Особенности осуществления коллективизации в Казахстане

Размещено на http://www.allbest.ru/

Курсовая работа

"Особенности осуществления коллективизации в Казахстане"

хлебозаготовительный кризис казахстанский коллективизация

Введение

На рубеже 20--30-х гг. в сфере экономики и общественно-политической жизни нашей страны на долгие и мучительные десятилетия воцарился тотальный дух «силовой» политики. Глубоко трагические последствия возымела эта роковая данность в сельском хозяйстве. Доминирование внеэкономических императивов выхолостило ленинскую идею кооперирования крестьянства, подменив ее ориентацией на чуждые социализму методы и жесточайший командно-административный террор. «Великий перелом» безжалостно размалывал аграрные хозяйственные структуры, исподволь подготавливая грядущие проблемы общества.

В этих условиях основным движителем процесса кооперирования непосредственных производителей становились не столько действительное творчество масс и осознанная «снизу» экономическая целесообразность, сколько грубая сила и санкционированное «свыше» принуждение с его системой противопожарных атрибутов обеспечения. И одним из первых подтверждений тому служил факт директивного установления зональных сроков и темпов проведения коллективизации сельского хозяйства, когда вся страна, словно театр военных действий, была поделена на ударные плацдармы и районы эшелонированного продвижения кампании.

Актуальность:

Утверждение колхозного строя происходило сложно и противоречиво. Сплошная коллективизация, проведенная ускоренными темпами, ранее воспринималась как единый и оптимальный вариант развития. Сегодня коллективизация представляется как явление исключительно противоречивое и неоднозначное - известны результаты пройденного пути, и можно судить не только о субъективных намерениях, но и об объективных последствиях, а главное - об экономической цене и социальных издержках коллективизации. Поэтому данная проблема актуальна и в настоящее время.

Объектом исследования данной работы является проблема коллективизации сельского хозяйства в Казахстане.

Предмет: особенности характера осуществления коллективизации в Казахстане.

Цель: показать характер, методы и последствия проведения коллективизации.

Задачи:

1. Воссоздать политическую обстановку в СССР накануне коллективизации, проследить социально-экономическую ситуацию;

2. Выявить предпосылки и причины введения курса на коллективизацию в Казахстане;

3. Показать характер и особенности осуществления коллективизации в Казахстане;

4. Осветить важные проблемы в жизни казахского народа, вызванные коллективизацией сельского хозяйства

5. Выявить социально-экономические последствия коллективизации в крае, и, связанные с ними формы сопротивления казахского народа;

6. Подвести итоги осуществления коллективизации сельского хозяйства.

В ходе исследования данной работы была использована следующая литература: Козыбаев М.К. "История и современность"; Алматы, 1991; "Коллективизация сельского хозяйства в республиках Средней Азии и Казахстана: опыт и проблемы", Алматы, 1991; "История Казахстана: белые пятна"; Алматы, 1991; «голод в казахской степи. (Письма тревоги и боли), Алматы, 1991; Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М.К.,Татимов М.Б., Казахстанская трагедия // Вопросы истории 1989. № 7; Сталин И.В., Сочинения. Т. 2.

В этих работах исследуется проблема становления коллективного хозяйства, методы, которыми проводилась коллективизация сельского хозяйства.

1. Социально-экономическая и политическая обстановка в СССР накануне коллективизации

В директивном письме, направленном в организации ВКП (б) в феврале 1928г., Сталин с присущим ему категорично-назидательном стиле писал: «Разговоры о том, что мы будто бы отменяем нэп, вводим продразверстку, раскулачивание и т.д., являются контрреволюционной болтовней, против которой необходима решительная борьба. Нэп есть основа нашей экономической политики и остается таковой на длительный исторический период». [1]

Между тем широкомасштабные экспроприационные акции со всей очевидностью обнаруживали, что новая экономическая политика утрачивает свое реальное действо, переносясь из области де-факто в плоскость лживых деклараций.

Подтверждением тому явились развернувшиеся в конце 1920-х годов чрезвычайные хлебозаготовительные кампании и конфискационная, по сути, налоговая политика.

Объективно созданная государством ситуация широкого разведения «ножниц цен» на промышленные и сельскохозяйственные товары, товарный голод и инфляция вызывали отказ сельских производителей продавать свою продукцию. Крестьяне, имевшие запас хлеба, утратили всякий смысл реализовывать его по низким ценам. Да и за те мизерные деньги, которые можно бы было получить за хлеб, не представлялось возможным что-то купить вследствие все того же товарного голода и дороговизны промтоваров, отпадал и вариант с денежными сбережениями, поскольку инфляция обесценивала их весьма быстро. Понятно, что в этих условиях зерно оказывалось самой надежной «валютой».

Названные причины в своей совокупности породили хлебозаготовительный кризис 1927-1928 гг.

«Сталинский план социалистической индустриализации» предполагал во благо его форсированного характера («в исторически кротчайшие сроки догнать и перегнать капиталистический мир») резкое диспропорциональное увеличение инвестиционных потоков в промышленность, в том числе за счет сокращения фонда потребления и средств, направляемых на развитие комплекса факторов, определявших уровень и качество жизни населения.

Осуществление грандиозной индустриализации требовало коренной перестройки аграрного сектора. В западных странах аграрная революция, т.е. система совершенствования сельскохозяйственного производства, предшествовало революции промышленного, а потому в целом было легче снабжать продуктами городское население. В СССР оба эти процесса приходилось осуществлять одновременно. При этом деревня рассматривалась не только как источник продовольствия, но и как важнейший канал пополнения финансовых ресурсов для нужд индустриализации.

Крайний догматизм, некомпетентность, игнорирование законов и ценностей человеческого бытия, превалировавшие во взглядах большевиков, неминуемо должно было привести к трагедии, что потом и случилось.

На рубеже 20-30 годов нэповская линия развития исторического действия была заблокирована идеями революционного утопизма, густо замешанными на дрожжах тоталитарного политического мышления. На долгие и мучительные десятилетия в сфере экономики и общественно-политической жизни воцарился тотальный "дух" силовой альтернативы.

Глубоко трагические последствия возымела его роковая данность в сельском хозяйстве. Выдвинутые во главу угла политики в деревне внеэкономические императивы с их ориентацией на жесточайший командно-административный террор не только дискредитировали идею кооперирования крестьянства, но и сводили на нет ее позитивные потенции. "Великий перелом" начинал безжалостно разламывать сельские структуры, исподволь подготавливая грядущие проблемы общества.

В декабре 1927 года состоялся XV съезд ВКП(б), известный как съезд коллективизации. Согласно его решениям, за короткие сроки, к весне 1932 года сельское хозяйство страны должно было превратится из единоличного в коллективно-колхозное.

2. Силовая коллективизация и политика насильственного оседания хозяйств в Казахстане

2.1 Казахстанская трагедия

Казахстан волею сталинского руководства был отнесен к той региональной группе, где коллективизацию необходимо было в основном завершить весной 1932г. (за исключением кочевых и полукочевых районов)[2]. В республиканском чиновничье-бюрократическом руководстве даже эти форсированные сроки воспринимались как некая планка, которую во что бы то ни стало нужно «перепрыгнуть». Например, в постановлениях V пленума Кзыл-Ординского окружкома ВКП (б) прямо ставилась задача полностью коллективизировать сельское хозяйство округа уже к концу 1930 -- началу 1931гг. [2]

По-видимому, иного мышления в условиях командно-административной системы и не могло быть. Коллективизация воспринималась как очередная ударная кампания, о проведении которой следует как можно скорее рапортовать. Поэтому вся партийно-политическая работа и деловые качества местного аппарата стали оцениваться исключительно по одному критерию -- проценту коллективизированных хозяйств.

Директивные органы как будто бы и предостерегали от чрез мерного забегания вперед, однако имевшиеся на этот счет много численные прецеденты в большинстве своем квалифицировались как «издержки революционного рвения» или неопытность и лишь в крайнем случае вызывали дисциплинарные взыскания, тогда как обратные тенденции расценивались как проявления «правового оппортунизма» или даже вредительство. А подобные обвинения уже в то время были чреваты самыми печальными последствиями. Районы и округа республики соревновались друг с другом в напыщенности победных реляций. Газеты не успевали давать ежедневно меняющуюся информацию с «колхозного фронта». С каждым месяцем кампания ускоряла темпы. Если в 1928г. в Казахстане было коллективизировано 2% всех хозяйств, то уже на 1 апреля 1930г.-- 53,4%, а к октябрю 1931г.-- около 65 %[2].

Однако если количественные характеристики вызвали на всех уровнях иерархической чиновничьей пирамиды чувство оптимизма, то их качественная ипостась порождала сомнения. Не случай но в документах того периода все чаще повторялись эпитетыти па «бумажный», «дутый», «лжеколхоз». Даже наиболее беспрекословные и готовые на все функционеры в своих комментариях для вышестоящих инстанций были вынуждены признать, что подавляющее большинство стремительно «организовавшихся» колхозов не выдерживает сколько-нибудь серьезной критики и может считаться таковыми лишь весьма условно [2]. Но и эти вынужденные признания не смущали краевое руководство, которое, несмотря ни на что, продолжало «накручивать» темпы кампании.

Решение задач социалистической реконструкции, в том числе и коллективизации, в Казахстане осуществлялось известными сталинскими методами «натиска и штурма», которые проводились в жизнь бездумно. Слабая марксистская подготовка некоторых руководящих работников республики часто приводила к упрощенчеству при решении сложных практических и теоретических вопросов. В оправдание своих ошибок они выдвигали вульгарно-социологические «теории», сыгравшие отрицательную роль. Одной из них была так называемая «теория больших жертв».

В Казахстане были допущены серьезные ошибки в осуществлении коллективизации сельского хозяйства. Печальную роль в этом сыграл первый секретарь Бюро Казкрайкома ВКП (б) Ф. И. Голощекин. Его утверждение о том, что «октябрьский ураган пронесся мимо аула, мало задев его», вытекало из неверия в революционные возможности казахского крестьянства. Стремясь совершить «малый Октябрь в ауле» как можно быстрее, Каз-крайком во главе с Голощекиным слепо скопировал линию партии, осуществление которой даже в развитых регионах страны, привело к трагическим последствиям. Неоднократные решения Казкрайкома по вопросам оседания и коллективизации теоретически правильно ориентировали партийную организацию, но тем не менее на практике во многих местах допускались произвол, игнорирование добровольности, что усугублялось неправильной установкой Голощекина на годичное и двухгодичное завершение оседания и коллективизации. Объективные трудности, имевшие место в 1930--1933 гг., усугублялись крайне волюнтаристским, субъективным и негативным отношением первого руководителя республики к нуждам трудового национального крестьянства. Применяя методы давления и «разоблачения», Голощекин глушил критику в свой адрес и адрес крайкома, преследовал за принципиальность, грубо нарушал коллегиальность, поддерживал всякие сомнительные теории, которые оправдывали его практические действия.

Проводимая в жизнь Голощекиным сталинская трактовка коллективизации как «классического образца» социалистического преобразования сельского хозяйства и ликвидация баев-феодалов (даже середняков) - сопровождалась актами насилия и произвола по отношению к кочевникам. По инициативе Голощекина началась бездумная, бездушная и безумная гонка «за темпом». Он форсировал сроки коллективизации, не сообразуясь с укладом жизни кочевого и полукочевого аула. В результате темпы коллективизации начали «обгонять» реальные возможности снабжения республики техникой, под готовки кадров и финансирования хозяйств.

Нарушения принципа добровольности и элементарной законности с самого начала приняли повсеместный характер. Сплошь и рядом во время проведения сельских сходов вместо вопроса: «Кто хочет вступить в колхоз?» звучало: «Кто против коллективизации?». В тех случаях, когда крестьяне не проявляли «доброй воли» и не спешили избавляться от «буржуазной» частной собственности, им напоминали о существовании административных способов вовлечения в колхозы. Наиболее типичными и распространенными являлись такие приемы принуждения, как лишение избирательных прав, угрозы выселения за пределы района проживания или превентивный арест, так сказать, «в воспитательных целях» [2]. Излюбленным средством наиболее рьяных «коллективизаторов» было огульное зачисление колебавшихся в так называемые подкулачники. Эта категория представлялась столь универсальной, что позволяла чиновным исполнителям подвести под нее кого угодно. Чрезвычайный характер кампании с особой силой проя вился в проведении курса на ликвидацию кулачества и байства как класса, затронувшего не только эксплуататорские слои аула и деревни, но и большую часть зажиточных (но при этом трудовых) и середняцких хозяйств.

Своего рода предтечей обрушившихся на крестьянство репрессий стали сельскохозяйственные заготовки. Уже в ходе их произошла заметная эскалация силового нажима. О масштабах его можно судить хотя бы по такому факту: в течение только двух хлебозаготовительных кампаний (1928--1929 и 1929--1930 гг.) и только по трем округам (Акмолинскому, Петропавловскому и Семипалатинскому) в результате применения 107-й и 61-й статей Уголовного кодекса РСФСР были осуждены 34 120 чел., подвергнуты административной ответственности 22 307 хозяйств, взыскано штрафов и изъято имущества более чем на 23 млн руб., конфисковано скота -- 53,4 тыс. голов, хлебных запасов -- 631тыс. пудов, различных строений --258 единиц. Показательно, что по официальным данным в общей массе судебно и административно привлеченных кулацкие хозяйства составляли несколько больше половины [2].

Заготовительные акции встречали сопротивление и со стороны только что созданных колхозов. Многие руководители в то время еще не до конца осознали, что решения о форсированном расширении сельхозартельной формы производства во многом определились задачей обеспечения удобной и бесконфликтной «перекачки» прибавочного (а очень часто и необходимого) продукта деревни в фонд индустриализации. Они еще не успели свыкнуться с мыслью, что общественные закрома должны рассматриваться не как элемент расширенного воспроизводства колхозной экономики и повышения материального благосостояния членов сельхозартелей, а скорее как своеобразная транзитная база продвижения хлеба за кордон в целях получения валюты.

Поэтому в первое время находилось немало работников, наивно пытавшихся апеллировать к руководству. Так, бюро Мендыгаринского райкома партии долго и упорно не соглашалось с твердыми заданиями по заготовкам, спущенным из краевого комитета ВКП(б). Когда же нажим усилился, секретарь райкома с откровенным разочарованием заявил: «Ну что же, раз так, то я возьму все до квашни, разую и раздену все колхозы, и они разбегутся» (и это оказалось не столь уж далеко от истины). Из Карабалыкского райкома сообщали: «Экономика района окончательно подорвана непосильными планами. Колхозники, а также бедняки и середняки не имеют перспективы своего существования. Мы от толкнули от себя колхозников, они от нас уходят» [2]. И подобных «демаршей капитулянтского оппортунизма» (по оценке руководства республики) было предостаточно.

Однако эти сообщения с мест не дали результатов. Колхозники вынуждены были идти на всевозможные ухищрения, чтобы оставить себе на пропитание полосы хлеба у дорог, межей и ары ков, оставляли на полях колосья, зерно на токах, умышленно использовали неотрегулированные молотилки, чтобы пропускать в солому зерно и т. д. [2]. Вскоре, однако, эти «маленькие хитрости» стали сурово пресекаться. По закону от 7 августа 1932г. «Об ох ране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» за подобные дела грозил расстрел, а при «смягчающих обстоятельствах» -- десять лет тюрьмы с конфискацией имущества ".

Только за первый год действия этой антиконституционной нормы в "Казахстане было осуждено 33 345 чел., из них 7 728 колхозников и 5 315 трудящихся-единоличников. Во второй половине 1931г., т. е. еще до принятия закона, по делам, связанным с за готовками, было расстреляно 79 человек. Но даже эти вопиющие цифры меркнут на фоне террора, развернувшегося позже. В отчетном докладе Казахского отделения Верховного Суда за 1933г. отмечается: «Уменьшение количества приговоренных к растрелу в период с 5 мая по 1 августа 1933г. на 44,5% (с 305 до 163 человек.) нельзя признать нормальным». Тут же запоздало констатируется, что «на 163 осужденных к расстрелу только 18 классово-чуждых элементов» (последняя фраза дает понять, что социальная принадлежность могла служить оправданием для лишения человека жизни).

Поводом для жестокого наказания могли стать самые мелкие провинности. Примеров тому буквально сотни. Нарсуд Курдайского района приговорил к 10 годам лишения свободы колхозника Самойленко за одноразовое использование «общественных лошадей» в поездке по личным делам, за то, что его дети «украли» 6 кг проса, а середняка Астафьева -- за «кражу» 17 кг зерна (по-видимому, судьи квалифицировали данное «дело» как крупное, ибо во многих случаях «народные» судьи давали срок и за несколько сот граммов). [2] Сталинский нарсуд (совпадение глубоко символичное) отправил в лагеря колхозников Д. Воробьева, Н. Дудина (по их недосмотру на колхозную лошадь свалился стог сена и повредил ей глаз) и Б. Кочуга, ударившего лопатой строптивого верб люда [2]. Подобные определения судов являли собой горестные реалии набиравшего силу сталинизма.

Крайне тяжелыми последствиями обернулось так называемое раскулачивание. В директивах, доведенных до местных органов, указывалось, что удельный вес ликвидируемых кулацких дворов по отношению к общей массе числа кулаков слишком незначителен. Подобные установки без какого бы то ни было осмысления ударно претворялись в жизнь. Численность раскулаченных почти всегда и везде «подтягивалась» до самого верхнего предела. А не редко план «по валу» выполнялся настолько усердно, что фактически превышал в два, а то и в три раза субъективно установленный контингент. Так было в Красноармейском районе Петропавловского округа, где экспроприации подверглись 7% всех хозяйств (496 дворов), т. е. втрое больше, чем насчитывалось индивидуальных налогоплательщиков. А в одном из сел Боровского района Кустанайского округа было определено к выселению сразу 37 хозяйств [2], хотя трудно поверить, что там имелось такое количество дворов кулацкого типа.

Подобные «достижения» имели очень простое объяснение: на ряду с эксплуататорскими элементами раскулачивались (а точнее, «раскрестьянивались») более или менее зажиточные и середняцкие хозяйства. Достаточно было иметь, скажем, "дом под железной крышей или две лошади, чтобы попасть в разряд кулаков [2]. Следует также учитывать, что конкретные решения об экспроприации или выселении кулаков принимались на общих сходах колхозников, бедняков и батраков. А поскольку конфискованное имущество передавалось в качестве вступительных взносов бедняков и батраков в неделимые фонды колхозов (к лету 1930 г. доля стоимости имущества раскулаченных в неделимых фондах колхозов Казахстана составила 25,2 %) [2], а частью раздавалась бедноте, то подчас, «классово строгие» резолюции объяснялись корыстными и личными интересами.

Нередко середняки и зажиточные попадали в «кулацкие списки» в силу действия субъективно-эмоционального настроя массы, подхлестываемого всеобщим ажиотажем «нарастающей классовой борьбы» и чувством причастности к разоблачению «затаившихся врагов», тем более что за огульные обвинения не только не наказывали, но и поощряли занесением в число «активистов» (на мутной волне администрирования появились сотни и сотни таких беспринципных и корыстолюбивых лжеактивистов).

К сожалению, масштабы раскулачивания в Казахстане пока еще не поддаются точной оценке, так как историки располагают лишь фрагментарными сведениями на этот счет. Тем не менее имеющиеся данные позволяют констатировать беспрецедентную массовость этого печального явления. В самом деле, можно ли по-другому интерпретировать тот факт, что уже на 15 марта 1930г., т. е. всего через месяц после принятия постановления ЦИК и СНК КазССР «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством и байством»[2], в республике было арестовано и предано суду 3 113 чел., а 2 450 семей подлежало выселению за пределы округа проживания.

Можно предположить, что в последующие месяцы репрессивные акции охватили еще более широкий круг хозяйств. Косвенным образом на это указывают и некоторые официальные источники того времени. Согласно одному из них, на середину 1930г., по указаниям различных комиссий, было освобождено из заключения 4 073 раскулаченных, возвращено из ссылки 1160 семей, прекращены судебные дела на 2 664 чел., восстановлены в избирательных правах 1 618 «пораженцев», отменены штрафы с 1 266 хозяйств, возвращено конфискованное имущество 9 533 хозяйствам. Этот перечень включает лишь тех, у кого хватило сил «достучаться» в вышестоящие инстанции.

Раскулачивание не закончилось в 1930г. По имеющимся данным, аресту и выселению было подвергнуто 5 500 семей в 1931г. Немало хозяйств ликвидировано и в 1932г., и в первой половине 1933г. Рецидивы раскулачивания продолжались и позже.

Кампания по заготовкам скота с самого начала приняла в ауле характер чрезвычайной акции времен «военного коммунизма» (хотя даже в тот трудный период казахское хозяйство не знало ничего подобного). Размеры заготовок определялись плановыми заданиями, но те, как оказалось, имели своей расчетной основой фальсифицированные данные о количестве у населения скота. Это стало возможным потому, что более или менее достоверные первоначальные сведения (налоговый учет Наркомфина) в ходе свое го продвижения от одной бюрократической инстанции к другой претерпели существенные поправки в сторону увеличения (при этом говорилось, что финансовые органы, дескать, не учли огромного количества сокрытого от налогообложения скота).

В результате приписок и грубого волюнтаристского планирования в районы спускались задания, намного превышающие реальную численность имеющегося в наличии скота. Характерен пример Балхашского района, располагавшего стадом в 173 тыс. голов, но получившего разверстку почти на 300 тыс.[2] Уже отсюда видно, что при заготовках востребовался даже тот скот, стада которого существовали лишь в представлении заинтересованных организаций.

Естественно, что очень скоро в краевые органы пошел поток жалоб, реакция на них в отдельных редких случаях была вполне в духе времени. Ярким «обличительным пафосом» отличались вердикты, сформулированные в более высоких сферах. Например, Бюро Казкрайкома ВКП(б), раздраженное исходящей от некоторых районных руководителей критикой, вынесло специальное по становление: «Крайком решительно осуждает тенденции отдельных районов и работников -- не выполнять планы и ослабить темпы мясозаготовок... под прикрытием разговоров о сокращении стада, о необходимости сохранения производственного скота... как тенденции, вытекающей из правооппортунистического непонимания скотозаготовок как органической части социалистической реконструкции животноводства, как важнейшего рычага обеспечения индустриализации страны».

Вскоре лозунг: «Перегибов не допускать -- парнокопытных не оставлять!» -- рожденный зловещей иронией бездушных исполнителей, стал определяющим в кампании. Как отмечал один из ее ретивых проводников, «миндальничать не приходилось»[2]. По меркам заезжих заготовителей, 25--30 баранов в хозяйстве выглядели чуть ли не как «сверхбогатство», от которого не убудет. Однако специфика кочевого способа производства допускала подобное количество скота лишь в качестве жизнеобеспечивающего минимума. Для воспроизводства же и нормального функционирования хозяйственной ячейки скота требовалось гораздо больше (раза в четыре), но эта объективная предпосылка не принималась во внимание, и хозяйству в лучшем случае оставляли 2--3 барана. Это ставило его на грань исчезновения (опасаясь, что заберут и оставшихся, скотоводы их тут же забивали).

Под прикрытием государственных интересов творились беззакония и при заготовках в ауле других видов сельскохозяйственной продукции. В целях «ударного» проведения заготовки шерсти в ряде мест заставляли стричь овец в стужу, посреди суровой зимы, что приводило к массовому падежу скота. Многократны были случаи, когда в поисках хлеба заготовители наезжали в скотоводческо-земледельческие аулы и выколачивали (другого слова не подберешь) его у хозяйств, имевших крошечные посевы. У них подчистую забирали даже то ничтожное количество зерна, с которым связывалась единственная надежда на выживание. Обязательные хлебозаготовки, вопреки всякой логике, распространялись и на несеющие хозяйства сугубо животноводческих районов. Страшась быть обвиненным в саботаже, их население было вынуждено обменивать свой скот на хлеб и сдавать его в счет заготовок [2]. Это неминуемо предвещало близкий голод.

Одной из переломных вех в истории Советского Казахстана явилось оседание кочевых и полукочевых хозяйств. Процесс вне всякого сомнения, ознаменовал поистине революционный поворот в судьбе казахского народа. Но и это большое дело дискредитировалось безответственными актами волюнтаризма, необузданным стремлением урвать любой ценой сомнительные сиюминутные дивиденды. Подготовительные мероприятия не обеспечивали запланированный темп кампании. Так называемая плановость выражалась по большей части в определении контингента оседающих хозяйств. Иные организационные проблемы (хозяйственная база, землеустройство, снабжение семенами и сельхозинвентарем, представление кредита для закупок рабочего скота, организация МТС и др.) решались (если вообще решались), как правило, неэффективно [2].

Приступая к столь серьезной акции, важно было все время помнить, что кочевничество--отнюдь не примитивный, но чрезвычайно сложный (по-своему, конечно) тип хозяйственно-культурной деятельности, с непростой социальной организацией и много уровневым комплексом институциональных связей. Благодаря од ним только отношениям собственности (их специфика -- до сих пор проблема проблем в исторической науке), эта общественно-экономическая система была способна демонстрировать сильнейший «иммунитет» к любым стандартно запланированным социальным проектам. Спецификой было и то, что преобладавшие здесь общинные структуры в течение веков формировали уникальную корпоративную психологию и традиционные идеологические установки со смещенными в реальности стереотипами. В их данности «вязли» многие благие начинания, не слишком продуманные в контексте конкретно-исторических реалий.

Однако в то время ленинские мысли, противоречащие амбициям аппарата, выносились за скобки теории социализма. В свете этого не удивительно, что глубоко специфические моменты в одних случаях воспринимались не более как досадные мелочи, которые можно попросту не замечать, а в других -- как злобный имидж, выдуманный некоей националистической оппозицией. В этом деле многие преуспели, о чем свидетельствовали искажения ленинской теории коллективизации. Целые районы в административном по рядке и в крайне сжатые сроки переводились на оседлость.

Характерно, что сам смысл этой акции понимался подчас весь мавульгарно. Для одних администраторов это означало стягивание с огромного радиуса сотен хозяйств в одно место. Для других идея виделась в организации буквальных аналогов переселенческих деревень, для чего многочисленные юрты выстраивались прямо на снегу в идеально правильные кварталы 27. Вследствие подобного скопления скотоводы лишались возможности маневрировать стадами в поисках воды и корма.

Не успев выйти из тяжелого состояния, вызванного административно форсированными методами кампании по оседанию, население аула было тут же втянуто в еще более стремительную «силовую» коллективизацию. Собственно говоря, массовое оседание кочевых и полукочевых хозяйств и было задумано в тесной увязке с коллективизацией. Об этом прямо говорилось в постановлении Пленума Казкрайкома ВКЦ (б) в декабре 1929г., которое предписывало «поставить весь план практических работ в области форсирования оседания и хозяйственного укрепления оседающего населения с таким расчетом, чтобы оседание производилось на основе стопроцентной коллективизации всех оседающих бедняцко-середняцких хозяйств». Директивные органы потребовали «стимулировать коллективизацию животноводческих хозяйств в таких же темпах, как по зерновому хозяйству»2.

Вольно или невольно эта глубоко ошибочная установка давала «зеленый свет» новым перегибам, тем более что под так называемым стимулированием понималась все та же политика жесткого нажима. В значительной степени благодаря именно последней колхозное строительство стало стремительно разрастаться «вширь». Скотоводческие хозяйства, в экстренном порядке и сплошными массивами зачислялись в до того неведомые им сель скохозяйственные артели. Например, в Абралинском районе сразу же было коллективизировано 70% всех хозяйств, в Джамбейтинском -- 80, в Беркалинском -- 84, в Джаныбекском -- 95% и т. д.29

В постановлении Казкрайкома, принятом в течение мая-августа 1931г., перед животноводческими районами прямо ставилась задача «выйти на линию более высоких темпов коллективизации». При этом строго вменялось в обязанность считать «основной фор мой колхозного движения в ауле... животноводческую сельскохозяйственную артель». 2 Это требование на местах было выполнено более чем оперативно: к августу 1931г. в 60 кочевых и полу кочевых районах республики из 2 771 товарищества по обработке земли (ТОЗа) осталось всего 312, остальные были переведены на устав сельхозартели.[2] Эти действия нанесли тяжелейший удар по скотоводческой отрасли. Перепрыгивание через ТОЗы, являвшиеся в стадиальном и сущностном отношении переходной фор мой кооперации, означало забегание вперед не на два и не на три года. Преждевременность односторонней ориентации на колхозы определялась и тем обстоятельством, что ТОЗы не всегда и не вез де встречали понимание.

Понадобилась большая пропагандистская работа, чтобы переломить сложившееся настроение. Население казахского аула, будучи в массе своей малограмотным и задавленным всевозможными актами чиновничьего произвола, весьма туманно представляло разницу между ТОЗом и колхозом. Не случайно, аббревиатура «ТОЗ», созвучная казахскому слову «тоз» (разоряйся), нередко так и воспринималась в среде степняков, как, впрочем, и «коллективизация» чаще ассоциировалась с более знакомой «конфискацией». Байство умело использовало подобные «семантические версии» в антисоветской борьбе.

Как известно, колхоз предполагал более высокую степень обобществления. Если в ТОЗах основные средства, производства (в частности, скот) оставались в индивидуальном пользовании, то в сельхозартелях они обобществлялись. Но в животноводческих колхозах мера обобществления перешагнула всякие допустимые пределы. Источником гипертрофированно расширенного толкования процессов социализации служили категоричные команды вышестоящих организаций, в том числе Казкрайкома. В решениях одного из его пленумов записано: «В животноводческих и животно-водческо-земледельческих районах - основное внимание должно быть направлено на полное обобществление в сельскохозяйственных артелях всего товарно-продуктивного стада»2. И в этом случае периферийный аппарат в своем рвении пошел еще дальше. Так, тургайские функционеры поставили задачу -- «весь скот обобществить, не оставляя ни одного козленка в индивидуальном пользовании». Другим показалось этого недостаточно, и они реши ли «в целях изжития мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза другим колхозам» 2.

«Творческая инициатива» борцов с частной собственностью очень скоро дала свои результаты. К февралю 1932г. в Казахстане 87% хозяйств колхозников и 51,8% единоличников полностью лишились своего скота 2.

Весь обобществленный скот предполагалось собирать на колхозно-товарных фермах, которых фактически не было. Казкрайком рекомендовал при проведении коллективизации предпочтение отдавать созданию «крупных животноводческих колхозов» 2. Это понималось как механическое объединение нескольких сотен хозяйств в радиусе до 200 и более километров в единый колхоз-гигант. B Курданском районе существовало немало сельхозартелей, объединявших 600--800 хозяйств, в Келесском районе первоначальные 112 колхозов были объединены в 35, в Арысском -- из 138 хозяйств было создано 67 сельхозартелей, в Таласском районе в так называемые городки сгонялись до 300--400 хозяйств 2. Скот в таких уродливых образованиях (где, естественно, не могло быть и речи о какой-то организации производства, учета труда и пр.) скапливался на необорудованных колхозно-товарных фермах. Таким образом игнорировался основной системный принцип номадного способа производства -- соотнесенность численности скота и природного кормового потенциала.

Во все времена кочевая община допускала концентрацию скота лишь до определенного оптимума, определяющегося кормовыми и водными ресурсами. Когда достигалась критическая масса стада, происходила спонтанная сегментация общин, что, собственно, и обеспечивало непрерывность воспроизводства системы. Кроме того, в условиях аридной среды постоянно «работал» такой механизм выживания, который во многом опосредовался через устоявшиеся ритмо-режимные характеристики организации процесса производства (посезонный цикл утилизации природных ландшафтов) 2. Но хозяйственников новой формации все это мало волновало. Игнорируя опыт ведения хозяйства, отвечающий природным условиям, они всемерно поощряли концентрацию скота, ибо уже тогда гигантомания становилась одной из самых распространенных болезней командно-административной системы. Вместе с тем разрушение сложившейся организации производства с ее принципами концентрации (естественно разумными) и дисперсности использования среды обитания не сопровождалось заменой ее другой, технологически приемлемой.

Расплата за абсурдные, невежественные решения не заставила себя долго ждать. Собранный в огромнейших количествах на не подготовленных колхозно-товарных фермах и не имея возможности прокормиться, не обеспеченный кормами скот попросту погибал. Вопиющая бесхозяйственность проявлялась и в отношении к скоту, который был собран по линии заготовок. В результате падежа, вызванного бескормицей и эпизоотиями, во многих случаях он не доходил до потребителя, образуя на скотопрогонных путях гигантские «овечьи» кладбища.

Самым чувствительным барометром неблагополучия в сфере принятия политических решений всегда и везде служит экономика. Так было и в Казахстане. Аул и деревня реагировали на перегибы и извращения повсеместным упадком сельскохозяйственного производства. В течение первой пятилетки (1928--1932 гг.) удельный вес Казахстана в общесоюзном производстве товарного зерна уменьшился примерно с 9 до 3%38. Хотя посевные площади под зерновыми культурами возросли с 1928 по 1940г. почти в 1,5 раза, валовой сбор зерна не только не увеличился, но, наоборот, сократился также примерно в 1,5 раза. И это неудивительно, так как урожайность за те же годы упала с 9,2 ц. с гектара до 4,339 (по-видимому, начинали сказываться отчуждение крестьянина от земли и превращение его в инертного наемного исполнителя воли начальства).

Беспрецедентный урон понесло животноводство. В 1928г. в республике насчитывалось 6 509 тыс. голов крупного рогатого скота, а в 1932г. -- всего 965 тыс. голов. Даже накануне войны, в 1941г., доколхозный уровень не был восстановлен (3 335 тыс. го лов). Еще больше поражают показатели поголовья мелкого рога того скота: из 18 566 тыс. овец в 1932 г. осталось только 1 386 тыс. (перед самой войной численность стада едва приблизилась к 8 млн голов). Из конского поголовья, составлявшего в 1928 г. 3 516 тыс., в 1941 г. осталось 885 тыс. голов. Практически пере стала существовать такая традиционная для края отрасль, как верблюдоводство: к 1935 г. осталось всего 63 тыс. верблюдов, тог да как в 1928 г. их насчитывалось 1 042 тыс. голов 2.

Столь внушительные провалы вызвали некоторое замешательство в сталинском руководстве. 17 сентября 1932 г. выходит постановление «О сельском хозяйстве, и в частности животноводстве Казахстана» 2, где давалась установка на «выпрямление» перегибов. В научной литературе оно характеризовалось как «историческое», давшее «четкую программу действий».

Однако к этому времени разрушительные процессы зашли слишком далеко и приняли необратимый характер. В постановлении выражается некая озабоченность по поводу сокращения численности скота, но нет и намека на разразившийся голод и его многочисленные жертвы.

Руководство края, и прежде всего секретарь Казкрайкома Ф. И. Голощекин, в тот сложный период показало удивительную неспособность к критическому самоанализу и реалистичной оценке событий. Беспредельная вера в субъективный фактор и всесилие аппарата, односторонняя ориентация на политико-идеологические регуляторы и нажимные методы управления, наконец, явно выраженный левацкий субъективизм, торопливость нейтрализовали даже самые слабые попытки что-либо изменить. Жесткое администрирование стало нормой.

Реакция на силовые решения и грубый произвол выразилась не только в резком упадке сельскохозяйственного производства. В Казахстане имели место и проявления открытого недовольства, которые в ряде случаев выливались в вооруженные выступления крестьянства. Наиболее крупные инциденты произошли в Семипа латинском округе. Здесь с февраля по май 1930г. волнениями бы ли охвачены Зыряновский, Усть-Каменогорский, Самарский, Шемонаихинский, Катон-Карагайский районы 2. Осенью 1929 г. тревожные вести не переставали поступать из Бостандыкского района Сырдарьинского округа, Батбакаринского и Наурузумского районов Кустанайского округа 2. Острые конфликты возникли в Балхашском районе Алма-Атинского и Иргизском районе Актюбинского округов 2. В феврале-марте 1930г. вспыхнули мятежи в Сарысуском и Сузакском районах Сырдарьинского округа 2. Крестьянские волнения отмечались и в других районах автономной республики.

Перевод крестьянства Казахстана на социалистический путь развития представлял собой сложный и трудный процесс - изжитие родовых предрассудков, укорененных в казахском обществе многовековой историей, и воспитание бедняка в духе коллективизма требовали продолжительной подготовительной работы. Однако ее недостаточность, а также допущение серьезных ошибок при осуществлении коллективизации в республике при вели к драматическим последствиям для всего казахского народа -- массовой его гибели в период 1930--1933 гг. Печальную роль в этом сыграли как объективные трудности тех лет, так и субъективные ошибки руководящих работников республики. Ставка на чуждые социализму методы имела самым страшным своим итогом огромные человеческие жертвы, вызванные голодом, эпидемиями и другими лишениями. Долгие годы эта тема была запретной 2. И сегодня, когда гласность становится неотъемлемой частью образа жизни советских людей, необходимо как можно скорее устранить образовавшиеся лакуны. Но «скорее» не означает, что замалчивавшиеся десятилетиями проблемы надо вскрывать без серьезного изучения. К сожалению, в последнее время получили распространение и такие попытки. Между тем здесь недопустимы облегченные подходы, непрофессиональные, эмоционально насыщенные оценки, как, впрочем, и скрытые установки на некую сенсационность, которые вообще не вписываются ни в какие нравственные рамки. Настала пора интенсифицировать исследовательский поиск в этой области. И здесь огромную роль должна сыграть историческая демография с ее эффективным познавательным инструментарием и универсальными методиками исследования.

Размещено на Allbest.ru