Размещено на http://www.allbest.ru/

1

Условия существования в заключении в период сталинских репрессий в контексте изучения социокультурной травмы

Тематика повседневности ГУЛАГа, условий жизни и быта заключенных сталинских лагерей имеет место как в общественном дискурсе, так в научном. Коммеморативные практики локализованы в музейных и мемориальных комплексах (например, Государственный музей истории ГУЛАГа, г. Москва, Мемориальный комплекс политических репрессий, Пермский край, Чусовской район, д. Кучино). Истории ГУЛАГа посвящено большое количество исследований, включающих в себя в том числе и историю повседневности заключенных [1; 3; 4; 11].

Однако изучение сталинских репрессий вообще и отдельных слагаемых травмирующего опыта репрессированных в частности в контексте социокультурной травмы стало проводиться относительно недавно. Основные проблемы, с которыми сталкивается исследователь при изучении травмирующего опыта репрессий, точно отмечены О. Ултургашевой: «…как осмысливать, интерпретировать и анализировать трагическое, травмирующее и насильно замалчиваемое прошлое в условиях недоступности архивных материалов, нехватки и фрагментарности статистических и исторических данных, свидетельств, документирующих непосредственный опыт узников ГУЛАГа, в условиях, когда ушедшие из жизни и выжившие узники не оставили (за редким исключением) никаких биографических источников или описаний того, что с ними произошло» [12, с. 16]. Несмотря на это, реконструировать травмирующий опыт необходимо.

Назвав статью «Условия существования в заключении…», автор сознательно избегает употребления термина «лагерная повседневность», или «повседневность ГУЛАГа». В понятие «повседневность» обычно вкладывается нейтральный смысл, понимается некий целостный социокультурный жизненный мир, предстающий в функционировании общества как «естественное», самоочевидное условие человеческой жизнедеятельности [8]. Содержание мемуаров, писем, архивных документов определяет существование человека в тюрьмах и лагере как непрекращающийся кошмар, пытку и унижение, что вряд ли можно описывать термином «повседневность».

Скорее это «существование», физическое нахождение в заключении.

Методологически близким для нашего исследования является концепт П. Штомпки, изучавшего социальные изменения с позиций травмы. Так, ученый определяет три типа социальных травматических симптомов:

- биологический и демографический уровень, проявлениями которого являются биологическая деградация населения, эпидемии, умственные отклонения, снижение уровня рождаемости и роста смертности, голода и т.д.;

- собственно социальный, при котором травма влияет на социальную структуру: разрушение сложившихся каналов социальных отношений, социальных систем, иерархии, что может проявляться в политической анархии, нарушении экономического обмена, нарушении и распаде семьи, крахе корпорации и т.п.; - область воздействия травмы на культуру [13, с. 10].

Одним из слагаемых травмы, отражающим пример физического выживания, стал тюремный и лагерный быт. Известно, что условия содержания заключенных в камерах были таковы, что сами следователи называли их бесчеловечными - болезни, антисанитария, отвратительная пища.

Как рассказывал на допросе член следственной бригады Г. В. Марфин, проводивший массовые операции, «все арестованные были свезены в Кизел и посажены в механическом цеху законсервированной обогатительной фабрики. Условий для содержания арестованных никаких не было, люди лежали на полу, даже не было проходов, теснота жуткая, прогулок не было» [2, c. 47]. Другие официальные документы, по своей специфике далекие от эмоциональности, доносят до нас леденящие душу подробности. Обратимся к докладной записке заместителя областного прокурора М. А. Кривого о результатах проверки содержания заключенных в Кунгурской тюрьме в 1938 г. В ней указывается, что в тюрьме содержится 769 человек вместо лимита в 140, т.е. количество мест для содержания в тюрьме в 5,5 раз меньше, чем количество подследственных. «Обойдя все камеры тюрьмы… обнаружили, что ни в одной нет коек. Вши, клопы и другие насекомые в несметном количестве ползают по заключенным, полу и стенам. <…> Очень часто заключенных в течение месяца не водят в баню. <…> Больше того, на каждого заключенного, когда его водят в баню, давали не более двух ковшей воды» [6, д. 95, л. 4].

Однако были и исключения. Совсем другую картину мы наблюдаем в отношении тех подследственных, которые должны были участвовать в показательном процессе - суде над «шпионами и диверсантами», двое из которых были гражданами Германии. Этот процесс был организован в 1937 г. в г. Кизеле - одном из центров угольной промышленности Урала. «Человечность» и «забота» следователей НКВД в отношении обвиняемых, «выставленных» на показательный процесс, была поистине впечатляющей. Камера, в которой находились обвиняемые, скорее напоминала хороший советский курорт: «камера была на три человека, кубатурой 35-40 метров, теплая и чистая». У каждого имелась койка с постельными принадлежностями. Пол в камере мыли заключенные женщины, а обед разносили сотрудники буфета. Пища усиленная - хороший мясной суп, мясные котлеты, белый хлеб, молоко. Выдавалась посуда и столовые приборы: тарелки, вилки, стаканы. В неограниченном количестве разрешались передачи, закупки продуктов, свидания с семьями. Были возможности и для проведения досуга: обвиняемые могли пользоваться домино, шахматами и даже игральными картами. В камере № 6 у всех имелись постельные принадлежности и кровати, обеды, состоявшие из двух блюд, а во время процесса давали молоко. Как рассказывал в своих показаниях Рачев, «один раз даже всю камеру возили в баню, где нас угощали ситро» [7, д. 12837, т. 1, л. 502-507]. Ф. Винтер, один из обвиняемых на показательном процессе, писал в письме своему приятелю: «Я сейчас живу хорошо: к обеду котлеты, имеется масло, колбаса, сыр, сахар, белый хлеб, табак, папиросы и мягкая кровать для сна» [Там же, л. 7].

Кроме особых условий содержания, следователи проявляли беспрецедентную щедрость и заботу об обвиняемых и членах их семей. Свидетель Рачев, содержащийся в камере вместе со Смирновым и Балтесом, сообщал: «Смирнов мне рассказывал, что следователь Белов обещал ему устроить его на работу в другую шахту, если процесс пройдет хорошо и он будет все подтверждать. О том, что следователь Белов говорит правду и держит слово, Смирнов был уверен потому, что на свидании с ним мать сказала ему о своем лечении, которое организовали ей Годенко и Белов». Перед процессом Ф. Балтесу следователь Годенко купил костюм, сорочку и галстук [5, c. 548]. Такие условия содержания, конечно, были исключением, и цель подобных реверансов следователей была очевидной - чтобы обвиняемые ничего не заподозрили и оговорили себя в суде на открытом процессе выездного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР. Тем не менее, несмотря на сравнительную «мягкость» режима, подследственные находились в ситуации несвободы, физической изоляции, испытывая моральное давление и ощущая всевластие карательной системы.

Бытовые условия в лагерях, куда попадали заключенные после вынесения приговора и длительного этапа, были еще более бесчеловечными. В докладной записке А. Я. Вышинского И. В. Сталину и В. М. Молотову от 19.02.1938 г. читаем: «Произведенной Прокуратурой Союза ССР проверкой условий содержания заключенных в лагерях установлено, что… условия содержания заключенных являются неудовлетворительными, а в отдельных случаях совершенно нетерпимыми».

Прокурор Бамлага Димаков о положении заключенных в Бамлаге в своем донесении сообщал, что в лазарете «спят голые на сплошных нарах, в баню не ходят неделями за отсутствием белья, в общей палате на нарах больные рожей - лежат с больными желудочниками, туберкулезники - с хирургическими больными, из приходящих этапов снимают мертвых, замерзших (московский этап)». В Бамлаге нет ни запаса белья, ни сапог, ни одежды, мыла тоже нет. «Условия содержания заключенных в Ухтпечорском лагере также явно неудовлетворительны», - продолжает Вышинский. Жильем обеспечены только 60% заключенных, остальная часть в зимнее время размещена в палатках, плохо приспособленных для жилья зимой. Теплой одеждой и обувью заключенные не обеспечены и на 50%. Из-за неудовлетворительных санитарных условий содержания и этапирования среди заключенных начались заболевания сыпным тифом [9, с. 390].

В воспоминаниях заключенных травмирующий опыт, связанный с бытовыми условиями в тюрьме, в большинстве случаев остается не отрефлексированным. Причиной тому стала необходимость физического выживания: на первый план были вынесены элементарные биологические потребности. В лагере одновременно соединялось множество факторов воздействия на заключенного: голод, болезни, тяжелый труд, холод, отсутствие семьи, изоляция от внешнего мира. Все это сливалось в одну непрекращающуюся боль.

Лагерь предстает перед нами как экзистенциальная точка между жизнью и смертью - вне времени, вне пространства. Типичным феноменом лагерной жизни были «доходяги» - люди крайне ослабленные, близкие к смерти, потерявшие человеческий облик.

Ярче всего процесс деградации человека в условиях лагеря проиллюстрирован А.И. Солженицыным: «Философы, психологи, медики и писатели могли бы в наших лагерях, как нигде, наблюдать подробно и множественно особый процесс сужения интеллектуального и духовного кругозора человека, снижения человека до животного и процесс умирания заживо» [10].

Травма заключения в первую очередь проявляется в виде симптоматики биологического уровня травмы (используя терминологию П. Штомпки). Условия содержания в заключении является одним из элементов складывания травмы. Она характеризуется страданиями человека от факта физической изоляции, истощения от голода, болезней, унижений и насилия.

Список источников

травма репрессия социокультурный сталинский

1. Будашевский Г.В. Повседневность ГУЛАГа: условия жизни заключенных ИТУ СССР в 40-е - 50-е гг. XX в. (на материалах Ленинграда и Ленинградской области) // Ученые записки Санкт-Петербургского имени В. Б. Бобкова филиала Российской таможенной академии. 2010. № 3 (37). С. 196-208.

2. «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937-1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009. 317 с.

3. Иванова Г.М. История ГУЛАГа. 1918-1958: социально-экономический и политико-правовой аспекты. М.: Наука, 2006. 438 с.

4. История сталинского Гулага. Конец 1920-х - первая половина 1050-х годов: собрание документов: в 7-ми т. М.: РОССПЭН, 2004.

5. Колдушко A.А. «Больше, чем расстрелять, со мной ничего сделать не могут…»: подданные Германии на Кизеловском показательном процессе 1937 г. // Исторический журнал: научные исследования. 2016. № 5 (35). С. 543-552.

6. Пермский государственный архив социально-политической истории (ПермГАСПИ). Ф. 105. Оп. 5.

7. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1.

8. Повседневность [Электронный ресурс] // Новая философская энциклопедия: в 4-х т. / под ред. В. С. Стёпина. М.: Мысль, 2001. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy/8884/ПОВСЕДНЕВНОСТЬ (дата обращения: 15.07.2017).

9. Советское руководство. Переписка. 1928-1941 гг. М.: РОССПЭН, 1999. 519 с.

10. Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918-1956: опыт художественного исследования. Т. 2 [Электронный ресурс].

URL: http://rubook.org/book.php?book=147694&page=57 (дата обращения: 15.07.2017).

11. Суслов А.Б. Спецконтингент в Пермской области 1929-1953 гг. М.: РОССПЭН, 2010. 424 с.

12. Ултургашева O. Наследие ГУЛАГа в современной повседневности // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2015. № 1. С. 15-25.

13. Штомпка П. Социальное изменение как травма (статья первая) // Социологические исследования. 2001. № 1. С. 6-16.

Размещено на Allbest.ru