1917 год: от февраля к октябрю

Размещено на http://www.allbest.ru/

1917 ГОД: ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ

Историческая наука в СССР десятилетия развивалась как историко-партийная наука, что определяло ее восприимчивость ко всем политическим изменениям в стране. Поэтому со вступлением Советского Союза во второй половине 1980-х гг. в новый период своего развития, перемены не замедлили коснуться исторического сообщества. В течение непродолжительного времени был по-новому проанализирован большой комплекс проблем советского прошлого. В этой связи период 1917 года и, главным образом, история Октябрьской революции - отправные события советской истории - оказались одними из центральных вопросов в переосмыслении истории. Направление было задано политико-идеологическим обоснованием перестройки как непосредственного продолжения идей и практики Октября. По словам М.С. Горбачева, перестройка должна была вывести советское общество «к тем идеалам, ради которых была совершена Октябрьская революция». В этом ключе прозвучал его доклад «Октябрь и перестройка: революция продолжается» на торжественном заседании, посвященном 70-летнему юбилею Великой Октябрьской социалистической революции. Тем не менее, литература о революции, вышедшая в СССР в 1987 г. в целом не отмечена какими-либо методологическими, фактологическими или концептуальными новшествами.

В сентябре 1988 г. многолетний официальный координатор исследований по истории 1917 г., автор трехтомной «Истории Великого Октября» девяностодвухлетний академик И.И. Минц ушел в отставку с поста председателя Научного совета АН СССР «История Великой Октябрьской социалистической революции», рекомендовав на эту должность П.В. Волобуева. Уход Минца совпал с началом пересмотра традиционной советской историографии Октябрьской революции. Уже 22-23 октября новый руководитель совета П.В. Волобуев председательствовал на заседании круглого стола на тему «Октябрь 1917: выбор исторического пути», давшего старт переосмыслению Октябрьской революции. В работе круглого стола приняли участие В.И. Бовыкин, В.П. Булдаков, Е.Н. Городецкий, К.В. Гусев, Я.С. Драбкин, Г.З. Иоффе, В.И. Миллер, И.И. Минц, Г.Л. Соболев, В.И. Старцев и др.

Целью круглого стола являлась критическая оценка состояния исследований по истории Октябрьской революции и необходимость активизировать научную работу в этом направлении, «поставив опыт и уроки революции на службу перестройки». Участники круглого стола констатировали, что профессиональные историки существенно отстают от историографических реалий конца 1980-х гг. и не удовлетворяют общественный интерес к истории Октябрьской революции, образ которой формирует газетно-журнальная публицистическая историография. Следствием такого положения стал крайний дилетантизм в описании революции, ее искажение и упрощение. По мнению участников круглого стола, сложилась ситуация, когда история Великого Октября нуждается в защите уже от внутренних сил, а не от внешней, зарубежной историографии, и лучшей защитой может быть только правда о ней. «Великий Октябрь не боится правды. Наоборот, только вся правда, одна только правда об Октябре сможет противостоять искажениям его истории. Только правдой мы сумеем защитить и отстоять Октябрь», - заявил Г.З. Иоффе.

«Правда» об Октябрьской революции, которую в первую очередь считали необходимым «отстоять» историки рубежа 1980-90-х гг.: Октябрьская революция не несет ответственности за сталинизм. По аналогии с судьбой Великой французской революции, одна из перспективных тем для научных исследований определялась как «Октябрь и проблема Термидора». На заседании Международной комиссии по истории Октябрьской революции в рамках XVII Международного конгресса исторических наук в Мадриде (август-сентябрь 1990 г.) П.В. Волобуев признал, что Октябрьская революция не достигла цели, ради которой совершалась, так как социалистическое общество в СССР построено не было. Виной этому он назвал сталинский термидор. Сталинизм, а не Октябрь повинен во всех бедах и трагедиях страны, - делал вывод историк.

Среди других вопросов, которыми предстояло вплотную заняться историкам, П.В. Волобуев назвал необходимость разработать подлинно ленинскую концепцию революции, решить вопрос о перегруппировке классовых и политических сил в ее ходе, исследовать закономерности политических и социально-экономических предпосылок социалистической революции, рассмотреть возможности альтернативных путей развития России в 1917 г., непредвзято переосмыслить роль мелкобуржуазной демократии. Кроме этого были поставлены такие вопросы, как типология социалистических революций и проблемы их исторической зрелости, интеллигенция и революция, социальное творчество масс, Октябрь и мировая революция, цена революции и др. С учетом вышеназванных аспектов была разработана новая «Комплексная программа исследований по истории Великой Октябрьской социалистической революции», охватывающая период с рубежа XIX-XX вв. до перехода к НЭПу и включавшая как конкретно-историческую, так и теоретико-методологическую, историографическую и источниковедческую тематику.

В это же время формулировались новые методологические подходы к изучению революции. Ученые отмечали, что качественный подъем исторических исследований невозможен без отказа от сталинистских интерпретаций революции, ее канонизирования, аксиоматичности и упрощенности выводов, отсутствия авторской индивидуальности, без избавления от «фигур умолчания» и изначальной заданности выводов. Марксистская методология не подвергалась сомнению, но ее следовало, согласно новым подходам, применять творчески. И наконец, еще один важнейший методологический аспект - это обращение к В.И. Ленину для восстановления исторической правды, необходимость освобождения от искажающих ленинизм наслоений.

Расширение исследовательской проблематики и стремление к комплексному взгляду на революционные процессы повлекло за собой реорганизацию Научного совета по истории Октябрьской революции. В августе 1991 г. совет получил название «История революций в России», а в январе 1992 г. был переименован в Научный совет «История социальных реформ и революций» (спустя два года совету было возвращено название в формулировке 1991 г., а с 26 января 1999 г. он был включен в состав Научного совета РАН по истории социальных реформ, движений и революций под руководством академика Г.Н. Севостьянова). Была переименована и Международная комиссия по истории Октябрьской революции, ставшая с октября 1992 г. комиссией по истории Российской революции. октябрьский революция советский научный

В первые годы после распада Советского Союза историки революции столкнулись с трудностями, вызванными как общим кризисом академической исторической науки, так и внешними по отношению к науке причинами: политическая элита новой России не жаловала революционный 1917-й, предав анафеме Октябрьскую революцию и начав политическую канонизацию противников большевиков. В.П. Булдаков отмечает, что идеологизация и политизация получили в эти годы новый импульс: в историографии тон стали задавать антикоммунисты, что никак не могло породить нового исторического качества, а наоборот затруднило условия его появления. «В современных условиях научная история большевизма стала в России почти запретной темой, - писал в 1996 г. Булдаков. - Принято считать, что с этим «все ясно»: большевистская партия - главный «виновник» Октября. Подобный взгляд - лишь негативистское воспроизведение былой апологии большевизма». Самый яркий пример в ряду таких апологетов - доктор философских и доктор исторических наук Д.А. Волкогонов, чья тенденциозная книга о В.И. Ленине, завершающая трилогию автора «Вожди», вызвала немало споров и протестов в академической среде. Концепция Октябрьской революции, содержащаяся в этой книге, представляет собой успешную реализацию «коварного» плана крайне экстремистской партии во имя корыстных целей захвата власти, чему никто не смог помешать. Теперь «ученым, писателям, историкам остается только поражаться, как великий народ позволил так экспериментировать над своей судьбой», - резюмировал Волкогонов. Разумеется, подобная концепция ничего не прояснила в истории российской революции, и ныне остается лишь историографическим фактом, характеризующим известную тенденцию первой половины 1990-х гг. в интерпретации революции.

В целом академическое сообщество не пошло по пути Волкогонова. Наоборот, обозначился поворот к глубокому научному анализу феномена русской революции. Международный коллоквиум «1917 год в России: массы, партии, власть», состоявшийся 11-15 января 1993 г. в Санкт-Петербурге продемонстрировал широкое поле для обмена мнениями между российскими и зарубежными историками по наиболее острым политическим и социальным проблемам истории Февральской и Октябрьской революций. В работе коллоквиума приняли участие известные зарубежные специалисты по истории 1917 г. У. Розенберг, А. Рабинович, Л. Хеймсон, Ц. Хасегава, А. Уайлдман, Э. Кетола, М. Ферро и др. В этом же году в журнале «Отечественная история» появилась специальная рубрика «1917 год глазами отечественных и зарубежных историков». В феврале 1994 г. на годичном собрании Научного совета РАН «История революций в России» историки подвели итоги работы совета за предшествующие два года. Было отмечено, что отчетный период оказался одним из самых сложных в жизни совета, когда ученым приходилось заниматься историей революции, находясь в эпицентре новой революции, намеренно отвергающей предыдущую, а потому проявляющую к ней далекий от объективного знания интерес.

Важной задачей ученых, способствующей расширению предметной области исследований по истории 1917 г., стало введение в научный оборот новых источников. Первостепенное значение для изучения политической истории февраля-октября 1917 г. имеют решения Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и Временного правительства. В 1991-1993 и 2002-2003 гг. увидело свет четырехтомное издание «Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов в 1917 году: Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного комитета, Бюро исполнительного комитета и фракций», работа над которым началась еще в 1960-1970-е гг., но по причине того, что основной массив документов имел эсеро-меньшевистское происхождение (эти политические силы доминировали в Петросовете до конца лета 1917 г.) этот труд не дошел до печатного станка в советские годы. На протяжении 2001-2004 гг. в четырех томах были полностью изданы «Журналы заседаний Временного правительства» за весь период его деятельности, в которых фиксировались обсуждавшиеся вопросы и принимаемые решения. Деятельность профсоюзов нашла свое отражение в документальной публикации «Петроградский совет профессиональных союзов в 1917 г.: протоколы и материалы».

История различных политических сил, сыгравших свою роль в 1917 г., представлена в таких сборниках как «Меньшевики в 1917 году», «Петербургский комитет РСДРП(б) в 1917 году: Протоколы и материалы заседаний», «Анархисты. Документы и материалы. 1883-1935 гг.», «Партия левых социалистов-революционеров. Документы и материалы. 1917-1925», «Партия социалистов-революционеров. Документы и материалы», «Правые партии. 1905-1917. Документы и материалы», «Протоколы Центрального комитета и заграничных групп конституционно-демократической партии: 1905-середина 1930-х гг.», «Съезды и конференции конституционно-демократической партии: 1905-1920 гг.» и др. Собранные в этих изданиях документы дают представление об идеологии, практической деятельности, стратегии и тактике политических партий и организаций, характеризуют их лидеров и активистов.

Отдельному комплексу источников - мемуарной литературе - на всем протяжении развития новейшей историографии 1917 г. уделяется особое внимание. Переизданы воспоминания, которые уже выходили в России, но стали затем недоступными читателям (например, сборники из серии «Революция и гражданская война в описаниях белогвардейцев», воспоминания Ф.Ф. Раскольникова, А.Г. Шляпникова, Н.Н. Суханова и др.). Дошли до российского читателя и мемуары участников и очевидцев событий 1917 г., выходившие ранее за границей (П.Н. Милюкова, А.Ф. Керенского, Л.Д. Троцкого, А.И. Деникина, «Архива русской революции» в 22 томах, издававшегося И.Н. Гессеном в Берлине и др.). Среди авторов опубликованных в 1990-е гг. мемуаров имена А.И. Гучкова, М.В. Родзянко, В.М. Чернова, И.Г. Церетели, П.А. Половцова, В.Н. Коковцова, П.Г. Курлова, А.М. Коллонтай, В.В. Шульгина и др. В целом изданные в настоящее время воспоминания отражают точки зрения самого широкого круга политических сил, принимавших участие в революционных событиях 1917 г. Следует обратить внимание также на малоизвестные, но отнюдь не менее важные воспоминания людей, не относившихся к политическим фигурам, тем более фигурам политического Олимпа 1917 г. - княгини Л.Л. Васильчиковой, инженера Э.Б. Кригер-Войновского, генерала Ф.Я. Ростковского. Большое значение имеют впервые полностью изданные в России «История русской революции» Л.Д. Троцкого, «История второй русской революции» П.Н. Милюкова, труды по истории революции С.П. Мельгунова и А.Ф. Керенского. Особенностью этих работ является сочетание исследовательской и мемуарной составляющих.

Активное переиздание мемуаров не прекращается и в последние годы: в 2006-2008 гг. вновь были переизданы работы многих деятелей из названных выше, а также мемуары П.Д. Долгорукого, А.И. Балабановой, Е.К. Брешко-Брешковской, Н.Д. Жевахова, Г.П. Чеботарева, П.Н. Врангеля, К.С. Попова, генерала В.И. Гурко, полковника Б.В. Никитина и др.

Работа с письменными источниками является хотя и необходимым, но не единственным способом реконструкции прошлого. Как тенденцию последних лет следует указать на все возрастающее внимание к визуальным источникам по истории революции 1917 г. - фотографиям, картинам, афишам, плакатам, карикатурам, детским рисункам и т.п. Немалое их количество представлено в книге «1917», изданной в 2007 г. На основании более 30 периодических изданий здесь собраны также печатные материалы, опубликованные в 1917 г. - политические и экономические новости, официальная хроника и происшествия, комментарии и прогнозы, слухи и опровержения, агитация, реклама. Подавляющая часть из них нигде не публиковалась с момента их появления. А.Б. Соколов отмечает, что помещенные в авторский текст изображения все чаще выступают как важная составляющая аргументации историка. Документальная фотография, например, становится одним из важнейших источников написания истории «снизу», позволяет обратиться к жизни «простых» людей, которые оставили после себя мало письменных свидетельств.

Середина 1990-х гг. в историографии Февральской и Октябрьской революций отмечена постановкой научной проблемы «Человек и революция». Возможности кардинального переосмысления революции в рамках этой проблемы был посвящен доклад П.В. Волобуева и В.П. Булдакова «Октябрьская революция: новые подходы к изучению» на XVIII Международном конгрессе исторических наук (сентябрь 1995 г.). Анализ революции с позиций исторической антропологии позволял по-новому взглянуть на хорошо известные события, проследить логику развертывания революционных процессов на уровне социальных низов, изучить мотивы поведения солдат, рабочих, крестьян, средних слоев населения. В этом случае в качестве критической точки 1917 г. выделяется не Октябрь, а Февраль, приведший к падению власти, что для формирования поведения масс, не изживших патерналистских представлений о власти, имело большее значение, чем ее присвоение.

Инициатива разработки этой проблемы исходила от заместителя председателя Научного совета по истории революций В.П. Булдакова, еще с рубежа 1980-90-х гг. энергично отстаивавшего необходимость пересмотра историографических стереотипов о роли народных масс в истории революции. Не оспаривая решающего значения этой роли, он предложил взглянуть на нее с нетрадиционной, а именно неполитической стороны сознания и мотивов поведения «революционных» классов. Результаты своей работы В.П. Булдаков изложил в ряде статей и монографии «Красная смута: Причины и последствия революционного насилия».

Булдаков считает, что обычный взгляд на революцию, вызванную «объективными» предпосылками и «субъективными» факторами в значительной степени мифологизирует ее. При анализе институционных возможностей 1917 г. становится видно, что общая ситуация определялась тем, что происходило не на политическом, а на личностно-бытовом уровне, и следовательно, ключом к событиям 1917 г. в России служит не политическая борьба в верхах, а социальная борьба низов за выживание. Утратив в результате десакрализации императорской власти веру в «свою» власть, они остались наедине со своим историческим опытом, в котором не было места ни парламентаризму, ни правам личности. Это позволяет перенести центр тяжести в анализе революции на ментальность и психологию масс. И тогда вместо мифа о «гегемоне революции» - сознательном, сплоченном, возглавляемом партией большевиков рабочем классе, на арене революции появятся рабочие, которые, как и все, боролись за физическое выживание, стремясь к воссозданию психологически наиболее удобных для себя социально-патерналистских условий, а все их «антибуржуйство» носило декларативный или ситуационно-эмоциональный характер. Вместо мифа об организованной конфискации помещичьих земель крестьянами в 1917-1918 гг., перед глазами исследователя развернется масштабная общинная революция, направляемая общинной психологией, когда под новыми лозунгами традиционная форма крестьянского насилия выплеснулась с соблюдением опять-таки традиционного для крестьян жестокого ритуала (грабеж, поджог, погром имений и т.п.).

Осмысление «человеческих» истоков революции отвечает, в том числе, и на вопрос, почему Февральская революция оказалась столь неожиданной для тех политических сил, на чьи плечи традиционная историография возлагает ее подготовку (вспомним сомнения В.И. Ленина, высказанные за месяц до Февраля, о том, что «старикам»-революционерам, вероятно, не удастся дожить до решающих битв грядущей революции, которая разразится лишь в «ближайшие годы»). Ибо сила, вызвавшая революцию к жизни и определившая ее стремительность, также расположилась в неполитическом измерении. В статье «Имперство и российская революционность» Булдаков пишет: «Не только либеральная, но и консервативная общественность могла сколь угодно ужасаться чудовищно растущей изоляции власти в лице царской четы от жизненных реалий, а народ изумляться слухами «про Распутина и царицу», но падение монархии предопределил многозначительный природный «случай»: снежные заносы на железных дорогах поставили под угрозу продовольственное снабжение. Остальное доделали слухи о том, что правительство поощряет спекулянтов, переросшие в уверенность, что эта власть не способна накормить народ. Вопли «Хлеба!» со стороны голодных работниц сделали то, что не смогли сделать представители левых партий, - привести в движение механизм революции». В монографии «Красная смута: Природа и последствия революционного насилия» историк добавляет к этому еще несколько строк: «Одна «случайность» наложилась на другую. Текстильные фабрики так тесно соседствовали с металлообрабатывающими заводами, что женщины с легкостью увлекли за собой мужчин. Даже те, кто не собирался бастовать, вынужден был выйти на улицу. Масса вылилась в открытое пространство, тут же начав раскалять себя представлениями о злодействах старой власти». Эта зарисовка ярко иллюстрирует нарастание социального психоза масс. Изучить механизм его эскалации - еще одна важная задача историка революции. Для этого необходимо представлять быт, нравы, мораль, стереотипы поведения того времени. Этим вопросам были посвящены научные конференции «Революция и человек: социально-психологический аспект» (ноябрь 1994 г.) и «Революция и человек: быт, нравы, поведение, мораль» (ноябрь 1995 г.). Они нашли свое отражение также в монографиях С.В. Ярова «Пролетарий как политик: Политическая психология рабочих Петрограда в 1917-1923 гг.» и «Горожанин как политик: Революция, военный коммунизм и нэп глазами петроградцев», О.С. Поршневой «Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны» и «Менталитет и социальное поведение рабочих, крестьян и солдат России в период Первой мировой войны (1914 - март 1918 г.)». В этих исследованиях дается целостная картина психологии «народных низов» периода революции: изменение настроений, мыслей, чувств, переживаний, степень политической активности и апатии, проявление нетерпимости, отношение к войне, власти, революции, различным политическим силам.

Февральская революция создала почву для надежд, ожиданий и требований огромного большинства населения России. Несоответствие этих ожиданий возможностям их удовлетворения, самоощущение «временности» представителями «верхов» - людьми, пришедшими к власти в феврале-марте 1917 г. и их поведение показаны в работе И.Л. Архипова «Российская политическая элита в феврале 1917 года: психология надежды и отчаяния». Помимо исторических, авторами всех этих работ были использованы методы других гуманитарных наук: социологии, психологии, этнологии, социально-культурной антропологии, лингвистики, философии.

В 1997 г. исполнилось 80 лет событиям 1917 г. Это был первый юбилей революции после распада СССР. Незадолго до этого не стало академика П.В. Волобуева. Новым председателем Научного совета «История революций в России» стал С.В. Тютюкин. Подводя итоги сделанного историками в 1990-е гг. он отмечал, что за это время произошло разрушение советских схем, но новой целостной концепции событий 1917 г. еще не создано; упал интерес историков к Октябрьской революции, возросло внимание к изучению политических противников большевиков и негативных сторон советской власти.

С середины 1990-х гг. обозначилась тенденция к увеличению количества монографических исследований по истории революции. Серьезным шагом на пути изучения истории социалистических течений небольшевистского толка стали монографии А.А. Смирновой «На тернистом пути к нежеланной власти: Петроградские социалисты в феврале - мае 1917 г.» и «От коалиции к катастрофе: Петроградские социалисты в мае - ноябре 1917 г.», Д.Б. Павлова «Большевистская диктатура против социалистов и анархистов. 1917 - середина 1950-х годов», Г.И. Злоказова «Меньшевистско-эсеровский ВЦИК Советов в 1917 году». Монография Злоказова посвящена истории Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Советов рабочих и солдатских депутатов, избранного на I Всероссийском съезде Советов в июне 1917 г. В работе анализируются основные направления деятельности меньшевистско-эсеровского центра Советов в период июльского политического кризиса, борьбы с корниловщиной, Демократического совещания, приводятся партийный и персональный состав ВЦИК, рассказывается о работе его отделов. Злоказов рассматривал Советы как форму подлинной демократии трудящихся, которые вполне подходили для роли органов государственной власти и управления, однако реализации этого потенциала мешала «верноподданническая проправительственная ориентация» первого ВЦИК. Не стали они таковыми и после прихода к власти большевиков, которые под прикрытием государственной формы советской власти установили однопартийную диктатуру.

Истории Всероссийского демократического совещания, созванного в сентябре 1917 г. для решения вопроса о власти, а также созданного им Временного совета Российской республики - Предпарламента - в историографии традиционно уделяется мало внимания. Этот пробел призваны восполнить сборник «История созыва и деятельности Всероссийского демократического совещания (сентябрь 1917 г.) в контексте развития российского ХХ века», монографии С.Е. Рудневой «Демократическое совещание (сентябрь 1917 г.): История форума» и «Предпарламент: октябрь 1917 г.: опыт исторической реконструкции». В 2002 г. в сборнике документов «Из истории борьбы за власть в 1917 году» впервые в научный оборот были введены ряд документов Демократического совещания, а также материалы Особой следственной комиссии Временного правительства по расследованию июльских событий 1917 г. в Петрограде.

Монография Л.Г. Протасова «Всероссийское Учредительное собрание: История рождения и гибели» стала первым большим обобщающим трудом по истории Учредительного собрания в России, где его история исследуется от зарождения идеи всенародного представительства до его разгона в январе 1918 г. В приложении даны цифровые итоги выборов в разрезе округов и партий.

Революционные события 1917 г. повлекли за собой коренные изменения в положении Русской православной церкви и ее взаимоотношений с государством. Состояние РПЦ накануне и в ходе революции 1917 г. раскрывается в документальных публикациях «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году. (Материалы и архивные документы по истории Русской Православной Церкви)», «Русская православная церковь и Февральская революция», в мемуарах-исследовании последнего протопресвитера русской армии и флота Г. Шавельского «Русская Церковь перед революцией», трехтомном сборнике «Священный Собор Православной Российской Церкви 1917-1918 гг. Обзор деяний». Взаимоотношения православной церкви с Временным правительством, Поместный собор 1917-1918 гг. и восстановление патриаршества, отношение церкви к Октябрьской революции исследуются в монографиях М.А. Бабкина «Духовенство Русской православной церкви и свержение монархии (начало ХХ века - конец 1917 г.)», Е.В. Беляковой «Церковный суд и проблемы церковной жизни. Дискуссии в православной российской церкви начала ХХ века. Поместный собор 1917-1918 гг. и предсоборный период», М.В. Вострышева «Патриарх Тихон», А.Н. Кашеварова «Православная Российская Церковь и Советское государство. (1917-1922)», С.Л. Фирсова «Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х - 1918 гг.)».

На протяжении всего периода новейшей историографии российские историки активно обращаются к изучению политических биографий деятелей революции. В 1993 г. вышел биографический словарь «Политические деятели России. 1917». К настоящему времени появились статьи и крупные монографические исследования о А.И. Гучкове, А.Ф. Керенском, Л.Г. Корнилове, Г.Е. Львове, Ю.О. Мартове, П.Н. Милюкове, Н.В. Некрасове, А.В. Пешехонове, Г.В. Плеханове, М.А. Спиридоновой, Л.Д. Троцком, В.М. Чернове, В.В. Шульгине и др. Был издан ряд новых оригинальных биографий В.И. Ленина, где историки заново проанализировали все основные этапы политической деятельности лидера большевиков, ключевое место в которой по праву занимает 1917 г. К трудам российских историков примыкают переведенные на русский язык работы о Ленине зарубежных исследователей - Э. Каррер д'Анкосс, Р. Пейна, Р. Сервиса, Л. Фишера.

Несомненным достижением современной российской историографии стало появление новейших исследований об особенностях событий 1917 г. в регионах. Таковы труды П.С. Кабытова «Вторая русская революция: Борьба за демократию на Средней Волге в исследования, документах и материалах, 1917-1918 гг.», Н.Н. Кабытовой «Власть и общество в Российской провинции: 1917 год в Поволжье», В.В. Канищева «Русский бунт - бессмысленный и беспощадный: Погромное движение в городах России в 1917-1918 гг.», И.В. Нарского «Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917-1922 гг.», коллективных сборников «Октябрь и гражданская война в Сибири: История. Историография. Источниковедение», «Революция 1917 года и Зауралье: (Поиски и проблемы)».

Среди работ иностранных историков, без обращения к которым ныне невозможно представить изучение революции, необходимо указать на монографии А. Рабиновича «Революция 1917 года в Петрограде: Большевики приходят к власти» и Р. Пайпса «Русская революция». Значительный вклад в новейшую историографию 1917 г. внесли также З. Галили, Э. Кетола, М. Рейман, У. Розенберг, Ц. Хасегава, Л. Хеймсон, А. Уайлдман, А. Улам и др.

90-летие Февральской и Октябрьской революций дало новый импульс дискуссиям в академической среде. В 2007 г. центральными и провинциальными научными и образовательными центрами были проведены научные конференции и круглые столы «Февральская революция 1917 года в российской истории», «Февральская революция в России 1917 г.: история и современность», «Февральская революция 1917 года: уроки истории», «Октябрь 1917 года: взгляд из ХХI века», «90 лет Октябрьской революции. К итогам современной дискуссии», «Россия и революция 1917 г.: опыт истории и теория», «1917 год: революции в России», «Личность и общество в смутные времена России: к 90-летию российских революций 1917 года», «Духовно-нравственные причины и последствия русских революций» и многие другие.

Широкую полемику вызвала републикация в «Российской газете» эссе А.И. Солженицына «Размышления над Февральской революцией». Реакция интеллектуального сообщества на эту небольшую работу известного писателя представляет собой примечательный историографический факт хотя бы уже потому, что «Размышления…», написанные еще в начале 1980-х гг., публиковались в России в 1995 и 1999 гг., однако остались тогда никем не замеченными. Российское общество 1990-х гг. было не готово воспринять антилиберальный пафос «Размышлений…», где безвольная власть Николая II и его правительства, а также открытая антигосударственная деятельность оппозиционной интеллигенции названы основными причинами Февральской революции, приведшей Россию к «полной потере национального самосознания». Тенденции общественно-политической жизни России последних лет наоборот актуализировали идею сильной ответственной власти и стабильного развития государства. В этом смысле «Размышления…» приобрели назидательный смысл, востребованный сегодня и властью, и обществом в России: чтобы Февраль не повторился, власть должна быть сильной и решительной, а оппозиция конструктивной и ответственной. Неслучайно на круглом столе «Февральская революция в России 1917 г.: история и современность» в РГГУ 13 марта 2007 г. заместитель главы Администрации Президента России В.Ю. Сурков акцентировал внимание на том, что развитие демократии должно быть связано с историческим опытом и особенностями России, и не нужно прививать ей чужие идеи, и что критика существующей действительности не должна перерастать в беспринципность и безответственность. Равно как нельзя забывать и о том, что понятие «демократия» включает в себя понятие «власти», т.е. силы и порядка в государстве.

Февральскую революцию, считал Солженицын, многие годы выручает то, что ее «грязный свет» оказался все же «светлей черного злодейства коммунизма». Это как бы автоматически переносит «обвинительный» акцент на Октябрьскую революцию, в то время как именно Февраль трагически изменил судьбу не только России, но и ход мировой истории. «…Если оценивать февральскую атмосферу саму по себе, а не в сравнении с октябрьской, - делал вывод Солженицын, - то надо сказать… она была духовно омерзительна, она с первых часов ввела и озлобление нравов и коллективную диктатуру над независимым мнением (стадо), идеи ее были плоски, а руководители ничтожны». Критические суждения о роли Февральской революции в российской истории прозвучали в год ее юбилея из уст докторов исторических наук В.М. Лаврова, А.Н. Боханова, А.Б. Николаева, В.А. Никонова. По мнению Лаврова, Февральская революция прервала реальную буржуазную революцию с демократической перспективой и стала началом «красной смуты».

Иное мнение сформулировал в статье «Причины крушения демократической республики в России 1917 года» А.Н. Медушевский. Февральская революция, полагает историк, была типичной реакцией общества на традиционализм и отставание политической системы от новых социальных условий и стала мощным рывком в развитии демократии. Она могла иметь успех, если бы сумела обеспечить правовую преемственность власти и создать стабильные рамки для дальнейшего развития политических институтов. Медушевский предложил неоинституциональный подход интерпретации революции, позволяющий, в частности, раскрыть механизмы ошибочных решений Временного правительства, приведших к крушению демократии в России. Для этого автор предложил перевести доктринальные дискуссии о революции на уровень правовых актов, институтов и технологий, позволяющих выявить логику возникновения этих ошибок.

Медушевский считает, что одной из причин нестабильности новой власти стал нерешенный вопрос ее легитимации. Отказавшись от правовой преемственности от дофевральской власти, Временное правительство не осуществило свою легитимацию и в последующий период, так как не подтвердило свои полномочия созывом и решением Конституанты - Учредительного собрания или другого аналога конституирующей власти, например, созыва всех членов четырех составов Государственных дум и провозглашения их Национальным собранием. В результате Временное правительство неизбежно приобретало неустойчивый и нелегитимный характер. К этому добавлялась деструктивная роль самой идеи Учредительного собрания, которая, несмотря на внешнюю видимость возможного объединения политических партий для решения жизненноважных проблем страны, на самом деле не содержала конструктивных механизмов их решения, т.к. правыми и левыми партиями идея Учредительного собрания понималась по-разному. Наивная вера в способность Учредительного собрания консолидировать демократическую республику, считает Медушевский, стала основной причиной отказа от созыва Государственной думы и наделения ее функциями Конституанты, как это предлагал сделать М.В. Родзянко. В результате был упущен шанс добиться консолидации умеренных политических сил, принятия временной конституции и легитимации факта демократической революции.

Не менее важной ошибкой Временного правительства Медушевский считает допущение существования Советов как легитимного источника альтернативной власти и неспособность политических элит Февраля нейтрализовать популистстские элементы, а в случае необходимости и использовать принцип государственной монополии на легитимное насилие, т.е. подавить Советы силой. О необходимости уничтожить внутреннего противника в лице Совета рабочих депутатов говорил, в частности, П.И. Новгородцев на заседании ЦК партии кадетов 11-12 августа 1917 г. С точки зрения Медушевского, функция Советов в русской революции оказалась крайне негативной и выразилась: а.) в дестабилизировали Временного правительства; б.) в противопоставлении съезда Советов Учредительному собранию, предполагаемый созыв которого ускорил большевистский переворот; в.) в легитимации однопартийной диктатуры. В широком смысле Медушевский определяет двоевластие как неустойчивое соотношение сил правового порядка, выступавших за стабильность правовой системы и сил беспорядка. Отсюда, с точки зрения институционального подхода, двоевластие русской революции - это конституционный конфликт между сторонниками и противниками демократической конституции. Исходя их такого понимания двоевластия, Медушевский рассматривает Советы как политическую форму, которую большевики использовали для дестабилизации конституционного строя, как средство мобилизации социальной поддержки, а затем и легализации собственной власти (на II Всероссийском съезде Советов).

В ситуации равновесия между конституционными и антиконституционными силами решающим фактором определения вектора политической системы стала технология государственного переворота, успешно примененная большевиками (массовая мобилизация внепарламентских сил, осуществление «невидимых маневров» - захват стратегических коммуникаций вместо непосредственного штурма институтов власти, легитимация переворота «квазипредставительским институтом «народной демократии»). Особенность такой технологии состоит в возможности ее применения независимо от классового содержания движения, что и определило ее востребованность организаторами различных антипарламентских переворотов ХХ в. Медушевский квалифицирует Октябрьскую революцию как антидемократический государственный переворот - первый в ряду антидемократических переворотов в межвоенной Европе и других регионах мира, приведших к крушению парламентаризма и установлению различных по политической направленности диктаторских режимов.

Сильной стороной институционального подхода является, как отмечает Медушевский, то, что он, в отличие от основных социологических концепций революции, не отрицает возможности управления революционными процессами и регулирования их деструктивного содержания, позволяет отказаться от фаталистического взгляда на события революционного года. Временное правительство могло управлять происходящим в стране, укрепляя демократическую альтернативу в России. Изучение реального опыта его действий на протяжении февраля-октября 1917 г. позволяет отыскать «институциональные ловушки», в которых оказалось Временное правительство, и которые в конечном итоге решили судьбу Февральской революции.

Слабость предложенного Медушевским подхода обнаруживает себя в «инструментальном» понимании государства - как набора учреждений для поддержания порядка и применения силы. Еще в 1993 г., выступая на международном коллоквиуме «1917 год в России: массы, партии, власть» в Санкт-Петербурге, американский историк У. Розенберг подчеркнул, что некоторые общепринятые как в западной, так и в российской историографии понятия о развитии государства в 1917 г. сосредоточены на его слабости: парализующем эффекте двоевластия, которое «незаконно» разрушило «инструментальные» силы государства; вытекающем отсюда бессилии «остановить силы разложения»; и, наконец, «вакууме власти» как политическом основании Октября. Базируясь на этих предпосылках, Октябрьская революция и становится «захватом власти» и «переворотом», поскольку границы государства определяются лишь его официальными учреждениями («государство - это что-то, что можно «удержать» или «захватить»). Однако, как подчеркивает Розенберг, сила или слабость контроля любого конкретного государства за выполнением приказов связана не столько с его политикой, программой и кадрами, сколько с общественными процессами, в которые оно вовлечено. Учреждения государства в ходе революции вовлекались в сложную систему внеинституциональных отношений, без внимания к которым картина революции не может быть написана.

Далеко не все историки связывают с Временным правительством, даже если бы оно удержало ситуацию под контролем, перспективу демократизации страны. Г.А. Герасименко полагает, что демократическая альтернатива в России начала исчерпывать себя уже с начала июня, а в июле 1917 г., когда Временное правительство возглавил А.Ф. Керенский, была перечеркнута окончательно. С этого времени оно стало действовать преимущественно насильственными методами, и пустило по ветру весь накопленный демократический потенциал. С предоставлением Керенскому права самому формировать правительство и созданием Директории народ получил и «персональную диктатуру». Антинародная и репрессивная политика правительства привела к укреплению леворадикального лагеря. «Режим, правивший под флагом демократии, оказался в состоянии войны с собственным народом без шансов на успех», - делал вывод Герасименко.

Еще резче мнение В.Г. Бушуева, считающего, что учет постфевральских реалий свидетельствует: если бы не произошла Октябрьская революция, то верх взяла бы контрреволюция, которая уничтожала бы все демократические движения и «установила жесточайшую диктатуру со всеми прелестями репрессий и террора - возможно, даже пострашнее сталинских».

В вопросе о сущности Октябрьской революции также продолжают сталкиваться прямо противоположные точки зрения. Так, известный историк Ю.Н. Афанасьев в своей новой работе «Трагедия победившего большинства. Размышления об отечественной истории и ее интерпретациях», возвращаясь к определению «Великая Октябрьская социалистическая революция», подчеркнул, что из четырех слов этого названия нет ни одного, которое хотя бы в «малейшем приближении соответствовало их истинному смыслу и содержанию». Выступая на конференции «Октябрь 1917 года: взгляд из ХХI века» 6 ноября 2007 г., М.М. Горинов квалифицировал эти же события именно как Великую Октябрьскую социалистическую революцию: великую, потому что она «положила начало очередному технологическому рывку»; октябрьскую, потому что «совершилась в октябре 1917 г. по старому стилю»; социалистическую, потому что «очистила традиционный автократическо-общинно-артельный уклад русской жизни от язвы капиталистического неравенства».

По мнению другого участника конференции, доктора юридических наук Ю.М. Антоняна, в Октябре 1917 г. власть в стране была захвачена группой преступников, чья мораль, жизненные и идеологические установки резко отличались от того, что было принято в цивилизованном мире. В результате Октябрьской революции на долгие годы было остановлено экономическое развитие общества, растоптана великая культура, начато уничтожение людей, нормой отношений стали ненависть и вражда.

Представления об Октябрьской революции как о случайном событии, «заговоре кучки авантюристов и преступников» не являются новыми. Им столько же лет, сколько лет революции. С новой силой подобные представления стали культивироваться после распада СССР, вызывая как поддержку, так и протесты профессиональных историков. Последние не без оснований видели в этом искажение истории революции в угоду новой конъюнктуре. В пользу этого говорило и то, что случаи перескоков от антикоммунистической к коммунистической апологии Октября в постсоветские годы зафиксированы не были. Разумеется, в науке совершенно приемлема критика ранее высказанных собственных взглядов и научных выводов, памятуя слова В.Г. Белинского, что «только тот не ошибался в истине, кто не искал истину, и только тот не менял своих убеждений, в ком нет потребности и жажды убеждения». Но когда вся процедура подобной критики состоит в простой замене плюсов на минусы, а белого на черное, то перед нами феномен современного «историко-партийного» сочинения. В.П. Булдаков, один из самых резких критиков собственных коллег по цеху, прошедших столь нехитрую трансформацию, характеризует этот феномен так: «Налицо не только полное равнодушие к проблемам методологии (зачем утруждать себя, если есть «единственно верное» - на сей раз антикоммунистическое - учение), но и уникальная в своей непосредственности попытка с ходу снабдить всех исследователей политическими ярлыками (в прошлом это называлось «принципом партийности»). Обращает на себя внимание фактическое игнорирование предпосылок революции, за исключением стремления большевиков к власти (которое увенчалось успехом, конечно же, при «случайном» стечении обстоятельств)… Страсть к цитированию заставляет вспомнить те времена, когда авторы «убеждали» в своей правоте извлечением на белый свет тех или иных ленинских высказываний… Но более всего впечатляет то, что вся послеоктябрьская история России выписана по принципу «после - значит вследствие»: квазимарксистская линеарность воспроизведена с поразительным легкомыслием».

Протест против конъюнктурного искажения истории революции принял и организованные формы. Накануне 90-летия Октябрьской революции появилось заявление «Октябрь для нас, России и всего мира», подписанное семнадцатью учеными центральных научно-образовательных учреждений России. Среди них академик А.И. Воробьев, доктора исторических наук В.Т. Логинов, Р.А. Медведев, З.Л. Серебрякова, Л.Г. Истягин, А.А. Галкин, доктора философских наук Г.А. Багатурия, В.Ж. Келле, Б.Ф. Славин, доктора экономических наук А.В. Бузгалин, М.И. Воейков, А.И. Колганов, известный драматург М.Ф. Шатров и др. Авторы заявления обосновывают глубоко социальный и народный характер Октябрьской революции, который никакими «захватами» и «заговорами» вызвать было нельзя. Ее последствия не были однозначными, поэтому нельзя всю последующую историю изображать в черных тонах. Причина гибели советской модели состоит именно в пренебрежении или отказе от рожденных Октябрем принципов народовластия, интернационализма, справедливости и гуманизма. По мнению авторов заявления, положительные последствия Октябрьской революции очевидны, главное из них - «Октябрь доказал, что иной, более справедливый мир возможен». Предлагая вернуть государственный праздник 7 ноября как день Октябрьской революции (в 1991-2004 гг. 7 ноября отмечалось в России как День согласия и примирения, а с 2005 г. утратило статус государственного праздника), авторы заявления призвали прекратить практику очернения революционного прошлого: «Нельзя забывать, что мы принадлежим к стране, в истории которой есть своя Великая революция. Ею можно и нужно гордиться».

Данное заявление написано учеными леводемократических взглядов. Многие из них в своей научной практике продолжают применять и развивать марксистскую методологию. Следует сказать, что распад Советского Союза, хотя и сильно поколебал ее позиции в академической среде, все же не привел к полной ее дискредитации. Многие известные историки старшего поколения, включая председателя Научного Совета по истории революций в России академика В.П. Волобуева, продолжали применять ее в своих работах. Сильной стороной этих работ является то, что, обладая глубоким теоретическим багажом, их авторы менее склонны к позитивизму, не спешат делать выводы на основе простой регистрации фактов и событий, их труды отмечены высоким уровнем теоретических обобщений и наработок.

Ученые, профессионально сложившиеся либо начавшие свой путь в науку еще в советские годы, продолжают доминировать в историографическом пространстве революции 1917 г. и сегодня. Помимо опыта, перед молодыми исследователями у них есть еще одно преимущество. У них на глазах (или даже при их активном участии) совершались драматичные события рубежа 1980-х - 1990-х гг. - распад СССР и становление новой социально-экономической и политической модели России. Реальные события сыграли в их профессиональной деятельности важную эвристическую функцию, облегчив решение познавательных задач, связанных с историей революции, сделав события 1917 г. ближе и понятнее. И здесь, верно писал В.П. Булдаков, «историк обязан использовать шанс, подаренный ему «его» временем». «Его» время способствует пониманию таких граней истории, перед которыми личное трудолюбие и профессионализм могут оказаться бессильными.

Проиллюстрируем это на конкретном примере. Известный политический деятель конца 1980-х - начала 1990-х гг., профессор-экономист Г.Х. Попов признавался, что никогда бы не понял по-настоящему революцию 1917 г., если бы сам не был активным участником событий 1989-1991 гг. в России: «В 1989-91 годах я видел, как не лидеры и партии организуют события, а напротив, поток событий буквально «несет» лидеров… Видел, как действуют массы, оторвавшиеся от своих повседневных забот и вышедшие на улицы. Видел, что такое толпа, митинги, фанатики… Словом, я видел Историю. И если в конце ХХ века в столице все шло так, как я видел - то что же можно сказать о начале века? В условиях голодающего народа, беспросветной войны, неграмотного в большинстве своем крестьянства, отсутствия всякого опыта превращения оппозиционных партий и лидеров в победителей?.. И призывая на каком-то митинге каждого из тысяч участников сделать сразу всем вместе два шага назад - чтобы уменьшить опасность давки - я подумал: «Господи, как же все было в том, семнадцатом, когда радиоустановок вообще не было…» (Г.Х. Попов. Теория и практика социализма в ХХ веке. М., 2006).

История революции и современность тесно взаимосвязаны и в том случае, когда речь идет об извлечении уроков истории. Не будет ошибкой сказать, что вся новейшая российская историография 1917 г. вне зависимости от взглядов и подходов к революционным событиям, пронизана стремлением найти «чему подражать» или, значительно чаще, «чего избегать», чтобы не повторились события 90-летней давности.

В завершение назовем ряд работ собственно историографического характера, в которых рассматриваются различные аспекты истории изучения революционных событий 1917 г. Это монографии С.В. Малышевой «Временное правительство России. Современная отечественная историография», О.А. Васьковского и А.Т. Тертышного «Феномен диктатуры пролетариата (1917 год в России в оценке историков)», учебное пособие В.Б. Шепелевой «Революциология. Проблема предпосылок революционного процесса 1917 года в России: (по материалам отечественной и зарубежной историографии)», статьи Б.Н. Земцова «Историография революции 1917 г.», В.П. Булдакова «Историографические метаморфозы «красного Октября». Вопросам историографии также посвящена глава «Происхождение революционных мифов и их сегодняшняя судьба» в монографии В.П. Булдакова «Красная смута: Природа и последствия революционного насилия».

Список источников

1917 / Сост. В. Гоникчаберг, А. Мещеряков. - М.: Издательская программа «Интерроса», 2007.

1917: Частные свидетельства о революции в письмах Луначарского и Мартова. - М.: Изд-во Рос. ун-та дружбы народов, 2005.

1917 год: Сборник. К 90-летию Февральской и Октябрьской революций. - М.: Военное изд-во, 2007.

Авксентьев Н. Большевистский переворот // Отечественная история. 1992. № 5.

Александр Иванович Гучков рассказывает - М.: Ред. журн. «Вопросы истории», 1993.

Александр Керенский: любовь и ненависть революции. Дневники, статьи, очерки и воспоминания современников. - Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 1993.

Анархисты. Документы и материалы. 1883-1935 гг. В 2-х томах. Т. 2. 1917-1935 гг. - М.: РОССПЭН, 1999.

Архив новейшей истории России: Т. 7: Журналы заседаний Временного правительства: Март - окт. 1917 года: В 4 т. Т. 1: Март - апрель 1917 года / Сост. Е.Д. Гринько, О.В. Лавинская; Отв. ред. Б.Ф. Додонов. - М.: РОССПЭН, 2001.

Архив новейшей истории России: Т. 8: Журналы заседаний Временного правительства: Март - окт. 1917 года: В 4 т. Т. 2: Май - июнь 1917 года / Сост. Е.Д. Гринько, О.В. Лавинская; Отв. ред. Б.Ф. Додонов. - М.: РОССПЭН, 2002.

Архив новейшей истории России: Т. 9: Журналы заседаний Временного правительства: Март - окт. 1917 года: В 4 т. Т. 3: Июль - август 1917 года / Сост. Е.Д. Гринько; Отв. ред. Б.Ф. Додонов. - М.: РОССПЭН, 2004.

Архив новейшей истории России: Т. 10: Журналы заседаний Временного правительства: Март - окт. 1917 года: В 4 т. Т. 4: Сент. - окт. 1917 года / Сост. Е.Д. Гринько; Отв. ред. Б.Ф. Додонов. - М.: РОССПЭН, 2004.

Архив русской революции. / Изд. Н.И. Гессен. В 22 тт. - М.: Современник, 1991-1993.

Балабанова А. Моя жизнь - борьба. Мемуары русской социалистки. 1897-1938. - М.: Центрополиграф, 2007.

Белоэмигранты о большевиках и пролетарской революции / Ред. Э.А. Наугольных. - Кн. 1. - Пермь: СП «Интер-ОМНИС», МП «Компания «Акварель», 1991.