Война и византийское общество

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Война и византийское общество

военный византийский служба общество

Место военного дела в истории Византии определить одновременно и просто, и сложно. С одной стороны, Византия вместе с античным культурным наследием восприняла от Рима традицию virtus, воинской доблести. Сравнивая Римскую империю и Древнекитайское государство, американский синолог Хэрли Крил отмечал, что в Древнем Риме «…именно военная служба и военные победы считались … наиболее престижным занятием - исключений тому история империи практически не знала… Именно поистине необычайное почтение римлян к военному искусству явилось той силой, которая создала Римскую империю и поддерживала ее существование…». (Крил Х.Г. Становление государственной власти в Китае. Империя Западного Чжоу. СПб., 2001. С. 167).

Византийцы были просто обязаны продолжить ее хотя бы потому, что в силу своего геостратегического положения между Европой и Азией Империя оказалась окружена врагами со всех сторон. Еще во 2-й половине IV в. анонимный автор, написавший трактат «О военном деле», отмечал, что «…Римскую империю неприятно задевает тот факт, что окружающие ее народы исступленно облаивают ее со всех сторон и с варварским вероломством, защищаемые естественными преградами, нападают на нее на всем протяжении границ». (Аноним. О военном деле. VI. 1. Как отмечал отечественный византинист Г.Г. Литаврин, «…ни одно другое крупное европейское и ближневосточное средневековое государство того времени не имело непосредственных контактов, мирных и враждебных, с таким количеством стран и народов, как Византия. Практически по периметру ее границ не было ни одной стороны, надежно защищенной природой, на которую империя в случае нужды могла бы «опереться» спиной, чтобы встретить врага лицом лицу, не боясь нападения с тыла». (Аноним. О военном деле. VI. 1 С. 12). Чрезвычайно негативные последствия для истории Византии имело и огромная даже по нынешним временам протяженность морских границ и чрезвычайная уязвимость владений империи с моря. Только имея могущественный флот, Империя могла рассчитывать на относительную безопасность. Непрекращавшиеся большие и малые войны были суровой реальностью ее жизни. Как отмечал отечественный византинист В.В. Кучма, «…вся история Византии - это история беспрерывных войн. Промежутки между ними были кратковременными; собственно, это были не столько периоды мира в полном смысле слова, сколько периоды кратковременных перемирий, заполненных новыми военными приготовлениями. В каждый конкретный момент своей истории Византия либо воевала, либо готовилась к войне, либо переживала последствия войны. Поэтому ее обычное состояние может быть определено как состояние перманентной войны». (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 316). И такое чрезвычайно неблагоприятное положение сохранялось до самого конца существования Византийского государства.

Особенно сложным положение Империи стало с того момента, когда на южной и восточной границе Империи возникли исламские государства - сначала арабский Халифат, а затем многочисленные его преемники. Волею судьбы Империя стала передовым христианским форпостом на пути распространения Ислама и была вынуждена вступить в напряженное и истощившее обе стороны противоборство с «Дар-уль-Ислам», исламским миром. Соседство с мусульманским миром имело для Византии далеко идущие последствия. В.В. Кучма отмечал, «…в силу органической несовместимости всех вместе и каждого в отдельности элементов мусульманских и христианских социально-политических структур и мировоззренческих систем, исключавших даже самую возможность их бесконфликтного сосуществования, конфронтация ислама с православием приобрела поистине глобальный характер, выйдя далеко за рамки конфликта их военных организаций; речь пошла о всеохватном, универсальном противоборстве двух миров…». (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 77). Ценой огромных усилий византийцам удалось остановить натиск арабов. Император Лев III Исавр в 717-718 гг. отразил попытку арабов взять столицу Империи, а затем, в битве при Акроиноне в 740 г. разгромил полевую армию Халифата, положив тем самым конец арабской агрессии. Как отмечал отечественный византинист А.А. Васильев, «Лев III своим успехом спас не только Византию и восточно-христианский мир, но также всю западноевропейскую цивилизацию… Если Константин IV остановил арабов под Константинополем, то Лев III окончательно заставил их повернуть. Это было последнее нападение арабов на «богохранимый» город. Если посмотреть с этой точки зрения, победа императора Льва приобретает всемирно-историческое значение». (Васильев А.А. История Византийской империи. Время до Крестовых походов (до 1081 г.). СПб., 1998. С. 318).После этих поражений в Дамаске усилились смуты, закончившиеся в конечном итоге падением династии Омейядов, распадом халифата и прекращением на долгое время исламского натиска на Европу.

Но и после прекращения арабской агрессии мир и покой на границах Империи не воцарился. На смену арабам пришли другие варварские, с точки зрения византийцев, народы, и войны не только не прекратились, но и продолжились с новой силой. Кто только не воевал с Византией - авары, венгры, болгары, сербы, печенеги, половцы, русичи, норманны, турки-сельджуки, турки-османы (они то и положили конец почти тысячелетнему существованию Империи).

Принимая во внимание все это, становится ясным, что неусыпное, постоянное внимание, которое со стороны византийских василевсов уделялось развитию вооруженных сил Империи и военного дела было не роскошью и не прихотью, а залогом выживания во враждебном окружении. Как писал на рубеже VI/VII вв. Маврикий, автор знаменитого военного трактата «Стратегикон», «…стратиг, страстно желающий мира, пусть будет готов к войне; тех, кто готовы к войне, варвары боятся больше». (Маврикий. Стратегикон. VIIIA. 60). Поэтому вполне естественными представляются слова, с которыми обращался к василевсам византийский писатель и моралист XI в. Кекавмен, советовавший им: «Не позволяй распускать и разорять свое войско. Иначе обеднишь себя и себя же оплачешь, так как войско - слава василевса и сила дворца. Без войска не удержится государство, но всякий желающий воспротивится тебе. Всячески стремись к тому, чтобы процветал флот и не было в нем недостатков, так как флот - слава Романии… Ведь если флот придет в негодность, то и ты сам обратишься в ничтожество и падешь». (Кекавмен. Советы и рассказы. V. 87).

Естественно, что при таких условиях в Византии римская традиция почтения к военной службе и особое отношение к военным должно было сохраниться и получить дальнейшее развитие. На первый взгляд, так оно и было. Военное дело в Империи пользовалось большим уважением, о чем свидетельствует не прекращавшееся до самого начала упадка Империи в XII в. развитие военной теории. Византийцы не только тщательнейшим образом изучали и переписывали античные военные трактаты (благодаря чему до нас и дошли такие сочинения, так «Стратагемы» Поллиэна и Фронтина, работы по тактике Онасандра, Арриана и Асклепиодота, учебник по полиоркетике Афинея и многое, многое другое), но и сами сделали огромный вклад и сокровищницу мировой военной теории. «Стратегикон» Маврикия, «Тактика» императора Льва VI, «Тактика» Никифора Урана - все они стали основой возрождения военной теории в Западной Европе в Новое время. Даже византийские хроники - те уделяли военной истории огромное внимание, в результате чего порой складывается впечатление, что кроме войн, византийцы больше ничем серьезным и не занимались. Во всяком случае, сами византийские государи полагали, что военное дело является одним из важнейших их занятий, и даже смертельно больной, василевс Михаил IV (1043-1041) пошел походом на восставших болгар, поскольку, он «…не мог допустить и мысли, что не только не расширит Ромейского царства, но еще и потеряет имеющиеся земли». Как писал византийский писатель и историк Михаил Пселл, умирающий государь «…подозревал, что придется ему держать ответ перед людьми и Богом, если в легкомыслии своем он позволит болгарам отложится от ромеев…». (Михаил Пселл. Хронография. Михаил IV. XLII).

Однако мнение, что византийцы были, подобно древним римлянам, чрезвычайно воинственным народом и обществом, «настроенным» на ведение войны (подобно тому, как «Дар-уль-Ислам» ориентирован на ведение «джихада» против неверных), было бы все-таки неверным. Византийское общество было глубоко религиозным, христианским обществом, а отношение христианства к войне и к кровопролитию было сложным и неоднозначным. Раннее христианство негативно относилось к войне и сопряженным с ней убийством и кровопролитием. И Ориген, и Тертуллиан, и ряд других отцов Церкви сурово порицали тех христиан, которые продолжали после крещения служить в римском войске. Они полагали, что служение Христу превыше любого мирского служения, в том числе и военного. Военная служба как сопряженная с убийством, пролитием крови, была несовместима с христианским вероучением. Как отмечал французский историк Ж. Флори, «…в первые века христианства война считалась абсолютным злом. На насилие христианин должен был отвечать ненасилием по примеру Христа…». (Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999. С. 44).

Воздавая Богу Богово, а кесарю кесарево, первые христиане категорически отказывались служить в войске, полагая себя «воинами христовыми». Военная служба императору, по мнению ранних христианских писателей, была несовместима со служением Богу. Так, в одном из своих сочинений Тертуллиан спрашивал: «…Может ли христианин поступать на военную службу и допустимо ли даже простого воина, которому не обязательно совершать жертвоприношения и произносить приговоры, принимать в христианскую веру?.» и тут же отвечал на этот вопрос: «…Не согласуется Божья присяга с человеческой, знак Христа - со знаком дьявола, воинство света - с войском тьмы. Нельзя, имея одну душу, обязываться двоим - Богу и цезарю. Если есть желание пошутить, то можно сказать, что и Моисей носил жезл, а Аарон - застежку, что Иоанн был препоясан, а Иисус Навин водил войско в бой, и вообще весь народ Божий сражался на войне. Вопрос состоит в том, как человек этот будет сражаться, то есть я хотел сказать, каким образом будет он нести службу во время мира, без меча, который отобрал у него Господь? Ибо хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра (выделено авт. - П.Т.). Нам не разрешено никакое состояние, служба в котором будет направлена на непозволительное для нас дело». (Тертуллиан. Об идолопоклонстве. 19).

Именно это и ставилось в вину христианам античными критиками христианства. Обращаясь к христианину, римский писатель и философ Цельс писал: «…Если все будут поступать, как ты, то не будет препятствий на пути к тому, что он (т.е. царь - П.Т.) остался один, всеми покинутый, а все на земле досталось беззаконнейшим и самым диким варварам…». Долг истинного гражданина Империи, полагал Цельс, состоял в том, чтобы «…защищать царя всей силой, делить с ним справедливо труд, сражаться за него, участвовать в его походах, когда это потребуется, и вместе с ним командовать войском…». (Цельс. Правдивое слово // Ранович А.Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. М., 1990. С. 173). Отвечая Цельсу, Тертуллиан указывал, что «…христианин никому не враг, а тем менее императору, зная, что Бог его поставил императором и что его надо любить, уважать, что надо оказывать ему почести, молиться о здравии его и о благополучии государства, доколе мир стоит. Стало быть, мы почитаем императора столько, сколько нам дозволено почитать его…», и потому «…император, конечно, одобрит подобных почитателей, потому что мы, ставя его ниже только Бога, признаем его выше всех людей…». (Тертуллиан. аd Scapulam // Ранович А.Б. Первоисточники по истории раннего христианства. Античные критики христианства. М., 1990. С. 330-331). С его точки зрения, достаточно того, что христиане являются верноподданными, а воевать, проливать кровь - это удел язычников.

Да, пока большинство жителей Империи составляли язычники, такое отношение к войне и военной службе со стороны христиан могло быть терпимым - всегда можно было найти достаточное количество рекрутов для службы в легионах. Однако по мере роста числа христиан, особенно на востоке Империи, ситуация становилась все более и более напряженной, и не в том ли, что молодые христиане массами отказывались поступать на военную службу и присягать императору, заключалась одна из причин «варваризации» римской армии в III-IV вв.?

Со времени Миланского эдикта императора Константина и превращения христианства в государственную религию Империи отношение христианских богословов к военной службе и войне постепенно стало меняться. «…После Константина империя стала христианской. Отныне обе власти, божественная и земная, выглядят более совместимыми». (Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999. С. 36). Военная служба и пролитие крови по-прежнему считалось злом, но уже меньшим злом, чем ранее. Кому-то нужно было защищать христианскую Империю, и христианские писатели постепенно вырабатывают новую концепцию войны. Архиепископ Александрийский, св. Афанасий Великий (годы пребывания на кафедре - 328-336), в одном из своих посланий прямо указывал, что «…не позволительно убивати, но убивати врагов на поле брани, и законно и похвалы достойно. Тако великих почестей сподобляются доблестные на брани, и воздвигаются им столпы, возвещающие превосходные их деяния…». (Послания святого Афанасия Великого, архиепископа Александрийского, к Аммуну монаху // Книга правил святых апостол, святых соборов Вселенских и поместных и святых отец. М., 2004. С. 289). Аврелий Августин впервые выдвигает идею справедливой войны. Справедливая война, т.е. война за правое дело, война против варваров, вторгшихся в пределы Orbis Romanus, христианского царства, война за восстановление и защиту частных прав, война оборонительная - в такой войне христианин мог участвовать, не боясь совершить смертный грех. (При этом необходимо учесть, что еще в 416 г. император Феодосий II издал декрет, согласно которому в армии могли служить только лишь христиане, а язычники должны были покинуть ее ряды). Мнение Августина поддержал на Востоке Исидор Пелусиотский. (Флори Ж. Идеология меча. СПб., 1999. С. 40).

Дело облегчалось еще и тем, что прежде единая христианская община разделилась на мирян и клириков. Для последних участие в боевых действиях и пролитие крови стало «табу», и это требование стало законом после того, как участие клириков в войне было запрещено каноническим правом. Еще в «Правилах святых апостолов» было указано, что «епископ, или пресвитер, или диакон, в воинском деле упражняющийся, и хотящий удержати обое, то есть, римское начальство и священническую должность: да будет извержен из священнаго чина…» (Книга правил святых апостол, святых соборов Вселенских и поместных и святых отец. М., 2004. С. 30). Это предписание было подтверждено в 7-м правиле IVВселенского собора (451 г.). («Вчиненные единожды в клир, и монахам, определили мы не вступати ни в воинскую службу, ни в мирской чин: иначе дерзнувших на сие, и не возвращающихся с раскаянием к тому, что прежде избрали для Бога, предавати анафеме» // Книга правил святых апостол, святых соборов Вселенских и поместных и святых отец. М., 2004. С. 56). Даже простое пребывание клирика в военном лагере считалось нежелательным, о чем говорило 7 и 8-е правила Сардикийского собора (342-343 гг.). (Книга правил святых апостол, святых соборов Вселенских и поместных и святых отец. М., 2004. С. 176, 177). Тем самым клирики были отделены от мирян, которым проливать кровь на войне дозволялось.

Эта перемена произошло весьма и весьма своевременно. В христианской Византийской империи, окруженной со всех сторон врагами, христиане были обязаны участвовать в ней, если хотели сохранить не только свою веру, но и свои жизни, жизни близких, дома, имущество и все, что им дорого. Изменение отношения к войне не могло не найти своего отражения в византийской военной теории. И если в знаменитом трактате Вегеция «Краткое изложение военного дела», датируемом рубежом IV/V вв., религиозность отсутствует (Если не считать использования в качестве пароля рекомендуемого Вегецием словосочетания «С нами Бог!» См.: Вегеций. Краткое изложение военного дела. III.5), то спустя двести лет ситуация коренным образом меняется. «Стратегикон» Маврикия насквозь пропитан христианским духом. Мировоззрение автора трактата, как справедливо отмечал отечественный византинист В.В. Кучма, «целиком и полностью базируется на догматах христианского учения». (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 71).

Для Маврикия Божья помощь являлась главным условием победы и в сражении, и в войне в целом. «…Все находится в Провидении Божьем, и это Провидение управляет всеми - вплоть до птиц и рыб», - писал он. (Маврикий. Стратегикон. Введение).Следовательно, продолжал далее Маврикий свою мысль, полководец-стратиг должен был «…прежде всего иметь заботу о благочестии и справедливости и стремиться посредством этого снискать благоволение Бога, без чего невозможно успешно завершить ни одно начинание, даже если замысел кажется разумным, и невозможно одолеть врагов, даже если они признаются слабыми… Хороший стратиг, защищенный благоволением Бога и неустанно соблюдающий требования тактики и стратегии, сможет надежно управлять вверенным ему войском и приноравливаться к коварному образу мышления врагов…». (Маврикий. Стратегикон. Введение).

Итак, по мнению Маврикия, благочестие и справедливость как залог достижения Божьего благоволения - предмет главной заботы со стороны стратига. (Маврикий. Стратегикон. Введение). Достичь его можно и нужно было при правильной организации религиозной службы в армии, которая в общих чертах складывается в византийском войске в VI в. и в дальнейшем становится непременной частью его жизни на всем протяжении существования Империи. (Порядок осуществления церковных служб в армии впервые подробно был описан Маврикием. См., например: Маврикий. Стратегикон. II.18; VIIA. 1; VII В. 17; XII В. 22). «Отныне и навсегда религия начала безраздельно господствовать в сознании стратиота и командира, - отмечал В.В. Кучма, - священнослужитель встал рядом с архонтом, хоругвь превратилась в элемент военной символики (и не просто символики - таковой она являлась еще со времен дохристианского Рима, а именно христианской военной символики - П.В.)…». (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 75).

Новая идеологическая концепция, сформулированная Маврикием, наложилась на суровые реалии VII-IX вв. и получила дальнейшее развитие в трудах поздних византийских военных теоретиков. Пытаясь разобраться причинами военных успехов «сарацин», император Лев VI в своей «Тактике» пришел к выводу, что во многом они объяснялись не только военным устройством арабских армий, но и самой атмосферой «джихада», воодушевлявшей воинов Ислама на новые и новые подвиги. В качестве противовеса идее джихада Лев выдвинул идею «христолюбивого воинства», высшей задачей, смыслом жизни которого было бы совершение ратных подвигов во славу христианства и православной веры. Эту идею подхватили и продолжили и другие византийские военные теоретики, преемники Льва. Так, например, в трактате «О боевом сопровождении», инициированном прославившимся своими победами над «агарянами» василевсом Никифором Фокой, указано, что воины-стратиоты являются защитниками и первыми после Бога спасителями христиан, что они ставят служение святым императорам, свободе и защите христиан превыше собственной жизни. (О боевом сопровождении. XIX // Два византийских военных трактата конца Х века. СПб., 2002).

Казалось бы, мы наблюдаем возвращение ко временам Древнего Рима с его культом милитаризма. Однако все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Безусловно, война занимала в жизни византийского общества чрезвычайно важное место, и воин-стратиот рассматривался в новых условиях как защитник не только Отечества, но и православной веры, тем более, если он вел справедливую войну - а для византийцев практически все войны были справедливыми. Как отмечал Г.Г. Литаврин, за всю свою историю византийцы практически никогда не выходили в своих походах за пределы старой Римской империи, и даже предпринимаемые с явно завоевательными целями военные экспедиции все равно, с точки зрения византийских политиков и книжников, все равно носили справедливый характер за возвращение временно утраченных земель. (Литаврин Г.Г. Геополитическое положение Византии в VII-XII вв. // Византия между Востоком и Западом. Опыт исторической характеристики. СПб., 2001.С. 17). Это касается и завоевательных войн Юстиниана, и походов Ираклия, и длительных византийско-болгарских войн и многих, многих других военных кампаний. Но, постоянно сражаясь на Востоке и Западе, на Север и на Юге, византийцы оставались реалистами. Война ради войны совсем не прельщала их. Прекрасно понимая, что она, по существу, является судом Божьим (См., например: Скилица Иоанн. Хроника. С. 131. Безымянный автор трактата «О боевом сопровождении» и вовсе недвусмысленно указывал, что исход битвы «…зависит от того, насколько тебя укрепит помощь Бога…» (О боевом сопровождении. XVI). См. также: Маврикий. Стратегикон. II. 1; VIIА. Введение; VII В. 11), императоры и синклитики по возможности старались избегать ее. (Именно потому, что все было в руке Бога, Кекавмен и рекомендовал имперским властям вести мирную внешнюю политику как наиболее выгодную и безопасную Кекавмен. VI. 91). Они предпочитали воевать или чужими руками, или золотом, а еще лучше - сочетая оба этих метода, стравливая своих врагов (а все варвары по определению были врагами Империи, только одни явными, а другие - потенциальными) друг с другом. (См. например: Диакон Лев. История. X. 2).

Собственно византийская армия и флот пускались в ход только в крайнем случае, когда иные способы воздействия на неприятеля были полностью исчерпаны. Так, в 969 г. послы василевса Иоанна Цимисхия заявили киевскому князю Святославу, что «…мы верим в то, что провидение управляет вселенной, и исповедуем все христианские законы; поэтому мы считаем, что не должны сами разрушать доставшийся нам от отцов неоскверненным и благодаря споспешествованию Бога неколебимый мир. Вот почему мы настоятельно убеждаем и советуем вам, как друзьям, тотчас же, без промедления и отговорок, покинуть страну, которая вам отнюдь не принадлежит. Знайте, что если вы не последуете сему доброму совету, то не мы, а вы окажетесь нарушителями заключенного в давние времена мира. Пусть наш ответ не покажется вам дерзким; мы уповаем на бессмертного Бога - Христа: если вы сами не уйдете из страны, то мы изгоним вас из нее против вашей воли… Я думаю, что и ты не вернешься в свое отечество, если вынудишь ромейскую силу выступить против тебя, - ты найдешь погибель здесь со всем войском…». (Диакон Лев. История. VI. 10. См. так же: Маврикий. Стратегикон. VIII В. 4, 28, 86).

Кроме того, убийство, пусть даже и совершенное в ходе сражения и по приказу военачальника, все равно считалось с точки зрения византийского канонического права моральным проступком. Не случайно, когда император Никифор IIФока обратился к константинопольскому патриарху Полиевкту и епископам с предложением провозгласить всех воинов, павших на поле брани, св. мучениками, не получил их согласия. «…Патриарх и епископы решительно воспротивились воле императора, - отмечал русский византинист А.П. Лебедев, - указывая на то, что по правилам св. Василия Великого воины, обагрившие свои руки кровью врага, подлежат трехлетней епитимии». (Лебедев А.П. Царствование византийского императора Никифора Фоки в церковно-историческом отношении (963-969) // Лебедев А.П. Очерки внутренней истории Византийско-восточной церкви в IX, X и XI веках. СПб., 2003. С. 243. 13-е правило св. Василия гласило: «Убиение на брани отцы наши не вменяли за убийство, извиняя, как мнится мне, поборников целомудрия и благочестия. Но может быть добро было бы советовати, чтобы они, как имеющие нечистые руки, три года удержалися от приобщения токмо Святых Таин» (Правила св. Василия Великого // Книга правил святых апостол, святых соборов Вселенских и поместных и святых отец. М., 2004. С. 308-309).

Таким образом, обстоятельства вынудили византийцев серьезно скорректировать присущее раннему христианству негативное отношение к войне и военной службе. Византийское общество под давлением внешних обстоятельств, и, прежде всего, противоборства не на жизнь, а на смерть, серьезно изменилось. «Известная веротерпимость, - отмечал В.В. Кучма, - свойственная мироощущению византийцев в предшествующие эпохи, ушла в безвозвратное прошлое, когда на первое место среди противников империи выдвинулся народ, возведший идею «священной войны» в высший принцип своего земного бытия». (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 84). Однако возврата к временам прежнего варварства быть не могло - христианское учение в определенной степени смягчило нравы. Признав войну как суровую необходимость, как реальность, избежать которой невозможно, византийцы попытались, и не без успеха, говоря словами французского историка Ф. Контамина, «приручить» войну, «замаскировать» ее грубую, насильственную природу системой религиозных идей, моральных и правовых норм. (Контамин Ф. Война в Средние века. СПб., 2001. С. 278). Но вот насколько успешным оказалось это «приручение» - вопрос, на который дать однозначный ответ крайне сложно. Однако можно с уверенностью утверждать, что византийское общество, несмотря на непрерывные войны, так и не превратилось в христианскую копию общества исламского. «…Заряд религиозной неприязни, которым было наделено «христолюбивое воинство» даже на заключительных, самых трагических для империи этапах православно-мусульманского противостояния, никогда не достигал того уровня напряжения, который был уже изначально свойственен фанатизму его исламских оппонентов…», - отмечал В.В. Кучма. (Кучма В.В. Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 84).

Возможно, именно этого напряжения и не хватило в конце концов византийцам для того, чтобы отстоять свое существование. Создается впечатление, что к концу XII в. византийское общество смертельно устало от непрерывных войн и желание воевать у него практически исчезло. Примером тому может служить печальный исход кампаний 1203 и 1204 гг., когда, несмотря на явное превосходство византийской военной теории над западной, крестоносцы-латиняне взяли Константинополь. Как отмечал отечественный исследователь В. Иванов, в июле 1203 и апреле 1204 гг. «…византийцы действовали грамотно и инициативно - они выставили заслон на единственном пригодном для высадки участке побережья; обстреливали корабли противника - сперва с городских башен, а затем и из установленных на берегу орудий; усиливали укрепления; разрушили мост, который давал крестоносцам возможность легко перебрасывать отряды через Золотой Рог; постоянно предпринимали вылазки, препятствуя осадным работам; проводили атаки брандеров на венецианский флот; после неудачного штурма 17 июля вышли в поле, очевидно, имея целью добить уже пострадавшего и деморализованного противника комбинированным ударом с трех сторон; перехватили и атаковали отделившийся от основных сил отряд Анри д'Эно. Однако все эти мероприятия, за которыми шелестят страницы многочисленных «стратегиконов» и «тактик», оказывались пшиком перед лицом вооруженного противника… Главная причина поражения ромеев - не неспособность командования и не доблесть крестоносцев (хотя немалую роль сыграли и первое, и второе), а нежелание константинопольцев сражаться за свой город. Крестоносцы не взяли столицу империи - им ее сдали». (Иванов В. Крестоносцы под стенами Константинополя // Воин. 2004. №16. С. 24.

Византийское общество так и не смогло стать обществом, «организованным для войны» (выражение отечественного историка М.В. Нечитайлова, примененное им для характеристики средневекового иберийского общества времен Реконкисты (Подробную характеристику иберийского общества той эпохи. См.: Нечитайлов М.В. Общество, организованное для войны // Воин. 2003. №13. С. 2-8.) подобно своим оппонентам - мусульманам и отчасти западным христианам. (Отдельные вспышки стойкости и упорства, подпитываемые религиозным фанатизмом, как это было вскоре после 1204 г., когда те же самые греки, сдавшие без боя столицу Империи, насмерть сражались с латинянами в Малой Азии, можно не брать в расчет). Длительное противостояние византийцев с окружающим миром не могло не привести к достаточно печальным последствиям. «В условиях в сущности постоянного чрезвычайного положения власти империи были вынуждены любой ценой сохранять стабильность, - писал Г.Г. Литаврин, - консервировать существующие порядки. Крупные социальные реформы могли нарушить равновесие…». Литаврин Г.Г. Геополитическое положение Византии в VII-XII вв. // Византия между Востоком и Западом. Опыт исторической характеристики. СПб., 2001. С. 16). Борьба на несколько фронтов сразу не только истощала ресурсы Империи, но и неизбежно влекла за собой серьезные политические, социальные и культурные последствия. Вынужденно отказавшись от наступательной внешней политики, Империя, перейдя к стратегической обороне, сама себя загнала в тупик. Действия от обороны никогда и никому еще не приносили победы, и Византия не была исключением из этого правила. Да, умело организованная оборона продлила ее жизнь на без малого тысячу лет, но, в конце концов. более молодые и энергичные народы сломили сопротивление одряхлевшей и изнемогшей в постоянной и безнадежной борьбе за выживание Империи.

Отказ от наступления и консервативная внутренняя политика в конечном итоге способствовала закостенению внутренних структур, политических, социальных, экономических и культурных, на которых зиждилось величественное здание «Рима Второго». Византийское общество к концу своего существования утратило в значительной степени способность воспринимать и адаптировать новые идеи, что было залогом его выживания на заре существования Империи. В какой-то степени негативное воздействие на сопротивляемость византийского общества внешней агрессии оказало и само византийское государство. В отличие от западноевропейских средневековых монархий, слишком слабых и рыхлых, чтобы установить более или менее жесткий контроль за обществом, оно сумело воспрепятствовать формированию сколько-нибудь значимых элементов самоуправления и самоорганизации этого самого общества. В той же самой Испании времен Реконкисты войну с мусульманами вели не только короли и их армии, но и практически весь народ, а в самой Византии времен упадка этого мы фактически не наблюдаем. Да и само византийское общество конца Империи не было расположено воевать. Как правило, лучших воинов Империи всегда поставляли окраины, населенные полуварварами, для которых война была привычным состоянием. (Анализируя причины неожиданного возвышения Европы на рубеже Средневековья и Нового времени, американский историк У. Мак-Нил писал, что своими успехам европейцы обязаны трем факторам: сохранившейся от варварских времен агрессивности и воинственности (выделено нами - П.Т.), сложным военным технологиям и выработавшемуся к этому времени относительно высокому уровню сопротивляемости классическим евразийским эпидемическим болезням (См. Мак-Нил У. Восхождение Запада. Киев-Москва, 2004. С. 738-744). Византийцы же всегда противопоставляли себя как народ цивилизованный нецивилизованным и диким варварам, для которых война ради войны - обычное дело, норма поведения. Сами же византийцы были слишком цивилизованы и культурны, чтобы воевать. Печальный пример отстраненности общества от дела защиты Отечества - последняя оборона Константинополя в 1453 г. Когда вопрос стоял о жизни и смерти, среди всего населения столицы, насчитывавшим не менее 50 тыс. жителей, готовых с оружием в руках сражаться против турок нашлось всего лишь 4973 человека. (Каждан А.П., Литаврин Г.Г. Очерки истории Византии и южных славян. СПб. 1998. С. 324).

«Второй Рим» повторил печальную судьбу «Первого» - его народ, отказавшись воевать, был порабощен иноплеменниками, и Господь отказался защитить избранный народ, запятнавший себя всевозможными грехами и преступлениями. (См. например: Дука. Византийская история. Гл. 36). Разложившаяся, обезлюдевшая и истощившая свои силы в междуусобных распрях империя была бессильна перед лицом нового опасного врага - турок-османов, которые и положили конец ее почти тысячелетнему существованию.

Размещено на Allbest.ru