Жрецы и жертвы террора: народовольцы - "устроители" народного счастья

Размещено на http://www.allbest.ru/

Жрецы и жертвы террора: народовольцы - «устроители» народного счастья

русский террористический революция

Провал первой русской террористической организации -- фракции социально-революционной партии «Народная воля» -- начался с ареста пассажира, привлекшего внимание патруля железнодорожной жандармерии 14 ноября 1879 г. при пересадке на вокзале в Елисаветграде. Он нес тяжелый чемодан, от которого исходил странный аптекарский запах. Пассажира попросили показать документы, и тот предъявил паспорт, показавшийся жандармам фальшивым. Когда же его попросили открыть чемодан, он, уже поняв, что попался, попытался бежать, на ходу вытащив из кармана револьвер и стреляя по патрулю, но был скоро настигнут и обезоружен. При обыске в багаже обнаружили полтора пуда динамита. На все вопросы арестованный отвечать отказывался (и даже назвать себя), но вскоре его инкогнито было раскрыто. Он был опознан как бежавший из ссылки, находящийся в розыске Григорий Давидович Гольденберг, родившийся в Бердичеве 3 декабря 1855 г. в семье торговца сукном, купца 2-й гильдии Гольденберга.

В 1865 г. семья Гольденбергов перебралась в Киев, там будущий революционер поступил в киевско-подольскую классическую гимназию. Однако учеба не задалась -- до 18 лет он осилил лишь четыре класса, после чего вообще бросил занятия. Засим молодой человек отправился в Петербург, имея целью подготовку и поступление в Технологический институт, но в столице увлекся революционными идеями, и ему стало вовсе не до учения: Григорий Давидович решил «идти в народ». Для этой цели в августе 1875 г. он поступил учеником в слесарную мастерскую «для обретения ремесла и изучения жизни народа». В 1876 г. его впервые арестовали на квартире у студента, члена их революционного кружка, и выслали на родину, в Киев. Там он устроился в слесарную мастерскую, которая была открыта на деньги революционеров и служила прикрытием их явки.

Гольденберг пробовал «сходить в народ» еще разок -- на этот раз в деревню, но вскоре вернулся в Киев, чтобы заняться там, а также в городах и местечках черты оседлости распространением социалистической газеты «Эмес» («Правда»), издававшейся на идиш. Однако вся эта пропаганда и агитация были делом долгим, кропотливым, не приносящим немедленного результата, что разочаровывало нетерпеливого Гольденберга, и не одного его. Многие знакомые Григория Давидовича хотели боевого дела, склоняясь к террору. Впоследствии мало кто задумывался о том, что превращение этих людей из мирных агитаторов в жрецов террора и одновременно в «жертв, павших в борьбе роковой» происходило, по сути, от постигшего их глубокого разочарования. Все они пытались «ходить в народ»: агитировали, политически просвещали, заводили «хитрые разговоры», а простые люди видели в этом лишь барское баловство, не понимали их, «боялись Бога и начальства». Частенько сами же агитируемые вязали смутьянов и тащили их к жандармам! Обида, горькая обида «на темноту народа» и в то же время ощущение собственной избранности подвели революционеров-народников к идее «смазывания революционного механизма кровью». Убийство царя, помазанника Божия, должно было «открыть глаза темной народной массе», продемонстрировать, что «начальство» состоит из обыкновенных смертных, которых можно убивать совершенно безнаказанно. Террором они собирались развеять мистическое обаяние самодержавия, уничтожить веру в его всесилие, вездесущность, предназначенность к управлению земными делами свыше.

«Первый блин» терроризма вышел для Гольденберга комом: за соучастие в подготовке покушения на товарища прокурора Котляревского его арестовали и выслали в Холмогоры. Однако неудача не поколебала взглядов Григория Давидовича, и потому он сбежал с места ссылки, стал нелегальным, чем окончательно «перешел на путь террора в отношении представителей царской администрации». Именно Гольденберг был инициатором акции в отношении харьковского генерал-губернатора князя Кропоткина -- 9 февраля 1878 г. Григорий Давидович убил его самолично. Он же готовил покушение на императора Александра II, попытку которого осуществил 2 апреля 1879 г. психопатический тип А.К. Соловьев, позже казненный.

Даже не зная большинства подробностей биографии арестованного ими беглого ссыльного, жандармы решили взяться за перевозчика динамита всерьез: слишком велика была масса обнаруженной взрывчатки, явно готовился какой-то крупный акт. Гольденберга перевели из Елисаветградской тюрьмы в Одессу, где им занялись лучшие специалисты тайной полиции. К нему в камеру подсаживали ловких агентов, но все было тщетно -- ни угрозы, ни посулы не смогли сломить волю террориста: до февраля 1880 г. он молчал.

Но и с другой стороны баррикады люди не лаптем щи хлебали! Подробно изучив материалы, имевшиеся на него в полиции, по отношению к арестованному решили применить другую тактику: Гольденберга «разговорили», предложив ему начать переговоры между правительством и террористами. Его убедили в том, что правительство прекрасно осведомлено о необходимости реформ, но резко изменить что-либо не имеет возможности. «Лучшие люди страны, -- твердили Гольденбергу, -- вместо того чтобы помогать правительству в этом деле, норовят вызвать бунт. А ведь нужно подготовить народ -- народ-то ведь не готов к реформам! Не так ли?!» И он принужден был согласиться: не готов народ, сколько его не агитируй, толку мало! Гольденбергу предложили разъяснить, насколько серьезны террористы как партнеры по переговорам. И тогда, в марте 1880 г., он заговорил! Позже многие народовольцы назовут это «каким-то гипнотизмом», и по сию пору иногда высказывается предположение, что к Гольденбергу применялись элементы внушения -- ничем другим столь резкую перемену поведения опытного конспиратора революционеры объяснить не могли.

Знал Гольденберг многое. Он был участником липецкого и воронежского съездов движения «Земля и воля», где окончательно решился вопрос организованного террора в России. Во время съезда революционеров, проходившего на одном из липецких постоялых дворов летом 1879 г., группа так называемых городских агитаторов (к тому времени уже совершивших убийство шефа жандармов Мезенцева и покушавшихся на Александра II) заявила о своем выходе из рядов народников в виде особенной фракции, взявшей название партии «Народная воля». Своею целью они ставили, согласно полицейскому протоколу, «систематическое повторение, с помощью взрывчатых веществ, посягательств на цареубийство до тех пор, пока злодейский умысел не будет удачно приведен в исполнение». На липецком же съезде сформировали органы управления этой первой в России сугубо террористической организации: Распорядительную комиссию и Исполнительный комитет. Распорядительная комиссия выступала в роли Центрального революционного бюро, члены которого должны были жить в Петербурге. Предполагалось, что они будут координировать действия партии, распоряжаться средствами и держать под своим контролем все революционные акции. Сами же акции осуществлять должен был Исполнительный комитет. Люди, входившие в него, собой уже не распоряжались, они лишь точно выполняли указания. Кроме того, в организацию входила редакция печатного органа «Народной воли», руководитель которой был членом Распорядительной комиссии. У этой партии была сеть агентов, состоявшая из членов различных революционных кружков, которых привлекали для исполнения отдельных поручений.

Еще до съезда члены группы «городских агитаторов», призвав на помощь вора-профессионала, сделали подкоп под херсонское губернское казначейство, похитив 1,5 млн рублей и множество бланков документов. И хотя большую часть краденного полиция отыскала, деньги у этой небольшой террористической организации все же имелись. Кроме того, многие члены «Земли и воли» были отнюдь не босяки и вносили «на дело» собственные деньги. Основным финансистом группы стал Дмитрий Андреевич Лизогуб, которому перепало большое наследство. Его усадьба на Черниговщине соседствовала с поместьем родителей другого члена «Народной воли», Колодкевича. Позже Колодкевич стал одним из ведущих деятелей «Народной воли», путь же Дмитрия Андреевича в террор был несколько более замысловатым.

Отец его был черниговским помещиком «из либеральных». Он кончил курс в Женевском университете и стал членом губернского комитета по освобождению крестьян. Воспитание своих детей (трех сыновей и дочери) родители Лизогуба предоставили гувернеру-французу, а раннее детство Дмитрий, что было обычно для сына помещика, провел в деревнях Листвене и Седневе Черниговского уезда. Когда ему исполнилось 11 лет, болезнь старшего Лизогуба заставила семью уехать во Францию, в Монпелье. Там Дмитрий поступил в «коллегию», в которой и окончил курс. После смерти отца Дмитрий с матерью вернулся в Россию, но вскоре скончалась и мать. В Екатеринославе он выдержал выпускной экзамен гимназического курса и в 1870 г. поступил в Петербургский университет. Имея обширные родственные связи, он по окончании курса мог бы далеко пойти, но Лизогуб мечтал о науке и выбрал математический факультет, правда, перешел потом на юридический. Первое время своего студенчества он жил, как полагалось человеку его положения: занимал хорошую квартиру, имел лакея и повара. Но вскоре в университете познакомился с радикально настроенными студентами, примкнул к членам организованного ими кружка, и все в его жизни изменилось. В богатстве он стал видеть помеху своему главному делу -- он желал бороться за справедливость, а это плохо стыковалось с материальным достатком, заставляя его чувствовать себя чужим в той среде, которую выбрал.

Лизогуб был девственником, никогда не пил вина и не курил. Вскоре он наложил на себя и «финансовые вериги», в частности перестал брать уроки музыки, увидев в этом барское баловство. Дальше -- больше! Запретив себе тратить больше, чем 150 рублей в год, он съехал с квартиры и, рассчитав прислугу, стал ютиться в комнате за 5 рублей в месяц, питаться по трактирам самого низкого пошиба, часто по несколько дней не позволяя себе съесть миску горячих щей, обходясь хлебом, печеными яйцами и чаем. Лизогуб совершенно безразлично относился к своему костюму, ходил в обносках, едва ли не оборванцем. Вернее, у него была своя теория на этот счет: хорошая одежда не должна занимать мысли настоящего социалиста, щегольство допустимо только в качестве маскировки. Путешествовал помещик Лизогуб только третьим классом.

При всем том имения ежегодно приносили ему более 4 тыс. рублей прибыли, и он мечтал избавиться от связывавшего его состояния. Из Дмитрия Андреевича, возможно, получился бы хороший монах -- кроткий, воздержанный, нестяжательный и углубленный в себя. В детстве он даже мечтал стать миссионером, но его воспитатели постарались внушить ему отвращение к «обрядовой стороне религии», и потом Лизогуб все пытался приспособить «евангельские истины к насущным потребностям достижения справедливости и гармонии на Земле». Это закономерно привело его к атеизму, и, вместо того чтобы стать миссионером-священником, кроткий Дмитрий Андреевич стал одним из жрецов террора.

В 1874 г. Лизогуб не внес платы за слушание лекций и был исключен из университета, -- получить диплом он не захотел, потому что не видел больше нужды в юридическом образовании. Вместо учебы он по заданию своего кружка выехал с товарищем за границу, чтобы установить связь между русскими социалистическими кружками и европейскими, преимущественно сербскими. Лизогуб провел за границей около 8 месяцев, жил в Париже, Лионе, Лондоне и Сербии, а по возвращении в Россию поселился в своей деревне Листвено, откуда выезжал по заданиям кружка. Но вскоре полиция раскрыла эту организацию, и многие ее члены были арестованы. В деревне у Лизогуба произвели обыск и, хотя ничего не нашли, взяли под надзор полиции. Это сильно повлияло на его взгляды, и Дмитрий Андреевич, как и многие другие, стал задумываться о бесполезности мирной пропаганды. Он пришел к выводу о необходимости «объявления войны правительству» и в конце концов вошел в организацию террористов, считавших необходимым развернуть партизанскую войну в городах.

При деятельном участии Лизогуба началась организация центрального и местного кружков с террористическим направлением. Их члены попытались наладить выпуск революционной газеты в Одессе. Кроме того, надо было думать об образовании денежного фонда, чтобы финансировать всю эту деятельность, вот тут-то и пригодилось наследство Дмитрия Андреевича. Теперь он знал, на что его пустить!

От родителей трем братьям Лизогубам достались поместья, общая стоимость которых оценивалась до 150 тыс. рублей, и для относительно малочисленной революционной организации эти деньги представляли куш немалый. Правда, наличных было немного, все имущество находилось в Черниговской губернии и заключалось в землях, лесах, векселях и долговых расписках, которые еще предстояло продать, взыскать или другими способами «обернуть» в деньги. Дмитрий Андреевич начал реализовывать свое наследство, но опасался продавать все имения разом. Для того чтобы превратить все это в наличные суммы, он предпринял ряд операций, но такие дела быстро не делаются, на «обналичивание» имущества у Лизогуба ушло четыре года. В 1878 г. удалось извлечь 20 тысяч, потом суммы потихоньку росли.

За ним следили, приходилось придумывать разные комбинации, поэтому ему удалось получить и внести в центральный кружок только около 50 тыс. рублей. Официально живя в деревне, Дмитрий тайно совершал деловые поездки в Петербург и в другие города с риском попасть в руки полиции. В конце лета 1878 г. он приехал в Одессу, а в сентябре того же года был арестован в пивной Дурьяна на Херсонской улице вместе с Попко и Колтановским. Его выдал некто Вилерицкий, под вексель которого Лизогуб взял 3 тыс. рублей, передав их в распоряжение революционеров.

Около года он просидел в тюрьме и, уже находясь в заключении, через своего адвоката выдал полную доверенность на распоряжение своим имуществом некоему господину Дриго. Этот поверенный согласно желанию доверителя должен был ликвидировать его имущество, однако спешить с этим делом не стал, так что для разъяснения ему «положения дел» как представитель Лизогуба и руководства «Земли и воли» в имение был направлен Александр Михайлов, большой специалист по щекотливым поручениям.

Этот совсем еще молодой человек, которому было только 22 года, уже имел определенную репутацию решительного революционера, шутить с которым никому не рекомендовалось. Весною 1879 г. он, побывав дома у Дриго, высказал ему недовольство организации и самого Лизогуба тем, что дела идут медленно и денег в распоряжение доверителей поступает совсем мало. Перепуганный Дриго стал уверять, что он делает все, что можно, но из-за запутанности дел распорядиться имуществом революционного помещика совсем непросто. Он клялся, что верен Лизогубу, помнит свои обещания и что в течение ближайших месяцев все наладит.

Однако минули май и июнь, а никаких подвижек в делах не наблюдалось. Тогда Михайлов тайком стал собирать сведения об имуществе Лизогуба и вскоре выяснил, что его и организацию надувают, как детей: Дриго, войдя в сговор с братом Лизогуба, Ильей Андреевичем, служившим председателем Черниговского окружного суда, пытался передать собственность в распоряжение последнего и, надо думать, делал это не бескорыстно. Дриго купил на свое имя у старшего брата Дмитрия Андреевича имение за 40 тыс. рублей, не заплатив ни копейки, но уничтожив вексель на гораздо большую сумму, имевшийся в распоряжении Лизогуба-младшего.

С этими сведениями Михайлов поспешил в Одессу, где через адвоката связался с Лизогубом. Тот из своего узилища передал письмо для Дриго, в котором извещал, что отстраняет его от ведения дел и требует передать все распоряжение имуществом господину Михайлову: «В противном случае, -- писал Лизогуб, -- я сочту вас вероломным злодеем, злоупотребившим моим доверием и дружбой, который присвоил себе имущество, на которое не имел никакого права»! Все эти заклятья из тюрьмы, когда речь шла о таких суммах, не имели бы большого значения, кабы дело не вел человек, который даже в организации, затевавшей массовые убийства и покушения на жизнь царя, считался одним из самых отпетых. Господин Дриго, понимая, с кем имеет дело и чем рискует, подготовился к новому свиданию основательно: он донес в полицию о визите Михайлова, жившего тогда нелегально, по чужим документам.

Прибыв в Чернигов 20 июня 1879 г., Михайлов не застал Дриго на городской квартире и поехал к нему в то самое «благоприобретенное» имение Довжик, но и там его не оказалось: по словам слуг, барина забрали в полицию. Вернувшись в Чернигов, Михайлов, бродя возле дома, в котором находилась городская квартира Дриго, вскоре увидел его самого, идущего по улице. Осторожно к нему подойдя, Михайлов задал несколько вопросов, но тот сказал, что разговаривать на улице не совсем удобно, и перенес встречу на вечер, у одного их общего знакомого. Там Дриго крайне взволнованно сообщил, что за ним, видимо, следят: едва он пришел из полиции домой, к нему нагрянул полицмейстер и стал расспрашивать, с кем он встречался только что на улице. Дриго просил Михайлова уехать, и тот согласился, но перед отъездом все же пожелал увидеться еще раз, чтобы покончить с делами, и назначил встречу на площади перед почтовой станцией, когда стемнеет. Будучи опытным конспиратором, Михайлов, заподозривший со стороны Дриго игру, явился к месту свидания много раньше назначенного срока. Он, укрывшись в самой отдаленной части большой площади, наблюдал за тем, как к назначенному часу туда прибыл большой наряд полиции. Спрятав свои экипажи, полицейские устроили в здании почтовой станции засаду. Поняв, что это «по его душу», Михайлов тихонько ушел, нанял еврея-возчика за хорошие деньги и выехал из Чернигова другой дорогой, спеша к ближайшей железнодорожной станции.

Потом стало известно, что Дриго заключил с III Отделением сделку: он обязался выдавать всех революционеров, которые будут являться к нему за деньгами Лизогуба, а в награду оставался попечителем вверенного ему имущества. Но жандармы крепко надули господина Дриго: арестовали с его подачи несколько человек, а потом самого взяли под стражу. Продержав в тюрьме полгода, Дриго судили военно-окружным судом и приговорили к каторге на 4 года.

Несчастного же филантропа Дмитрия Лизогуба, непосредственно не причастного ни к каким террористическим актам, казнили 10 августа 1879 г., повесив в Одессе вместе с товарищами по партии Чубаровым и Давиденко, оказавшими вооруженное сопротивление при попытке захвата жандармами нелегальной типографии. Его же денежками «Народная воля», постепенно реализуя имущество Лизогуба, переданное в распоряжение «надежных товарищей», оплачивала террор: начав с 20 тысяч в 1878 г., эти суммы росли и в 1881 г. достигли 50 тысяч в год.

Возвратимся к Гольденбергу... Рассказывая о состоянии финансов организации, о ее внутреннем устройстве, взаимоотношениях членов Исполкома и агентов, он назвал состав Распорядительной комиссии: Александра Михайлова, Михаила Фроленко, редактора газеты «Народная воля» Николая Морозова, а также тридцать имен членов Исполнительного комитета, в который входил и он сам. Выдав свою невесту, многих близких друзей, Гольденберг рассказал о планах покушения на императора летом того года -- в Одессе, Александровке и Москве, о попытке взорвать полотно железной дороги во время прохождения царского поезда, о подготовке взрыва в Зимнем дворце. Рассказал и о том, как в 20-х числах сентября 1879 г. он и Колодкевич принимали участие в харьковской сходке революционеров, на которой присутствовал подлинный лидер террористической фракции Андрей Желябов. На сходке было принято решение о подготовке цареубийства, рассмотрены несколько вариантов. Остановились на подрыве железнодорожного полотна при помощи минного подкопа, подведенного под насыпью. Затем Николай Колодкевич с Пресняковым привезли в Харьков около трех пудов динамита, половину которого отправили в Одессу -- там готовились нанести основной удар. Гольденберг активно участвовал в этой подготовке.

Стечение обстоятельств хранило русского царя: из Крыма в Одессу он не попал из-за плохой погоды -- море сильно штормило и визит отложили. Тогда террористы решили нанести удар под Москвой, и Гольденберг 9 ноября выехал в Одессу за динамитом. По дороге в Елисаветграде он встретил Кибальчича, везшего проволоку Желябову в Александровку. Коротко переговорив с товарищем, Гольденберг отправился дальше в Одессу, дав прежде Колодкевичу телеграмму за подписью Максим. Прибыв в Одессу, он забрал динамит и 13 ноября выехал обратно, но на следующий день был арестован в Елисаветграде.

Под Александровкой все было готово, и во время прохождения царского поезда покушавшиеся замкнули цепь, ведшую от гальванической батареи к мине... но по неизвестной причине она не взорвалась.

Сверхценный источник информации берегли как зеницу ока! Гольденбергу льстили, уверяли, что от его показаний никто не пострадает. С большими предосторожностями в апреле 1880 г. Григория Давидовича перевезли в Петербург. В поезде при нем неотлучно находились три вооруженных охранника, а сам он был закован в кандалы. Гольденберга поместили в камеру № 35 Трубецкого бастиона Петропавловской крепости, отделенную от остальных восемью пустыми камерами и лестницей. Арестант совершенно искренне считал, что в тюрьме ему лучше, чем где-либо, о чем сообщал в письмах к родственникам. С ним велись переговоры на самом высоком уровне -- камеру посещал премьер-министр Лорис-Меликов и иные первые лица империи! Эти визиты убеждали Гольденберга, что у него в руках оказался ключ к решению всех проблем, а посетители сулили и ему, и его товарищам ответственные посты во время осуществления правительственных реформ. Ни один из «постояльцев» Трубецкого бастиона за всю его историю не находился в состоянии такой эйфории, в которой непрерывно пребывал арестант из камеры № 35! Что ж, уроженец черты оседлости, отца которого самый обыкновенный полицейский пристав мог просто так, «от чувств-с», оттаскать за бороду, вел переговоры с премьер-министром русского царя, строя с ним вместе (!) планы «обустройства Российской Империи к лучшему». Было от чего ликовать! А то, что происходило это в мрачных стенах самой грозной политической тюрьмы, нравилось Гольденбергу еще больше: этот убежденный жрец террора был очевидный мазохист, находивший величайшее удовольствие в процессе принесения себя в жертву. В тех же письмах, в которых он восхваляет камеры Петропавловской крепости, Григорий Давидович признается в своей извращенческой привязанности к кандалам и тужит о том, что их сняли. «...Браслетики давно с меня сняли -- к сожалению прибавляю я. Тебе покажется это странным, как хочешь, но мне в них как-то приятнее, лучше, нравственно удовлетвореннее, чем без них. Когда с меня их снимали, то так неприятно было, что хотел попросить не снимать и не сделал этого только из-за боязни того, что за это удовольствие меня могли бы отправить в сумасшедший дом», -- писал он сестре!

Вскоре в Трубецкой бастион стали прибывать первые террористы, выданные Гольденбергом. Там же уже находился Аарон Зунделевич, тоже весьма осведомленное в делах «Народной воли» лицо. Тип революционера-фанатика, борца-практика, аскета в личной жизни, Зунделевич был непревзойденным в среде народовольцев организатором подпольной деятельности. Именно он наладил связи с контрабандистами и переправку через кордон нелегальных грузов. Зунделевич основал первую в Петербурге подпольную типографию, в которой вполне успешно печаталась газета «Земля и воля», а позже «Народная воля». Он принимал деятельное участие в организации побега Кропоткина из Николаевского военного госпиталя, в подготовке покушения на шефа жандармов генерала Мезенцева, которого убил Кравчинский, и непосредственно подготавливал вместе с Гольденбергом покушение Соловьева на Александра II. Зунделевич же предложил изменить террористическую тактику и перейти от использования револьвера и кинжала при покушениях к динамитным бомбам. Это свое предложение он подкрепил, наладив производство динамита в тайных лабораториях, развернутых в России, прямо на конспиративных квартирах, где одновременно монтировали разрывные снаряды. Таким образом, отпала необходимость с риском и затратами перевозить этот опасный груз через границу. Его арестовали даже раньше Гольденберга, взяв так же случайно, как и Григория Давидовича, в конце октября 1879 г. Однако в отличие от Гольденберга Зунделевич «игр» правительства категорически не принимал.

Он вообще всегда отличался особым мнением. Так, Зунделевич крайне отрицательно относился к «хождению в народ» и к попыткам вызвать агитацией крестьянский бунт, который потом революционеры мечтали раздуть в полновесную революцию. Смеялся он и над анархическими фантазиями своих товарищей, желавших уничтожить государство как таковое и создать «анархическую федерацию». Сам он считал необходимым добиваться при помощи динамитного террора политических прав и свобод в рамках государственности, беря в качестве примера подлинной демократии Северо-Американские Соединенные Штаты.

Григорию Давидовичу, когда ему рассказали «о глупом запирательстве товарища», пришла в голову «блестящая» мысль: он сам ему растолкует все, что они надумали с премьером. Ему-то Зунделевич поверит быстрее! Свидание дали прямо в бастионе, и при встрече Зунделевич, выслушав Гольденберга, рассмеялся ему в лицо! Он растолковал, что не посты в правительстве ждут выданных им членов Исполнительного комитета, а виселицы, не «работа на реформы», а каторжные работы. Что страшное судилище ждет уже взятых под стражу 16 участников подготовки взрыва в Зимнем дворце, во время которого царь уцелел, но погибло много часовых Финляндского полка: караульное помещение во дворце находилось прямо под каморкой Халтурина, устроившегося во дворец плотником и натаскавшего в нее динамит небольшими порциями. Количество жертв взрыва определяло суровость грядущего наказания: «Будет суд, -- зловещим тоном говорил Зунделевич, обращаясь к поникшему головой Гольденбергу, -- и на том суде ты будешь выступать как предатель, обличающий товарищей. Они будут пытаться спастись, а ты, подтверждая свои показания, загонишь их всех на эшафот. За это тебе подарят жизнь, но как же ты будешь жить после этого? А если все же сможешь, то поверь, найдутся люди, которые покарают предателя!» После этого свидания былая веселость покинула обитателя камеры № 35. Он сделался тих и задумчив, пребывая в таком состоянии две недели, а утром 15 июня 1880 г. Григорий Давидович Гольденберг был обнаружен надзирателем в своей камере мертвым. Он окончил свою жизнь весьма символично: повесился, как Иуда Искариот, умудрившись приладить веревку, свитую из разодранного на полосы полотенца, к крану умывальника. Он понял, что проиграл, что его обманули, как мальчишку, но сделанного было уже не вернуть. На нем первом опробовали жестокую полицейскую игру «в обоюдовыгодное сотрудничество с полицией»; он первым из народовольцев погиб в петле, только в отличие от остальных приговорил и привел приговор в исполнение сам.

Показания Гольденберга положили начало разгрому террористов, но в немалой степени успеху способствовал низкий уровень конспирации, существовавший в организации. Так, один из опаснейших террористов-организаторов Александр Дмитриевич Михайлов, отвечавший в партии «Народная воля» за множество самых секретных дел, был арестован 28 ноября 1880 г. при обстоятельствах почти анекдотических. Живя по подложному паспорту «отставного поручика Поливанова», Михайлов имел неосторожность заказывать в больших количествах копии фотографий 16 членов «Народной воли», причастных к устройству взрыва в Зимнем дворце 5 февраля того же года. Основной исполнитель этой акции Степан Халтурин скрылся, но соучастники были арестованы весной--летом 1880 г. после показаний Гольденберга, данных им «во время переговоров с правительством». В ноябре их судили в Санкт-Петербургском военно-окружном суде, и Михайлов пожелал «увековечить лики героев» в специальном «революционном альбоме», для чего и заказал копии фотопортретов в самых шикарных заведениях города: в ателье Таубе, Александровского и Кашульского. Личности политических преступников были опознаны фотографом Александровским, чье заведение располагалось на Невском проспекте. Он известил полицию о необычном заказе, получив от сыщиков соответствующие наставления. Когда 27 ноября «поручик Поливанов» пришел за фотографиями, хозяин, рассыпавшись в извинениях, попросил его зайти на следующий день, поскольку заказ еще не готов. Михайлов, ни о чем не подозревая, отправился от Александровского прямо к себе на квартиру в Орловском переулке (в доме № 2), поведя за собою «хвост» тайного наблюдения. На следующий день Михайлов был задержан при выходе из ателье Александровского, у него был произведен тщательный обыск, при котором обнаружили две динамитные бомбы в жестяных оболочках, различные прокламации Исполнительного комитета, палку с вложенным в нее кинжалом, медный кастет, шифрованные записи и много фотографий осужденных по «Процессу 16-ти». С этого начался разгром сети конспиративных квартир партии «Народная воля» в столице.

Динамит, обнаруженный на квартире Михайлова, эксперты признали кустарно произведенным: он был неоднороден по составу. Стало быть, в городе где-то существовала подпольная лаборатория взрывчатых веществ. На ее поиск и были направлены усилия всей полицейской агентуры. В конце января 1881 г. в полицию поступили заявления от домовладельцев об исчезновении из некоторых квартир нанимавших их жильцов. При осмотре квартиры № 27 в доме № 37 по Большой Подьяческой улице были обнаружены следы производства динамита, а в квартире № 21 дома № 11 на Подольской улице -- тайная типография газеты «Народная воля». Обе квартиры были брошены их хозяевами, видимо, узнавшими об аресте Михайлова. Но вопиющая небрежность террористов позволила быстро напасть на их след -- 24 января 1881 г. в распоряжение полиции попали сведения о том, что на Казанской улице в доме № 38, согласно отметке, сделанной в полицейском участке, проживает некий господин Агачикулов, на чье имя была прежде снята конспиративная квартира на Подольской улице. Агачикулова немедленно арестовали и произвели у него на квартире обыск, обнаружив прокламации, газеты и другие издания, отпечатанные в подпольной типографии, оставленной на Подольской улице. Задержанный оказался купеческим сыном Григорием Михайловичем Фриденсоном. На квартире у арестованного оставили засаду, вокруг дома установили тайное наблюдение, и уже на следующий день в эти сети попался живший нелегально по подложным документам Александр Баранников, разыскиваемый полицией за соучастие в убийстве шефа корпуса жандармов генерал-майора Мезенцева и ряд других преступлений. В свою очередь, и за квартирой Баранникова установили наблюдение, и 26 января туда пожаловал дворянин Николай Колодкевич, имевший документы на имя Петрова. Он был организатором покушения на жизнь императора, которое предполагалось совершить в Одессе. Но визит Александра II не состоялся, и за динамитом, предназначавшимся для закладки в минную галерею под железнодорожным полотном, приехал к Колодкевичу его старый знакомый Григорий Гольденберг, арестованный на обратном пути в Москву со своим смертоносным грузом.

Итак, круг арестов, начатый с Гольденберга, замкнулся на Колодкевиче, но тем дело не кончилось: через два дня засадой, оставленной на квартире Колодкевича, был арестован совсем неожиданный визитер -- чиновник Департамента Государственной полиции Николай Васильевич Клеточников. Еще через день там же задержали народовольца Златопольского.

Позже, уже в феврале, будет обнаружен и фактический руководитель террористов Андрей Желябов, арестованный на квартире Тригони, члена организации, жившего легально, по своим документам. Также будут схвачены еще несколько второстепенных фигур организации, но арест Клеточникова необходимо выделить особо из всей этой череды. С остальными легальными и нелегальными членами террористической организации все было более или менее ясно: они занимали позиции разной степени важности и ответственности по одну сторону баррикад. Клеточников же был их глазами и ушами по другую сторону. Он стал первым специально внедренным в систему государственной полиции агентом революционного подполья, действовавшим в интересах террористической организации, или, изъясняясь на жаргоне спецслужб, был «кротом».

Сразу же после задержания на квартире «Петрова»-Колодкевича, когда агенты, сидевшие в засаде, обнаружили, что Клеточников -- их коллега и состоит младшим помощником делопроизводителя Департамента государственной полиции, а прежде служил в упраздненном к тому времени Третьем отделении собственной Его Императорского Величества канцелярии, его едва не отпустили. Однако когда «коллегу» спросили, что он, собственно, забыл в квартире опаснейшего террориста, тот не нашел ничего лучше, чем промямлить: «Я здесь совершенно случайно». Конечно же, «в случайность» никто не поверил, и его задержали.

Поначалу Клеточников все отрицал, настаивая на своей версии случайности. Но ответить, куда он шел и зачем, так и не смог, да к тому же при нем нашли копии с секретных бумаг департамента, а во время обыска на квартире обнаружили ставшую потом знаменитой «коленкоровую тетрадь», записи в которой, сделанные рукой арестованного, указывали на то, что он систематически добывал секретные сведения, копируя вверенные ему документы. Клеточникова, что называется, взяли в оборот. С ним, как с предателем, жандармы церемонились гораздо меньше, нежели с остальными. Судя по некоторым намекам, прозвучавшим во время судебного процесса, обращались с ним жестко, если не сказать жестоко. Видя свою обреченность, а также всех, с кем имел дело, арестованными, Клеточников дал показания.

Если бы не служба в полиции, судьбу его можно было бы назвать типичной для многих деятелей революционного террора. Родился Николай Васильевич Клеточников в Пензе, в семье интеллигентов. Там же он окончил гимназию. Как известно, в те годы пензенское землячество Московского университета породило из своей среды тайное общество «революционеров-мортусов (смертников)», назвавшееся «Адом». Выходец из «Ада» Каракозов совершил в 1866 г. неудачное покушение на жизнь императора Александра II, за что лишился своей. Был ли Клеточников связан с «мортусами», неизвестно, но то, что воспитывался он в той же идейной атмосфере, сомневаться не приходится. По окончании гимназии Клеточников, как и многие его земляки «с претензиями», подался в Москву поступать в университет. Там он посещал лекции как вольнослушатель, а потом, перебравшись в Санкт-Петербург, поступил на факультет естественных наук, однако проучился недолго -- у него открылась чахотка, и Николай Васильевич вернулся под отеческий кров. Врачи настаивали на перемене климата, и в 1870 г. Клеточников уехал в Крым, бывший тогда «Меккой для чахоточных». Там он устроился на службу письмоводителем ялтинского уездного предводителя дворянства, занимая одновременно место секретаря ялтинского съезда мировых судей. Прослужив таким образом около трех лет и получив в 1873 г. небольшое наследство после умерших родителей, Николай Васильевич, исхлопотав на службе отпуск, отправился в Европу, имея целью прежде всего посетить Вену, где в ту пору проходила Всемирная выставка. За границей он, переезжая с места на место, живо интересовался политическим устройством разных стран и вернулся в Россию преисполненным либеральных идей. Прослужив еще немного в Ялте, в 1876 г. он перебрался в Симферополь, поступив на службу в Общество взаимного кредита. Удовлетворения от своего размеренного образа жизни Клеточников явно не получал и через год, в сентябре 1877 г., оставил службу вовсе, переехав в Петербург, где хотел завершить образование.

Вторую попытку штурма «Олимпа знаний» Клеточников предпринял, став вольнослушателем Медико-хирургической академии, но учение скоро ему прискучило: он отвык от учебников и регулярных занятий. К тому же Николай Васильевич был уже много старше основной массы студентов, и вскоре, бросив Академию, он опять уезжает на родину, в Пензу. Но провинциальная жизнь ему тоже была не по душе, он отправляется в Петербург, где появляется в октябре 1878 г. в поисках места для службы. Именно тогда-то и произошла встреча с Михайловым, перевернувшая всю его последующую жизнь.

Сошлись они в гостях у одного их общего знакомого по университету: Клеточников обходил старых друзей, ища в них сочувствия и помощи с определением «на место», Михайлов прочесывал те же адреса, ища людей, готовых участвовать в терроре. Непосвященным Михайлов представлялся Петром Ивановичем. Новый знакомый, несмотря на то, что был на несколько лет моложе, произвел на Клеточникова сильнейшее впечатление -- обаяние личности «Петра Ивановича» совершенно его покорило. Они стали часто встречаться, беседовать на разные темы, и, как водилось у интеллигентов того времени, разговоры их, с чего бы ни начинались, неизменно «съезжали» на политику. Поначалу «Петр Иванович» вставлял в общие рассуждения округлые фразы о тяжести народной доли и Клеточников, как и полагалось человеку его воспитания, сочувственно кручинился. Бывая в компаниях, певали они «Дубинушку», а в разговорах тет-а-тет постепенно переходили на Стеньку Разина и Пугачева, припоминали Болотникова с декабристами. Совершенно естественно от прошлых времен обращались они к событиям дней недавних, обсуждая аграрные беспорядки и бунты. При этом милейший «Петр Иванович» выказывал редкую осведомленность о жестокостях, творившихся при их подавлении. Очень скоро Клеточников стал высказываться о жестокости администрации «не по уму», о том, что одними наказаниями дела не исправишь. Делясь впечатлениями о заграничном вояже, он рассказывал своему молодому другу, как умно устроено дело управления за границей, как там решают подобные проблемы. «Петр Иванович» с сомнением качал головой и говорил, что в России так не будет до тех пор, пока во власть вцепились руки родовой аристократии: сами они ее не отдадут... Вот если бы отнять... устроить социальный переворот... как во Франции когда-то...

Понятное дело, об этом говорили уже совсем конспиративным шепотом, как бы в знак полного доверия другу к другу. Как-то раз «Петр Иванович» открылся Николаю Васильевичу, сообщив, что он социалист, участвует в подготовке социального переворота, живет нелегально по чужим документам и по-настоящему зовут его вовсе не Петром Ивановичем. Ему и его товарищам нужны помощники -- агенты революционного движения, готов ли Николай Васильевич вступить в их ряды? Николай Васильевич был готов, но сразу же предупредил, что здоровье его совершенно расстроено, и потому, если товарищи сочтут нужным, желал бы пожертвовать своею жизнью, совершив какой-нибудь террористический акт, дабы не гнить в казематах, угасая в безвестности и страданиях. На это искреннее предложение «Петр Иванович» ответил горячим пожатием руки, но тут же принялся убеждать Николая Васильевича в том, что подготовка социального переворота -- это не героический порыв, а долгая, кропотливая работа, которую необходимо правильно организовать.

«Все прежние революционные организации, -- втолковывал Михайлов Клеточникову, -- терпели неудачи из-за того, что действовали разобщенно, без предохранения от полицейского шпионажа, и вот вы, голубчик Николай Васильевич, можете нам тут очень помочь. Не шумно, тайно, старясь быть совсем незаметным, вы можете оказать партии огромные услуги. Это очень хорошо, что все знают о том, что вы ищете места для службы, вот я вам и подскажу, где такое место вполне можно обрести». На том и порешили.

Путь внедрения в полицию для своего подопечного Михайлов, наверное, уже давно придумал. Для начала Клеточникову порекомендовали поселиться в доме Яковлева на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы. В нем жили много чиновников Третьего отделения, и первым заданием Клеточникова было сблизиться с кем-нибудь из агентов полиции. Николай Васильевич снял комнату в этом доме, поселившись у вдовы жандармского полковника Анны Кутузовой. Квартирант приглянулся вдовице -- тихий, скромный, непьющий. Он частенько навещал свою хозяйку, помогал коротать вечера за картишками «по маленькой», умудряясь проигрывать весьма приличные суммы денег. Деньги ему давал «Петр Иванович», но каждый раз, платя проигрыш, Клеточников вздыхал и все жаловался, что никак не может отыскать места. И Кутузова, сжалившись над этим приятным человеком, замолвила словечко перед сослуживцем покойного супруга своего, неким господином Кирилловым, статским советником, служившим когда-то чиновником особых поручений в Третьем отделении собственной Его Величества канцелярии. К тому моменту этот чиновник возвысился до заведования 3-й экспедицией Отделения и стал, что называется, крупной фигурой. Рекомендации старой знакомой для него оказалось вполне достаточно, и Клеточникова в январе 1879 г. «на пробу» взяли в секретные агенты с жалованьем 30 рублей в месяц. В марте он пошел на повышение, став «чиновником для письменных занятий»: Клеточников покорил новое начальство аккуратностью, трудолюбием и каллиграфическим почерком. Теперь переписывание всех секретных бумаг доверяли только ему, а содержание этих бумаг немедленно становилось известным Михайлову. В течении двух лет, с 1879 по 1881 г., Клеточников имел доступ к делам и распоряжениям по розыску государственных преступников. Ему поручали составлять или переписывать секретные записки о результатах агентурных наблюдений, шифрование и дешифровку секретных телеграмм. Кроме того, он ведал всей перепиской о лицах, содержащихся в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях. Сведения эти касались политического сыска по всей Российской империи.

Клеточников рос по службе, получал уже более 100 рублей в месяц и стал помощником делопроизводителя. Для связи с ним Михайлов подключил четырех агентов Исполнительного комитета: сначала Аарончика, потом Квятковского, Колодкевича, Баранникова. Все эти люди были нелегалами и жили по подложным документам. Конспиративные встречи агентов с Клеточниковым происходили в трактирах, гостиницах, на конспиративных квартирах. В особо же важных случаях «Петр Иванович» навещал Николая Васильевича прямо у него на квартире, в доме Яковлева.

Со временем поток информации от Клеточникова стали сортировать, давая ему конкретные задания «по выбору». Особенно же террористов интересовало то, что открывал жандармам во время «переговоров» Гольденберг. Это позволило вывести из-под удара основные силы организации, отсрочив разгром почти на год, а в конечном итоге -- осуществить главную цель народовольцев -- убийство императора.

С Клеточниковым они работали по классической агентурной схеме: от него требовали информации, взамен не открывая почти ничего. Лишь по обрывкам разговоров ему удалось догадаться, что его руководители имеют прямое отношение к террору, а из документов розыска, шедших через его руки, Клеточников узнал даже о запасах взрывчатки партии: по оценкам полицейских экспертов, динамита в распоряжении террористов имелось около 6 пудов.

Когда Третье отделение упразднили, Клеточников был переведен в Департамент государственной полиции на аналогичную должность. Он продолжал исправно поставлять информацию, даже когда узнал об аресте Михайлова, которого знал как Петра Ивановича. Он попытался продолжить работу с Баранниковым, но дела по розыску государственных преступников в Петербурге были переданы из ведомства Департамента государственной полиции в особенную канцелярию при санкт-петербургском градоначальнике, и оперативная информация для Клеточникова сделалась недоступной. Сразу после этого начались провалы в организации. Террористы убеждали его попытаться перейти в новое розыскное ведомство или внедрить туда своего человека -- в условиях, сложившихся к началу 1881 г., сведения о действиях полиции были необходимы как воздух: рушилась вся система конспирации. Роль Клеточникова становилась для организации решающей, ему готовили встречу с высшим руководством партии. Об этом свидетельствует то, что на следующий день после его ареста, 29 января, на квартиру Клеточникова пришло с городской почтой письмо, не имевшее подписи. Его изъяла полицейская засада, ждавшая «гостей». В послании, написанном накануне, 28-го, некто назначал ему на 5 часов вечера встречу на Невском проспекте. Позже полицейская графологическая экспертиза установила, что почерк принадлежал Андрею Желябову.

Начав давать показания, Клеточников пожелал делать это письменно. Вот что он, например, писал, объясняя мотивы своего поступка: «Не сделавшись социалистом, я, тем не менее, не могу не сознаться в том, что начал сочувствовать некоторым их идеям и стал считать их дело своим». Судя по этим запискам, изначально немалую роль играли для него деньги, которыми снабжал его «Петр Иванович»: «Мне не чужды были корыстные цели и желание разнообразить свою жизнь в столице, но более всего у меня вызвали сочувствие идеи, высказываемые Александром Михайловым, после того как он открыл мне свое настоящее имя, его слова о необходимости развития и обогащения народа. Этим идеям служил он сам, его сподвижники, с которыми он меня знакомил, к тому же служению призывали они и меня». Далее Клеточников писал о том, что, когда познакомился с показаниями Гольденберга и узнал об истинных целях «Народной воли» и тех социалистов, с которыми был знаком, он стал уже бояться, не сомневаясь, что при любой попытке выйти из игры его убьют.

Впрочем, на суде он отказался от данных на предварительном следствии показаний. По сохранившимся описаниям, Клеточников не производил впечатления сильного человека, но в отличие от многих «пламенных революционеров», легко кидавшихся человеческими жизнями на воле и пытавшихся спасти свою шкуру на суде путем предательства, этот «похожий на обычного мелкого чиновника», смертельно больной человек держался твердо. Когда ему дали слово, говорил тихо, едва слышно, физических сил у него оставалось немного -- он находился, как говорили в то время, в последнем градусе чахотки. Клеточников знал, что уже никогда не выйдет на волю. «Я до тридцати лет жил в глухой провинции, -- давал он пояснения суду, -- жил среди чиновников, занятых служебными дрязгами, попойками, ведущих самую порочную, бессодержательную жизнь. Живя среди этих людей, я чувствовал неудовлетворенность, мне хотелось иной, лучшей жизни. В своих исканиях я попал в Санкт-Петербург, но и здесь уровень общества был не выше. Я стал искать причин падения человеческой натуры и нашел, что есть одно отвратительное учреждение, которое развращает общество, заглушает лучшие черты человеческой натуры и вызывает к жизни черты пошлые и темные. Это учреждение -- Третье отделение личной Его Величества канцелярии. Тогда, господа судьи, я и решил поступить на службу именно туда, чтобы изнутри парализовать его деятельность».

Далее последовал такой диалог между председателем суда и Клеточниковым:

Председатель: Кому же вы служили?

Клеточников: Я служил Обществу.

П.: Тайному или явному?

К.: Русскому обществу.

П.: И получали жалование в Третьем отделении?

К.: Да, получал.

П.: Находили возможным получать деньги от «отвратительного учреждения»?

К.: Если бы я не брал, то это показалось бы странными, я навлек бы на себя подозрения».

После этой пикировки Клеточников продолжил свои пояснения: «Оказавшись в Третьем отделении на службе, среди профессиональных шпионов, я и представить себе прежде не мог, что это за люди! Они готовы за деньги отца родного продать, возвести на человека какую угодно небылицу, написать донос, лишь бы за это платили. Я ненавидел это учреждение и подрывал его деятельность как мог: предупреждал людей об обысках, передавал сведения революционерам.

П.: Вам платили за это?

К.: Нет.

П.: На дознании вы показали, что вам платили.

К.: Тогда я находился в руках своего бывшего начальства, озлобившегося на меня. Они на меня давили, в таком положении можно было и не такого наговорить! Я действовал по убеждению и уверен в том что Россия будет мне благодарна за то, что я подрывал работу Третьего отделения.

Суд признал деяния Клеточникова тягчайшими, равными актам террористов, замешанных непосредственно в убийствах. Приговор также уравнял его с бывшими руководителями: Клеточникова, как и виднейших деятелей «Народной воли», приговорили к смертной казни через повешение, но при конфирмации приговора императором в отношении Клеточникова было проявлено снисхождение -- смертную казнь заменило пожизненное заключение. Его отправили в Шлиссельбургскую крепость, где он и провел недолгий остаток дней. Случилось то, чего Клеточников так хотел избежать: он умер в камере-одиночке только через два года, угаснув от цинги и чахотки, в возрасте всего 36 лет.

Несмотря на страшный финал «тайного агента революции», многие молодые члены революционных кружков мечтали повторить его подвиг. Для большинства из них это окончилось весьма печально: чины охранных отделений, в отличие от жандармов прежних времен, были куда изощреннее -- тех, кто «пытался проявить агентурную инициативу», вербовали, а потом ломали, заставляя доносить на товарищей, которым эти наивные «герои» хотели послужить. Сопротивлявшихся уничтожали, годами гноя в казематах и на каторге; покладистых использовали как провокаторов, часто делая из них убийц, которых после использования выбрасывали за борт.

Впрочем, нескольким отчаянным головушкам удалось пробраться в уездные полицейские органы, но и их ждала судьба Клеточникова: после неизбежного разоблачения их вешали или на годы заточали в тюремные одиночки.

Размещено на Allbest.ru