Процессы модернизации в Индии и Китае

В самом общем виде можно отметить, что в плане жесткости социальной структуры и ее сопротивляемости любым нововведениям Индия не представляла собой некого уникального феномена на фоне других восточных цивилизаций. Как отмечает известный отечественный востоковед Л.С. Васильев, «традиции и институты во всех неевропейских цивилизациях были целеустремленно направлены на то, чтобы не допустить таких новшеств, которые могли бы подорвать силу централизованной власти и свято хранимую устойчивость веками складывавшихся социальных отношений». Такая структурная особенность всех восточных цивилизаций не могла не сказаться, по мнению данного автора, на их историческом сознании: «На Востоке исторический процесс - как и вообще отношение к времени - не воспринимался в качестве линейного, а консервативная стабильность реально превратила его в цикличный». Е.Б. Рашковский о той же особенности восточного историзма пишет следующее: «Циклическое воззрение на мировой процесс (чередование миров - чередование народов и культур - чередование форм правления и династий в предустановленной и имманентной динамике) - неотъемлемый элемент господствующих исторических воззрений в традиционных культурах Востока». Единственным известным исключением из этого правила является еврейская традиция.

Определяя специфику индийской цивилизации, Л.С. Васильев отмечает, что в ней фактором, консервирующим общественные отношения, и, тем самым, оказывающим опосредованное воздействие на общественное сознание, было не столько государство, сколько система общин и каст. Это, в общем и целом верное наблюдение, требует в нашем случае некоторых пояснений и детализации.

Общеизвестным является тот факт, что особенностью социальной структуры индийского общества на протяжении практически всего периода его существования являлась жесткая варново-кастовая система. Однако следует особо подчеркнуть, что как жесткость, так и стабильность существования данного социального феномена, были обусловлены не какими-либо внешними факторами, как то, например, государство. Ибо сильного централизованного деспотического государства Индия не знала. Причина была скрыта во внутренних ментальных установках индийского сознания. Пронизанность всей жизни индуса сложным ритуалом и многоуровневый иерархизированный характер его восприятия обусловили стремление отдельных групп индийского общества к обособлению с целью обеспечить должное соблюдение всех правил ритуальной чистоты. Наиболее яркое отражение значения данной установки индийского сознания на процесс самоорганизации индийского общества нашло в той роли, которую в нем с древнейших времен играло жречество, иначе варна брахманов. Их авторитет и престиж практически всегда, за исключением, может быть, периода господства неортодоксальной системы буддизма, в традиционной Индии были беспрекословны. И, как пишет крупный отечественный индолог Р.Б. Рыбаков, основой этого было то, что «системообразующую роль в индуизме играет понятие ритуальной чистоты…, делающее неуязвимой для логических и эмоциональных доводов триаду каста - карма - дхарма». Таким образом, роль ритуала в оформлении конституирующих черт индийской культуры трудно переоценить. Едва ли мы сможем назвать еще одну такую цивилизацию на земле, все сферы жизни представителей которой, от момента зачатия и до смерти, были бы в такой же степени ритуализированы. До сих пор для многих индийцев страх перед нарушением ритуальных предписаний оказывается зачастую сильнее страха смерти. По мнению многих авторов, пишущих об Индии и пытающихся сформулировать перечень черт, лежащих в основе данной цивилизации, именно вся совокупность обрядов и ритуалов определяет ее целостность.

В логике же нашего рассуждения это обстоятельство выводит нас вновь на обозначенную выше проблему определения всех факторов, обусловивших «аисторичность» индийского сознания. Ритуал, как важнейший социальный феномен, регулировавший жизнь индийского общества на протяжении веков и даже тысячелетий, безусловно, является одним из них. Ведь он предполагал нерефлексивное воспроизведение неких первооснов, а, следовательно, всячески ограничивал любое продвижение вперед. Именно он в значительной степени обеспечивал ту самую «консервативную стабильность» в индийском обществе, от которой проистекало цикличное восприятие времени. Но, кроме того, ритуал еще и усиливал уже обсуждавшуюся выше «потустороннюю ориентацию» индийского сознания, снижая для него значение «мира повседневности». Как отмечал другой известный отечественный индолог В.С. Семенцов, «любая ритуальная культура жестко делит мир на две сферы - сакральную и профаническую. Сакральная есть сфера собственно ритуальных священнодействий. Готовясь войти в нее, человек обязан пройти определенную подготовку - очищение… Считается, что входя в сакральный круг, человек становится причастным неземному миру… Возвращаясь назад к профаническому существованию, человек снимает с себя запреты, которым он подвергался в сакральной сфере… Профанический мир, с одной стороны, безопаснее и "удобнее" мира сакрального… Вместе с тем мир профанический лишен той значительности и внутренней ценности, которые присущи миру сакральному. Поэтому человек стремится расширить сферу сакрального, обставляя обрядами все сколько-нибудь значительные события своей жизни». Поскольку ни в какой другой культуре мы не встречаем такой степени ритуализованности всех человеческих проявлений, то получается, что для индийцев соотношение между "сакральным" и "профаническим" сильно смещено в сторону первого. Иначе говоря, даже всю свою посюстороннюю деятельность индийцы стремились привязать к инобытию. А отсюда понятно их невнимание к повседневной истории, и как следствие, неразвитость исторической рефлексии.

Говоря об индийском обществе в целом, отметим, что на всем периоде его существования оно отличалось не только известной заданностью и жесткостью сложившихся в нем социальных связей, укорененных в ментальности индийцев, но также и поразительной пластичностью, толерантностью и свободой самовыражения для индивида, стремящегося к самореализации, прежде всего, в духовной сфере. По этому поводу один из представителей неоиндуизма Сатпрем пишет: «Если мы взглянем на духовный мир Индии изнутри, то обнаружим, что Индия - это страна исключительной духовной свободы, не имеющая себе равных». Проявление данной свободы мы можем обнаружить уже в текстах Ригведы, чьим своеобразным "интеллектуальным девизом" был тезис: «Истина - одна, мудрецы же говорят о ней по-разному». Опираясь на него, самое привилегированное и авторитетное индийское сословие брахманов могло развивать индийскую религиозно-философскую традицию, не ограничивая себя в плане духовной интуиции.

2. ПРОЦЕСС МОДЕРНИЗАЦИИ В КИТАЕ

индия китай модернизация ритуал

В отношении Китая Иммануил Хсю, автор фундаментального труда "Взлет современного Китая", пишет: "Поиск нового порядка повлек за собой крайне трудную борьбу против высокомерия, презрения ко всем иностранным предметам и неисправимой веры в то, что обильная Поднебесная не нуждается в учебе у каких-то диковинных варваров, от союза с которыми мало что можно достичь."

Однако после второго поражения Китая в "опиумной" войне и англо-французской оккупации ее столицы - Пекина - в 1860 г., наиболее прогрессивные мандарины пришли к осознанию того, что западный вызов неизбежен и что Китай должен измениться если он желает выжить. Они начали то, что вошло в историю под названием движение за "самоусиление", т.е. политику реформ "сверху". Несмотря на некоторые подвижки, этот курс, как пишет И. Хсю, был "искусственной попыткой модернизации; одобрялись только те аспекты, которые имели непосредственную пользу, игнорируя полностью при этом наиболее фундаментальные элементы Западной цивилизации - политические системы, экономические институты, философию, литературу и искусство. Даже прогрессивные китайцы в то время верили в то, что Китаю мало в чем нужно учиться у Запада за исключением оружия."

Хотя встреча Запада с Китаем началась в 16 и 17 вв., однако до середины 19 столетия влияние более развитых стран было не столь значительным. Примерно со второй половины 19 в. вторжение "заморских варваров" привело к радикальным переменам в Поднебесной. Опиумные войны в Китае усилили деятельность иностранных держав в стране, что окончательно сломало ее изоляцию от внешнего мира, вынудив искать пути ответа на вызов внешней экспансии.

В 1895 г. японский премьер-министр Ито Хиробуми спросил величайшего китайского реформатора Ли Хунчжаня, приехавшего в г. Симоносеки подписать унизительный для Китая мир после поражения в войне с Японией, почему Китай оказался неспособным изменить себя так, как это сделала Япония Мэйдзи-исин: "Десять лет назад я говорил с тобой о реформе, но почему до сих пор ничего не сделано ?". Ли ответил: "Дела в моей стране настолько сдерживаются традицией, что я не смог осуществить то, что предполагал. Мне стыдно от непомерных желаний и отсутствие власти их реализовать."

Ли Хунчжань был действительно величайшим государственным деятелем Поднебесной 19 в. При определенных обстоятельствах он мог бы стать Дэн Сяопином 19 в. Ли занимал множество высокого ранга государственных постов. Первоначально он надеялся использовать вторжение Запада к выгоде Китая. Также как и любой японский лидер, он понимал острую необходимость для страны адаптировать достижения Запада если она хочет выжить. Он приложил немало усилий осуществить в стране ряд преобразований в стиле японской революции Мэйдзи, что, однако, встретило яростное сопротивление консервативной части бюрократии.

Однако главным препятствием на пути осуществления реформаторских замыслов "самоусиления" страны во второй половине 19 столетия было иное, а именно - китайская элита была обуяна чувством культурного превосходства и этноцентризма по отношению ко всему не китайскому. Императоры и господствующие слои по старинке воспринимали "поднебесную" империю как "пуп земли", т.е. Китаю нет нужды учиться у "варваров"; страна преодолела многие нашествия, преодолеет и это; достижения, институты и традиции "чжунго" ("срединного государства") пережили все другие цивилизации. Любые трудности воспринимались верхушкой как временные, а вторжение западных держав - лишь как попытка отсталых варваров ограбить великую империю. Император и его окружение, как отмечает британский исследователь Фил Динс, попросту не понимали в то время, что происходило за пределами страны, у них не было ни малейшего представления о наступившем индустриальном веке. Многовековая привычка повелевать заслонила от взора дряхлеющей империи произошедшее фундаментальное изменение сил в международной системе государств. Китай требовал от западных стран подчиниться своему воображаемому могуществу. Его лидеры не смогли сразу понять глубину того глубокого кризиса, в котором оказалось государство и общество.

Во-вторых, маньчжурские правители, столкнувшись с опасностью (растущая нестабильность, конкуренция со стороны европейских промышленных товаров, Опиумные войны, массовые стихийные протесты), не использовали все имеющиеся в их распоряжении средства (чайная и хлопковая промышленность, длительный период контактов с Западом, экономические и людские ресурсы).

Китай находился в более благоприятном положении для проведения модернизации до Опиумных войн.

Однако его лидеры упустили шансы установить деловые отношения с иностранными кампаниями и правительствами. Например, вместо тщательного изучения причин широкого распространения торговли опиумом, император и его правительство попытались ее ликвидировать путем применения драконовских мер; позднее они не изучали японский опыт реформ. Китайские власти боролись скорее против следствий, чем с подлинными причинами дестабилизации страны.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ