Дело о крещении Геймана Янковича и особенности рекрутских наборов в еврейских общинах в царствование Николая I

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дело о крещении Геймана Янковича и особенности рекрутских наборов в еврейских общинах в царствование Николая I

В. Л. Амчиславский

Российских евреев стали призывать на военную службу по царскому указу 26 августа 1827 г. В этот день Николай I подписал «Устав рекрутской повинности и военной службы евреев», согласно которому еврейские общины обязаны были представлять рекрутов в возрасте от 12 до 25 лет [7, с. 728]. Новобранцы, не достигшие

16 лет, зачислялись в батальоны и полубатальоны военных кантонистов, а также в учебные карабинерные полки. В батальонах еврейские дети становились крепостными военного ведомства, оказавшись на ступень ниже мещанского сословия, к которому они ранее принадлежали [6, с. 114].

Судьба еврейских кантонистов стала объектом внимания дореволюционных русско-еврейских историков и получила отражение в произведениях литературы. Сложилась традиция отождествления кантонистов с «жертвами режима» и дискриминационной политики.

Ю.И. Гессен, неизменно подчеркивавший репрессивный характер «еврейского законодательства» при Николае I, писал о «мученичестве» и «преследованиях», которые ожидали в армии малолетних рекрутов из черты оседлости [1, с. 35]. Подобная точка зрения характерна также для С.М. Дубнова [3, с. 115], С.М. Гинзбурга и многих других исследователей, вплоть до писавшего в 1980-х гг. Э. Флис- фиша [8, с. 80-81].

Взгляды западных историков, работающих в области иудаики, до сих пор испытывают влияние трудов С.М. Дубнова и Ю.И. Гессена и, по выражению Джона Клиера, следуют «общей теме еврейского мученичества в российском государстве» [4, с. 43].

Й.М. Петровский-Штерн попытался преодолеть наследие русско-еврейской дореволюционной историографии, делавшей основной акцент на законодательных и религиозных притеснениях, и предложил отвергнуть укоренившуюся традицию, названную американским историком и социологом середины XX столетия С.В. Бароном «слезливой» концепцией (lachrymose concept) еврейской истории [6, с. 12]. По мнению Й.М. Петровского-Штерна, мемуары и исторические исследования рассматривали «еврейского кантониста изолированно, вне его специфического социального и военного контекста. .Кантонист оказывался один на один со всей русской государственной машиной, озабоченной будто бы только тем, как бы загнать его в православие» [6, с. 114]. В определенной степени с Й.М. Петровским-Штерном можно согласиться. Религиозные предрассудки, тяжелые условия службы юных рекрутов являлись печальными, но ординарными элементами армейской повседневности. Порядки были суровыми для всех без исключения «детей-солдат». Тем не менее, новое осмысление еврейской рекрутчины часто лишает историю целостного взгляда; проблемы, волновавшие писателей и историков в XIX - первой половине XX в., не должны исчезать из современных работ, как будто их не существовало. Говоря о соотношении трагического и общепринятого, важно соблюдать принцип объективности и удержаться посередине этих двух полюсов, так как оба они составляют подлинное прошлое еврейских кантонистов.

Еврейские авторы всегда подчеркивали, что жители местечек опасались не только за жизнь и здоровье детей, но в значительной мере - за их национальное и религиозное самосохранение. Возможность беспрепятственно соблюдать в условиях армии традиции и заветы иудаизма казалась главам общин и родителям рекрутированных невыполнимой. Донесения, поступавшие в III отделение, сохранили сведения о подавленном настроении, в котором пребывало еврейское население черты оседлости во время первых рекрутских наборов. В воспоминаниях А.И. Паперна описана сцена расставания матерей со своими детьми. Драма происходила в синагоге Копыля. Рыдающие матери врывались в храм во время молитвы и требовали вернуть их сыновей, внесенных в списки рекрутов незаконно. Однако все молчали: аргумент о том, что богатые семьи города покрывают финансовые недоимки бедных сограждан, обеспечивал безмолвие толпы [5, с. 44]. Отметим, что архивные документы подтверждают свидетельства мемуаристов. Отдать сына в солдаты означало расстаться с ним более чем на четверть века. Двадцатипятилетний срок службы кантониста начинался с 18 лет, и если его зачисляли в армию, к примеру, в возрасте 12 лет, то фактически рекрутчина для него продолжалась в течение 31 года.

Авторы, писавшие о проблемах сохранения иудаизма в рамках службы в кантонистских формированиях, были убеждены, что опасения за религиозную свободу детей приводили к трагическим историям и глубоким семейным драмам. Чтобы избежать набора и последующего насильственного крещения, сыновей прятали или наносили им тяжкие увечья. Однако армия вызывала такой страх у еврейских подданных царя, что в некоторых семьях опасались отнюдь не духовного насилия и отхода от иудаизма. Речь шла о спасении близкого человека от самой рекрутчины. Случалось, для избавления от службы прибегали к обратному средству - переходу в православие.

Обращение в христианство было редким явлением в еврейской среде в первой половине XIX в. Жители черты оседлости не часто прибегали к отказу от иудаизма ради того, чтобы избежать внесения в общинные рекрутские списки, поэтому особый интерес представляет история еврейского мальчика из городка Шлока (в 30 км от Риги) по имени Гейман Янкович. Он не был кантонистом, но его «армейская судьба» решалась в Петербурге. Архивное дело запечатлело тот момент жизни Геймана, когда он в буквальном смысле стоял на пороге своего солдатского будущего. Материалы о Гейма- не - редкое документальное свидетельство атмосферы, царившей в еврейских общинах во время набора новых рекрутов, а также тех исключительных мер, на которые решались обитатели еврейских местечек, желая уберечь детей от армии.

Противостояние родных Геймана с российско-еврейским бюрократическим механизмом развернулось весной 1840 г. в Санкт- Петербурге. В духовное ведомство обратилась крещеная еврейка Анна Вейс, являвшаяся тетушкой 11-летнего мальчика. Анна Осиповна проживала во «2-й Адмиралтейской части, 4 квартала, в доме г. Головиной № 203», неподалеку от управы благочиния [2. Л. 11].

12 марта 1840 г. она составила прошение на имя обер-прокурора Святейшего синода Н.А. Протасова, в котором рассказала о бедственном положении своего осиротевшего племянника. Анна Осиповна, именовавшая себя в прошении «здешняя мещанская жена», поведала обер-прокурору о том, что в Риге семь лет назад скончался «шлокский мещанин, еврей Левин Янкович», оставив после себя «малолетнего сына Геймана Янковича в беднейшем положении» [2. Л. 2]. По словам тетушки, «несчастное дитя, не имея родственников на родине, был притесняем тамошним обществом и покинут на произвол жестокого жребия» [2. Л. 2]. Воспитанием сироты занималась сестра Левина Янковича - Гендель Спрингенфельд. Из других документов дела можно заключить, что петербурженка Анна Вейс и рижанка Гендель Спрингенфельд приходились родными сестрами покойному отцу мальчика. Рижская тетушка Геймана была настолько бедна, что содержать сироту ее семейству было не по силам, и ребенка решили отправить к крещеной петербургской родственнице. Далее граф Протасов с удивлением должен был узнать, что «не взирая на одиннадцатилетний свой возраст», маленький Гейман «прибыл за несколько дней» в Петербург, отыскал свою тетку и «с того времени» находится у нее, «изъявляя ревностное желание принять святое крещение и православную греко-российскую веру» [2. Л. 2-2 об.].

Обер-прокурор Синода, получив эти сведения, по заведенному порядку действовал в двух направлениях: полицейском и церковном. Вначале он обратился к министру внутренних дел А.Г. Строганову с вопросом о том, можно ли дозволить Гейману оставаться в столице для принятия крещения. Затем он изложил обстоятельства дела викарию петербургской митрополии епископу Венедикту. Консистория, согласно правилам, выяснила, у какого священника желает креститься мальчик и ожидала сведений от обер-полицмейстера столицы. Генерал-майору С.А. Кокошкину Строганов поручил навести справки о Геймане в Риге у военного генерал-губернатора барона М.И. Палена. Начальству в Петербурге было хорошо известно, что по «Положению о евреях» 1835 г. еврейским подданным не дозволялось приезжать в столицу для перехода в христианство. Все возможности законного пребывания в городе были четко регламентированы.

Допросы, которые провели чиновники Петербурга и Риги, сообщают интересные детали из жизни семьи Янковичей- Спрингенфельдов и шлокского еврейского общества. Собранные в деле материалы говорят об одном: смысл задуманного крещения мальчика сводился к «рекрутскому вопросу».

Допрошенный 7 апреля Гейман показал, что тетка Гендель «отпустила» его «в Петербург с извозчиком, ехавшим сюда с товарами» [2. Л. 11-11 об.]. Маленький путешественник «паспорта на проезд и вообще никакого вида» не имел, а значился в паспорте покойного отца. Вспомнил он и адрес тетушки: жила она «в Риге на Московском Форштате в улице Романовка .в квартале надзирателя г. Станкевича» [2. Л. 11 об.]. Текст допроса Гейман «собственноручно подписал по-еврейски», как указано в консисторской копии. В тот же день опросили и Анну Вейс, которая объяснила, что не известила столичную полицию о прибытии племянника, полагая, что «ему, как одиннадцатилетнему мальчику, не может встретиться препятствия к проживанию здесь» [2. Л. 12 об.]. Но она ошибалась - российские власти не дозволяли пребывать в столице более 6 недель даже малолетнему, если он был иудеем. Впрочем, Н.А. Протасов поначалу отмечал, что единственный приют Геймана - это квартира семейства Вейс, но документы, пришедшие из Риги во второй половине июня 1840 г., повлияли на отрицательное решение властей в Петербурге.

Рижская управа благочиния допросила «шлокскую еврейку Гендель Спрингенфельд, урожденную Янкевич», которая подтвердила обстоятельства поездки Геймана в столицу. Важной деталью допроса было заявление женщины о том, что ей ничего неизвестно о желании мальчика принять крещение. Не назвала она и возможных препятствий к обращению, как «впрочем, не в состоянии» была «показать, не будет ли кагальный амт (чиновник из администрации кагала - В.А.) шлокского еврейского общества делать какие-либо возражения против перехода Геймана» [2. Л. 9 об.]. Оставалось выяснить точку зрения руководства шлокской общины. Позиция кагала, высказанная 2 июня 1840 г. «кагальным амтом» чиновнику 2-й городской части Риги за № 62, раскрывает подлинный смысл всей истории.

Амт заявил, что Гейман, «яко сирота, воспитан был обществом, почему уже должен быть оному обязан. Податей никогда не платил, каковые за ним остаются, как равно и все прочие общественные повинности. Сверх того он с дядею по имени Мейер Спрингенфельд тайно отправился а Санкт-Петербург, без согласия кагала и без паспорта» [2. Л. 10]. Мейер был, по-видимому, мужем Гендель и помогал ей в спасении ребенка от «солдатства».

Чиновники кагала именовали мальчика «беглецом и бродягой» и, ссылаясь на «силу существующих законов», планировали после определения места нахождения Геймана сдать его в рекруты: «Его, как и других сего рода беглецов, кагал. назначил в рекруты. Об нем не было баллотировано в собрании общества единственно по той причине, что место пребывания его не было известно» [2. Л. 10]. После обращения рижской управы благочиния в шлокском кагале узнали о том, что Гейман находится в Петербурге и настоятельно потребовали предоставить ребенка в распоряжение кагала. Амт писал: «Ныне же, узнав о жительстве сего бродяги Геймана, и по запросу начальства, не настоит ли препятствия выбытию его из здешнего общества, кагал обязывает с дозволения начальства, объявить о своих требованиях и созывать общества для баллотировки о нем, как о бродяге, казенном и общественном должнике. Местные препятствия против выбытия бродяги Геймана из нашего общества, состоят по сему в понятии (поимке) беглеца и должника казенных и общественных податей и в праве, из сего следующем для общества: отдать его в рекруты» [2. Л. 10 об.].

На первый взгляд, в формулировках «кагального амта» читается стремление демонизировать образ мальчика. Амт явно преувеличивал его вину и грехи перед общиной. Энергия, с которой шлокские евреи желали завладеть «беглецом» и предотвратить его крещение, вполне объяснима. Квитанция о сдаче рекрута была бесценна для тех членов общества, у которых стояли на очереди родные сыновья. Когда трехлетний Гейман осиротел, он автоматически попал в группу риска - отныне за него некому было поручиться, отстоять его при баллотировке или укрыть от набора иным способом. Если бы мальчику удалось стать православным, то для общины Шлока это означало бы потерю рекрута, потерю квитанции, а значит, вместо Геймана кантонистом должен был стать чей-то сын. Лидерам общины гораздо проще было распрощаться на 30 лет с сиротой, чем осложнять обстановку в местечке, сталкивая в противостоянии родителей потенциальных рекрутов.

Преувеличенность обвинений против ребенка почувствовал и рижский генерал-губернатор барон М.И. Пален, отметивший в отношении к министру внутренних дел, что мальчика «нельзя считать, как называет его кагал, бродягою, так как он еще малолетен» [2. Л. 8 об.]. Впрочем, М.И. Пален добавлял, что Гейману «не нужно бы было для принятия христианской веры ехать» в столицу, «ибо это мог бы учинить и здесь» [2. Л. 8 об.].

Кагал не только преувеличивал вину Геймана, но и откровенно искажал законы иудаизма и традиции еврейских общин. 11-летний мальчик не являлся полноправным членом общины, потому что таковым еврей становился по достижении 13 лет. В этом возрасте все еврейские мальчики проходили обряд посвящения во взрослую жизнь. Таким образом, Гейман не мог отвечать за свои поступки, так как по еврейским религиозным правилам он не являлся совершеннолетним. К тому же, притеснения Геймана вызывали отторжение у родственников ребенка, пожелавших вывести его из-под власти ка- гальников ценой отказа от иудаизма. Неудивительно, что институт кагала порождал резкую критику еврейских просвещенных интеллектуалов последующих десятилетий.

О крещеной тетушке «беглеца» почти ничего неизвестно. Пока материалы из Риги изучали в канцеляриях, полицейский надзиратель 2-й Адмиралтейской части посетил Анну Вейс и выяснил, что тетка собиралась крестить племянника в церкви Спаса на Сенной у протоиерея Ивана Ивановича Иванова. Примечательно, что под текстом «показания» написано: «Издешняя мещанка Анна Вейс а за него по безграмете подписался дочь его Елена Вейс» [2. Л. 15]. Несмотря на нелепые ошибки и детский кривоватый почерк, расписка Елены Вейс - двоюродной сестры Геймана - была показателем, с одной стороны, неплохого знания русского языка, а с другой - того, что семья Вейс только вступала в процесс культурной ассимиляции. Любопытно, что сама Анна Осиповна не решилась поставить подпись, вероятно, в виду полного незнания русского языка, а поручила это своей дочери. Следует отметить, что Елена справилась с этим заданием не хуже еврейских воспитанников кантонистских батальонов. Несмотря на то что будущих солдат учили чтению и письму, выпускники батальонов, судя по росписям в «крещальных обязательствах», часто могли выводить лишь крестики.

30 июля 1840 г. консистория рассмотрела дело Геймана Янковича и, ссылаясь на «Положение о евреях» 1835 г., запрещающее евреям покидать пределы черты оседлости для принятия христианства, постановила: «Отказать ему в просьбе его о просвещении святым крещением, которое он всегда может принять на постоянном месте его жительства» [2. Л. 22 об.]. 9 августа епископ Венедикт утвердил это решение. Тогда же Геймана Янковича, по-видимому, отослали обратно в Ригу в распоряжение шлокского кагала. О дальнейшей его судьбе ничего неизвестно. Скорее всего мальчика ожидала рекрутчина, так как в 1841 г. ему исполнялось 12 лет, а община была крайне заинтересована выполнить план по сдаче новобранцев.

История Геймана Янковича, родные которого попытались избежать рекрутства через принятие мальчиком христианства, отнюдь не является примером массового поведения жителей еврейских местечек. Переход в православие в этой среде был явлением исключительным. Однако попытка родственников Геймана заключает в себе одновременно и уникальные, и характерные черты. Уникальность ее состоит в том, что стремление уберечь мальчика от участи кантониста зашло настолько далеко, что близкие решили спасать его при помощи отказа от иудаизма в русской столице. С другой стороны, неординарность способа уклонения только подтверждает характерное желание еврейских семей во что бы то ни стало сохранить сыновей от набора и кагального самоуправства. Спасение Геймана в результате крещения и оставления его в столице на содержании тетушки было делом продуманным и верным, потому что на родине он не избежал бы армии. Однако обмануть власти в Петербурге и Риге семье Спрингенфельдов и Анне Вейс не удалось. Их планы натолкнулись на противодействие двух сил: российских и еврейских бюрократов.

Реализация плана крещения Геймана Янковича была возможна благодаря тому, что его тетка Анна Вейс являлась православной. Полугодовой отрезок биографии Г. Янковича, запечатленный в архивном деле, подтверждает свидетельства русско-еврейских мемуаристов, отмечавших драматическую ситуацию, складывавшуюся в еврейских общинах в период рекрутских наборов.

Список литературы

еврейский кантонист николай репрессивный

1. Гессен Ю. История еврейского народа в России: в 2 т. - Изд. испр. - М.: Иерусалим, 1993. - Т. 2.

2. Дело о принятии христианской религии малолетним евреем Левином Янковичем, 1840 г. // ЦГИА СПб. Ф. 19. Оп. 32. Д. 27.

3. Дубнов С. М. Из рассказов о кантонистах // Еврейская старина. - 1909. - № 2. Вып. III.

4. Клиер Дж. Откуда и куда идем: изучение дореволюционной истории российского еврейства в Соединенных Штатах в XX веке // История и культура российского и восточно-европейского еврейства: новые источники, новые подходы: материалы междунар. науч. конф. Москва, 8-10 декабря 2003 г. - М., 2004.

5. Паперна А.И. Из николаевской эпохи. Воспоминания // Пережитое. Сборник, посвященный общественной и культурной истории евреев в России. - Т. 2. - СПб., 1910.

6. Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии: 1827-1914. - М., 2003.

7. Полное собрание законов Российской империи. 2-е собр. Т. II. № 1330. Флисфиш Э. Кантонисты. - Тель-Авив: Effect Publishing, б. г.

Размещено на Allbest.ru