5

Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

Тайные общества и секты Китая играли огромную роль в организации и развертывании народной вооруженной борьбы против гнета и произвола феодальных и милитаристских кругов, чиновников, помещиков и иностранных империалистов в новое время и новейшее время, до победы народно-демократической революции 1949 г.

История еретических сект в Китае восходит, по-видимому, к секте “Тайпиндао” (“Учение о пути великого равенства”), созданной даосским праповедником Чжан Цзяо во II в.н.э. и возглавлявшей тогда же мощное народное восстание “Желтых повязок”. Среди этих сект наиболее известной была секта “Байляньцзяо”, (“Секта Белого лотоса”), которая возникла еще в XI в. на острове буддийской религиозной организации “Ляньшэ”(“Общество лотоса”), созданной в 402 г. монахом Хуй Юанем. “Байляньцзяо” сыграла огромную роль в организации вооруженной борьбы народных масс против монгольских поработителей Китая в XIV в.

В 1799-1804 гг. она возглавила мощное антиманьчжурское и антифеодальное восстание крестьян в ряде провинций страны. В период новой истории, в последней четверти XVII в., наряду с “Байляньцзяо”, распространявшей свое влияние главным образом в районах к северу от р. Янцзы, в южных провинциях появляются первые тайные общества с гораздо менее выраженной религиозной окраской, действующей под лозунгом “Свергнем (маньчжурскую) династию Цин, восстановим (китайскую) династию Мин”.

Для XVIII в. и первой половины XIX в. они чаще всего известны в литературе под общим названием “Тяньдихуй” (“Общество неба и земли”), “Саньхэхуй” (“Триада”), “ Cаньдяньхуй” (“Общество трех точек”), “Хунмынхуй” (“Союз братства Хунов”).

Наибольший количественный рост и рассвет деятельности тайных обществ относится к середине XIX - первому десятилетию XX в., что связанно, по-видимому, с огромным ростом численности людей, потерявших средства к существованию в результате тех изменений, которыми сопровождалось вторжение иностранного капитала в страну и превращение её в полуколонию капиталистических держав.

По мере распространения деятельности тайных обществ на районы, расположенные к северу от Янцзы, и деятельности еретических сект на южные провинции постепенно стирались различия между ними. Ряд тайных обществ, особенно в южных и приморских районах и в бассейне р.Янзцы, приобрёл характер бандитских организаций, тогда как огромное большинство их продолжало сохранять характер примитивных политических организаций, по-прежнему действовавших под лозунгом “Свергнем Цин, восстановим Мин”. На рубеже XIX и XX вв. они действовали и под антииностранными, антихристианскими лозунгами. На эти в основном крестьянские организации пытались опереться китайские буржуазные революционеры в конце XIX и в начале XX в. После свержения маньчжурской династии Цин в ходе буржуазной революции 1911-1913 гг. многие тайные союзы традиционного типа прекратили свое существование, поскольку их основная цель была достигнута, другие превратились в организации крестьянской самообороны, третьи - в гангстерские организации и т.д. Ряд тайных союзов, особенно в районах, расположенных к северу от Янцзы, продолжал активно действовать в период буржуазно-демократической революции 1924-1927 гг. и позднее.

В годы господства гоминдановской реакции в стране гангстерские тайные союзы в Шанхае и некоторых других городах использовались гоминьдановцами для расправы с революционными элементами. Ко времени победы народно-демократической революции сохранившиеся секты и общества стали, по существу, подрывными организациями в руках всевозможных реакционных элементов, руководивших ими. Поэтому вскоре же после создания КНР были приняты меры к ликвидации тайных обществ и сект.

В данной работе рассматривается история тайных обществ в Китае второй половины X - конца XIV в.

Западная историография, в которой проблемы Китая занимают ныне исключительно большое место, всячески стремиться опровергнуть объективный факт поступательного характера движения китайского средневекового общества, трактует его имманентно стабильным, в этом смысле традиционным, пытается во чтобы то не стало отрицать наличие в его недрах потенции прогрессивного развития, игнорируя место и значение классовой борьбы как одного из исторически закономерных внутренних источников в одной из движущих сил этого развития.

Отечественная наука видит в классовой борьбе одну из основных черт феодальной эпохи, один из важнейших факторов прогресса средневекового общества в Китае, как и во всех иных странах мира. Без изучения этого фактора (в комплексе с другими) невозможно объяснить динамику феодального строя, его внутренних стадий и переходов.

В наши дни научно-теоретическая общественно-политическая актуальность проблематики средневековых народных движений возросло в связи с тем, что в китайской медиевистике как и в других отраслях исторической и иных общественных наук КНР, с конца 50-х годов возобновляли официально санкционированные концепции, в корне расходящиеся с марксистко-ленинской трактовкой кардинальных вопросов теории и истории феодализма.

Словом, ряд проблем истории антифеодальных восстаний даже времен, отделенных от нас столетиями, приобрел сейчас особое значение. Это такие, например, проблемы общего, концептуального и конкретного, но принципиального характера, как роль крестьянства и его классовой борьбы в развитии общества, разнообразие путей, форм и средств народного противодействия феодальному гнету: общее и особенное в истории повстанческих движений в Китае и других странах в эпоху средневековья; роль, которую играли в общем процессе массовой борьбы некитайские народности; общественно- политическое сознание средневекового крестьянства, в частности, место и значение наивно-монархических представлений; понятие “крестьянская война” и т.д.

Историография проблемы религиозного сектантства возникает с конца XVIII - конца XIX в. в ней можно выделить три основных направления.

Обращает на себя внимание следующий парадокс: представители первых двух направлений формально рассматривали тему сектантства под разными углами зрения, на протяжении двухсот лет повторяли интерпретацию официальных правительственных документов. Последние же рассматривали последователей народных сект как политических смутьянов, бунтовщиков, которые использовали некие идеи распространения беспорядков и мятежей. Этим объясняется и тот факт, что ученые останавливались в своих изысканиях, доведя, например, изучение судеб манихейства, буддийского учения “Чистой Земли” Амитабы или культа Майтрейи в Китае до такого момента их “вырождения”, как приобщение к движениям низов, т.е., говоря иначе, до “использования” авторитета той или иной религиозной традиции в политических целях. Фактом “использования”, таким образом “перекрывал” и пути дальнейшего изучения народного сектантства со стороны академического религиоведения.

Практически аналогичным был подход и представителей иного направления, рассматривавшего названную проблему с точки зрения оценки места сектантских движений в политической истории Китая. Исследователи, принадлежащие к самым разным эпохам и научным школам, в конечном счете оперировали одной и той же схемой, согласно которой “главари” восстаний поднимали простой народ, крестьянство, ”используя” религиозные идеи и верования, игравшие соответственно роль “оболочки”.

В итоге оба направления рассматривали тончайший и сложнейший механизм взаимоотношений, взаимопроникновении и слияния глубинных свойств человеческой психики, духовных ценностей и исканий с внешними, социально значимыми акциями достаточно прямолинейно и ограниченно, что делало их далекими от исторически адекватного научного анализа. Только к 70-м годам нашего века стала оформляться принципиально новая трактовка китайских сект, как народных религиозных движений.

Именно так может быть сформирован общий итог попыток создания более точной и емкой типологии китайских народных объединений в работах синологов, занимавшихся проблемами сектантских религий и истории крестьянских движений (в России - В.И.Илюшечкин, Б.М.Новиков, Е.Б.Поршнева, Н.К.Чеканов; за рубежом - Дж.Дардесс, С.Накин, Д.Овермейер, М.Топли, Ж.Шено, Р.Чу Юньдэ). Определение “народные религиозные движения” достаточно полно отражает природу изучаемого феномена, учитывая как его место в социально-политической истории, так и особую роль в развитии духовной традиции народных движений, происхождения и существа характеризующих их идей, а также провозглашаемых ими целей.

Иными словами, исследователи, составляющие это новое, четвертое направление в истории изучения проблемы сект, предлагают рассматривать прежде всего как структуру в китайской религиозной истории, что и определяет их основную социальную функцию. Но одновременно феномен сектантства в силу присущего ему особо тесного слияния простонародно- ориентированной, массовой религии с конкретной исторической ситуацией проявлял свой общественный характер, также и в акциях прямой, насильственной, социально-политической направленности.

Прежде, чем перейти к более детальному и последовательному анализу сущности и процесса формирования названных историографических направлений, необходимо остановиться на вопросе терминологических дефиниций. Слово “секта” (“secta”) латинского происхождения и имеет несколько значений, в том числе “школа”, “учение”, “политическое течение” или “группировка”. Но в данном случае нас интересует наиболее распространенное и основное иго значение - как названия “различных религиозных групп, общин и объединений, отделившихся от господствующих направлений в буддизме, исламе, христианстве и других религиях и находящихся в оппозиции к ним.”

Синкретизм китайских народных сект определил их “определенность” как от конфуцианства (которое, не являясь религией в общепринятом смысле, тем не менее успешно выполняло функции таковой в качестве государственно-санкционированной, “единственно правильной” идеологии), так и от институ-ционализованного буддизма и даогизма. По религиозного учения сект может быть названо “ересью”, “еретической религией”, а лица, исповедующие его, - “сектантами” или “еретиками”. Понятие еретичности, не каноничности каких-либо учений, отличных от конфуцианской доктрины, принятой в качестве государственной ортодоксии при династии Хань (около 136 г. до н.э.), восходит к самому Конфуцию, высказавшему известную сентенцию: “Изучение еретических учений поистине вредно ”.

Таким образом, великий философ проницательно определил основную социальную опасность, таящуюся в еретических учениях, как идеологическую задолго до возникновения каких-либо историографических течений, разнящихся своим толкованием данного вопроса.

Государственно-санкционированный догматизм, констатация нежелательности и вредоносности еретических учений определили зафиксированное в исторических памятниках отношение к ним как к “намеренному обману”, трактовку их лишь как средства закамуфлировать имманентно присуще их стремление к смуте и мятежу. В этом смысле симптоматична следующая оценка, данная официальным историографом в “Саньго чжи” практике ритуального исцеления в даоиской секте “У доу ми дао”, возглавившей народное движение в Сычуани в конце II в.: “На самом деле они не исцеляли болезни; (все это) не более как вредная и лживая болтовня. Но простые люди (были) смущены и одурачены (этим) и следовали за ними с великой преданностью”. В результате длительного опыта “разоблачения” и третирования еретических религий постепенно возникли столь характерные для Китая формулы - клише, определенные блоки слов, обязательно используемые во всех соответствующих официальных документах. В них всегда исключались понятия “обман”, “ложность”, “обольщение”, или “соблазн”. Традиционным стало употребление и следующих оборотов: “обманывали народ, возжигая ладан”, “вводили в заблуждение людей, использую буддийскую драхму”, а в случае редкого возрастания последователей той или иной секты говорилось, что их “заставляли силой” присоединяться к ней.

Следующей и завершающей ступенью, логически вытекающей из самой природы враждебности государственной ортодоксии по отношению к народным религиозным сектам, являлось принятие в 1370 г. официального законодательства, запрещающего деятельность последних и санкционирующего “охотничьи” вожделения блюстителей всеобщего единомыслия и порядка. В тексте закона “(о) запрете еретических приемов главарей сект (и) колдунов” предписывалось наказывать всех, кто призывает еретические божества, пишет амулеты и заговаривает воду (для) исцеления или используют дощечки (с изображением) духов …, а также членов всех сообществ, именуемых “Милэфо”, “Байляншэ”, “Цзуньмин”, “Байляньцзяо” и т.д., занимающихся (тем что) соответствует (понятию) ереси.” Позже после появления и широкого распространения литературы: “Следует обезглавить всех, (кто) составляет еретические пророческие книги и учения, используя их, чтобы смущать народ.”

Если есть (такие), кто имеет и скрывает еретические книги и не передает их должностным лицам, (они) должны быть наказаны ста ударами (палок) и сосланы на три года.” Таким образом, китайские секты представляли собой общественный феномен, объединявший приверженцев определенного вероисповедания, которому был присущ культовый характер, религиозные представления и цели и который определял социальные, этические, психологические и тому подобные аспекты мировосприятия адептов. Во всех приведенных выдержках достаточно двусмысленно проступает четкое понимание того, что именно в сфере духовной, идеологической заключена основная социальная роль “смущающих народ” ересей.

Повстанческая борьба народных масс Китая против гнета феодалов и феодального государства во второй половине X - конца XIV в. нашла разностороннее отражение в многочисленных письменных источников. Сколько-нибудь полных и обстоятельных источниковедческих изысканий по истории антифеодальных восстаний в Китае до сего времени нет. Весьма обширная (преимущественно китайская) литература, относящаяся к этим сюжетам, в большинстве своем не опирается на специальные источниковедческие исследования, на научную критику источников, что, естественно, затрудняет исследование: не соблюдает одно из элементарных исходных условий в разработке исторической проблематики.

В учебнике “История стран Азии и Африки в средние века” есть самостоятельный раздел “Городские восстания в Сунском Китае”.

В “Хрестоматии по истории средних веков” опубликованы материалы из китайских источников о народных восстаниях. В этой рубрике сведены подборки фрагментов из династийской истории “Сун ши” (документ №4) и из летописи “Продолжение Всепроницающего зеркала” (документ №15 и №16) о крестьянских и солдатских выступлениях в Сычуани в 990-х годах, городском восстании 1047- 1048 гг. в Бэйчжоу и восстании под руководством Фан Ла.

Преобладающая часть материалов относиться по времени их создания к X - XIV вв. Иначе говоря, они написаны в большинстве своем либо очевидцами и участниками событий, либо непосредственно после этих событий, по их горячим следам, людьми, имевшими возможность использовать официальные документы и народную молву на первоначальном этапе их бытования, когда их содержание еще не утратило близость к событиям и потому отличается большей обстоятельностью, полнотой и достоверностью. Несомненная ценность таких материалов.

Почти все имеющиеся письменные источники носят официальный характер и обработаны в духе идеологии господствующего класса. Однако письменная история народных выступлений предстает не только со страниц сочинений феодальных кругов, но и в официальном освещении. Крестьянство с средние века всегда оставалось в массе своей неграмотным и уже поэтому не могло проявлять большую активность в источнико творчестве. Лишь в очень редких случаях наука располагает письменными памятниками, созданными от имени крестьянства или непосредственно его представителями, и среди них - документами и другими материалами, исходящими от самих повстанцев, от их руководителей, в числе которых иной раз были люди образованные. Источники этой категории уведомляют о целях и ходе восстаний, о повседневной классовой борьбе, выражают настроения, интересы, чаяния и требования крестьянства. Подобные материалы, кроме того, нередко служат критерием, с которым следует подходить к различным сведениям. Содержащимся в официальных и полуофициальных исторических сочинениях. Так, документальные данные, имевшие своим источником повстанческие круги, противостоят утверждениям официальных сочинений, будто крестьяне участвовали в восстаниях не иначе, как только по принуждению “разбойничьих” главарей. С этой и других сторон данная категория материалов представляет тенденцию в источнико-творчестве, отличную от официальной, противоположную ей!

К числу такого рода первостепенных материалов относиться “Воззвание Фан Ла” - пространная речь представителя восстания 1120-1122 гг. на юго-востоке Китая, произнесенная перед сподвижниками накануне отрытого выступления.

“Воззвание” дошло до нас в составе одного из сочинений видного сунского чиновника, ученного и литератора Хун Мая и претерпело изменения. Тем не менее основное содержание документа, его дух, направленность достаточно отчетливо и полно представляют со страниц книги Хун Май.

Существовала своя документация у оппозиционных тайных обществ, однако она уцелела. Конспиративный характер запрещенных законом религиозно-политических организаций предопределил весьма узкий круг письменных материалов, находившихся в обращении у их членов, а те крайне немногочисленные документы, которыми тайные братства всё же располагали, сохранялись в глубочайшем секрете. Однако главной причиной скудости источников, исходящих непосредственно от нелегальных обществ, являются постоянные преследования и репрессии властей, уничтожавших не только самых еретиков, но и их литературу.

Количественно большую и принципиально - по классовой направленности - иную категорию письменных источников составляют разнообразные документы сунских центральных и местных государственных учреждений и должностных лиц, официальные и частные исторические сочетания различных жанров, созданные в конце X-XIV в. , записки и заметки современников, а также хроники и прочие историографические труды последнего времени.

В X-XIII вв. в Китае наблюдалось оживление исторической мысли. В императорских столицах работало немало учёных, чьей официальной специальностью являлось историописание. Средневековые учёные мало интересовалось крестьянством, больше всего их занимали деяния “августейших ” особ, государственных мужей и военоначальников, политические события в правящих кругах.

Однако временами крестьянство заставляло историографов заговорить о себе. Это происходило тогда, когда трудовые люди теряли терпение, самовольно вырывались на передний план, поднимались на борьбу с угнетателями и события приобретали грозный для господствующего класса характера. В подобных обстоятельствах на страницы исторических и иных сочинений проникали отголоски народных движений.

В средневековом Китае ученые, начиная с придворных хронистов, писали о восстаниях значительно больше и чаще, чем в других странах, данная тема далеко не всегда считалось запретной; нередко государственная власть, в чьих руках неизменно находились все главные нити историописания, даже способствовала различными средствами распространению сведений о “мятежах”.

Эта социально-дидактическая тенденция в историописании освящалась конфуцианской идеологией. Смысл составления и изучения истории, трактовавшейся исключительно как хранилище человеческого опыта, заключался для конфуцианства в извлечении из прошлого политических и моральных уроков.

Самым слабым моментом в трудах феодальных историков является обычно отсутствие серьезной социальной мотивировки событий, раскрытия, хотя бы намеком, истинных причин того или иного антифеодального выступления. Часто авторы впадают в своего рода “персонификацию” обстоятельств, “объясняющих возникновение восстаний: возлагают вину за восстание на отдельных лиц - “злоумышленников” из крестьянских вожаков, якобы обладавших “буйным” или “злонамеренным” характером, непомерным самолюбием либо “разбойничьим инстинктом”. Мало сведений о внутренней жизни повстанцев, их организации, планах, характере и целях выступлений, конкретном содержании действий, лозунгах и требованиях крестьянских предводителей, попытках практически осуществить эти лозунги и требования. Довольно полно излагаются намерения и мероприятия лишь правительственных карательных войск. Следует отметить, что на русский язык переведено мало источников, что затрудняет работу над данной темой.

В отечественном китаеведении события классовой борьбы трудящихся Китая X -XII вв. впервые стали изучаться после 1917г., когда под влиянием Великого Октября происходил подъем национально-освободительного движения в Китае.

Некоторые классовые выступления крестьян и горожан, упомянуты в историческом очерке из статьи “Китай” второго издания Большой Советской Энциклопедии: движение, поднятое Ван Сяо-бо в 993г; восстание 1000 г. в Сычуани; выступление в провинциях Чженцзян, Фуцзянь, Шаньдун, Хэнань, Шаньш и Цзянш.

X-XII века характеризуются в целом как период обострения классовой борьбы.

В написанных Л.В. Симоновской разделах учебных пособий, изданных в 50-х годах, называется несколько крупных массовых выступлений. Ею поставлены в общей форме основные вопросы истории антифеодальных движений рассматриваемых столетий: причины, характер, цели и движущие силы восстаний, роль и место городских восстаний, идеологии повстанцев, значение деятельности религиозно-политических тайных обществ, коренные причины неудач, историческое значение классовых выступлений трудящихся масс и т.д.

В статье “Китай” “Советской Исторической Энциклопедии” перечислены некоторые из наиболее крупных восстаний, помещены и статьи об отдельных руководителях выступлений: Ван Сяо бо, Сун Цзяне, Фан Ла.

В монографии З.Г.Лапиной о политической борьбе в среде господствующего класса в 30-70-х годах XI в. поставлена важная проблема - вопрос о связи реформаторского движения XI в. с классовыми выступлениями народных масс.

В работах Л.А.Боровковой изложен ход восстания “красных войск”, рассмотрены причины, движущие силы восстания, вопросы связанные с вероучением тайного общества “Байляньцзяо”.

Некоторые вопросы, связанные с вероучением и деятельностью еретических тайных организаций и сект получили освещение в работах Е.Б.Поршневой. Ею были рассмотрены также и особенности поведения восставших крестьян.

В работах Смолина Г.Я. прослежены ведущие тенденции социально-экономической, политической и духовной жизни китайского феодального общества X - XII вв., раскрыты характерные специфические черты положения социальных низов, с тем, чтобы возможно полнее и четче уяснить важнейшие общие и конкретные причины и предпосылки народных повстанческих движений со всеми их отличительными особенностями.

1. Проблемы становления общественного сознания крестьянства

В жизни и борьбе средневекового крестьянства любой страны, даже наиболее развитой, стихийность, бесспорно; преобладала над элементами сознательности и никогда не могла быть преодолена до того момента, пока не стал возможен союз крестьян с буржуазией, а позднее - с пролетариатом. Признание стихийности средневековых народных восстаний, их имманентной, типичной чертой полностью исключает рассмотрение идеологии, лозунгов, субъективных целей крестьян в качестве основы для изучения самих восстаний. Крестьянство - основной в постоянных антагонистических отношениях с господствующим классом, не могло не иметь своих взглядов и представлений, важную роль которых в жизни средневекового общества, в антифеодальном сопротивлении низов ни в коем случае нельзя игнорировать.

Противодействие феодальной эксплуатации находило определенное отражение в социальных эмоциях и настроениях, мыслях и понятиях сельского трудового люда. Иногда, но усилиями идеологов, а не самих масс, эти помыслы и устремления получали известную теоретическую разработку, тем самым обретали определенные стимулы и вырастали до прямого идейного сопротивления, что модно видеть в истории Китая на примере тайных еретических организаций. Факты такого прямого идейного противоборства крестьянства феодалам засвидетельствованы конкретными исследованиями российских китаеведов (Л.А.Боровкой, Илюшечкина В.П., Новикова Е.Б., Симоновской Л.В., Смолина Г.Я.).

Религиями средневековых тайных обществ присущи эклектичность, синкретизм, выражавшиеся в частности, в инкорпорировании тех или иных компонентов “чужих” верований и догматов, ритуалов и культов. Среди таких элементов могли быть (как, допустим, в “учении о Свете”) и некоторые конфуцианские установления и нормы, понятия и термины, хотя основная доктрина еретических учений строилась на отвержении конфуцианства как официальной идеологии, Давало себя знать и стремление руководителей и проповедников тайных обществ быстрее и основательнее адаптироваться в иноверной среде и привлечь на свою сторону как можно больше людей, приверженных другим исповеданиям и обрядам. Но главное заключается в том, что вожаки еретических сект признавали и утверждали только за своей религией законное право на абсолютную истинность и непреложность толкование принятых в конфуцианстве идей, понятий и формул, объявляя их интерпретацию конфуцианскими идеологами “ложной”, “неправедной”, “порочной” и заявляя о необходимости её пересмотра и исправления. Именно в таком плане трактуется одна из основополагающих категорий конфуцианского учения, в “Воззвании Фан Ла” - документе тайного общества “Учение о Свете”.

Притягательность подобных утверждений основывалось на том, что за ними стояли критика и воинствующее неприятие вопиющих несправедливостей и жестокостей, реально существовавших порядков, которые так или иначе опирались на официально признанную идеологию и освящались ею.

Едва ли не самое яркое проявление собственно крестьянского общественного сознания представляли собой эгалитарные идеи в обеих их разновидностях, встречающихся в средние века; требование имущественного уравнения, как то было, например, в восстании 993-997 гг., и лозунг социального (сословного) равенства, который из восстаний X - XII вв. в Китае наиболее отчетливо прозвучал - в сочетании с первым - в выступлениях Фан Ла, Чжун Сяна, Ян Яо.

Представление о равенстве неискоренимо теплилось в народной психологии и мышлении с седой старины, даже если оно не обнаруживало себя в относительно высоких, теоретизированных формах, не отливалось в зрелые, развитые концепции. То совсем смутное, расплывчатое, то чуть более отчетливое ощущение и осознание царившей повсюду несправедливости, когда одни живут в довольстве и беспечности, зато другие - а их большинство - пребывают в вечной нужде, забитости, бесправии, питалось каждодневными наблюдениями простых деревенских тружеников и постоянно как бы возвращало их к идее изначального всеобщего равенства и благоденствия. За этими влечениями к уравнительности стояли стремление крестьян защитить и приумножить личную трудовую собственность, отрицание правомерности нетрудовой собственности феодалов, тяга к справедливому перераспределению материальных благ

Самой совершенной формой воплощения эгалитарных устремлений крестьянам представлялась община, которую они извечно склонны были идеализировать как “свою”, как объединение равных “Второе рождение” сельской общины в X - XII вв., очевидно, могло дать определенный импульс к усилению надежд трудящихся людей деревень на восстановление образцовых, по его разумению, социальных ячеек, жизнь которых строилась бы на началах равенства, справедливости, коллективизма; а попытки создания вольных крестьянских общин в ряде районов Сунской империи отражали и одновременно стимулировали и поддерживали такого рода помыслы и упования.

Одним из основных каналов усвоения, фиксации и передачи извечно присутствующей в крестьянском общественном сознании эгалитарной традиции являлись различные еретические объединения. В их идеологии социально-утопические представления о всеобщем равенстве выступали чаще всего в очень незрелом виде и в религиозно- фантастическом обличье. В X - XII вв. в обстановке ощутимого роста эгалитарных умонастроений и помыслов крестьянства, тайные общества сделали ещё один шаг, по пути оформления и распространения уравнительных идеалов и требований. Тем самым сообщалась некоторая дополнительная сила субъективному, идейно-психологическому фактору развития классовой борьбы в повстанческих и иных формах.

Идея равенства, наряду с другими элементами еретических учений тайных сект помогла консолидировать и сплачивать людей, их волю и усилия, помогла прибитому, приниженному, приученному за многие столетия к долготерпению крестьянства подниматься на борьбу с господами и повелителями, отбирать имущество у богатых и знатных, разорять их дома, уничтожая то, что представлялось крестьянам злом и несправедливостью существующего жизнеустройства, расправляться с феодалами, тем самым как бы утверждая свою с ними одинаковость. Эта идея помогла борющимся крестьянам находить перед собственной совестью и ближними оправдание действиям неповиновения и активности сопротивления как законным, несущим справедливость.

Представления о равенстве, содержащиеся в высказываниях Ван Сяо бо и Ли Шуня, Фан Ла и других вожаков народных восстаний, имели отчетливо выраженное негативное значение. Служили антитезой господствовавшим законам и принципам, феодальным нормам и порядкам и в этом смысле заключали активные социально-политические потенции. Однако указанные представления отнюдь не являлись в основе своей позитивным и конструктивным идеалом.

Забитое, приниженное экономическим, политическим и идеологическим гнетом феодалов, само духовно неразвитое и беспомощное, почти сплошь неграмотное крестьянства средневекового Китая в массе своей не могло самостоятельно подняться выше стихийно происходившего в ходе повседневной, будничной практики создания сугубо практических, очень смутных, робких, примитивных, сбивчивых, нередко ложных идей и представлений о жизни, о своем положении в обществе, о задачах, целях, формах и средствах своей борьбы.

Крестьянам самим не под силу было отчетливо запечатлеть в систематизированном и обобщенном до уровня теоретического сознания виде собственные чаяния и надежды, взгляды и идеи. Миссию внесения теоретического сознания в крестьянскую среду обычно способны были выполнить те вожаки и идеологи социальных низов, которые были выходцами из более образованных, и как правило, более состоятельных слоев общества; чтобы стихийное недовольство сельских низов, их мысли, настроения и мечтания, их главные, коренные интересы получили идеологическое оформление как самосознание класса , требовался, понятно, достаточно высокий уровень грамотности, просвещенности, требовалось и время.

Это, однако, вовсе не значит, что повстанческие вожаки, принадлежавшие по социальному происхождению к иной, не крестьянской среде, навязывали рядовой массе далекие и чужие идеи и представления.

Ван Сяо-бо и Ли Шунь, Ли Цзяо, Фан Ла и Чжун Сян подобно их европейским собратьям Д.Боллу, Дольчено и др., жили в гуще народа, хорошо знали его нужды и заботы, делили их с ними. Этих людей поднимал, словно приливные волны, напор массового недовольства действительностью, и они искренне принимали сторону мятежных крестьян.

Вырабатывавшиеся ими идеологические представления, в том числе эгалитарные, были тесно связаны с насущными потребностями и стремлениями социальных низов и враждебны идеологии господствующего класса, его интересам, хотя, например, в случае с Ван Сяо-бо и Ли Шунем и несколько поднялись над уровнем общественного сознания крестьян. Близость к крестьянству придавала определенную идейно-политическую активность людям этого круга, которые не являлись обычно общественной силой сами по себе. Они воспринимали и формулировали смутные идейные помыслы и социально-психологические устремления, рожденные, бродившие и накапливавшие из века в век в народе в процессе его повседневной жизни и борьбы, неизбежно таящие в самой логике антифеодального сопротивления; иногда их усилиями эти помыслы и устремления получали некоторую теоретическую разработку. Тем самым авторитет подобных людей в массе, их ощутимое влияние. Но глубочайшие истоки повстанческой идеологии, её социальная первооснова лежала в крестьянстве, в его классовой психологии и идеологии; оно было главным хранителем и носителем эгалитарных традиций.

В Китае было немало сект, входящих в орбиту вероучения “Байляцзяо”. Некоторые секты этой группы - “Милэцзяо” (“Учение о Майтрейе”). “Байляньцзяо” - вошли в историю в связи с важными событиями. Что же позволяет нам относить эти секты к одной общей системе религиозных верований и почему мы их называем именно верованиями “Байляньцзяо”.

“Байляньцзяо” была древнейшей и влиятельнейшей сектой, руководители которой неизменно заботились о поддержании идеи непрерывности исторической традиции секты. Объединяясь с другими сектами, ассимилируя отдельные элементы их верований, “Байляньцзяо” соединила при Этом доминирующее положение и за системой религиозных верований, постепенно приобретающей всё более эклектический характер, оставалось название “Байляньцзяо”.

Большинство “священных книг”, канонов “Байляньцзяо”, составленно в конце XV - начале XVI в. Подернутое пеленой густого мистического тумана содержание этих “священных книг” представляло собой нарочито усложненное переплетение элементов различных религий (буддизма, даосизма, народных верований) с отдельными чисто философскими представлениями. Записанное к тому же по большей части особым шифром, оно было доступно лишь иерархом секты. К сожалению, до нас не дошли эти канонические книги. Единственная уцелевшая письменная форма выражения религиозных воззрений “Байляньцзяо” - это баюцзюани.

Эта форма, близкая к другим фольклорным жанрам, как нельзя лучше отвечала целям широкого распространения воззрений секты среди простого народа. Внешне баоцзюани представляли собой свиток, сложенный гармоникой, с очень крупными иероглифами и, как правило, снабженный иллюстрациями. В баоцзюанях простым и доступным языком важнейшие религиозные доктрины “Байляньцзяо” излагались либо прямо и открыто, либо в форме рассказов или буддийских текстов.

Согласно верованиям сект этой группы, вне зависимости от их названия (даже когда название секты не отражало её внутренней связи с “Байляньцзяо”, например “Багуацзяо”, “Минцзяо”), точно также как и от индивидуальной окраски (преобладающего внимания какой-либо определенной религии - буддизма, даосизма, народных верований и др.), у самых истоков мироздания. Происхождения всего сущего стоит “ушен лаому ” - “нерожденная мать ” или “ушен фуму” - “нерожденные родители”. Это божество иногда отождествляется или сливается то с Буддой Амитобой (“Хуньянцзяо” - “Учение красного солнца”, “Багуацзяо”), то с Мишни (“Минцзяо” - “Учение о Мин Ване”), но именно оно порождает мир ирод людской.

Из основного тезиса о природном, естественном равенстве всех людей как потомков одного божества выводился самый опасный, “крамольный” принцип всеобщего равенства. “…Они проповедуют сумасбродные идеи о том, что все люди равны, ибо они потомки одних родителей, братья и сестры между собой”. В другом источнике читаем: “Разве богатый сосед и бедный, весёлый, беспечный человек и благочестивый, разве они не одно и тоже, не дети ушен фуму?”

Не ожидавшая, что материальное начало сотворенных ею человеческих существ приведет их на путь порока, охваченная гневом “ушен лаому” вознамерились уничтожить мир, наслав на него бедствия. Благодаря мольбам всех проживающих с ней совместно будд “ушен лаому” в конце концов согласились с тем, что одновременно со всяческими страданиями, несправедливостями и несчастиями для смягчения ситуации на землю было послано добро, приобщиться к которому нельзя иначе, как приняв верование “Байляньцзяо”. Местопребывание “ушен лаому” и прародина человечества - “Небесный дворец”, который находится в Западном Рае, отождествляемом также с “Цзинту” (“Чистой землей”) будды Амитабы.

Являясь прародиной всего рода человеческого “небесный дворец” одновременно служит местом конечного стремления человека. Это стремление (для принявших учение секты - вполне осознанное, для “непосвященных” - смутное, подсознательное) имманентно присуще людям, от природы заложено в их душах. Понятие это определялось термином “возвращение на родину”.

Все, встречающиеся в источниках варианты описания в этой “райской обители” с разной степенью подробности рисуют картину идеально прекрасного мира, щедро разукрашенного символами благополучия и довольства, дающего людям безграничное счастье.

Таково было примерно содержание проповедей, с которыми обращались к населению члены секты, к этому сводиться большинство признаний, вырванных при допросах у арестованных приверженцев “Байляньцзяо”. Иными словами - это верхний “пласт” названного вероучения, наиболее безобидным и “невинным”, пропагандой которого, очевидно, и ограничивалось дело и периоды относительного спокойствия в стране.

Это был еще один вариант чисто религиозного снятия, преодоления в фантастической форме реальных противоречий человеческой жизни. Возможность приобщиться к идеально-гармонической “райской жизни” обещалось только после смерти (“возвращение на родину”), и то лишь при условии соблюдения всех заповедей, запретов и обрядов.

Однако так ли уж невинна была даже эта “мирная часть” вероучения “Байляньцзяо”? И не кроются ли здесь зачатки того, что при благоприятных условиях, соответствующим образом воздействующих на настроение крестьянских масс, превращало эти религиозные идеи в “материальную силу”?

Пожалуй, в известном смысле уже самый факт возникновения и распространения в народе сектантского учения несет в себе определенный элемент социального протеста. Такое вероучение (как впрочем, и всякая религия вообще) исходит из утверждения, что именно оно является единственной истиной религией. Тем самым оно отрицает истинность, правомерность официальной религии, а следовательно, и освящаемого ею, на неё опирающегося существующего жизнеустройства. Рост популярности “Байляньцзяо” в каждый конкретный исторический период сам по себе был достаточно симптоматичен, как свидетельство усиления народного неподчинения существующему “идейному руководству”, изменение степени покорности масс.

Выше уже отмечалась особая потенциальная опасность для власть придерживающих тезиса о природном, изначальном равенстве людей. Корни этой идеи уходят далеко в глубь веков, к времени первобытнообщинной старины; главным её носителем и хранителем всегда оставалось крестьянство. Постоянное ощущение - то совсем смутное, то более отчетливое - глубочайшей несправедливости такого жизнеустройства, которое дает одним богатства и беспечную жизнь, а другая нищету, бесправие, бесконечные труды, питало, поддерживало и возрождало вновь и вновь эту мечту - “воспоминание” о прошлом “золотом веке”, обществе равных. И именно эти чаяния, не всегда осознанные настроения питали различные идеологические формы социального утопизма.

Особое место в верованиях сект, родственных “Байляньцзяо” за исключением “Минцзяо”, занимает тезис о равенстве мужчин и женщин. “Мужчина ли, женщина ли, - говориться в источнике, - в сущности это одно. Основа всего - ушен фуму..” В дневнике русского китаевода и дипломата К.А.Скачковой, посвященном событиям Тайпинского восстания, есть любопытная запись о религии “Байляньцзяо” , излагающая рассказ китайца Гао. В частности, он объяснял, что “коноводы секты” заявляют: “…Люди все равны, потому зачем неравенству, хуаншан”, всякое старшинство предполагает в себе подчинение, а это несогласованно с природой человека, это соделывает и первого и подчиненного безнравственными. Почему женщины ниже мужчин? Это…одно для другого необходимое безраздельное, только при постоянном равенстве сил элементов, постоянном друг на друга влиянии будет согласие, равенстве в обществе. “И далее: …в обществе при избрании себе старшим временным надо избирать попеременно то старшего брата, то старшую сестру”.

Итак, можно сказать, что у сект группы “Байляньцзяо” функция идеологического руководства крестьянскими движениями, как уже отмечалось, прослеживается последовательно и отчетливо. Причем с ростом этих сект и усиления их активности само учение несколько видоизменялось, оно пополнялось новыми положениями, перераспределялось соотношение отдельных составных частей его, акцент переносился с одних верований на другие.

В систему верований тайных сект Китая входил культ Митры.

Древнее иранское божество Мигра, Мисра или Митра, так же как и древнеиндийский Митра, восходит к индо-иранскому или общеарийскому периоду истории этих народов (II тысячелетие до н.э.). Значение этого народного бога было очень велико - после Агура - Мазды, главы духов света и добра, непосредственно шел Митра.

В молитве Митра величается созданием Агура - Мазды, столь же достойным чествования, как и его создатель. В этом священном тексте Митра назван богом света; он - покровитель мира, блюститель нравственного порядка, защитник своих приверженцев и радетель за них пред лицом Агура-Мазды.

По мнению ряда ученых, культ Митры пользовался наибольшей популярностью в эпоху зарождения христианства, имея одно время (II-III вв.н.э.) все шансы стать мировой религией.

Не менее сложными путями происходило распределение влияния иранских верований на религиозные представления в “восточном направлении”, в том числе и в странах Юго-Восточной Азии. Так, преломившись через некоторые течения буддизма, они, уже в буддийском обличье, смешались затем местными религиозными представлениями и верованиями, обретя новую силу. Примером тому служили культы будды Амитабы и будды Майтрейи, столь распространенные в ряде сект Китая, Японии и других стран.

Культ будды Амитабхи, или Амитабы (сокращенно Амида, Амита, Мита), примечателен своей необычайной популярностью в течении ряда веков среди населения названной части Азиатского континента. Для истории Китая существенной чертой амидаизма была его социальная окрашенность, постоянная сопричастность тайным народным сектам и их политической активности. Естественно, что фигура Амитабхи бавно привлекала к себе внимание тех, кто занимался изучением религиозных верований в Китае, и тех, кого интересовала история социальных движений в этой стране. Многие исследователи, поднимавшие вопрос о корнях и истоках веры в будду Амиду, называли в качестве прототипа именно Митру, иранского бога света.

Местом, откуда началось первоначально распространение культа Амитахби, исследователи называют северо-западную территорию вдоль границы между Индией и Ираном, т.е.те же места, в которых в своё время зародился и культ светоносного Митры. Затем идея Амитахбы в Кашмире или Непале была внесена в буддизм уже в буддийском обличье “Цзинту Цзун” (“Школа чистой земли”) или “Лянь Цзун” (“Школа Лотоса”) проникла в Китай, скорее всего через Тибет. Первый перевод основной сутры школы “Цзинту”, посвященный будде Амитахби и описанию Западного рая, по-видимому, был сделан Чжи Цянем в 252 г.н.э.

С первых же веков своего существования вера в Амиду связывалась с идеей воздаяния, с местами о загробном блаженстве, а не культом его как светоносного божества.

Как в любой религии, в амитаизме можно заметить два уровня или два пласта веры в будду Амиду. Одним из них внешний, сильнее бросающийся в глаза и охватывающий наибольшее число приверженцев данного культа, представляет собой предельно примитивный адаптированный вариант. Это уровень религиозного сознания, присущего простонародью, в частности, женщинам и детям. Он заключается в повторении сотни и тысячи раз имени одного и того же божества. Здесь имя Амиты, хозяина Рая, первостепенно.

Несомненно, что способность, воспринимать сутры, а тем более читать их знаменовала собой более высокий уровень религиозной культуры, отличающей тех, кого можно отнести ко второму уровню или пласту исповедования амидизма. Для приверженцев Амиды на этом уровне характерно представление о Западном рае как о некоем идеале, который являет собой коночную цель нравственных усилий “последовательного постижения степеней добродетели”, что характерно для идеи кармы, улучшаемой, согласно, всем школам Хинаяны, добрыми делами.

Существование двух уровней культа Амитабы а Китие подтверждается анализом роли амидийских верований в деятельности средневековых народных сект. Так для ересиархов, идеологов и проповедников сект группы “Байланьцзяо”, идеи нравственного усовершенствования, медитация, соблюдение заповедей, поиски высшего спасения для своих приверженцев, были скорее всего наполнены определенным религиозно-философским смыслом. Для широких же масс последователей вероучения этих сект, несомненно, важна была в первую очередь идея рая милосердного Амиты, для достижения которого было в полне достаточно высказывать в молитвах свое стремление попасть туда.

И уже только в умах наиболее радикально настроенных вожаков сектантов идея слаженной страны будды Амитабы интерпретировалась в смутную картину “царства божия на земле”, за которое они и поднимали на сражение своих собратьев.

Таким образом, предоставив монахам и посвящённым постигать мудрость буддийской теории, простой народ воспринял культ будды Амитабы именно за обещаемую им простоту достижения вечного блаженства. Ещё раз мы видим подтверждение безусловно первостепенного значения идеи загробной жизни, идеи воздаяния.

Лёгкая и понятная народным массам концепция рая “Чистой земли ” будды Амитабы очень быстро приобретала популярность в Китае, Уже в V-VI вв. Амитаба стал одним из самых почитаемых божеств, имя которого наиболее часто встречается в молитвенных надписях пещерных храмов. Среди монументальных изображений будд, высекавшихся в этот период на склонах ущелий и стенах пещер, наиболее часто повторяются будда Амитаба и будда Майтрейя.

При изучении верований сект средневекового Китая обращает на себя внимание и то обстоятельство, что идея спасения здесь как бы поделена в функциях именно этих двух божеств. Если с именем Амитабы отождествлялось прежде всего спасение, как награда в загробной жизни, то имя Майтрейи - Милэфо прочно соединено именно с эсхатологическими представлении о конце света, об установлении на земле царства всеобщего блаженства и справедливости.

Происхождение Майтрейи, по мнению ряда ученных, также восходит к иранским религиозным верованиям. При этом не исключено даже его генетическое родство с тем же Митрой.

Культ Майтрейи, входивший в систему верований тайных сект, основывался на китаизированном варианте буддийского космологического учения, согласно которому жизнь на земле походит через цикл, причем во время одних из них, она улучшается, совершенствуется, а во время других - вырождается, ухудшается. Во время Шаньямуни царило благоденствие, но после него мир “испортился”, греховность и нищета приняли огромные размеры. Согласно верованиям “Байляньцзяо”, несчастье людей - это наказание, посланное людям за их грехи высшим божеством Ушен лаому. Будда Майтрейя спустится на землю, когда людские страдания достигнут крайнего предела. Грядущее появление будды Майтрейи должно ознаменовать наступление конца света или “великих бедствий”, по терминологии сектантов. После же очистительного огня “бедствий” на землю наступит царство вечного мира и процветания.

На протяжении веков весть о проявлении Майтрейи, провозглашение кого-либо из сторонников секты, воспротивимся Майтрейи не раз служили сигналом к восстаниям, долженствовавшим помочь посланцу совершить его миссию.

Сельское хозяйство Китая в период развитого феодализма достигло значительных успехов. В деревне применяли некоторые, хотя и примитивные, усовершенствования.

Для аграрных отношений в Китае сунского времени в целом характерны неизмеримо с прежним быстрая концентрация земельной собственности в руках господствующего класса, рост крупных частных поместий и развитие арендных отношений (в виде прямой аренды и субаренды). Правда, на первых порах признаки этих процессов ещё не проступали с полной явственностью в масштабе всей страны. Отчетливее они стали обнаруживаться чуть позднее, примерно со второй четверти XI в., но особенно - на исходе этого столетия. Объяснение этому надо искать, помимо прочих обстоятельств, в перегруппировке, явившейся следствием крестьянской войны 874-901 гг. и “смуты” периода “Пяти династий и десяти царств”.Появилась новая поросль частных земельных собственников - возвысились главным образом феодалы средней руки, выходцы из военно-служивого сословия, кланы которых лишь со временем завладели ключевыми позициями в сфере земельных отношений.

Анализ характера и форм землевладения в Сунской империи представляет большую трудность, поскольку источники, из которых можно черпать сведения на сей счёт, дают классификацию земель по традиционной официальной схеме. Фиксация ими “казённых” (гуань тянь) и “частных” - или “народных” - земель (линь тянь) - двух категорий, на которые делились все земли в стране, носит весьма абстрактный и искажающий действительность характер.

Четкого членения, окончательно сложившегося юридического оформления разных видов земельной собственности не существовало, Так, “казенными” считались и земли, которые принадлежали представителям правившей династии на правах частного владения, и земли военных и гражданских поселений, и служебные (или должностные) держания, и храмовые владения, и земли “общественных амбаров” (или “благотворительные”), и “школьные земли” и др.

Но особенно большие сложности порождает укоренившееся в средневековой и последующей литературе Китая представление о государстве как верховном собственнике земли. Здесь налицо смешение двух функций государства - как единственного носителя суверенитета над всей территорией страны и как собственника и непосредственного эксплуататора определенной части земельного фонда. Дело тут, думается, прежде всего, в большей, нежели во многих других странах, относительной самостоятельности государственной власти в экономической и социальной сферах, в более высокой, становившейся временами едва ли не нормой, степени государственного вмешательства в эти сферы. Активное воздействие в разных формах на хозяйственную жизнь деревни и города, податное обложение по букве закона всех частых собственников, контроль над куплей - продажей, требование обязательного официального оформления всех прочих операций с землёй, дарения и пожалования частных земель, конфискация земли пр. - всё это действительно признавалось за государственную властью, за олицетворявшим её верховным владыкой империи и присутствовало нередко не только в стремлениях, но и на практике. Следовательно, первая из упомянутых функций государства - функция единственного носителя суверенитета над территорией страны - в Китае могла получить и в какой-то мере получало на деле определённую экономическую реализацию; суверенитет в той или иной степени выступает как выражение, иносказание титула земельной собственности.