Идеология российского государственного национализма второй половины XIX – начала XX вв. (историографический аспект)

В советский период вплоть до 60-х гг. проблема политической принадлежности Каткова практически не рассматривалась. Образ Каткова подавался без нюансов как однозначно реакционный. Личности Каткова начинают уделять больше внимания в связи с более активной разработкой темы общественной жизни России второй половины XIX в., что было обусловлено как прошедшим столетним юбилеем «первой революционной ситуации», так и общественно-политической атмосферой «оттепели», вызвавшей обращение к реформам 1860-х гг. В этой связи ряд историков обращались к теме раннего периода «Русского вестника», признавая за ним либерализм, который характеризовался в русле ряда либеральных дореволюционных авторов как вынужденный, вызванный духом эпохи. Тогда же для характеристики позиции Каткова начала 1860-х гг. впервые в советской историографии применяется термин, употреблявшийся и самим публицистом, - «консервативный либерализм» Пустовойт П. Г. Роман Тургенева «Отцы и дети» и идейная борьба 60-х гг. XIX века. М., 1965. С. 40..

Вплоть до 70-х гг. оставались в тени вопросы о национализме Каткова и государственной составляющей его взглядов. В сталинский период это во многом было связано с нежеланием возможного обнажения проблемы противоречия официальной интернациональной пропаганды и реально проводившейся политики государственного национализма в процессе строительства Советского государства. Отечественная историография ограничивалась констатацией национализма Каткова, подававшегося в резко негативном контексте, с повторением эпитетов В. И. Ленина «шовинизм» и «бешеное черносотенство». В то же время позиция Каткова, особенно в последнее десятилетие его жизни, когда он, по определению советских историков, высказывал наиболее реакционные взгляды, совпадала с реальной политикой Советского правительства, требовавшего от общества подчинения всех интересов в первую очередь государственным задачам. В период определенной либерализации советского строя в конце 50-х - начале 60-х гг. тема государственных интересов и во взглядах Каткова, и как таковых в целом в российской истории не могла быть востребованной по определению, что вытекает из сути самой либеральной идеологии, воспринимающей государство не как цель, а как средство для достижения определенных условий жизни общества.

В 1970-е гг. в отечественной историографии после изучения периода либеральных реформ произошел органический переход к более глубокому анализу периода контрреформ и, соответственно, взглядов представителей так называемого реакционного лагеря. В этот период Катков предстает более сложной личностью, в эволюции его взглядов выделяется ряд этапов, обусловленных событиями общественно-политической жизни России. Если суммировать мнения ученых, то можно указать 1848, 1863, 1881 гг. как основные вехи изменения взглядов Каткова в сторону все более консервативных. «Правение» публициста представлялось рядом историков органично вписывающимся в общую тенденцию пореформенного периода, которая, в соответствии с представлениями В. И. Ленина, заключалась в переходе многих деятелей либерального лагеря на консервативные позиции из страха перед революцией. В этой связи показательно название монографии В. А. Китаева - «От фронды к охранительству». Он же вводит по отношению к позиции Каткова начала 1860-х гг. термин «охранительный либерализм».

В 70-е гг. появляются и более детальные исследования, касающиеся позиции Каткова по национальному вопросу. В частности, и В. А. Китаев, и В. А. Твардовская, развивая тезис дореволюционных авторов о подчиненности национальной позиции Каткова государственным интересам, увидели за национализмом Каткова желание выдвинуть идею, способную объединить и сплотить общество. Заслуга данных авторов состоит в том, что, находясь в жестких идеологических рамках, они сумели показать в выдвигаемых Катковым национальных идеях объективно необходимое государству объединительное начало, как он его понимал.

В постперестроечный период осознание кризисности ситуации и переход к более взвешенному реформированию, нацеленному в первую очередь на борьбу с дестабилизацией общественной жизни, привели к всплеску в отечественной истории интереса к общественным мыслителям-государственникам, в том числе и к Каткову. В целом картина оценок политической принадлежности Каткова и этапов его эволюции предстает в период 1990-х гг. довольно пестрой. Однако в ней можно выделить несколько линий, которые по сути продолжают традиции, заложенные как дореволюционной, так и советской историографией. Эти линии в большой степени обусловлены политическими пристрастиями самих авторов, одна часть которых продолжает дореволюционную консервативную традицию, отказываясь от помещения Каткова в поле «либерализм - консерватизм» и предпочитая трактовать его позицию через другие понятия, такие как «государственник», «охранитель», «выразитель национальных интересов».

Продолжатели либеральной дореволюционной и ранней советской традиции также отказывают Каткову в принадлежности к какому-либо конкретному политическому направлению, но по иным мотивам. Они полагают, что Катковым на протяжении всей его публицистической и редакторской деятельности двигали исключительно соображения карьеризма.

В то же время вырисовывается и более взвешенная линия, берущая свое начало в 1970-х гг. и позитивно дополненная в настоящее время стремлением к беспристрастной оценке. Она признает за ранним Катковым либеральные тенденции, обусловленные общественным фоном в преддверии реформ, отмечая при этом необходимость классификации (и в ряде случаев предлагая ее) различных оттенков как либерализма, так и консерватизма для более точной характеристики позиции Каткова. При данном подходе Катков предстает в начале своей издательской карьеры «либеральным консерватором», «консерватором-реформатором», «позитивным консерватором», затем ход социально-политического развития пореформенной России приводит его к изживанию в своих взглядах либеральных тенденций, губительно сказывающихся, по его мнению, на состоянии государственной жизни в целом, и переходу на позиции консерватизма. Специфика консерватизма Каткова описывается современными авторами в таких терминах, как «структурный», «корпоративный», «практический», «монархический», «просвещенный» Вершинин М. С. Русский консерватизм: ретроспективно-политологический анализ // Клио. 1998. № 1 (4). С. 28 ? 29; Седунов А. Русская консервативная мысль второй половины XIX в. // История. ПС. 1998. № 36. С. 10; Карпачев М. Д. Общественно-политическая мысль пореформенной эпохи // Очерки русской культуры XIX века. Т. 4. М., 2003. С. 375..

Обращение к теме национализма Каткова в отечественной историографии в настоящее время сопряжено с осмыслением причин и последствий «перестройки» и распада СССР. В современных оценках позиции Каткова по национальному вопросу можно выделить две основные тенденции, которые сопряжены с представлениями историков в плане оценки «демократических преобразований» второй половины 80-х - первой половины 90-х гг. XX в. Авторы, придерживающиеся либерально-демократических взглядов и полагающие необходимым продолжать процесс «демократизации и либерализации» государственной жизни России, возвращаются в оценках национализма Каткова к резко отрицательным определениям, господствовавшим в советской историографии до 1970-х гг. Сторонники более умеренного реформирования, склонные видеть в процессе «перестройки» и демократических преобразований не только положительные, но и негативные стороны, развивают линию, заложенную дореволюционной умеренно-консервативной традицией и продолженную в 70-е гг. советской историографией, с акцентированием государственнического аспекта во взглядах Каткова на национальный вопрос. Наиболее точно, на наш взгляд, данная позиция обозначена А. А. Ширинянцем, который констатирует выдвижение Катковым идеи «государственной национальности» как базового принципа существования целостного государства.

В зарубежной историографии авторы зачастую избегают употребления терминов «консерватор» и «либерал» по отношению к Каткову, видимо, не считая возможным классифицировать его взгляды в категориях, которые в западноевропейской традиции имеют более определенное содержание. Многие зарубежные исследователи, начиная с М. Каца, придерживаются мнения о «европейском» характере национализма Каткова Katz M. Mikhail N. Katkow. A Political Biography. 1818 - 1887. By Mouton & Co., Publishers, The Hague, The Nesherlands, 1966. Р. 12 - 13.. Видимо, именно признание «европейских корней» национализма Каткова привело к тому, что в целом зарубежная историография при анализе позиции Каткова по национальному вопросу избегает резких и негативных оценок. Обращает на себя внимание сближение зарубежной историографии с рядом советских и современных отечественных историков, акцентирующих государственную ориентированность национализма Каткова. В развитие данного положения в исследованиях современных зарубежных авторов А. Реннера и А. Каппелера впервые приводится разделение «русского» и «российского» национализма, первый из которых отстаивался славянофилами, второй - Катковым. Этими же авторами впервые проводится параллель между состоянием российского общества после поражения в Крымской войне и современным социальным положением на постсоветском пространстве, что придает теме национализма Каткова дополнительную актуальность Renner Andreas. Defining a Russia Nation: Mikhail Katkov and the «Invention» of National Politics // The Slavonic and East European Review. 2003. Vol. 81. № 4. P. 659 - 682; Каппелер А. Образование наций и национальные движения в Российской империи //Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005. - С. 395 - 435..

Таким образом, ряд современных отечественных и зарубежных исследователей независимо друг от друга и на основе различных идеологических и методологических подходов сходятся в классификации общественно-политических взглядов Каткова как «государственного национализма».

В разделе, посвященном историографическому осмыслению позиции М. Н. Каткова по проблемам Русской Православной Церкви, показано, что данная тема среди дореволюционных консервативных авторов не нашла должного освещения. Связано это было, по всей видимости, с ее болезненностью в силу того, что проблемы внутрицерковной жизни и взаимоотношений Русской Православной Церкви с государством (о которых писал и сам Катков и которые он в художественной литературной форме представлял на страницах своих изданий) не только не разрешались, но, напротив, углубились к началу XX в. Ситуация осложнялась тем, что ни в среде самого духовенства, ни в правительстве, ни в консервативных общественных кругах, более других заинтересованных в укреплении позиций РПЦ, не было единодушия по вопросам о путях решения данных проблем. Еще более щекотливой становилась тема вмешательства государственной власти в дела церкви. И мысли Каткова по данным вопросам представлялись консерваторам «не ко времени».

В то же время данная тема получила некоторое освещение в либеральной литературе. В частности, отмечалось осознание Катковым недопустимости осуществления церковью функций общественного контроля и вообще неприемлемости ее положения в качестве подчиненной государству и служащей его интересам.

Особняком в дореволюционный период находилась позиция К. П. Петрова, утверждавшего, что для Каткова вопросы РПЦ были важны лишь постольку, поскольку они могли служить интересам государства, которое для публициста всегда стояло на первом месте Петров К. П. Публицист-государственник // Исторический вестник. 1901. № 11. С. 561..

Данное положение получило развитие в советской историографии с той лишь разницей, что «интересы государства» были заменены «интересами самодержавия». В контексте выдвинутого В. И. Лениным тезиса о «приспособлении реакции к прогрессу» позиция Каткова по отношению к РПЦ трактовалась как стремление приспособить ее к реалиям времени и сделать способной противостоять нигилистическим тенденциям в молодом поколении.

По-новому к данной теме отечественная историография подошла в 1990-е гг., когда начался процесс активного обращения российского общества к идеям православия. После периода полного отделения государства от церкви началось некоторое сближение светских и духовных властей. Это с неизбежностью сделало актуальными вопросы (которые анализировались и Катковым) поиска приемлемых форм сотрудничества государства и церкви и границ их взаимной поддержки и взаимовлияния. Вновь озвучиваются высказывавшиеся в дореволюционной либеральной литературе мысли о выступлении Каткова в начале 1860-х гг. против сведения задач церкви к воспитанию лояльных граждан и силовому насаждению православия посредством государства.

В настоящее время при анализе взглядов Каткова на положение Русской Православной Церкви происходит осмысление взаимозависимости государственных, национальных и религиозных проблем, вследствие чего кризис в одной из этих сфер является прямым указанием на критическое состояние двух других. Не менее актуальным в настоящее время является и поднимавшийся Катковым вопрос о неправомерности идентификации понятий «русский» и «православный», также нашедший отражение в современной историографии.

Раздел «Отражение представлений М. Н. Каткова о государственной власти в исследовательской литературе» посвящен выявлению в историографическом ключе специфики «монархизма» Каткова. При всем разнообразии оценок личности М. Н. Каткова в дореволюционной, советской и постсоветской отечественной историографии, все они сходятся в определении «охранитель» или «защитник самодержавия». Между тем понятия «монархист», «сторонник самодержавия» требуют дальнейшей разработки и конкретно-исторического уточнения, в том числе и применительно к Каткову. На наш взгляд, при оперировании данными терминами следует, по меньшей мере, различать такие его составляющие, как приверженность личности монарха, династии или институту как таковому. Каткова следует отнести к приверженцам монархии как института. Самодержавие воспринималось им не как часть бюрократической машины, а как стоящий над ней гарант законности, являясь не синонимом произвола, а его антитезой.

Тема отношения Каткова к самодержавию тесно переплетается с его взглядами на институт представительства. Вопрос об эволюции отношения Каткова к идее введения в России представительного строя впервые был поднят в дореволюционный период авторами, придерживавшимися либеральных взглядов. Для них высказывания раннего Каткова в поддержку представительства выдвигались как дополнительный аргумент в пользу необходимости данного института для Российского государства. Отказ Каткова от этих идей в последующий период его деятельности воспринимался данными авторами как один из признаков его политической деградации.

Для авторов начала XX в., исповедовавших консервативные взгляды, характерно замалчивание данного аспекта во взглядах Каткова. В ситуации уже действовавшей в этот период Государственной думы консерваторы ставили своей первоочередной задачей недопущение дальнейшего расширения ее полномочий, и в этой связи для них важнее было подчеркивать акцентировавшуюся и самим Катковым идею о том, что никакие институты не должны ограничивать самодержавную власть. Консерваторы в большинстве своем стремились, подобно раннему Каткову, убедить себя и общество в том, что представительство сможет органично вписаться в систему самодержавного правления.

Тема поддержки ранним Катковым идеи представительства, как размывающая цельный образ редактора-реакционера, в советской историографии не имела развития вплоть до 60-х гг. В последующее десятилетие в ходе обращения к периоду первых лет деятельности «Русского вестника» начинают отмечаться выступления Каткова против государственной централизации в поддержку конституционной монархии. Однако большинство историков рассматривали данные заявления как политический прием, призванный привлечь к своим изданиям внимание широкой общественности, не соответствующий на деле подлинным убеждениям Каткова, всегда являвшегося противником парламентаризма.

Данная дискуссии получила свое развитие в 1970-е гг., когда была сформирована картина эволюции отношения Каткова к идее представительства, которое изменилось от отрицательного к положительному лишь на период 1862 - 1863 гг., когда он полагал полезным создание законосовещательного представительного органа как одного из средств унификации государственно-политической жизни на всей территории Российской империи.

Тема представительства во взглядах Каткова в постсоветский период практически не получила дальнейшего развития. История парламентаризма активно разрабатывается применительно к России начала XX в., заслонив собою на данный период ее более ранние этапы. В исследованиях же, посвященных непосредственно Каткову, эта проблема заслоняется более яркими и значительными с точки зрения современности аспектами его публицистики.

Отдельный раздел посвящен историографическому анализу темы Польского восстания 1863 г., как наиболее значимому, по мнению большинства исследователей, моменту в политической карьере Каткова. Практически всеми без исключения исследователями деятельности Каткова признается значительность влияния, оказанного на него польскими событиями. Последовавшую эволюцию Каткова приверженцы различных направлений оценивали сообразно своим политическим убеждениям. Дореволюционными поклонниками Каткова 1863 год признавался несомненной вехой в его судьбе, заставившей окончательно порвать с элементами либерализма в своем мировоззрении и сделавшей из него подлинного защитника государственных интересов. Дореволюционные либеральные и советские историки классифицировали выступления Каткова в период Польского восстания как «поворот к реакции». Исходя из общей концепции, изображающей Каткова как убежденного консерватора, прикрывавшего до поры свои убеждения за либеральной фразеологией в духе времени, большинство советских авторов полагали, что редактор «Московских ведомостей» использовал изменение настроений в обществе для того, чтобы безболезненно проводить в своих изданиях собственные реакционные убеждения, а также чтобы заслужить «симпатии властей».

В настоящее время в отечественной историографии просматривается, с одной стороны, линия на развитие представлений, заложенных в советский период, с другой - предпринимаются попытки вписать Каткова в общий контекст эволюции консервативного направления, для которого в целом 1863 г. стал своеобразной вехой, заставившей впервые выступить изолированно от прочих политических течений. Появляется и ряд принципиально новых моментов в трактовке данного вопроса. Так, И. В. Лукоянов в духе современности заменяет традиционное понятие «реакционер» термином «империалист», полагая, что 1863 г. не изменил взгляды Каткова, а лишь заставил его более четко определить их, вследствие чего они стали выглядеть более консервативными Лукоянов И. В. Российские консерваторы (конец XVIII - начало XX вв.). СПб., 2003. С. 27.. Л. М. Искра полагает, что целесообразнее связывать выступления Каткова в ходе Польского восстания не с политическими ориентирами, а с государственно-национальными интересами, защитником которых он в данном случае выступал Искра Л. М. Борис Николаевич Чичерин о политике, государстве, истории. Воронеж, 1995. С. 41.. Нам представляется данный подход к анализу эволюции воззрений Каткова в период Польского восстания более продуктивным.

В разделе «Эволюция взглядов М. Н. Каткова на общественное развитие в пореформенной России в представлении отечественных и зарубежных исследователей» выделяется ряд историографических проблем, наиболее ярко, на наш взгляд, характеризующих данный вопрос.

В диссертации прослеживается следующая эволюция историографических представлений об идее народности в мировоззрении Каткова. Практически сразу же после смерти публициста его сторонники среди прочих заслуг отмечали выведение им на новый уровень понятия «народность», которое под его пером превратилось в идею национального самосознания. В либеральной дореволюционной и советской историографии вплоть до 60-х гг. данная тема не рассматривалась. Это объяснялось тем, что вопросы народности или национального самосознания были заслонены более актуальными с точки зрения текущего момента проблемами политической, а затем и партийной сознательности масс. Во второй половине 60-х гг. вопрос отношения Каткова к теме народности частично был затронут рядом исследователей, подававших ее в культурологическом ключе. Акцентировалось внимание на критике Катковым русской культуры и русского народа, что было призвано стать дополнительным штрихом к портрету редактора-реакционера.

В настоящее время в ходе актуализации проблем национального сознания и самоидентификации историки вновь склоняются к признанию за Катковым заслуг не только в воспитании самоуважения в российском обществе, но и в поднятии международного авторитета русской нации. Обращается внимание на осознание Катковым разрушительной силы народа, не связанного идеей национального единства и государственного интереса.

Применительно к теме отношения М. Н. Каткова к дворянству большинством историков независимо от их политических пристрастий отмечается проведение публицистом параллелей между взаимоотношениями английской земельной аристократии и государственной власти и надеждами, возлагаемыми им на ту роль, которую примут на себя русские дворяне в деле проведения реформ. Уже в дореволюционный период некоторыми авторами обращалось внимание на неоднозначность позиции Каткова по отношению к российскому дворянству, которое вначале разочаровало его своей пассивностью в деле проведения государственных реформ, но затем было реабилитировано в его глазах патриотическими действиями в период Польского восстания 1863 г. Либеральные дореволюционные авторы признавали, что в 60-е гг. Каткова интересовало дворянство исключительно с точки зрения его полезности обновлявшемуся государству.

В советский период ввиду отождествления понятий «дворянин», «консерватор», «охранитель» Катков представлялся большинством авторов как выразитель именно дворянских, а не государственных интересов. Однако с конца 50-х гг. находят свое развитие и положения дореволюционной либеральной историографии о планах Каткова использовать дворянство как силу, заинтересованную в сохранении государственной стабильности.

В 70-е гг. получает развитие тема эволюции взглядов Каткова относительно дворянства. Отмечается, что хотя, выражая в первую очередь интересы самодержавного государства, Катков по определению не мог ограничиваться рамками одного сословия, а стремился создать всесословную идеологию, тем не менее начиная с 1880-х гг. он переходит на однозначно продворянские позиции. Причину данного перехода советские историки усматривали в наступившей после проведения либеральных реформ вместо ожидаемого общественного успокоения полосе террора, которая убедила Каткова в том, что только дворянство демонстрирует неизменную лояльность государству, следовательно, только оно заслуживает первоочередного государственного внимания и опеки.

Постсоветская историография в данном вопросе характеризуется дальнейшим развитием темы эволюции отношения Каткова к дворянству, более детальным выделением ее этапов и причин.

В зарубежной историографии прослеживаются те же тенденции. Английскими историками отмечается мечта Каткова о превращении русского дворянства в английское джентри, способное, как и прежде, служить надежной опорой государству. В американской историографии делается акцент на проекты Каткова, призванные оказать экономическую поддержку дворянству. Обращается внимание на стремление Каткова сохранить сословную систему, не делая при этом дворянское звание абсолютно недоступным для представителей других сословий, чтобы не вызывать дополнительной напряженности в обществе Пайпс Р. Русский консерватизм во второй половине девятнадцатого века. М., 1970. С. 8; Хоскинг Дж. Россия: народ и империя (1552 - 1917) / Пер. с англ. С. Н. Самуйлова. Смоленск, 2000; Thaden Edward C. Conservative Nationalism in Nineteenth Century Russia. Seattle University of Washington Press, 1964. P. 38 ? 59..

По вопросу отношения Каткова к земской реформе большинство авторов, придерживавшихся различной направленности, на протяжении всего исследуемого периода сходились во мнении об ориентированности первоначальных планов Каткова относительно местного самоуправления на английский образец, имевший в своем основании сильную земельную аристократию. Анализируя проект земской реформы Каткова, советские историки расходились во мнении, был ли он ориентирован на дворянство или же на крупных земельных собственников безотносительно к их сословной принадлежности. При этом все авторы были едины в том, что принцип бессословности земств, который отстаивал Катков, на деле призван был превратить земства в дворянские органы самоуправления, что должно было компенсировать утерянные дворянством в ходе реформ привилегии. Советскими историками также впервые было обращено внимание на изменения представлений Каткова как о полномочии земств, так и об их целесообразности. В частности, в работах П. А. Зайончковского и Л. Г. Захаровой прослеживался отказ Каткова от первоначальной идеи предоставить земствам право обсуждать политические вопросы и переход на рассмотрение земств как исключительно хозяйственных органов, а затем и выдвижение требований либо ввести в земства дополнительный благонадежный элемент в лице духовенства и государственных представителей, либо вообще упразднить их, как не оправдавших возлагавшихся на них надежд Зайончковский П. А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М., 1970. С. 205 - 207; Захарова Л. Г. Земская контрреформа. М., 1968. С. 40, 45, 84, 103..

Современные авторы в целом разделяют большинство положений, заложенных советской историографией. Однако наблюдаются попытки выделения новых аспектов в земском вопросе в представлении Каткова. В частности, акцентируется его внимание к сложному положению крестьянства, которое Катков связывал прежде всего с общиной. Предпринимаются попытки объяснить разочарование Каткова в земском деле не только его собственным «правением», но и объективно существовавшими проблемами и негативными проявлениями в самих земствах.

Борьба Каткова с нигилизмом в дореволюционный период как консервативными, так и либеральными авторами признавалась в качестве положительной деятельности. В советский период эта борьба являлась лишь одним из оснований причислять его к «охранителям». Сам же образ нигилиста трактовался как сугубо положительное явление, так как оно способствовало подтачиванию основ самодержавия. При этом по идеологическим соображениям не указывалось, что это означало и расшатывание основ самого государства. Между тем нам представляется очевидным, что идеологический кризис конца 70-х - начала 80-х гг. XX в. породил в советском обществе явление, схожее по своей сути с русским нигилизмом XIX в. И «нигилисты XX в.» также активно приветствовались, как разрушители советского строя, а на поверку оказалось, что они внесли весомую лепту в разрушение самого государства.

Как продолжение борьбы с нигилизмом в историографии оценивается критика М. Н. Катковым интеллигенции. Уже дореволюционные авторы отмечали, что негативное отношение к интеллигенции, которое наиболее ярко проявилось после процесса над Верой Засулич, возникло не вдруг, а стало закономерным звеном в развитии взглядов Каткова на социально-политическую действительность России. Войну Каткова с интеллигенцией в советской историографии рассматривали в контексте общего разочарования Каткова как в результатах реформ, приведших к катастрофе 1 марта 1881 г., так и в самом обществе. В современной литературе появляется тенденция подавать данную проблему с эмоциональных позиций, представляя деятельность Каткова в этом направлении как «воспитание ненависти» к интеллигенции в народных массах. Вместе с тем присутствуют и конструктивные попытки поиска причин эволюции взглядов Каткова по данной проблеме не в его личности, а в самой исторической ситуации. Нам представляется, чем более детально, всесторонне и объективно будет изучаться вопрос об общественной жизни России 70 - 80-х гг., тем яснее будут становиться мотивы действий Каткова. В этой связи важным, на наш взгляд, является тезис А. А. Кара-Мурзы, почерпнутый им у П. Б. Струве, о традиционно существующих в России двух проблемах: «антиобщественности государства», но в то же время и «антигосударственности общества» Кара-Мурза А. А. Между «империей» и «смутой» // Полис. 1995. № 1. С. 97.. Если учитывать, что под российским обществом XIX в. в первую очередь можно понимать именно его образованную часть, так как именно она реально имела как собственное политическое мнение, так и возможность его выражать, то подозрения Каткова в антигосударственности интеллигенции уже не выглядят как ни на чем не основанная мания.

Изменить отечественную интеллигенцию были призваны отстаиваемые Катковым контрреформы в области образования. Сторонниками реформы все недостатки в ходе ее проведения списывались на сопротивление общества, которое объяснялось нежеланием прилагать серьезные усилия для получения подлинно европейского образования. Однако и среди консерваторов и даже поклонников Каткова данная реформа не у всех вызывала сочувствие и поддержку. В качестве основного недостатка назывался неоправданный, по их мнению, отказ в правах на университетское образование выпускникам реальных училищ, что могло вместо желаемого успокоения общества вызвать рост числа недовольных существующими в стране порядками.

Последнее положение поддерживалось и особо активно развивалось дореволюционной либеральной и советской историографией. Приводилось множество фактологических подтверждений того, что препятствия на пути к гимназическому и университетскому образованию, выстроенные Катковым, способствовали росту в среде молодежи недовольства современным государственным строем и принятию революционно-демократических взглядов.

Переход от общих оценок к анализу содержания образовательной реформы Каткова произошел в советской историографии в 70-е гг. Относительно университетской реформы обращалось внимание на то, что вводимые Катковым меры были в первую очередь призваны обеспечить государственный контроль за учебным процессом в целом и за благонадежностью как студентов, так и профессуры. Примечательно, что советские вузы по форме организации, по сути, выполняли ту же задачу, которая предполагалась Катковым, - проведение в жизнь официальной государственной идеологии. Планы Каткова относительно школьной реформы в подаче советских историков совпадали с задачами советской школы с разницей только в содержании идеологического наполнения: воспитание благонамеренных граждан, не сомневающихся в правильности действий своего государства. Единственным существенным пунктом расхождения между позицией Каткова и советской образовательной системой был вопрос о степени ее общедоступности.

В настоящее время предпринимаются попытки представить образовательную реформу Каткова в исключительно положительном свете Изместьева Г. П. Споры в российской печати 60-х годов XIX века о классическом образовании // Вопросы истории. 2003. №2. С. 157 - 162; Бенедиктова Н. Е. Проблемы образования в творческом наследии М. Н. Каткова // Проблемы взаимодействия духовного и светского образования. История и современность. Н. Новгород, 2004. С. 288 - 297..

И либеральная, и консервативная дореволюционная историография, равно как и современные авторы, сходятся во мнении, что разочарование в практическом внедрении элементов либерализма в России происходило у Каткова параллельно с разочарованием в «общественном мнении», которое он на протяжении всей своей карьеры стремился поставить на службу государственным интересам. Именно «легкомыслие общества», с легкостью поддававшегося различным веяниям и сделавшего из либерализма своеобразную «моду», которой оно стало следовать слепо и безоглядно, заставило его начать пересматривать в конце 60-х гг. свое отношение к реформам.

Одним из лейтмотивов в историографии данной темы на протяжении всего периода ее существования является мысль о том, что Катков особенно болезненно воспринимал все негативные, по его мнению, явления, связанные с либеральными преобразованиями в России, именно потому, что сам вначале активно добивался их проведения.

Вторая глава посвящена анализу историографии общественно-политических взглядов А. С. Суворина.

В первом ее разделе - «Общая характеристика личности А. С. Суворина в свете историографии» - показана противоречивость оценок и характеристик, даваемых редактору «Нового времени» на протяжении всего исследуемого нами периода. Это проявилось прежде всего в отсутствии единого мнения относительно степени самостоятельности и принципиальности Суворина в своих общественно-политических взглядах. Данная ситуация во многом была «спровоцирована» самим Сувориным, который, в отличие от Каткова, на протяжении многих лет вел личный дневник. Практически всеми исследователями, обращавшимися к этому источнику, отмечается, что дневниковые записи зачастую вступают в противоречие с публичными выступлениями Суворина в печати. При этом прослеживается тенденция объяснять многие поступки и высказывания Суворина не столько его политическими убеждениями, сколько личными пристрастиями и настроениями.

В целом наблюдается преемственность между оценками Суворина современниками не только из революционного, но и либерального лагеря и установками советской историографии, частично получившими свое развитие и в последние десятилетия, о чем красноречивее всего свидетельствует название монографии Динерштейна - «Человек, сделавший карьеру», явно перекликающееся с названием известной статьи Ленина.

Второй раздел - «Определение политической позиции А. С. Суворина в отечественной и зарубежной историографии» - посвящен удостоившемуся наибольшего внимания в историографии вопросу о продажности или независимости Суворина, - вопросу, так и оставшемуся открытым. При всех обвинениях в продажности, оппоненты Суворина не приводят главного аргумента - не называют, кому именно продавался Суворин. На эту роль не могли претендовать самые сановные чиновники того времени. Второй наиболее распространенный тезис о том, что Суворин служил не кому-то конкретному, а своему успеху, нам кажется более верным, однако требующим пояснения. «Продажность» Суворина на деле представляла собой сознательный выбор публициста в пользу служения конкретной политической системе, с благополучием которой он ассоциировал и свое благополучие, и благосостояние страны.

Вторым обстоятельством, затрудняющим оценку политической позиции Суворина, является либерализм раннего периода его публицистической деятельности, признаваемый большинством отечественных и зарубежных исследователей. Именно эволюция от либерализма к консерватизму, отмеченная современниками еще до появления статьи Ленина «Карьера», придавала Суворину дополнительное сходство с Катковым. Однако и в вопросе о преемственности позиций этих двух публицистов и их изданий на протяжении всего периода его изучения не было выработано однозначной позиции ни в отечественной, ни в зарубежной историографии. До сих пор ведутся споры и о первенстве между «Московскими ведомостями» периода редакторства Каткова и «Новым временем» Суворина по степени влияния как на читателя, так и на властные структуры.

Третий раздел - «Историографическая оценка общественного влияния Суворина, сопоставление его с М. Н. Катковым». Вопрос о степени общественного влияния Суворина в историографии тесно переплетается с темой его сравнения с Катковым. Многие современники ставили Суворина и Каткова в один ряд. При этом не раз отмечалось, что все написанное ранним Сувориным о Каткове можно отнести и к самому Суворину в период его редакторства в «Новом времени». К схожим выводам пришла и американская исследовательница Э. К. Амблер Ambler E. К. Russland journalism and politics. Р. 100.. периоде участия в составлении лит. их, со свойственной ему пластичнсотью, к требованиям современности.эпохи правления последни

Однако в историографии присутствовало и противопоставление этих двух деятелей. Различия между Сувориным и Катковым наряду с преемственностью их общего курса отмечал В. Львов-Рогачевский, полагая, что в «Новом времени» «сочетались "Московские ведомости" с нигилизмом» Львов-Рогачевский В. В своем доме // Современный мир. 1912. № 9. С. 325.. Неумолимые противники «Нового времени» Н. Я. Абрамович и П. Б. Струве независимо друг от друга пришли к выводу о большей степени влиятельности суворинской газеты по сравнению с «Московскими ведомостями» Абрамович Н. Я. «Новое время» и соблазненные младенцы. Пг., 1916. С. 5; Струве П. Б. Физиология одного превращения. «Незнакомец» и «Новое время» // Patriotika. Политика, культура, религия, социализм. Сб. ст. за пять лет (1905 - 1910). М., 1997. С. 145.. В противоположность вышеприведенным мнениям К. Арсеньев, сравнивая Суворина с М. Н. Катковым и И. С. Аксаковым, отмечал более мелкий масштаб личности и деятельности первого Арсеньев К. Две смерти // Вестник Европы. 1912. № 9. С. 421..

Тема сопоставления Каткова и Суворина получила продолжение в современной историографии. По мнению И. В. Лукоянова, Суворин «не смог стать наследником М. Н. Каткова» в первую очередь потому, что первый был прежде всего газетным предпринимателем, а последний - в большей степени политиком Лукоянов И. В. Публицисты «Нового времени» и проблема реформ в России // Экономические и социально-политические проблемы истории. М., 1992. С. 123.. Историк С. М. Сергеев, принимавший участие в подготовке к публикации работ и документов многих русских консерваторов, в юбилейной статье, посвященной Суворину, проводил различие между «имперскостью» Каткова и «русскостью» Суворина Сергеев С. Гражданин Суворин // Наш современник. 2004. № 11. С. 130..

В отечественной историографии советского периода «Новое время» Суворина безоговорочно воспринималось как официоз. В частности, еще в 1924 г. Д. О. Заславский утверждал, что общественное мнение имело «полное основание» полагать, что «правительство и "Новое время" - это одно и то же» Заславский Д. О. Дневник А. С. Суворина // Былое. 1924. № 4. С. 282 - 283.. В отличие от дореволюционных авторов советские историки практически единогласно признавали масштаб личности Каткова и степень его влияния на политическую жизнь страны гораздо большими в сравнении с Сувориным. Показательно в этой связи замечание Ю. Б. Соловьева о том, что «своим Катковым реакция начала XX в. не обзавелась» Соловьев Ю. Б. Самодержавие и дворянство в 1902 - 1907 гг. Л., 1981. С. 84..

Сравнению изданий Каткова и Суворина уделяет внимание в исследовании по истории русской журналистики XX в. С. Я. Махонина. Она приходит к выводу о принципиальных отличиях «Московских ведомостей» и «Нового времени» как газет, принадлежавших к разным типам периодических изданий. Если «Московские ведомости» исследователь относит к «серьезным общественно-политическим органам периодики, стремящимся сформировать общественное мнение, завоевать внимание образованной аудитории», то «Новое время» Суворина она причисляет к газетам «нового типа», издающимся в первую очередь с информационной целью, считая ее «первой информационной газетой в России» Махонина С. Я. История русской журналистики начала XX в. М., 2002. С. 87.. Махонина вслед за советскими исследователями Соловьевой и Шитовой и автором монографии о Суворине Л. П. Макашиной констатирует, что «Новое время» издавалось в первую очередь для «обывателя».

Определение ориентированности публицистики Суворина на начавший формироваться в России так называемый средний класс, на наш взгляд, является наиболее значительным достижением отечественной историографии советского периода. К сожалению, данное положение не получило в последующие периоды должного развития, несмотря на его явную актуальность в настоящее время.

Четвертый раздел посвящен историографическим оценкам охранительных взглядов Суворина, в которых выделяется ряд аспектов.

Первый из них - теория официальной народности в интерпретации А. С. Суворина. Исследуя публицистику Суворина периода «Нового времени», Динерштейн постулирует, что он «сплошь и рядом, не скрывая своей причастности, проводил идеи, восходившие в конечном счете к знаменитой уваровской формуле» Динерштейн Е. А. А. С. Суворин. Человек, сделавший карьеру. С. 175.. Хотя в этом утверждении исследователь оказался одинок, мы склонны солидаризироваться с ним. При этом, как и в случае с Катковым, нам представляется важным выявить специфику восприятия и трактовки Сувориным каждой из составляющих знаменитой триады.

Страницы дневника Суворина и воспоминания близко знавших его людей свидетельствуют о том, что публицист отнюдь не обольщался относительно способностей царствующих особ. В то же время Суворин осознавал зависимость государей от сановников и влиятельного дворянства. Эта тема нашла свое продолжение лишь в современной историографии. В целом следует отметить, что, несмотря на общепринятый взгляд на Суворина как на охранителя как в положительной, так и в отрицательной трактовке этого понятия, никто до сих пор не предпринял попытки детального анализа сущности охранительной позиции Суворина. Показательно, в частности, что его взглядов на монархию касались в своих работах всего несколько авторов, притом делали это вскользь Соломонова Т. А. Опальное сочинение //Филологические записки. Вып. 6. Воронеж, 1996. С. 220 - 226; Ромов Р. Б. Суворин Алексей Сергеевич // Общественная мысль России XVIII - начала XX века: Энциклопедия. М., 2005. С. 523; Хуторова Л. М. Алексей Сергеевич Суворин (1834 - 1912): судьба и взгляды. Автореферат дис. … канд. ист. наук. С. 16 - 17..

Для понимания народности в интерпретации Суворина важную роль играют воспоминания близко знавших его людей, свидетельствующие о том, что он осознавал пороки дворянской и чиновничьей среды, не олицетворяя их с русским народом. Характеризуя деятельность Суворина, М. Любимов и Б. Б. Глинский одним из ее важных результатов называли воспитание русского национального самосознания посредством просвещения Цит. по: Глинский Б. Б. Алексей Сергеевич Суворин. Биографический очерк // Исторический вестник». 1912. № 9. С. 34, 35.. При общем негативном взгляде на личность Суворина, к схожим заключениям пришли современные исследовательницы М. В. Ганичева и И. В. Подольская Ганичева М. В. «Дорогой друг Алексей Сергеевич…» (Суворин и русские писатели) //Бежин луг. 1994. № 2. С. 156; Подольская И. В. Алексей Сергеевич Суворин // Литературное обозрение. 1999. № 4. С. 46..

Американский историк Э. К. Амблер определяет отношение Суворина к народу в таких категориях, как уважение и вера в его творческие силы, его прошлое, настоящее и будущее. Автор так же указывает на то обстоятельство, что Суворин одним из первых обратил внимание на рабочий вопрос Ambler E. К. Russland journalism and politics. P. 86, 89..

Наиболее резко различие в мировоззрении М. Н. Каткова и Суворина проявилось в их отношении к Православной Церкви. Если в религиозности Каткова никто из современников не сомневался, то относительно Суворина большинство не сомневалось в его безверии.

Тема отношения Суворина к православию в отечественной советской и постсоветской историографии не получила широкого освещения, в то время как ей уделила достаточно внимания автор единственной зарубежной монографии о Суворине Э. Амблер, показав, что в данном вопросе публицист проявил себя как либерал, выступавший за свободу совести и против излишней строгости религиозной цензуры Ambler E. К. Russland journalism and politics. P. 91..

Пятый раздел второй главы представляет историографический взгляд на А. С. Суворина как идеолога империализма и национализма. Несмотря на то обстоятельство, что определение «националист» является наиболее применимым к Суворину, сущность и причины национализма редактора «Нового времени» получили в историографии очень незначительное освещение. Всех исследователей, затрагивавших вопрос о национализме Суворина, можно условно разделить на две группы. Одни видят в его позиции по национальному вопросу основной порок, другие стремятся всячески доказать, что публицист не был националистом в негативном смысле этого слова. Обе позиции грешат одним недостатком - они не дают возможности понять суть самого явления. Так, авторы, констатирующие национализм Суворина, как правило, признают и то, что редактор «Нового времени» всегда умел тонко уловить общественные настроения и идти вслед за ними. При этом их утверждение о том, что «Новое время» насаждало в общественном сознании антисемитизм, противоречит их же вышеприведенному тезису. Позиция же отрицания национализма Суворина сама по себе не может предполагать никакого анализа.

Дополнить представления о понимании Сувориным сути национального вопроса позволило изучение его издательской и редакторской деятельности отечественным литературоведением. Анализ его взаимоотношений с русскими писателями и литературных пристрастий позволил ряду исследователей в последние десятилетия прийти к заключению об объективном способствовании просветительской деятельности Суворина развитию русского национального самосознания у широких слоев населения. Заметим, что схожей позиции придерживается и американская исследовательница Э. Амблер.

Третья глава посвящена анализу историографии взглядов М. О. Меньшикова.

Первый раздел освещает образ М. О. Меньшикова-публициста, созданный в отечественной историографии. В дореволюционной, хотя и немногочисленной, историографии, посвященной Меньшикову, отчетливо вырисовывается образ консерватора-недоучки, который самим своим существованием противоречил пропагандируемым идеям. Публицисту, критикующему действительность с консервативных позиций, непростительно выказывать свое невежество в вопросах философии и истории, которое оппоненты Меньшикова с легкостью находили в его работах.

Одна из наиболее значительных, на наш взгляд, методологических особенностей Меньшикова как публициста была выделена еще при его жизни Протопоповым - это построение на одном конкретном факте довольно глобальных обобщений. При таком подходе результаты могли оказаться и оказывались применительно к Меньшикову прямо противоположными. Иногда он угадывал в одном факте нечто типическое и выводы и обобщения его были значимыми и глубокими, а иногда он ошибался с выбором факта, и тогда его построения превращались в фикцию.

Раздел второй - «Общая характеристика мировоззрения М. О. Меньшикова и его трансформации в свете историографии».

Давая достаточно краткий обзор истории русской консервативной мысли конца XVIII - начала XX вв. в рамках пособия к лекционному курсу, И. В. Лукоянов относительно политических взглядов Меньшикова пришел к следующему выводу: «Трудно придумать более неблагодарную задачу, чем пытаться изложить его представления, хотя бы по фундаментальным вопросам российской государственности, как-то систематизировать их» Лукоянов И. В. Российские консерваторы (конец XVIII - начало XX вв.). С. 66.. Основные сложности он усматривает в противоречивости утверждений Меньшикова и в обилии образных неконкретных формулировок, которые можно трактовать различно. Очевидно, именно в силу данных обстоятельств до сих пор не появилось работы, которая представляла бы собой попытку систематизации всего идейного наследия Меньшикова, хотя по отдельным периодам и направлениям его публицистики уже сделаны плодотворные наработки, которые могут стать базой для будущего обобщающего труда.

В целом, говоря об историографии, посвященной Меньшикову, следует отметить, что обращение к этой личности носило и до сих пор носит фрагментарный характер. Именно в отсутствии систематичности в изучении наследия этого публициста заключается основная проблема создания целостного образа Меньшикова как социально-политического явления. Даже в случаях, когда авторы упоминают о высокой популярности статей публициста, они не делают закономерного в данном случае вывода о том, что меньшиковская позиция была присуща большому слою читающей публики. И в этой связи нам представляется важным отметить, что многотысячные читатели Меньшикова не простили бы ему этих метаний, если бы сами не находились в таком же состоянии неопределенности. Наступающему хаосу революции они могли противопоставить лишь хаос в своем сознании, которое не принимало того, что есть, но и не могло определиться с тем, как должно быть. По сути, именно подобная неопределенность и привела к тому, что инициатива по дальнейшему формированию идеологии государственного национализма в конечном счете перешла в руки советской власти.

Раздел третий - «Историография позиции М. О. Меньшикова по основным вопросам социально-политической жизни России».

Историографический анализ взглядов Меньшикова на основные проблемы государственной жизни России конца XIX - начала XX вв., позволяет констатировать, что в его публицистике, как и в работах М. Н. Каткова и А. С. Суворина, много внимания уделялось всем трем элементам знаменитой уваровской триады. При этом «православие» все более теряет самостоятельную значимость и рассматривается как инструмент, служащий для укрепления двух других составляющих триады. «Народность», в свою очередь, начинает трактоваться все более элитарно, и ее носителями выступают «аристократы духа». По мере углубления кризиса государственной жизни трансформируется и понимание Меньшиковым идеи «самодержавия». Эволюция отношения Меньшикова к самодержавию нам представляется следующей.

Заявляя себя убежденным монархистом и националистом, Меньшиков, так же как и Суворин, не питал никаких иллюзий относительно династии Романовых. В годы первой русской революции Меньшиков, подобно Суворину, считал, что парламент может помочь изменить ситуацию в России через гласное обсуждение государственных дел, и даже по просьбе Витте составил свой вариант будущего манифеста 17 октября 1905 года. Будучи поставленным перед фактом создания в России Государственной думы, Меньшиков вынужден был приводить свои монархические убеждения в соответствие с изменениями самой монархии. По сути, перед ним встала необходимость совмещать несовместимое ? принцип неограниченной монархии и представительные учреждения. Меньшиков предпочел не увидеть в соседстве этих по сути взаимоисключающих друг друга положений никакого противоречия.