Зигмунд Бауман. Незавершённое приключение под названием Европа

Размещено на http://allbest.ru/

Зигмунт Бауман. Незавершённое приключение под названием Европа

европа трансгрессивный культура доминирование

Польский поэт Александр Уотa, сполна испытавший вкус сладких грёз и горьких пробуждений прошедшего века - века надежд и разочарований, - оказываясь на протяжении всей своей жизни то на революционных баррикадах, то в концлагерях, усеивавших Европу, заглянул в сокровищницы и тёмные уголки своей памяти в попытке приоткрыть тайну «европейского характера» и набросать портрет «типичного европейца». «Кто такой европеец?» - задался он вопросом. И сам же ответил: «Изысканный, чуткий, образованный, умеющий держать слово; он никогда не украдёт последний кусок хлеба у голодающего и никогда не донесёт на своего соседа охраннику…». И затем, поразмыслив, добавил: «Мне встречался один такой. Он был армянином».

Можно долго спорить по поводу этого описания (в конце концов, это как раз в характере европейцев спорить о своём характере), но трудно не согласиться с двумя утверждениями, вытекающими из рассказанной Уотом истории. Первое: сущность Европы имеет склонность опережать «реально существующую Европу», а сущность «бытия европейцем» («being an European») заключается в том, чтобы обладать сущностью, несколько опережающей реальность, и реальностью, отстающей от сущности. Второе: в то время как «реально существующая Европа» может быть и географическим понятием, и пространственно ограниченным сущим (entity), сама сущность Европы не является ни первым, ни вторым. Нельзя стать европейцем только потому, что тебе посчастливилось родиться или жить в городе, расположенном на политической карте Европы. Но можно быть европейцем, даже если ты никогда не был в таком городе или в любом другом похожем на него.

Когда мы произносим слово «Европа», то не совсем понятно, говорим ли мы о некоторой сущности в смысле «крови и почвы», то есть о территориально определённой реальности, или же о свободно парящей идее, которая может возникнуть локально, но, появившись, не знает предела и преодолевает все пространственные узы и ограничения. Упрямая экстерриториальность этой идеи подрывает и размывает прочную территориальность европейской реальности. «Географическая Европа» никогда не имела фиксированных границ, не говоря уже о границах «естественных», и маловероятно, что такие границы когда-либо могут появиться. И всякий раз, когда пытаются обозначить такие границы, запечатлевая их на земле и нанимая стражей для придания им легитимного статуса, не удаётся их узаконить и сделать непроницаемыми. Любая пограничная линия так и останется вызовом и неизменным побуждением к её трансгрессии.

Как незабываемо выразился Кристоф Помиан, Европа стала местом рождения трансгрессивной цивилизации (transgressive civilization) - цивилизации трансгрессии. Можно сказать, что если судить по её горизонтам и амбициям, хотя и не всегда отвечающим действиям, то эта цивилизация, или эта культура, есть такая форма жизни, которая страдает аллергией на границы, то есть на всё устойчивое и конечное. Она, по сути, является экспансивной культурой, и эта особенность тесно связана с тем фактом, что Европа стала местом того исключительного социального сущего, которое назвало себя «цивилизацией», или «культурой», и поэтому восприняло себя в качестве продукта человеческого выбора, замысла, стиля и управления. Таким образом, она преобразовала человеческий способ бытия-в-мире, включая свой собственный, в объект исследования, критики и корректировки.

Европейское бытие-в-мире - это путь критики и корректировки. Такая форма бытия заразительна. Будучи однажды ею инфицированы, другие способы жизни больше не могут монотонно воспроизводиться. Отныне они могут продолжать своё существование только благодаря бесконечному переутверждению [себя]. Их иммунная система разрушается раз и навсегда.

Отношения между европейской культурой - первой себя открывшей культурой - и всеми остальными культурами планеты были какими угодно, только не симметричными. Дэнис де Ружемон утверждал, что Европа открыла все остальные земли планеты, в то время как никто никогда не открывал Европу. Она последовательно доминировала на всех континентах, но никогда не становилась объектом доминирования: она изобрела цивилизацию, подражать которой пробовал весь остальной мир, но обратный процесс никогда (во всяком случае, до сих пор) не наблюдался. Европу можно определить, как предлагает де Ружемон, через её «объединяющую (globalizing) функцию». Европа могла бы прочно и надолго стать нетипичным авантюрным уголком земного шара - однако приключение, длящееся более двух тысячелетий её истории, «оказалось решающим для всего человечества». Иоганн Вольфганг Гёте описал европейскую культуру как прометеевскую. Прометей похитил у богов огонь и открыл его секрет людям. Некогда вырванный из рук богов огонь начал жадно добываться всеми и каждым, и был торжественно зажжён и поддерживался теми, чьи поиски оказались успешными. Случилось бы это, если бы не самонадеянность и отвага Прометея?

Европа первой обнаружила, что мир «творится культурой», но, кроме этого, стала первой, кто открыл/решил, что «культура творится людьми» и что создание культуры может и должно быть работой/судьбой/профессией. Эдуардо Лоуренцо, португальский писатель, живший сначала в Германии и Бразилии, а затем во Франции, заметил, что европейская культура, именно по этой причине, является «культурой сомнения», «культурой беспокойства, тоски и страдания», культурой радикального сопротивления всему, всем формам уверенности. Она едва ли может быть иной, ведь, как известно, культура - это вид интеллектуальных и духовных практик, не имеющих других оснований, кроме «диалога, который мысль ведёт сама с собой», на что обратил внимание ещё Платон. В итоге мы, европейцы, возможно, единственный народ, который (как исторический субъект и актор культуры) не имеет идентичности в строгом смысле этого слова: устойчивой идентичности, или идентичности, считающейся таковой. «Мы не знаем, кто мы такие». Идея «европейской идентичности» всегда была и, по всей вероятности, обязана остаться в высшей степени дискуссионной проблемой. Желание знать, кто мы есть, и/или желание становиться собой никогда не иссякнет, так же как никогда не исчезнет опасение относительно того, кем мы станем, следуя этому желанию. Европа - это культура, не знающая покоя; дестабилизирующая сила, вместо стабилизирующей, гомеостатической, уравновешивающей движущей силы. Культура, питающаяся вопрошанием о порядке вещей и подвергающая сомнению само это вопрошание.

Европейская культура, однако, может быть какой угодно, только не безмолвной, - и именно по этой причине она не может быть ничем иным, как шипом в плоти общества. Днём и ночью она призывает общество к ответственности, большую часть времени держа его на скамье подсудимых.

Европейская культура готовила себя к этой роли, практикуясь на собственном обществе. Но, подвергнув однажды сомнению окончательный вердикт богов и природы и таким образом сделав своё собственное молчание более не внушающим доверия, она также обнаружила и сделала уязвимым любое другое общество, любую другую форму человеческого единения и любую другую структуру человеческого взаимодействия. Европа открыла путь к толерантности по отношению к инаковости, в то же время объявляя войну любому виду отличия и сходства, которые не смогли достичь «должных» стандартов или отказались к ним стремиться.

Когда царская дочь Европа была похищена Зевсом, принявшим образ быка, её отец Агенор, царь Тира, послал сыновей на поиски пропавшей дочери. Кадмон, отправившись на остров Родос, оказался во Фракии и странствовал по землям, которые позже получили имя его несчастной сестры. В Дельфах он спросил у прорицательницы о её местонахождении. На этот вопрос Пифия по привычке ответила уклончиво, но дала Кадмону практический совет: «Тебе не найти её. Ты лучше следуй за коровой [которая встретится тебе при выходе из святилища] и подгоняй её вперед, не давая передохнуть; в месте, где она упадёт от изнеможения, построй город». Так были основаны Фивы. «Искать Европу, - делает вывод из урока Кадмона де Ружемон, - значит создавать её!» «Европа существует благодаря поиску бесконечности - и это то, что я называю приключением».

Согласно Оксфордскому словарю английского языка, в средневековом английском «приключение» (adventure) означало то, что случилось незапланированно, то есть случай, происшествие, шанс, а также возможность угрозы или поражения, то есть риск, опасность, опасное предприятие или поступок. Позже, уже ближе к современности, оно стало означать погоню за судьбой - рискованное начинание или эксперимент, роман или волнующее событие. Эти сдвиги в значении произошли вследствие созревания европейского духа, который стал использовать термины, наполненные его собственной сущностью.

Сегодня право выбора, по-видимому, выпадает (или его вырывают?) из рук искателя приключений по имени «Европа», и никакие уловки этого особенного искателя приключений, испытанные на протяжении долгой карьеры, не способны это право ему вернуть. Европа стареет в мире, который с каждым годом молодеет. Согласно результатам демографов, в течение этого десятилетия число европейцев в возрасте до 20 лет уменьшится на 11%, в то время как число тех, кому за 60, вскоре удвоится; в результате меньший по величине кусок придётся делить на большее число ртов. Эта общая тенденция почти не оставляет места для воображения. Германия, Великобритания и Франция, ещё совсем недавно экономические гиганты среди карликов, скоро спустятся в мировом рейтинге на 10, 19 и 20 места соответственно. Значит ли это, что Европа пала жертвой своего собственного мирового триумфа, отработав своё историческое задание?

Ричард Капучински отмечает роковое, в определённом смысле, тайное изменение в планетарном настроении. В ходе последних пяти столетий военное и экономическое доминирование Европы привело в своей высшей точке к не вызывающему возражений положению, в соответствии с которым Европа стала критерием для оценки, похвалы или осуждения других, прошлых и настоящих, форм человеческого существования. Европа стала воплощением верховного суда, в ходе которого такая оценка авторитетно объявлялась и навязывалась. Достаточно быть европейцем, говорит Капучински, чтобы везде чувствовать себя хозяином и властелином. Даже заурядный человек со скромным положением в обществе и невысокой репутацией в своей родной (но европейской!) стране достигал самого высокого социального положения, оказавшись в Малайзии или Замбии… Это, однако, уже в прошлом. Сегодняшнее время отмечено как никогда ясным самосознанием людей, полвека назад возведших Европу на алтарь поклонения, а сейчас демонстрирующих быстро растущее чувство собственной ценности и ещё более откровенное стремление достичь и сохранить независимое и весомое место в новом, всё более демократичном и мультикультурном мире. Когда-то давно, вспоминает Капучински, каждый житель далёких стран интересовался и расспрашивал его о Европе, но сегодня этого уже нет. Сегодня у «местных» жителей есть собственные задачи и проблемы, ожидающие их и только их внимания. «Европейское присутствие» всё менее заметно как физически, так и духовно.

Итак, продолжается ли европейское приключение? И независимо от того, продолжается оно или нет, что может побуждать нас полагать сегодня, что оно продолжается?

С самого начала европейского приключения, и особенно на протяжении последних, легко воскрешаемых в памяти веков его длинной истории, мир был европейской площадкой развлечений. Или, по крайней мере, казался таковой для неугомонных, отважных и авантюрных натур. Эти столетия описаны в европейских книжках по истории как «век великих географических открытий». Европейские открытия, конечно же, совершались европейскими посланниками и эмиссарами, и для их же блага. Безбрежные земли распростёрлись в ожидании, что их откроют.

«Быть открытым» не означало то же, что быть «найденным». Это означало обнаружить сокровища до сих пор праздно лежащие, чтобы переместить их в другое место, где им можно найти достойное практическое применение. Это также означало открытие необъятного, до сих пор заброшенного и крайне запущенного пространства для проживания и продуктивного использования людьми. Европа нуждалась и в первом, и во втором: в богатстве для пополнения своих истощившихся ресурсов, и в землях для мужчин и женщин, для физического выживания и социальных стремлений которых на родине не было места. Земля стала той пустотой, которую природа (посредством Европы, её высших достижений и наиболее находчивых исполнителей) не терпит и стремится заполнить.

Любая творческая деятельность влечёт за собой повторяющееся действие по исключению/включению, работу по отделению пригодного от непригодного, удовлетворяющего от неприятного, полезного от вредного, нужного от ненужного. Короче говоря, отделение желанного от отталкивающего. Творческое возбуждение, охватившее европейское приключение, не было отклонением от нормы (исключением). Оно, собственно говоря, послужило преддверием всего последующего массового производства «отверженных». Два свойства данной творческой суматохи нацелены, в частности, на действие по сортировке людей.

На протяжении большей части современной европейской истории лишние и нежеланные люди вытеснялись за пределы европейских границ. Их вытеснение и обоснование расширяли область европейского приключения. Ненужные люди, изгои европейского приключения уносили с собой европейский авантюрный дух в свой новый дом на берегах Америки, Африки или Австралии. Миссионерские пункты, военные гарнизоны и торговые порты метрополий передавали европейское послание соседним землям. «Европеизация» периферийных частей земли началась и продолжилась, трансформируя их одну за другой в свалку для отходов метрополии. Европеизация планеты на протяжении нескольких столетий была эффективным глобальным (global) решением социальных и демографических проблем, локально производимых в Европе.

За исключением нескольких малодоступных областей, вся планета была переделана по европейскому образцу и, с готовностью или без, подчинена трансгрессивной модели существования, которая вначале захватила Европу, а потом распространилась и на самые дальние уголки мира. К этому времени европейская миссия завершилась, хоть и не всегда с теми результатами, о которых мечтали пророки и адвокаты человеколюбивого, уютного и гостеприимного мира всеобщего объединения человечества (allgemeine Vereinigung der Menschheit), яркого мира света (lumieres), справедливости и равенства, мира, управляемого законом, гармонией и человеческой солидарностью. «Действительно выполненная миссия» стала не чем иным, как глобальным распространением принудительного, навязчивого и вызывающего зависимость порыва упорядочивать и переупорядочивать (кодовое название «модернизация»). Она оказывала непреодолимое давление с тем, чтобы дискредитировать прошлые и настоящие способы зарабатывания на жизнь, лишив их ценности поддержания и способности улучшения качества самой жизни (кодовое название «экономический прогресс»). Эти две особенности европейского дома (specialites de la maison europeеnne) несут ответственность за наиболее интенсивную поставку «человеческих излишков».

«Лишние» люди сегодня повсеместно появляются в огромном количестве. Даже в таких закоулках мира, которые ещё совсем недавно служили фильтром для европейского прироста населения. Старые, так называемые «государства всеобщего благосостояния» задыхаются под тяжестью новых задач, в то время как новые фабрики излишка (fabric of waste) строятся и развиваются в отсутствие новых площадок для «размещения излишка» (waste-disposal).

Важно, однако, отметить, что попытки сдержать прилив «экономической миграции» в Европу не могут и скорее всего не смогут достичь стопроцентного успеха. Продолжительное страдание приводит миллионы людей в отчаяние, а в нашу эпоху глобализированного криминала мы едва ли можем надеяться на уменьшение числа преступников, жаждущих заработать доллар или несколько миллиардов, превращая безысходность в капитал. Поэтому миллионы мигрантов странствуют по маршрутам, когда-то проложенным людьми, выброшенными европейской теплицей модерна, - только в другом направлении и без помощи армий завоевателей, торговцев и миссионеров. Истинное значение результата этого процесса и его многочисленных влияний до сих пор не выявлено, осознать его нам ещё только предстоит.

Самое время вернуться к нашему вопросу: означает ли всё это, что вековое европейское приключение близится к своему завершению? Лепениес, судя по всему, именно так и думает. По крайней мере, уже во фрагменте, процитированном выше, он обратил внимание своих слушателей на тот факт, что Европа, по крайней мере в долгосрочной перспективе, потеряла не только ориентиры, но и желание их восстановить или создать новые. Он предупредил, что потеря качеств, которые всегда были торговой маркой Европы, лишило её статуса привлекательного примера для других обитателей планеты. Можно даже продвинуться на шаг дальше Лепениеса, предположив, что Европа потеряла зрение (дальновидность). Хуже того, Европа потеряла порыв и волю к приключениям.

Европейцы вместе с американцами и японцами сегодня являются самыми страстными и неутомимыми путешественниками. «Количество миль на человека в год», приходящееся на европейцев, наверно, многократно превышает число, которым могут похвастаться жители других континентов. Но Европа нацелена вовнутрь себя. Обращение к остальному миру больше не является её миссией. Сейчас это место туристических поездок. Но только при условии, что там быстро обслуживают, официанты улыбаются, удобства в полном порядке, снабжение хорошего качества, а цены умеренны. Туристы редко вступают в разговоры с местными жителями. Если они и спорят, то большей частью по поводу цен на рынках. Основой отношений туристов и коренного населения является не что иное, как обслуживание-за-деньги. Мы встречаемся как покупатели и продавцы - конечно, с улыбкой, но, знаете ли, ничего личного… По окончании сделки мы разойдёмся, и каждый из нас уйдёт своим путём… Торговля - вот что объединяет нас, и давайте оставим всё остальное там, где оно и должно быть - в тишине. То, что ты и я можем предложить друг другу, имеет рыночную стоимость, и кто такие мы с вами, чтобы подвергать сомнению решения рынка?

Неудивительно, что Европа и её разбросанные по миру отпрыски всё более погружаются в самих себя. Мир больше не выглядит манящим. Он оказался недружелюбным, предательским, дышащим ненавистью. Этот мир необходимо сделать безопасным для нас, туристов. Это мир, постоянно находящийся в состоянии «войны цивилизаций», мир, в котором любой шаг сопровождается риском. Туристы, осмелившиеся пойти на этот риск, должны быть начеку и оставаться бдительными. Но самое главное, они должны держаться безопасных убежищ, обозначенных и защищённых троп, проложенных ими в этой дикой местности для собственного использования. Забывший эти наставления действует на свой риск и страх и должен быть готов выдержать неминуемые последствия.

В ненадёжном мире безопасность - это название игры. Это основная цель игры и её высшая ставка… Это ценность, которая на практике, если не в теории, «отталкивает» все остальные ценности, включая ценности наиболее дорогие «нам» и ненавистные «им», и являющиеся основной причиной «их» желания нанести «нам» вред. В таком ненадёжном мире, как наш, личная свобода слова и действия, право на частную жизнь, доступ к истине и все те вещи, которые обычно мы связываем с демократией и под знаменем которых идём на войну, должны быть приведены в порядок и взвешены. По крайней мере, это то, чем руководствуется официальная версия, подтверждённая практикой. Правда состоит в том, что мы не можем эффективно отстаивать наши свободы дома, отгораживаясь от всего остального мира, уделяя внимание только внутренним делам…

Есть веские причины полагать, что в глобализированном мире, когда положение каждого повсюду обусловливает положение других и в свою очередь определяется положением других, невозможно «сепаратно» владеть свободой и демократией - в одной отдельной стране или нескольких избранных странах. Судьба свободы и демократии в каждой стране определяется и устанавливается на мировом уровне - и только на этом уровне их можно защитить с реальными шансами на долговременный успех. Ни одно государство, даже хорошо вооружённое, уже не в силах решительно и безоговорочно защитить определённые внутренние ценности, отворачиваясь от мечтаний и стремлений тех, кто находится за его пределами.

Что ж, в третий и последний раз позвольте мне повторить вопрос: закончилось ли историческое время европейского приключения, а точнее, время для Европы как приключения (adventure)?

Мне кажется, что никогда до этого Европа так не нуждалась в смелости (needed to be adventurous) как сейчас. И никогда ранее наша планета, которую привилегированная и богатая Европа делит с несчастной и обездоленной частью человечества, не нуждалась в смелой Европе так, как сейчас. Она нуждается в Европе, обращённой за свои пределы; в Европе, настроенной критически к существующей сегодня тенденции к бездействию и самоизоляции; в Европе, совершающей усилие для того, чтобы преодолеть нынешнее состояние и, кроме того, нынешнее состояние остального мира. Короче говоря, мы нуждаемся в Европе, выполняющей миссию планетарного значения.

8 марта 1994, обращаясь с речью к Европейскому парламенту, Вацлав Гавел, в последующем президент Чешской Республики, сказал, что Европа нуждается в хартии, которая определила бы, что означает быть Европой или быть европейцем. Она нуждается в «хартии европейской идентичности» для наступающей эры, эры планетарной борьбы за то, чтобы обрести контроль над неизбежной и неуклонной унификацией [человечества]. Я сказал бы, что мы нуждаемся в манифесте европейского raison d'etres в эру глобализации.

Одной из групп, последовавшей призыву Гавела, был «Союз “Европа” Германии» («Europa-Union Deutschland»t), в результате чего 28 октября 1995, во время 41 союзного конгресса в Любеке17, была принята «Хартия европейской идентичности».

Читая Хартию, можно задуматься о том, что здесь скорее сказано, чем может быть сделано. «Хартия европейской идентичности» является утопическим документом. На самом деле, так оно и есть, но «европейская идентичность» была утопией на протяжении всей истории. Возможно, именно утопический характер, окончательно ещё не достигнутый, раздражительно неуловимый и критический по отношению к себе, был единственным устойчивым элементом, сделавшим европейскую историю (history) последовательным и в конечном счёте цельным повествованием (story). Во все времена Европа находилась в состоянии непрерывных экспериментов и приключений. И в настоящее время она находится в том же состоянии: она колеблется между тем, какой «должна» быть планета - гостеприимной, дружественной, предназначенной оберегать устойчивое развитие всех её обитателей, - и тем, какова она «есть» - с углубляющимся неравенством, племенной враждой и межплеменными барьерами, планетой, которая всё меньше приспособлена для обитания человека.

В результате ли умысла или ошибки, но другой скачок, подобный тому что совершила Европа в бурную эпоху на пороге модерна, оказывается на повестке современного поколения европейцев. Он указывает на пространство, в котором сегодня идёт борьба за выживание и решается судьба всех частей света. Планетарное пространство, которое до сих пор остаётся политически пустым и этнически запутанным, испытывает недостаток «способности управлять» и характеризуется отсутствием легитимной власти, оно поражено колоссальным «дефицитом демократии». Среди других потрясений, которые возникли на исходе родовых мук нового времени, Европа изобрела нации. Теперь же среди потрясений, которыми отмечена жизнь нынешнего поколения, потрясений, которые могут оказаться родовыми муками того, что Кант назвал всеобщим объединением человечества (allgemeine Vereinigung der Menschheit), задача состоит в том, чтобы изобрести человечество.

Конец истории - это миф. Или неизбежная катастрофа. Следовательно, таков конец европейского приключения, Европы как приключения.

Размещено на Allbest.ru