Сталинское руководство накануне Великой Отечественной войны

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Сталинское руководство накануне Великой Отечественной войны

разведка донесение враждующий сталинский

За последние десятилетия о Великой Отечественной войне собрана обширнейшая литература. Тем не менее, в исторической науке по-прежнему не утихают оживленные дискуссии по различным аспектам её военно-политической предыстории. В первую очередь, историков интересуют вопросы, связанные с трагическим началом войны для нашей страны. Советская разведка, как известно, многократно предупреждала своё правительство о близившемся нападении, но почему в кремлевских кабинетах с подозрением относились к поступавшей информации, почему там с удивительным упорством стремились поддерживать дружественные отношения с немецким правительством? В представленной статье делается попытка ответить на эти вопросы. Основу статьи составляют материалы российских и германских архивов, которые только недавно были введены в научный оборот.

В исторической литературе принято считать, что предвоенные донесения советской разведки отличались максимальной точностью. Генерал-майор В.В. Захаров, сотрудник оперативного управления генерального штаба, утверждал: «Политическое и военное руководство Советского Союза еще до начала военных действий располагало информацией о приготовлениях нацистской Германии к нападению на СССР. Генеральный штаб имел достаточно полную информацию об усилении войск противника вдоль наших западных границ». Генерал армии Г.К. Жуков, начальник генштаба накануне войны, опровергает подобное утверждение. Он спрашивает: «Знало ли руководство наркомата обороны и генштаба о серьезности положения? Маршал С.К. Тимошенко (нарком обороны в предвоенные месяцы - авт.) после войны уверял меня в том, что он лично ничего не знал. Как начальник генштаба, я также свидетельствую, что не располагал всей совокупностью разведданных». Генерал-майор А.М. Василевский, являвшийся в тот момент заместителем начальника оперативного управления генштаба: «В июне 1941 г. в генеральный штаб постоянно от оперативных отделов западных кругов и армий непрерывно шли донесения одно другого тревожнее. Сосредоточение немецких войск у наших границ закончено. Противник на границе приступил к устранению поставленных им ранее проволочных заграждений и разминированию полос на местности, ночью танковые группы выводятся в исходные районы». В другом случае он, однако, писал совсем другое: «Партийному и военному руководству не были известны «не только сроки нападения, но и то, что нападение состоится вообще». Жуков подтверждал: «Сейчас бытуют разные версии о том, что мы знали о выдвижении войск противника на исходные рубежи и даже конкретно о дне нападения немцев. Эти версии лишены оснований и не могут быть подтверждены официально: военному и партийному руководству были известны лишь общие сведения, которые были известны многим».

Попытаемся выяснить, почему ответственные лица говорили по-разному. За апрель 1941 г. главным разведывательным управлением РККА было получено 42 агентурных донесения о развертывании немецких дивизий на востоке, в мае - 53 и в первой половине июня - уже больше 60. Особенно много сведений тревожного характера поступило от 17-го Брестского погранотрядов, 43-го Кобринского и 87-го Ломжинского. По их данным следовало, что к началу июня только на центральном, смоленском направлении гитлеровцы сосредоточили до 1,5 миллиона своих солдат и офицеров, на что последовала резолюция разведуправления: «Такую глупость можно ожидать только от Ломжинского и Брестского погрранпункта».

Разведсводка главупра от 31 мая убеждала сталинское руководство в том, что Германия сосредоточила против Англии сил больше, чем против СССР. По его сведениям, на 1 июня у советских границ было подготовлено 120-122 немецких дивизий, а во Франции и Бельгии - 170-174 дивизий. К 21 июня у границ Советского Союза было развернуто: 120 пехотных, 17 танковых и 15 моторизованных. Советская разведка располагала другими данными: она недоглядела одну группу армий из трёх, одну армию из семи, т.е. четыре танковых и моторизованных дивизии на ленинградском направлении и на ответственном, центральном, не обнаружила ни одной танковой группы, ни второй, ни третьей, имевших пятьдесят дивизий, из них только пятнадцать танковых и моторизованных. В Кремле, поэтому отказывались верить в то, что на необъятных советских просторах гитлеровское командование рассчитывает повторить свою излюбленную тактику блицкрига. Сталину и его ближайшему окружению даже в голову не могло прийти, что нацистское руководство планировало покончить с «советским колоссом» за считанные месяцы минимальным количеством дивизий. Военные теоретики прошлого признавали, «что бог войны не любит талантливых авантюристов, что счастье на стороне одних только больших батальонов». Немецкие генералы между тем делали ставку не на количество. Но, по мнению советского генералитета, одно вытекает из другого. У вермахта не было достаточных сил для одновременного наступления на трех стратегических направлениях. Между тем гитлеровское командование связывало разгром «советского колосса» с пленением столицы, однако, чтобы создать оптимальные условия для наступления на смоленском направлении, было необходимо обезопасить фланги центральной группы войск. В начале ХХ в. у немецких и других западных военных аналитиков укрепилось мнение, что стратегические сверхзадачи «решаются» оперативными средствами.

Эта иллюзия привела стратегию на уничтожение в генеральном сражении к оперативному блицкригу, а оперативного мышления - к тактическому окружению врага «клещами». Фатальные следствия данного подхода проявились в начале Второй мировой войны. Создатели гитлеровского вермахта неоднократно заявляли, что «любые лозунги и девизы - смертоносны, но ни один из них не имел более тлетворного воздействия, чем «канны»». В результате гитлеровское верховное командование при разработке «восточной кампании» полностью исключило привлекательную на первый взгляд стратегию «клещей». В директиве «Барбаросса» красной нитью прошло указание о том, что «германские вооруженные силы должны быть готовы разбить русских в ходе молниеносной кампании. Главными условиями победы берлинские стратеги считали маневренность и внезапность, а не оттеснение и уничтожение противника, как их советские оппоненты. С помощью нехитрого маневра на окружение вермахту удалось сломить сопротивление французов в арденнской, седанской и арраской операциях. В «восточной кампании» все обстояло по-другому: в смоленском, вяземском и брянском котлах окруженные русские сражались до последнего, сковывая немалое количество немецких дивизий, которые были так необходимы для нанесения решающего контрудара по советской столице.

Берлинские стратеги не понимали, что в «восточной операции» их академические хитрости неуместны, они отказывались считаться с тем, что в самых невыгодных для себя обстоятельствах большевики предпочтут осмысленной капитуляции фанатичное сопротивление. Гитлеровское командование рассчитывало на повторение западной кампании: операция сводилась к «быстрому и полному разгрому русских в самом начале кампании» за счет внезапности и мобильности. Немецкие генералы не думали о том, что делать вермахту, если дивизии русских не будут полностью разгромлены в приграничных сражениях и отступят, перейдя к «скифской тактике», что если со взятием русской столицы кампания не будет закончена, что произойдет, если вместо кадровых русских дивизий придется сражаться с бескрайними просторами, партизанами, непогодой, что если, наконец, придется бороться с собственным упрямым начальством, которое, не считаясь обстановкой, прикажет немецким солдатам стоять насмерть в тихвинской, демянской и в сталинградской мышеловке? Московские стратеги не привыкли рисковать, рисковать привыкли берлинские. Они верили в то, что будущая операция позволит им обойти противника за счет внезапности и мощности нападения за четыре коротких месяца. Так в реальности и произошло, но только на спринтерской дистанции. Блицкриг вермахта оказался недолгим и коротким. Немецкие генералы задним числом признали: «Россия никогда не была такой сильной, какой её считали сами русские, но она не была и такой слабой, какой её считали недруги: кремлевское руководство считало, что созданный им режим разбить нельзя не потому, что оно недооценило оперативное мастерство вермахта, а потому, что оно его просто не признавало». В Москве считали, что прямой бросок к советской столице через «смоленские ворота» практически невозможен без хорошо отлаженных на флангах коммуникаций, поэтому за короткий сезон боевых действий вермахт оккупирует южные советские житницы, после чего под угрозой наступления на советскую столицу со сравнительно короткой дистанции германская дипломатия заставит московское правительство согласиться на унизительный мир», подобный Брест-Литовскому 1918 г.

Советская разведка подтверждала сталинские опасения. 9 июня «корсиканец» сообщил об «ожидаемом германском ультиматуме и том, что восточная кампания отложена до середины месяца». 10 июня «старшина» подтвердил, что «предъявлению ультиматума будет предшествовать «война нервов» для деморализации советского руководства». Однако 11 июня от другого агента по кличке «брайтенбах» поступило сообщение о том, что решение об открытие военных действий принято». В действительности, оно было принято 14 и окончательно подтверждено лишь 17 июня. Конечно, это не значит, что в Берлине были готовы отменить свое решение, но так могли думать в Москве. 15 июня из оперативного управления германской авиации в сталинский кабинет поступило донесение, из которого следовало, что «к началу июля гитлеровское правительство намерено выяснить свои отношения с советскими коллегами на переговорах, предъявив им определенные требования». 16 числа от «корсиканца» и «старшины» одновременно последовала очередная информация. Опровергая их же недавние сведения, она сообщала о решении фюрера «начать военные действия в течение следующей недели». Сегодня нам известно, что сообщение о гитлеровском вторжении являлось правильным, но в тот момент оно противоречило предыдущим донесениям тех же самых разведчиков. Сталинское руководство в такой непростой ситуации надеялось прощупать подлинные намерения нацистской верхушки с помощью зондажей: не ответит или ответит двусмысленно, значит, готовится воевать. 5, 9, 12, 17 и 20 мая советская сторона с удивительной настойчивостью напоминала берлинским коллегам о своей заинтересованности «в обсуждении двусторонних насущных проблем». 4 июня прозвучало очередное предложение советского лидера о готовности к «приватной беседе» с фюрером.

12 июня перспективы двусторонних взаимоотношений больше четырех часов обсуждались в сталинском кабинете в присутствии избранных. Материалы совещания, к сожалению, неизвестны, но известен результат. 14 июня на передовицах советских газет появилось знаменитое сообщение ТАСС. В нем указывалось, что «Германия не предъявляла СССР каких-либо претензий и не предлагает нового, еще более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место». Таким образом, Берлину следовало сделать вывод, что советская сторона «ожидает» германских предложений, которые она готова обсудить и, быть может, даже пойти на немалые уступки. Как далеко она собиралась зайти на переговорах неизвестно, но очевидно, что сталинское руководство было готово многое обещать и, в частности, согласиться на длительную эксплуатацию немцами украинских житниц. Принято считать, что гитлеровское правительство на заявление не ответило. Ответило, но только не напрямую.

Вестник германского МИДа «Deutsche Diplomatisch-Korrespondenz» указывал, что «правительство фюрера намерено поддерживать с советским руководством прежние контакты на условиях взаимного согласия, если оно встретит у советских коллег отвечающее обстановке понимание». В то же время правительственный орган «Vцlkischer Beobachter» выразил уверенность, что «для немецкого народа восточная кампания явится крайним средством только в том случае, если советское руководство откажется прислушаться к берлинским политическим интересам».

Такой ответ Москву не удовлетворил, но окрылил. 16 июня к германскому правительству поступила информация, в которой кремлевский источник, ссылаясь на мнение своего руководства, высказал мысль о том, что «войны удастся избежать с помощью переговоров». 17 июня от японских коллег в министерство иностранных дел рейха поступило сообщение, в котором, указывалось, что «московское правительство не верит в принципиальное изменение германо-русских отношений». 18 июня финские дипломаты повторили, что «в советской столице нет никакой ясности относительно того, как дальше сложится ситуация, но, в общем, там не верят в немецкой восточной политики». 21 июня в рейхсканцелярию поступила телеграмма, в которой советская сторона попыталась выяснить условия будущих переговоров.

Напрасно: на немецкой границе уже взревели моторы сотен немецких танков для броска на восток. Однако для сталинского руководства ситуация по-прежнему не казалась безнадежной. 21 июня разведотдел штаба ПрибОВО сообщил, что «группировка вермахта у границы продолжает оставаться в прежних исходных районах». Разведотдел штаба КОВО дублировал: «Движение немецких дивизий к границе подтверждается различными источниками. Однако, по мнению (окружного разведуправления - авт.), начатое движение преследует какую-то демонстративную цель или связано с проводимыми учениями». Разведотдел штаба ЗапОВО тоже не прибавил ясности: «По имеющимся данным основная часть немецкой армии напротив нас заняла исходные позиции». Однако за достоверность переданной информации окружная разведка «не ручалась».

Командующий округом генерал армии Д.Г. Павлов в телефонным разговоре со Сталиным заявил, что никакого сосредоточения немецких группировок на границе он в только что проведенной инспекторской проверке «не обнаружил». Командующий закончил разговор словами о том, что» любые «слухи о готовности немцев к нападению являются грубо состряпанной провокацией». Между тем стоило как-то объяснить скопление немецких дивизий на советской границе. «Старшина», в частности, заявлял, что германский генералитет, окрыленный победами в западной и балканской кампаниях, полюбил «составлять различные варианты на всякий случай». Но, по его мнению, преувеличивать их значения не следует, т.к. «вопрос об ультиматуме продолжает обсуждаться в рейхсканцелярии». «Корсиканец» подтверждал: «Гитлер является инициатором восточной кампании, но он готов отказаться от акции, если кремлевское правительство согласиться с ним принять участие в дележе Британской империи».

Получая такие данные, сталинское руководство не могло исключить возможности переговоров; что советская сторона собиралась там предъявить, неизвестно, как неизвестно и то, настолько далеко она собиралась зайти в удовлетворении германских требований. Но очевидно, что кремлевская дипломатия готовилась не только требовать, но и слушать. Московские дипломаты готовились сделать всевозможное, чтобы только оттянуть немецкое вторжение на одну, другую лишнюю неделю, пока не завершена мобилизация советских дивизий на границе. Известные историкам данные сообщают, что с востока на запад войск в спешном порядке перебрасывались 58 стрелковых, 13 танковых, 6 моторизованных и 3 кавалерийских дивизий. Гитлеровское правительство в такой ситуации не поддалось на сталинские зондажи. Донесения советских нелегалов между тем обнадеживали. Сейчас нам известно, что большинство полученных сведений являлось продуктом немецкой разведки. В рейхсканцелярии не могли не понимать, что лишняя неделя усиливает восточного соседа. Поэтому нацистская верхушка, «подыгрывая» сталинским ожиданиям, добилась того, что он оказался не готовым к отражению германского нападения.

Размещено на Allbest.ru