Были бы стержни

Размещено на http://www.allbest.ru/

БЫЛИ БЫ СТЕРЖНИ

Я ученик Ивана Яковлевича Емельянова. Курс его наук, пройденный в МВТУ, дипломный проект под его руководством и четверть века работы по его направлению и при его доброжелательном внимании - дают мне право это сказать. емельянов ядерный энергетика ученый

В 1964 году я поступил в Училище на факультет энергомашиностроения, по специальности "Энергетические машины и установки". Решающим при выборе будущей специальности для меня были даже не столько фотографии АЭС и атомного ледокола на стенде для абитуриентов, сколько внушительный портрет заведующего кафедрой Э-7 академика Н.А.Доллежаля. "Уж этот-то математике научит", - почему-то подумал я. И, в общем, ошибся, но только, конечно, не выбором. Дело в том, что в это время математическая подготовка в МВТУ была весьма слабой, на уровне среднего втуза. Традиционно сильны были теоретическая механика, термодинамика, гидромеханика, сопромат. А Николая Антоновича я впервые увидел только на третьем курсе, когда он читал вступительную лекцию нам, впервые по всем правилам допущенным и пропущенным на кафедру. Правда, секретных тетрадей мы уже не застали. После Третьей Женевской конференции МАГАТЭ 1964 г. атомная техника стала гораздо более открытой.

Нейтронную физику нам читал Леонард Васильевич Константинов, мой будущий начальник. Спецглавы химии - Юрий Иванович Токарев, тоже мой будущий начальник. Радиационную защиту - Ю.А.Егоров, конструирование реакторов - В.И.Михан. Все они были по основной работе начальниками отделов НИКИЭТ, так что предмет знали не понаслышке, и темы занятий брались ими из собственной практики создания реакторов и работы на них. Постепенно все чаще в их рассказах и разговорах стало звучать до сих пор не знакомое имя Ивана Яковлевича Емельянова. Было понятно только одно - речь шла об уважаемом человеке с непререкаемым авторитетом.

Два последних года обучения на кафедре Э-7 были посвящены знакомству с практическими аспектами будущей инженерной деятельности в реакторостроении. Иваном Яковлевичем был создан законченный цикл прикладных дисциплин: "Техника измерений", "Основы автоматики" (теория автоматического регулирования), "Моделирование физических процессов" и, наконец, завершающий двухсеместровый курс "Управление энергетическими установками", который читал он сам. Читал увлеченно, постоянно пользуясь проектором и вспоминая по ходу дела весьма поучительные истории из своей богатой событиями жизни.

Особое внимание Иван Яковлевич обращал на необходимость знания того процесса, которым предстояло управлять. Именно он раскрыл нам суть .дифференциальных уравнений кинетики реактора, связывающих поведение во времени потока нейтронов с реактивностью - интегральным свойством реактора, определяющим относительное приращение или уменьшение количества нейтронов в каждом следующем поколении.

По каждому предмету студенты, помимо лекций и семинаров, проходили через несколько лабораторных работ. Это было на самом деле интересно! Помню, как зимой бегали на набережную Яузы за снегом для поверки термопар; как замеряли время падения стержня аварийной защиты на реальном исполнительном механизме реактора СМ; как доводили до разгона математическую модель реактора на аналоговой вычислительной машине... Венцом всему было итоговое занятие на тренажере системы управления и защиты (СУЗ). В этом тренажере ненастоящим был только реактор, который моделировался на упомянутой уже аналоговой машине. Всё остальное: пульт, гальванометры, сельсины, ключи, приборы управления и защиты, приводы стержней СУЗ, звонки и судовой ревун - было самое что ни есть настоящее. Стараниями Ивана Яковлевича сюда попала часть системы управления и защиты несостоявшегося второго аппарата АРБУС, так и не попавшего в Антарктиду, где он должен был отапливать нашу полярную станцию. Проектирование тренажера было выполнено в рамках темы "Модернизация СУЗ промышленных реакторов"; под пояснительной запиской стояла подпись инженера В.П.Потаповой.

Я потому так подробно описываю тренажер, что ему в значительной степени будут посвящены не менее двенадцати лет моей работы. А пока мы, пятикурсники, под руководством А.С.Егорова, аспиранта Ивана Яковлевича, делали на тренажере первые робкие попытки выхода из подкритичности, подъёма мощности с заданным периодом, включения в работу автоматического регулятора (АР) мощности, "взвешивания" стержней, то есть определения вводимой ими реактивности, методом сброса и перекомпенсации.

Реактиметров (специализированных вычислителей реактивности ядерного реактора) тогда практически не было! Под руководством И.Я.Емельянова группа А.С.Егорова, С.И.Крюкова и других энтузиастов делала попытки сделать наш, никиэтовский реактиметр, причём, в отличие от того, что создавалось в Физико-энергетическом институте и в Институте атомной энергии, он сразу мыслился включаемым в систему контроля и управления, с предъявлением всех жёстких требований, предъявляемых к аппаратуре СУЗ. Работа велась на территории МВТУ, где от НИКИЭТ располагалась часть отдела физических измерений (12 отдел, начальники - Л.В.Константинов, А.И.Ефанов) и целиком один из конструкторских отделов (20 отдел, начальник - Ю.И.Токарев). Это располагало к тому, чтобы наиболее любопытные студенты заглядывали в лаборатории. Так вот и я в конце 1967 года приоткрыл дверь и тихо осведомился, нельзя ли здесь чего-нибудь полезное поделать.

Первые полтора года приходилось что-то паять, входя постепенно в курс дела. Главное - в мозг намертво вбились уравнения кинетики реактора, с которыми так или иначе стала связана вся моя дальнейшая деятельность. На курсовом проекте по первой половине емельяновского цикла "Управление установками" я защищал релейную схему, ускоряющую переключение диапазонов аналогового реактиметра по нейтронной мощности. Современный студент, с юных лет общавшийся с персональным компьютером, просто не поймёт, о чём речь и зачем это нужно. А тогда на кафедре неторопливо шлёпала рычагами телетайпа первая общедоступная цифровая вычислительная машина "Наири", и применять эдакое чудо в цепях управления и в мыслях не было.

К этому времени я уже не раз встречался и разговаривал с Иваном Яковлевичем (лекции, экзамены, работа в лаборатории). Как-то сразу и не было никакого сомнения, чем мне заниматься дальше. Хотя направление, возглавляемое И.Я., было отнюдь не узким. Даже формально сюда (в сектор автоматики) входили: физические и теплотехнические измерения (отделы 12, 10); разработка и конструирование приборов управления и защиты (отдел 25); конструирование исполнительных механизмов, общая компоновка СУЗ (отдел 8). А ещё в поле Емельянова находились вопросы моделирования динамики реактора и применения цифровой техники (отдел 14, а затем и 13). Вот так и мне, уже привыкшему к паяльнику и осциллографу, на дипломный проект от И.Я. досталось нечто из другой "оперы" - линейный асинхронный электропривод стержней автоматического регулирования (АР). Был легкий момент непривычности, но молодость взяла верх, и вот уже на столе громоздилось нечто, выполненное из купленных в "Детском мире" трансформаторов - статор будущего привода. Пришлось осваивать смежные вопросы - магнитные усилители, индукционные регуляторы... Опуская подробности, скажу, что к началу зимы удалось продемонстрировать Ивану Яковлевичу и доценту кафедры Ю.В.Журавскому, как алюминиевая полоска - якорь линейного двигателя - легким поворотом рычага отрывалась от стола и, в зависимости от силы тока, занимала определенную позицию по высоте статора. Наибольшее впечатление, конечно, производил "сброс аварийной защиты" - падение якоря при отключении тока. Вся демонстрация могла продолжаться не более полуминуты, иначе из статора начинал валить дым от перегрева. Была написана и пояснительная записка, начинающаяся с планов партии на пятилетку и полного набора уравнений электромагнитного поля, а кончающаяся грубой эмпирической формулой равновесия якоря в магнитном зазоре. Основное впечатление на комиссию произвёл всё же действующий макет и, конечно, отзыв научного руководителя - профессора МВТУ, первого заместителя директора НИКИЭТ И.Я.Емельянова.

Дальше пошла суровая проза - работа на кафедре инженером за 100 руб., затем - о счастье - ассистентом за 105 руб. Написание учебных пособий, проведение семинаров, лабораторных работ и, конечно же, работа на тренажере, но теперь уже в роли инструктора. А весной 1971 г., через год после выпуска, вдруг узнаю, что меня назначают руководителем практики студентов 4 курса на Ижорском заводе в Колпине (под Ленинградом), где никогда о студентах МВТУ никто и не слышал. Предстояло впервые в жизни ехать в командировку - одному - и - организовывать практику, включая быт и проживание студентов. Как это всё делается, не имею ни малейшего понятия. Знаю только, что в принципе на Ижоре делают корпусные реакторы.

Перед отъездом на лестнице факультета встречаю Ивана Яковлевича, рассказываю свои заботы. Он ободряет:

- Ничего, там Маслёнок, мой аспирант, он поможет !

Это уже зацепка! У меня на полке стоит книга: "Б.А.Маслёнок. Испытания приводов управления судовых ядерных реакторов". Ещё раз внимательно перечитываю, узнаю имя-отчество - Борис Аркадьевич; круг вопросов, ссылки... Можно ехать.

Первая командировка. Непередаваемое чувство одиночества после выгрузки на Московский вокзал в Ленинграде. Вещи - в камеру хранения. Электричка до Колпина. Блуждание по коридорам заводоуправления (хорошо ещё, что нет охраны на входе!). Скоро становится ясно, что студентами должен заниматься учебный комбинат, расположенный неподалёку в городе. Иду туда.

Начальник учебного комбината в недоумении. Ничего о студентах из МВТУ не знает, спрашивает:

- А что они вообще у вас в училище изучали ?

- Конструирование ядерных реакторов, парогенераторов, ну и...приводов управления.

- Кто же у нас может руководить такой практикой ?

- Маслёнок, Борис Аркадьевич, он как раз приводами занимается.

- Маслёнок ? Из КБ-2 ??

- Ну да (хотя про КБ-2 услышал только сейчас).

- Хорошо. Я подготовлю приказ (пишет): студентов МВТУ направить для прохождения практики в КБ-2, руководитель от завода - Маслёнок Б.А. (в то время - начальник отдела СУЗ в конструкторском бюро № 2, которое на заводе занималось именно ядерными реакторами).

- Только мне надо договориться о деталях. Как туда пройти ?

- Сейчас выпишу пропуск. Справка есть ?

- Есть.

- Ну и чудесно.

Через полчаса, пройдя две трети обширной территории завода, подхожу к трёхэтажному зданию КБ-2. На входе - отдельный пост. Пропускают. Нахожу комнату, стучу.

- Здравствуйте. Я из МВТУ, с кафедры реакторов, от Емельянова. Можно видеть Бориса Аркадьевича ?

- Сейчас будет. У него вчера прошла защита диссертации.

Надо ли говорить, что встреча аспиранта Емельянова с ассистентом Емельянова прошла нормально, и вопросы практики были не сразу, но решены. Ребята узнали, по-моему, уникальное в СССР производство. Увидели в цеху только что сваренный корпус реактора ВВЭР-440 Кольской АЭС, в который спокойно мог заехать экскаватор. Посетили кузнечный цех с гигантским гидравлическим прессом "Davy Sheffild 1908", который штамповал ещё броню первых русских дредноутов, а сейчас штампует днища и обечайки реакторов. Видели адское пламя печи для отжига крупногабаритных изделий (огромная яма с газовыми горелками по краям; барабан-сепаратор РБМК-1000 туда не помещался, и его отжигали, засовывая в яму сначала одним, затем другим концом). При нас человек в чистейшем белом халате взял в руки винт привода СУЗ лодочного реактора, поставил его вертикально, и шариковая гайка под действием собственного веса, набирая обороты, съехала по винту от верхнего конца до нижнего. А по соседству шла точнейшая сборка внутрикорпусных устройств, и все детали блистали полировкой по ядерному классу чистоты.

Наконец, нас пригласили в помещение того самого испытательного стенда, в стенах которого, видимо, и родилась книга Б.А.Маслёнка. Тут мы увидели много, но скажу лишь об одном.

На очередной стендовой площадке была собрана натуральная крышка судового реактора, которая, как полагается, была сплошь уставлена приводами СУЗ. Легко угадывались массивные привода компенсирующих решёток, автоматических регуляторов... и ещё несколько довольно тонких отрезков труб с эмблемой Ленинградского Металлического завода (ЛМЗ).

- Это привода стержней аварийной защиты, - пояснил сопровождавший нас Анатолий Сергеевич Хегай, заместитель Маслёнка.

- А на каком принципе? Ведь в такой габарит не вписывается ни винтовая, ни реечная пара.

- Линейный асинхронный двигатель. Сильно греется, но здесь он и включается лишь на короткое время.

Тут я почувствовал себя чуть ли не соавтором дивного механизма. (Много позже узнал, что этот привод был разработан под руководством И.Я.Емельянова в НИКИЭТе, и затем серийное производство этих приводов было налажено на ЛМЗ).

А ровно через год Иван Яковлевич произнёс историческую фразу:

- Кончай балалаечничать. Пора к делу.

И вот в феврале 1973 г., уже сотрудником НИКИЭТ, я снова еду тем же питерским поездом в командировку. Но теперь - никакого чувства одиночества: я еду не в неизвестность, а на площадку строящейся Ленинградской АЭС, к людям, которых ещё не знаю, но уверен - среди них много учеников Ивана Яковлевича.

Так и получилось. В этот год мы буквально жили на ЛАЭС. Отношения налаживались с полуслова. Помощь друг другу оказывалась немедленно и эффективно. К моменту энергопуска (21 декабря) уже сложился круг лиц, среди которых мне посчастливилось быть и работать в НИКИЭТ все тридцать последующих лет.

Это мои первые начальники и наставники - Л.В.Константинов, А.И.Ефанов, В.В.Гусев, В.В.Постников. Это бессменная команда физпуска - Ю.М.Серебренников, Л.В.Решетин, В.Ф.Сачков, В.И.Алексеев, Ю.М.Потатуев, В.Н.Беляков. Это подвижники СУЗ В.В.Шевченко, В.П.Потапова, позднее С.Г.Ухаров. Это рыцари динамики Л.Н.Подлазов, В.В.Белоусов, А.Н.Алексаков. Это корифеи вычислительной техники И.И.Десятников, И.К.Павлов, позднее М.Н.Михайлов. Это физики, светлые головы А.П.Сироткин, В.П.Борщёв и их коллеги из ИАЭ А.Н.Кузьмин, В.М.Качанов, А.В.Краюшкин, Ю.А.Тишкин. И, конечно - подлинные знатоки реактора - конструкторы 4 отдела: К.К.Полушкин, Ю.М.Черкашов, А.А.Петров, С.П.Кузнецов, В.П.Василевский, Ю.Н.Клементьев, неистовый Е.В.Павлов.

Нельзя не вспомнить и сотрудников ЛАЭС, с кем приходилось плодотворно работать на этом этапе: Б.А.Воронцова, Б.М.Свечаревского (НИО), Ю.В.Скорописова (СУЗ), А.К.Полушкина (НИО, затем РЦ). Над ними возвышалась могучая фигура заместителя главного инженера по науке Владимира Ивановича Рябова, отечески наставлявшего нас: "- Для реакторув, ребята, для реакторув старайтесь !".

Ещё в прошлом, 1972 году Л.Н.Подлазовым с сотрудниками было предсказано на основании расчетов, что поле энерговыделения в РБМК по мере выгорания может стать неустойчивым по низшим гармоникам - азимутальной и высотной. При этом период развития первой азимутальной гармоники энергораспределения (₀₁) прогнозировался порядка 20 минут. К весне стали известны и неутешительные результаты энергопуска реактора АЭС "Джентли" в Канаде, имевшего много общего с РБМК. Там тоже "гуляли" поля, вызывая трудности в управлении реактором. Эти канадские результаты И.Я.Емельянов немедленно опубликовал в аналитическом обзоре (журнал "Атомная техника за рубежом", 1973 г., № 5).

По поручению Ивана Яковлевича мы составили несколько писем в Министерство (два я лично печатал), где предлагали оснастить головной блок ЛАЭС системой стабилизации энерговыделения. Кроме того, что особенно важно, на блоке рекомендовалось создать систему экспериментальных замеров для проведения в ходе энергопуска глубокого изучения физических и динамических характеристик реактора. Вот этой последней задачей мне и было поручено заниматься. А до энергопуска оставалось полгода.

Наконец, на совещании 14 июня первый заместитель Министра Н.А.Семёнов подписал техническое решение, придающее нашим предложениям силу закона. И я воистину почувствовал мощь Средмаша, для которого слова "нет" просто не существовало. Но - непременное условие - каждый на своём участке должен впрягаться и везти без дураков, проявляя и терпение, и труд, и знания, и связи, и изворотливость. Самотёком - ничего не получалось.

Нужен был проект экспериментального измерительного комплекса. За три недели я облазил станцию, определяя помещения, панели, клеммы, к которым надо было подключаться. Потом Иван Яковлевич посадил меня в конструкторское бюро 10 отдела; начальник отдела Д.Н.Попов выделил в помощь двух женщин-конструкторов. Сделанные на станции эскизики превращались в настоящие чертежи. И хотя они не соответствовали ни старым нормам системы чертежного хозяйства СЧХ, ни новым нормам ЕСКД (поскольку повторяли формы Главного проектировщика ВНИПИЭТ) - начальник нормконтроля на свой страх и риск и под моё честное слово, что так надо, поставил подпись. Далее чертежи упаковали в огромный тубус, запечатали самой внушительной печатью, и в разгар сезона отпусков, с криками "Спецгруз! Без очереди!!" тубус был повергнут к ногам начальника Ленинградского вокзала в Москве; при этом дополнительно применялось размахивание сразу тремя бумажками с угрожающими номерами "почтовых ящиков" (в то время каждая организация, занимающаяся закрытой тематикой, имела условное наименование в виде номера п/я). Вскоре мы (я, В.В.Белоусов, Н.З.Рыбаков) уже сидели в отдельном купе и провожали глазами пригороды Москвы.

В Ленинграде мы отправились на Черную Речку. Во внушительном здании ВНИПИЭТ нас встретила уже знакомая по встречам на площадке Ленинградской АЭС Майя Семёновна Безпрозванная - одна из тех незабываемых женщин атомной техники, без которых и техники-то никакой не состоялось бы, вне всякого сомнения. Вскоре наши чертежи были одобрены, согласованы руководством Главного проектировщика, а сам ВНИПИЭТ безо всяких крючков обязался в кратчайший срок сделать проект кабельной раскладки. Вот как тогда делались дела!

Осень целиком ушла на монтажные работы. Как во сне, помню доставание кабеля, зажимов, реек; помню тяжеленную механическую пилу, которой выпиливались в панелях отверстия для приборов. Помню, как восемнадцать часов гнал из Москвы "УАЗик" с драгоценным английским цифровым регистратором "Солартрон", а сверху уже падал первый снег. (И за эту осень успел ещё придумать, изготовить детали, спаять и отладить пару преобразователей сигнала от сельсина в напряжение, которые также вошли в создаваемый комплекс).

И когда Иван Яковлевич, уже в составе комиссии, прибыл в декабре на пуск, в дальнем конце блочного щита управления неоперативного (БЩУ-Н) уже стояли подключенные к источникам сигналов панели нашего щита экспериментального измерительного комплекса (ЭИК). Мы ждали слов благодарности. Но вместо этого услышали:

- А это чьё добро лежит ? - И.Я. показывает на кучу обрезков кабеля, реек, разбитых коробок, оставленных монтажниками.

- Наше, - не стал отпираться я.

- Убери сейчас же ! Нельзя приличных людей привести.

Послушание так послушание. В несколько приёмов вынес мусор. Нашёл у тёток из цеха дезактивации ведро со шваброй, протёр пол. Иду со шваброй назад через оперативный блочный щит управления. Сидят Н.А.Доллежаль, А.П.Александров, первый заместитель министра Н.А.Семёнов и - Иван Яковлевич. Представляет меня высоким начальникам:

- Вот видите ! Без пяти минут аспирант, а если надо - и со шваброй бегает ! Можно идти ?

- Конечно.

Высокое руководство поднялось, прошло на неоперативный щит и засвидетельствовало выполнение июньского решения.

На нашем щите ЭИК в последующие три года были проведены все основные эксперименты по эффектам реактивности, устойчивости полей и отработке режимов ускоренного снижения мощности головного реактора РБМК. Одновременно, начиная с 1975 г., не без помощи щита начались испытания первой в стране системы локальных автоматических регуляторов и локальной аварийной защиты (ЛАР-ЛАЗ). И здесь собрались лучшие ученики Ивана Яковлевича. Об этой работе подробнее написано в статье Валерии Павловны Потаповой "Самоделкины", так что добавить практически нечего. Разве что только...

Поскольку результаты испытаний надо было срочно представлять в Министерство (грозило невыполнение планов, хотя вся работа и была нами же инициирована), а испытания ЛАР прошли в пятницу, Иван Яковлевич решился на беспрецедентный по тому времени шаг (а теперь мне кажется - вспомнились славные времена Аннушки* и Лаврентия**). Отчёт об испытаниях, около сорока страниц, с графиками и таблицами, был нами за выходные выполнен в двух экземплярах ОТ РУКИ. Правда, мы старались писать красиво и разборчиво. Рано утром в понедельник отчёт был без звука подписан руководством ЛАЭС (А.П.Еперин, В.И.Рябов), и один из двух, как говорят дипломаты, аутентичных документов уехал с И.Я. в Москву, а другой преспокойно лёг в архив ЛАЭС, где его , видимо, и теперь можно увидеть.

Незадолго до этого наша бригада, как обычно, ходила после работы купаться на залив. Неожиданно Иван Яковлевич открыл нам глаза на много раз виденную местность:

- Вы что думаете, эта дорога, эти мощные насыпи и кюветы делались ради моциона на пляж? Вон там стояла береговая батарея, по мостику подносили снаряды, а в дюнах - командный пункт!

Емельянов оживился, разъясняя детали береговой инфраструктуры. А мы, конечно, вспомнили его севастопольское военно-морское прошлое.

Характерно свидетельство В.Г.Назаряна: "В 1974 году я поехал с И.Я. в Новосибирск, на завод тепловыделяющих сборок. Сборки висели в огромном зале высотой метров тридцать. Для осмотра пришлось подниматься по крутой металлической лестнице на боковые балкончики. И мне, в то время тридцатилетнему, невозможно было угнаться за Иваном Яковлевичем, который в свои 60 с лишком лет буквально взлетал по трапу".

Жаркая эпопея развернулась в 1983 году, на пуске первого блока Игналинской АЭС (ИАЭС) с реактором-полуторамиллионником. За три месяца до намеченного срока окончательно стала ясно, что новая информационно-вычислительная система (ИВС) "Титан", разработанная в одном из институтов Министерства приборостроения,. не обеспечивет даже поканальный контроль расходов в реакторе, не говоря уже о более сложных функциях. И тут Иван Яковлевич всем своим авторитетом, перед самыми высокими начальниками поддержал дерзкую инициативу нашего молодого сотрудника М.Н.Михайлова - силами НИКИЭТ в заданные сроки обеспечить функции ИВС по реакторной части, используя собственные системные решения и опыт (кстати, одним из первых опытов Михаила Николаевича в своё время стала, как теперь бы сказали, компьютеризация вышеупомянутого щита экспериментального измерительного комплекса на 1 блоке ЛАЭС).

Надо сказать, что Минприбор был представлен на площадке ИАЭС могучим представителем по фамилии Сульман, под которым гнулись бетонные полы, а спирт выдавался по лёгкому движению его бровей. Тем не менее крах был очевидным, и руководству ничего не оставалось, как положиться на ручательство И.Я.Емельянова и энтузиазм молодых. И дело было сделано!

Вскоре после пуска ИАЭС М.Н.Михайлов по благословению Ивана Яковлевича стал начальником отдела, а позже - директором Отделения комплексных систем автоматизации (ОКСАТ), достойно продолжающего дело, начатое Емельяновым.

Не только в командировках, но и в родном институте члены команды И.Я. часто бывали им собираемы на совещания, где каждый сообщал не только о сделанном, но и о возникающих проблемах, о планах на будущее. Таким образом, каждый знал не только свой маневр, но и действия партнера, и всю оперативную обстановку. На одном из таких совещаний зашедший директор института Н.А.Доллежаль и произнёс запомнившуюся мне фразу, возможно отражающую какой-то давний спор:

- ...Или Вы, Иван Яковлевич, по-прежнему считаете, что были бы стержни, а реактор нарастёт ?

В этой фразе, несомненно, был подтекст. Как правило, к разработчикам систем управления и защиты, а тем более - к экспериментаторам проект реактора попадал с уже нарисованными стержнями, и изменить их количество и состав, определенный физическими расчетами, на стадии проекта не всегда получалось. Поэтому нашим реакторам часто просто не хватало стержней, и приходилось изворачиваться уже в период пуска или даже позже. Так было со вторым блоком Белоярской АЭС, где пришлось делать каналы со стержнями дополнительной компенсации реактивности, взводимыми потоком воды. Так было на исследовательском реакторе СМ_2, где пришлось ставить дополнительные стержни аварийной защиты (АЗ-II) с гидравлическим приводом - другой не умещался на густо заставленной крышке реактора.

Не минула эта напасть и РБМК. Уже после пуска головного блока ЛАЭС появились первые Правила ядерной безопасности реакторов АЭС - ПБЯ-04-74, где предписывалась эффективность стержней аварийной защиты (АЗ) не хуже 1% (то есть после ввода этой группы стержней эффективный коэффициент размножения нейтронов не должен быть более 0.99). При наличии в СУЗ двадцати одного, вначале пятиметрового, стержня АЗ это требование практически не удовлетворялось. Кроме того, в плане активной зоны были два района, где вообще не было стержней - туда ставили "неубиенные" дополнительные поглотители (ДП).

Как только стало возможно, в чертежах реакторов вторых очередей появились дополнительные стержни, а число стержней АЗ увеличили до 24. Но проблема 1% продолжала время от времени всплывать, и только в 2002 г. на 1 блоке Курской АЭС, путём перетряски всей сетки стержней и выделения 33 стержней в самостоятельную систему останова АЗ - проблема была окончательно решена. Может быть, сразу надо было количество стержней, которые дают физики и конструктора, умножать на полтора ?

Есть у памятной фразы Доллежаля и другой, не менее горький, подтекст, и не сказать об этом я не имею права. Да, мы, команда Емельянова, каждый на своём участке, честно делали своё дело. Сузовики совершенствовали управление и защиту, стабилизировали "гуляющие" поля энерговыделения; операторы вздохнули спокойно. Мы, экспериментаторы, отработали единые методики и на пятнадцати работающих энергоблоках единообразно проводили измерения, показывающие, что паровой коэффициент реактивности ("альфа фи") при извлечении всех ДП при топливе 2.0% обогащения равен или превышает +5 ***. Если паровой коэффициент отождествить с паровым эффектом (как это часто в разговоре и бывает), т.е. с реактивностью, высвобождаемой при превращении всей воды в пар - эта цифра пятикратно гарантировала мгновенный разгон реактора. Но нам тут же говорили, что мы ничего не понимаем в физике, что паровой коэффициент, измеренный в узком диапазоне возмущений, не тождественен глобальному паровому эффекту, что высокие значения "альфа фи" оказывают влияние только на неустойчивость полей, а при обезвоживании реактора положительная реактивность плавно перейдёт в отрицательную и реактор сам себя заглушит.

На это нам возразить было НЕЧЕГО. Имеющиеся у наших физиков "инженерные" методики расчёта физических констант, пригодные для тогдашних ЭВМ (не выше БЭСМ-6), лишь повторяли гипотезу о "самозаглушении". Научный руководитель тоже ничего существенно иного не предлагал. Таким образом, опасность аварии со вскипанием теплоносителя преуменьшалась в разы, и такая авария наконец грянула.

Среди множества аспектов Чернобыльской аварии не всегда заметен следующий. Все наши измерения, о которых шла речь, производились при наличии в реакторе регламентного количества стержней-поглотителей (тогда 25). В состоянии, зафиксированном за 2 минуты до аварии, в реакторе было не более шести стержней ! Реальное значение "альфа фи" в таком реакторе могло оказаться значительно больше измеренного. Действительно, - "были бы стержни..". С этой точки зрения еще более роковым представляется поведение персонала 4 блока, решившего, что регламент не обязателен к выполнению. Нет, братцы, в регламенте каждая буква написана кровью. А теперь - и вашей.

Практически сразу после Чернобыля нашлась и программа (Монте-Карло), и энтузиаст, и ранее недоступная супер-ЭВМ, которые и подтвердили, что зависимость реактивности от плотности теплоносителя близка к линейной, а наше значение парового коэффициента +5 практически есть оценка полного эффекта обезвоживания. Это же было подтверждено Л.В.Решетиным и А.Н.Кузьминым во время впервые проведённых на выгоревшем реакторе (1 блок ЧАЭС, осень 1986 г.) прямых измерений эффекта обезвоживания контура многократной принудительной циркуляции (КМПЦ). Эффект оказался около +4 . Если бы эти расчёты и эти измерения были проведены ранее, то мероприятия по повышению безопасности РБМК можно было бы ОБОСНОВАТЬ и провести задолго до того, как гражданин Метленко Г.П.**** начал свой роковой эксперимент.

Тяжело писать об Иване Яковлевиче в послечернобыльский период. Уже после первой пресс-конференции стало ясно, что его готовят на роль крайнего. С одной стороны, для жертвы нужен был руководитель достаточно большого ранга, с другой - у Политбюро не поднималась рука на патриарха энергетики Николая Антоновича, да ещё и беспартийного. Все стрелы сходились на Емельянове. 20 июля 1986 года решением Политбюро ЦК КПСС он был снят с поста первого заместителя директора НИКИЭТ.

Через какое-то время, собравшись, не помню уж зачем, в зале Научно-технического совета института, мы увидали в углу - нет, не сваленные, - сложенные вещи из кабинета Ивана Яковлевича. Здесь были книги, журналы, отчеты, масса подарков от АЭС, сибирских комбинатов, военных моряков. Всё это мы собрали и перевезли в МВТУ, где у И.Я. издавна был кабинет на кафедре (точнее, половина кабинета). Здесь он и продолжал работать - главный научный сотрудник 12 отдела, возглавляемого верным учеником А.И.Ефановым. По-прежнему в его адрес приходила масса корреспонденции, по-прежнему он живо интересовался всем, что происходит вокруг.

Перестройка и развал СССР - были ещё одним ударом. Иван Яковлевич не мог молчать и незадолго до кончины открыто обозначил свою гражданскую позицию. На фоне демократической эйфории, охватившей тогда не только младших научных сотрудников, но и многих академиков, отрезвляюще прозвучала его статья "Слуги сатаны". В ней патриот и государственник И.Я.Емельянов клеймил тех, кто в ослеплении или сознательно губит великую державу, готовит народу медленную смерть в деиндустриализованном сырьевом придатке.

Вот так, достойно, ушел от нас Учитель. Очень хотелось написать дежурное: но мы-де, его ученики, пронесём и т.д. Вместо этого смиренно молюсь: управи, Господи, так, чтобы нам успеть что-то сделать, улучшить, сохранить, передать дальше... А раба твоего Ивана - помяни, Господи, усопшего в надежде воскресения и жизни вечной.

Примечания

* Аннушка - первый в СССР промышленный реактор "А", пущенный в 1948 г. на комбинате № 817 (ныне ПО "Маяк", г.Озерск). - см. воспоминания И.Я.Емельянова в этой книге.

** Лаврентий - председатель Специального комитета при ГКО (позднее - при Совете министров СССР) Л.П.Берия, осуществлявший политическое и организационное руководство Атомным проектом СССР.

*** (бета) - доля запаздывающих нейтронов в эффективном коэффициенте размножения. При реактивностях, превышающих +1 , разгон реактора идет на мгновенных нейтронах за ничтожные доли секунды (для РБМК - 10^-3 с).

**** Метленко Г.П. - инженер организации "Донтехэнерго", организовавший на 4 блоке ЧАЭС в ночь на 26 апреля 1986 г. опыт по питанию четырех из восьми работающих главных циркуляционных насосов от выбегающего турбогенератора. Программа опыта НЕ была согласована не только с Главным конструктором и Научным руководителем, но даже с заместителем главного инженера ЧАЭС по ядерной безопасности. Ради проведения опыта любой ценой были не только заблокированы все мыслимые защиты, но из реактора были выведены практически все стержни. В конце опыта реактор оказался взорван, здание энергоблока разрушено. История сохранила слова этого современного Герострата: "Мы и прежде делали такие опыты, но у нас всё не получалось...".

Размещено на Allbest.ru