Дети и подростки в сфере экономических интересов карельской семьи в конце XIX – начале XX вв.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дети и подростки в сфере экономических интересов карельской семьи в конце XIX - начале XX вв.

В последние годы отечественная историография пополнилась рядом исследований, выполненных в русле нового междисциплинарного направления, получившего название «история детства» [1-3]. Вместе с тем создание компаративных исследований и обобщающих трудов по этой обширной теме затруднено в связи с острым дефицитом «региональных картин» детства. Малоизученными остаются исторически изменчивые и этнически своеобразные представления взрослых о детях, их внутрисемейном статусе и ролях.

Задача этой статьи - на основе разнообразных источников очертить круг трудовых обязанностей детей в зависимости от их пола и возраста в семье карельского крестьянина на рубеже XIX - начала XX вв., когда традиционная система предписаний и запретов все более корректировалась в связи с развитием отходничества (крестьянской трудовой миграции) и школьного образования.

В православной крестьянской семье целью воспитания было развитие страха Божьего, покорности родителям, церкви и властям. Однако на первом месте стояло обучение трудовым навыкам [4, с. 238]. У каждого члена семьи имелись свои обязанности, направленные на достижение общей цели - выживания, поддержания и роста семейного благосостояния. Задача вырастить сына, вывести его «в люди» была не лишена родительского эгоизма, связывалась с надеждой отцов и матерей обеспечить свою старость. Эта мысль отчетливо сформулирована в карельской пословице: «Чью люльку качаешь, того и корочку жуешь».

Детей с самого раннего возраста приучали к труду, первоначально в пассивной форме, в том числе и к внедомашним видам трудовой деятельности. Трехлетних детей уже брали на рыбную ловлю на ближайшие водоемы, для безопасности привязывая в лодке веревкой. С 5-6 лет дети постигали умениеориентироваться в лесу, правильно себя в нем вести. С 7-8-летнего возраста детям поручалось самостоятельное выполнение некоторых видов работ. Для них изготовляли собственные инструменты маленьких размеров: цепы, грабли, косы [5, с. 133]. Освоение «взрослых занятий» шло также через игру. Во дворе старшие подростки или взрослые строили детские домики для игр, где хозяйничали обычно девочки. Здесь в упрощенном виде воспроизводилась обстановка крестьянского жилища, девочки качали куклу-ребенка, имитировали другие женские занятия: наводили порядок, стряпали, мальчики плели игрушечные сети, «ловили рыбу», строили «дома» и «амбары» из лучины и щепок [6, с. 333-334].

Поздней весной или летом дети участвовали в работах по выжиганию лесов под посевы, летом - в полевых работах, осенью - в ручной молотьбе зерна в риге. Осенью и зимой мальчики плели из конского волоса силки для ловли птиц, вязали рыболовные сети. Зимой и весной детям поручали молоть зерно, они почти ежедневно крутили ручные жернова, которые имелись в каждом доме. Таким образом, детям находились занятия на протяжении всего годового трудового цикла.

Хотя целый ряд трудовых обязанностей мальчиков и девочек совпадал, существовала выраженная дифференциация в трудовом воспитании. На девочек в крестьянских семьях с ранних лет ложилась забота о маленьких братьях и сестрах, при этом они не освобождались от другой работы по дому. В 7-летнем возрасте карельская девочка умела доить корову, теребить шерсть, помогала матери или бабушке в ткачестве, перематывая нитки и делая всю мелкую вспомогательную работу. С этого же возраста девочки начинали прясть на специальной детской прялке, учились владеть иглой и спицами, а также помогали матери стряпать. Мальчики к 7-8 годам обычно уже могли вязать невод, им позволяли косить маленькой косой, грести сено, поручали пасти скот, вязать веники. Весной по насту мальчики 9-10 лет и старше привозили дрова из лесу, кололи их, приносили в дом.

Постепенно дети приобщались к промысловым работам, характер которых определялся местными географическими особенностями и традициями. Особые «детские промыслы» незамысловаты, они не требовали специальной подготовки: зарабатывали, принося случайным прохожим родниковую воду или обеспечивая переправу на лодках через реку. Труд ребенка 7-8 лет уже мог использоваться не только в своей семье, но и за ее пределами: девочки работали няньками у богатых односельчан или в соседней деревне, мальчики нанимались подпасками. За эту работу дети редко получали деньги, в качестве оплаты их кормили, а иногда давали что-либо из одежды. При одинаковой со взрослыми нагрузке и выработке труд детей оплачивался многократно ниже.

В 10-летнем возрасте начиналось освоение сложных видов «взрослых» занятий, в частности, мальчики учились шить сапоги, девочки ткать. С этого возраста дети, в большей степени мальчики, привлекались к отходничеству - уходили на заработки из родного села. В ближний отход, в пределах своей волости на работу по найму няньками, пастухами, вязальщиками сетей дети отправлялись самостоятельно, без сопровождения взрослых. Более отдаленные перемещения детей (в пределах уезда или губернии) связаны с работой на лесозаготовках, рыбном промысле, на промышленных предприятиях уездных центров и Петрозаводска, со сбором милостыни.

География детского внекраевого отхода была той же, что и у взрослых. Мальчики 10-15 лет вместе с девушками и женщинами составляли в начале XX в. около 20% от числа тех, кто уходил из Северной (Беломорской) Карелии на заработки в Финляндию, куда отцы и братья брали их «для приучения к разносной торговле, а иные для того, чтобы просто не есть дома зиму хлеб, а прокормиться на стороне работой или попрошайничеством» [7, с. 561-562]. В 13-14 лет подростки уже широко участвовали в отхожих промыслах.

Если из Беломорской Карелии дети отправлялись на заработки, как правило, совместно с отцами или старшими братьями, то в Олонецкой губернии детское отходничество приобрело своеобразные организационные формы, вступавшие в явное противоречие с законом, и имело другой географический вектор. Центром притяжения детской миграции был Петербург, где в большом объеме требовалась неквалифицированная рабочая сила. Дешевый детский труд был основой конкурентоспособности мелких предприятий столицы: лавочек, трактиров, разного рода мастерских. На рубеже XIX-XX вв. до 10% мигрантов, приезжавших в Петербург, были не старше 16 лет [4, с. 341].

Даже во второй половине XX в. от старожилов все еще можно было услышать предания о том, что карельские купцы поставляли для Петербурга из Олонецкой губернии помимо дров, сена, дичи и прочего «живой товар». Беспросветная бедность и заверения торговцев, что в городе ребенок будет определен «на хорошее место», пример известных в округе земляков, вышедших таким путем из бедняков «в люди», «в купцы», - все это вселяло в души отцов и матерей надежду на лучшую участь их детей. Семья, отправившая подростка на заработки, на некоторое время избавлялась от лишнего рта, надеясь в будущем получать от «бурлака» (так крестьяне называли проживающих и зарабатывающих «на стороне») денежную помощь. Отправка детей в город, сопровождавшаяся актом купли-продажи, не носила выраженной этнической окрашенности: явление было распространено как в карельских, так и в русских волостях края.

По архивным источникам и устной традиции достаточно четко определяется возраст - 10 лет, когда ребенок считался «готовым» к отправке в город. Но, по возможности, родители предпочитали отсрочить уход ребенка из семьи до достижения мальчиком 12-13, девочкой - 13-14 лет. Они просили разместить мальчиков в магазины, а девочек - в модные мастерские. За каждого ребенка, сданного в учение на 4-5 лет, «извозчик» получал цену, которая в 3-4 раза превышала сумму, отданную скупщиком родителям. Лавочник или хозяин мастерской оформлял ребенку вид на жительство, обеспечивал его одеждой и питанием, получая взамен право, по существу, всевластно им распоряжаться. В судебной практике того времени подобное явление фиксируется именно как торговля детьми. Например, хозяйка одной из ремесленных мастерских на суде объясняла, что в Петербурге принято покупать детей в учение, в результате чего покупатель приобретает право пользоваться рабочей силой ребенка [8, с. 104].

Закон признавал необходимость обязательного согласия ребенка, отдаваемого в обучение ремеслу или «в услужение». На самом деле интересы детей в расчет, как правило, не принимались, а многочисленные отступления от закона выявить было нелегко. Охрана детского труда законодательно распространялась лишь на крупное фабрично-заводское производство, тогда как ремесленные и торговые заведения, пользовавшиеся детским трудом, оказывались вне этой сферы [9, с. 177].

Оказавшись в столице, подростки проходили тяжелую «школу» выживания. Многие из них по различным причинам уходили от хозяев, скитаясь, где придется. Этот путь принудительной социализации, приводившей к девиантным формам поведения, вызывал озабоченность прогрессивной части общества, расценивался как серьезный сбой в жизненном сценарии крестьянина. Не случайно усыновителю ребенка-сироты запрещалось отдавать его «в мальчики». Решить проблему пытались с помощью благотворительности, проявляя милость к нуждающимся. Со временем, в начале XX в., на страницах местной печати все настойчивее звучит мысль о том, что выход из ситуации следует искать в развитии школьной работы, в расширении сети учреждений профессионального обучения в губернии, а также в законодательной охране детей «от преждевременного обращения в рабочую силу».

Власти Олонецкой губернии периодически получали сигналы о торговле детьми, но выявить участников этой сделки было сложно, так как и родители, и возчик стремились сохранять ее в тайне. Явление попадает под определенный контроль властей по мере расширения сети школ в губернии: учителя писали о ежегодных «эпидемических выходах» учеников из школы. Например, из д. Космозеро ежегодно в течение 1898-1908 гг. отправлялись в Петербург около 12% учащихся местного училища. Статистическим бюро при Олонецкой губернской управе в 1900-1902 гг. было зафиксировано 539 учеников, обучавшихся ремеслам «на стороне» (и это без учета мальчиков и девочек, занятых в промышленности и торговле) [10, с. 161].

Сельская земская школа пыталась дать альтернативу отправке детей в город и оградить их от преждевременного обращения в рабочую силу путем организации обучения ремеслам. На 1 января 1901 г. из 302 начальных училищ Олонецкой губернии в 19 имелись ремесленные классы, велось обучение столярному, портновскому, сапожному, гончарному, кузнечному и переплетному делу. Получили широкое распространение также женские рукодельные классы. Однако количество таких школ было невелико. Кроме того, отсутствовала преемственность между профессиональной подготовкой в школе и следующими звеньями обучения, что лишало учеников необходимой перспективы. Проблема детской трудовой миграции сохранялась вплоть до первой мировой войны. Так, в конце первого десятилетия XX в. до 700 учащихся начальных училищ Петрозаводского уезда ежегодно покидали школу, отправляясь в Петербург [11, с. 25].

Материалы статей и заметок на данную тему, помещенных в олонецкой прессе, дают представление о результатах социализации ребенка, отправленного в Петербург. Обстоятельства ее протекания размещались между двумя полюсами, определенными пословицей: «Питер - кому мать, кому мачеха». Влияние города на жизнь подростка было неоднозначным. Наряду с такими его проявлениями, как преждевременное обретение новых социальных ролей, девиации (бродяжничество, нищенство, пьянство), современники отмечали и позитивное воздействие города, выражавшееся в интеллектуальном развитии подростков, расширении их кругозора. В большей мере это относилось к тем, кто поработал на фабриках или заводах Петербурга («потер фабричную лямку»). Вернувшись в деревню, эта немногочисленная часть молодежи уже не расставалась с книгой, составляя постоянный контингент читателей сельских библиотек [12, с. 14].

Тем не менее, во всех этих случаях можно говорить об ускоренной принудительной социализации (как разновидности социализационной ненормы) - процессе преждевременного освоения подростком социальных ролей взрослого человека. Если все традиционные внесемейные формы трудовой деятельности детей предусматривали сохранение определенного контроля семьи (так, наемный труд - в своей или соседней деревне, отходничество - вместе с отцом, старшим братом или, по крайней мере, односельчанином), то отправка детей в город без сопровождения взрослых, вызванная жестокой экономической необходимостью, приводила к длительному разрыву с семьей, и ее можно считать альтернативным видом социализации. Как уже подмечено исследователями, подростковое отходничество, наряду со взрослым, сыграло большую роль в постепенном размыкании сельской общины, нарушении многих ее функций [13, с. 123].

Социальной дифференциации деревни сопутствовала социальная дифференциация детства. Материальные ресурсы конкретной семьи в значительной мере определяли общий контекст воспитания. Чем беднее была семья, тем раньше ребенок привлекался к трудовой деятельности не только в быту, но и отправлялся на заработки, то есть его социализация «выпадала» из традиционной системы и выходила далеко за пределы семьи. Торговля детьми - свидетельство того, что субкультура бедности, стратегия выживания корректировали общепринятые установки и подходы, характерные для нормативной системы культуры. Экономическая целесообразность, диктуемая идеологией развивавшегося капитализма, выступала жестким регулятором повседневной педагогической практики, а подчас и дезорганизатором традиций карельской семьи. Широкое распространение в конце XIX - начале XX вв. раннего начала трудовой деятельности детей за пределами дома вело к негативным последствиям: разрыву с семьей, преждевременному освоению детьми «взрослых» ролей, росту детской преступности.

В усилившейся тенденции отправлять подростков в город просматривается не только способ выживания, но и попытка адаптации карельской семьи к меняющимся условиям жизни, стремление дать подрастающим поколениям шанс вырваться из наследственной бедности. Детское отходничество в Петербург приобрело своеобразные организационные формы, имело ярко выраженные социальные эффекты. Эта социализация, осуществлявшаяся в противозаконной форме, препятствовала развитию школьной работы, способствовала приобщению молодежи к «урбанизированным» стандартам поведения и отвращала ее от традиционных ценностей. Желаемый «выход в люди» оборачивался отклонениями в социализации, наблюдалась глубокая трансформация личности крестьянина. В сущности, это вписывается в рамки дезадаптирующей социализации, когда нарушены как функциональная, так и содержательная ее стороны.

Библиографический список

трудовой обязанность карельский ребенок

1. Какорея. Из истории детства в России и других странах // Труды семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики»: сб. ст. / сост. Г.В. Макаревич. М.; Тверь: Научная книга, 2008. Вып. 1

2. Городок в табакерке. Детство в России от Николая II до Бориса Ельцина (1890-1990). Антология текстов. Взрослые о детях и дети о себе // Труды семинара «Культура детства: нормы, ценности, практики»: сб. ст. / ред. В. Безрогов, К. Келли. М.; Тверь: Научная книга, 2008. Ч. 1, 2.

3. Илюха О.П. Школа и детство в карельской деревне в конце XIX - начале ХХ вв. СПб.: Дмитрий Буланин, 2007.

4. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII начало XX вв.). СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. Т. 1.

5. Макаров Г.Н. Образцы карельской речи. Говоры ливвиковского диалекта карельского языка. Л.: Наука, 1969.

6. Virtaranta P. Lyydilaisia teksteja II. Helsinki, 1963.

7. Р[оманов]. Сношения архангельских карел с Финляндией // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. 1911. №7. С. 561-564.

8. Труды I Всероссийского съезда по борьбе с торгом женщин и его причинами, проходившего в Санкт-Петербурге 25 апреля 1910 г. СПб., 1911.

9. Законы о детях / сост. Я.А. Канторович. СПб., 1899.

10. Кустарные промыслы и ремесленные заработки крестьян Олонецкой губернии. Петрозаводск, 1905.

11. Земская хроника // Вестник Олонецкого губернского земства. 1908. №19. С. 25-26.

12. Забивкин И. Об учащихся «второго разряда» // ВОГЗ. 1910. №17. С. 14-17.

Размещено на Allbest.ru