Характеристика придворной жизни средневековой японской аристократии по женским дневникам

Но в особо тяжелые года, связанные со смертью членов императорской семьи, бывшего императора, такое пышное, торжественное празднование Нового года не проводилось. Нидзе: «Минувший год принес горе не только мне - по случаю смерти государя Го-Саги весь мир погрузился в траур, и потому новогодние празднества отметили во дворце очень скромно...» Становится понятно, что хэйанское аристократическое общество очень трепетно относилось к институту монархии и императору.

Таким образом, можно предположить, что церемонии, проходившие во время празднования Нового года, были многообразны, да и само торжество отмечалось несколько дней подряд, одна церемония сменялась другой. После каждой из них проводились пиршества. Как мы видим, церемонии и процессии при императорском дворе проходили очень шумно, бурно и были строго регламентированы, как правило, посещались знатью в обязательном порядке.

Существовали праздники, которые были посвящены детям. Это- Праздник мальчиков - «День ирисов » и Праздник девочек или, как его еще называли «Праздник цветов персика». Митицуна-но хаха: «Все переполошились, стали расстилать ирисы…» Этот праздник называют еще днем мальчиков, т.к. цветок ириса символизировал мужество, храбрость, и прочие качества, которыми должен обладать юноша-воин. В этот день император выходил в поле и вместе с придворными собирал целебные травы. Об этом действе пишет и Митицуна: «Сидя вдвоем с сыном на циновке, мы отбирали самые разные растения, приговаривая, это будет редкостный целебный шар». На этом примере мы видим, что аристократия собирала из целебных трав всевозможные предметы, куклы, шары. Собирались подобные изделия не столько для украшения помещений, сколько для защиты от болезней.

По аналогии с праздником мальчиков отмечался Праздник девочек, который также считался праздником кукол и цветов персика. Этот праздник в Японии считался одним из главных. Изготовлялись бумажные куклы, которые потом сплавлялись по реке в плетеных корзиночках, украшенных цветами персика. По поверью, эти куклы, плывущие в маленьких плетёных корзинках, уносили с собой все болезни и несчастья, вместе со злыми духами, которые их вызывали. Также цветами персика украшались помещения в домах.

На всех праздниках присутствовали музыканты и танцоры, как правило, в качестве исполнителей участвовали сама столичная знать. В Японии хэйанского периода многие музыкальные инструменты были позаимствованы из Китая, но переделывались на свой, японский манер, собственно говоря, как и все, что японцы черпали из других культур. Например, помимо полнострунной, то есть тринадцатиструнной китайской цитры, в Японии была малая шестиструнная японская цитра - кото. Также играли на лютне, флейте.

§ 2. Времяпрепровождение хэйанской знати

Помимо обычных годовых праздников пышными церемониями отмечались также отдельные события в жизни двора -- посещение императором дома экс-императора или регента, возвращение императрицы во дворец из родительского дома, выезд на соколиную охоту и пр. Порой даже обычный приезд императора в какую-либо усадьбу отмечался пышными празднованиями и торжествами. Правда, были особые случаи, когда такого не происходило. Это было связано с болезнью или приближающейся смертью одного из членов императорской семьи «во дворце было мрачно, посещение императора не отмечалось ни музыкой, ни какими-либо торжествами». Данный отрывок описывает тяжелую болезнь бывшего императора Го-Саги, ныне императора-инока, во время приезда к нему царствующего императора Камэяма. Хотя, как пишет Нидзе, с его приездом и отъездом хлопот у придворных было предостаточно.

Помимо традиционных праздников, отмечающихся всей придворной знатью, существовали более обыденные развлечения. Хэйанская аристократия занимала свое свободное время различными конкурсами, состязаниями - как физическими, так и более эстетическими.

Среди хэйанской аристократии были популярны всевозможные физические состязания по стрельбе из лука или игра в ножной мяч. Придворная знать делилась на две команды, в том числе и женщины, которые выбирали, какой команде они будут сопереживать. Участие в подобных развлечениях принимали мужчины. Женщины же в свою очередь, должны были поддерживать какую- либо из команд, сочинять в честь победителей стихи, приготавливать подарки. У участников тоже в свою очередь были определенные обязанности, к примеру, победители должны исполнить танец. И помимо того, что мужчины готовились к самим состязаниям, упражнялись в стрельбе или еще проводили время в подготовке, они были вынуждены разучивать танцы. Об этом пишет в своем дневнике Митицуна-но хаха: «В десятых числах при дворе должны были состояться состязания по стрельбе из лука и готовиться к ним следовало довольно тщательно. Существует положение: «Победители должны исполнить танец», <…> под предлогом необходимости обучения участников состязания танцам в доме день-деньской звучала громкая музыка». Несмотря на то, что состязания еще не были проведены, команды готовились к торжеству после состязания. Но не всегда победители должны были именно танцевать. Когда состязания по стрельбе из лука проводились для развлечения императора, награда за победу могла быть и другой. Вот какой вид награды описывает Нидзе: «Если ваша сторона проиграет, - сказал государь Камэяма, - представьте мне ваших придворных дам, всех без исключения, высших и низших. А если мы проиграем, я представлю вам всех дам, служащих у меня!». За победу победившая сторона получала от проигравшей интереснейшее представление. Причем это должен был быть не просто показ дам, а проигравшая сторона должна была придумать как можно величественнее и роскошнее отдать такого роду награду. Вот, что было придумано: «А если выбрать из числа придворных восьмерых старших дам и по восемь средних и младших, одеть их отроками-игроками в ножной мяч и показать государю Камэяме, как они играют в мяч на дворе Померанцев? Мне кажется, это будет забавно!». Для самих дам это считалось очень позорным и унизительным, так как им пришлось наряжаться в мужское платье и играть в мяч. Но ослушаться императора никто бы не рискнул. Такой была цена победы, когда один государь в качестве награды получал прекраснейшее празднество. Чтобы праздник продолжался, такие соревнования могли устраивать несколько раз подряд. Столичная знать также забавлялась, выезжая на соколиную охоту.

В середине X в. достигла расцвета музыка «гагаку», заимствованная еще в эпоху Нара из Китая и Кореи. В условиях изоляции в Японии создавались собственные музыкальные произведения (разумеется, по китайским образцам) и переделывались на свой лад уже имеющиеся. Одновременно увеличился интерес к национальным музыкальным традициям. К концу X в. в среде столичной аристократии получили широкое распространение старинные народные песни, многие из них подверглись переработке по канонам музыки «гагаку» и пелись под аккомпанемент кото, бива и флейт. Некоторые мелодии, соединившись с заимствованными, стали исполняться вместе с танцами чужеземного происхождения.

Кроме участия в праздниках, церемониях и обрядах хэйанская знать имела достаточное количество занятий. Одним из способов развлечения (а одновременно и воспитания) молодых людей из аристократических семейств было рассматривание свитков с картинками и чтение текстов к ним.

Долгими осенними вечерами проводились всевозможные игры. Одна из самых популярных игр - го, игра по типу шашек, только сложнее. Придворные дамы предпочитали «игру в раковины». Придворные дамы также могли заниматься шитьем, вышиванием, садом, составлять разнообразные композиции из цветов и всего, что под руку попадется. Потом к данным композициям прикреплялись стихи и отправлялись в виде подарка императору, кому-нибудь из соседей или другой придворной даме. Митицуна -но хаха «Около конца третьей луны на глаза мне попались яйца диких гусей, и я подумала, как бы ухитриться связать их по десять штук. И от нечего делать вытянула длинную нитку шелка-сырца и ею перевязала одну штуку, и так, постепенно, всю партию. Получилось очень искусно,… и отправила связку придворной даме из дворца на Девятой линии. К подарку я прикрепила ветку цветущего кустарника дейция. Ничего особенного в голову не пришло и обычное по содержанию письмо я закончила словами: “Я решила, что этот десяток можно связать таким способом”. В ответ я получила стихотворение:

“Могу ли я принять всерьёз

Десяток этот,

Когда сравню его

С бесчисленными

Думами о Вас? ”…

Впоследствии я слышала, что она изволила передать мой подарок пятому сыну государя». Вот таким образом, подарком матери Митицуна распорядилась «дама из дворца на Девятой линии».

Пожалуй, самым популярным занятием аристократии было сочинение стихов. Этим умением должен был обладать каждый придворный аристократ. Вот одно из стихотворений, написанное Митицуна-но хаха:

«Поблёкший лист,

Когда настанет осень,

Еще печальней станет!

А на деревьях нижний лист

Одну печаль приносит».

Таким образом, в эпоху Хэйан различные соревнования и конкурсы при дворе были очень популярными, например: кто лучше стихотворение сложить сумеет, у кого букет самый красивый, кто угадает, какое благовонье ему понюхать дали, ну и так далее. И, естественно, что все конкурсы и соревнования проходили при активном участии придворной аристократии. Ведь все это создавалось аристократией и для развлечения аристократии. Подобные придворные развлечениях хэйанской аристократии описывает и Мурасаки Сикибу, и у Митицуна-но хаха и Нидзе.

Помимо участия в общих для всех празднествах и церемониях придворным предписано было соблюдать обряды, связанные с определёнными этапами их собственной жизни. Подобные праздники так же выливались в великолепные празднества с многочисленными гостями, музыкой и состязаниями поэтов. Такие обряды можно разделить на четыре группы, приуроченные к тому или иному возрасту:

1. Обряды, связанные с рождением. Их начинали проводить за несколько месяцев до родов (выбирали благоприятный день, место и т.д.) и заканчивали обрядом нарекания (первым кормлением, обрезанием пуповины).

2. Совершеннолетие. Обряд надевания мо (12-14 лет), после которого девочка считалась взрослой и пригодной для брака, мальчикам надевали на голову придворный головной убор:

3. Особыми обрядами отмечалось достижение сорока, пятидесяти, шестидесяти, семидесяти, девяносто лет:

4. Погребальные и поминальные обряды.

Хэйанская аристократия, в своей жизни, стремилась к эстетизации окружающей ее действительности. Восхищению ею аристократия отводила основную часть своего времяпрепровождения. Любование природой, цветами, прудиками в своём саду, придание природе тонкого очарования и изящества, видение в обычных предметах глубокого смысла - все это характеризовало знать эпохи Хэйан как любительницу эстетической тонкости и красоты.

Одной из черт хэйанской аристократии являлась ее полная оседлость в столице. По всему городу строились огромные усадьбы, просторные, удобные, окруженные парками и садами. Жилой дом располагался в северной части квадратной или прямоугольной территории усадьбы. В центре его находилась большая главная комната (омоя), за которой с четырех сторон располагались длинные жилые комнаты. С внешней стороны дома находились смежные с ним комнаты, а затем открытая веранда (суноко), опоясывавшая весь дом. Ворота усадьбы находились с восточной и западной стороны.

Аристократы любили восхищаться прекрасными садами своей усадьбы, цветами, прудиками, где водились кукушки, цикады. «Пока мы возились с цветами, кукушки, целой стаей сели на крышу уборной, и вокруг разнеслось их громкое кукование» - так описывает сад дома своего отца Митицуна-но хаха. Такой сад пытались создать наподобие дикого леса, как бы естественный оплот природы. «Наблюдая за птицами в пруду, которых с каждым днем становилось все больше, я представляю себе, как станет красиво вокруг, если снег выпадет…». Мурасаки Сикибу любовалась птицами на пруду в своем саду, восхищаясь красотой сада, представляя, как будет еще прекраснее, когда выпадет снег. Но одновременно с чувствами о красоте сада ее одолевали печаль, грусть за свой сад, который находился в весьма запущенном состоянии: «Я смотрела на свой запущенный сад, и горькие мысли одолевали меня». Видимо, ей вспоминались прежние годы, когда она жила в своей усадьбе, встречала восходы и закаты, любуясь цветами, слушая птиц, сочиняя во славу красоте природы стихи.

Вообще, японские аристократы по-особому относились к природе. Хэйанская знать обладала особым умением находить в природе скрытое очарование, чувствовать тонкость и изящество вещей. Было принято любоваться предметами, «глубокими» по скрытому в них очарованию: цветением сакуры весной, багряными листьями клена или полной луной на безоблачном небе осенью, первым снегом зимой. Следует отметить еще тот факт, что хэйанцы предпочитали наслаждаться определенным кругом природных явлений. В дневниках встречаются подобные замечания: «Дорога не была особенно интересной. И багряных листьев клена еще не было, и цветы уже осыпались, виднелся только один сухой китайский мискант. Теперь мы въехали в провинцию Мусаси. Особенно интересных мест не было. Даже берег не белеет песком, а подобен “обильной грязи”, даже на равнине, заросшей, как мы слышали, растут лишь высокий тростник да камыш». Этот пример взят из «Дневника эфемерной жизни» Митицуны - но хаха, который довольно ярко демонстрирует избирательность аристократии в созерцании природных явлений. Можно предположить, что аристократия выбирала, какие природные объекты обладают особым очарованием, а какие не заслуживают и особого внимания.

Отсюда и любимейшее занятие хэйанской знати - путешествия, хотя в этот период количество путешествий значительно снижается, поэтому сады домов аристократии становятся настолько большими и наиболее схожими с реальностями настоящей, дикой природы.

Что касается поездок по стране, то они были затруднительными и медленными из-за гористого рельефа, гибельных дорог в низинах (особенно в сезон дождей), из-за опасности нападения бродяг, разбойников и восставших крестьян, из-за обычая делать длительные остановки для моления в придорожных храмах, для любования красивыми пейзажами с обязательными состязаниями в стихосложении, из-за необходимости гостить по пути у местных провинциальных чиновников. Можно было бы ожидать, что быстрее проходили морские путешествия, но и этого не было. Японские суда передвигались крайне медленно, только в тихую погоду, только в светлое время суток, только вблизи от берега и только при попутном ветре. Это было очень неудобно, но зато давало простор для наблюдений.

Довольно значимая роль отводилась внешнему виду аристократии. Одежда также подвергалась - принципу эстетизации. Наряд хэйанского аристократа, в особенности дамы, это правильно подобранные цвета накидок, нижних платьев и шаровар. Именно по этому, немалое внимание описанию одежды авторы уделяют в своих дневниках.

Существовала повседневная и парадная одежда, которую носили в присутствии императора. Одежда хэйанских аристократок (сёдзоку) была сложной и неудобной, сковывающей движения. Женское парадное платье состояло из недлинной с широкими рукавами китайской накидки (карагину), украшенного вышивкой складчатого шлейфа (мо), подвязывающегося сзади к талии, верхнего платья с широкими рукавами (уваги), нескольких (от трех до двенадцати) нижних платьев (утики) широких штанов (хакама), привязывающихся у талии шнурами. Этот костюм называли обычно дзюнихитоэ - двенадцатислойным. В особо торжественных случаях аристократки украшали волосы (в Хэйан было принято носить длинные волосы - длиннее тела). Цвета могли быть разнообразными. Запретными считались синий и красный цвета - их могли носить только очень важные особы. Все платья, за исключением самого нижнего (хитоэ), были двуслойными: лицевая сторона украшалась вышивкой или тканым узором, была одного цвета, а гладкая изнанка - другого.

Парадное платье обязывались носить все женщины, находившиеся при дворе императора. Вот одно из описаний парадного платья Нидзе: «Я надела темно-красное косодэ, желтое на светло-зеленом исподе верхнее одеяние, голубую парадную накидку, блестящее алое длинное кимоно, шаровары-хакама из шелка-сырца и к этому еще тройное узорчатое алое косодэ и двойное одеяние из китайской парчи.»

Повседневный женский костюм отличался от парадного, прежде всего, отсутствием шлейфа, сверху же надевалась вышитая шелковая накидка (коутики) или накидка с прорезями (хосонага). Во всех случаях снизу надевалось тонкое однослойное нательное платье с широкими рукавами (хитоэ), которое носилось и зимой и летом. Повседневная одежда мужчин состояла из простого кафтана и широких шаровар-хакама.

Также очень важным было умение правильно сочетать цвета в одежде. За погрешности, допущенные в подборке цветов одежды, могли даже обсмеять. На одежде могла быть всевозможная вышивка цветов сакуры, светильников, птиц, нашивались гербы, к ней могли крепиться благовонья, цветы и прочие украшения.

Хэйанская аристократия славилась своим отличным знанием произведений как китайских мыслителей, так и своих собственных японских писателей.

Во дворце и в домах вельмож часто устраивались поэтические турниры, проводились различные игры, состязания. Многие игры были заимствованы из Китая и требовали знания китайской классической поэзии.

Кроме таких значимых сочинений китайских мыслителей, как «Книга о сыновней почтительности» («Сяо цзини») и «Исторических записок» Сыма Цяня, аристократия знала произведения китайских писателей. «Как сказано: “Ночь длинна, но мне не спится”» - этот парафраз стихов был позаимствован Митицуной - но хахой из китайского «Литературного изборника» VI в. до н.э. Вот пример из «Дневника» Мурасаки Сикибу: «…стали читать “Десять тысяч лет, тысяча осеней”» данное стихотворение на китайском языке входило в сборник антологии «Вакан роэйсю» составленным японским вельможей.

Можно предположить, что аристократией по приказу императора или его чиновников создавались сборники китайских стихов. Аристократия знала и стихи собственных писателей и часто их цитировала. Нидзё использует стихотворение Тадамори Тайры из поэтической антологии "Собрание золотых листьев" ("Кинъесю", 1125 г.): « Я смотрела на них со слезами волнения, и мне вспомнились стихи:

"Так ярко сияет

над бухтой Акаси луна

порой предрассветной,

что лишь волны, гонимые ветром,

и напомнят про мглу ночную..."»

Произведения японских писателей, и в особенности придворных дам, очень ценились и были знакомы аристократам. К тому же, каждый придворный был обязан уметь сочинять стихи - танка. Некоторые же произведения были известны не только современникам. Ярким примером является «Повесть о Гэндзи» Мурасаки Сикибу. Её романом зачитывались и знали наизусть. Нидзё часто цитирует отрывки из этого романа:

«Если в дым обращусь,

Что к небу взмывает клубами,

Исчезая вдали,

- И тогда не расстанусь с милой,

К ней помчусь по милости ветра!..»

Это стихотворение из романа Мурасаки Сикибу, вероятно, было процитировано Нидзё для наибольшей передачи своих чувств и переживаний.

§ 3. Религиозные обряды и традиции

В буддизме, как и в христианстве, существуют детально разработанные монастырские уставы. В идеале, уходя в монастырь, человек обязуется в точности соблюдать устав религиозной общины, принимает соответствующие обеты, считает для себя обязательными определенные заповеди. Миряне, общаясь с монахами, составляют об их облике свое идеальное представление, так сказать, эталон, с которым соотносится реальный облик священнослужителя. Реальные монахи никогда не выдерживали сравнения с идеальным образом.

Таким образом, появляются два представления о монахе - идеальное и бытовое. Идеальное представление широко отражено в житийной литературе, бытовое - в светской.

Проблема отношения к монахам и монашеству по - разному освещается в исследуемых нами источниках, в зависимости от характерологических особенностей авторов, от описанных ими жизненных коллизий и еще от многих других обстоятельств. Это проблема внешняя для Мурасаки Сикибу и внутренняя для матери Митицуна и Нидзё. Наиболее интереснейшим является само отношение писательниц к монахам, какое они высказывают в своих дневниках.

Отношение к монашеству и монахам у авторов дневников разное, и немного не однозначное. Сложно сказать, что оценка дается только положительная, писательницы пытаются отразить порочность буддийских монахов. Писательницы пытаются показать неидеальность монахов, отсутствие нравственности в их среде, естественно, представляя это со своей, субъективной точки зрения.

Несмотря на критическое отношение к «бытовой жизни» священнослужителей, в аристократической среде в течение всего периода Хэйан был распространен уход в монастырь. Это был не только принудительный постриг экс - императоров, членов их семей или младших сыновей в знатных домах и не только так называемый «уход в след», когда за принявшим постриг господином уходили его ближайшие слуги. Распространено было и добровольное пострижение людей, не принуждаемых к этому ни политическими причинами, ни этическими требованиями.

Постриг назывался «уходом от мира». Добровольный уход от мира совершался, как правило, по двум причинам. Первая из них показана Митицуна - но хаха в «Дневнике эфемерной жизни»:. «…безо всякой причины внезапно бросил и родителей, и жену, поднялся на гору Хиэйдзан и стал монахом. Вскричав, что это невыносимо, глубоко задетая в своих чувствах, его жена тоже стала монахиней» - постриг трактуется матерью Митицуна как один из способов избавиться от душевного кризиса. Последующие события дневника показывают, как и сама писательница мыслила стать монахиней, чтобы избавиться от тяжелого душевного состояния, вызванного непостоянством мужа (другой способ избавления - смерть). Она не ищет в религии благодати, не рассматривает грядущее успокоение как следствие чистой монашеской жизни. Порвать с миром означало для писательницы решительно изменить образ жизни, нарушить старые связи и тем самым избавиться от вызываемых ими эмоций. Поэтому постриг для нее равнозначен смерти. Он воспринимается как трагедия и ею самой, и ее сыном, и даже мужем.

Несколько похожее отношение к «уходу от мира» было и у Нидзё. Она тоже видела в монашестве избавление от терзавших ее душевных мук, только постриг не воспринимался ею как смерть. У нее не было другого выхода. Отстраненная от службы во дворце, потеряв всех родственников, она решает стать простой монахиней в старой изношенной черной рясе. Монашество она считала одной из возможностей расплатиться за грехи, совершенные в те времена, когда она служила при дворе, ради спасения в грядущей жизни.

Вторая причина ухода от мира - религиозная экзальтация. Но если первая причина остается действующей практически на протяжении всей эпохи, то вторая на фоне осуждения монашества постепенно ослабляется и трансформируется в стремление к отшельничеству, в поиски единения с природой, в размышления о суетности и эфемерности мирской жизни.

Буддийские службы, обряды и церемонии охватывали все стороны жизни средневекового японца. Рождение, смерть, поминание усопших, стихийные бедствия плохая погода, всякое начинание в делах и еще многие другие события сопровождались отправлением служб в буддийских храмах и всевозможными обрядами.

Всему этому есть подтверждения в исследуемых памятниках. Митицуна - но хаха и Нидзё совершают паломничества в храмы, Мурасаки Сикибу с благоговением наблюдает за буддийскими обрядами. Однако, при всем разнообразии внешнего проявления благочестия или участия в обрядовой стороне религиозной жизни, можно установить некоторые стандартные типы отношения к буддийским службам и разновидностей связанных с ними описаний в литературных памятниках.

Ординарные службы, молитвы, обряды, посещения храмов не описываются (в отличие от подробного описания всех светских церемоний), а лишь упоминаются. Если посещение храма или молитва связаны с небольшим событием, то автору достаточно просто кратко описать этот эпизод и заметить, что по этому случаю он посетил храм или совершил молитву. Вот один из эпизодов, описанных Нидзё в «Непрошенной повести»: « В пятнадцатый день первой луны исполнилось ровно сорок девять дней со дня кончины настоятеля. Я отправилась в храм к святому праведнику, которого особенно почитала, отделила часть золота, оставленного мне настоятелем, и заказала поминальную службу, на бумаге, в которую завернула золото … Я безвыходно затворилась в этом храме ».

Службы или церемонии, проводимые по специальным случаям за пределами храмов, описываются подчас подробно, причем такое описание характеризует их не с религиозной, а часто только со зрелищной стороны. Один из таких случаев описан Мурасаки Сикибу в её «Дневнике», по случаю знаменательного события в жизни императора: «Укрывшись в сумраке деревьев в ту пору, когда ночь была еще глубокой, а луна закрыта тучами, мы переговаривались:

-Ах, только бы открылись ставни!

-Прислуга еще не работает.

-Пусть откроют служанки из свиты! - и тут колокол возвестил последней трети ночи, и настало время обряда Пяти алтарей. А когда повсюду - и далеко, и близко - прокатились громкие голоса монахов: «И меня! И меня!» - нас объял страх и благоговение. Настоятель храма богини Каннон в сопровождении двадцати монахов из восточного ряда отправился творить заклинания, и звуки их шагов стали похожи на перестук ног по деревянным мосткам переходной галереи «тодор - тодор». Пока служители переходят через прекрасный китайский мостик и, пробираясь между деревьями, возвращаются каждый к себе, начиная с наставника храма Хорюдзи, входящего в павильон для зрителей на скачках, и содзу из храма Хэнтидзи, входящего в библиотеку, и кончая сопровождавшими их монахами в чистых одеяниях, мы чувствуем, что к ним приковано все наше внимание, мы глубоко очарованы. Сам мудрый Сайса склонился перед Великой добродетелью в почтительном поклоне. Когда мы пришли во дворец, уже совсем расцветало ».

Обряд описан гораздо менее подробно, чем любая другая придворная церемония, проводящаяся без участия священнослужителей. Дело здесь даже не в том, что Мурасаки Сикибу очень кратко описывает религиозные действия и внешний вид участников и зрителей обряда, а дело в том, что о своих переживаниях, впечатлениях она пишет довольно скупо. Буддийские обряды для нее связаны не с религиозными представлениями, а с обычаями, принятыми при дворе. Это понятие было весьма распространено среди хэйанской аристократии.

В.Н. Горегляд выделяет три основных типа отношения к буддийским обрядам и церемониям по описанию памятников:

1. Зрительское (как к развлечению), с относительным равнодушием к религиозному содержанию (сюда можно отнести и поиски ухода от треволнений мира, когда человек искал не религиозного утешения, а перемены обстановки, забвения, как мать Митицуна):

2. Утилитарное, со взглядом на службу как на средство достижения «малого блага» (материальной выгоды, продвижения по службе, исцеления от болезни - самый распространенный тип на протяжении всего периода):

3. Истовое, с соблюдением религиозных предписаний, ради спасения в грядущей жизни (ярким представителем является Нидзё, которая, покинув, службу при дворе, становится монахиней, строго соблюдающей все предписанные заповеди).

Как мы видим из всего выше сказанного, на поведение аристократов накладывалось весьма много ограничений - как связанных с их придворной службой, так и с буддийскими традициями. Все дни делились на "благоприятные" и "несчастливые". Для очищения от скверны столичные аристократы предавались религиозным затворничествам, «воздержаниям» и очистительным обрядам. В подобные дни в окнах опускались шторы, ворота дома запирались. На них вешали табличку с иероглифами "воздержание", чтобы посетители не вздумали побеспокоить хозяев, и никакое стороннее дурное влияние не могло найти дороги в дом. В случае "строгого воздержания" не читались и доставляемые письма. Запрещено было и повышать голос. Митицуна - но хаха описывает подобный обряд: «В это самое время, в двадцатых числах пятой луны, мы также начали затворничество в сорок пять дней, и для этого переехали в дом моего отца - скитальца по уездам, который был удален от дома …», и еще один пример: «Так завершился мой обряд затворничества, я снова переезжала на привычное место, и скука охватила меня с еще большей силой.… В первый день шестой луны от Канэиэ пришло письмо с пометкой: “Говорят, Вы соблюдаете затворничество, поэтому письмо положено в подворотню”. Я была очень удивлена, а когда бумагу развернула и прочла, то увидела в ней: “Твое затворничество уже должно было закончиться. До каких пор ты думаешь продолжать его? То, что я не могу тебя навестить, - так неудобно!”». Как мы видим, при «воздержании» аристократы совершали «перемену места». Это, очевидно, делалось для того чтобы окончательно очиститься от злых духов, ну и, в буквальном смысле, для того, чтобы злые духи не нашли место пребывания и не могли строить козни. Когда объявлялось "воздержание" у самого императора, люди, испытывавшие крайнюю необходимость в свидании с ним, проникали во дворец накануне вечером, чтобы иметь возможность аудиенции на следующее утро. Таких дней насчитывалось от двадцати до семидесяти в год.

Как уже упоминалось в первой главе, наряду, с буддизмом существовала и чисто японская религия - синтоизм. Она обладала преимуществом перед буддизмом, в том плане, что это была традиционная, доисторическая религия ямато.

Итак, помимо буддийских святых японцы верили в ками - вездесущих духов, которые были повсюду (духи горы, реки, дороги, рощи и т.д). Чтобы поблагодарить либо задобрить ками, японцы подносили им всевозможные дары. В особо торжественных случаях император либо сам, либо через специальных посланцев приносил дары ками в центральных синтоистских храмах в провинции Исэ, посвященных культу богини Солнца Аматэрасу. Этими храмами руководила и осуществляла непосредственный контакт с ками принявшая обет очищения принцесса крови.

Наиболее ярко это описано в «Дневнике» Мурасаки Сикибу. По случаю рождения наследника императором в храм Исэ был направлен глава дворцовой гвардии Ёрисада. Он возвратился из храма очищенным и по этой причине не мог войти даже во дворец, оскверненный высочайшими родами.

Существовала легенда, которая гласила, что в древности во время подношения императором Тэмму урожая нового риса ками, на землю спустились пять небожительниц, чтобы исполнить перед ним танцы. Ками очень благосклонно отнеслись к такому подношению. Скорее всего, к этой легенде восходит ежегодная традиция, в 11 -ю луну, в течение четырех дней, начиная со дня Быка, совершать эту церемонияю. К тому же в это время исполнялись ритуальные пляски - госэти, призванные отблагодарить богов за богатый урожай.

Однако, кроме добрых ками существовало множество злых. Их приходилось либо задабривать, либо отпугивать. Задабривали злых духов ,с шумом разбрасывая вокруг себя горсти белого риса или посыпая себе голову, а отпугивали, внося в помещение, где могут быть злые ками, священный меч, маску, изображающую голову тигра, или другие грозные атрибуты или же ударяя по тетивам луков, так, чтобы они звенели, как при стрельбе.

Если же козни злых ками заранее предсказывались вещими снами, дурными предзнаменованиями или происшествиями, привлекающими внимание людей, проводился обряд очищения (охараи) или воздержания от обильной пищи (омоноими). Во время воздержания совершались поклонения богам Накагами и Хитоёмэгури и не притрагивались к горячей пище: питались только фруктами и холодными закусками, уложенными в специальные коробочки. Именно такой случай описан у Мурасаки Сикибу: «Во время празднования пятидесятого дня жизни наследного принца от его светлости несколько сановников принесли угощения в коробочках кипарисового дерева и корзины с фруктами, и поставили их возле перил.…Яства следовало перенести на дворцовые кухни, потому что с завтрашнего дня начинался обряд воздержания».

От злых ками можно было освободиться, попросив прорицателя из любого синтоистского храма прочитать специальные заклинания. В честь отдельных ками устраивались церемонии. День, предшествующий празднику был очистительным.

Таким образом, в буддийской традиции четко прослеживается разграничение и взаимосвязь прошлой жизни, настоящей и будущей, причем прошлое и настоящие являются переходными этапами - к раю или аду. В отличие от буддизма, с понятием ками не связывалась ни идея религиозного спасения, ни идея духовного или нравственного совершенства. Ками - это мир одухотворенной природы, пришедший из древности. Контакт с ними понятнее и проще, чем с буддами.

§ 4. Сфера межличностных отношений

а) Отношения между родителями и детьми

Говоря о сфере чувств, необходимо уделить внимание отношению писательниц к детям, родителям.

Из всех конфуцианских норм идея почитания родителей прижилась на японской почве быстрее и основательнее всего. Исследуя дневники аристократок, можно предположить, что забота о родителях, их почитание было принято в придворной среде. Каждая писательница пишет о своих родителях, о любви к ним, о переживаниях за них. Мать Митицуна упоминает, как ей не хватает её отца - «скитальца по уездам», который помог бы ей в тяжелой ситуации. Очень тяжело она переживала смерть матери: «Тем временем матушка моя исчерпала пределы своей жизни и в начале осени после долгих мучений скончалась. Чувство горести у меня превосходило всякие переживания обыкновенных людей, так что я совсем ничего не могла делать…. Я одна сделалась как безумная и твердила про себя “Теперь я тоже не отстану, не отстану от нее”». Митицуна - но хаха сильно была привязана к своим родителям, потеря их далась её очень тяжело. Для нее это было тяжелым горем, которое она долго и с трудом переживала.

Но не менее сильная связь у нее с её сыном Митицуна. Она радовалась каждому новому моменту, связанному с его взрослением: «А ребёнок мой начал все больше лепетать... Ребенок слышал слова и теперь вовсю подражал им». Безусловно, это радовало мать и отогревало ее сердце, помогая преодолевать грусти и печали.

Такое же отношение к родителям можно проследить и у Нидзё. Она печалится столь раннему уходу своих родителей.

Безусловно, японская культура, во многом, являлась плодом влияния китайской цивилизации. Танский двор был самым блестящим и наиболее образованным среди существовавших государств на Дальнем Востоке. Однако, это не было слепым копированием. Японская культура сумела создать своеобразный механизм заимствования, при котором иноземная культура как бы заполняла пустующие ниши собственной.

Эпоха Хэйан характеризуется отходом от всего заимствованного и расцветом собственной культуры. Но придворная аристократия обязана была знать не только классиков китайской литературы, но и собственной японской. И дневники хэйанских аристократок, исследуемых в данной работе, яркий тому пример.

Мурасаки Сикибу описывает в своем «Дневнике», как на другой же день после рождения наследника престола возле павильона, где находился новорожденный, начали ритуальное «чтение сочинений». При всем обилии буддийских и синтоистских обрядов, выполнением которых сопровождалось рождение наследника, это были не религиозные книги, а сочинения китайских ученых и философов, посвященные разбору причин процветания страны и необходимости почитания родителей: «Ученый, читающий сочинения, Куродо - но Бэн Хиронари, стоя возле самых перил, читает первую главу «Исторических записок»…При вечернем купании, хоть оно и называется так, проводится только сам обряд. Церемония та же. Может смениться только ученый, читающий сочинения. На этот раз им был, кажется, Мунэтоки - хакасэ. Читал он «Книгу о сыновней почтительности». Кроме того, Такатика читал главу об императоре Вэнь - ди из «Исторических записок». В течение семи дней одно сочинение сменялось другим ».

Автором «Исторических записок» был знаменитый китайский историк Сыма Цянь (II в.до н. э.). Это исторический трактат, посвященный причинам процветания или упадка династии. Чтение этого труда было призвано обеспечить младенцу мудрость в государственных делах.

«Книга о сыновней почтительности» («Сяо цзини»), одна из книг конфуцианского канона, представляющая, по преданию, записи бесед Конфуция с его учениками. Со времени проникновения конфуцианства в Японию оставалась одной из самых почитаемых. Многие отрывки из нее дети заучивали наизусть. Ритуальность чтения ее перед новорожденными престолонаследниками объясняется особой ролью этой книги в воспитании молодежи.

б) Отношения между мужчиной и женщиной

Поведение мужчины и женщины должно напоминать красивый ритуал, где нет места неверному движению, способному разрушить очарование и волшебство момента. Но при этом все должно быть предельно естественно. Игра в любовь велась грациозно, по всем правилам этикета, и религиозно окрашивалась смиряющим верованием в быстротечность земного бытия.

Момент встречи - самый прекрасный. Жесты, звуки, движения - все должно быть исполнено легкой небрежности, нельзя портить встречу излишней манерностью. Без искренности, подразумевающей теплый отклик, нет доверительных отношений между мужчиной и женщиной. Приходя к женщине, мужчине следовало соблюдать предельную осторожность, стараясь ничем не привлечь внимания дворни.

Нарушение подобных эстетических норм приводило к тому, что человек оказывался в нелепом, смешном положении. Здесь не было какого-либо морального осуждения. Чем выше происхождение человека, тем утонченнее и изысканнее должно быть его поведение. Несоблюдение приличий свидетельствовало лишь об отсутствии должного воспитания у кавалера. Неосторожное поведение мужчины оскорбляет его возлюбленную, потому что воспринимается как пренебрежение к ней. Может даже быть расценено как отношение к человеку более низкого социального статуса. С другой стороны, к женщине тоже предъявлялись высокие требования относительно ее поведения. Кроме того, о ней судили по ее окружению: прислужницы благородной дамы не могут быть дурно воспитаны, они представляют госпожу, так как сама она практически никогда не показывается на глаза посторонним людям, тем более мужчинам.

В эпоху Хэйан в первую очередь судили по внешнему облику, который был отражением внутреннего благородства человека. Но надо уточнить, что под внешним обличием понималась не физическая красота, а «оболочка» человека: одежда, обстановка его покоев, предметы - например, веер. Физическая же красота почиталась даром свыше, она свидетельствовала об исключительной одаренности человека. Красота требовала соответствия ей. Красивый человек не мог небрежно и безвкусно одеваться или вести себя неподобающим образом. Это было аксиомой, иначе не могло быть - таково было восприятие физической красоты в среде хэйанской аристократии. Но физическая красота дана не всем, а поэтому ее место может быть восполнено воспитанием. Оно включало в себя и умение подбирать цвета одежды, вести беседу, слагать стихи, играть на музыкальных инструментах, чувствовать настроение собеседника. Для женщины это было самым главным, ведь практически всю свою жизнь она проводила, будучи скрытой от взглядов ширмами и занавесями. Мужчина судил о ней по ее голосу, почерку, умению сложить изящное стихотворение, дать уместный ответ.

Но ни один наряд не говорил о женщине столько, сколько ее стихи. Недаром в Хэйан самыми совершенными красавицами считались прославленные поэтессы. Это отличительная особенность восточного типа взаимоотношений мужчины и женщины, не свойственная Западу.

Вообще внешность женщины ни на одном этапе любовных отношений не имела особого значения. На первых порах воображение мужчины воспламенялось изящной скорописью писем, утонченными стихами, намекающими на чувства. При более близком знакомстве - звуками струн, случайно доносившимися из внутренних покоев.

Потенциальный жених или возлюбленный мог увидеть свою избранницу при помощи “подглядывания” (каймами) - одна из первых стадий сближения. Подглядывать можно было с улицы, если ты не имел доступа в дом, или из сада, если ты был в близких отношениях с хозяином. Поскольку во внутренних помещениях царил обычно полумрак, и они были закрыты внешними занавесями, увидеть удавалось лишь смутные очертания фигуры, да и это в лучшем случае. Хорошая возможность для мужчин представлялась на синтоистских и буддистских праздниках, когда женщины отправлялись взглянуть на торжественную процессию из повозки. Поклонник мог заметить разноцветный надушенный рукав, а иногда даже разглядеть лицо женщины.

Если у мужчины возникало желание добиться большего, то, как уже говорилось, он стремился завязать знакомство с кем-нибудь из прислужниц девушки, которые, как правило, выступали в роли посредниц между своей госпожой и внешним миром. Заручившись поддержкой прислужницы, мужчина передавал своей избраннице письмо, в которое обязательно входило пятистрочное стихотворение -танка, рассказывающее о чувствах поклонника. Например, вот так описан этот момент любовных отношений у матери Митицуна:

Лишь речи о тебе

Заслышу я, моя кукушка,

Так грустно делается мне...

О, как мечтаю я сердечный

С тобою разговор вести!

Письма поклонников обсуждались родственниками девушки и прислуживающими ей дамами. Наиболее достойному посылалось ответное письмо. Умная девушка не бросалась сразу в объятия кавалера, а отвечала довольно сдержанно. Например, так:

В селенье одиноком,

Где не с кем перемолвиться,

Ты не старайся куковать -

Лишь попусту

Сорвешь свой голос

Некоторое время продолжался обмен письмами, затем, если ни одна из сторон не испытывала разочарования, делали следующий шаг к сближению, а именно: мужчина наносил первый визит своей избраннице. Несколько раз он посещал ее дом, переговариваясь с ней через прислужницу, затем, после обмена новыми письмами, получал возможность беседовать непосредственно с предметом своей страсти через занавес. (Мужчина, как правило, сидел на галерее, а женщину сажали за опущенными занавесями, к которым приставляли еще и переносной занавес). И если мужчина и женщина сблизились, то утром кавалеру следовало уйти на рассвете, как можно раньше, пока весь дом погружен в сон. Разумеется, все это давало влюбленным повод для самых утонченных переживаний, окрашенных сладкой печалью неизбежной разлуки. Здесь не было незначительных мелочей.

Покидая на рассвете возлюбленную, мужчина не должен слишком заботиться о своем наряде. Не беда, если он небрежно завяжет шнурок от шапки, если прическа и одежда будут у него в беспорядке, пусть даже кафтан сидит на нем косо и криво, - кто в такой час увидит его и осудит? Когда ранним утром наступает пора расставанья, мужчина должен вести себя красиво. Полный сожаленья, он медлит подняться с любовного ложа. Сидя на постели, он не спешит натянуть на себя шаровары, но, склонившись к своей подруге, шепчет ей на ухо то, что не успел сказать ночью, при этом он незаметно завязывает на себе пояс, чтобы не расстроить возлюбленную столь скорой спешкой.

Вернувшись со свидания, следовало немедленно - «пока не просохла роса» - написать стихотворное любовное послание своей даме. Не отправить такое послание - оскорбление для женщины. Вот каким образом этот момент проиллюстрирован у Нидзё : «Я слышала, как государь отбыл, но по-прежнему лежала, не двигаясь, натянув одежды на голову, и была невольно поражена, когда очень скоро от государя доставили Утреннее послание.

"За долгие годы

мне, право, ты стала близка.

Пускай в изголовье

рукава твои не лежали -

не забыть мне их аромата!"»

Также существовали свадебные обычаи: объявление о вступлении в брак и переселение в дом жены (токороараваси), церемония расставания молодоженов после брачной ночи (кинугину-но фуми). В первые три дня тесть и тёща ложились спать, держа в руках обувь мужа, чтобы привязать его к дочери. Через три дня зять надевал приготовленное для него новое кимоно и подносил теще и тестю рисовые лепешки (моти). После завершения данных ритуалов родственники жены устраивали пиршество, на котором происходило оглашение брака (токоро-араваси - «обнаружение места»), после чего он считался официальным и муж мог открыто посещать дом жены в любое время. Однако постепенно эти обычаи превращались в формальные церемонии.

Но, собственно говоря, брак в эпоху Хэйан не считался чем-то постоянным, мог легко разрываться, и долговечность его зависела, прежде всего, от достоинств женщины.

Женщина должна быть хрупка, миниатюрна, нежна и мягка, сдержанна, преданна. Она должна обладать художественным вкусом, тонкостью чувств, умением создать собственный облик и завоевывать благосклонность своим поведением и добротой. Главное для женщины - быть приятной и мягкой, спокойной и уравновешенной. И тогда ее обхождение и доброта будут умиротворять. Как писала одна из величайших писательниц той эпохи Сей Сёнагон: «Пусть ты непостоянна и ветрена - если нрав твой от природы открыт и людям с тобой легко, они не станут осуждать тебя. Та же, кто ставит себя чересчур высоко, речью и видом - заносчива, обращает на себя внимание излишне, даже если ведет себя с осторожностью».

В мужчине же высоко ценилась опытность в делах любви: он должен был владеть искусством любовного свидания, знать, как элегантно начать и завершить посещение любимой. Ни в коем случае не попасть в нелепую ситуацию, не нарушить правил приличия.

Достаточно прагматичный взгляд на брак в эту эпоху связан с тем, что основные браки заключались по решению родителей будущих супругов, а отнюдь не по желанию молодых людей. Порой мужчина сам мог выбрать себе жену по тем или иным причинам. В таком браке важно доверие и возможность положиться на жену во всем. Поддержка жены означала на самом деле поддержку ее родной семьи. Но никто не мешал заводить еще жен или любовниц, если позволяли возможности. Исключительная утонченность - это удел любовниц, женщин, с которыми приятно проводить время, но они «очень часто не заслуживают доверия, и связывать с ними свою судьбу опасно».

Поскольку у мужчины было несколько жен, а также «тайных возлюбленных», ревность считалась делом совершенно недостойным воспитанного человека с утонченными чувствами. Особенно женская ревность, ведь женщине отводилась более пассивная, в сравнении с мужчиной, роль в любовных отношениях - роль объекта чувственных желаний и эстетических переживаний - и ничто в ней не должно было противоречить образу идеальной возлюбленной, женственной, уступчивой, робкой и сдержанной. Поэтому мстительность и ревность - настоящее зло, превращающее женщину в демона.

Хорошо известная из хэйанской литературы свобода отношений полов была присуща, прежде всего, высшему свету и императорскому двору. Чуть приоткрытая вуаль, кокетливый взмах веером давали мужчине повод к ухаживанию. Нередко столичный аристократ фактически был многоженцем. Подоплёкой таких отношений были типичные для знати браки по расчёту, заключая которые, родители невесты или жениха преследовали свои собственные политические, имущественные или карьерные цели и вынуждали своих детей вступать в брак вопреки личным симпатиям.

В эпоху Хэйан совместное проживание и моногамия были редкими исключениями: в такой чрезмерной привязанности сквозило нечто от вызова общественным нормам, если только отсутствие нескольких жен не объяснялось материальными факторами - скудостью средств и низким происхождением. Что касается людей благородных, их социальный статус буквально требовал от них «общественно-приемлемого поведения» в сфере нежных чувств. К женщинам установления законов и морали были несколько более требовательны, поскольку общепринятый идеал предписывал женщине быть верной. Однако на практике многих дам посещало более одного кавалера, и при соблюдении ими приличий - выраженных не столько в этических, сколько в эстетических нормах - окружающие охотно «глохли и слепли». Обстоятельство немаловажное - если учесть предметно-бытовую среду, в которой развивались любовные и супружеские отношения хэйанских аристократов.

Мужчина представляет собой воплощение чистой мужественности. Его элегантность, изящество, знание толка в одежде, ароматах, цветах - все это присуще ему на мужской лад. Хотя, на взгляд европейца, многое в нем слишком «женственно». Но это восприятие людей, которые принадлежат иной культурной традиции и эпохе.

В первую очередь мужчина-аристократ был человеком, связанным с придворной службой. Его социальный статус определялся рангом. Мужчина, не сумевший сделать карьеру, продвинуться по служебной лестнице, не мог считаться благонадежным человеком. В чем ирония - судьба его карьеры во многом зависела от правильно выбранной жены, семья которой могла оказать поддержку своему зятю, помочь занять более высокую ступеньку в системе иерархии придворных рангов. Но при этом женщина в союзе с мужчиной занимала внутренне всецело подчиненное положение.

Японская средневековая женщина признает свою подчиненную природу как мировой порядок и считает своим долгом - и по инстинкту и по воспитанию - следовать этому природному порядку. «И помни - женщина должна быть уступчивой, мягкой, послушно повиноваться всему, что бы ни приказали!» - этот яркий пример того, какой должна быть хэйанская аристократка, описан в «Непрошенной повести» Нидзё. Поэтому высшая задача женщины - развить и осуществить в себе данную ей самой природой женственность. А высшей целью мужчины является осуществление своего мужского пути. Встреча мужчины и женщины мыслилась в философском плане как предначертанное самой природой соединение мужского и женского начал и достижение благодаря этому полноты бытия.

Таким образом, в хэйанской Японии аристократией тщательно соблюдались все правила отношений между мужчиной и женщиной. От столичной аристократии требовалось строгое соблюдения этих норм, принятых в обществе, дабы не попасть в нелепое положение, не быть высмеянным. Аристократы обязаны были быть утонченными во всех областях, но особенно в делах любовных. Встреча мужчины и женщины мыслилась в философском плане как предначертанное самой природой соединение мужского и женского начал и достижение благодаря этому полноты бытия.

Подводя итоги, следует сказать, что замкнутый мир высшей хэйанской аристократии, череда похожих развлечений и повседневный быт были строго подчинены вековым традициям и канонам, которые были следствием прямого влияния Китая. Положение придворной знати чётко определяло ее облик, манеру поведения и материальное положение. А приближенность к клану Фудзивара определяло всю дальнейшую службу при дворе, да и всю жизнь как самого аристократа, так и его потомков.

Список использованных источников и литературы

Источники

1. Митицуна-но хаха. Дневник эфемерной жизни/Пер. с японского В.Н. Горегляда //Японские средневековые Дневники. - СПб.: Северо-Запад Пресс, 2001.