Религиозные меньшинства в Российской империи: обзор англоязычной историографии (1991-2017)

До распада Советского Союза в 1991 г. религиозное измерение имперской России было крайне слабо изучено как англоговорящими историками, так и западными учеными вообще. Это касалось не только положения религиозных меньшинств, но и самой православной церкви [1, 2]. Работы по этим взаимосвязанным темам (весьма сложно писать о религиозных меньшинствах без упоминания русского православного большинства) появлялись спорадически и потому не представляли собой постоянный исследовательский проект. Трудности доступа к архивным источникам зачастую приводили к неточным предположениям, общим широким обобщениям и повторению штампов, взятых из ранее опубликованной документации. В контексте холодной войны на англоязычную историографию непосредственное влияние оказывала советология, которая в основном была сфокусирована на том, как действовала идеология в Советском Союзе, а также стремилась понять природу внешней политики и военной стратегии СССР. Изучение же России московского (допетровского) и имперского периодов было посвящено природе и функционированию самодержавного абсолютизма и российским историческим геополитическим целям. Исключением стала работа Роберта О. Крамми о старообрядческой Выговской общине [3].

Не меньшее влияние на ученых оказывали и другие важные научные тренды: спад интереса к политической истории в 1950-х гг. и усиление внимания к социальной истории в 1960-1970-е гг. привлекали внимание специалистов соответственно к лидерам империи и к рабочим и крестьянам. Религии, когда о ней упоминали, не придавали особого значения или рассматривали в рамках марксистского подхода. Наконец, как отмечал Аргириос К. Писиотис по поводу изучения русского православия, история российской религии затруднялась "множеством взаимопроникающих антирелигиозных и антиклерикальных предубеждений, модных в России и Европе во второй половине XIX в." [4. С. 56]: эти секуляристские суждения интеллектуально атеистического толка долгое время оказывали влияние на западное академическое сообщество.

Ситуация начала меняться в 1980-е гг. Новаторские работы Грегори Фриза, посвященные духовенству [5-7], разрушали многие долгоживущие предрассудки о церкви и открывали дорогу для нового поколения исследователей. Подъем истории культуры в 1980-е гг. возродил интерес к научному изучению истории религии, которое ожидаемо привело к объединению новой культурной истории с антропологией. Расцвет направления исследований, связанного с этой новой тенденцией, привел к ряду концептуальных инноваций, например, к опровержению дихотомии между элитарной и народной религией, зачастую приводившей к негативной оценке в отношении первой и снисходительности в отношении второй [8-10]. Не менее влиятельной была "новая имперская история". Под влиянием постструктуралистов и исследований постколониализма ученые перешли от изучения политической и экономической истории империи к исследованиям культурного измерения империи [11]. В 1991 г. распад Советского Союза облегчил работу с архивными фондами иностранных специалистов, позволив им получить доступ к огромным массивам неопубликованного материала. Результатом этих процессов стало создание междисциплинарного исследовательского поля, занятого изучением истории религиозных меньшинств в России. Такие исследования сосредотачивались не только на связях меньшинств с Российским имперским государством, но и на их социально-религиозной жизни, их отношениях с собственными управляющими структурами, а также на том, как они жили бок о бок с представителями других конфессий. В настоящее время практически каждому религиозному движению, существовавшему в Российской империи, посвящена хотя бы одна публикация в высокорейтинговом журнале, а большинству конфессий посвящены ряд монографий и диссертаций.

Обзор, предлагаемый в данной статье, не первый в своем роде [12] и его нельзя назвать абсолютно исчерпывающим. Его цель - познакомить русскоговорящих историков с современным состоянием исследований в англоязычном мире, провести критический анализ концептуальных и методологических подходов, показать их сильные и слабые стороны, а также наметить перспективные, на наш взгляд, направления дальнейших исследований. Обзор разделен на четыре части: обзорные работы; труды, посвященные инославным христианским конфессиям; нехристианским конфессиям (ислам, иудаизм, буддизм, политеизм); русскому религиозному расколу. англоязычный историография религиозный меньшинство

Обзорные работы

Первое обобщающее исследование в XXI в. по рассматриваемой тематике появилось в 2014 г., что неудивительно, учитывая непродолжительное время существования этого исследовательского направления. Благодаря работам многих ученых в последние 25 лет, отдельные религиозные меньшинства были изучены весьма тщательно, что позволило появиться обзорному труду Пола Верта The Tsar's Foreign Faiths: Toleration and the Fate of Religious Freedom in Imperial Russia [13]. Это продолжение систематизации исследований по религиозным меньшинствам в Российской империи, представленной ранее в антологии, составленной Робертом Герачи и Майклом Ходарковский [14], а также в статьях Питера Уолдрона [15] и Лоры Энгельштейн [16]. Несмотря на то, что Герачи и Ходарковский привлекли бесценный материал с мест, собранный рядом авторов (о многих из них будет сказано ниже), существенным недостатком их работы является недостаточное стремление к полной систематизации собранного материала и вследствие этого отсутствие целостной картины. Статьи Уолдрона и Энгельштейн интересны в плане полезных концептуализаций (среди прочего можно отметить их замечания о существовании иерархии терпимых вероисповеданий, которую имперское правительство использовало для усиления контроля над религиозными меньшинствами и реакции на изменения ситуации в стране), однако их подход был несколько ограничен: в качестве источников они использовали в основном официальное законодательство Российской империи, а также материалы, в которых нашли отражение споры в правительственной среде и в обществе. В этом состоит существенное отличие от книги Верта, в которой рассматриваются не только законодательные, бюрократические и интеллектуальные споры о положении религиозных меньшинств, но и свидетельства, отражающие опыт собственно различных религиозных групп. Этот подход позволяет систематизировать и обобщать сведения внутри одной работы, а также проводить тщательный анализ постоянно развивавшегося управления религиозными вопросами на протяжении столетий существования империи.

Российские специалисты, несомненно, знакомы с работами Верта, в особенности со сборником его трудов, опубликованном под заглавием "Православие, инославие, иноверие: очерки по истории религиозного разнообразия Российскои Империи". В настоящее время он - профессор в университете Невады и редактор престижного журнала "Kritika", автор четырех книг, редактор коллективной монографии, 15 статей в ведущих журналах, 15 глав в коллективных трудах и четырех обзоров литературы. Все это составило солидный фундамент для книги "The Tsar's Foreign Faiths" ("Иностранные вероисповедания в царское время"), где Вертом представлены выводы по итогам двадцати лет исследовательской деятельности.

В этой книге Верт утверждает, что эволюция имперского управления религиозным плюрализмом была обусловлена сложной диалектикой между двумя силами. С одной стороны, это был "миссионерский импульс": официальной религией империи (или как тогда ее называли "господствующей") было православие, представленное Русской православной церковью. Следствием этого было стремление к обращению подданных в православие, что должно было гарантировать внутреннюю стабильность, посредством перехода к конфессиональному единообразию. Однако этот импульс всегда ограничивался нехваткой бюрократических ресурсов на окраинах и опасениями, что миссионерские кампании могут спровоцировать волнения или даже восстание. Этот императив к толерантности был облечен в то, что Верт назвал "мультиконфессиональной системой" (`multiconfessional establishment'), серией гибких законодательных и институциональных распоряжений, целью которых было "привязать" верхушку неправославных конфессий к центральным государственным органам. Подобная система давала государству значительное пространство для маневра, позволяя ему предоставлять привилегии или накладывать ограничения в зависимости от ситуации. Как пишет Верт, эти меры даже позволили государству поддерживать раскольнические движения внутри неправославных религий, когда это было желательно.

В то же время мультиконфессиональной системе противостоял не только миссионерский импульс. В XIX в. растущая популярность принципа свободы совести размывала основания мультиконфессиональ- ной системы, поскольку в рамках этого принципа религия рассматривалась как личное дело каждого, а государственное вмешательство в дела религии исключалось. Точно так же рост национализма размывал использование религии как категории управления, поскольку идентичность стала в большей степени определяться национальностью и языком, а не вероисповеданием. Так, несмотря на несомненные успехи в применении гибких способов управления огромной и разнообразной империей в XIX в., мультиконфесси- ональная система становилась все больше анахронизмом по мере того, как империя двигалась к своему краху в 1917 г.

Приведенная концепция представляется очень ценным инструментом для объяснения и интерпретации, демонстрирующим, как религия, занимавшая центральное положение в истории Российской империи, постепенно отходила на второй план под влиянием сил модерности. Богатый архивный материал, собранный автором, и огромное разнообразие примеров (от Армянской Апостольской церкви до бурятского буддизма) означает, что эта работа стала своего рода эталоном исследования на определенное время. Однако и эта работа небезупречна. Одной из лакун в работе, что признает и сам Верт, - является отсутствие раздела о старообрядцах. В определенной мере это оправдано. Старообрядцы не входили в мультиконфессиональную систему (не были официально признанной конфессией). Они сумели добиться этого только в апреле 1905 г. согласно указу об укреплении начал веротерпимости, и даже после этого староверы во многих случаях испытывали трудности с окончательным признанием законности их веры. В любом случае необходимо проведение дополнительных исследований, чтобы понять, возможно ли применять выводы Верта в отношении русских старообрядцев и какие изменения нужно внести в его концепцию для включения в нее староверов.

Инославные конфессии

Естественно предположить, что англоговорящие историки много писали о католицизме и протестантизме в Российской империи, так как они должны быть лучше осведомлены об этих религиях. Тем не менее, в сравнении с исламом и иудаизмом, о западном христианстве написано поразительно мало. В частности, совсем немного работ, посвященных протестантизму в России. Главная работа по лютеранству - это небольшая статья Грегори Фриза [18]. Существенное дополнение в изучение вопроса внесла докторская диссертация Карен Вебер о преследованиях лютеранских пасторов в позднеимперской России [19]. Также можно отметить весомый вклад диссертации Джеймса Райана о переходе прибалтийских крестьян в православие [20], статьи Саймона Диксона о деятельности архиепископа Сергия (Страгородского) по преимуществу в лютеранском великом княжестве Финляндском [21], а также двух работ Ирины Пярт о школах в поликонфессиональной Прибалтике [22, 23]. Удивительно, что таких исследований немного, учитывая значимость и заметность лютеранских прибалтийских элит в имперском правительстве и относительную доступность архивов центральной лютеранской консистории. Лишь некоторые из этих публикаций посвящены непосредственно лютеранству, для большей части работ характерен взгляд со стороны православной церкви и ее различных миссионерских и образовательных усилий. Относительно подробный обзор истории лютеран в Российской империи можно найти в немецкой литературе [24].

Общий обзор истории католицизма в России (от позднего Средневековья до постсоветского периода) был выполнен Деннисом Дж. Данном [25]. Михаилу Долбилову, крупному специалисту по истории религии в западных провинциях империи, принадлежит обзорная работа о католицизме в эпоху Достоевского [26], а Роберту Блобауму - глава о польской католической церкви в революции 1905 г. [27]. Внутри широкой темы католицизма выделяются несколько работ по более частной проблематике. Например, труд Уильяма А. Джеймса о роли иезуитов в основании школ в Российской империи [28].

Ряд исследователей рассматривали вопросы жизни католиков в России и их отношения с Российским государством через биографии отдельных личностей [29-31]. Политика руссификации в отношении католиков Российской империи, начатая в ходе польского восстания 1863-1864 гг. и приведшая к сокращению привилегий Римской церкви, рассматривалась Теодором Р. Уиксом [32, 33] и Дариусом Сталиунасом [34]. Работы Уикса посвящены западным территориям вообще, а Сталиунас фокусируется на литовских и белорусских случаях.

Из-за православных обрядов униаты (или греко-католики) не могли пользоваться тем же уровнем терпимости, что и католическая церковь. Более того, несколько "унификаций" было предпринято в конце ХУШ-ХК вв., чтобы вернуть униатов обратно в православную церковь [35, 36]. Здесь особенно важна книга Барбары Скиннер о развитии особой униатской конфессии и преследованиях униатов в эпоху Екатерины II [37]. Эта работа интересна по ряду причин: во-первых, Скиннер применяет концепцию конфессионализации в отношении униатской церкви, чтобы проанализировать ее трансформацию в определенную религиозную организацию и сопутствующий процесс построения идентичности; во-вторых, ее работа показывает, что для эпохи Екатерины II, в основном ассоциируемой с ростом веротерпимости, также были характерны и религиозные преследований [38].

Довольно мало трудов посвящено армянской Григорианской церкви, вероятно, вследствие того, что необходимый уровень владения армянским языком - редкий навык на западе. Тем не менее в работе Пола Верта есть замечательный сюжет на основе русскоязычных источников, посвященный реакции армянских католикосов на изменения приоритетов внешней политики Российской империи. Османская угроза, по словам Верта, сделала возможным для католикосов противостоять предписаниям и требованиям Российского государства и, в конечном итоге, вынудила конфисковать недвижимость армянской церкви в 1903 г. [39]. Этот кризис в отношениях между католикосом и русским правительством подробно разбирается в новой работе Онура Ёнола об Армении в поздней Российской империи [40. С. 17-26; 71-100]. Будем надеяться, что в скором времени появятся и подробные работы по истории Армянской григорианской церкви в XIX в.

Иудеи, мусульмане, буддисты и политеисты

Множество высококлассных работ написано об иудеях Российской империи. В настоящее время в этой области остается довольно мало тем, незатронутых исследователями. В качестве примера можно привести ряд обстоятельных работ по иудеям в городах (особенно в Киеве и Одессе) [41-44], в музыке [45], образовании и благотворительности [46], издательской деятельности [47], об особенностях их браков [48], эмиграции в Норвегии [49] и обращении в православие [50]. В большом количестве представлены и переводы источников. В частности, заслуживает внимания антология, подготовленная Керэн Фриз и Джеем М. Харрисом, в которой опубликовано множество переведенных документов по разным аспектам повседневной жизни иудеев Российской империи (вопросы перехода в православие, школы, труда, секса и т.д.) [51]. Наиболее важными общими работами по взаимоотношениям иудеев с Российским государством можно признать обширное исследование Бенджамина Нэтанса по контактам русских и евреев за пределами черты оседлости (в городском пространстве Санкт-Петербурга, в российских университетах, их роли в законодательной системе) [52], а также работу Юджина М. Аврутина, основное внимание которой сосредоточено на том, как имперское правительство определяло принадлежность к иудейству [53].

Поражает, что в центре подобных исследований находятся неспокойное соседство, а иногда и жестокие столкновения между иудеями и христианами в России. Исследования судов по кровавому навету (судебные процессы, сопровождавшиеся обвинениями против иудеев, якобы убивающих христиан, чтобы получить их кровь для религиозных ритуалов) в последнее время были практически поставлены на поток: две книги были опубликованы в течение двух лет по знаменитому делу Менделя Бейлиса 1913 г. [54, 55]. Юджин М. Аврутин исследовал менее известное Велижское дело 1820-1830-х гг. (самое долгое дело по кровавому навету в европейской истории) и стал одним из редакторов сборника, где в сравнительной перспективе приводится ряд дел по кровавому навету в Восточной Европе [56, 57]. Не ослабевает интерес исследователей и к теме погромов. Хороший фундамент для исследований этой темы был заложен в сборнике научных статей Джона Дойла Клиера и Шломо Ламброзы [58]. Важность этого сборника подтверждается еще и тем, что он выдержал несколько переизданий, а недавно был переведен на русский язык [59]. Клиер также подытожил десятилетия исследований в работе, посвященной погромам 18811882 гг. [60]. Роль православной церкви в преследованиях иудеев в поздней Российской империи была освещена в замечательной работе Саймона Диксона, в главе, где он описывает, как "сумасшедший монах" Иларион (Труфанов) помогал инициировать погромы в Царицыне в 1908 г. [61].

Во всех представленных выше работах о погромах и кровавом навете обсуждаются следующие темы: роль антисемитизма и его природа; отношение и действия центральных и местных властей; работа судебной системы до и после реформы; рост этнического национализма и его взаимоотношения со старыми антиеврейскими предубеждениями; динамика повседневного насилия и терпимости в конфессионально смешанных общинах. Особый интерес представляют продолжающиеся споры о происхождении и природе погромов: появились ли они из скрытых антисемитских традиций окружающих народов (русских, поляков, украинцев) или они усилили проявления повседневной социальной и экономической напряженности, которые обычно были скрыты [62-64]? Также противоречивые оценки вызывает вопрос о степени причастности имперского режима к этим деструктивным вспышкам. Часть исследователей доказывает, что царское правительство пыталось поддерживать гражданский порядок и таким образом подавляло насилие против иудеев. Другие же подчеркивают, что рост влияния антисемитизма в государственной идеологии вел к замедлению реакции властей на проявления насилия, а назначение чиновников-юдофобов и поддержка экстремистских правых политических движений в сочетании с сохранением и расширением ограничений для иудейского населения готовили почву для дальнейших беспорядков и кровопролития. Большую ценность в этом массиве литературы представляет подход ученых, в рамках которого они демонстрируют, как изменялась природа антииудейского насилия и политики в ответ на меняющиеся социальные, политические, культурные и интеллектуальные условия.

Ислам также продолжает привлекать внимание исследователей, и новые труды выходят практически каждый год. Большинство работ посвящено месту ислама в структуре Российского государства. Одной из главных в этом направлении является работа Роберта Крюса, отличающаяся широкими хронологическими и географическими рамками [65]. Крюс рассматривает пути институционализации ислама в Российской империи после создания Оренбургского магометанского духовного собрания в 1788 г. [66] и влияние, которое этот орган имел на мусульман в разных регионах. Он понимает инкорпорацию ислама в правительственные структуры как одну из форм государственного строительства в рамках стремления российских властей к расширению контроля над территориями империи. Впрочем, такой подход недавно был подвергнут критике Мустафой Туна [67]. Также недавно была защищена новаторская диссертация Е.Ф. Дэвиса о мусульманах в русской армии (18741917) [68]. Весьма интересна и работа Эйлин Кейн, которая сумела отыскать необычные и неожиданные пути, которыми Российское государство пыталось тайно спонсировать хадж - мусульманское паломничество в Мекку и Медину [69, 70]. Труд Елены Кэмпбелл посвящен проблемам, связанным с инкорпорированием мусульман в имперские структуры. Автор изучает трудности, с которыми столкнулось царское правительство в 1860-х-1917 гг., вынужденное заботиться о сохранении лояльности мусульман имперскому государству и противостоять их проповеди в инородческой среде [71].

Мусульмане жили и продолжают жить в разных регионах Российского государства, вследствие чего ислам в России отличается неоднородностью в плане этничности, языка, экономического благосостояния, образования и верований [72]. Пожалуй, наиболее древняя мусульманская община находится в Поволжье [73]. Казанская община подробно изучена в книге Роберта Герачи, где развитие ислама в городе представлено в контексте различных представлений русских о Востоке [74]. Работа Чарльза Штайнведеля посвящена исламу среди башкир в контексте экспансии России в регион в ХУ 1-ХХ вв. [75]. Аллен Франк исследует взаимоотношения ислама и Российских имперских учреждений в казахских степях [76]. Мария Козельски изучает проблемы христианизации крымских татар после присоединения полуострова к России в 1783 г. [77, 78]. Интересно, что изгнанию крымских мусульман после Крымской войны (18531856) посвящен целый ряд статей [79-81]. Это связано с тем, что события XIX в. явились в определенной мере провозвестниками массовых сталинских депортаций. Также эти работы наглядно демонстрируют, как отношение имперской администрации к мусульманам было обусловлено беспокойством об их лояльности России.

Средняя Азия, сравнительно поздно вошедшая в состав Российской империи, с точки зрения администраторов представляла собой особое имперское пространство по типу британских или французских колоний. Это подход Александра Моррисона, который сравнивает российскую Среднюю Азию (и управление ее мусульманским населением) с британским господством над Индией [82]. Мусульманская религиозная и интеллектуальная жизнь региона рассмотрены в замечательном труде Адиба Халида, посвященном исламскому реформистскому движению джадидизм с момента его появления в 1860-е гг. [83]. Кавказ, подчиненный лишь после десятилетий войны, представлял собой крайне проблемный регион. Сложности управления мусульманскими народами этой части империи были рассмотрены в большом количестве работ, например, Шона Поллока [84], Майкла Ходарковского [85, 86], Остина Джерсильда [87], Майкла Рейнольдса [88] и Анны Зелкиной [89]. В труде Ирмы Крейтен представлен несколько другой взгляд. Она рассматривает проблему выселения народов Западного Кавказа с перспективы изучения геноцида [90].

В последние годы изучение буддизма Российской империи в рамках англоязычной историографии едва началось 1. Главный труд по этой проблематике - превосходная статья Х.С. Хандли, в которой приведен обзор появления буддизма в Сибири, а также рассмотрены установление института Пандито Хамболам в 1764 г. и попытки имперского правительства регулировать распространение буддизма на берегах озера Байкал [91]. Как и многие другие работы, представленные в этом обзоре, труд Хандли в основном базируется на русскоязычных материалах и фокусируется таким образом на отношениях между буддизмом и правительством. Как показывает исследовательница, инструментализация буддизма имеет много схожего со способами, которыми ислам инкорпорировался в государственные структуры примерно в то же время. Иван Саблин также рассматривает буддизм в контексте государственного строительства в Бурятии и Монголии в 1911-1924 гг. [93]. Очевидно, что в данном исследовательском поле все еще остается немало лакун, заполнить которые предстоит в будущем. Например, необходимо исследование внутренней жизни российского буддизма, основанное, где это возможно, на источниках, оставленных носителями местных языков. Также хочется надеяться, что со временем появится труд, посвященный антиламаистской миссии православной церкви в конце XIX в., поскольку этот вопрос непосредственно связан с развитием светской антропологии и этнографии в России. Американский исследователь Джесси Д. Мюррей, уже предпринявший некоторые шаги в этом направлении, также отмечала многонациональный характер российского буддизма [94]2.

Наконец, необходимо кратко отметить работы, посвященные изучению шаманизма (т.е. религиозных практик, основанных на поклонении силам природы, распространенных среди ряда народов Поволжья и Сибири). Вновь основополагающей работой стал труд Верта, где рассматривается церковная миссионерская деятельность в Волго-Камском регионе среди марийцев, чувашей и других народов, масштабы и эффективность миссионерской деятельности, реакция этих народов на подобные кампании, рост влияния ислама как конкурента православию в регионе и развитие местной формы реформированного анимизма, известной как Кугу-сорта [95]. Недавно исследовательница А. Колосова рассматривала схожие сюжеты в своей диссертации, выполненной на высоком уровне и посвященной системе Ильинского среди чувашей [96, 97]. Что касается Сибири, то по этой теме есть замечательное компаративное исследование канадского ученого Андрея Знаменского, который фокусируется на трех разных группах шаманистов Сибири и Аляски (дена'ина, чукчи и алтайские народы) [98, 99]. Несмотря на то, что в основном автор изучает попытки православных миссионеров обратить этих людей к церкви, он также отмечает роль бурханизма (реформированного шаманизма, зародившегося в начале XX в.), которую он сыграл в развитии этнонационализма на Алтае [100]. Также у него есть работа о взглядах русских на сибирский шаманизм в XVIII-XX вв. [101]. Эти работы, хотя до сих пор и рассматривают шаманизм с русской стороны, тем не менее дистанцируются от перспективы, где церковь занимает центральное место.

Нонконформисты и инакомыслящие 3

Россия долгое время была известна на Западе как страна, где существовало множество таинственных, странных и экзотических религий. Вследствие этого некоторые ученые занялись исследованиями прошлого этих движений в имперской России. Наиболее многочисленными (по разным оценкам их было от 10 до 20 миллионов к 1900 г.) были старообрядцы. Неудивительно, что они и привлекали львиную долю внимания исследователей. Действительно, изучение староверов оказалось весьма плодотворным в концептуальном плане, поскольку исследователи пытались объяснить это явление с разных точек зрения. Одним из первых в этом направлении начал работать Роберт Крамми. С 1970-х гг. им опубликован целый ряд статей, большая часть которых вошла в сборник его трудов [103]. В его работах, основанных на изучении старопечатных книг, рукописей, а также литературных и архивных источников, был предложен взгляд на старообрядчество как на "текстуальную общность" (`textual community', т.е. общину, чья идентичность и структуры были обусловлены грамотностью ее членов и особым значением русской средневековой литературной традиции). Также он помещал старообрядчество в контекст европейских историографических споров о дихотомии между "официальной" и "народной" религией.

Основываясь на фундаменте, заложенном Крамми, Рой Робсон провел исследование золотого века старообрядчества в 1905-1917 гг. [104], Юха Пен- тикяйнен выступил редактором сборника статей о староверах и финно-уграх в России и за рубежом [105], Ирина Пярт выпустила монографию о роли гендера у староверов-беспоповцев в конце XVIII - первой половине XIX в. [106], Юджин Клэй посвятил свои труды отдельным старообрядческим монастырям [107] и развитию антистарообрядческих миссионерских стратегий [108], Дуглас Роджерс в ходе изучения староверов пермского села Сепыч разработал инновационное понятие "этического репертуара" для описания общины и изменений в обычаях и поведении старообрядцев [109], а Питер Томас де Симоне, исследовавший историю московского Рогожского кладбища, полагал, что ее ход определялся как появлявшимися возможностями, так и преследованиями со стороны властей [113]. Другие историки использовали историю старообрядчества, чтобы пересмотреть устоявшиеся стереотипы об определенных периодах российской истории. Джордж Микелс исследовал природу раскола в России XVII в. и пришел к выводу, что старообрядчество не сформировалось как реальное движение до конца этого столетия [114, 115], Томас Марсден рассматривал антистарообрядческие кампании времен Николая I как часть процессов национального и государственного строительства [116]. Джон Бушнелл показал, что влияние учения спасовцев о браке на крестьян значительной части Нижегородской и Владимирской губерний привело к тому, что количество браков не дотягивало здесь до типичных значений, характерных для крестьянских обществ России XVIII - начала XIX в. [117]. Также следует упомянуть сборники статей, в работе над которыми принимали участие и российские специалисты [118]. Наконец в последнее время у исследователей появился интерес к истории единоверия - своеобразному союзу между православной церковью и старообрядцами, в рамках которого старообрядцам разрешалось сохранять дореформенные обряды, но они должны были признавать главенство епископата господствующей церкви [119]4.

Другие формы религиозного инакомыслия, появившиеся в России, также привлекают внимание ученых. Изучению таких движений, как хлысты (известные своими экстатическими духовными плясками и мнимыми оргиями), молокане, духоборы и субботники (стремившиеся приблизить христианство к иудейским практикам), посвящен целый ряд статей Юджина Клэя и Александра Эткинда [120-125]. Большой интерес представляет и книга Николаса Б. Брейфогла, в которой рассматриваются роль этих "еретиков" в колонизации Кавказа (куда их массово ссылали), противоречия между их пацифистскими взглядами и имперским режимом, а также их бегство в Канаду [126, 127]. Лора Энгельштейн написала замечательную историю скопцов, основанную на неопубликованных архивных материалах из петербургского Музея истории религии, включая обширные интервью с оставшимися членами "секты", проведенные Владимиром Бонч-Бруевичем в 1920-е гг. [128].

Появление неопротестантских "сект" во второй половине XIX в. оказалось серьезным вызовом для Российского государства и официальной церкви. Для многих русских светски ориентированные, неформальные, волнующие, сосредоточенные на чтении и персональной интерпретации Писания богослужения баптистов (как и других протестантских общин) были предпочтительней православной литургии, которую служили на едва понятном церковнославянском языке. В своей ключевой работе историк Сергей Жук охарактеризовал этот период острого соперничества между евангелическим протестантизмом и православной церковью во многих регионах как "потерянную Реформацию" (`Lost Reformation ') России [132, 133]. Исследования Жука особенно интересны, потому что рассматривают не какую-то отдельную группу, а явление в целом. Хотя баптизм и не был чем-то новым в России (его практиковали, например, немцы Поволжья), его появление среди русского и украинского населения было новшеством, серьезно беспокоившим церковные и светские власти. Здесь следует отметить работу Хизер Коулмэн, посвященную истории российского баптизма в 19051920-х гг. Особый интерес вызывает ее глава о напряженности между православными и баптистскими общинами на местном уровне после указа об укреплении начал веротерпимости 1905 г.; соображения о том, что православная церковь не могла реформировать свои миссионерские стратегии для эффективного противостояния баптистской угрозе [134-136]. Также нужно упомянуть работы Эйба Дьюэка, Абрахама Фрайзена и Эйлин Фрайзен о российских меннонитах [137-139].

Баптизм был в основном популярен среди низших классов российского общества, в частности крестьян. Тем не менее религиозное инакомыслие проявлялось и среди элит позднеимперского периода. Долгое время это явление было в центре внимания западных ученых. Такой инетерс объясняется тем, что в протестантское движение были вовлечены многие знаменитые представители русской интеллигенции и иностранные проповедники (возьмем для примера влияние лорда Рэдстока на полковника В.А. Пашкова, основателя евангелического движения пашковцев, популярного в аристократических салонах 1870-1880-х гг. [140]. Учитывая вышесказанное, можно понять, почему материалистическая и основанная на общинности версия христианства, разработанная Л.Н. Толстым, продолжает привлекать англоговорящих исследователей. Пожалуй, наиболее плодовитый исследователь в этой области - Пол Кольстё, на протяжении трех десятилетий изучающий различные аспекты религиозных и философских взглядов Толстого, включая и его участие в полемике о православии [141-145]. Впрочем, он не единственный ученый, заинтересованный в этой теме. Дэвид Мэтуэл писал о переводе Толстым Библии

[146] , Терри Хоптон - о взаимоотношениях между религиозными взглядами Толстого и анархизмом

[147] , а Ирина Паперно - о переписке Толстого по вопросам веры с Владимиром Страховым, ведущим теоретиком культуры [148]. Инесса Меджибовская попыталась поместить "обращение" Толстого в религиозный контекст эпохи [149]. Другие историки рассматривали толстовство как международное движение [150]. Недавно увидела свет и биография одного из лидеров толстовства - Владимира Черткова [151].

Заключение

Примечания

1 Тем не менее существуют работы, написанные чуть раньше. К таким относится, например, труд о деятельности британских миссионеров среди российских буддистов и шаманистов в начале XIX в., написанный Чарльзом Боуденом. Эта работа в значительной степени основана на архивных материалах различных британских евангелических учреждений [92].

2 Также можно отметить ее более обширную диссертацию [102].

3 В этой части обзора я принципиально рассматриваю работы, посвященные исследованиям религиозных движений, а не отдельных личностей и групп, избегавших религии вообще, или интеллектуалов, предававшихся мистицизму. Однако по этой тематике есть несколько интересных работ. В частности, книга Виктории Фрид об атеизме в России XIX в. [110], работа Мари Карлсон о теософии [111], а также труд Джулии Маннхерц об оккультизме [112].

4 См. подробнее о единоверии на русском c английскими аннотациями [129-131].