Социально-ценностный консенсус и разрывы традиции в России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Социально-ценностный консенсус и разрывы традиции в России

Белжеларский Евгений Александрович

политолог, филолог, литературный критик

Чем внимательнее общество относится к своей традиционной этике, тем оно более жизнеспособно.

В России в XVII веке сформировался мощный пласт религиозной этики - социальное христианство Нила Сорского, Ивана Неронова, Аввакума, в котором важную роль играл авторитет духовных лидеров. Но позднее эта религиозная этика была «переправлена» Епифанием Славянецким и его единомышленниками, призванными патриархом Никоном - под эгидой «академизма», авторитета греческой церкви (древнерусская форма экспертократии).

Исследовательница русского Раскола Алла Глинчикова в книге «Раскол или срыв русской реформации?» пишет: «Россия сформировала особый тип теократии - народную теократию. И она должна была развиться в народную же конституционную форму правления. В основе этой формы правления должна была стать народная вера и стратегия социального христианства, а не языческий античный эгоистический принцип, положенный в основу западного либерализма. Трансформация социального христианства должна была пойти по пути замены иерархического типа организации церковного института на народно-демократический» [1, с. 187].

Однако, стараниями Алексея Михайловича, а затем Петра Первого социальное христианство было искусственно заменено на модель внешнего, бюрократического управления со стороны государства. Церковью государство распоряжалось посредством Синода и обер-прокурора. В итоге, в России до конца не сложилась политическая нация, которая невозможна без учета религиозной традиции.

Причина - разрушение социально-ценностного консенсуса. То есть разрыв традиции.

Разумеется, русское общество сопротивлялось перевороту. Взять хотя бы пугачевский бунт. Емельян Пугачев призывает не только скинуть власть дворян, но и вернуться в золотой век крестьянских мечтаний и старой веры. Он жалует новых подданных «древним крестом и молитвою, головами, бородами, вольностью и свободою» [3, с. 94]. Крестьяне должны получить земли, воды, леса и луга, казаки - реку Яик и обширные угодья. Не будет больше податей и пошлин, заводы закроют, прежние преступления простят. Разве это не идеал крестьянской монархии?

Однако разрушение социально-ценностного консенсуса на этом этапе так и не было преодолено.

Между прочим, РПЦ на поместном Соборе 1971 г. признала ошибку, сделанную бывшим патриархом Никоном и царем Алексеем и засвидетельствовала, что бывшие обряды «равно честны и спасительны». А реформы Никона и царя Алексея «не имели ни канонических, ни исторических оснований» [2].

Но и обратный процесс - восстановление социально-ценностного консенсуса - возможен. Вот пример: сближение церковной и крестьянской (земельной) общины, получившее освещение в трудах философов-славянофилов. Это была возможность формирования нового социально-ценностного консенсуса.

Но в 1917-м эта крестьянская ментальность сыграла на руку большевикам, которые использовали коллективистские настроения крестьян. Надежды на земельный «передел» обернулись колхозным рабством и коллективным помещиком в лице государства. Вновь вместо эгалитарно-общинной возобладала элитаристско-бюрократическая модель.

В какой-то мере будет справедливым сказать: «революция» 1917-го года была предопределена церковным Расколом семнадцатого века. Не стоит забывать, что в XIX веке не менее трети России составляли староверы. Это была традиция, убежденная в том, что царство безблагодатно, в храмах тоже нет благодати, соответственно, приход Антихриста уже произошел или вот-вот произойдет.

Им казалось, что кризис 1917 года дает возможность восстановить социально-этический консенсус, преодолеть «исторический разрыв». Поэтому революция - вопреки официальным большевистским агиткам - большинством народа воспринималась как некая репетиция Страшного суда, промежуточный этап в его подготовке. Как только процесс набрал обороты, петербургская императорская Россия была сметена с лица земли.

Поэтому на первом (именно на самом первом) этапе революцию поддержала та традиция русской истории - та самая народная теократия - которая была разгромлена, отторгнута и вытеснена бюрократической империей Алексея Михайловича. Ведь на самом деле движущей силой событий 17-го года был не пролетариат, а вооруженное по случаю войны крестьянство. Историческая травма, память о мучениках-староверах жила в народе и всячески поддерживалась вождями крестьянских восстаний вроде Пугачева, который собирался жаловать подданных «крестом и бородою», то есть возвращать «истинную», старую веру.

Поэтому и грядущая революция в народе воспринималась в апокалиптических тонах - как «момент истины», как суд над обществом. В некоторых социальных слоях жива была убежденность в том, что Россия - последнее христианское царство, которое доживает последние месяцы в ожидании конца света. Эти настроения исповедовала огромная часть русского населения. В некотором смысле не так важно было, белым или красным симпатизировал тот или иной крестьянин: так или иначе он чувствовал, что попал пусть и не на Страшный суд, но на некий суд истории.

В России был период, который хотел казаться по-настоящему светским - петербуржский. Но он не соединился с глубинной религиозностью народа. Петербургско-императорская Россия не соответствовала тому представлению о мире, которое было у староверов и в Древней Руси. Когда романовская империя окончательно отошла от этого образа религиозности, она рухнула. Понятия, связанные с народной теократией и концепцией «Третьего Рима» - это генетика русской истории, и она отторгала петербургский проект и его «синодальную церковь». Два мира - две системы. Один из этих миров должен был уступить. Поэтому Петербург в России не прижился.

Правда, процесс социализации религии благодаря этому периоду петербургской «ложной официальности» хоть и не был полностью остановлен, как в ходе церковной Реформы XVII века, но был серьезно заморожен.

Другой пример, демонстрирующий определенную степень независимости русского общинного христианство от государства - Смутное время. В этот период сложившаяся монархия с переходом власти от отца к сыну, боярская дума, дьяки, приказы, законодательство - все рухнуло. Зато на поверхность русской жизни вышли те слои, которые были до этого придавлены. Это ополчение, военное самоуправление. Когда все стало рушиться, выяснилось, что именно эти люди и есть ядро нации, а никак не дворяне и просветители. Оказалось, что пока эти люди существуют, существует и государство, что наряду с «тиранией» и «бюрократией» есть в России и самоуправление, и пресловутое «гражданское общество». После Смуты эти люди воссоздают государство и... снова уходят в тень. Они вновь ждут своего часа.

В начале ХХ века сквозь привычный покров выморочной петербургской государственности вновь прорастает эта вековая цивилизация христианской общины и народной теократии, которая по-своему понимает мир. И так уж совпало, что этот процесс наложился на рождение в России большевистской партии.

Большевикам неожиданно повезло. Они победили, потому что были поддержаны огромным количеством людей, которые услышали в революционных призывах созвучие своим настроениям. Обнаружив, что большевизм их обманывает, они отошли в сторону. Но дело уже было сделано. А дальше начались расстрелы, лагеря и раскрестьянивание под видом раскулачивания. Началась война города и деревни, которая де факто была столкновением двух начал - народной религиозности и большевистской модернистской империи. Последняя победила, но частично вобрала в себя дух и субстанцию народной религиозности.

Гражданская война на глубинном уровне представляет собой столкновение между Россией народно-религиозной и Россией бюрократической, тиранической, либеральной и коммунистической. Причем, как это ни парадоксально, частями этой «второй России» являлись и романовская империя, и коммунистический проект, хотя на внешнем уровне они и отрицали друг друга. Такова диалектика антитрадиционности. Ленин и Троцкий в некотором смысле стали преемниками патриарха Никона, Алексея Михайловича и Петра I. Крестьяне занимали в этой войне то одну, то другую сторону, иногда обе сразу.

Гражданская война в широком смысле приостановилась лишь со смертью Сталина, когда завершилось несколько циклов классовых и внутрипартийных чисток. При этом процесс социализации религии в атеистическом советском обществе, разумеется, серьезно затормозился, хотя отдельные подвижки, как уже было сказано выше, имели место в 1940-е годы.

В 1990-е и 2000-е возникла парадоксальная ситуация. Хотя было официально провозглашено наступление «религиозной свободы», влияние религии на общественную этику искусственно снижалось в угоду идеологии неолиберализма. Это была свобода в пределах церковной ограды. Изменится ли ситуация, займет ли религия свое историческое место в России, покажет ближайшее будущее.

Литература

консенсус общество раскол помещичий

1. Глинчикова, А. Раскол или срыв «русской Реформации». М. 2008.

2. «Журнал Московской Патриархии 1971 г. №№ 6, 7.

3. Шишков, В.Я. Емельян Пугачев. М. 1998.

Размещено на Allbest.ru