Великая русская цивилизационная революция как первый глобальный индигенизационный проект

Размещено на http://www.allbest.ru/

Великая русская цивилизационная революция как первый глобальный индигенизационный проект

М.А. Шепелев

Аннотация

В статье предлагается новая интерпретация места и роли революции в России в мировом цивилизационном процессе: показано, что, не отрицая традиционных подходов, ее следует рассматривать и как цивилизационную революцию - насильственный процесс трансформации цивилизационной идентичности, смены образа (уклада) жизни, связанный с выдвижением и реализацией новой модели развития (цивилизационного проекта). Великая Русская цивилизационная революция, которая была реакцией на кризис 200-летней политики вестернизации (европеизации), создала первый глобальный индигенизационнный проект - проект «модернизации без вестернизации», положивший начало всемирно-историческому процессу подъема Незапада. Ключевые слова: цивилизационная революция, Великая Французская революция, Великая Русская революция, индигенизация, модернизация, вестернизация, первый глобальный индигенизационный проект.

M. Shepelev

The great Russian civilizational revolution as the first global indigenization project

The article proposes a new interpretation of the place and role of the revolution in Russia in the world civilizational process: it is showed that, without denying of the traditional approaches, it should be viewed as a civilizational revolution- violent process of transformation of civilizational identity, the change of the image of life associated with the advancement and implementation of new models of development (civilizational project). The Great Russian Civilizational revolution was a reaction to the crisis of 200-years of westernization (europeanization) policy and created the first global indigenization project - the project “modernization without westernization”, which opened the world historical process of the rise of the Non-West.

Key words: civilizational revolution, the Great French revolution, the Great Russian revolution, indigenization, modernization, westernization, the first global indig- enization project.

Shepelev Maximilian A. - Dr. Hab. in Political Sciences, PhD in Philosophy; professor at the Department of Political Sciences and International Relations, V.I. Vernadsky Crimean Federal University, Simferopol

Столетний юбилей Великой Русской революции сделал ее предметом оживленных научных и общественных дискуссий, возрождающих в сознании многих их участников опасения нового общественного раскола на «красных» и «белых». Наверное, этим опасением объясняется и весьма сдержанная реакция властей, воздержавшихся от объявлений официальных торжеств или иных памятных мероприятий по этому случаю, оставляя тем самым этот вопрос «гражданскому обществу». Однако в связи с этим возникает вопрос: почему французы смогли преодолеть внутреннее противостояние и давно ежегодно отмечают военными парадами и прочими торжествами День взятия Бастилии, а мы в этом смысле занимаем куда более сдержанную позицию?

И это при том, что революция во Франции фактически стала «водоразделом» между высокой культурой и цивилизацией в истории Запада, ознаменовав тем самым начало процесса его неуклонного упадка (1800-2000 гг. - первая стадия цивилизации в истории Запада, а 2000-2200 гг. - вторая стадия, согласно теории и прогнозу О. Шпенглера, столетний юбилей выхода книги которого «Закат Европы» [7] приходится на 2018 г.). Подтверждающими это признаками стали возникновение демократического национализма, введение всеобщей воинской повинности и всеобщего избирательного права, что положило начало формированию «массового общества»; первые проявления политики дехристианизации и детеизации; прекращение мимесиса - по Тойнби, механизма «подражания» масс создавшему цивилизацию творческому меньшинству, обеспечивающего единство этой цивилизации, и раскол «государства» и «гражданского общества» (сама революция была восстанием «гражданского общества» - «третьего сословия», объявившего себя «нацией», против государства); разрушение отношений солидарности, переросшее в XIX в. в глубочайший конфликт Труда и Капитала; наконец, провозглашение революционного универсализма как основного принципа внешней политики, что в дальнейшем получило развитие в США (американские президенты от В. Вильсона до Б. Обамы лишь развивали то, что впервые было сформулировано М. Робеспьером и другими французскими революционерами).

Напротив, революция в России, вызванная кризисом двухсотлетней политики вестернизации (европеизации) России, которая превратила ее, по терминологии С. Хантингтона, в «разорванную страну» (между европеизированной элитой и массами, сохранившими приверженность традиционному укладу, как это в ХХ в. произошло с кемалистской Турцией), ознаменовала собой начало динамичного подъема незападного мира. Именно поэтому речь следует вести о Великой Русской революции как цивилизационной революции, при том, что в социальном плане Февраль и Октябрь - это, безусловно, разные социальные революции, хотя и взаимосвязанные в рамках единой структурной логики развертывания большого революционного процесса.

Цивилизационная революция - насильственный процесс трансформации цивилизационной идентичности, смены образа (уклада) жизни, вызванный непреодолимым внутренним разрывом культурно-исторического организма и связанный с выдвижением и реализацией новой модели развития (цивилизационного проекта). Она может принимать различные исторические формы, часто сопровождаясь сменой письменности и календаря, масштабными религиозными реформами, разрушением старых символов и мифов и созданием новых, иными проявлениями «перерыва постепенности» в культурной традиции, но главный ее смысл - создание «нового человека» и нового общества. Применение концепта цивилизационных революций к осмыслению исторического прошлого дает основание рассматривать в этом качестве события, связанные с преобразованиями Эхнатона, Кира Великого, Константина Великого, Мухаммеда, Владимира Великого, Исмаила Сефеви,

Петра Великого, Муцухито (Мейдзи), Мустафы Кемаля, и, разумеется,

В.И. Ленина - И.В. Сталина и Мао Цзэдуна. Вероятно, в этом качестве стоит рассматривать и политику «католических королей» Фердинанда II Арагонского и Изабеллы Кастильской, которые ценой изгнания евреев и мавров, не пожелавших обратиться в католицизм, создали испанскую нацию, а в более широком контексте - ибероамериканскую цивилизацию. Все они представляли собой «скачки», до неузнаваемости изменявшие прежние общества, хотя среди этих цивилизационных революций следует различать незавершенные и завершенные.

Говоря о Русской революции как о цивилизационной революции, важно понять в первую очередь то, что, независимо от судьбы самого советского цивилизационного проекта, она дала мощнейший импульс качественно новой тенденции в развитии мир-системы Модерна. Эта тенденция известна сегодня под названием «индигенизация», но почему-то она весьма слабо связывается у нас с Великой Русской революцией.

Индигенизация (от англ. indigenous - аборигенный, местный, туземный, врожденный, прирожденный) представляет собой процесс адаптации техносферы традиционными цивилизациями к собственным культурным особенностям, являющийся основой утверждения незападных культурных ценностей, укрепления цивилизационной независимости незападных обществ в современном мире. Несколько упрощенным, но в целом адекватным определением индигенизации является «модернизация без вестернизации».

Когда западные христианские миссии на заре Нового времени первыми стали использовать это понятие, они связывали его значение прежде всего с переводом евангелических текстов на языки местных жителей, что облегчало вовлечение неофитов в христианские церкви. В более широком культурном смысле индигенизация означает стремление видеть мир сквозь призму собственной культуры, или, иначе говоря, - «глазами своего бога». Она способствует сохранению необходимого оптимума культурного разнообразия в мире, поддержанию альтернативных экономических укладов, воспроизводству привычных образов жизни. В политической науке первым заметным фактом использования термина «индигенизация» стала работа Рональда Дора «Единство и многообразие в современной мировой культуре» (вышедшая как часть коллективного труда «Расширение международного общества», Оксфорд, 1984 г.), но настоящим его популяризатором стал Сэмюэл Хантингтон в книге «Столкновение цивилизаций» (1996 г.) [6].

Индигенизация предусматривает привлечение лишь тех элементов моделей модернизации, которые проходят оценку незападной системой на возможность их согласования и взаимодействия с традициями, созвучными культуре модернизирующегося общества. Процесс индиге- низации в современных условиях является вариантом адаптации незападных систем к стремительно меняющемуся миру, к окружению, которое собственными изменениями бросает вызов соседям, и этот вызов должен быть воспринят и использован для дальнейшего совершенствования и развития.

Индигенизационная направленность революции в России проявилась уже на первых этапах, поскольку она была вызвана как раз кризисом вестернизаторской политики, превратившей Россию в «разорванную страну». Вспомним известное выражение Н.Я. Данилевского: «Европейничанье - болезнь русской жизни» (так называется глава XI его главного труда «Россия и Европа») [3]. Эта болезнь в итоге привела к вовлечению страны (в интересах западных держав) в чуждую ей Первую мировую войну. Именно последствия этого решения и вызвали социальный и политический коллапс империи. То, что «конечным “бенефициаром” Февральской революции 1917 года явилась совершенно небольшевистская элита», что «ничего общего “февралисты” с большевиками не имели, и преследования большевиков (в частности, Ленина) продолжились и при Временном правительстве», что «кровопролитную гражданскую войну с пришедшими к власти большевиками повели те же “февралисты”» [1], ничего в природе Русской революции как одной цивилизационной революции не меняет. Фельяны боролись с жирондистами, жирондисты - с якобинцами и т.д., цели их принципиально отличались, но от этого единство Великой Французской революции не ставится под сомнение: каждый последующий ее этап был закономерным следствием предыдущего, и как единый процесс она привела к известным итогам всемирно-исторического значения - совершенно иным, чем их представляли себе депутаты Генеральных штатов, собравшиеся 20 июня 1789 г. для принесения клятвы в зале для игры в мяч. То же касается и революции в России.

Так что, если подходить с позиций классической теории социальных революций, то объединять Февральскую и Октябрьскую революции 1917 г. в одну - действительно несуразная идея, но вот рассматривать две эти социальные революции как одну цивилизационную - абсолютно логично и естественно. И для незападной страны цивилизационные факторы революционного процесса, очевидно, были первичными по отношению к социальным: именно поэтому идея «продолжения войны до победного конца» не встретила поддержки, т.к. в обществе уже не видели в ней национального интереса, взяли верх изоляционистские настроения, которыми и воспользовались большевики, обратив стремление к миру в проект мировой социалистической революции, трансформировавшийся затем в индигенизационный проект. Разумеется, у различных «попутчиков» и заинтересованных внешних сил могли быть свои интересы и ожидания от революции в России, но сама она развивалась в силу собственных детерминант и закономерностей.

По словам С. Хантингтона, «глобальный процесс индигенизации широко проявляется в возрождении религии, которое имеет место во многих частях земного шара и заметно проявляется в культурном возрождении азиатских и исламских государств, обусловленном во многом их экономическим и демографическим динамизмом» [6, с. 138]. Однако индигенизация несводима к религиозному ренессансу. Она означает, что привнесенные в процессе модернизации экономические и политические практики приобретают специфическую цивилизационную окраску, вписываются в конкретную цивилизационную систему в соответствии с ее нормами и иерархией ценностей. Едва ли не самый удачный с точки зрения продолжительности и эффективности пример индигенизации дает Индия. В течение тысячелетий индийские государства подчинялись различным захватчикам, но индийская цивилизация непременно одерживала над ними культурную победу. Однако индийский опыт имеет локальный характер, после Ашоки Индия никогда даже не претендовала на реализацию каких-либо универсалистских проектов.

Классическими примерами процессов индигенизации являются попытка реализации японского проекта «Великой восточноазиатской сферы сопроцветания» в 1920-40-е гг., а в послевоенный период - практика построения в КНР «социализма с китайской спецификой», становление японского, сингапурского и других восточных альтернативных капитализмов. Думается, что в этот ряд следует поставить и такие режимы, как франкизм и особенно перонизм, сочетавшие модернизацию в ее технократическом понимании с национально-консервативной политикой. Но наиболее масштабной и значительной по своему всемирно-историческому воздействию стала «большевизация» социализма в Советской России, породившая советский цивилизационный проект. Собственно говоря, появление всех вышеупомянутых моделей так или иначе было обусловлено импульсом, который привнесла в мировую историю Великая Русская революция: без нее не появилась бы идеологическая альтернатива длительной монополии либерализма, создавшая конкурентную среду, в которой стали состязаться различные социальноэкономические и политические проекты.

Стоит обратить внимание на то, что большевизм стал сознательно рассматриваться как глобальный индигенизационный проект отнюдь не на первых стадиях революции, но лишь с укреплением позиций Сталина в руководстве партией. Осуществлению этого поворота способствовали принятие тезиса о строительстве социализма в одной отдельно взятой стране, прекращение политики воинствующего атеизма и достижение примирения с Русской православной церковью, а затем и борьба с «безродным космополитизмом» и целый ряд традиционалистских мер (как, например, восстановление раздельного обучения мальчиков и девочек в школах), что успешно сочеталось с программами индустриализации и реализацией ядерного проекта. Этот курс явно обозначился в годы Великой Отечественной войны и после ее победоносного завершения, с превращением СССР из единственного социалистического государства в центр растущего социалистического содружества. С его появлением и расширением социализм в сущности стал идеологическим инструментом осуществления глобального инди- генизационного проекта.

Следует также подчеркнуть, что в этом смысле Великая Русская революция как революция цивилизационная представляет собой гораздо более длительный процесс, отнюдь не закончившийся ни в начале, ни даже в конце 1920-х гг.: вся сталинская эпоха является, в сущности, ее вершиной и одновременно завершением, также, как наполеоновская эпоха является логическим продолжением и завершением Великой Французской революции, а не ее отрицанием, как это часто представляется. Создание во второй половине 1940-х гг. мировой социалистической системы - такое же воплощение «экспорта революции», как и возведение родственников и маршалов Наполеона Бонапарта на европейские престолы (какими бы иными, и вполне обоснованными, аргументами это не подкреплялось). И также, как Реставрация Бурбонов положила конец революции во Франции, ХХ и XXI съезды КПСС ознаменовали собой завершение революционного процесса в СССР и кризис всего советского цивилизационного проекта. Ибо начавшаяся десталинизация означала разрушение пантеона, «гибель богов», за которой не могло не последовать коллапса: ведь идеология в современном обществе играет роль главного регулятора общественных отношений (подобно религии в традиционном обществе), а в социализме, ставшем главным двигателем процесса модернизации незападных обществ, это проявилось особенно зримо.

Наивысшей точкой в успешном продвижении советского глобального индигенизационного проекта стал 1949 г. Активно поддержав социалистическую революцию в Китае, Сталин создал для СССР (с провозглашением КНР) мощного союзника в Азии. Понимая, что с Китаем невозможно вести себя так же, как с малыми странами Восточной Европы, Сталин взял курс на формирование стратегического союза Москвы и Пекина, основанного на признании особой самостоятельной роли КНР и ее специфических национальных интересов. Этот союз был оформлен договором о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи (1950 г.). СССР начал активную экономическую и гуманитарную помощь новой китайской власти. Военным испытанием этого союза стала Корейская война, в которой оба государства поддержали социалистическое правительство Ким Ир Сена, созданное в Пхеньяне.

После прихода к власти Н.С. Хрущёва вследствие ряда его ошибочных шагов советско-китайский союз был разрушен. И хотя в 1960-70-е гг. целый ряд стран декларировали свою социалистическую ориентацию, по существу никакими реальными успехами в продвижении глобального индигенизационного проекта СССР похвастаться уже не мог. Даже Кубинская революция - наиболее значимое событие последующих десятилетий - изначально не была социалистической или инициированной в рамках советского проекта, и Куба рассматривалась советским руководством лишь как геополитическая опорная точка у берегов США, но не как плацдарм дальнейшего «экспорта революции» в Латинской Америке. Что же касается «пробуждения Африки», то этот процесс, безусловно, находился в русле индигенизационного импульса, рожденного Русской революцией, но ни в одной из этих стран ни о каком реальном строительстве социализма практически речи не шло. Советская активность в этом регионе оказалась, по сути, лишь имитацией и бессистемным распылением усилий, в противоположность сталинской линии по последовательному расширению орбиты советского влияния вокруг границ СССР. В любом случае, потеря Китая имела тогда в сотни раз большее значение, чем все африканские режимы, продекларировавшие «социалистическую ориентацию».

Значение Великой Русской революции как первого глобального инди- генизационного проекта («модернизации без вестернизации») состояло в следующем:

создав первое социалистическое государство на одной шестой части суши, ставшее ядром международного коммунистического движения, революция превратила гомогенную, неконкурентную мировую систему в гетерогенную, конкурентную;

положила начало длительной эпохе идеологических войн между либерализмом и альтернативными ему идеологиями, но при этом способствовала трансформации самого либерализма (возникновению реформистского или социального либерализма - неолиберализма), без которой были бы невозможны «государство всеобщего благосостояния» и «социальное рыночное хозяйство» в Европе, реформы «нового курса» и «великого общества» в США;

активно способствовала «пробуждению Азии» и подъему национально-освободительных движений, приведших к крушению мировой колониальной системы и широкому распространению индигенизацион- "о з ° ных процессов (проекты арабского, африканского, индийского, индокитайского, индонезийского, индеанского социализма, «социализма с китайской спецификой», воплощавшиеся с разной степенью успешности);

стала свидетельством восстановления способности незападных обществ абсорбировать и трансформировать западные идеологические влияния, используя их для защиты и продвижения собственных культурных ценностей, для укрепления своей самобытности перед лицом унификационных вызовов западоцентричной глобализации;

положила начало процессу исторического реванша Незапада (советское лидерство в походе против западной гегемонии породило движение за постсовременную мировую систему - постзападоцентричную, постлиберальную, посткапиталистическую и постталассократическую).

Так что, хотя проект строительства социализма в СССР был сорван, а социалистическое содружество оказалось разрушенным, Великая Русская цивилизационная революция все же имеет колоссальное всемирноисторическое значение. Если Великая Французская революция стала для Запада «Рубиконом» между высокой культурой и цивилизацией, то Великая Русская революция положила начало процессу исторического реванша Незапада. Не случайно классики евразийства тогда говорили об «исходе к Востоку», усматривая роль большевизма (как русской реакции на два столетия вестернизации) в том, чтобы поддержать национально-освободительные движения и возглавить поход против западной гегемонии.

В связи с этим, десталинизацию, завершившую революционный цикл, следует рассматривать не просто как «внутреннее дело» СССР, а как важнейший вопрос, определивший судьбу всего глобального индигени- зационного проекта, возглавлявшегося Сталиным и Советским Союзом.

Именно поэтому Мао Цзэдун подчеркивал: «Вопрос о Сталине - это большой вопрос, вопрос мирового значения» [4]. Он справедливо видел в отрицании Сталина отрицание «международного значения исторического опыта первого в мире государства диктатуры пролетариата»

[Там же]. С полным и огульным отрицанием Сталина Мао связывал ревизию руководителями КПСС марксистско-ленинского учения об империализме, о войне и мире, о пролетарской революции и диктатуре пролетариата, о революции в колониях и полуколониях, о пролетарской партии и т.д. Он прямо заявлял: «Выступая против Сталина, Хрущёв фактически выступает с бешеной яростью против советского строя, против советского государства», давая «в руки империалистам и реакционерам различных стран снаряд, который они так жаждали заполучить для развертывания антисоветской, антикоммунистической кампании» [4].

Следствием сталинской геополитики стало то, что к середине ХХ в. глобальная идеологическая война либерализма и коммунизма расколола современную мировую систему на две противостоящие друг другу подсистемы во главе с США и СССР, знаменуя собой абсолютизацию отношений планетарного дуализма. Здесь стоит обратить внимание на одно важное обстоятельство. Недооценивая значение идеологического противостояния и переоценивая значение экономического превосходства США, американский социолог, политолог и философ-неомарксист И.М. Валлерстайн доходит до отрицания биполярного характера международных отношений той эпохи вообще, утверждая, что «Соединенные Штаты были господствующей державой в однополярной миросистеме» [2, с. 14]. Он полагает, что идеологическая борьба «в конечном итоге не имела большого значения», и при этом, однако, утверждает, что сама напряженность борьбы «играла на руку Соединённым Штатам и была для них серьезным политическим подспорьем (как, несомненно, и для руководства СССР)» [Там же, с. 17]. СССР он рассматривает не более чем в качестве «субимпериалистической державы по отношению к Соединённым Штатам постольку, поскольку он поддерживал порядок и стабильность в своей зоне влияния, что на самом деле увеличивало способность Соединенных Штатов к поддержанию собственного мирового господства» [Там же].

Однако если каждая сверхдержава поддерживала порядок в собственной сфере влияния, причем мировая капиталистическая и мировая социалистическая системы были по большому счету независимы друг от друга, а сверхдержавы соперничали, в основном, в странах «третьего мира», то о какой однополярности может идти речь? Но дело даже не в преувеличении роли экономического превосходства США и его влияния на «Восточный блок», а в игнорировании того обстоятельства, что идеологическая война была политическим подспорьем не только для США и СССР, но для огромного числа стран Незапада, которые обрели независимость в период биполярного противостояния (и благодаря ему) и получили возможность использовать идеологическую конфронтацию для формирования собственных самобытных моделей развития на индигенизационной основе. В первую очередь, это касается стран Азии, где, собственно, под прикрытием «холодной войны» вызревали процессы, которые получили названия «ориентализации», «тихоокеанской революция» и «азиатизации Азии».

Однополярный мир, если бы он существовал во второй половине ХХ в., не смог бы породить ни «конфуцианского капитализма», ни «исламского возрождения»: все это были проявления поиска «треть- "о з ° его пути» между капитализмом и социализмом, которые в действительности означали обращение к началам культурной самобытности. Больше того, именно на период безраздельного экономического доминирования США в мире, окончание которого Валлерстайн относит к 1973 г., приходятся все основные события, связанные с развалом мировой колониальной системы и ослаблением политического влияния США и Запада в целом, которые увенчались грандиозным провалом во Вьетнаме, что и вынудило США взять курс на «разрядку международной напряженности». Ту первую холодную войну США, по сути, проиграли, «разрядка» стала паузой, во время которой и выдвинулись на авансцену ультрали- беральные силы. Именно исходивший от них новый идеологический импульс сделал возможным, несмотря на ослабление экономических позиций США, реванш над СССР, что и увенчалось т.н. «однополярным моментом» (ситуация, похожая на политическую гегемонию Великобритании после утраты ею экономического лидерства в последней четверти XIX в., когда ослабление экономических позиций компенсировалось империалистической политикой, джингоизмом и т.п.). Очевидно, что экономические показатели не могут быть сами по себе главным критерием определения типа центросиловых отношений (одно-, би- или многополярного).

Итак, восстановление позиций США, происходившее на фоне снижения их удельного веса в мировой экономике, было связано как раз с изменением идеологической атмосферы в связи с расцветом радикального либерализма и наступлением эпохи Ультрамодерна. Именно ультралибералы (прежде всего, в лице т.н. «неконсерваторов» или «неоконов»), возглавили «крестовый поход против коммунизма» и против СССР как «империи зла», реализовав при президентах Р. Рейгане и Дж. Буше-старшем то, что не смог осуществить Г. Трумэн во времена наивысшего подъема экономической и военной мощи США. Иными словами, успехи США в 1990-2000-е гг. были не исторической случайностью, как это представлял Валлерстайн [2, с. 22], а объективным следствием временного идеологического подъема, связанного с наступлением Ультрамодерна.

Антисоветская капиталистическая контрреволюция 1990-1993 гг. в России стала важным элементом укрепления Ультрамодерна, способствовав свертыванию идеологической конкуренции и снижению заинтересованности западных элит в достижении социального компромисса.

Не случайно после этого, помимо известных процессов на постсоветском пространстве («разгосударствление», тотальная приватизация, коммерциализация социально-культурной сферы и т.п., проявления тотального наступления капитализма в его крайне агрессивной антисоциальной форме), в самих странах Запада наблюдается разрушение институтов «государства всеобщего благосостояния», упадок профсоюзного и других социальных движений, идеологическая деформация социалистических партий (в духе «нового лейборизма»), утверждение ультралибе- ральных принципов «Вашингтонского консенсуса» в качестве единого глобального стандарта социально-экономической политики.

Идея «Вашингтонского консенсуса» впервые была сформулирована экономистом Дж. Уильямсоном в 1989 г. в качестве правил для восстановления экономик стран Латинской Америки. Им предписывалось отказаться от «командной» модели экономики и проводить экономическую политику, направленную на повышение роли свободного рынка и снижение роли государства в экономике, ориентируясь на задачи поддержания фискальной дисциплины (минимальный дефицит бюджета), снижения предельных ставок налогообложения и ограничений на прямые иностранные инвестиции, либерализации финансовых рынков, поддержания свободного обменного курса национальной валюты, осуществления масштабной приватизации и дерегулирования экономики. Такая экономическая политика открывает возможности глобальной экспансии транснациональных корпораций, что делает ее выгодной интересам США, реализовавшим модель «корпоративно-государственного симбиоза» в качестве одного из основных инструментов установления и поддержания собственного доминирования.

Именно эта четвертьвековая эпоха (1990-2014 гг.), в сущности, и является эпохой глобальной американской политической гегемонии, тогда как экономическая гегемония США, действительно, приходилась на 1945-1973 гг., как и датирует ее Валлерстайн. Период 1990-2014 гг. куда более соответствует таким признакам гегемонии, по Валлерстай- ну, как отсутствие вооруженной борьбы между великими державами и серьезного оспаривания способности господствующей державы навязывать свою волю и свой «порядок» другим ведущим странам, а также одобрение основными политическими силами и населением различных стран существующего социального порядка [2, с. 29].

Однако политическая гегемония (завершением которой, возможно, следует считать «Крымскую весну» 2014 г.) уже не могла повлиять на широкомасштабный процесс индигенизации незападного мира, наряду с еще одним мощным фактором - выходом человечества в Космос - подготавливающим почву для новой геополитической революции. Здесь следует обратить внимание на то, что оба эти фактора стали возможны именно благодаря биполярному противостоянию двух сверхдержав и возглавляемых ими блоков. Не будь его, не было бы «космической гонки» по крайней мере в той остроконкурентной форме, в какой она протекала в 1950-1980-е гг. Не будь ее, не было бы также и столь мощного развития индигенизационных процессов, в основном, разворачивавшихся тогда под знаменами специфических национальных социа- ^ * лизмов - китайского, северокорейского, арабского, индийского, кубин- о ского, африканского и т.д. революция цивилизационный индигенизационнный вестернизация

С окончанием эпохи классических идеологических войн ХХ в. на смену ей пришла новая форма идеологической борьбы. Речь идет о политизации религий, наиболее ярко представленной в возникновении феномена «политического ислама», однако не ограниченной исламским миром. С. Хантингтон отчасти ошибался, когда говорил о том, что эпоха идеологий завершилась и на смену противоборству на идеологической основе приходят столкновения на культурной почве. На самом деле своего рода религиозный ренессанс и то, что Хантингтон понимает под термином «столкновение цивилизаций», - это новый этап в развитии идеологической цивилизации Модерна, отражающий реалии эпохи Ультрамодерна.

Наступление «однополярного момента» привело к тому, что в обстановке «одиночества Запада», опьяненного «победой» в холодной войне, религия стала использоваться его противниками не сама по себе, а как политический и идеологический инструмент. В этом смысле речь не идет о том, что религия, как в домодерновом прошлом, вновь превращается в основной механизм регулирования социальных отношений, форму определения «повестки дня» и т.п. Религия (шире - культура) стала основой для формулирования индигенизационной программы в условиях, когда социализм перестал работать в этом качестве. Не случайно мы видим довольно успешные попытки соединения экономической и технологической модернизации с политическим исламом в Иране и с политическим индуизмом в Индии. В странах Юго-Восточной Азии (Сингапур, Тайвань) сложилась конкурентоспособная модель «конфуцианского капитализма», она же, по сути, реализована и в Китае, и во Вьетнаме в качестве одного из укладов многоукладной экономики при сохранении социалистической государственности. В Таиланде и Мьянме получает распространение «политический буддизм» и т.д.

А еще до крушения биполярной системы и даже до исламской революции 1979 г. в Иране первые проявления политизации религии можно обнаружить в Латинской Америке - в католическом течении «теологии освобождения», по сути, соединившем католицизм и социализм в поиске индигенизационной модели для этого региона. Затем, во время латиноамериканского «левого поворота» на рубеже веков, стремление выработать такую модель привело к появлению «боливарианского социализма» в Венесуэле.

Вместе с тем, в своих деструктивных формах политизация религии означает подмену традиционной религии псевдорелигией, которая на основании корыстных политических мотивов превращает своих адептов в деструктивное, ориентированное на насилие социальное и политическое движение, лишь обосновывающее свои действия через апелляцию к трансцендентному. Следует учитывать, что политизация религии происходит в так или иначе секуляризованном и глобализированном обществе: даже мусульманский мир испытал и продолжает испытывать влияние секулярной западной культуры, и поэтому в основной массе нынешние самые радикальные фундаменталисты и их лидеры имеют мало общего с Ашокой, Сулейманом Великолепным или Изабеллой Кастильской, которые действительно были преисполненными идеей религиозной миссии. Так что, несмотря на все декларации, в современной политике религия - так или иначе прежде всего средство, а не цель.

И все же результатом активизации процессов индигенизации в современном мире стало значительное усиление культуроцентризма, который становится своеобразным средством профилактики опасных вирусов ультралиберализма и ответом на вызовы глобализма с его попытками насильственной унификации мира по западным стандартам. В политической сфере «индигенизации способствует демократический парадокс: принятие незападными обществами западных демократических институтов поощряет и дает дорогу к власти национальным и антизападным политическим движениям» [6, с. 137]. Это подтверждает, что цивилизационный стиль и традиции оказываются сильнее демократических квазиуниверсалий западного сорта, что отмечает Хантингтон, когда говорит, что «демократизация вступает в конфликт с вестернизацией, а демократия по своей сути является процессом, ведущим к защите местнических интересов, а не космополитизации» [Там же].

Собственно, именно Великая Русская цивилизационная революция, инициировав процессы индигенизации в глобальном масштабе, стала также мощным фактором поддержки мировых демократических процессов, пусть при этом речь шла о нелиберальной, идентитарной демократии, но это тоже свидетельствует о том, что в данном случае процессы политической модернизации шли по пути, альтернативному западному. Сегодня, когда политические системы государств Запада фактически перешли в режим «постдемократии» (термин британского политолога К. Крауча [5]), именно развитие незападных форм демократии становится все более важным фактором демократического контроля национального и глобального развития.

Библиографический список

1. Барсуков О. Историки и политологи «кололись и плакали, но продолжали есть кактус», или Как Общественная палата пыталась актуализировать отношение к Революции сообразно вызовам современности.

2. Валлерстайн И. После либерализма / Пер. с англ.; Под ред. Б.Ю. Кагарлицкого. М., 2003.

3. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991.

4. К вопросу о Сталине (статья Мао Цзэдуна от 13 сентября 1963 г.).

5. Крауч К. Постдемократия / Пер. с англ. Н.В. Эдельмана. М., 2010.

6. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций / Пер. с англ. Т. Велимеева, Ю. Новикова. М., 2003.

7. Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. 1. Гештальт и действительность / Пер. с нем., вступит. статья и прим. К.А. Сва- сьяна. М., 1993.

8. Шепелев Максимилиан Альбертович - доктор политических наук, кандидат философских наук, профессор; профессор кафедры политических наук и международных отношений, Крымский федеральный университет им. В.И. Вернадского, г. Симферополь

Размещено на Allbest.ru