Крестьянский мир и освобождение деревни глазами помещика

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Крестьянский мир и освобождение деревни глазами помещика

Наталья Матвеевна Селиверстова, к.и.н., доцент

Кафедра истории и политологии

Российский химико-технологический университет

им. Д.И. Менделеева

Статья рассматривает трансформацию коллективных представлений поместного дворянства о крестьянстве накануне освобождения крестьян, в период реформы и в пореформенный период. Автор выделяет основные факторы, определяющие образ крестьянства в сознании помещиков, такие, как степень состоятельности владельцев имений, их социальный статус, уровень образования, широта кругозора, культурные детерминанты, а также сложившиеся в деревне традиции патернализма. Эти достаточно устойчивые представления подвергались изменениям под влиянием преобразований середины XIX в.

Ключевые слова и фразы: дворянство; крестьянство; помещики; крепостное право; крестьянская реформа 1861 года; сословие; патернализм.

PEASANT WORLD AND VILLAGE LIBERATION IN LANDOWNER EYES

Natal'ya Matveevna Seliverstova, Ph. D. in History, Associate Professor Department of History and Political Science

Russian Chemical-Technological University named after D. I. Mendeleev

The author considers the transformation of landed gentry's collective ideas about peasantry on the eve of peasants' liberation, during the period of reform, and in post-reform period, emphasizes the main factors that determine the image of peasantry in landowners' minds, such as the degree of estates owners' wealth, their social status, education level, broad-mindedness, cultural determinants, and paternalism traditions that were well-established in village, and shows that these rather stable ideas underwent changes under the influence of the transformations in the middle of the XIX^th century.

Key words and phrases: nobility; peasantry; landowners; serfdom; peasant reform of 1861; class; paternalism.

Дворянство и крестьянство в дореформенной России составляли два основных системообразующих сословия. Нельзя в полной мере понять реформу 1861 года и судьбу всех главных реформ 60-70 гг. XIX в. без того, чтобы не представить, какими видели друг друга два основных сословия Российской империи, какими были их взаимоотношения в контексте уничтожения крепостного права.

Эти отношения неоднократно привлекали внимание отечественных историков и рассматривались ими с разных позиций: в зависимости от исходной цели работы, а также позиции, занимаемой исследователем. В пореформенный период появилось множество журнальных статей и небольших работ, авторов которых волновали причины «оскудения» дворянства, потери им своей прежней роли в обществе. В качестве позитивной программы действий они предлагали консолидацию высшего сословия, усиление его позиций в местном управлении, сохранение и укрепление традиционного влияния поместного дворянства на русское крестьянство [18; 27; 29]. Как писал об этом анонимный автор одной из работ: «Вот ответ на вопрос: “Что такое русское дворянство?” Оно было, есть, и, с Божьей помощью, будет: необходимое звено между Престолом и народом; поддержка для первого, условие спокойствия и благоденствия для последнего» [19, с. 150].

Начало изучению истории крестьянства было положено работами крупного отечественного историка В. И. Семевского [17]. В его трудах уделялось внимание отношениям помещиков и их крепостных, а также активной роли деятелей крестьянской реформы в деле освобождения крестьян. Эту традицию продолжила его ученица И. И. Игнатович [7].

В советской историографии в связи с изменившимся методологическим подходом исследователей, приоритетными направлениями стали изучение аграрных отношений и классовой борьбы в деревне. Взаимоотношения помещиков и крестьян в это время рассматривались преимущественно в контексте их противостояния, обусловленного классовым антагонизмом. Начиная с 60-х годов и вплоть до конца 80-х годов прошлого столетия отечественная историография уделяла большое внимание вопросам аграрной истории, анализу состояния помещичьего хозяйства в предреформенный и пореформенный периоды, изучению экономических аспектов реформы 1861 года [5; 8; 9; 14]. Монографии, посвященные этой проблематике, были в высочайшей степени фундированы, их ключевые выводы основывались на интерпретации массовых исторических источников.

В последние десятилетия интерес исследователей сместился в сторону проблем социальной и социокультурной истории. Объектами изучения становятся социальная структура России, феномены общественного сознания, особенности социального поведения и социальных настроений как крестьянства, так и дворянства [1; 11-13].

Не персонализируя такие крупные социальные общности, как сословия, следует, там не менее, отметить, что им были присущи определенные коллективные (социальные) представления, требующие изучения. Эту задачу решает современная социальная история, анализируя представления, которые складываются в результате формирования коллективной идентичности класса, сословия, социальной группы о самом себе, с тем, чтобы транслировать их на другие социальные общности. Причем представление сословия о самом себе подразумевает и определенный образ другого, в том числе другого сословия. Для коллективной идентичности дворянства весьма важным было определить свое место по отношению к власти в качестве служилого сословия и по отношению к зависящему от него крестьянству, связанному с ним многочисленными социальными связями. Прежде всего, речь идет о помещиках, чье владение имениями предполагало личное взаимодействие с крестьянским миром.

Получаемая картина зависела от многих объективных и субъективных факторов, действующих на индивидуальном, микро- и макросоциальном уровнях. К таким факторам можно отнести степень достатка, образованности, широты кругозора, другие социальные, культурные и личностные характеристики владельцев имений, а также особенности уникального единичного крестьянского мира.

Из социально-экономических факторов следует отметить, прежде всего, степень состоятельности дворянина и наличие у него определенного чина. Крупнопоместные дворяне, владельцы многочисленных имений редко сами занимались хозяйством, перепоручая его управляющим, бывали в усадьбах лишь наездами. Их представления о русском крестьянстве могли быть весьма умозрительными. Условия жизни многочисленного мелкопоместного дворянства сближались с крестьянским бытом. При этом его представители какое-то время могли сохранять самосознание принадлежности к высшему сословию, осознанно дистанцируясь от крестьянского мира. Среднепоместное дворянство, особенно его часть, проводившая время главным образом в своих усадьбах, - это именно та среда, в которой происходило оформление коллективных представлений высшего сословия по отношению к сословию крестьянскому. Значительное влияние оказывали господствующие в обществе представления, система взглядов, идей. Даже присущий эпохе господствующий стиль в сфере художественной культуры (сентиментализм, затем классицизм, позже - критический реализм) так же, как и сохранявшаяся традиция - все вместе определяли тот образ крестьянского мира, который складывался в помещичьей среде. Тем более что взаимодействие двух миров - дворянского и крестьянского - преимущественно происходило в пространстве русской усадьбы, где сосуществовали на равных правах природа и культура [4, с. 17]. Причем несовпадение идеального образа деревни и крестьян с окружающей действительностью не затрагивали бытовавший культурный образец, но объяснялись лишь несовершенством реальных людей и конкретных обстоятельств. Крупные исторические события, формируя новую ситуацию и определяя надолго направление развития, также накладывали свой отпечаток на получаемый результат. В то же время яркие события в сфере культуры могли формировать модели поведения и способ мироощущения образованных современников. Так, «Записки охотника» И. С. Тургенева оказали серьезное воздействие на характер восприятия деревни в среде образованного поместного дворянства.

Восприятие помещиками своих крестьян в дореформенный период во многом определялось патерналистской парадигмой. Освящена традицией, а не только законом, была и та роль, которую играл дворянинхозяин поместья по отношению к своим крестьянам. С одной стороны, патриархальные отношения выстраивались по следующему образцу: строгий, но справедливый отец-помещик и дети его крестьяне. Но, с другой стороны, для многих дворян само право владения населенными имениями было одной из основополагающих дворянских привилегий, значимой ценностью, поскольку власть помещика над крестьянами была исторически неразрывно связана с его службой государству. Патерналистская традиция в системе отношений между помещиком и крестьянами включала в себя, с одной стороны, прекрасное знание особенностей уклада сельских жителей, их миропонимания, стремление насколько это возможно улучшить условия их культурно-хозяйственного быта, нередко подкрепляемые просветительской деятельностью и материальной поддержкой в случае острой необходимости. Но, с другой стороны, помещикам была присуща непоколебимая уверенность в полном праве душевладельца руководить не только поступками, но и помыслами крестьян, не исключая сферы их частной жизни [10, с. 65-66].

Нельзя отрицать существование всех тех злоупотреблений и пороков крепостничества, особенно присущих его заключительной стадии существования, о которых сказано столько горьких слов классиками русской литературы и которым посвящены многочисленные исследования отечественной историографии.

Что характерно, в мелкопоместных имениях степень эксплуатации крестьян была выше, и ярче всего проявлялись уродливые черты крепостного права. Именно здесь развращающая возможность помыкать живыми людьми и вершить их судьбы явила свое подлинное лицо, не прикрытое флером вотчинных учреждений и снисходительностью крупных собственников.

Рассмотрим, к примеру, дело о взятии с опеку имения самарской помещицы М. А. Пироговской. Несмотря на сухой язык казенного документа, оно читается как трагедия крестьянских семейств. Помещица владела пятнадцатью душами крестьян, из них всего пятеро жили своим домом и работали на барщине, остальные же были дворовыми. За различные поступки, большею частью выдуманные, она разбила семью крестьянина Мартына Лукьянова, посылая его и жену в работные и исправительные дома, а старшего их сына сделала кучером и своим любовником. Последний, получив власть, избивал и держал в страхе всех крестьян помещицы. Другой сын Лукьянова тоже был вначале взят во двор, но бежал. Одна из дочерей несчастного крестьянина была отдана в услужение в Самару, а другая - выдана замуж, но вскоре её мужа сослали в Сибирь по велению все той же М. А. Пироговской по обвинению в воровстве хлеба. По этому делу проходил другой крестьянин помещицы, Федор Шлютов, оставленный в подозрении и направленный в Симбирский работный дом на три месяца. В это время М. А. Пироговская отобрала все его имущество, жену его с грудным ребенком взяла во двор, а вторую дочь продала в замужество за 70 рублей серебром, не дав ей в приданое ничего из отобранного у родителей. Дворовые М. А. Пироговской были настолько загружены работой, что не отдыхали ни одного дня, даже в церковные праздники [24, д. 1743, л. 1-5].

Крестьянский микрокосм был отражением макрокосма, где Царь являлся наместником Бога на земле, а в деревне главную роль играл хозяин-помещик. «Ведь в старину не то было, что теперь. Всякий знал, что каков бы ни был барин, да все-таки барин, Богом значит поставлен, и любить его надо» [21, с. 118]. Помещик в глазах крестьянского мира был хозяином, сборщиком податей, судьей. Но также и отцом, советчиком по агротехническим вопросам, спасителем в случае голода. Следует добавить, что в дореформенный период помещики по существовавшему законодательству должны были исполнять обязанности по призрению и продовольствию своих крепостных крестьян (1103, 1104 и 1105 ст. Т. IX Свода закона о состояниях) [16, ст. 1103-1005].

В своих воспоминаниях князь А. В. Мещерский, несомненно, несколько идеализирует картины дореформенной помещичьей жизни в селе Ошейкине Волоколамского уезда Московской губернии, но вряд ли слишком далеко уходит от реальности. Он рассказывает о близком дружеском круге соседей-помещиков, интеллигентов, занятых сельским хозяйством, постоянно проживавших в своих усадьбах. Здесь, как он вспоминает, не могло быть никаких злоупотреблений крепостного права. Во всех имениях, о которых идет речь, помещиками были учреждены народные школы, больницы и даже богадельни для престарелых и увечных. В этих школах преподавали лица из духовенства, а им зачастую помогали дочери или жены владельцев имений, с удовольствием занимаясь с крестьянскими детьми одним из учебных предметов [2, с. 10-11]. И этот пример не был единичным. «Воспоминания о былом» Е. А. Сабанеевой содержат рассказ о чете провинциальных помещиков Леонтьевых, живших в сельце Корытне Калужской губернии. Сергей Борисович Леонтьев много мужиков отпустил на оброк, поскольку «дать льготы мужику было ему просто сочувственно». Отношение его жены, Марьи Петровны, к простому люду было трогательным: «деревенские бабы несли в Корытню... своих больных: она собственноручно обмывала раны, купала золотушных детей. Она ввела оспопрививание между своими крестьянами и сама умела производить эту операцию без помощи фельдшера» [15, с. 85-87].

В среде провинциального дворянства вплоть до 1861 года существовали устойчивые предрассудки о неуничтожимости от века установленного крепостного права, якобы наиболее естественным образом регулирующего жизнь помещиков и крестьян. Постановление консервативно настроенного пензенского дворянства, составленное в 1858 году, содержит описание бедствий, которые, по их мнению, неизбежно должны были произойти после освобождения крестьян по причине их необразованности, лености, буйства, бродяжничества, пьянства. И все это «вместо мирной им трудолюбивой... жизни», когда крестьяне, «обеспеченные своими помещиками, заботящимися о благоденствии их по долгу совести и из своих выгод», при контроле со стороны владельцев имений, несли исправно все повинности [3, д. 431, л. 12-13].

Устойчивые представления помещиков о крепостной деревне можно проанализировать на основании изучения журналов заседаний губернских комитетов по подготовке крестьянских комитетов. Так, в своем отдельном мнении дворяне Рузского уезда Московской губернии отмечали: «Крестьяне наши находятся еще в совершенном невежестве в отношении сельского хозяйства, неприязненно смотрят на все улучшения» [26, д. 1, л. 91 об.]. Значительную задолженность помещичьих хозяйств члены комитета от Коломенского уезда, например, объясняли необходимостью прокормления в неурожайные годы крестьян, а также затратами на улучшение их экономического положения в целом [Там же, л. 31 об.].

В то же время большинство помещиков, чьи имения располагались поблизости от Москвы, не без основания утверждали, что «крестьяне почти не занимаются хлебопашеством, а платят оброк более за свои сады, огороды и усадебную оседлость... В Москве они покупают печеный хлеб и достают разными промыслами все средства к жизни несравненно легче, нежели хлебопашеством» [Там же, л. 52]. Эти представления отражали действительные обстоятельства включения крестьянского хозяйства в товарные отношения в округе крупных городов.

Членом Самарского губернского комитета от правительства был виднейший деятель крестьянской реформы, славянофил, блестящий публицист и владелец крупного наследственного имения Васильевское недалеко от г. Сызрани Ю. Ф. Самарин. В своем мнении по поводу отмены права помещика переводить дворовых без их согласия в крестьяне он представил сжатое эссе, включающее описание этих двух категорий крепостных людей. Ю. Ф. Самарин утверждал, что между ними существует глубокое разобщение. Крестьяне живут собственным своим трудом, а дворовые, за исключением ходящих по паспортам на работы, состоят на содержании у помещика. Крестьяне почти везде сохраняют общинную организацию, основанную на мирском пользовании землей, дворовые же ничем между собою не связаны, и каждый из них зависит прямо и непосредственно от помещика. Крестьяне почти исключительно занимаются земледелием, дворовые делятся на домашнюю прислугу, должностных по хозяйству (приказчиков, земских, ключников), а также мастеровых и ремесленников (кузнецов, слесарей и ткачей). Разница в их понятиях и образе жизни еще резче. «Крестьяне крепко держатся народных преданий и старины в одежде и привычках своих, тогда как дворовые... усвоили себе все внешние формы дворянского образа жизни, подражая по возможности своим господам... Дворовые вообще презирают крестьян и почти всегда готовы служить орудиями помещичьего произвола, а крестьяне не терпят дворовых и называют их дармоедами и белоручками» [23, д. 1, л. 32]. Дворовым часто поручается управление крестьянами, в то время как последние почти всегда платят за них подати и поставляют рекрутов. Из всего этого Ю. Ф. Самарин делал вывод о том, что нельзя принудительно «сажать на землю» всех бывших дворовых людей вопреки их желанию [Там же, л. 33 об.]. Он отмечал, что дворянство, создав класс дворовых для своих потребностей и прихотей и отказываясь от их содержания впредь, не должно перекладывать свою ответственность за них на плечи крестьянского мира.

Накануне отмены крепостного права, когда весть о подготовке к ней достигла крестьян, резко изменяется казавшаяся сонной, подчиненной естественным природным циклам жизнь деревни. Вот как об этом сообщал в письме от 30 июля 1858 года к нижегородскому губернатору А. Н. Муравьеву Васильский уездный предводитель дворянства Сущев: «Дух народа в уезде чрезвычайно дурен и неблагоприятен спокойствию: во многих имениях возникают беспрерывно беспорядки и неповиновение властям... Причины всего этого понятны, - <...> крепостные отношения на самом деле уже рушились, хотя закон этот еще существует; и вот, из неопределенного отношения двух сословий происходят волнения или, иначе, проникший в народ принцип свободы вступил в борьбу с отжившим свое время крепостным правом» [20, с. 61]. В это переходное время многие владельцы имений находились в состоянии растерянности: они пытались вести себя и управлять хозяйством по-старому, но с удивлением понимали, что это уже невозможно. Крестьяне в ожидании скорой воли, которую трактовали по-своему, не проявляли прежней покорности по отношению к своим хозяевам. Зачастую это не выходило за рамки закона, но ставший привычным для многих помещиков произвол более не был терпим. Как следствие, местные органы власти заполонили жалобы от владельцев имений на неповиновение крестьян. «За самое короткое время слово бунт стало настолько обиходным в лексиконе уездной и губернской администрации, что потеряло уже свойственную ему остроту... и к нему стали относиться совершенно равнодушно, без всякой критики» [Там же, с. 64]. Можно сказать, что страхи возможного неповиновения и бунта со стороны крестьян заставляли их владельцев видеть различные эксцессы даже там, где их не было. Например, в январе 1858 г. помещица Попова, имение которой находилось в селе Посниково Арзамасского уезда, представила жалобу в местную администрацию о том, что её крестьяне выходят из повиновения. В деревню по жалобе приехал разбираться исправник, который от крестьян узнал истинное положение дел. Крепостные отказывались ехать за дровами для помещицы в лес, так как своего леса у Поповой не было, и им пришлось бы идти на воровство, т.е. вырубать лес в чужих дачах. Помимо этого, исправник обнаружил бедственное состояние крестьянских хозяйств помещицы: у них было слишком мало земли, поэтому постоянно не хватало хлеба, и они почти поголовно ходили по миру. Попова же объяснила ситуацию так: её крестьяне никогда недостатка в продовольствии не имеют, «а ходят по миру в свободное от работы время лишь по принятому в том околотке обычаю» [Там же].

Мир пореформенной деревни оказался совсем иным, чем это могли представить себе самые просвещенные и дальновидные умы эпохи. Известно, что реакцией крестьян на обнародование Манифеста и Положений 19 февраля стали недоумение, разочарование, непонимание, сопровождаемое всплесками народного недовольства. Первые два года после отмены крепостного права были самыми трудными в деревне. В среде поместного дворянства преобладали растерянность, пассивность и в то же время нежелание ничего делать, даже в собственных интересах. Крестьяне с недоверием встречали любые действия властей и помещиков и очень часто отказывались выполнять даже их законные требования.

Считая крестьянскую реформу делом своей жизни, Ю. Ф. Самарин в 1861 году принял на себя должность члена Самарского губернского по крестьянским делам присутствия по назначению правительства. Готовясь к введению уставных грамот, он писал матери о твердом намерении крестьян не принимать Положения, не брать земли, не отбывать повинности и не подписывать уставных грамот [6, с. 44].

Известный историк русского зарубежья Т. А. Бакунина в одной из своих работ рассматривает ситуацию, сложившуюся в усадьбе князя А. Б. Куракина Надеждино Саратовской губернии в первые годы после отмены крепостного права. Несмотря на усилия владельца имения и предпринятую им самим поездку для урегулирования вопросов, связанных с выкупом, крестьяне отказывались от переговоров. Глубокое недоверие ко всему, что исходило со стороны помещика, казалось непреодолимым. В итоге крестьяне имения предпочли получить минимальный дарственный надел, что не было исключением для Сердобского уезда Саратовской губернии [30, р. 265-266]. Так, на частном примере Т. А. Бакунина иллюстрирует возникшую после 1861 года ситуацию, когда поместному дворянству пришлось сделать нелестный для себя вывод о том, что патриархальная любовь крестьян к свои хозяевам в своей основе представляла собой красивую иллюзию, не имеющую отношения к действительности. В то время как в реальности крестьяне в силу многовекового опыта не ожидали от бывших хозяев ничего хорошего.

В реализации крестьянской реформы огромную роль сыграли мировые посредники, многие из которых происходили из дворянской среды. Лучшие из них, такие, как Л. Н. Толстой, Н. И. Пирогов, кн. В. А. Черкасский, воспринимали эту работу как важную социальную миссию. Мировые посредники непосредственно столкнулись с волнениями растревоженной народной стихии, их восприятие крестьянского мира, его настроений и чаяний вполне отражало противоречивый характер действительности.

В. А. Черкасский стал мировым посредником Веневского уезда Тульской губернии. Осенью 1861 года в письме к Я. А. Соловьеву он сообщал, что уже два с половиной месяца без устали толкует с мужиками и помещиками. Он предполагал, что осенью и зимой удастся уговорить крестьян на заключение уставных грамот, но пока народ до сих пор ни на что не поддается в ожидании настоящей воли, по истечении двух лет [6, с. 49]. Но уже в летом и осенью 1862 года В. А. Черкасский свидетельствует о переломе настроений в деревне. «Крестьянское сословие сделало громадные успехи за последний год, - писал он в сентябре 1862 года великой княгине Елене Павловне, - Уставные грамоты, которые несколько месяцев тому назад вводились с трудом, в центральных губерниях и в Туле, не только стали допускаться крестьянами, но их желают и требуют. Настроение крестьян заметно улучшается, устанавливаются гораздо лучшие отношения между сословиями» [Там же, с. 51].

Специфику пореформенного отношения помещиков к крестьянам прекрасно отразил в своих знаменитых письмах «Из деревни» А. Н. Энгельгарт. Так, он с горечью замечает, как трудно получить оброк с крестьян, когда они сами и их дети недоедают [28, с. 48-49].

А. Н. Энгельгарт отрицал устоявшееся представление о том, что в среде русского крестьянства распространено повальное пьянство. Более того, он утверждал, что у образованной публики этот порок приобретает намного худшие проявления и последствия. «Мне случалось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев - право, не могу сказать, где больше пьют... Все, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками, из городов» [Там же, с. 70].

В среде русского крестьянства А. Н. Энгельгарт видел живые черты общинных традиций, выражавшихся, например, в коллективной работе «из чести», «на помощь», которую иначе называли толокой. Причем мало кто из крестьян может отказаться от такой работы по случаю как у помещика, так и у богатого мужика. Ведь и в пореформенной деревне «мужик... всегда в зависимости от соседнего помещика; мужику и дровец нужно, и лужок нужен,... и деньжонок перехватить иногда, может быть, придется, и посоветоваться... - как же не оказать при случае уважение пану!» [Там же, с. 97]. Иногда получалось так, что крестьяне за деньги отказывались сделать то, что готовы были выполнить «из чести», рассчитывая также в свою очередь на соседскую помощь.

Автор писем «Из деревни» говорит о сближении условий жизни небогатых помещиков и крестьян в пореформенные десятилетия. Например, в случае болезни в сельской местности трудно получить необходимую медицинскую помощь. «Доктор есть в городе, за 30 верст... Очевидно, что доктор теперь доступен только богатым помещикам, которые живут по старопомещичьи, имеют экипажи, кучеров и пр. <...> Привезли доктора; за визит ему нужно дать 15 рублей... Небогатые помещики, например, такие, которые имели 300 заложенных душ крестьян, арендаторы мелких имений, приказчики, управляющие отдельными хуторами... пользуются хорошими... фельдшерами, преимущественно из дворовых,... которые заведовали аптеками и больницами, имевшимися у богатых помещиков во время крепостного права. Однако и такие фельдшера для массы наших бедных крестьян тоже недоступны, потому что и фельдшеру нужно дать за визит три рубля с его лекарством. К таким фельдшерам прибегают только очень зажиточные крестьяне...» [Там же, с. 79-80].

Но даже в земской среде после крестьянской реформы, изменившей весь облик деревни, А. Н. Энгельгарт продолжал встречать помещиков, которые лет двадцать живут в деревне, а о быте крестьян, об их нравах, обычаях, положении, нуждах, никакого понятия не имеют, лишь немногие понимали положение крестьян и могли говорить с крестьянами на одном языке [Там же, с. 83].

К повседневной деятельности в пореформенной деревне оказались способны немногие дворянепомещики. Необходима была будничная, трудная работа в качестве мировых посредников, членов губернских присутствий по крестьянским делам, в конце концов, нужно было заниматься имением и в перспективе организовать использование вольнонаемного труда в своем собственном хозяйстве.

А. А. Фет незадолго до освобождения крестьян купил хутор Степановка в Орловской губернии и начал его обустройство на основе использования вольнонаемного труда. Свои наблюдения и размышления о пореформенной деревне он описал в серии очерков, посвятив немало строк русскому крестьянину. Он утверждал, что, несмотря на приверженность традициям, крестьянам свойственно стремление к переменам, прежде всего, когда дело идет об улучшении условий быта. «А нельзя отрицать заметного стремления русского крестьянина к прогрессу в последние 25 или 30 лет... Это особенно заметно по костюму. Старинный зипун... исчез окончательно. Убийственно тяжелая и крайне безобразная кичка держится только по захолустьям. Зимой, вместо обычной пеньки вокруг горла, у тулупов поднялись высокие овчинные воротники» [22, с. 98]. В то же время внимательный наблюдатель А. А. Фет отмечает, как трудна организация вольнонаемного труда, в том числе и из-за приверженности крестьян общинным порядкам, отсутствия у них привычки самим оценивать степень экономической целесообразности своего труда. Чаще всего «на всякое делаемое ему предложение, даже самое выгодное, отвечает одно: “Как люди, так и мы”» [Там же, с. 79]. А. А. Фет писал о том, как сложно было бороться с потравами посевов и пастбищ со стороны соседских крестьян, невысоко ценивших право собственности. Делу помогло новое пореформенное законодательство, предусматривавшее денежные штрафы за потравы. А. А. Фет считал, что после отмены крепостного права настало время, «требующее общего народного воспитания... в непоколебимом уважении к законности, личности и собственности» [Там же, с. 122].

В целом же у тех из помещиков, кто вопреки сложным обстоятельствам остался в пореформенной деревне и продолжал заниматься ведением своего хозяйства, представления о крестьянах становились все более реалистичными и непредубежденными.

Итак, коллективные представления поместного дворянства о крестьянстве с течением времени претерпевали изменения, что отражало меняющуюся реальность. Особенную роль в этом процессе сыграли масштабные реформы 60-70 гг. XIX в., преобразившие русскую деревню. В то же время сосуществование помещиков и крестьян в некоторой степени связывало их и в пореформенной деревне, в том числе на ментальном уровне. Кроме этого, можно отметить, что лучшие традиции помещичьего патернализма были отчасти унаследованы земской интеллигенцией, включившей в свои ряды значительное число представителей поместного дворянства.

представление поместное дворянство крестьянство

Список литературы

1. Баринова Е. П. Российское дворянство в начале XX века: экономический статус и социокультурный облик. М.: РОССПЭН, 2008. 351 с.

2. Воспоминания князя Александра Васильевича Мещерского. М.: Типография Московского университета, 1901. 202 с.

3. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 660. Оп. 1.

4. Дмитриева Е. Е., Купцова О. Н. Жизнь усадебного мифа: утраченный и обретенный рай. М.: ОГИ, 2008. 528 с.

5. Дружинин Н. М. Русская деревня на переломе. М.: Наука, 1978. 287 с.

6. Дудзинская Е. А. Славянофилы в пореформенной России. М.: Институт российской истории РАН, 1994. 278 с.

7. Игнатович И. И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. СПб.: Пантелеев, 1902. 216 с.

8. Ковальченко И. Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М.: Издательство Московского университета, 1967. 400 с.

9. Ковальченко И. Д., Милов Л. В. Всероссийский аграрный рынок. XVIII - начало XX века. Опыт количественного анализа. М.: Наука, 1974. 413 с.

10. Козлов А. С. Аграрные традиции и новации в дореформенной России (центрально-нечерноземные губернии). М.: РОССПЭН, 2002. 560 с.

11. Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII в. (по материалам переписки).

М.: РОССПЭН, 1999. 302 с.

12. Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): в 2-х т. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. Т. 1. 548 с.; Т. 2. 583 с.

13. Рахматуллин М. А. Крестьянское движение в великорусских губерниях в 1826-1857 гг. М.: Наука, 1990. 330 с.

14. Рындзюнский П. Г. Утверждение капитализма в России. 1850-1880 гг. М.: Наука, 1978. 295 с.

15. Сабанеева Е. А. Воспоминания о былом: из семейной хроники 1770-1838 гг. М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2011. 160 с.

16. Свод законов Российской империи (СЗРИ). СПб., 1857. Т. IX.

17. Семевский В. И. Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX в. СПб.: Типография Товарищества «Общественная польза», 1888. Т. I. 578 с.; Т. II. 630 с.

18. Семенов Н. П. Наше дворянство. СПб., 1898. 85 с.

19. Слияние сословий или дворянство, другие состояния и земство. Ответ гг. Аксакову, Кошелеву и кн. Васильчикову. СПб.: Типография А. К. Киркора, 1870. 164 с.

20. Снежневский В. И. Крепостные крестьяне и помещики Нижегородской губернии накануне реформы 19 февраля и первые годы после неё // Сборник статей, сообщений, описей и документов Нижегородской Губернской Ученой Архивной комиссии. Н. Новгород, 1898. Т. 3. С. 57-86.

21. Толычова Т. Семейные записки. М.: Типография Бахметева, 1865. 210 с.

22. Фет А. А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 480 с.

23. Центральный государственный архив Самарской области (ЦГАСО). Ф. 341. Оп. 1.

24. ЦГАСО. Ф. 430. Оп. 1.

25. Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ). Ф. 341. Оп. 1.

26. ЦИАМ. Ф. 362. Оп. 1.

27. Ш. Дворянство в России. Исторический и общественный очерк // Вестник Европы. 1887. Кн. 3-6.

28. Энгельгарт А. Н. Из деревни: 12 писем, 1872-1887 гг. М.: Мысль, 1987. 636 с.

29. Ярмонкин В. В. Задача дворянства. СПб.: Типография М. П. С. (товарищества И. Н. Кушнерев и К°), 1895. 32 с.

30. Bakounine T. Discussions entre propriйtaires et paysans (1861-1867): le cas de Nadeћdino (gouvernement de Saratov) // Le statut des paysans librйrйs du servage: 1861-1961. Paris - La Haye: Mouton, 1963. Р. 261-266.

Размещено на Allbest.ru