По ту сторону "университетского вопроса": правительственная политика и социальная жизнь российской высшей школы (1900-1917 годы)

В новом уставе был проведен принцип единоначалия ректора и вручения ему дисциплинарной власти в университете (двухлетний срок его полномочий по первоначальному варианту был на первом совещании увеличен вдвое). Такие преимущества ректора относительно Совета было критически оценены в ряде университетских замечаний на проект устава (в частности, в отзыве коллегии Казанского университета) и далее, уже при обсуждении недостатков этого проекта после февраля 1917 года.

Учебный план на медицинском факультете предусматривал пять лет обучения, на восточном -- четыре года, на всех прочих -- три года (ст. 73 окончательного проекта). Такое сокращение курсов, разбитых на основной и специальный отделы, было, несомненно, связано с войной, желанием увеличить выпуск специалистов и сократить число «вечных студентов». Указанные сроки определяли минимальный объем чтения всех необходимых для получения диплома предметов, а не сам срок учебы.

Вместо двух степеней -- магистра и доктора -- была предусмотрена единая ученая степень доктора (необходимая для занятия любой преподавательской должности). Эти пункты (5 и 6) также были встречены в университетской среде неоднозначно; критическим было отношение к этим предложениям и Академии наук.

На место прежней практики назначения экстраординарных профессоров был введен институт доцентуры -- как штатной ступени (в отличие от приват-доцентов, чье существование и полномочия были подтверждены) на пути к полному профессорскому званию. Была ликвидирована вызывавшая множество нареканий гонорарная система оплаты в зависимости от количества слушателей на занятиях, приводившая к разительной диспропорции доходов преподавателей, к примеру, юридического факультета, с одной стороны, и восточного -- с другой.

В качестве слушательниц в университеты были допущены (с разрешения Совета) и женщины, но это был только еще один из первых и очень робких шагов на пути к действительному равноправию в получении высшего образования. 28--30 июня 1915 года, по представлению Игнатьева, Совет министров одобрил прием женщин на физико-математический факультет в Казанском университете, медицинский -- в Томском и Саратовском и на юридический -- в Томском университете.

В целом, весьма позитивной была реакция университетской среды на проект нового устава и общие начинания министра в прессе (особенно показателен, помимо газетных выступлений ряда московских и провинциальных профессоров, также большой очерк ректора Петроградского университета Эрвина Гримма в двух номерах либерально-респектабельного журнала «Русская мысль»).

Одним из главных административных предложений проекта, который начал реализовываться уже по мере его обсуждения, стало создание Совета по делам высших учебных заведений при министре народного просвещения (его курировал, а также чаще всего председательствовал на его заседаниях товарищ министра по делам высшей школы -- Шевяков). В Совет в качестве постоянных членов входили, помимо руководителей Департамента народного просвещения и Отдела промышленных училищ министерства, попечитель Петроградского учебного округа, ректор Петроградского университета, петроградских Технологического и Женского медицинского институтов. Совет создавался для объединения управления всеми институтами ведомства Министерства народного просвещения, а также для предварительного обсуждения нормативных документов и постановлений, регулировавших жизнь высшей школы. Он фактически заменил собой попечителей и, соединяя в себе централизующее и коллегиальное начало, выгодно отличал новый этап министерской политики от индивидуалистского и одновременно авторитарно-бюрократического стиля Шварца и особенно Кассо. Положение о Совете было утверждено Николаем II 22 марта 1916 года, и до конца этого года целый ряд его заседаний был посвящен насущным вопросам университетской жизни. Прежде всего, это был крайне важный в условиях войны вопрос об открытии новых университетов, а значит, и о подготовке столь нужных для фронта и народного хозяйства специалистов: врачей, химиков, ветеринаров и др. В России война особенно болезненно подчеркнула нехватку специалистов с высшим образованием и педагогов для растущей сети средних школ (именно Игнатьев впервые поставил вопрос о всеобщем неполном среднем образовании как о практической цели правительственной политики). Наряду со специальными высшими учебными заведениями только открытие новых университетов и расширение прежних могли помочь разрешению этих задач. Из организационных проектов периода войны стоит отметить инициативу по созданию специального химического отделения при физико-математических факультетах (в Петрограде и Харькове), а также безуспешные попытки открытия медицинского факультета в составе Петроградского университета -- вплоть до осени 1917 года

12 июля 1916 года в Совете министров был положительно рассмотрен вопрос об открытии новых учебных заведений, на основе подробного представления (21 июня 1916 года) и всеподданнейшего доклада (13 июня 1916 года) Игнатьева по этому вопросу, одобренного Николаем II. Следует особо отметить, что при всем внешне абсолютно лояльном характере планы Игнатьева фактически отменяли и пересматривали указания императора о достаточном количестве уже существовавших университетов (2 апреля 1912 года), и даже непосредственную резолюцию Николая II о желательности открытия новых учебных заведений, по примеру Англии, в менее крупных городах (30 июня 1916 года). Совершенно очевидно, что император руководствовался при этом политическими соображениями стабильности режима, для которого студенты были опасным революционным элементом. Игнатьев и его сотрудники, исходя из действительных потребностей воюющей страны, предлагали дополнить историко-филологическим и физико-математическим факультетами Саратовский и Томский университеты (до этого в Саратове действовал только медицинский, а в Томске -- только юридический факультет). Также предполагалось при полном содействии городских муниципалитетов открыть в полном комплекте факультетов два новых университета: в Ростове-на-Дону на основе эвакуированного Варшавского и в Перми (вначале как отделение Петроградского университета). Вопреки резолюции Николая II это были довольно крупные центры Прикавказского и Урало-Вятского регионов, весьма нуждавшихся в подготовке квалифицированных местных кадров. И в том и другом университете студенчество по социальному составу (по числу выходцев из мещан и т.д.) весьма отличалось в демократическую сторону от студенчества столичных университетов; социальное самосознание младших преподавателей также было нетождественно установкам профессорской коллегии. Если в 1910--1913 годах частные пожертвования направлялись предпринимателями главным образом на специальную высшую школу (высшие коммерческие училища, политехникумы) -- раз университетское строительство было заморожено, то после 1915 года они вновь становятся необходимыми для поддержки возникающих университетов.

Вновь, как и в 1906--1907 годах для Варшавы и Саратова, непосредственным толчком для утверждения новых университетов была чрезвычайна эвакуационная необходимость -- в июне 1915 года из Варшавы крайне спешно (без библиотеки, приборов и части имущества) был эвакуирован университет, и местом его размещения стал Ростов-на-Дону; земские деятели этого богатейшего региона ставили вопрос об открытии университета еще с начала 1910-х годов, когда активно дебатировался вопрос о расположении будущего вуза в Ростове или Нахичевани. Уже 10 ноября 1915 года университет начал занятия на новом месте; ректором университета вплоть до Гражданской войны оставался избранный еще в Варшаве филолог-классик Сергей Иванович Вехов (1857--1921?). В 1916 году из двух тысяч его студентов примерно половина прибыла из Варшавы, остальные записались в новый университет к концу 1915 года. При содействии ученых университета в городе были открыты Высшие женские курсы и Ростовский женский медицинский институт. Университет продолжал именоваться Императорским Варшавским до 5 мая 1917 года, когда распоряжением Временного правительства он был фактически переименован в Донской университет.

Пермский университет готовился как филиал для возможной эвакуации университета Петроградского; тем более, что подобный прецедент был налицо: с осени 1915-го по конец 1916 года в Саратов были частично эвакуированы персонал и студенты Киевского университета. Давние прошения, инициативы региональных и городских самоуправлений и меценатов, которые ранее годами откладывались во имя экономии государственных средств и из-за политических соображений, наконец-то получили возможность реализации -- в условиях войны и необходимости привлекать к образовательной политике и местные силы. П.Н. Игнатьев командировал профессора Юрьевского университета астронома К.Д. Покровского (1868--1944) в Екатеринбург, Уфу и Пермь для выяснения возможности размещения университета. Вместе с ним прибыл и вице-директор департамента народного просвещения Н.О. Палечек, который также имел поручение изучить вопрос об открытии новых факультетов в Томском и Саратовском университетах и выработать общий план по созданию нового, Пермского университета. Особенно важным было знакомство Палечека с местным крупным меценатом, владельцем пароходной компании Николаем Васильевичем Мешковым (1851--1933), которого иногда называли уральским Саввой Морозовым за широкую поддержку местных культурных инициатив и левые политические симпатии. Почетный гражданин Перми с 1914 года, Мешков был горячим сторонником университетского строительства в губернском городе (и предоставлял университету полмиллиона рублей, если университет действительно останется в Перми). Земство и город постановили учредить при новом университете несколько именных стипендий: имени Шевякова, Гримма, Покровского, Мешкова, а также матери Мешкова и председателя пермской управы Калугина. Мешков подарил университету большой дом просветительных учреждений имени Е.И. Мешковой с дополнительными постройками, где разместились химическая лаборатория, минералогический, геологический и физический кабинеты. Мешков закупил для библиотеки ценные собрания книг известных ученых, а также часть коллекции для университетского музея археологии и изящных искусств. Дополнительно он пожертвовал 5 тыс. руб. на научные экскурсии для исследования Урала, в результате которых ученые собрали богатый фольклорный, этнографический и археологический материал. Открытие университета состоялось в октябре 1916 года, на нем присутствовали товарищ министра народного просвещения В.Т. Шевяков, ректор Петроградского университета Э.Д. Гримм, председатели земств и городов Приуралья и губернаторы; праздник открытия продолжался в городе три дня (в честь его улицы были иллюминированы). При задуманном количестве в 700 студентов и классической четырехфакультетной структуре университет к 1 января насчитывал 562 студента; а 1917 год в связи с трудностями жизни остальных университетов дал резкий прирост численности: к концу 1917 года на двух курсах обучалось уже 1430 человек.

Следующими центрами дальнейшего университетского строительства (записка Н. Палечека о ближайших задачах Министерства народного просвещения в области высшего образования от февраля 1915 года) были намечены Тифлис в Закавказье, Иркутск в Восточной Сибири и Ташкент в Средней Азии. Показательно, что это все были территории не европейской части страны, где потребность в университетах была весьма высока и местные гимназии вместе с реальными училищами обеспечивали достаточное количество абитуриентов. Списки городов -- кандидатов на открытие университетов рассматривались также особым совещанием при министре просвещения в конце апреля -- мае 1915 года (с участием попечителей, ректоров университетов и ряда профессоров). Затем практические мероприятия по открытию Пермского университета перешли в ведение упомянутого ранее Совета по делам высших учебных заведений. Во второй половине 1916 года главными его заботами были вопросы комплектования студентами существовавших российских университетов, меры помощи медицинских факультетов для нужд фронта и дополнительное финансирование университетов в связи с резким вздорожанием жизни.

С начала 1916/17 учебного года в связи с увеличением числа студентов центральных университетов, особенно Петроградского, решено было записывать на первый курс университетов только абитуриентов из соответствовавших учебных округов (то есть вернуться к практике 1902--1906 годов). Процентная норма приема лиц иудейского вероисповедания также была распространена с лета 1916 года не только на государственные, но и на общественные и частные вузы. Ведь именно туда устремился основной поток евреев, имевших до войны возможность получать высшее образование за границей, преимущественно в Германии. Это особенно болезненно сказалось на работе такого крупного центра, как Психоневрологический институт в Петрограде (деятельность негосударственной высшей школы, в том числе Московского народного университета им. А.Л. Шанявского, регулировалась законом от 1 июля 1914 года «О частных учебных заведениях, классах и курсах Министерства народного просвещения, не пользующихся правами правительственных учебных заведений»). Материальное положение учебного персонала хотя и было несколько поправлено новым законом об улучшении материального положения преподавателей от 3 июля 1916 года, но инфляция быстро сводила на нет эти прибавки, а новый проектируемый штат (в приложении к игнатьевскому проекту устава) с повышенными преподавательскими ставками так и не вошел в действие. Помимо вздорожания жизни, новых репрессивных мер в связи с ростом студенческого движения в 1915--1916 годы, особенно чувствительными для студенческого корпуса были мобилизации, проводимые Военным министерством (после отмены отсрочек для студентов университета постановлением Совета министров от 30 сентября 1914 года).

Реформаторские устремления Игнатьева в условиях перманентного кризиса «верхов» с нарастанием тенденции к прямому «охранительству» самодержавных устоев в конце концов привели к его отставке в декабре 1916 года. Ориентация Игнатьева на широкую связь с думскими кругами, свобода от борьбы университетских партий позволили ему реализовать за два года пребывания во главе министерства практически весь возможный либерально-реформаторский потенциал исполнительной власти, неизменно присущий ей в качестве дополнения к ее основной, охранительно-административной функции. Занявший место Игнатьева бывший харьковский профессор-медик, консервативный попечитель Петроградского учебного округа Николай Кульчицкий ничем заметным за два оставшихся царскому режиму месяца себя не проявил.

Первым министром просвещения Временного правительства стал бывший ректор Московского университета, уволенный Кассо в 1911 году, экономист и правовед Александр Мануйлов, член руководства кадетской партии и председатель Экономического совета Всероссийского совета городов с 1914 года. Мануйлов решительно поддержал программу автономизации высшей школы. Его циркуляром от 15 апреля 1917 года факультетам была предоставлена возможность самостоятельно определять порядок замещения вакантных должностей, без последующего утверждения министерством.

Главным центром разработки новых мер по управлению университетами стала созданная по инициативе депутата Госдумы, либерального профессора-зоолога Михаила Новикова Комиссия по реформе высших учебных заведений, начавшая заседать под его председательством с 21 марта 1917 года (ее членами были Вернадский, непременный секретарь Академии Ольденбург, ректор университета Гримм, историк Гревс и другие профессора). Всего до октября 1917 года прошло 40 заседаний этой комиссии. Фактически, она приняла на себя в сильно расширенном виде все полномочия Совета по делам высших учебных заведений 1916 года. С августа в ее заседаниях участвовали также несколько представителей возрожденного Академического союза -- профессиональной организации ученых и преподавателей, созданной во время революции 1905--1907 годов. Одним из самых острых среди обсуждаемых был вопрос о месте студентов в управлении высшими учебными заведениями (общесоциальные права студентов были закреплены законом от 24 июня 1917 года). Здесь сказывалось скрытое противостояние «старших» радикальным стремлением студенчества к «прямой демократии», а также желание профессоров сохранить свои полномочия в учебных делах и только что обретенную решающую роль в жизни университета. Сохранившиеся протоколы отражают, в частности, позицию Вернадского (с августа -- товарища министра просвещения по высшей школе и научным учреждениям), признавшего необходимость компромисса в этом вопросе. Он, в частности, указал на связь движения студентов за представительство С советов рабочих и солдатских депутатов.

Радикально демократические и эгалитарные устремления созданного в конце апреля 1917 года для поддержки реформ снизу Государственного комитета по народному образованию резко разошлись с осторожной позицией Мануйлова и министерских чиновников, которые следовали за переменами политических событий и не желали скоропалительных и неподготовленных преобразований в своей сфере. Сотрудничество с этим представительным общественным органом было налажено лишь при следующих министрах -- Сергее Ольденбурге с июля по сентябрь 1917 года и профессоре-медике, уволенном Кассо с поста директора Женского медицинского института, общественном деятеле Сергее Салазкине, занимавшем это пост всего месяц, с 25 сентября по 25 октября 1917 года.

В основном, решения Комиссии по реформе высших учебных заведений продолжали и закрепляли инициативы времен Игнатьева: введение должности доцентов в университетах, создание дополнительных факультетов в университетах Саратова и Томска, учреждение Пермского университета как самостоятельного, образование Донского университета на базе Варшавского, обсуждение планов университета в Тифлисе и Ташкенте.

Университеты получили также право самостоятельно устанавливать свою структуру, в том числе и отрывать новые факультеты. В сентябре 1917 года по инициативе Вернадского в связи с некомплектом кафедр в университетах было разрешено замещать вакансии, не требуя необходимых по прежнему уставу степеней (ранее подобная льгота действовала только для самого географически отдаленного Томского университета). Представленные на обсуждение Комиссии по реформе высших учебных заведений 24 октября 1917 года обширные записки Н. Палечека рисовали весьма многоплановые перспективы строительства сети университетов (свои предложения он обосновывал как экономическими соображениями, так и статистическими выкладками состояния средней школы в регионах). При этом речь шла уже не только о чисто научном назначении университета, но и об университетах нового типа, со значительной поддержкой со стороны местного самоуправления и наличием в их составе политехнического, промышленно-технологического или иного «прикладного» факультета. Подобные запросы городские представительства делали относительно планируемых университетов уже с 1906--1907 годов, а деятели технического образования еще в конце XIX века предлагали открывать при университетах специальные факультеты (инженерного профиля -- химические, электротехнические и т.д.).

Нужно подчеркнуть, что в 1917 году вообще главная роль в учреждении университетов все более переходит от центра к местным городским самоуправлениям и инициативным комитетам общественности, а власть выступает скорее регистрирующей и контрольной, а не исходной и всеорганизующей, как раньше, инстанцией. Еще в самом конце 1916 года городские думы Самары, Ярославля и Иркутска ходатайствовали перед верховной властью об учреждении в этих городах университетов (и обращались к местной общественности с призывом к сбору средств; специальную записку по поводу преобразования Демидовского лицея подали в городскую думу его профессора во главе с директором В.Г. Щегловым). В Самаре по инициативе секретаря губернской земской управы кадета Александра Константиновича Клафтона (1871--1920) и ряда других деятелей в 1909 году создается «Общество содействия открытию высшего учебного заведения в Самаре»; тогда же губернское земское собрание заказывает Петербургской педагогической академии проект устава и смету Высших женских педагогических курсов в Самаре. В 1913 году был открыт Высший женский педагогический институт в память 19 февраля 1861 года. В 1916-м городская дума выделила под постройку будущего университета нужное количество земли (еще в 1914 году было решено открыть в городе двухфакультетный политехникум). В 1917 году начался первый учебный год нового педагогического института в Самаре с четырехлетним сроком обучения. Его основу составили Самарский земский женский педагогический институт, преобразованный в смешанный, куда было разрешено принимать и мужчин (он был слит с Виленским учительским институтом, эвакуированным в Самару). Директором (ректором) института стал петроградский профессор, магистр философии А.П. Нечаев, один из видных деятелей Лиги образования, один из инициаторов развития экспериментальной психологии и теоретической педагогики в России. На совещании представителей волостных земских собраний Самарского уезда в ноябре 1917 года академик В.Н. Перетц (декан историко-филологического факультета пединститута), профессора А.В. Багрий, А.П. Нечаев и другие участники высказываются за преобразование педагогического института в университет. Нечаев станет потом и первым ректором Самарского университета, открытого Комитетом Учредительного собрания весной 1918 года.

В декабре 1916 года городское общественное самоуправление Владивостока ставит вопрос о создании в городе Приамурского университета -- основой для него должны были стать и открытый в 1899 году по инициативе Витте Восточный институт, и ресурсы местных научных и просветительных обществ. Аргументы и доводы в пользу нового университета были обобщены в специальной записке. После 1918 года при Восточном институте, который потерял имперскую геополитическую направленность и окончательно превратился в главный региональный вуз, открываются новые факультеты (историко-филологический) на правах частной школы, и лишь после свержения Колчака, во времена буферной Дальневосточной республики, 17 апреля 1920 года, Временное правительство Приморской областной земской управы издало постановление об открытии во Владивостоке Государственного Дальневосточного университета.

В Иркутске еще в 1912 году городское культурно-просветительное общество образовало комиссию по вопросу об открытии вуза, которая ходатайствовала об этом перед правительством. Начали собираться средства, пожертвования частных лиц, комплектоваться будущая библиотека. В 1916 году городской голова И.М. Бобровский заручился поддержкой Игнатьева в проекте открытия университета в 1919 году к 25-летию царствования Николая II. Созданная 5 июля 1916 года специальная университетская комиссия ходатайствовала об открытии университета в составе медицинского и юридического факультетов. В начале сентября 1917 года местная пресса сообщила о телеграмме министра просвещения Временного правительства С.Ф. Ольденбурга известному ученому-востоковеду и активисту регионального движения Г.Н. Потанину о том, что «университет в Иркутске намечен -- срочно разрабатывается законопроект»; в город была направлена комиссия под руководством ректора Петроградского университета Д.Д. Гримма, который на месте должен был удостовериться в возможности открытия университета. Ненадолго установившаяся советская власть выделила университету здание -- помещение бывшего женского педагогического института, но окончательно университет был открыт при антибольшевистском демократическом правительстве 27 октября 1918 года. Местное временное правительство выделило на открытие университета лишь 200 тыс. руб., тогда как городская дума -- полтора миллиона, и именно она была инициатором его открытия, несмотря на все перемены властей (к концу 1918 года в университете обучалось более 600 студентов). Его ректором стал Моисей Матвеевич Рубинштейн (1878--1953), приват-доцент Московского университета и уроженец региона -- как и Нечаев в Самаре, один из проводников новой педагогики и психологии в образовательном процессе.

На других имперских окраинах вопрос об учреждении университетов также поднимается местной общественностью; еще в 1911--1912 годах эта проблема рассматривался вполне серьезно в Закавказье -- и на страницах печати и на уровне служебных записок -- для Тифлисского университета (в 1918 году там будут параллельно созданы Закавказский университет, который затем перебазируется в Баку, и Тифлисский университет -- как национальный грузинский вуз). Хотя вопрос об украинских кафедрах в Киевском университете и был решен Временным правительством положительно, но консервативно настроенный профессорский Совет университета категорически выступал и против Центральной рады, и против возрастающих автономистских устремлений местной украинской общественности. В итоге занятия в Университете св. Владимира с весны 1917 года практически прекратились, а в начале октября 1917 года началось преподавание в Украинском народном университете на национальном языке (как и Харьковский, он был запланирован еще в конце 1916 года); и в следующем году оба вуза действовали параллельно. В Ташкенте базой для открытия будущего университета стал учрежденный в 1918 году Туркестанский Восточный институт, основу для которого создала деятельность научных и просветительских обществ дореволюционного периода. В 1917 году активно продолжались хлопоты по закреплению и открытию университета в Воронеже -- на основе штата и оборудования эвакуированного Юрьевского университета.

Наконец, осенью 1917 года перед Комиссией Новикова был поставлен вопрос об организации университета в Крыму. Соответствующее решение было принято губернским земством в Симферополе 31 августа 1916 года, но отсутствие здания и смены властей затормозили осуществление разработанного проекта; подготовленный законопроект поддержали и подписали около 30 членов Государственного совета: князь Е. Трубецкой, граф А. Толстой, академики В. Вернадский и С. Ольденбург и др. Докладчиком в губернской думе и автором документа был Соломон Самойлович Крым (1867--1936) -- ученый-агроном, предприниматель и благотворитель, член Государственного совета от Таврической губернии, депутат Государственной думы Российской империи I и IV созывов). Сперва, осенью 1917 года, шли переговоры об эвакуации в Ялту (в помещения бывшей резиденции Николая II в Ливадии) физико-математического факультета Петроградского университета, а затем -- об открытии там филиала Киевского университета. Первые занятия в Ялте (там было создано Общество организации высшей школы) начались уже в мае 1918 года силами профессоров; в духе новых веяний в университете действовал и агрономический факультет. Губернское земское собрание, где С.С. Крым был одним из бесспорных лидеров, утвердило Попечительный совет университета в составе председателя губернской земской управы, городского головы Симферополя и представителей от восьми уездных земств. 14 октября 1918 года в Дворянском театре Симферополя состоялось торжественное открытие университета.

Октябрьские события 1917 года большинство университетских преподавателей встретили враждебно. В Петрограде Совет университета присоединился к протестам Академии наук и прочих ведущих научных и образовательных учреждений города по поводу захвата власти большевиками. Забастовки служащих Министерства просвещения (во главе с товарищем министра и видной деятельницей партии кадетов графиней Софьей Паниной) и попытки бойкота новой власти университетскими кругами в последние месяцы 1917 года не возымели действия в условиях системного политического и экономического кризиса. 20 ноября 1917 года декретом Совета народных комиссаров Государственный комитет по народному образованию, не поддержавший переворот, был распущен. Вскоре после II съезда Советов начали работать новый Наркомат просвещения во главе с А.В. Луначарским и Государственная комиссия по просвещению, но глава отдела автономных высших учебных заведений в этих инстанциях -- большевик И. Егоров (студент историко-филологического факультета Петербургского университета в начале 1910-х годов) -- фактически не стал, да и не мог вмешиваться в конкретные дела высшей школы. Только после решений III съезда Советов (январь 1918 года) началась подготовка реальных шагов по преобразованию высшей школы. Осуществленные советским правительством и Наркомпросом радикальные мероприятия, касавшиеся максимального упрощения правил приема, полного уравнивания в правах всех преподавателей высшей школы и ликвидации ученых степеней, пройдут уже летом--осенью 1918 года (параллельно с двумя широкими совещаниями по реформе высшей школы).

Тем самым, новой властью были не только развиты и превзойдены, но и во многом переиначены и даже искажены важные реформаторские попытки 1914--1917 годов. Из-за решающих политических перемен февраля, а затем и октября 1917 года инициативы военного времени по демократизации высшего образования, расширению его географической сети и росту взаимодействия с хозяйственной и социальной жизнью страны были реализованы уже в принципиально иных политических и социальных условиях.

В недавних спорах о роли и природе университетов в современном российском обществе отмечалось, что этот институт даже самыми ретроградными противниками всего модернистского и импортированного с Запада воспринимается как органический и вполне укоренившийся на отечественной почве -- в отличие от парламентской традиции, демократии, либерализма и т.д. И дело здесь не в особой приспособляемости, «хамелеонстве» университетской идеи -- скорее всего, сам университет оказывается чувствителен к вызовам времени, поскольку сам является средой формирования этих вызовов. При внешней неизменности этот институт меняет свое содержание, не будучи учреждением сугубо образовательным или исключительно исследовательским; и похожая перемена случилась с российскими университетами между 1899 и 1917 годами, при внешне сохраняющихся юридических или штатных рамках. Более подробное рассмотрение истории отечественных университетов сквозь призму социальной истории и в русле правительственной политики позволяет увидеть, каким разным содержанием наполнялись категории «автономии», «демократизации», «расширения сети» применительно к разным периодам истории первых десятилетий ХХ века в императорской России. Как раз в этой сфере общий тезис об этатизации российского общества подлежит корректировке в силу тех глубоких изменений, которые претерпел мир университетов в силу его диверсификации и вызова со стороны специальной школы (политехникумы, высшие коммерческие училища и т.д.) и частных или общественных вузов после 1905 года. На смену сословным представлениям или идеологемам о единстве корпорации (революционного студенчества или независимых профессоров) после революционного перелома приходит осознание кризиса прежних идей и понимание реальной социальной и культурной дифференциации модернизирующегося общества. В противовес немецким мандаринам представления о политической конкуренции и социальной гетерогенности получают признание в кругу российской интеллектуальной элиты (Е.Н. Трубецкой, интеллектуальный круг Рябушинского и т.д.). На место противостояния власти приходит возможность работы в так называемом «третьем секторе» и использования государства или низовых начинаний как важного ресурса. В условиях блокировки свободного развития университетской системы интеллектуальные и организационные ресурсы вкладываются университетскими преподавателями во все усложняющиеся программы альтернативного высшего образования (в рамках Лиги образования, подготовки учителей), движения народных университетов и т.д.

Обращение к городскому контексту позволяет более трезво взглянуть и на роль студенчества, которому традиционная политическая историография приписывает слишком большое значение, чуть ли не решающее в делах высшей школы. Если в начале ХХ века университетская политика почти всецело определялась правительственными инициативами (и студенческим сопротивлением), то к 1917 году все более заметную роль в движении университетской системы начинает играть общественное мнение, либеральное меньшинство в Государственной думе и Государственном совете и, наконец, местная городская общественность, так или иначе связанная с университетом. Из трех основных форм связи с общегосударственной политической и местной жизнью (региональная политика общероссийских партий и самоуправлений, выборы в Думу по куриям и пресса) университет выступал во всех трех, поставляя в них и людей, и идеи. Но самое проблематичное в том, что это практически не касалось жизни широких городских масс и крестьянства. Если даже прибавить к этим формам клубы, ассоциации и просветительные начинания (вслед за Л. Хефнером), все равно эти новые формы социальности охватывали не более 5% городских жителей. Более базисные экономические условия и ситуация кризиса в ходе затягивающейся войны показали, что и университетские круги, и буржуазия не способны создавать принципы общенационального политического консенсуса, обеспечивать интеллектуальную гегемонию (Грамши). Для социальной интеграции российского общества тонкой университетской «пленки», да к тому же постоянно сдерживаемой в росте из-за потенциального покушения на прерогативы Старого порядка, оказалось явно недостаточно.

Общественная мобилизация 1914--1917 годов позволила городским сообществам и университетским корпорациям воплотить свои устремления и желания в плане модернизации и укрепления российской образовательной системы. Еще до падения царского режима реформаторские планы Игнатьева распространили принцип всеобщности обучения до демократизации университетов и их внутренней структуры (прагматизация образования, права студентов, младших преподавателей). Прежние сословные перегородки между разными типами средних школ и высших учебных заведений были сломаны. Новые городские университеты, более демократичные по социальному составу, чем университеты классические, не только привлекали местную образованную публику, но и обеспечивали на новосозданных кафедрах замечательные условия реализации тем молодым приват-доцентам, которые вынуждены были долгие годы оставаться в тени патрона-профессора. Историки Николай Оттокар, Георгий Вернадский и Борис Греков в Перми (и последние два также в Симферополе), психолог Александр Нечаев в Самаре, философ Семен Франк, литературовед Виктор Жирмунский и историк Сергей Чернов в Саратове, философ Сергей Гессен в Томске, педагог Моисей Рубинштейн, филолог Константин Азадовский, историк Петр Любомиров в Иркутске -- вот только немногие имена блестящих гуманитариев, которые начали весьма ярко проявлять себя за какие-то два-три года в этих новых университетах. Наличие меценатов-«толкачей» (вроде Мешкова в Перми, Макушина в Томске, Леденцова и семьи Шанявского в Москве, С.С. Крыма в Симферополе) тоже оказывается одним из гарантий успешности дела. Несмотря на хаос и бедствия Гражданской войны, при каком бы правительстве -- красных или белых -- ни реализовывались начинания городских деятелей и стремящейся к институциализации новой университетской генерации, этот импульс для российских регионов и российской науки в целом оказался устойчивым и важным в годы нэпа и даже в 1930-е, потому что аккумулировал в себе запросы и потенциал дореволюционного двадцатилетнего подспудного развития.

Размещено на Allbest.ru