Возникновение русского консервативного национализма в первой четверти XIX века в России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Возникновение русского консервативного национализма в первой четверти XIX века в России

А.Ю. Минаков

Народ, в духе общеевропейского национализма, отождествлялся ранними русскими консерваторами с государством, являлся своего рода body politic. Это была одна из исходных категорий, которыми они оперировали в своих интеллектуальных построениях. К примеру, А.С. Шишков писал: "...воля небес судила каждому из нас порознь скитаться по лицу земли, когда бы не вложила в нас желанья составить общества, называемые державами или народами, и не повелела каждому из оных, размножаясь, жить под своим правлением, под своими законами. Люди без сих обществ были бы столько же злополучны, как без семейств и родства. Не было бы у них ни веры, обуздывающей страсти, исправляющей нрав и сердце; ни воспитания, просвещающего разум; ни общежития, услаждающего жизнь; ни могущества, величия и безопасности, проистекающих от совокупления воедино всех частных воль и сил". Отдельный человек, таким образом, всецело принадлежал национальному целому, с его традициями, религией и пр., из чего следовал категорический вывод: "человек, почитающий себя гражданином света, то есть не принадлежащим никакому народу, делает тоже, как бы он не признавал у себя ни отца, ни матери, ни роду, ни племени. Он, исторгаясь из рода людей, причисляет сам себя к роду животных" [3, ч. 4, с. 147-148.]. Консервативно-националистическая трактовка общества, призванная легитимировать монархическую власть национальной волей, жестко противостояла космополитической трактовке человека [7, с. 114 - 115].

Галлофобия (неприятие всего французского, начиная от мод и заканчивая идеологией Просвещения) обусловила на первых порах специфические особенности русского консервативного национализма. Это была реакция на поведение нации, разрушившей "алтари" и "троны" и в глазах остального мира выступившей символом революционности и якобинского террора. Несмотря на достаточно острое реагирование консерваторов-националистов на появление польского, еврейского, позднее - остзейского вопросов, вызов со стороны соответствующих национальностей воспринимался в начале XIX в. не так болезненно, как со стороны бонапартистской Франции.

Франция воспринималась в консервативно-националистическом дискурсе как воплощение "мирового зла", например в "Рассуждении о старом и новом слоге российского языка" А.С. Шишкова. Националистическая риторика Ф.В. Ростопчина рисовала совершенно карикатурные и вызывающие отвращение и смех образы французов ("Мысли вслух на красном крыльце", ростопчинские "афиши"). Франция и французы представали в сознании русских консервативных националистов как полная антитеза России и русским. Шишков изображал Францию как некое "зачумленное" место, страну, судьбу которой необходимо предоставить самой себе, предварительно изолировав от внешнего мира.

Конструирование консервативно-националистической традиции осуществлялось по нескольким направлениям. Во-первых, шла интенсивная разработка концепции самодержавия как проявления национального, самобытного русского духа. Как наиболее яркий пример можно привести знаменитую "Записку о древней и новой России" Н.М. Карамзина с ее очевидными антинаполеоновскими, антифранцузскими и антилиберальными акцентами. Самодержавная система политической власти, по Карамзину, держалась, прежде всего, на общепризнанных народом традициях, обычаях и привычках, на том, что он обозначал как "древние навыки" и, шире, "дух народный", "привязанность к нашему особенному". Согласно декларациям А.С. Шишкова, государь должен любить народ, что является залогом народного патриотизма, условием сохранения веры, языка, безопасности, традиций: "Любовь к народу есть первейшее в царе достоинство: она приобретает ему сердца подданных, рождает в них благодарность, верность, усердие; она соблюдает веру, пределы, язык, славу, честь и благоденствие царства; хранит правду, законы, надежду на них и безопасность каждого и всех; уважает древние постановления предков, не разрушая их легкомысленно; покровительствует даже обрядам и обычаям и самому одеянию, не переменяя на чужое, худшее" [4, с. 83].

Во-вторых, возвеличивались православная вера и церковь, которые жестко противопоставлялись всем неправославным христианским конфессиям и в особенности масонству. При этом в работах русских консерваторов-националистов православие выступало, прежде всего, как атрибут "русскости", средство национальной самоидентификации, а не как вселенская религия. За вычетом некоторых трудов А.С. Стурдзы нельзя зафиксировать у ранних русских консерваторов устойчивого интереса к вопросам православного богословия. В-третьих, русская история (исторический континуитет) рассматривается как одна из основных опор национального (националистического) самосознания. Примеры из идеализированного русского прошлого призваны были "излечить" галломанию русского дворянского общества. Труды русских консерваторов - Карамзина, Шишкова, Ростопчина, С.Н. Глинки - изобилуют ссылками на героическое русское прошлое. Исторический опыт для русских консерваторов - это прежде всего "русскость", опыт выживания в периоды кризисов и апелляция к славным воинским победам. По сути дела, консерваторами-националистами начал создаваться культ светских святых, призванный преобразить русское общество в националистическом духе. В изображении Шишкова русское прошлое было преисполнено гармонии, существовавшей в отношениях, как между людьми, так и между народом и властью: "Мы видим в предках наших примеры многих добродетелей: они любили отечество свое, тверды были в вере, почитали Царей и законы. Храбрость, твердость духа, терпеливое повиновение законной власти, любовь к ближнему, родственная связь, бескорыстие, верность, гостеприимство и иные многие достоинства их украшали. А где нравы честны, там и обычаи добры" [3, ч. 2, с. 458 - 459]. Думается, что подобная идиллическая картина являет собой полную "антагонистическую" противоположность консервативному восприятию революционной Франции.

"Русское" порой жестко противопоставляется не только французскому, но и всему западному. Название журнала, издаваемого С.Н. Глинкой, - "Руской вестник" - было полемически противопоставлено названию "Вестника Европы" (первоначально его редактором был Карамзин, который до публикации "Истории государства Российского" воспринимался некоторыми русскими консерваторами исключительно как западник, масон, галломан, бонапартист и либерал). В произведениях Ростопчина слова "русский" и "русское" являлись ключевыми и наиболее часто повторяющимися.

Немалую роль в вызревании русского консервативного национализма сыграли языковые споры между "шишковистами" и "карамзинистами", носившие не только эстетический и филологический, но и политический характер. Карамзинисты ориентировались в своих поисках на разговорный язык элитарных салонов, французские языковые и культурно-поведенческие стереотипы, шишковисты же выступали за общенациональный язык, не только очищенный от иностранных слов и опирающийся на древнюю традицию, восходящую к церковно-славянскому и древнерусскому литературному языкам, но и тесно связанный с языком простонародья: крестьянства, купечества, духовенства, мещанства. За языковым дискурсом шишковистов отчетливо просматривалась метафора единого органического национального целого.

Русский национализм в подобной версии сталкивался с двумя проблемами. Его трудно было совместить с имперским универсализмом, насаждаемым абсолютистской властью, - в этом было одно из объяснений, почему карьера Шишкова и Ростопчина резко оборвалась по окончании Отечественной войны 1812 г., когда отпала необходимость в общенациональной мобилизации, предполагающей безусловную ценность народной солидарности, несмотря на наличие сословных перегородок. Русский национализм использовался верховной властью в прагматических целях, и власть отказалась от него, как только опасность миновала. Главными носителями и идеологами русского консервативного национализма были выходцы из дворянской элиты. А национализм в любой версии, как в консервативной, так и либеральной, не мог не противоречить принципу сословности. Выходом из этого положения представлялась своеобразная интерпретация крепостного права как оптимальная форма существования русских в единой патриархальной семье. При этом сохранялась необходимость естественного неравенства и иерархии, но, с другой стороны, народ не воспринимался как принципиально чуждый дворянской элите, более того, низшие сословия рассматривались как носители нравственно-религиозных ценностей, в отличие от подвергшегося иностранному разлагающему влиянию дворянства. Не случайно в рамках консервативно-националистического дискурса был остро поставлен вопрос о социокультурном расколе, инициированном реформами Петра I.

Так, Карамзин одним из первых в русской мысли поставил вопрос о негативных последствиях правления Петра I, поскольку стремление этого императора преобразовать Россию в подобие Европы подрывали "дух народный", то есть самые основы самодержавия, "нравственное могущество государства". Стремление Петра I "к новым для нас обычаям переступило в нем границы благоразумия" [1, с. 32]. Карамзин фактически обвинил Петра в насильственном искоренении древних обычаев, роковом расколе народа на высший, "онемеченный", слой и низший, "простонародье", уничтожении патриаршества, что привело к ослаблению веры, переносе столицы на окраину государства ценой огромных усилий и жертв [Там же, с. 32 - 37]. В итоге, утверждал Карамзин, русские "стали гражданами мира, но перестали быть, в некоторых случаях, гражданами России" [Там же, с. 35]. Таким образом, Карамзин одним из первых поставил вопрос об отношении к петровскому наследию именно в консервативном ключе. При этом стоит подчеркнуть, что ранний Карамзин, в частности в своих "Письмах русского путешественника", был "безусловным поклонником Петра" [8, с. 70]. Отрицательно относился к отдельным аспектам петровского царствования и Шишков: "Он (Петр I. - А.М.), вместе с полезными искусствами и науками, допустил войти мелочным подражаниям, поколебавшим коренные обычаи и нравы. Прочие цари не останавливали сего рождавшегося в нас пристрастия ко всему чужеземному, а особливо французскому. Великая Екатерина напоследок почувствовала сие и старалась обращать нас к отечественным доблестям; но то уже было поздно и требовало немалых и долговременных усилий" [9, с. 204-205]. В неопубликованном трактате "Исторический взгляд на общества европейские и на судьбу моего отечества" С.Н. Глинка заявлял: "Он (Петр I. - А.М.) создал флот и новые войско; но по величию духа своего он сам скажет, что не дал России жизни внутренней, самобытной (курсив Глинки. - А.М.), без которой весь внешний блеск и все вещественные силы рано или поздно падают и исчезают" [5, л. 6 об.]. Глинка утверждал, что, перенимая западноевропейские порядки, Петр I выбрал далеко не лучший образец для подражания: "При Петре Первом Европа затеснялась мелкими происками ничтожной политики и час от часу более дряхлела в обветшалой жизни своей. Европейские народы воевали и разорялись сами не ведая, из чего и для чего" [Там же, л. 53]. При Петре I "люди взрослые были младенцами на шутовских ассамблеях (здесь и далее курсив Глинки. - А.М.)... Всё было маскерадом и быстрою перестановкою театральных декораций. Новая столица откликнулась не своими словами и все в ней очужеземилось. (Петр. - А.М.) ни топором, ни дубиною не смог поселить в умах устава правды" [Там же, л. 57 об.]. Но самое главное, с точки зрения Глинки, что "Петр неосторожною и заторопленною рукою двинул народ русский на крепостной быт, дотоле не существовавший". Глинка имел в виду указ от 7 июля 1715 г., сделавший крестьян собственностью помещиков [Там же, л. 55]. Ранее он стремился "примирить" Петра с допетровской Русью, выставляя его блюстителем традиции и православной веры [6, с. 68].

Особо стоит отметить, что в своем отношении к петровскому "наследию" позиция русских консерваторов совпадала с точкой зрения их видного западноевропейского единомышленника, одного из основоположников консерватизма как идейного течения Нового времени Жозефа де Местра, который так характеризовал Петра I: "Отняв собственные обычаи, нравы, характер и религию, он отдал Россию под иго чужеземных шарлатанов и сделал игрушкой нескончаемых перемен" [2, с. 179].

Восприятие русского народа как единого иерархического целого позволяло националистам-консерваторам обращаться со своими идеями не только к образованному дворянскому обществу - через "Русский вестник", "Чтения в Беседе любителей русского слова", но и к простонародью. В 1812 г. консерваторы-националисты получили уникальную возможность озвучить свои идеи в массовом порядке - через манифесты Шишкова и афиши Ростопчина. национализм консерватор идеология россия

Первая четверть XIX в. явилась важнейшим этапом в формировании русского консервативного национализма. После 1812 г. националистический дискурс становится постоянным элементом самосознания консервативной элиты. Несмотря на дисперсность, "атомизированность", отсутствие серьезных и постоянных контактов друг с другом, политических организаций у русских консерваторов-националистов, именно тогда были сформулированы основные концепты русского консервативного национализма: народ как единое органическое иерархическое целое, большая патриархальная семья, в которой главную роль играет воля царя, выражающая волю коллективного целого и опирающаяся на собственные, глубоко отличные от западных, национальные традиции. Такое целое не нуждалось в верховной власти народного представительства, ограничении власти самодержца конституцией, разделении властей, отмене сословных привилегий. Иначе говоря, русский консервативный национализм имел четко выраженную антиреволюционную, антилиберальную и антизападную окраску.

Список источников и литературы

1. Карамзин Н.М. Записка о древней и новой России. М., 1991.

2. Местр Ж. Петербургские письма. СПб., 1995.

3. Шишков А.С. Собрание сочинений и переводов: в 17 ч. СПб., 1824-1837.

4. Шишков А.С. Записки, мнения и переписка. Т. 1. B., 1870.

5. Глинка С.Н. Исторический взгляд на общества европейские и на судьбу моего отечества. Гл. 1 - 12. 1 января 1844 г. // Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Ф. 191. Ед. хр. 18.

6. Русский вестник. 1810. № 4.

7. Живов В. Чувствительный национализм: Карамзин, Ростопчин и поиски национальной идентичности // НЛО. 2008. № 3 (91).

8. Погодин М.П. Николай Михайлович Карамзин, по его сочинениям, письмам и отзывам современников. Материалы для биографии, с примечаниями и объяснениями. М., 1866. Ч. 2.

9. Щебальский П.А. С. Шишков, его союзники и противники / / Русский вестник. 1870. Т. 90. № 11 - 12, паг. 1.

Размещено на Allbest.ru