Ломоносов М.В.: ложь, мифы, правда

«В XVII веке в теории естествознания планеты, - писал в 1955 году Ф.Я.Москаленко, - существовало два направления: ньютоновское и Ломоносовское. Первое - эмпирическое, второе - теоретическое. В отличие от эмпирического направления, созданного Ньютоном и его последователями, недооценивающего роли научных обобщений в познания, Ломоносов придавал большое большое значение теоретическому мышлению» (Москаленко Ф.Я. Учение об индуктивных выводах в истории русской логики, Киев, 1955, с.69), которое из рук восточного славянина М.В.Ломоносова с благодарностью, как это случилось с 1649 года после работы «Свод философии Эпикура» француза П. Гассенди, приняла новая молодая волна интеллектуалов планеты. После работ М.В.Ломоносова в интеллектуальном мире человечества вновь повеяло весной, обновлением. Впрочем, об этом я буду вести речь в моих следующей статье, которую я посвящу изложению результатов работы гениальной Ломоносовской мысли. Благодаря гению М.В. Ломоносова Философия и Наука мира стали совершенно иными. В чем проявляется эта новизна интеллекта человечества послеломоносовского времени - задача, на которую предстоит ответить, дать возможность оппонентам воочию увидеть эти изменения. Сделать это, скажу откровенно, непросто, несмотря на кажущуюся простоту сформулированной выше задачи. Почему? Отвечу - потому, что уж очень много написано о Ломоносове. За грудой этого извращенного, засохшего словесного бурелома, увидеть настоящего, живого, а не мумию М.В.Ломоносова, очень и очень нелегко. Если бы? Если бы в 1986 году в России к 275-летию со дня рождения М.В.Ломоносова в серии «Мыслители прошлого» издательство «Мысль» не опубликовало работу Н.Ф.Уткиной «Ломоносов». В этой монографии я выделяю всего лишь главу третью «Необходимость нового мировоззрения. «Корпускулярная философия» М.В.Ломоносова». К одной из наиболее доброжелательных работ о Ломоносове я отношу и статью француженки Люс Ланжевен, опубликованную в сборнике «Ломоносов». По всей вероятности, работ этих двух великолепных женщин - исследователей творчества Ломоносова было бы вполне достаточно, если бы они сделали чуточку больше того, что они сделали. Хотя, надо сказать, что мне было очень приятно, что нашлись на планете два человека, которые так глубоко вошли в суть творчества гениального сына России. Приятно мне было и от того, что писали они о нашем Ломоносове с великим чувством материнской любви к славянорусскому философу и ученому-мыслителю и просто человеку. Но мой рассказ не повторит описание этих двух исследователей творчества Ломоносова, будет следующим шагом в ломоносоведении. Яя обязательно должен это сделать, ибо от выше названных авторов я отличаюсь тем, что, во-первых, в своем творчестве я плоть от плоти ломоносовец, а во-вторых, сам я генератор нескольких совершенно новых идей в области ломоносовского атомного учения, от которого сегодня многие ученые (даже маститые) стали явно и неявно отказываться, как от якобы отработавшего свой интеллектуальный ресурс. Мне же есть что добавить нового к тому, что было написано Н.Ф.Уткиной и Л.Ланжевен. Вот хотя бы это: на странице 84 вышеназванной работы Н.Ф.Уткина пишет: «В естественнонаучной картине мира (опять - картина мира! - В.С.) которую создала наука Нового времени материя получила субстанциальное истолкование и была отождествлена с физическими сущностями, которые были, собственно, предметом научного познания». В целом я согласен с данным высказыванием Н.Ф.Уткиной за исключением одного: не «в естественнонаучной картине мира - совершенно не философский и тем более уж ненаучный этот культурологический термин, как кукушонок, безапеляционно вытеснил сегодня из сферы современной философии и науки истинно научные термины и понятия, - а «в естественнонаучной модели мира, Вселенной». И насколько философичнее и научнее, зримее заговорила бы тогда выше приведенная фраза и вся книга Н.Ф.Уткиной.

ломоносов ученый философ

ГЛАВА 2. ФЕОФАН ПРОКОПОВИЧ - М.В. ЛОМОНОСОВ: ПРИНЯТИЕ УЧЕНИЯ ДЕМОКРИТА НА РУСИ

В этой статье я попытаюсь прорисовать в общих чертах интеллектуальный портрет 23-24-летнего Михаила Ломоносова (октябрь 1734 - август 1735 гг.) в его феноменологическом ракурсе, не вдаваясь в подробное описание узлов и деталей интеллектронных цепей его интеллектуальной системы, ибо, как писал Даниил Бернулли: «Нет ни одной науки (и философии тоже - В.С.), которая развивалась бы без знаний феномена». Меня сейчас интересуют только результаты становления его творческого интеллекта. Прежде, чем отвечать на этот вопрос, я задамся другим: почему только Ломоносов, сын архангелогородского черносошного крестьянина, помора, а не кто-то другой в России и за ее пределами, стал единственным интеллектуалом, кто, сумел решить основные задачи мировой философии и науки, вставшие перед XVIII столетием, и тем самым двинул затем их (философию и науку - В.С.) далеко вперед? Ведь вроде бы у многих интеллектуалов России (не говоря уже о Западной Европе) того времени и социальные, и интеллектуальные условия были несопоставимо благоприятнее, чем у архангелородца М.Ломоносова. Почему он - уроженец северной провинции страны, внешне в интеллектуальном отношении выглядевшей весьма отсталой, по сравнению, допустим, с Москвою и Санкт-Петербургом (так почему-то думают многие?), учащийся Московской духовной славяно-греко-латинской академии, готовившей в основном служителей культа, вдруг осуществил действие, которое я обозначил в интеллектуальной истории нашей страны как «Принятие учения Демокрита на Руси», более того, встал во главе всемирных научной философии, теоретического естествознания и экспериментальной науки в качестве их нового творца и учителя. Со стороны непросвещенного взгляда получается, что М.В.Ломоносов вроде бы как: «vini, vidi, vici!» - «пришел, увидел, победил».

Н.Ф.Уткина появление феномена М.В.Ломоносова объясняет таким образом: «Время, народ России нуждались в мыслителе, который в своем творчестве отразил бы происходящие (в стране после Петра I - В.С.) перемены. Таким мыслителем стал М.В.Ломоносов». Не слишком ли просто, Нина Федоровна? Народ, Русское государство сделали заявку на Гения и вот вам: распишитесь и получите. Есть на этот счет и такое понимание: «Гении рождаются в провинции, но живут они в столицах» (Рене Декарт). Однако, оно только констатирует факт рождения гениальной личности, никак не объясняя его «явление народу».

В первой половине XVIII столетия интеллектуальная Россия вдруг глубоко задумалась над своей судьбой и судьбой своих интеллектуалов. Среди наиболее грамотной в творческом отношении элитарной части ее населения даже прошла дискуссия, которую можно квалифицировать, говоря словами самого М.В. Ломоносова, как: «Может ли «собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов земля российская рождать?». Кстати сказать, такие «дискуссии» в нашей стране силой самих обстоятельств возникают постоянно. В 60-х годах ХХ века в период противостояния так называемых «физиков и лириков» по России, например, прокатилась мощная волна «размышлений вслух» под названием «Может ли в России родиться второй А.С.Пушкин или Л.Н.Толстой?» Набрав силу, такие «пересуды» в конечном итоге постепенно сходят на «нет». Нового Пушкина мы, вроде бы так и не получили (великие поэты Николай Рубцов и Виктор Еращенко почему-то не в счет?). Почему? А потому, что получили мы великого мыслителя и писателя В. М. Шукшина, весьма заметно перекрасившего физиономию страны и ее народа в соответствующий времени цвет, кстати сказать, вышедшего также из народных низов и из провинции. А вот в XVIII веке ожидаемый Россией русский «Невтон» «родился». Правда, затем в обиженном высшем аристократическом слое страны» прошло новое обсуждение: «Почему русский Ньютон (русский Демокрит) родился, казалось бы, в наименее подготовленной для этого крестьянской среде?». Сам М.В.Ломоносов на этот вопрос ответил так: «Всем известно, сколь значительны и быстры были успехи наук, достигнутые ими с тех пор, как было сброшено ярмо рабства и его сменила свобода философии». О каком «сброшенном ярме рабства» и о какой, сменившей его «свободе философии» в России говорит Ломоносов сказать нелегко? Ну, да бог с ними, с этими «дискуссиями», когда страна, народ получили того, «кто солнце нес над головой, ведь остальное все уже неважно» (Виктор ЕРащенко). А.С.Пушкин - представитель следующей гениальной интеллектуальной волны в России - так оценил феноменальный результат деятельности М.В.Ломоносова: «Ломоносов произвел в науках России (и Западной Европы тоже - В.С) сильнейший переворот и дал им то направление, по которому текут они ныне».

Если эту мысль доводить до логического завершения, то стоит, наверное, вспомнить слова отечественного исследователя Н.В.Гончаренко, который сказал: «Ищут многие, но один находит первым; делают многие, но один наилучшим образом; к одной цели стремится большое количество людей, но один достигает ее первым; пытаются понять и объяснить тайны мира многие, но один понимает глубже и объясняет основательнее других и часто решает то, над чем безуспешно бились раньше его предшественники». Великий Рене Декарт по этому же случаю выразился: «Великое открытие скорее сделает один человек, чем целый народ». Но для того, чтобы стал понятен феномен явления М.В.Ломоносова в России, напомню слова великого И. Ньютона, которого так ждала в своей среде дискутирующая Россия первой половины XVIII века. Он, оценивая свое явление народу Англии, которого в XVII в. ожидала наиболее просвещенная часть населения Англии, сказал: «Я стоял на плечах гигантов». Так кто стал тем «гигантом мысли» в России (пока будем говорить только о России), на плечах которого стоял Ломоносов. И так ли был велик этот русский человек, на плечо (хотя бы так!), которого можно было опереться, чтобы взойти на интеллектуальные вершины человечества? Многие специалисты «умственной» истории нашей страны, начиная с П.Я.Чаадаева, не видят, в России той поры такого человека. Получается, будто гений М.Ломоносова возник на пустом месте.

В 1757 г. М.В.Ломоносов отмечал, что в научной философии, в теоретическом естествознании и опытной науке Западной и Восточной Европы конца 40- гг. XVIII столетия сложилась такая ситуация: «Атомная философия находится в наш век в таком пренебрежении, которое я по праву могу осудить, будучи уверенным в том, что наука об атомах, от которых происходят частные качества ощутимых тел, столь же необходима науке о природе, как самые эти атомы необходимы для создания тел и произведения частных качеств». К этому времени М.В.Ломоносов уже был одним из самых авторитетных, одним из самых признанных интеллектуальных лидеров мировой философии и науки, мыслителем и ученым супермирового класса, своего рода знаменем эпохи, к голосу которого внимательно, но не без яда зависти и ненависти, прислушивалась не только русская интеллектуальная элита, но и заносчивая западноевропейская. К этому году М.В.Ломоносов, приняв атомное учение Демокрита в качестве основы своего мировоззрения, создал свой вариант его. Самый простой, самый глубокий и потому самый передовой, ибо «simplex sigil veri» («простота удостоверяет в истинности», так как «сложный механизм работать не будет»). Почему (повторяю!) это смогло произойти только в 30-40-х годах XVIII века и только в России и нигде больше?

«Важнейшими задачами времени вхождения М.В.Ломоносова в элитарное пространство мировой науки и философии XVIII века, - писал в 1983 г. Р.Тиле, - стали: 1. Проблема определения материи как объекта исследования; 2. Проблема определения сущности и отсюда - строения материи; 3. Проблема существования пустого пространства; 4. Проблема определения природы механических сил. (Тиле Р.Леонард Эйлер, Киев, 1983, с.130). Так ли это было на самом деле? Дает ли такая прорисовка ответ на ситуацию. Я считаю, вслед за Р.Тиле, что именно эти задачи надо было тогда решить, чтобы двигаться далее вперед.

В 1958 году Б.Г.Кузнецов заметил: «В каждый период времени свидетели появления новой научной концепции (ориентира развития науки на последующий период), даже если они понимают ограниченность и приближенный характер ее, не могут с полной определенностью сказать, в чем же состоит эта самая указанная ими ограниченность. Обычно они не могут также с исчерпывающей точностью определить, какие новые обобщения исторически подготавливаются данной теорией. Поэтому современникам не дано выяснить историческое значение теории и исторические причины, определяющие в данный момент степень приближения научной картины (модели Вселенной - В.С.), построенной на основе данной концепции, к действительности. Историческая оценка всего этого по большей части бывает лишь ретроспективной. Современные концепции позволяют увидеть историческую ограниченность некогда возникших концепций (теорий). Но тем не менее это все-таки не значит, что историческая оценка научной картины мира (модели Вселенной - В.С.) является прерогативой следующего поколения» (Кузнецов Б.Г. Принципы классической физики, М.,1958, с.3). Слова, фразы, мнения, мысли, идеи перерастающие в физические образы-модели понимания тем или иным исследователем постигаемого им интеллектуального состояния общества, отдельных интеллектуально одаренных личностей его времени и результатов деятельности их.

Судить о «достижениях» М.В Ломоносова в атомной философии и научном атомизме (атомологии - науки об атомах слоев материи: термин мой - В.С) в период времени до 1738 г. приходится крайне осторожно из-за недостатка необходимых документов и иных свидетельств, чтобы, таким образом, не навредить истинности представлений становления «атомности» его мысли. Серьезно анализировать работу Ломоносовского интеллекта в исследовании вопросов атомно-молекулярного строения вещества только в слое атомов химических элементов и принятие им для себя ответа на него в качестве «единственно верного» стоит начать с 1734, когда он оказавшись в Киево-Могилянской академии (г.Киев) усердно изучал, постигая смысл философских курсов наиболее выдающихся философов Киево-Могилянской Академии (КМА, Киев), а некоторых потом и Московской славяно-греко-латинской академии (МСГЛА, Москва): Иосифа Кононович-Горбацкого, Иосафа Кроковского, Мануйло Козачинского, Георгия Конисского, Иннокентия Гизеля, Стефана Яворского, Феофилакта Лопатинского и Феофана Прокоповича. Завершается первый этап его «атомного» становления в 1736 г. Следующий этап укладывается в рамки времени с 1736 по 1740 г. - то есть времени начала и окончания его учебы в Марбургском университете (Германия) у выдающегося философа, ученого и педагога эпохи немецкого Просвещения Христиана Вольфа (для М.Ломоносова - немецкого Феофана Прокоповича), и во Фрейберге - у известного немецкого специалиста в области минералогии и горного дела Генкеля.

С возвращением в 1741 г. 29-летнего М.Ломоносова в Петербург, в Россию и началом его деятельности в Санкт-Петербургской академии наук стоит говорить о наступлении нового этапа его работы над философским и научным атомизмами - творческом. Если предыдущие годы были временем изучения и анализа основ и определения требующих своего решения задач атомной философии и науки, то с указанного выше года начинается этап его созидательной работы. Определив современное ему состояние и степень развития существовавшей к тому времени атомной теории, В.В.Ломоносов приступает к ее «перекаблировке» на базе своих совершенно новых атомологических представлений и далее к решению сформулированных им задач исследования мира природы на атомной методологической основе (см. выше Р.Тиле). Эти годы (1741-1756) в творческой деятельности Ломоносова - одни из самых плодотворных, насыщенных открытиями супермирового значения. Но особо стоит выделить как наиболее яркие: 1741-1749 гг. Кстати сказать, в 1745 г. члены СПБ-АН (в основном иностранцы) избирают М.В.Ломоносова действительным членом (академиком), признав, таким образом, его как состоявшегося ученого, то есть равного им. Они тогда еще не понимали, что он уже выше их.

В апреле 1756 г. М.В.Ломоносов в своих рабочих тетрадях пишет: «С тех пор, как я прочитал труды Р.Бойля по «атомной философии» (великий А.Е.Чичибабин отмечает работу «Sceptical Chymist» (1661 г.),- В.С.) (Чичибабин А.Е. Основные начала органической химии, М, 1954, с.15) мной овладело страстное желание исследовать мельчайшие частицы. О них я размышлял 18 лет». (Ломоносов М.В. ПСС, т.3, М.-Л., 1952, с.241). Этими словами сам М.В.Ломоносов фиксирует лишь только временную точку первого знакомства с оригинальными работами зарубежных атомистов Р.Бойля и П.Гассенди, Х.Гюйгенса и др. Но, (к 1756 г., (видимо, уже забыв), что 5 июля 1748 года в письме Леонарду Эйлеру он сообщал тому: «Я начал серьезно размышлять о мельчайших составных частях вещей в 1736 году; теперь (в 1748 году - В.С.) я вижу, что она совершенно согласуется с остальными моими представлениями, которые я себе составил о частных качествах тел и о химических операциях. Все это, всю мою систему корпускулярной философии (его атомного учения - В.С.) я бы мог (уже сейчас - В.С.) опубликовать» (Ломоносов М.В. ПСС, т.2, М.-Л., 1951, с. 173).

В указанном письме к Л.Эйлеру М.В.Ломоносов опять-таки «скромничает». Все его работы этого времени и последующих годов уже говорят о его философской и научной зрелости в оценке его учения об атомах, в определении его варианта атомного учения для себя методологическим, программным, фундаментальным, то есть «единственно» перспективным для науки. И здесь я, наконец, должен заявить, что вывел его на дорогу атомной философии и научного атомизма варианта Демокрита и П.Гассенди великий русский мыслитель, ученый, писатель и крупный политический деятель России Феофан Прокопович (1681-1736), уроженец Смоленска. Несмотря на свой высокий религиозный и идеологический сан, Феофан имел свою собственную домашнюю научную лабораторию, где проводил весьма серьезную экспериментальную исследовательскую работу. Знакомство с произведениями зарубежных ученых (Р.Бойля и др) еще более утвердили М.Ломоносова в правильности его выбора. Другие философские и научные учения он за ненадобностью для своих исследований просматривал лишь в познавательном плане, учитывая, прежде всего, их практический материал, оценивая их в целом лишь в плане критики с точки зрения своего учения. Содержание научных и философских работ М.В.Ломоносова 1741-1749 гг. уже говорит о конгениальности их автора, о том, что на планете в лице М.В.Ломоносова в России для всего остального интеллектуального мира сформировался новый Демокрит - Демокрит XVIII века. Именно это и уловил Л.Эйлер, пораженный фундаментальностью и оригинальностью мысли М.В.Ломоносова. И это, несмотря на то, что сам Л.Эйлер атомного учения не принял, считая его «опасным заблуждением». Уловив момент мощнейшего влияния идей М.В.Ломоносова на философию и науку Западной Европы, он 5 мая 1761 г., воспротивившись этому, писал: «Спор об атомах в Западной Европе был столь оживленным и всеобщим, что о них с жаром говорили в любом обществе и даже в кордегардиях. При дворе почти не было дам, которые не высказывались бы «за» или «против» атомов. Одним словом, повсюду спор переходил на атомы, и только о них и говорили». Кстати сказать, то же самое происходило в это время и в России. И все это, естественно, шло от Ломоносова.

К указанным в письме 1756 г. Л.Эйлеру М.Ломоносовым 18 годам мы должны приплюсовать еще четыре года и окажемся тогда в 1834 г. Точнее - в октябре 1734 г. В начале октября этого года вице-президент Синода Феофан Прокопович на свои средства командирует слушателя Московской славяно-греко-латинской духовной академии Михаила Ломоносова на восемь месяцев в Киев для изучения философских курсов Иннокентия Гизеля, Стефана Яворского, Феофилакта Лопатинского и, конечно же, в первую очередь, его «Курса лекций по логике, натурфилософии, математике и этике», который он вел в этом учебном заведении в 1707-1709 гг., изложенного им, кстати сказать, на латинском языке, Цель Феофана: проверить - сможет ли Михаил Ломоносов самостоятельно освоить труднейший для понимания его философский труд. Если сумеет, тогда следующая вершина его интеллектуального становления - учеба заграницей в Марбурге (Германия) у Х.Вольфа, с которым Феофан был лично знаком и состоял в переписке. Феофан Прокопович в отношении своего подопечного все продумал до мельчайших подробностей, взяв на себя нелегкий труд поводыря юного архангелородца к сияющим высотам мировой науки и философии, как это было когда-то с ним, когда он закончил Киево-Могилянскую академию. Но Феофан «делал тогда свою жизнь» также не без помощи со стороны отдельных весьма влиятельных покровителей. М.Ломоносов возвращается в Москву в июне-июле 1735 г., где его тотчас же, не без участия опять-таки Феофана Прокоповича, переводят на последний курс («класс») - философии Московской славяно-греко-латинской академии. Но Феофан Прокопович начал готовить М.Ломоносова уже к отправке в Германию.

Тринадцать необходимых лет учебы в Московской славяно-греко-латинской академии М.Ломоносов прошел всего за 4 года. Таковы были темпы становления образованности, творческой интеллектуальности «архангельского мужика» (слова П.Л.Капицы). Этот факт мы должны отметить, как один из весьма значительных в «умственной» истории России. Подстать Феофану Прокоповичу! Из Киева в Москву после тщательного изучения «Курса лекций, включающего логику, натурфилософию, математику и этику. 1707-1709» и других произведений Прокоповича Михаил Ломоносов приехал человеком, интеллектуально возмужавшим, принявшим атомное учение Демокрита в качестве основы своего мировоззрения. Более того, с этого момента вместе с М.Ломоносовым и Россия становится в интеллектуальном отношении совершенно иной.

19 ноября 1734 г., М.В.Ломоносов «отпраздновал» свое 23-летие. Получив за время обучения (1730-1734 гг.) в Московской славяно-греко-латинской академии весьма солидное гуманитарное и богословское образование и, как писал в 1954 г. В.П.Зубов, «хорошо знакомый с рукописными курсами физики, читавшимися в МСГЛА, сам он уже с ясным пониманием сути своего главного дела жизни, приступил к поиску философско-научного (физико-химического) фундамента его интеллектуальной модели естественного мира (Ломоносов М.В. 127 заметок к теории света и электричества, ПСС., т.3, 1952, с. 241). Многие отечественные исследователи творчества М.В.Ломоносова останавливают свою мысль на 1736 годе. Но это, как мы видим, не совсем так. В этом, достаточно еще юном для науки и особенно философии, возрасте каждый день, каждый месяц, и уж тем более каждый год имеют свое особое значение.

Так что же это был за человек - Феофан Прокопович, который, взял М.Ломоносова под свое покровительство и повел его «к солнцу, к свету». Вот какой оставил нам его портрет протоиерей Г.Фроловский: «Феофана нужно назвать эпигоном, но компилятором он не был. Материалом он владеет вполне, но перерабатывает и приспосабливает его по своему. Он хорошо начитан и свободно разбирался в современной философской, научной и художественной литературе. Он был умен и учен. Он был образован, был истым любителем и ревнителем всякого просвещения. К науке он относился почти с подобострастием. Он много знал, много читал, любил читать. Феофан принадлежит к протестанизму XVII века. Но христианство не было господствующим началом его жизни. Феофан весь в новой учености, в теориях своего времени. Новейшими и иноверными книгами он пользовался обильно и охотно. Феофан был типическим просветителем. Победил Феофан, как эрудит. Прокопович жуткий человек. Даже в наружности его было что-то зловещее. Петру лично Феофан был верен и предан без лести и в реформу вложился весь с увлечением. Он принадлежал к тем немногим в рядах сотрудников Петра, кто действительно дорожил преобразованиями». Особенно пугали людей, имеющих с ним дело, его зеленые глаза, от пронизывающего взгляда которых, казалось, ничто и никто не мог укрыться. Таков был вольнодумец и свободолюбец, «русский эллин», еретик конца XVII - первой половины XVIII века, продолжатель дела Иллариона, Клементия Смолятича, Авраамия Смоленского, Кирилла Туровского, автора «Слова о полку Игореве, дьяка Петра, Федора Курицина, Андрея Курбского, Алексея Адашева, Матвея Башкина, Феодосия Косого, Аввакума Петрова (Кондратьева) и других русских киевософийцев.

«Решающую роль в деле выдвижения Ломоносова в науку, писал в 1940 г. Д.С.Бабкин, - сыграл Феофан Прокопович. Без его заботливого участия, Ломоносов, при всей своей недюжинной энергии и способностях не смог бы пробить себе путь к научному образованию. Два раза Ф.Прокопович оказал ему неоценимую услугу. При поступлении в Московскую славяно-греко-латинскую академию Ломоносов первоначально выдал себя за дворянского сына. Вскоре это обнаружилось. Училищное начальство осудило Ломоносова за самозванство и приговорило его к исключению из учебного заведения. Об этом эпизоде известно теперь из ряда документов. Тогда Феофан Прокопович, находившийся в это время в Москве со всем Синодом (1729-1732 гг.), узнав и полюбя его за отменные в науках успехи, призвал к себе и сказал ему: «Не бойся никого. Хотя бы со звоном в Большой Московский колокол стали тебя называть самозванцем, отныне я твой защитник!»

Пройдем теперь вместе с М.Ломоносовым по страницам «Курса лекций по философии, логике, математике и этике» Феофана Прокоповича. Без этого нам не обойтись, если мы хотим понять, что подготовка интеллектуала экстрамирового класса М.Ломоносова была сознательно спланированной и затем целенаправленно осуществленной акцией выпускника Киево-Могилянской духовной академии и Коллегии св. Афанасия при Папе Римском, ректора КМА, фактического президента Синода, руководителя «Ученой дружины» при Петре I Феофаном Прокоповичем. Замечу, что М.Ломоносов был не первым, на кого обратил свое внимание Ф.Прокопович. Первым на эту роль «русского Ньютона» Ф.Прокопович выбрал слушателя МСГЛА, молдаванина Антиоха Кантемира (не получилось!), затем слушателя Артиллерийской школы Василия Татищева (не получилось!). Далее Ф.Прокопович, как об этом писал академик СПБ-АН Г.Ф.Миллер, «на своем подворье в Москве и С-Петербурге завсегда содержал 60 отроков, коих он, нарочно определенными учителями, обучал языкам, наукам и художествам» (т.е.ремеслам - В..С.). Из этих юношей только Григорий Теплов сумел дорасти до члена Сената Российской империи. Оставалась у Ф.Прокоповича теперь только одна надежда - на выходца из черносошного крестьянского сословия Михаила Ломоносова.

С трепетом в сердце М.Ломоносов открыл первую страницу «Курса лекций по логике, натурфилософии, математике и этике» Феофана Прокоповича. Естественно, как выпускник высших духовных учебных заведений и общей тогда интеллектуальной обстановки в России и странах Западной Европы, Феофан Прокопович начинает с идеи Творца Вселенной. «Бог, - вчитывается Михаил, - существовал прежде бытия мира, яко всесовершеннейший разум. Есть - некая невидимая вседвижущая сила же богом называемая. Полное определение природы, - читает далее М.Ломоносов, - совпадает с богом относительно природных вещей, в которых он с необходимостью существует и которые он движет. Отсюда следует, - заключает Феофан, - что это определение не только природы, но, очевидно, относится и к материи, и ее форме. Глупо рассуждают тии, которые помышляли будто бог есть составу человеческому подобен, будто имеет и голову, и бороду, и руки, и ноги и другие телесные члены. Кто бы ныне мог поверить, что в быках, кошках, в рыбах, еще же и травах, в капусте, луке, в чесноке божество есть? А древни египтяны все то крепко верили. Кого бы ныне мощно привести к вероятию, что и Лихорадка богиня, богиня Зима, богиня по травах ржавщина, богиня Туч и проч. А у древних римлян все то богини были и имели себе великие посвящаемые храмы и определенные праздники, в том числе и Рома, то есть город Рим богиня им была. Все это глупое человеческое вымышление. Явно то потому, что философы, стыдясь просто, как народ простой о богах верил, толковали в именах богов различных стихий силы, именем, например, Дия или Йовиша - воздух, именем Нептуна - воду, Цереры и Вакха именем силу земли плодородную. За что ис философов Сократ и Аристотель донесены были на суд яко безбожницы и Сократ Ареопагитским судом смерти за то предан». Михаил внимательно вчитывается буквально в каждое слово своего наставника, мысленно проверяя и затем перепроверяя их, поражаясь его откровенности и бесстрашию, и, они рождают в его голове совершенно иные мысли. Уже иные - его мысли! Ибо в Киев М.Ломоносова приехал человеком весьма, повторяю, образованным. В его мозгу во время чтения труда Феофана происходят такие процессы, которые в свое время описал немец Иоганн Вольфганг Гете: «Прекрасно мир творить самому, но счастлив также и тот, кто чужую мысль, как свою, постиг, ведь мысль эта теперь тоже его». И более того.

- По своим воззрениям Феофан являет собой приверженца доктрины, - проговаривает про себя Ломоносов, - которая признает бога как мировой разум, который сконструировал целесообразную «машину» природы, придал ей законы и движение, но отвергает дальнейшее вмешательство его в самодвижение природы и не допускает иных путей к познанию бога, кроме разума. Сначала человек, по Феофану, обожествлял стихии природы, затем - отдельных конкретных людей и, наконец, абстрактные моральные качества, способности, силы человека, то есть говорит о человеческом происхождении веры в бога. Так вот оно что! Феофан не считает, что знание о боге естественным образом вложено во всех и поэтому очевидно само собой.

«Во времени из ничего единого, - продолжает чтение «Курса» Михаил, - еще не стало произведение всех вещей оные все твари в его уме, яко в архетипе, то есть в первообразном состоянии, непрестанно обитались». Идеально прост язык, идеально-объемное, прозрачное выражение мысли: образное, метафорическое с взглядом в перспективу. Для Ф.Прокоповича, как и для его предшественника, «блюстителя старой веры» Аввакума Петрова (1620-1686): «Бог - Все» и «Все-бог». В этом месте его рассуждений естественным образом у М.Ломоносова должен был возникнуть вопрос: а не из этого ли взгляда Аввакума родились еще более весомые мысли Феофана: «В природе существует и живет бог», «Бог есть в вещах», «Бог - природа», «Бог внутри природы», также как «Природа существует внутри бога». Правда, это вроде бы как похоже на мысли окказионалиста, француза Николая Мальбранша: «Природа внутри бога». Ну, нет! Если у Прокоповича «бог» вначале как бы «параллелен» реальному миру, то в последующих фразах он, вопреки Мальбраншу, поселяет его «в природу», «в вещи». Это ближе к мыслям Аввакума (1620-1682), родившемуся на 57 лет раньше Феофана Прокоповича. Конечно, все это Ф.Прокопович встречал и у Б.Спинозы - голландского философа, труды которого, после его побега из Коллегиума святого Афанасия, он, скитаясь по странам Европы, изучит самостоятельно и обсудит тогда же со своими зарубежными друзьями. Но не сам ли Спиноза, стоит задаться и таким вопросом, - проговаривает про себя Михаил, - заимствовал эти идеи у Аввакума Петрова? Почему? Да потому, что Спиноза родился в 1632 г., а Петров - в 1620., то есть на десять лет раньше. А позже родившиеся, как правило, пользуются идеями ранее родившихся и творивших, где бы они не жили. Это закон интеллектуального становления высокоинтеллектуальных народов.

- Странно, - мысленно проговаривает М.Ломоносов, - признанием первичности божественного разумного начала и вторичности материи Феофан высказывает мысли, одна из которых говорит о том, что в мире существует один только бог, то есть «Бог-все», другая же говорит о том, что существует и бог и природа, то есть, что мир двойствен. И тут же, исходя из второй мысли, Феофан сближает бога с закономерностью природы, материи. В связи с подобным отождествлением понятий «бог» и «природа» - они у него не только переплетаются, но и противоречат друг другу, потому как во втором случае он допускает творение мира богом, а в первом - его исключает. Если бог существует в вещах, если он сливается с природой и есть вездесущий, то без природы, без вещей нет и бога. Видимо, противоречивость своих суждений видел и сам Феофан, но он, по всей вероятности, не нашел возможности избавиться от нее.

От автора - В.С.: До изучения «Курса философии» Ф.Прокоповича М.Ломоносов уже знал, как самостоятельно изучавший курсы педагогов Московской славяно-греко-латинской академии Стефана Яворского, Феофилакта Лопатинского и других, и некоторые доступные ему до поездки в Киев работы самого Прокоповича, что Феофан в силу законов формальной логики и экспериментального материала современной ему науки вынужден был в качестве основной принять мысль, согласно которой бог у него окончательно сливался с природой. Бог у Ф.Прокоповича оказывается связанным с законами природы в соответствии с разрабатываемой им теорией абсолютной власти Петра I.

- Но, тем не менее, Прокопович, - продолжает рассуждать М.Ломоносов, - апеллирует иногда и к всемогуществу бога. Правда, делает это он лишь в том случае, когда в противостоянии с российскими церковными ортодоксами и сторонниками «простого ума» защищает учения поляка Коперника о гелиоцентричности Вселенной, итальянца Бруно о множественности миров во Вселенной, англичанина Ньютона об автономном существовании Солнечно-планетарной системы во Вселенной. Предотвращая обвинения в вольнодумстве и безбожии со стороны своих противников - тех же С.Яворского и Ф.Лопатинского, Феофан предусмотрительно перебрасывает эти обвинения своим идейным противникам. А вот тому и пример. Феофан пишет: «Кто отрицает множественность миров, тот сомневается во всемогуществе бога, в его способности создать бесконечное количество иных миров. Естественно, этим шагом он заставляет теологию уступать «ролевые места» набирающей силу российской науке. В своей рабочей тетради М. Ломоносов отмечает, что «бог у Феофана не имеет права нарушить созданные им же законы».

В.С.: В последующем эта фраза Феофана Прокоповича в произведениях М.Ломоносова приобретет собственное, ломоносовское, звучание в соответствии с его атомным учением. В этом месте изложения я хотел бы подвергнуть сомнению мысль А.А.Морозова - автора книги «М.В.Ломоносов» (1952г.) о том, что «М.Ломоносов шел медленно и мучительно, с большим трудом пробиваясь через дебри и сумерки теорий, господствовавших в его время». Как видим, это совершенно не так. «Курс лекций по логике, натурфилософии, математике и этике» Ф.Прокоповича позволил ему осуществить подобное одним, как говорится, махом.

- Законы природы в «Курсе философии» Прокопович интерпретирует как абсолютно необходимые, постоянные и неизменные, - мысленно переизлагает далее Михаил слова Феофана. - И это его представление достаточно весомый аргумент против русских и зарубежных теологов, с их постоянным обращением к сверхъестественному, закрывающему путь науке. «Никто и ничто, - читает Михаил, - не может изменить законов природы в рамках Вселенной, созданной им же. Бог сам себе не противоречит и законы свои, единожды им установленные, никак не отменяет. Но, если бы бог изменял или устранял законы природы, им же самим утвержденные, то он, несомненно, противоречил бы сам себе, что абсурдно».

В.С.: Подобная форма изложения материала Прокоповичем, станет в последующем достаточно частой в доказательствах М.В.Ломоносова. А я, вслед за М.Ломоносовым, вновь подчеркну, что под «личиной бога» Ф.Прокопович, конечно же, предполагал первое лицо Российского государства своей поры. Я это брату нашему - исследователям пишу: пусть подумают над вопросом, как должны формироваться эффективные научные теории и его времени.

Изучая философский курс Феофана Прокоповича, М.Ломоносов все более утверждался. Вслед за свом учителем и наставником, в мысли, что объяснить факт существования Вселенной можно лишь только из нее самой, из закономерной связи наполняющих ее природных явлений. В этих суждениях Феофана весь будущий М.Ломоносов: «Природа весьма проста; что этому противоречит, должно быть отброшено»; «Природа держится своих законов и везде одинакова»; «Природа держится своих законов самым крепким образом даже в малейшем, чем мы пренебрегаем. Малейшее не должно причисляться к чудесам». О том же говорит его знаменитая фраза о «Согласии всех причин во Вселенной» и др. Признание неизменности законов природы привело Ф.Прокоповича к решению одного из труднейших вопросов, стоявших перед наукой и философией его времени - о невозможности чудес.

- «Либо неизменные законы, либо - чудеса», - вновь углубляется Михаил в чтение «Курса лекций по логике, натурфилософии…» Прокоповича и осмысление его содержания. - Он отрицает чудеса, более того даже высмеивает их. По поводу чудесного превращения человека в звезду Феофан пишет: «А о претворяемых в звезды человека как не имеем смеяться, ведая, что звезды ничто иное есть как только великие круглые глыбы, смысла и чувства не имущие». «Чудо» в его «Курсе лекций по… философии…» выступает не как нарушение, а как интерпретация законов. «Разве не смог бы бог, - читает далее Михаил Феофана, - защитить тончайшие клочья от всепожирающего нападения пламени? Однако он их не защищает, но позволяет, чтобы они сжигались и уничтожались. Ведь если бы бог не позволил, чтобы они уничтожались, то сам бы нарушил свой закон, если бы он действительно это делал обычно. Ибо делать необычно, что относится к чудесам, не означает нарушать свой закон, но интерпретировать». У Ф.Прокоповича допущение «чудес» как интерпретация законов является прикрытием утверждения, которое дает возможность русской науке и ее еще немногочисленным ученым более или менее свободно заниматься изучением естественных законов природы.

В.С.: По поводу этого суждения Ф.Прокоповича уже зрелый М.В.Ломоносов (повторюсь - В.С.) скажет: «Всем известно, сколь значительны и быстры были успехи наук, достигнутые ими с тех пор, как было сброшено ярмо рабства и его сменила свода философии». Теперь эта фраза М.В.Ломоносова становится нам понятней.

- Основным понятием философского учения Феофана, - далее мысленно перепроизносит Михаил слова из «Курса лекций…», - является понятие природного (физического - В.С.) тела.

В.С.: Химического тела, каким его определит несколько позже М.В.Ломоносов, Феофан Прокопович еще не знал. Он даже не представлял себе, что химия - это наука. Здесь он шел в русле того понимания о химии исследователей планеты, которое гласило, что она - ремесло, художество, искусство (art) и не более того.

- Вселенная Прокоповича является как бы «емкостью бесконечной вовнутрь и вовне», своеобразным «сосудом без стенок» всех тел. Абсолютной ньютоновской пустоты в ней нет. Ф.Прокопович считает, что Вселенная - это «сплошная материя». Но почему же тогда его тело выступает только как физическое тело? Мир, Вселенная - ведь это «агрегат» соединений «тел»? - Михаил вновь задумывается. Делает пометки на листах курса, что-то записывает в тетрадь.

В.С.: О чем думал он тогда, дают ответ содержания его отчетов, присланных им в СПБ-Академию наук в 1738 и 1739 гг. из Марбурга (Германии): «О превращении твердого тела в жидкое, в зависимости от движения предсуществующей жидкости» и «О различии смешанных (химических - В.С.) тел, состоящем в сцеплении корпускул» («атомов химических элементов», «химических молекул», «химических соединений» - эти понятия и термины при чтении «Курса лекций …» Ф.Прокоповича были уже «нащупаны» 24-летним М.Ломоносовым. Впервые в мире, между прочим!).

- Пустота? - вновь задумывается Михаил. - Почему Феофан вывел за пределы своей модели Вселенной, за пределы своей мысли это понятие Демокрита и Ньютона. У Демокрита и Ньютона - оно являются одним из основных. Главным!

В.С.: Мир Феофана представляет собой «материальное соединение вещей» или тел, то есть иными словами состоит только из материи, которая представляет собой сонм делимых до бесконечности корпускул при отсутствие абсолютной пустоты. М.Ломоносов, выйдя через Прокоповича на идеи о том, что «вселенная - это материя», состоящая из бесконечно делимых корпускул (частиц), при полном отсутствии в ней абсолютной пустоты, принимает их. И в свою очередь, через эти понятия он выходит на мысль о том, что «вселенная - это материя», но состоит его материя из неделимых атомов при полном отсутствии абсолютной пустоты. В формирующейся на наших глазах атомной модели Вселенной (материи) М.Ломоносова абсолютной пустоты нет. Итак, мы видим, что это уже не корпускулярная теория Р.Декарта и Ф.Прокоповича, не атомизм Демокрита и И.Ньютона. Это атомизм Ломоносова! Это совершенно другое учение о Вселенной, материи, атомах и соединений из атомов. Так среди философов и ученых планеты мир природы еще никто не представлял. Он предложил совершенно новую, совершенно иную модель Вселенной. Именно это и потрясло гениальный ум Леонарда Эйлера.

- «Хотя мир и создан богом, - продолжает Ломоносов чтение «Курса лекций…» Ф.Прокоповича, - но в нем нет ничего кроме материи, существующей в форме тел или вещей», являющихся, в свою очередь, «адекватным объектом, изучаемым естествознанием». Прокопович считает, что природное тело, вещь, вещество являют собой эквивалент материи. Но, с другой стороны, природное тело и материя у него не одно и то же. У него тело, а не материя характеризуется как субстанция. Материя у Прокоповича является лишь одним из определений субстанции, одним из ее оснований или принципов, ее существенной частью. Материя Феофана есть незавершенная субстанция. Материя не является субстанцией, а субстанция определяется им через материю. «Сущность субстанции, - проговаривает Михаил, - не есть существование ее самой по себе любым способом, а только согласным с природой». Сложно? Сложновато. М.Ломоносов вновь перечитывает это место «Курса». Вновь на пожелтевших от времени листах «Курса лекций…» делает пометки и что-то записывает в свою тетрадь. Записи в ней у него разрослись уже до солидного тома.

- Субстанцией у Феофана является не природа, - приподняв голову, обдумывает слова Прокоповича Михаил, - а отдельное природное тело. Вопрос: как тогда объяснить его самобытие, но так, чтобы не нарушить принцип механической причинности? Ф.Прокопович связывает его решение с признанием внутренней неоднородности субстанции. На первый взгляд эта его мысль переносит причину движения внутрь субстанции, то есть тела, и связывает ее с внутренней неоднородностью, различием, противоречивостью, но на деле же она обосновывает ее механистичность? Ведь если субстанция не однородна, а внутренне расчленена, то один ее компонент или часть может рассматриваться как нечто внешнее по отношению к другому, причиняющему как его движение, так и субстанцию в целом? «Тело, взятое как целое, - читает М.Ломоносов, - не может быть причиной самого себя. Но когда оно берется в значении одной из своих частей, то может быть само для себя внутренней причиной». Таким образом, «самопричинение», у Феофана, не является существенной определенностью субстанции.

Субстанция, то есть природное тело у Ф.Прокоповича базируется на двух принципах, началах - материи и форме. «Принципы же, - читает Михаил, - есть то, что не происходит ни из чего другого, ни из самого себя, но все происходит из них». Понятно, что для той области объекта по отношению к которой нечто является принципом, то есть основанием, согласно определению, не правомерен вопрос о выведении самих принципов (начал, основ). «Напротив в этой области, - вновь прошептывает слова Ф.Прокоповича М.Ломоносов, - все должно происходить или выводиться из принципов. Поэтому отнесение материи к принципам природных тел дает возможность сосредоточить внимание на том, откуда берутся или как происходят все природные тела». Различение материи и формы позволяет Феофану объяснить многообразие тел при признании их единым субстратом - материей. А сведение материи к субстрату природных тел выражает в его концепции ее основную определенность.

Материя как таковая не дается человеческим отношениям непосредственно. Но материя существует во всех телах. Следовательно, поскольку она есть во всех телах, то ее можно исследовать, в конце концов, постичь в процессе исследований ее внутреннюю природу. Ее сущность! Но человек не может постичь ее ни одним из своих органов ощущения, так как она существует в разнообразных свойствах скрыто. Тайно! «Материя же всякая, - вновь перечитывает Ломоносов Прокоповича, - в рассуждении своего существа постигаема бывает человеком, яко всячески протяженная, сиречь имеющая широту, долготу, глубину, высоту и прочая фигуры». То есть, по Прокоповичу значит, что природа материи состоит не в том, что она есть «вещь твердая, весомая, окрашенная или иным образом возбуждающая чувства человека, а в том, что она есть субстанция протяженная в длину, ширину и глубину. - Михаил вновь возвращается к уже прочитанным страницам. Почему у него в одном месте «материя есть незавершенная субстанция», то есть не субстанция, а в этом месте он говорит о материи как о субстанции? «Тело есть соединение материи и формы. Ни материя, ни форма, взятые отдельно, не являются телом. Лишь соединяясь, они образуют тело, представляющее их единство» То есть реально, - проговаривает еще раз эти слова М.Ломоносов, - они существуют лишь в этом единстве, а их разделение возможно только в абстракции. Отдельно они были бы неполным, незавершенным телом. Таким образом, активность Феофан отдает форме. При соотношении же материи и формы оказывается, что материя выступает у него как нечто пассивное, как потенция, всего лишь как возможность, а форма - как носитель активности, действительности акта. Но я с этим утверждением Феофана не согласен, - говорит сам себе Михаил, - ибо это чистейший воды рассуждения Аристотеля и его последователей. Наверное, здесь все-таки что-то не так. Но, с другой стороны, Феофан ведь не согласен, что формы существуют до возникновения какой бы ни было вещи. Почему же далее он пишет: «Выслушав Аристотеля и других думающих как он, скажу, что я по-иному понимаю все, относящееся к этому вопросу. Мысли Платона - это дивная сказка. Платон учит, что форма из идей ее самой как источника вливается в материю, как в какое-то хранилище. Ничто не выливается из того, что является ничем, разве что пустые сновидения, какими являются идеи Платона. Формы выводятся из чего-то, а не из ничего. Ибо в противном случае они создавались бы, а не рождались. Но мы только что убедились, что ничто не создается, кроме формы человеческого тела, которая формируется при рождении человека».

В.С.: Возникновение формы представляются Ф.Прокоповичем как процесс новообразования (эпигенез - В.С), а не развертывание (преформизм - В.С) заложенных друг в друга во все уменьшаемся размере. Такое понимание процесса формообразования (эпигенез) Феофан Прокопович демонстрирует намного раньше создателя теории эпигенеза (с 1766 г.) академика СПБ-АН немецкого биолога Ф.К.Вольфа (1734-1794). Прокопович отвергает идею вложенности форм одна в другую и так до бесконечности и их скрытое существование до появления того или иного уже оформленного природного тела. Прокопович не приемлет и взгляды тех, которые подобно «Анаксагору и его последователям, представляли и доказывали, что все формы тайно припрятаны в отдельных вещах и из случайно смешанной кучи приводятся в порядок силой действующей причины, и как будто усыпленные, пробуждаются и предстают перед глазами» (В.М.Ничик)

- «Я считаю, - читает Ломоносов далее Прокоповича, - что это неверно и это доказывает чувственный опыт. Ибо кто из имеющих здравый ум скажет, что тот пожар, от которого погиб целый город, не порожден вновь, а был сокрыт в бревнах домов. Возникает вопрос: откуда же тогда выводятся формы, когда наблюдаем возникновение разнообразных тел? Откуда огонь, когда что-то поджигают, откуда возникает форма дерева, когда вырастает новое дерево? Что касается материи, то нет никакого сомнения, что она остается той же, какой была в старом теле, из старого переходит в новое и не возникает и не уничтожается. О форме этого сказать нельзя. Следует признать, что гибнут и рождаются новые формы. Но вот откуда они берутся? Вот в чем трудность. Когда тело возникает, материя теряет предшествующую (в 1738 г. М.Ломоносов на базе этого термина введет другой - «предсуществующий» - В.С.) форму, а потом вместо нее приобретает новую. Формы выводятся из материи. Материя, следовательно, имеет первенствующее значение в соотношении материи и формы. Но формы не возникают из ничего. Они выводятся из материи. Но происходит ли это внутри самой материи? С этим я легко соглашусь, однако этим вопрос не исчерпывается». Ответ на этот вопрос Ф.Прокопович не имеет, - записывает в свою тетрадь Михаил. - А вообще имеет ли на него кто сегодня ответ?

В.С.: Так постепенно от строки к строке, от мысли и к мысли, изложенные Феофаном Прокоповичем, взбирался на интеллектуальные вершины естественной философии и теоретического естествознания 24-летний М. Ломоносов.

- Тело не может иметь двух форм или двух сущностей. Правда, замечает далее про себя М.Ломоносов, что Ф.Прокопович признает факт того, что тело может выступать как «многосущностное», в зависимости от различных отношений, в которых берется. «Оно приобретает то одну, то другую форму, - прочитывает Михаил Ломоносов у Феофана Прокоповича, - но всегда остается по отношению к ним бесконечной возможностью, неограниченной емкостью. Именно потому, что материя принимает разнообразные формы, она выступает как нечто пассивное, то есть воспринимающее, как возможность, как потенция. Тело же в результате соединения единосущностной материи и формы выступает как единство акта и потенции, возможности и действительности. Все вещи, - шепчет далее Ломоносов, - воистину есть акты и одновременно потенции. Они действительны, поскольку существуют, но поскольку могут также иметь другую завершенность и не имеют ее, могут называться возможностями. Материя не бывает бездеятельной, голой, пустой» (Ломоносов переписывает мысли Ф.Прокоповича в свою тетрадь и делает пометку: «Вернуться».)