дес. земли.

3.3 Быт старообрядцев Залесово

Присутствие на территории Залесовского района такой конфессиональной группы, как старообрядчество, весьма ощутимо отразилось на всем комплексе его крестьянской культуры, поскольку старообрядцы традиционно представляют ее наиболее архаичный, а значит, и наиболее интересный и колоритный слой.

По сравнению с другими группами алтайских крестьян, старообрядцев, или кержаков, всегда отличала некая сознательно установленная и поддерживаемая ими «особость», непохожесть на других, которая проявлялась во внешнем облике, манере поведения, чертах быта и многом другом.

Особенности старообрядческого уклада именно потому и запомнились их иноверным соседям, что были непривычны и порой диковинны для них, вызывая их неизменный интерес. Почти никогда о кержаках не вспоминают равнодушно; очень часто в этих воспоминаниях традиционно оживают негативные эмоции. Е. С. Михайлова, 1911 или 12 г. р. (Пещерка, мордва), вспоминала: «Не давали напиться, за погань нас держали... не приветят, не пригласят. Иди подыхай!» [12]. А. С. Гостева, 1914 г. р. (Залесово, православная), также отметила: «Кержаки -- к ним не подступись!» [12]. Другие информанты отзываются более сдержанно: А.С. Лукьянова (Пещерка, православная) рассказала, что «Кержаки мирно жили с другими, но не дружили, не молились вместе» [12].

Именование кержаков чалдонами встречается как в Залесовском, так и в других районах, например в Тюменцевском, который, как и Залесовский, расположен в северной части Алтая. Значение этого термина в конце XIX - начале XX в. отличается от его старинного значения («человек с Дона»), и употребление его теперь продиктовано тем, что с наплывом переселенцев «у старожильческого населения, в силу значительных культурных различий с переселенцами, появилась настоятельная потребность в самоназвании. Оно должно было четко отграничить старожилов от мигрантов-переселенцев» [3, с. 122].

При наличии иноверных соседей кержаки всегда стремились селиться отдельным краем, где их дворы группировались вокруг церкви или моленной. Из рассказов информантов очевидно, что и в селах Залесовского района эта традиция сохранялась. Например, Е. Е. Усольцева, 1907 г. р. (Пещерка, мордва), рассказала: «Старообрядская часть села - на берегу речки Пещерки, в центральной части, вокруг церкви» [12]. Вспоминают они большие, просторные дома за крепкими, высокими заборами: «Дома у их были с краю: круглые, ограды тесовые, загороженные» (Е. С. Михайлова); «Дома у них были круглые, хорошие. Сама в таком доме в няньках жила. Внутри было побелено, штор не было» (Е. Е. Усольцева).

О старообрядческой церкви вспоминают, что она была «на горке», «со звонами» - колокольней с тремя колоколами. Новообрядческой церкви в Пещерке не было, в связи с этим здесь возникла не совсем обычная ситуация. Е. С. Михайлова утверждала, что для иноверных эта церковь была запретной: «Они никого туда не допускали. Ласточка (лестовка) какая-то была, пояс, считают, считают, молятся. Мы ходили в Гуниху, в Залесово» [12]. Однако А. И. Ачкасова рассказала другое: «Пускали в свою церковь мирских, но не велели вместе молиться. Примерно, они все перемолились, тогда ты помолись. Крест не вместе чтобы. Они крестятся - мы молчим. Они перестали - ты покрестись» [12].

Вероятно, кержаки все же соглашались пускать православных в свою церковь, но не все православные желали ее посещать, возможно, из-за поставленных им условий. Это предположение подтверждается воспоминаниями Е. Е. Усольцевой: «Мирские пешком в Залесово ходили. А тут не примут: вера-то разна. Хоть и примут: молимся, а они после нас должны креститься» [12].

Несмотря на то, что православные обижались, со стороны кержаков это был компромисс, дальше которого они пойти не могли. Даже при очень хороших взаимоотношениях с иноверными они всегда старались свою религиозную жизнь вести отдельно. То обстоятельство, что в Пещерке кержаки допускали такое серьезное отступление от своих правил, возможно, объясняется тем, что они принадлежали к белокриницкому согласию, которое не столь непримиримо по отношению к православным, как другие, а также хорошими отношениями их с православными в данном селе. Кроме того, известно, что у старообрядцев не было такого трепетного отношения к церкви, как у православных: «В старообрядчестве не человек существует для храма, но храм для человека» [10, с. 4].

Судьба старообрядческой церкви в Пещерке после коллективизации сложилась трагично. Е. Е. Усольцева вспоминала: «Как кулаков отправили, церковь закрыли и изломали. Ломали с трудом, фундамент последний -трактором, кое-как, три дня. В чем дело - не знали: подъедет трактор, и никак не берет. Начали копать - а там священник захоронен предыдущий. Колокола сняли и куда-то девали. Рушили свои местные старики, с Сережкиной заимки. Беляков и Белянов. Думаю, колокола в речку сбросили. Их заставили» [12]. Архивные источники, однако, говорят о том, что церковь в Пещерке закрыли гораздо позже, в 1938 г. [1].

Помимо религиозных, между конфессиональными группами существовало много бытовых различий. Православные, в частности мордва, хорошо помнят специфические черты быта кержаков, в особенности те, которые проявлялись во взаимоотношениях двух групп. Черты эти везде и всюду одинаковы: «Соседи старообрядцев называют ряд признаков, который служит для них символом старообрядчества: особый костюм, чашничество, чистота и замкнутость домашнего быта... В качестве символов старообрядчества для окрестного населения выступают именно бытовые явления» [7, с. 216-217].

Действительно, информанты рассказывают: «Кержаки с мирскими вместе не ели (А. С. Лукьянова). «Кержаки чашечники были» (Е. С. Михайлова). «Посуда отдельна была: они же чашные были, а мы -- мирские. Мирская посуда у них была отдельно, и мылась отдельно. Хорошая посуда была. И я подросла, мять лен ходила, отдельные чашечки были; мы ели. Оне наше никогда не ели, не садились». Даже дети: «Он дома наестся, а к нам приходит только в игрушки поиграть» (А. И. Ачкасова).

Замкнутость семейного быта здесь проявлялась и в вопросе о браках. Здесь сложилась распространенная ситуация: кержаки либо уклонялись от браков с иноверными («за мирских дочерей не отдавали; они сами собой, наши православные -- сами собой»), либо требовали перекрещивания («говорили: переходи в нашу веру»).

Все эти меры, которые порой казались православным бессмысленными, были продиктованы стремлением кержацкой общины к самосохранению: «Существенным признаком этно- и просто конфессиональной группы является сознательное строительство не только своей религиозной сферы, но и бытовой культуры (кодексы бытового поведения, включающего пищевые запреты, предписания, касающиеся одежды и проч.)», в частности, «самые разнообразные запреты и предписания, поддерживающие чистоту культуры» [8, с. 14-15]. старообрядческий община алтай культовый

Встречаются здесь и весьма критические характеристики, указывающие на размывание кержацких устоев. Например, А. И. Ачкасова заявила, что кержаки «пили, как наше начальство: всегда бутылочка на столе стояла» (как известно, водка была у старообрядцев запрещена, даже взрослым мужчинам).

О том, что информантка говорит не о каком-то исключении из общего правила, а о весьма распространенном явлении, можно судить по таким авторитетным материалам, как «Протоколы епархиальных съездов старообрядцев Томско-Алтайской епархии». На одном из них, состоявшемся в Барнауле в храме старообрядческой общины с 30 мая по 3 июня 1926 г., говорилось: «Из докладов выяснилась мрачная картина духовного состояния современного христианства: ужасное пьянство, табакокурение, брадобритие, картежная игра, сквернословие и другие пороки захватывают все возрасты и особенно молодое поколение» [4, с. 208].

Нельзя, однако, утверждать, этих проблем не было и раньше, до революции. Например, еще в 1911 г. на Соборе старообрядческих епископов в Москве шли дебаты о борьбе с пьянством и о том, что именно следует считать таковым: злостное или же любое употребление спиртного. Можно предположить, что в советский период проблема лишь усугубилась.

Кроме указанных выше, здесь имелись ярко выраженные имущественные различия между православными и кержаками. Они заключались в том, что кержаки были богаты, а православные, в особенности мордва, как правило, бедны. А. И. Ачкасова совершено правильно указала на причину этого явления: «Кержаки были гораздо богаче расейских, потому что они саможители здешние, а расейские -- приезжие» [12].

Зажиточность кержаков была весьма распространенным явлением не только на Алтае: «В большинстве регионов России старообрядцы стали самыми зажиточными, крепкими, с многоотраслевым хозяйством» [9, с. 18]. Информанты вспоминают: «Староверы были очень богатые. Скота у них много было. Был старик -- 40 коров имел. Потом их в Нарым сослали, а скот в колхоз забрали» (Е. Е. Усольцева). «Земли у них были и выпаса для скота. Были такие богатенькие -- коней косяками было, овец, коров. Свои засеки были, и за тайгой где-то пасли коней, выгоняли косяками. Жили и скотом, и хлебом. Скот забивали -- бойня была, мясо сдавали, возили в Томск. Они, если много косяков было, угоняли в тайгу. Потом, осенью, пригоняют, режут: овец, коров, быков. Коней много было. Может быть, продавали куда. Больше быков много резали. У их магазины собственные были. Егор Мосеич здесь был, Платон Мосеич. Лавки большие были. Плотниковы. Плотников выселок кержацкий был. Расейские лавочками не торговали, только богатые» (А. И. Ачкасова). Е. С. Михайлова рассказала, что кержаки даже выращивали на огородах «викторию».

Таким образом, слово «расейские» было синонимом бедности, а «кержаки» -- богатства.

Почти все информанты либо сами нанимались к ним на какую-либо работу, либо кто-то из их родных. «Нанимали коров доить, жать, молотить, поденщина была. Рассчитывались картошкой, еще чем. Кормили сытно» (Е. Е. Усольцева). Рассказывают также, что кержаки могли за хорошую работу наградить землей: 1 -2 гектара.

А. И. Ачкасова отметила, что кержаки были очень трудолюбивы: «Сами они тоже работали много. Оне никогда не считали, старый ты, малый. Старуха, которая маленько мощная, дома хлеб стряпает, тогда не было пекарней. Пеку, варю, с ребятишками вожусь, коров доить -- коров помногу было. У них все рабочие были. Кержачки рукодельные были». Те же, которые составляли исключение из этого правила, по ее словам, «жили тоже, как православненькие» [12]. Таким образом, информантка видит основу материального благополучия кержаков именно в их трудолюбии и в том, что каждый член семьи вносил в это благополучие посильный вклад. Это свойство не раз отмечалось исследователями старообрядчества, которые видели его причину в том, что «в старообрядчестве сложилось понимание труда как религиозного долга, людей стало побуждать к работе не столько внешнее давление, сколько внутренняя потребность... Если земные дела верующего идут хорошо, значит, Бог ему благоволит» [2, с. 72].

В конце 1920-х гг. в связи с коллективизацией пришел конец зажиточности кержаков, их конфессиональной самобытности, а также тому архаичному культурному слою, носителями которого они являлись. А. И. Ачкасова вспоминает: «Когда свобода стала при Ленине, тут все перемешались. Я стала комсомолкой, и мы их уже не боялись. В том краю, где мост, магазин, там сельсовет, клуб - мы ходили на собрания. Кержацкие дети не все вступали в комсомол. В то время их уже мало было, они все разъезжались. Они даже в 21-27 годах уезжали кто куда. Тут было восстание, они в восстание много уехали. Побросали даже дома, скота угоняли -- кто его знает, куда! Скота не захватили наши, расейским не досталось, кто ведал этим самым отрядом, уже скота не видели. Уже угнали. А вот домашность у них вся оставалась здесь. И вещи, даже магазины которые. Доброе увезли. Магазины были сильные здесь, большие, лавочками назывались. В этих лавочках все было хорошо. Которые увезли, которые в потайники клали. Потом, через месяц-два, являются ночью на лошадях, откроют потайник, увезут, а что останется - тряпки какие-нибудь - русь собирает, смотрит: ага, богатый уехал опять, оставил то и то» [12].

Видимо, часть кержаков действительно тайно мигрировала, другая была репрессирована во время раскулачиваний; оставшаяся часть их растворилась среди прочего крестьянства.

Таким образом, со слов «чужих» следует, что кержаки Пещерки в 1910-1920-х гг. еще сохраняли многие черты, присущие конфессиональной группе, проживающей в непосредственном соседстве с иноверцами: следуя традиционной системе запретов, данная община все же проявляет определенную гибкость во взаимоотношениях с ними, делая отступления от правил. Эти отступления -- браки с иноверными, разрешение им присутствовать на своих богослужениях и другие, можно определить как балансирование «между замкнутостью и открытостью, которое позволяет такой культуре выживать и самосохраняться. Нарушение этого баланса приводит к угасанию и распаду культуры» [8, с. 15].

Размещено на Allbest.ru