Польські аристократи Потоцькі (герб "Пилява") в дзеркалі щоденників та мемуарів російської еліти

Размещено на http://www.allbest.ru/

Польські аристократи Потоцькі (герб «Пилява») в дзеркалі щоденників та мемуарів російської еліти

Кривошея І.І.

«Прошлое само по себе есть произведение искусства, в нем нет ничего лишнего. Настоящему никогда не достичь подобного совершенства. Поэтому цепляться за воспоминания необходимо» [27,86].

Важливість джерельної бази для історичного дослідження важко переоцінити. Саме джерела відіграють важливу, навіть першочергову, роль у спробі історика реконструювати минуле.

Серед всього загалу джерел виділяють особового походження групу «видов исторических источников, функцией которых является установление межличностной коммуникации в эволюционном и коэкзистенциальном целом и автокоммуникации. Они наиболее последовательно воплощают процесс самоосознания личности и становление межличностных отношений. К источникам личного происхождения относятся дневники, частная переписка (эпистолярные источники), мемуары-автобиографии, мемуары-»современные истории», эссеистика, исповеди» [1,466].

Щоденники та мемуари (спогади, записки тощо) унікальні історичні джерела, які несуть на собі печатки епохи й індивідуальності, й водночас презентують нам факти, що з якихось об'єктивних чи суб'єктивних причин не знайшли відображення в офіційних документа конкретної історичної доби. Вони зберігають в собі «дух часу», коли історичні факти, образи чи особистості сприймаються на емоційно-психологічному рівні індивідууму учасника чи свідка суспільних подій. Причини, які спонукали їх писати, були різними, але головне це те, що вони таким чином намагалися зафіксувати в написаному тексті свою ідентифікацію в цьому минулому, свою роль в історичному процесі, намагаючись тим самим у такій формі відобразити суспільне життя того часу, в якому вони жили. Варто пам'ятати,що мемуарна література містить дворівневу історичну інформацію про минуле (події описуваних у мемуарні текстах) та сьогодення (час написання цих текстів), яка творить історичний образ «результат реконструкції в свідомості людини походження, основних внутрішніх і зовнішніх прикмет історичної персоналії, явища, процесу, цілої епохи формується на основі світовідчуття, світосприймання і світорозуміння» [2,309].

Залучення спогадів чи записок у загальний комплекс історичних джерел несе у собі серйозні переваги, адже порівняно «с другими источниками личного происхождения именно в мемуарах с наибольшей последовательностью и полнотой реализуется историческое самосознание личности в этом и состоит специфическая социальная функция мемуаров как вида источников» [3,24]. У той же час, відомий історик П. А. Зайончковський стверджував, що їх цінність «заключается в изложении фактической стороны описываемых событий, а не в оценке их, которая, естественно, почти всегда субъективна», але «при всем субъективизме этой группы источников, а следовательно, при необходимости весьма критического подхода к ним дневники и воспоминания представляют исключительную ценность как содержащие материалы, не находящие отражения ни в официальных документах, ни в источниках других типов» [4,6].

Автори щоденників та спогадів дають різні оцінки одним й тим же подіям, особистостям: «По большей части исторические записки составляются государственными людьми, полководцами, любимцами царей, одним словом, действующими лицами, которые, описывая происшествия, на кои они имели влияние и в коих сами участвовали, открывают потомству важные тайны, едва угадываемые современниками: их записки главнейшие источники для истории. Но если сим актерам ведомо все закулисное, то между зрителями разве не может быть таких, коих замечания пригодились бы также потомству? Им одним могут быть известны толки и суждения партера; прислушиваясь к ним внимательным ухом, они в то же время могут зорким оком проникать в самую глубину сцены, и если они хоть сколько-нибудь одарены умом наблюдательным и счастливою памятью, то сколько любопытного и неизвестного могут сообщить они своим потомкам!» [5,1,5]

Таким чином, спогади є цінним історичним джерелом, бо репрезентують прагнення «запечатлеть для современников и потомства опыт своего участия в историческом бытии, осмыслить себя и свое место в нем» [3,23].

Мемуари, спогади, щоденники привертають увагу зрозуміло в першу чергу істориків [6;7;8,9,10], культурологів [11], філологів [12], а також психоісториків [13].

Проаналізувати абсолютно всі джерела, які досліджує мемуаристика, на предмет згадки або рецепції російською елітою польських аристократів Потоцьких (герб «Пилява»), досить складно, і, це напевне справа не однієї студії. Тому для пропонованої розвідки обрано різні за часом написання, типологією (записки, спогади чи щоденники) та суспільною позицією авторів, пам'ятки. Окремі з них співпадають у часі, але різняться за спектром оцінок.

Розпочнемо із мемуарів, що залишила жінка графиня Головіна (уроджена княгиня Голіцина) Варвара Миколаївна (1766-1819) написала чудові записки, які проливають світло на російський двір та тогочасне світське життя. Спогади фрейліни при дворах російських імператриць кінця XVIII початку ХІХ ст., однієї з найосвіченіших жінок своєї доби, містять кілька фрагментів, в яких згадується прізвище Потоцьких: «мой муж отвез меня прямо к Княгине Долгорукой. Она сидела в маленькой гостиной, спиной к дверям. Рядом с ней была г-жа де Витт, в настоящее время графиня Потоцкая» [14,35]. «Двор Великого Князя Александра составляли следующие лица: маршал граф Головин, мой муж; камергеры граф Толстой и Ададуров, камер-юнкеры князь Хованский и граф Потоцкий» [14,57]. «Около нее оказался граф Феликс Потоцкий, добрый малый, но неуклюжий толстяк, вдобавок питавший смешное чувство страха перед Императором. Она схватила его за руку и толкала вперед. Едва ли видали фигуру смешнее, чем ту, которую представлял из себя бедный граф Потоцкий, не понимавший, чего от него требуют, и более испуганный криком Государыни, чем опасностью, которой подвергался Государь» [14,175]. Як бачимо її свідчення фрагментарні, але не позбавлені особистої оцінки характеру та зовнішності одного з Потоцьких. Враховуючи інформацію, яка вказана у записах фрейліни Головіної, вважаємо, що йдеться про Станіслава Щенсни Потоцького (1752-1805).

Майже співпадають у часі, з вищезгаданими мемуарами, спогади, що залишив граф Головкін Фьодор Гавріловіч (1766-1823), який при дворі Катерини ІІ був камер-юнкером, а за часів Павла І церемоніймейстером імператорського двору. Його спогади ґрунтуються на власних записах та розповідях сучасників і охоплюють період від 60-х років XVIII до початку XIX ст. [15] Цікавий матеріал для роздумів зустрічаємо у фрагменті, де описано розмову з імператором Павлом І : «Граф Потоцкий, имевший все чувства человека порядочнаго, страдал отсутствием связности в мыслях» [16,374]. «(...) Когда, через два дня после этого, я был при дворе, то государь, после ужина, отозвал меня в сторону и, устремив на меня ему одному в известные моменты свойственный взгляд, спросил:

- «Вы, без сомнения, хорошо знакомы с графом Потоцким (Игнатием)?»

«Да, государь, я знаю его уже более десяти лет. Это человек умный, обладающий познаниями и чрезвычайно любезный в обществе». (Я особенно интонировал последнее качество, зная, как государь ценит светскую любезность).

- «Но говорят, что он человек опасный», заметил Павел» [16,376]. Вважаємо, що мова у тексті йде про Ігнаци Потоцького (1750-1809), одного з лідерів Великого Чотирилітнього сейму (1788-1792), на якому було затверджено конституцію Речі Посполитої (3 травня 1791 р.).

Ставлення до Потоцьких також висловив в своїх «Записках» граф Євграф Федотович Комаровський (1769-1843). Людина неординарна, наближена до царського двору і віддана Російські імперії, Є. Комаровський дуже яскраво виписав сторінки свого життя, і це в тому числі стосується згадок про Потоцьких [17]. У його спогадах знайшли відображення стосунки Станіслава Щенсни Потоцького (1752-1805) та його дружини Софії (1760-1822) і її колишнього чоловіка Йозефа Вітта: «Я видел однажды за столом у графа Гудовича то, что только можно видеть в одной Польше, жену, сидящую между двумя мужьями. Это была графиня Потоцкая; по одной стороне у нее сидел граф Потоцкий, а по другой граф Вит, прежний ее муж, и чтобы довершить сию картину, напротив графини сидел бискуп Сераковский, который делал ее развод и совершал второй брак». Окрім того, граф Комаровський пише про свій невідбувшийся шлюб з однією з доньок Потоцького Вікторією (1780-1826): «Графу Моркову вздумалось было женить меня на одной из дочерей графа Потоцкого, бывшей потом за графом Шоазель и умершей женою А. Н. Бахметева; дело кончилось одной только корреспонденцией между графом Морковым и графиней Потоцкою. Фамилии, кажется, не хотелось, чтобы девица вышла замуж не за католика, да я и сам не очень желал быть женатым на польке, имея перед глазами множество примеров их непостоянства» [18]. Остання фраза, щодо небажання Потоцьких родичатися з росіянами не витримала перевірки, адже у ХІХ столітті було зафіксовано кілька таких шлюбів.

Улітку 1813 р. Є. Комаровський відвідав Умань і залишив опис славнозвісної «Софіївки», що доповнений характеристиками Станіслава Щенсни Потоцького та Людвіга Метцеля, архітектора парку: «Мы любопытны были видеть известный по описанию в стихах одним лучшим польским поэтом славный сад, называемый Софьевка. (...)Софьевка находится подле местечка Умань, принадлежавшего графу Станиславу Потоцкому, первейшему богачу бывшей Польши. Мы нашли в Умани героиню и тогдашнюю помещицу Софьевки графиню Потоцкую, бывшую графиню Витт. (.) В то время случился в Умани отставной, прежней польской службы, поручик Мецель, основатель и учредитель Софьевки; он имеет большие познания в гидравлике. Мецель рассказывал мне, что, находясь при графе Потоцком, который был главным командиром всей польской артиллерии, он приехал однажды с графом в Умань, где они и пошли с ружьями на охоту; войдя случайно в сей овраг и видя множество источников воды, граф Потоцкий, остановясь, сказал Мецелю:

- Нельзя ли сделать из сего оврага гулянье? Мне хочется подарить его моей жене и назвать ее именем; чтобы издержки тебя не останавливали, я готов все, что ни потребуешь, на оное употребить, только чтобы Софьевка была из первых садов в Европе.

Имевши в распоряжении своем такие неограниченные способы, Мецель хотел и свое имя сделать известным. Выписав лучшего из чужих краев садовника, принялись за работу, на которой, по словам Мецеля, несколько лет находилось по 800 человек каждый день, и ассигнованы были на издержки доходы со всего староства Уманского, в котором находилось несколько тысяч душ крестьян. Мы провели три дня в Умани и были, как нельзя лучше угощаемы графинею Потоцкого» [18].

Дуже цікаві «Записки» належать перу Філіпа Філіповіча Вігеля (1786-1856), які були опубліковані у 1891-1893 рр. на сторінках «Русской Старины». Виходець з русифікованих шведів, автор цих мемуарів досягнув значних успіхів у сходженні кар'єрною драбиною. З 1800 по 1824 рік служив на різних посадах в міністерствах закордонних справ, внутрішніх справ та фінансів. У 1824-1826 роках був віце-губернатором Бессарабії, а наступні два роки (1826-1828) градоначальником міста Керч. З 1829 по 1840 роки як директор очолював Департамент духовних справ іноземних віросповідань. Вийшовши у відставку в чині таємного радника (1840 р.), Ф. Вігель, останні роки життя мешкав то у Санкт-Петербурзі, то у Москві [19].

Щоб зрозуміти ставлення Ф. Вігеля до польських аристократів Потоцьких варто звернути увагу на його слова, що характеризують особисте ставлення до поляків, для яких «отчизна им милее всего на свете. Я не думал быть защитником поляков, тем боле что имею много причин негодовать на них, но я люблю истину и вспомнил поляков. Вековая их вражда погасла в изумлении пред победившим их гением Екатерины; ее народ разделил с нею невольное их уважение; но когда потом увидели они свои завоевателей на коленях в грязи перед теми, коих почитали своими друзьями и наставниками, то удивление прошло, и прежде чем они стали нас вновь ненавидеть, уже научились они нас презирать» [5,Кн.1,84].

Серед польського аристократичного загалу і серед Потоцьких, особливо тульчинської гілки цих «польских Атридов», що мали «гораздо более семи смертельных грехов» автор «Записок» відзначає відомого вченого та письменника Яна Потоцького (1761-1815). Про якого пише, що «как же пропустить графа Ивана Потоцкого, просвещеннейшего и оригинальнейшего из поляков, который по случаю отправления нашего посольства был принят в русскую службу тайным советником? (...) В исторических и других изысканиях своих был он упорно трудолюбив, как немец, а в заключениях, кои выводил он из своих открытий, легкомыслен, как поляк. Неутомимые его упражнения, беспрестанное напряжение умственных сил, вместе с игривостью самого живого воображения, кажется, были несколько вредны для его рассудка. Говорят, что жемчужины не что иное, как накипь в морских раковинах, их болезнь: так точно и легкое повреждение рассудка у Потоцкого произвело прекрасные перлы, два французские романа» [5,Кн.1,322].

Захоплюючись письменницьким талантом Яна Потоцького, Філіп Вігель, разом із тим, відзначає, що дивацтва його «заметны в самом наряде; он был в одно время и небрежен и чистоплотен, совсем не заботился о покрое платья своего, но всегда был изысканно опрятен. Иногда по недосугам не имел он времени дать обрезать себе волосы, и они почти до плеч у него развевались, как вдруг, в минуту нетерпения, хватал он ножницы и сам стриг их у себя на голове и вкривь и вкось, после чего, разумеется, смешил всех своею прической. (...) Он был немного кривобок, и правое плечо было у него выше левого; имел лицо бледное, черты довольно приятные, глаза голубые и, нет в том сомнения, точно помешанные» [5,Кн.1,323].

Також він акцентує увагу на нещасливому шлюбі Яна Потоцького і звинувачує в цьому, доньку Станіслава Щенсни Потоцького Констанцію (1781-1852), хоча помиляється в кількості не те, що доньок, а й загальної кількості дітей графа: «Он уже несколько лет был женат на одной из двенадцати или пятнадцати дочерей графа Потоцкого же, Феликса, которого в переводе поляки называли Щенсным, то есть Счастливым, вероятно, потому, что он весьма счастливо изменил старому своему отечеству; сыновья же сего Феликса, чтобы загладить его преступление, изменяли новому, а дочери изменяли только мужьям. Ту, которая была за нашим Яном Потоцким, звали Констанция, хотя она была непостоянна, как все польки, ни более, ни менее, и муж любил ее без памяти, хотя она была хромая и хотя она его терпеть не могла, потому что почитала горбатым. Несколько лет спустя после нашего путешествия она бежала от него с каким-то родственником; но по крайней мере не хотела, подобно другим своим соотечественницам, вмешивать религию вдела распутства, не разводилась с ним и не выходила ни за кого замуж. В отчаянии о ее потере он зарезался бритвою» [5,Кн.1,323].

Про його брата Северина Потоцького (1762-1829), одного з фундаторів університету в Харкові, Філіп Вігель, відзначаючи наукові здібності та поєднуючи з етнічною релігійну неприязнь, та порівнюючи їх, писав: «граф Северин Осипович, умел науке давать удивительную привлекательность и нас, невежд, заставлял приступать к ней не только без боязни, но и с особенным наслаждением» але «наши сильные не больно уважали православие: Головкин был реформатор, Потоцкий католик, а Байков не принадлежал ни к одной вере» [5,Кн.1,322-325]. «Старший брат Ивана Осиповича, сибирского нашего спутника, он гораздо любезнее его был в обществе, имел менее странностей, столько же познаний, воображение столь же живое и сверх того государственный ум, которого в том не было. Неподалеку от Одессы поселил он сотни две крестьян, сию колонию, деревню назвал Севериновкой и затеял в ней обширные виноградники. Сколь приятно было, говорили, посещать его там по его приглашениям, столь же ужасно было вкушать предлагаемое им и восхваляемое, на месте выделываемое вино. Сия отдаленная ветвь Потоцких ничего, кроме имени и происхождения, не имела общего с тульчинскими Потоцкими; к сожалению, однако же, посредством браков соединялась иногда с ними. Тогда я еще не был осчастливлен знакомством графа Северина; несколько времени спустя удостаивал он меня особою благосклонностию» [5,Кн.1,325].

Про господарську і політичну діяльність Станіслава Щенсни Потоцького (1751-1805), Філіп Філіпович пише так, щоб лише підкреслити негативні риси його особистості: «У богатых жидов он насильно занимал большие суммы; по соседству все имения, коих завладение представляло ему выгоды, отхватывал он посредством заводимых тяжб, и трепещущие судьи не смели иначе решить, как в его пользу. Таким образом, несметное богатство свое успел он удвоить. Грабительства его прекратились только с поступлением этого края под русское владение; но он заблаговременно передался России, и все им захваченное осталось за ним» [5,Кн.2,1077].

Описуючи його приватне життя, більш-менш реально оцінюючи загальну ситуацію, автор помиляється в окремих, разом з тим дуже важливих нюансах, які суттєво спотворюють істинну ситуацію, але відображають ту інформаційну атмосферу, що тоді панувала в елітному суспільстві. Оцінки Ф. Вігелем доньок Станіслава Щенсни від шлюбів з Юзефіною Амалією Мнішек (1752-1798) та Софією Вітт (1760-1822) написані в тій же самій тональності, що й враження від батьків. Так, про Вікторію Потоцьку (1780-1826), він згадує як особу, що відома була своїм «обжорством»: «В 1819 году властвовал (в Бесарабії І. К.) еще Бахметев или, скорее, супруга его Виктория Станиславовна, разводная жена графа Шоазеля-Гуфье, урожденная графиня Потоцкая. Как всякая полька, любила она власть и оттого любила начальствовавшего мужа, безногого, пожилого и хворого. Как полька, любила она деньги и оттого любила дикую еще Бессарабию, в которой видела для себя золотой рудник. Как полька, любила она роскошную жизнь, всякий вечер принимала у себя гостей и часто делала балы. Она жила во вновь построенном каменном доме о двух этажах, в нижней части города. Общество при ней процветало, тешилось, а земля платила за его увеселения: ведь нельзя же забавлять людей все даром. Министром финансов ее был армянский архиепископ Григорий, столь же любезный, как глубоко и откровенно безнравственный человек; я бы его возненавидел, если б он принадлежал к православному духовенству, но до чуждой мне веры какое мне дело? и мы всегда жили с ним по-приятельски. Сей весельчак в архиерейском доме давал иногда и балы, присутствовал при танцах, но сам не принимал в них участия. Собирателями не совсем добровольных приношений были вызванные ею из Подольской губернии евреи» [5,Кн.2,1067].

Враження, які передає нам Ф. Вігель про Розу Потоцьку (1775-1846), перекликаються з його загальною оцінкою польського народу: «О третьей, Розе, вечно враждебной России, на которой, против воли матери, женился граф Владислав Браницкий и которую почтенная свекровь не пускала на глаза, не говорил я ни слова. О добродетелях других сестер и братьев лучше умолчать» [5,Кн.2,1077-1078].

Описуючи шлюб впливового графа з Софією Вітт, Ф. Вігель помилково пише, що той «пленился графиней Витт в одно время с Феликсом, старшим сыном своим от первого брака. По условию с сыном, она предпочла отца и вышла за него, стыдодеяния свои соединив со злочестием Потоцких. (...) От сего кровосмешения родилось три сына и две дочери, из них Ольга меньшая. И безумный Феликс не подумал о том, что себя и братьев лишает большой части наследства. Какая была развязка в этой семейной драме? Старик, наконец, узнал всю истину; вскоре затем последовали две внезапные кончины, сперва сына, потом отца». Хоча одразу намагається відхреститися від висловленого: «Клевета в таких случаях до некоторой степени извинительна и весьма походит на правду. Польские дворяне говорили тогда о черной каве, о черном кофее, как о вещи весьма обыкновенной» [5,Кн.2,1078].

Характеристику ж доньок Станіслава від Софії він «пересипає» розповіддю про матір: «Опять принужден сделать отступление; но как, назвав знаменитую у нас тогда Ольгу Потоцкую, не рассказать чудную историю о ее матери и о ее семействе? В одном из константинопольских трактиров была служанкой гречаночка лет тринадцати или четырнадцати; секретарь польского посольства Боскамп сманил ее оттуда и через несколько месяцев уступил польскому же посланнику Деболи. С сим последним совсем распустившеюся розой приехала она в Варшаву, где всех изумила необычайной красотой своей. Она стала жить на свободе, и счастливым, щедрым обожателям ее не было числа; но, наконец, всем им предпочла она одного пожилого польского генерала графа Витта, ибо он один предложил ей свою руку. Не знаю, когда и где встретил ее князь Потемкин, только мужа переманил в русскую службу с генеральским чином и назначил обер-комендантом в Херсон, а жену увез с собою в Яссы. Там щеголял он ею, как великолепным трофеем, а она гордилась привязанностью человека, которого слушалась вся Россия, и который совершенно царствовал в двух княжествах. И великие души, видно, не чужды тщеславию; ибо Потемкин напоказ повез ее и в Петербург.

Сопровождаемый многочисленной свитой, верхом для выставки развозил он ее с собою в открытом кабриолете по улицам и гуляньям. После смерти Потемкина, чрез несколько лет, сделалась она знатной дамой» [5,Кн.2,1076-1077].

Філіп Вігель переказує враження санкт-петербурзького світу про Потоцьких у такій тональності, нібито російська еліта була більш витончена й порядна: «Пасынки и падчерицы вдовы графини Потоцкой завели с нею ужасный процесс, оспаривая законность ее брака, следственно и законное рождение ее детей: ибо Витт был еще жив и не разведен с нею, когда она вступила во второй брак. Сие понудило ее, наконец, приехать в Петербург. Греческие хитрые уловки заменили ей увядшую красоту. Министрам и сенаторам рассыпала она лесть и ласки, для подчиненных не щадила золота. (...) Как ожидать было должно, дело кончилось в ее пользу. Она отправилась в доставшийся ей по разделу город Умань, где, в подражание добродетельной Браницкой, и она развела обширный сад под именем Софиевки. Ей оставалось спокойно доживать век и пользоваться плодами долголетних интриг, как вдруг явилась неумолимая. Ужасна была смерть грешницы: в совершенной памяти, при нестерпимых мучениях, смердящим трупом прожила она несколько месяцев. Весь дом был заражен зловонным воздухом, все бежало от него; одни дочери остались прикованными к ее одру. И как не похвалить их за сей геройский подвиг!» [5,Кн.2,1078]

Сторінки «Записок» Ф. Вігеля красномовно передають загальне сприйняття жінок з роду Потоцьких у вищому світі. Він згадує Софіїну доньку Ольгу (1802-1861) і порівнює її з матір'ю: «Граф Милорадович, который влюбился в молоденькую дочь ее Ольгу. Сия последняя, с дозволения матери, нередко посещала его, просиживала с ним наедине по часу в его кабинете и принимала от него великолепные подарки. От яблони яблочко, говорят, не далеко падает. Говорили, что это польский обычай; но величественный и строгий в приличиях двор Александра смотрел на то не весьма благосклонно» [5,Кн.2,1078]. Ольга Потоцька була дійсно світською дамою, яка «беспамятства любила наряды и не только на себе, но и на других.» [5,Кн.2,1086]

Далі Ф. Вігель описує не лише долю Софії (1801-1875), та вже згаданої вище доньки Ольги, після смерті матері, а й розкриває таємниці її приватного життя: «После ее смерти сии девицы отнюдь не казались сиротами, меньшая еще менее, чем старшая София, которая в то же время [1821] вышла за скользящего у меня все под пером начальника штаба второй армии, Павла Дмитриевича Киселева. Он умел в Тульчине приобрести более власти, чем сам главнокомандующий Витгенштейн. Сие могущество пленило Ольгу, которая приехала погостить к сестре. Она недолго тут нагостила: Киселева застала ее в объятиях своего мужа, что наделало много шуму в главной квартире. Если сие скопление мерзостей дойдет до потомства, не знаю, поверит ли оно ему. Пусть вспомнит историю семейства Борджиа; а католическая Польша, едва вышедшая из времен насилий и безначалия, право, стоила Италии Средних веков.

Еще летом в Одессе увидел я сию столь уже известную Ольгу Потоцкую. Красота ее была во всем своем блеске, но в ней не было ничего девственного, трогательного; я подивился, но не восхитился ею. Она была довольно молчалива, не горда, но и невнимательна с теми, к кому не имела нужды, не столько задумчива, как рассеянна и в самой первой молодости казалась уже вооруженною большою опытностию. Все было разочтено, и стрелы кокетства берегла она для поражения сильных. Как все это уладилось, как просватали ее за Л.А.Нарышкина, все это покрыто тайной и не могло доходить до меня в Кишиневе» [5,Кн.2,1079].

Далі ще більше, Філіп Вігель красномовно описує закоханість у Ольгу Ф. Палена: «Ольга Нарышкина, безжалостная, бессердечная, как все Потоцкие, поступала с ним иногда хуже. Прогуливаясь пешком, она по-приятельски заходила навестить его в опрятной, с некоторым кокетством убранной его квартирке. Желая будто ближе посмотреть на картинки, в ней развешанные, она с грязными ногами лазила на канапэ, на кресла и как бы не нарочно раздирала материи, их покрывающие» [5, Кн.2, 1285].

Сімейне життя Ольги з чоловіком, теж на думку автора, було далеким від ідеалу: «Что касается до мужа Ольги, Льва Нарышкина, то он вел самую странную жизнь, то есть скучал ею, никуда не ездил и две трети дня проводил во сне. Она также мало показывалась, но, дабы не отстать от привычки властвовать над властями, в ожидании Воронцова, задумала пленить Палена и, к несчастию, в том успела. Из любви и уважения к нему никто не позволял себе говорить о сем маленьком его сумасбродстве. (.)

Шумных удовольствий не было, и потому новый, 1828 год начался весьма тихо, может быть, приятно для тех, кои встретили его в кругу семейств своих и друзей; я же всю эту ночь провел в глубоком сне. Одна Ольга Нарышкина умела начать его забавным образом. Она созвала к себе на вечер все общество свое, составленное из людей ей поклоняющихся или ее забавляющих. Все были костюмированы и замаскированы, и, между прочим, бедную Казначееву, толстую и кривобокую, нарядила она тирольским мальчиком. Муж, по обыкновению своему, в десять часов залег спать; но по условию между им и женою в полночь вся гурьба с шумом вошла в его спальню и заставила его встать с постели. Будто раздосадованный, будто спросонья, будто никого не узнавая, принялся он всех бранить; более всех досталось Казначеевой... На другой день рассказы об этой проделке занимали весь город» [5,Кн.2,1286,1289-1290].

Оцінки, які дає Філіп Вігель жінкам з роду Потоцьких, що вийшли заміж за російських аристократів, стають зрозумілими, якщо прочитати наступне: «Зато были в Одессе другие графини ко мне весьма благосклонные» [5,Кн.2,1079].

Інформацію про Потоцьких зустрічаємо і спогадах декабристів, наприклад Миколая Васильовича Басаргіна (1800-1861), учасника дворянського радикального руху, член «Південного товариства», якого було засуджено до каторжних робіт. У 1835 році його було переведено на поселення з дозволом вступити на цивільну службу, на якій досягнув чину колезького регістратора. Після 30 років проведених у Сибіру Миколая Басаргіна було амністовано і дозволено переселитися в європейську частину Російської імперії [20]. В своїх спогадах він згадує доньок Станіслава і Софії Потоцьких Софії (1801-1875), що вийшла заміж за Кисельова та Ольгу (1803-1861), дружину Л. А. Наришкіна. Як очевидець подій пов'язаних з дуеллю Кисельова і Мордвінова, яка закінчилася трагічно для останнього, описує поведінку Софії так: »Пришедши в гостиную, где находилась супруга Киселева и собрались уже гости, мы не нашли там генерала, но вскоре были позваны с Бурцовым к нему в кабинет. Тут показал он нам последнее письмо Мордвинова, в котором он назначал ему местом для дуэли м. Ладыжин (...) Жена его ничего не подозревала. Наступил вечер, собрались гости, загремела музыка, и начались танцы. Мне грустно, больно было смотреть на веселившихся и особенно на молодую его супругу, которая так горячо его любила и которая, ничего не зная, так беззаветно веселилась. Пробило полночь, он еще не возвращался. Жена его начинала беспокоиться, подбегала беспрестанно ко мне с вопросами о нем и, наконец, стала уже видимо тревожиться. Гости, заметив ее беспокойство, начали разъезжаться; я сам ушел и отправился к доктору Вольфу, все рассказал ему и предложил ехать со мной в Ладыжин. Мы послали за лошадьми, сели в перекладную, но чтобы несколько успокоить Киселеву, я заехал наперед к ней, очень хладнокровно спросил у нее ключ от кабинета, говоря, что генерал велел мне через нарочного привезти к нему некоторые бумаги. Это немного ее успокоило, я взял в кабинете несколько белых листов бумаги и отправился с Вольфом. (...) Подъезжая с Киселевым к Тульчину, мы встретили жену его в дрожках, растрепанную и совершенно потерянную. Излишним нахожу описывать сцену свидания ее с мужем» [21,65-66].

У примітках до своїх записок Н. Басаргін пише також наступне: «В это время генерал Нарышкин Лев Александрович, старый товарищ Киселева по службе, приехал свататься за сестру Киселевой, графиню Ольгу Потоцкую, жившую у Киселева, и безвыездно бывал у них. Здесь кстати сказать, что обе сестры были замечательной красоты и чрезвычайно милы и любезны. Супруга Киселева, Софья, была олицетворенная доброта, очень умна, веселого, открытого характера, но с тем вместе неимоверно рассеянна и не обращала внимания ни на какие светские условия. Сестра ее, Ольга, имела характер более положительный и славилась красотою. Между ее обожателями находился известный генер[ал] Милорадович, бывший тогда уже пожилым человеком. Она смеялась над его страстью к ней и заставляла его, вместе с сестрою своею, делать много смешного для его лет. Раз как-то в Петербурге я зашел поутру в гостиную Киселева и застал жену его играющею на фортепианах, а Милорадовича, в полном мундире и звездах, танцующего перед нею мазурку. Киселева при этом помирала со смеху и кричала ему: «Се nest pas дц. nest pas раз да; mais comme vous dansez mal» [Это не то, это не то, но как плохо вы танцуете (франц.)]. Я было хотел удалиться, но Киселева остановила меня, и я поневоле был свидетелем этой смешной сцены» [21,73-75].

Не менш цікаві спогади залишив російський поет, публіцист та критик князь Петро Андрійович В'яземській (1792-1878), який пройшов складний життєвий шлях: був і високоповажним царським чиновником, і опозиціонером, за яким було встановлено поліційний нагляд, і знов був прийнятий на державну службу й досягнув висот обер-шенка імператорського двору, сенатора та члена Державної ради. В близьке коло П. В'яземського входили, як російській імператори, так і відомі діячі літературного та суспільного життя [22]. «Александр Тургенев был типичная, самородная личность, хотя и не было в нем цельности ни в характере, ни в уме. (...) Помню, как за обедом у графини Потоцкой живо схватился он с гр. Милорадовичем, бывшим тогда С.-Петербургским военным генерал-губернатором, и упрекал его за нерасположение к одному из чиновников, при нем служивших. «Вы сами, говорил он, честный и благородный человек, а хотите удалить от себя единственного честного чиновника, через которого могут обращаться к вам порядочные люди. Нет, граф, стыдно будет вам, если не оставите его при себе». Милорадович оправдывался, как мог и как умел; многочисленные гости за столом в молчании и с удивлением присутствовали при этой тяжебной распре. Правда, что Тургенев, как ловкий военачальник, призвал в союзницы себе двух красавиц-дочерей хозяйки, и победа осталась за ним. Еще одно последнее сказание о старой Польше. Кажется, в начале минувшего столетия один из графов Потоцких, в видах патриотических и политических, переселился в Константинополь и обратился в магометанскую веру. Он совершенно отуречился, и все это в надежде снискать доверенность и уважение турецкого правительства и употребить их в пользу Польши, во вред России. Мысль об отступничестве между тем тревожила порою набожную совесть его. «Знаю, говорил он в минуту смущения, что Господь, по правосудию своему, сошлет меня в ад за мой грех, но, с другой стороны, я убежден, что, видя чистоту побуждений моих, он, по беспристрастию своему, и карая меня, не откажет мне в уважении своем» [23]. Наведеному уривку з спогадів П. В'яземського немає імен Потоцьких, але за допомогою інших джерел встановлено, що мова йде про вже згадувану вище Софію Потоцьку та її двох доньок від шлюбу з Станіславом Щенсни Софію та Ольгу. Що стосується факту про прийняття ісламу на початку XVIII ст. одним представником роду Потоцьких, то ця інформація ще вимагає детально вивчення.

Дещо іншого характеру відомості про Потоцьких подає нащадкам у своєму щоденнику Олександр Олександрович Половцев (1832-1909) відомий російський державний діяч, що був обер-секретарем, обер-прокурором, з 1873 р. сенатором, з 1883 р. державним секретарем з пожалуванням у статс-секретарі, а з 1892 р. членом Державної ради. Половцев А. А. член-засновник Імператорського Російського Історичного Товариства, секретарем якого обирався з часу заснування товариства до 1878 р., коли, після смерті князя П. А. В'яземського, був обраний головою цього товариства. Під наглядом Половцева видано декілька томів «Сборника» згаданого товариства і видано «Российский биографический словарь» [24]. Його щоденник не рясніє переказами-згадками про графів Потоцьких, адже ілюструє повсякденне життя високопоставленого чиновника Російської імперії. Одночасно його інформація носить досить важливий характер, бо додає нові фарби в колективний портрет роду і конкретно Болеслава Потоцького (1805-1893), який згаданий у щоденнику 13 червня 1883 року як «слепой старик», що був присутній на обіді [25,T. I,106]. У записах за 1887 рік він згадує Болеслава Потоцького опосередковано: «Завтрак у Гагариных с Меншиковым, который совсем разваливается, но, несмотря на то, продолжает немилосердно лгать, так, например, в этот раз говорит, что у него в погребе лежит коньяк, поднесенный Наполеону І и находящийся теперь 120 лет в доме Меншикова. Осматриваем серебряный сервиз, продаваемый Щербатовым почти на вес стоимости серебра. Сервиз подарен его жене ее дедом Потоцким. Покупная цена 18 тыс. руб.» [25,T.II,12].

Проаналізувавши вибрані спогади та щоденники на предмет рецепції російською елітою приватного життя і діяльності графів Потоцьких (герб «Пилява»), можна погодитися з загальною оцінкою мемуарної літератури ХІХ ст. такими фахівцями, як С. С. Мінц та А. Г. Тартаковський. Адже думка першої, що мемуари є віддзеркаленням «степени осознания мемуаристами сущности явлений и процессов общественного развития, связи индивидуального и социального в общественной жизни» [26,64], в той же час не суперечить поглядам другого, хоча він і дискутує з Світланою Мінц, концепція якої «не учитывает реально-исторических, имманентно предопределенных возможностей мемуаристики как специфической отрасли духовной культуры, ибо познание «сущности и механизма общественных отношений» составляет задачу целой системы наук гуманитарного цикла» [7,10].

Отже, щоденники й мемуари, як історичне джерело, цінні для дослідника позицією їхніх творців по відношенню до описуваних подій, а також елементами аналізу і осмислення сучасниками їх епохи. Разом з тим, вузький соціальний склад мемуаристів XVIII початку XX ст., адже авторами цих пам'яток переважно були представники вищих верств російського суспільства, та вибірковість описуваних подій, у поєднанні з вільним поводженням авторів з фактами, не дають нам можливість використання і цього виду джерела в якості єдиного-достовірного, але нехтувати ним було б просто злочинно.

Конкретно-предметні висновки щодо рецепції графів Потоцьких в російських мемуарах можна сформулювати наступним чином. По-перше, відображення життя й діяльності представників роду Потоцьких, більш репрезентоване в мемуаристиці першої половини ХІХ ст. По-друге, в щоденника, записках і спогадах можна виокремити два рівня часової інформації про Потоцьких: перший це ті враження, які склалися у автора від безпосереднього спілкування з представниками цієї аристократичної родини; другий це транслювання даних чи історій, сучасником яких автор не був і почув від інших людей. По-третє, в мемуарах поруч з висвітленням простої участі Потоцьких у суспільному житті зустрічаємо колоритні психологічні портрети, а інколи навіть описи, що характеризують фізичне здоров'я окремих осіб. По-четверте, найбільш розлогі й детальні фрагменти в щоденниках та мемуарах присвячені жінкам роду Потоцьких. По-п'яте, негативна чи позитивна оцінка окремих членів клану Потоцьких автором джерела залежала передусім від особистого контакту з особою, яка згадується. І на решті шосте, для точного з'ясування про кого йдеться в тексті, необхідно застосовувати просопографічний метод і доповнити наявні відомості інформацією з інших джерел.

Література

потоцький щоденник еліта аристократ

1. Источники Российской истории: Учеб. пособие для студентов вузов / И.Н.Данилевский, В. В. Кабанов, О. М. Медушевская, М. Ф. Румянцева; Рос. гос. гуманитар. ун-т, Ин-т «Открытое о-во». М. : РГГУ, 2000. 701 с.

2. Світленко С. Суспільний рух в Україні кінця XVIII початку ХХ століття: образи історичної діалектики // Ейдос. Альманах теорії та історії історичної науки / Головний редактор В. Смолій; відповідальний редактор І. Колесник. Вип.2. К.: Інститут історії України НАН України, 2006. Ч.1. С.307-316.

3. Тартаковский А.Г. 1812 год и русская мемуаристика: опыт источниковедческого изучения. М.: Наука, 1980. 312 с.

4. Зайончковский ПА. Введение // История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях: В 3 т. Т.1: XV-XVIII века. М.: Наука, 1976. 301 с.

5. Вигель Ф.Ф. Записки: В 2 кн. М.: Захаров, 2003.

6. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII первой половины XIX в.: От рукописи к книге. М., 1991. 288 с.

7. Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX века. М., 1997. 357 с.

8. Минц С.С. Мемуары и российское дворянство: Источниковедческий аспект историко-психологического исследования. СПб.: Нестор, 1998. 260 с.

9. Минц С.С. Русская мемуаристика последней трети XVIII первой трети ХІХ вв. в контексте историко-психологического исследования: Дис.... д-ра ист. наук: 07.00.09. Краснодар, 2000.

10. Ежова С.А. Мемуары воспитанников Казанского университета как исторический источник, XIX в. : Дис.... канд. ист. наук: 07.00.09. Казань, 1995.

11. Сиротина ИЛ. Культурологическое источниковедение: проблема мемуаристики // Методология гуманитарного знания в перспективе XXI века. К 80-летию профессора Моисея Самойловича Кагана. Материалы международной научной конференции. 18 мая 2001 г. Санкт-Петербург. Серия «Symposium». СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. Выпуск №12. C.226-232.

12. Земледельцева Т. О. Воспоминания А.А. Фета и мемуарная природа его прозы: Автореферат дис.... канд. филол. наук: 10.01.01. Тверь, 2008.

13. Павелець Т. Психоісторики в дебатах з історією // Ейдос. Альманах теорії та історії історичної науки / Головний редактор В. Смолій; відповідальний редактор І. Колесник. Вип.2. К.: Інститут історії України НАН України, 2006. Ч.1. С.155-184.

14. Мемуары / В.Н. Головина. М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. 402 с.

15. Головкин Федор Гаврилович // http://srcc.msu.su/uni-persona/site/research/ zajonchk/tom_1/Vol1Chapt8.html

16. Головкин Ф.Г. Из записок графа Ф.Г. Головкина [Отрывки] / Сообщ. Н. Шильдер // Русская старина, 1896. Т. 88. №11. С. 367-379 // http://mikv1.narod.ru/text/Golovkin_RS1896.htm

17. Комаровский Евграф Федотович // http://ru.wikipedia.org/wiki/ Комаровский Евграф_Федотович

18. Комаровский Е.Ф. Записки графа Е. Ф. Комаровского. М.: Товарищество русских художников, Внешторгиздат, 1990. 176 с. // http://fershal.narod.ru/ Memories/Texts/Komarovsky/Komarovsky.htm

19. Вигель Филипп Филиппович // http://www.rulex.ru/01030337.htm

20. Басаргин Николай Васильевич // http://www.hrono.info/biograf/bio_b/ basargin_n.html

21. Басаргин Н.В. Воспоминания, рассказы, статьи. Издание подготовлено И.В. Порохом. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1988. 544 с.: ил.

22. Вяземский Петр Андреевич // http://www.krugosvet.ru/articles/69/1006933/ 1006933a1.htm

23. Вяземский П.А. Старая записная книжка / Сост., ст. и ком. Л.Я. Гинзбург. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1927 // http://www.fershal.ru/Memories/Texts/Vyazemsky/Vyazemsky.htm

24. Половцов Александр Александрович // http://www.rulex.ru/01160862.htm

25. Дневник государственного секретаря А.А. Половцева: В 2 томах / Ред., биограф. очерк и комментарии проф. П.А. Зайончковского. М.: Изд-во «Наука», 1966.

26. Минц С.С. Об особенностях эволюции источников мемуарного характера (к постановке проблемы) // История СССР. 1979. №6. С.55-70.

27. Маттеучи Ф. Праздник цвета берлинской лазури: Роман / Пер. с ит. А. Лентовской. СПб.: Издательский дом «Азбука-классика», 2008.

Размещено на Allbest.ru