Киевская Русь

Владимирский-Буданов полагает, что "здесь указывается источник одного рода закупничества".1 Сергеевич цитирует этот текст по списку Мусина-Пушкина: "Вда цену не холоп..." По мнению Сергеевича, эта статья имеет в виду "рабочих, нанимаемых на определенный годовой срок и получающих вперед годовую плату. Плата эта дается или натурой (хлебом и каким-то придатком к денежной наемной плате) или деньгами (вда цену)".2

Едва ли, однако, можно согласиться с толкованием термина, предложенным Сергеевичем. Прежде всего недоказанным здесь является понимание слова "придаток". Придаток ведь можно понимать и иначе. Владимирский-Буданов, хотя и неуверенно, склонен под "придатком" разуметь процент, и едва ли это будет неправильно.

Вся статья говорит не о найме в смысле капиталистического найма, а о привлечении людей на работу путем выдачи хлеба или денег, которые вполне естественно подразумевают проценты, причем самая "дача" естъ не столько способ непосредственного привлечения рабочей силы, - хотя, несомненно, таким путем привлекалась рабочая сила, - сколько это привлечение есть следствие, вытекающее из невозможности для должника погасить долг. Долг может быть погашен работой на срок, и совершенно не обязательно, как думает Сергеевич, годовой, потому что слово "год" значит, чаще всего, время вообще, и в "Правде Русской", когда требуется обозначить определенное количество времени, равное году в нашем смысле слова, употребляется термин "лето": "А жонка с дочерью тем страды на 12 лет, по гривне на лето" 3 и т. д. Так что естественнее под вдачём разуметь бедного человека, берущего в долг хлеб или деньги, может быть, обязующегося при этом и отработать этот свой долг в определенный срок. Конечно, вдач близок закупу. Во всяком случае, эти оба социальные явления одного и того же происхождения. Это тоже одна из разновидностей рядовича.

В "Правде" Ярославичей среди рабочего состава барского имения упоминается и смерд. Каким образом он попал сюда, каково его положение здесь, станет ясным после того, как мы разберем вопрос о том, кто такой смерд вообще.

Можно смело сказать, что нет ни одного историка России, который бы не пытался определить юридическую природу смерда, и, тем не менее, вопрос до сих пор остается открытым. Один из наиболее глубоких исследователей писал в 1909 г.: "Вопросу о древнерусских смердах суждено, повидимому, оставаться крайне спорным надолго, быть может, навсегда. Причина тому в скудости данных, какими располагаем: несколько случайных упоминаний в летописи да тексты "Правды Русской".2 Уже в революционное время вышла специальная работа С. В. Юшкова, интересная, между прочим, тем, что автору удалось расширить рамки своего наблюдения и привлечь к решению вопроса новый материал.3 В последнее время в общих трудах по истории Украины и Киевской Руси вопросу о смердах отводится видное место, и, на мой взгляд, вопрос близится к своему правильному решению.4

Причина неудач в разрешении вопроса у прежних исследователей крылась, а отчасти и кроется, не столько в недостаточности источников, сколько в неправильной постановке вопроса, т. е. дело не столько в материале, сколько в методе исследования. Почти все авторы многочисленных попыток решить задачу исходят из положения, что смерды представляют социальную группу, имеющую единые законченные юридические признаки, которые-де и надлежит вскрыть науке. Отсюда Лешков, Никольский, Цитович и многие другие смотрят на них как на "людей князя", стоящих в особой частноправовой зависимости от него. Ключевский считает их государственными крестьянами, Сергеевич находит два смысла в термине "смерд": широкий и тесный; в первом смысле это -свободный человек небольшого достатка в противоположность людям крупным и князьям, во втором - пахарь, сельский работник и т. д. С. В. Юшков определяет смерда как "особый разряд сельского населения"; по его мнению, это - полусвободные люди, напоминающие homines pertinentes западного средневековья.

Очень характерны аналогии с пренебрежительным наименованием низших классов населения, обязанных работать на своих господ, людей знатных, у других народов. Homines lauti или mundi - люди опрятные, мытые, богатые, в противоположность homines sordidi, sale, noir, т. е. люди грязные, бедные, homines sordido loco nati, т. е. люди, рожденные в грязи, бедные. И другая параллель - homines tenuiores - люди худые (нежирные), нуждающиеся, бедные, в противоположность homines crassi, popolo grasso - люди жирные, богатые. M.M. Покровский. Изв. Акад. Наук СССР, 1936, №" 4, стр. 90.

Н.Л. Рубинштейн. Нарис iстоpii Киidськоi Руси, стр. 50, 1930. iсторiя Украши, т. I. Передкапшипстична доба, стр. 26-32 (ВУАМЛ1Н). Против утверждения, что смерд, закуп и холоп это три пути (шляхи) развития феодализма, нахожу нужным решительно протестовать. Сравнительно недавно была сделана еще одна попытка осветить вопрос о смердах. С. Н. Чернов. О смердах Руси XI-XII вв. Сб. "Акад. Наук Н. Я. Марру", 1935.

Но можно ли ставить так вопрос? Можно ли дать, например, единое исчерпывающее юридическое определение крестьянина Московской Руси XVI-XVII вв. даже при большом сравнительно обилии материалов? Думаю, что нет. Черносошный крестьянин и крестьянин помещичий, не говоря уже о более дробном расчленении этой большой группы сельского населения, будут представлять собой различные юридические категории. На мой взгляд, необходимо отказаться от попытки дать единую юридическую формулировку явлению, не имевшему юридического единства и в конкретной действительности. Необходимо подойти к решению задачи с мыслью о сложности и разнообразии правовых положений в крестьянской среде, и если искать точного общего определения, то нужно обращаться к терминам не юридическим, а экономическим, стараться найти место смерда в определенной исторической системе производства.

С этой точки зрения крестьянин есть непосредственный производитель, владеющий своими собственными средствами производства, вещественными условиями труда, необходимыми для реализации его труда и для производства средств его существования, самостоятельно ведущий свое земледелие, как и связанную с ним деревенско-домашнюю промышленность.1

Что же касается юридических признаков, то крестьяне могут быть либо свободными земледельцами, либо зависимыми в разной степени и форме от землевладельцев как светских, так и церковных. Общая тенденция в юридической судьбе крестьянина в период феодализации общества есть превращение его из свободного в подвластного, платящего оброк, отбывающего барщину, или даже становящегося крепостным.

В Германии XII-XIII вв. только к востоку от Рейна находилось некоторое количество свободных крестьян. Вся же масса крестьян к этому времени оказалась в крепостной зависимости от феодалов. И свободный и зависимый крестьянин сохраняет, однако, свою экономическую сущность - это всегда владеющий средствами производства земледелец. Только в этом смысле и можно говорить об исчерпывающем определении этого класса.

1 Раб работает при помощи чужих условий производства и не самостоятельно.

Киевский и новгородский смерд есть не кто иной, как крестьянин в смысле только что данного определения. Иначе никак нельзя понять ни статей "Правды Русской", ни известных мест летописей, и совершенно нет никакого основания приходить в отчаяние от невозможности свести смерда к какому-либо единству юридического положения: смерд может быть и свободным общинником и зависимым, вырванным из общины человеком, может оказаться в зависимости и не порывая связи с общиной, поскольку вся общинная земля с сидящим на ней населением могла попасть и попадала под. власть любого землевладельца: князя, княжеского дружинника, церковного учреждения. Характер зависимости совершенно не мыслится обязательно во всех случаях однородным.1 Я не собираюсь приводить здесь все известные места наших источников о смердах полностью, но считаю нужным указать на те из них, которые могут подтвердить только что высказанное мною положение.

Исходя из положения, что между социальной природой киевского и новгородского смердов принципиальной разницы нет, дальнейшие выводы свои относительно смердов я строю как на новгородском, так и на киевском материале, конечно, с учетом. особенностей в истории южной и северной частей "империи Рюриковичей".

Смерды есть основное население новгородских погостов, если судить по всем известным текстам договорных новгородских грамот со своими князьями ("кто купец, тот в сто, а кто смерд, а тот потянет в свой погост: тако пошло в Новегороде"). Грамоты говорят о том, что так "пошло", т. е. это старина. Когда те же грамоты хотят исчерпывающим образом назвать все новгородское населе--ние, сельское и городское, то пользуются двумя терминами "смерд" и "купчина", под смердами, несомненно, разумея всю массу сельского населения. То же мы можем видеть и позднее. Вот давно напечатанная и достаточно забытая "ободная грамота" 1375 г. "Се докон-чаша мир в мир с Челомужским боярином з Григорьем Семеновичем и с его детьми... староста Вымоченского погосту Артемий, прозвищем Оря, со всем племенем, да шунские смерды: Иван Герасимов да Василий, прозвищем Стойвов, Глебовы да Игнатий, прозвищем Игоча, да Осафей Перфильева дети, да и ecu шунжйне... мир взяли в межу в Челмужском погосте, урядили (дальше идет определение границ спорной земли)... и не вступатися нам в тую Григорьеву землю да и в ту межу... , владети тою межою Челмужскому боярину Григорью и его детям во веки".2

1 Этим утверждением я отнюдь не собираюсь отвергать значения юридических признаков в положении любого из общественных классов. В качестве показателей эволюционных этапов эти признаки, конечно, должны занять свое определенное место в процессе изучения истории общественно-экономических отношений.

2 Чтения Моск. общ. ист. и древн. Росс., 1868, кн. 1. Палеостров, стр. 138-139. Ср. Н. С. Чаев. Северные грамоты. Летоп. зан. Археогр. ком., вып. 35, стр. 157, № 53.

Если признать эту грамоту подлинной и, стало быть, заслуживающей доверия, то придется отметить, что здесь, повидимому, изображены шунгские смерды в качестве общинников-землевладельцев, у которых был какой-то спор по земле с соседом, челмужским боярином, разрешившийся миром и новой фиксацией земельных границ. Не приходится сомневаться, что совершенно таких же плательщиков дани имеет в виду новгородская летопись в рассказе о походе новгородцев на Югру, когда осажденная Югра в 1193 г. говорит осаждающим: "... а не губите своих смерд и своей дани".1

Знаменитая речь Владимира Мономаха на Долобском съезде, несомненно, рисует нам смерда пахарем, имеющим свою лошадь, гумно и всякое "имение".2 В старинных переводах слову "смерд" соответствует греческое (ар.), т. е. собственник-земледелец.3 Это основная масса сельского населения, обложенная данью. Под 1169 г. в Новгородской I летописи записан поход новгородцев на Суздаль, где, между прочим, сказано: "и отсту-пиша новгородцы и опять воротишася и взяша всю дань, на суздальских смердех другую".4 Под 1229 г. в той же Новгородской летописи записано: "прииде князь Михаил из Чернигова в Новгород... и целова крест на всей воле новгородьстей и на всех грамотах ярославлих и вда свободу смердом на 5 лет дани не пла-тити, кто сбежал на чужую землю; а сим повеле, кто еде живет, како уставили передний князи, тако платити дань". Так, кн. Михаил восстановляет старину, которую нарушил посадник Дмитр Мирошкинич, следствием чего, невидимому, и было восстание 1209г. и массовое бегство крестьян "на чужую землю".5

Существование так называемых, свободных смердов не подлежит сомнению. Здесь дело совершенно ясное.

Новгородская I летопись, стр. 230, изд. 1888 г. Никоновская летопись искажает этот текст и передает так: "даде всем людем бедным и должным льготы на 5 лет дани не платить, а которые с земли бежали в долзех тем платите дань, како уставили прежний князи, или без лихв полетья". Автор Никоновской летописи, как это часто бывает с историками, модернизирует явления и толкует старые факты применительно к современным ему отношениям, но здесь, несомненно, разумеется поощрительная мера для беглых крестьян, желающих вернуться на старые места жительства. Совершенно аналогичные случаи и соответствующую тактику феодалов мы можем наблюдать в Московском государстве ранней поры. В. к. Василий Дмитриевич перешедшим к нему крестьянам из иных княжений давал льготу на 10 лет, а "тутошним" только на 3 года. (ААЭ, т. I, № 21, 1433 г.) Углицкий князь Андрей Васильевич в таких же случаях давал льготу на 20 и на 10 лет. (ААЭ, т. I, № 102, 1476 г. и т. д.). Новгород дорожит смердами прежде всего как плательщиками податей. С. В. Юшков отдает предпочтение Никоновской летописи перед овгородской, на мой взгляд, без достаточных к тому оснований. (Уч. зап. Сарат. унив., т. I, вып. 4, стр. 73). С. Н. Чернов полагает, что здесь смерды бегут с осударственных земель на частные, но ничем своей мысли не доказывает. ("О смердах Руси XI-XII вв." Сб. "Акад. Наук Н. Я. Марру", стр. 771).

Это самая значительная часть населения Киевского государства, если понимать этот последний термин в самом широком политическом значении. Об этом весьма красноречиво говорит и топонимика. "Ни одно социальное обозначение, - говорит по этому поводу новейший исследователь вопроса, - не дало столь богатого и столь разнообразного по форме производных отражений в топонимике, как слово "смерд".1 Тот же автор указывает громадные пределы распространения этого термина: на первом месте в этом отношении стоит Новгородско-Псковская область, к ней примыкают северная и с. -в. часть Двинской области и с.-з. часть б. Вятской губернии; вторая большая группа земель, хорошо знающих этот термин - Волынь, Подолия, Холмщина, Галиция, Малая Польша; к ним примыкают Познань, Силезия и Восточная Пруссия. Значительно распространен термин в Белорусских и Литовских землях, в районах Ковно, Вильно, Гродно. Очень редко встречается термин в верхнем Поволжье (районы Твери, Владимира и Ярославля). Здесь термин замирает. На западе этот термин известен еще в некоторых частях Германии.

Но смерды в XI в. были не только свободными крестьянами-общинниками. Часть их, несомненно, уже успела попасть в зависимость к феодалам.

Старая историография этой стороны вопроса о смердах почти не замечала. Совершенно ясно о зависимых смердах говорил лишь Владимирский-Буданов. "Правда Русская" и летописи, по его мнению, "содержат в себе... указания на бесправное положение смердов, но такие указания относятся к смердам в теснейшем смысле, т. е. прикрепленным". "...Положение свободных крестьян было далеко от гражданского полноправия и легко могло перейти в состояние прикрепленных. Прикрепление могло быть или временное или всегдашнее. Временное прикрепление есть релейное закупничество "Русской Правды", которое образуется из долгового обязательства смерда землевладельцу..." "...Прикрепленные смерды были многочисленны уже в древнейшее время: "Русская Правда" древнейшая уравнивает штраф за убийство холопа и смерда".2 О "господских смердах" говорит и Павлов-Сильван-ский.3

В ближайшее к нам время появились работы, уделяющие этому предмету серьезное внимание. Я имею в виду статью С. В. Юшкова "К вопросу о смердах",4 Н. Максименко "Про смердiв Рускоi Правди"5 и др.

Здесь проблема ставится по-новому и, мне кажется, правильно, что не мешает мне, однако, расходиться с некоторыми положениями этих авторов. Спешу заранее оговориться, что основное расхождение с некоторыми из указанных авторов заключается в том, что я различаю две группы смердов: 1) данников, не попавших в частную феодальную зависимость от землевладельцев, и 2) освоенных феодалами смердов, находящихся в той или иной степени зависимости от своих господ.

Аргументы, выдвигаемые этими авторами в доказательство зависимости второй категории смердов, за отдельными исключениями кажутся мне вполне убедительными.

Попробуем собрать указания источников по этому предмету.

Смерды, в качестве одной из категорий зависимого от феодала населения вотчины, по своему приниженному положению весьма близки к холопам.

Важные постановления "Правды Русской" о смердах содержатся в "Правде" Ярославичей и ее дополнениях, т. е. в "Правде" по преимуществу княжой и имеющей назначение оградить прежде всего интересы княжеского двора и хозяйства. В числе зависимых от князей людей, сидящих в его вотчине и обслуживающих ее, называются и смерды; "в рядовници княже 5 гривен, а в смерде и в холопе 5 гривен".1 Рядовичи, смерды и холопы рассматриваются рядом, и наказание за их убийство определяется одинаковое. Если мы всмотримся в другие источники, то увидим, что это обычное явление: смерды (зависимые) и холопы почти всегда трактуются вместе.

1 Не только в старой литературе, но и в новейшей вопрос о том, какому варианту отдавать предпочтение - "в смерде и в холопе" (Акад. сп., Карамз., большинство других) или же в "смердии холопе" (Троицкий сп.) дебатируется с большой остротой. Старой литературы я сейчас касаться не буду, так как самый вопрос там ставился в иной плоскости. В новейшей литературе он поставлен очень остро: считать ли зависимого смерда низведенным в социальном положении в некоторых отношениях до уровня холопа, или же возвести смерда, упоминаемого в данном тексте, в ранг эксплоататоров холопского труда, признавать его рабовладельцем?

В "Правде" Ярославичей, откуда и идет этот текст, вообще говорится о смерде, живущем в княжеской вотчине и зависимом от князя как землевладельца. Здесь изображается княжеское имение, которое для данного времени без крестьянина уже не мыслимо. Рядом со смердом работают тут и другие категории зависимого от феодала населения, между ними рабы занимают и в XI в. количественно видное место... Стало быть, предполагать в этом контексте "Правды" еще не феодализированного смерда едва ли возможно. Наконец, наши источники решительно противоречат представлению о смерде как о зажиточном человеке, имеющем в своем распоряжении рабскую силу. "Худой смерд" - это самое обычное представление о смерде во всей нашей древней литературе. Смерд - свободный общинник, имеющий возможность эксплоатировать чужой труд, хотя принципиально и допустим, но фактически - явление очень редкое. Во всяком случае, не о нем говорит "Правда" Ярославичей. Знаток "Правды Русской" и палеографических особенностей различных ее редакций В. П. Любимов в одной из своих работ приходит к такому же заключению-("Историк-марксист", 1938, кн. 5, стр. 158-159). Особенно интересны его убедительные палеографические наблюдения, говорящие о том, что весь комплекс статей Правды Ярославичей, трактующий о людском составе вотчинн от тиунов до смердов и холопов, был объединен (графически) и в древнейшем не дошедшем до нас тексте, с которого снимал копию переписчик XV века.

Села, принадлежащие феодалам, в X в., по сообщению Татищева, имевшего на то серьезные основания, были населены рабами и смердами. Татищев сообщает, что по договору Владимира I с болгарами этим последним запрещалось торговать непосредственно со смердами и огневшиной (челядь). Очевидно, феодалы сохраняют это право исключительно за собой. В "Вопрошании Кириковом", памятнике XIГ в., мы имеем подтверждение слов Татищева. Там прямо сказано, что смерды населяют села. Замечательно, что Кирик о рабах не упомянул. Очевидно, главной массой населения сел были все-таки смерды. "А смерд деля помолвих, иже по селом живуть".

Князья требуют от Ростиславичей выдачи смердов и холопов: "а холопы наши и смерды выдайта".1 Ростовцы высокомерно говорили о владимирцах: "несть бо свое княжение град Владимир, но пригород есть наш, а наши смерды в нем живут и холопы..."2

Буквально то же мы видим и позднее в Новгороде, где по договору Новгорода с Казимиром IV запрещается принимать жалобы на хозяев со стороны смердов и холопов; в договоры, заключаемые с соседними государствами, включается условие о выдаче сбежавших смердов и холопов.3 Едва ли более высокое положение смердов можно усмотреть и в известном сообщении Новгородской I летописи под 1016 г., когда кн. Ярослав, отпуская новгородцев, помогавших ему овладеть киевским столом, "нача вое делити: старостам по 10 гривен, а смердам по гривне, а новгородьчем (т. е. горожанам) по 10 всем".4

В различных редакциях Печерского патерика терминами "рабы" и "смерды" переписчики пользуются альтернативно. Так, в "Слове о преподобных отцех Федоре и Василии" рассказывается о том, как Василий заставил бесов работать на братию. Униженные таким образом бесы, "аки раби куплени, работають и древа носят на гору". В этом месте другой вариант патерика заменяет слово "рабы" словом "смерды".5

В докончаньи Новгорода с королем Казимиром, правда, уже 1440 г., говорится: "а межи собою нам, будучи в любви, за холопа, за робу, за должника, за разбойника и за смерда не стояти ни мне ни вам, а выдати его по исправе".6 Эти смерды должны выдаваться не в качестве преступников, о которых говорится особо, а именно в качестве смердов, которые и здесь ставятся рядом с холопами. Ганзейские купцы новгородских смердов считают принадлежащими их господам, которые и являются ответственными за их преступления. "Смерды ваши, - говорят они новгородским боярам, - и вы повинны по праву за них отвечать".1 Связь смерда с княжеским хозяйством обнаруживается и в том факте, что княжеские кони, повидимому, пасутся на одном лугу со смердьими и отличаются от смердьих особым тавром - "пятно". Смердов как феодально зависимых от князя запрещается мучить "без княжа слова", подобно тому как и иных людей, принадлежащих к княжескому двору: огнищан, тиунов, мечников. ("Правда Русская", Академ, сп., ст. 33). Смерды-волхвы в 1071 г. ссылались на это свое право: "нама стати перед Святославом, а ты - обращались они к Яну Вышатичу, - не можеши створити ничто же". Тут не может быть и речи о подданстве, так как белозерцы были тоже под данью кн. Святослава, а между тем невозможно предположить, что без княжа слова княжеский воевода не мог судить вообще белозерцев. Повидимому, княжие смерды, о которых здесь идет речь, принадлежали к феодальной вотчинной юрисдикции князя.

Статьи "Правды Русской": "Оже кто ударит мечем, не вынез его, или рукоятью, то 12 гривен продажи за обиду" (ст. 23 Троицк. IV сп.), "Оже кто ударит кого батогом, или чешею, или рогом, либо тылисницею, то 12 гривен..." (ст. 25 того же сп.) не относятся к смердам. Иначе необходимо было бы допустить совершенно нелепую мысль о том, что убийство смерда карается легче, чем нанесение ему побоев. Или же, если думать иначе, необходимо допустить, что в ст. 26 "Правды" Ярославичей указывается только возмещение феодалу за понесенный им материальный ущерб от убийства смерда, а уголовный штраф, о котором там ничего не сказано, подразумевается.

Имущество смерда, не имеющего сыновей, переходит к князю как землевладельцу-феодалу.2

Князья распоряжаются своей землей и населяющими ее смердами. Прямых доказательств этого у нас нет, но достаточно убедительные косвенные доказательства имеются. В 30-х годах XIII в., правда, рязанские князья Ингвар, Олег и Юрий вместе с 300 бояр и 600 мужей дали монастырю "9 земель бортных и 5 погостов" с 1010 "семьями", несомненно не холопскими, а именно крестьянскими, т. е. по терминологии киевской и новгородской - смердьими.3 Если признать правильным чтение и толкование грамоты кн. Изяслава Мстиславовича Пантелеймонову монастырю 1136-1154 гг., предлагаемое С. В. Юшковым: 4 "село Витославицы и смерды" вместо прежнего "и Смерды", т. е. если отказаться под словом "смерды" подразумевать географическое наименование и понимать его как обозначение определенного общественного класса, то мы получим еще одно прямое доказательство того, что часть смердов в XI и XII вв. уже находилась в феодальной зависимости.

Положение смердов, зависимых не от князей, а от других феодалов, принципиально ничем не отличается от положения смердов в княжеской вотчине и не может быть качественно иным. Заинтересованность дружинников в смердах, в их конях и пашне несомненна.

Трудно иначе понять запись в Ипатьевской летописи под 1111г., когда по инициативе Владимира Мономаха князья и их дружинники съехались в Долобске. "Седоша в едином шатре Святополк со своею дружиною, а Владимир с своею. И бывшу молчанию. И рече Владимир: "брате, ты еси старей, почни глаголати, яко быхом промыслили о Руськой земли". И рече Святополк: "брате, ты почни". И рече Владимир: "како я хочу молвити, а на мя хотять молвити твоя дружина и моя рекуще: хочеть погубити смерды и ролью смердом..." 1 Этих подробностей нет в записи о том же предмете под 1103 г. Между тем деталь, изложенная в тексте 1111г., очень характерна. Чем объяснить заинтересованность дружинников в смердьей пашне, как не тем, что эти смерды жили в селах дружинников и были обязаны отдавать часть прибавочного труда своим господам в той или иной форме. На это же обстоятельство намекают и другие места той же летописи. В 1146 г. "разграбиша кияне... домы дружины Игоревы и Всеволоже и села и скоты..." Князь Изяслав говорит своей дружине в 1150 г.: "вы есте по мне из Русскые земли вышли, своих сел и своих жизней лишився". Тот же князь в 1148 г. говорил своей дружине о черниговских князьях: "се есмы села их подожгли вся, и жизнь их всю, и они к нам не выйдут: а пойдем к Любчю,.идеже их есть вся жизнь".2 В этих селах, как мы видели, жила "огневшина" (челядь) и смерды. Несомненно также и то, что вопрос о наборе смердьих коней не разрешается княжеской властью, а зависит от самих дружинников. Повидимому, то же можно сказать и об участии в войске самих смердов. Эти зависимые смерды знают прежде всего своих господ-феодалов. В селах Галицкой земли в XIV-XV вв. владельческие крестьяне, т. е. находившиеся в феодальной зависимости,3 пользовались лишь ограниченным правом выхода. Совсем не имеет его крестьянин, положенный в число (in numero).4

О том, что отношения в княжеской и боярской вотчинах принципиально ничем не отличаются, говорит, хотя и не прямо, а косвенно, характерная приписка, сделанная к ст. 11-14 пространной "Правды Русской", где идет речь о княжеских людях - сельском или ратайном тиуне и о рядовиче ("А в сельском тиуне княже или в ратайной 12 гривен, а за рядовичь 5 гривен") - "Тако же и за бояреск".

Совершенно ясный смысл этой приписки должен быть распространен и на смежные статьи, трактующие о других деталях княжеской вотчины.

Очень много споров вызывала и вызывает ст. 90 Троицкого IV и др. списков Пространной Правды: "Оже смред умреть без дети (цитирую по Троицк. IV), то задница князю: аже будуть дыцери у него дома, то даяти часть на ня: аже будуть за мужьем, то не дати им части". О каком смерде здесь говорится? Если это смерд, независимый непосредственно от феодала, свободный член сельской общины, тогда непонятно, как князь может осуществить свое право наследования. Если же это смерд княжеский крепостной, тогда статья делается понятной, но является вопрос, можно ли это правило распространить и на не княжеских смердов, зависимых от других феодалов? На этот счет мы, кажется, имеем положительные показания в Уставе кн. Ярослава Владимировича о церковных судах, где говорится обо всех "домовых" людях, и церковных и монастырских, куда совершенно естественно включить и смердов. "Безатщина" этих людей, т. е. их имущество, при отсутствии прямых, надо думать, мужских наследников "епископу идет".1

Мне кажется, что мы очень значительно приблизимся к правильному решению вопроса, приняв во внимание аналогичную статью древнейшей "Польской Правды", которая совершенно определенно говорит о том, что князь как князь тут не причем, что это правило касается всякой феодальной вотчины этого периода. В так называемой "Польской Правде", записанной в XIII в., в ст. XXII читаем: "Если умрет крестьянин (конечно, крепостной.-"Б. Г.), не имея сына, господин берет его имущество, но должен дать жене ее подушки... покрывала и из имущества мужа корову... или что-либо из другого скота, чем бы она себя могла содержать".2 Вислицкий статут Казимира Великого (1374г.) в статье "De bonis derelictis post mortem villanorum vel civium absque prole deceden-tium" считает старый закон, по которому господа наследовали имущество своих бездетно (без сыновей) умерших крестьян, несправедливым и отменяет его.3

Этот Вислицкий статут был, повидимому, одновременно приспособлен и для русского населения Галицкой земли, вошедшей в состав Польши, и в этой приспособленной редакции он, конечно, очень ценен для историка Киевского государства. Интересно отметить терминологию этгго статута, где целый ряд терминов буквально соответствует "Правде Русской": "свада", "копа", "уражен", "раны кровавая и синьевая" и много других: среди них, что для нас в данном случае особенно ценно, имеется и термин "смерд", тождественный термину "кмет" других вариантов того же статута: "О смерде, который забьет другого смердя" (ст. 56). "Много смердов из одного села до другого села не могут без воли пана своего ити" (ст. 70).

Близость Вислицкого статута (в специально для украинского населения приспособленной редакции) к "Правде Русской" несомненна. Тут мы имеем как раз и статью, соответствующую статье "Правды Русской" о смердьей заднице. Она в приспособленной редакции озаглавлена так: "О пустовщине сельской, а любо месть-ской" и имеет следующее содержание: "Коли же который люд, а любо кметь (смерд) умрет без детей, тогды пан его увязуется в пустовщину. Про то мы ныне укладаем тот обычай: аж того имения, будет ли уставляемы-бы келих учинён был за полторы гривны к церкви, где прибегал (имеется в виду "приход", приходская церковь. - Б. Г.): а остаток, што ближним и приятелем штобы дано".1

Господа лишаются права наследовать после зависимых от них людей, умерших без мужского потомства. Отменяется старый обычай, признанный сейчас противоречащим справедливости и нелепым. Очевидно, произошло нечто такое, что заставило считать нелепостью этот старый обычай, известный одинаково и русской и польской "Правдам".

Я думаю, что мы здесь имеем дело с новыми пластами крестьянства, попавшего в феодальную зависимость, с новым этапом в формах эксплоатации зависимого от феодалов населения, именно с тем этапом, когда при условии широкого распространения ренты продуктами крестьяне в интересах своих господ должны были получить некоторый простор для своей хозяйственной деятельности.

Это и есть то самое первое расширение самостоятельности зависимых крестьян,2 о котором говорил В. И. Ленин в "Развитии капитализма в России", применительно к периоду господства ренты продуктами.

1 Акты Западной России, 1, № 2, стр. 10. Эта статья в латинском тексте статута несколько полнее: "Abusiva consvetudine noscitur esse observatum, quod cum aliqui kmethones, seu rustici, vel alii civiles homines, absque prole de hac luce decedunt: ipsorum omnia bona mobilia et immobilia nomine vulgariter pusсizna domini eorundem consveverant occupare. Unde nos eandem consvetudiem, ut vero contrariam et absurdam reputantes statuimus, quod de bonis eorundem decedentium si tantum reperiatur in eisdem bonis, calyx pro marca cum media ecclesiae parochiali dandus comparetur reliqua vero bona, ad proximos consangvineos, vel affines, cessante quolibet impedimento devolvantur, prout aequitas et justitia svadent". Volumina legum, t. I, 1859, стр. 11.

Конечно, смерды Вислицкого статута не те смерды, которые настолько близко соприкасались с барской челядью, а в том числе и с холопской ее частью, что сами приобретали много черт холопства и едва ли имели право по своему усмотрению свободно уходить от своего господина. В Польше, куда в XIV в. попали галицкие смерды и которых имеет в виду Вислицкий статут, беглых смердов в XIII в. во всяком случае ловили, наказывали и водворяли к прежним хозяевам.1 Польша, точно так же, как Киевское государство,, знает три вида смердов-кметов: 1) крепостных, очень близко примыкающих к барской челяди, 2) зависимых в той или иной степени общинников, обязанных своим господам рентой продуктами и 3) свободных общинников, не знающих над собой непосредственной власти феодала. Если челядь как основной контингент эксплоатируемой в барской вотчине рабочей силы имела тенденцию к постепенному исчезновению, то эксплоатация непосредственного производителя, сидящего в деревне на своем (хотя уже и не собственном) участке земли, в той или иной форме интенсивно развивалась.

Главный интерес феодалов на данном этапе развития феодальных отношений сосредоточен теперь на массовом деревенском населении - крестьянстве, и понятно, почему Вислицкий статут, одной рукой отменяя закон, ставший уже анахронизмом, другой-подчеркивает новый, ставящий целью укрепление за феодалом новых пластов крестьянства1.

"Частокрот бывают села пусты панов, - читаем в том же статуте, - коли селяне идут прочь от своих панов без вины (в латинском тексте nulla... legitima causa ad hoc persvadente, . .). Мы (с) своею радою уставляем, иж...2 сусед посполито (insiniul) не может пойти из одного села до другого, одно один, а любо два, а то с волею панскою, вынявши у некоторых члонках (т. е. за некоторыми исключениями.-Б. Г.): коли пан своему селянину дочку ему усилует, а любо жону; а любо именье силою берет, а любо, коли будет пан у клятве черес год...3 ать три, а любо четыри, но вси могут пойти прочь, где кому любо".4

Едва ли есть основания сомневаться в том, что в XI-XII вв. и каждый русский феодал-землевладелец, не только князь, наследовал имущество своего крестьянина, не имеющего сыновей. Едва ли также и судьба русского крестьянина чем-либо существенным отличалась от судьбы украинского или белорусского в период господства феодальных отношений в России, Польше и Литве. Не случайно Вислицкий статут одновременно для Польши и Украины (Галиц-кая земля) делает основную ставку на оброчную деревню, отменяя в то же время закон о мертвой руке как польской, так и русской "Правды".

Для изучения хозяйственного и правового положения смерда,-мне кажется, мы можем выйти за пределы тех источников, которые трактуют непосредственно о смерде, называя его по имени. Мы имеем основание сопоставлять смердов с сиротами. Сироты, повидимому, те же смерды, только живущие в северо-восточной Руси, хотя нужно сознаться, что терминология здесь не совсем выдержана. Здесь, на северо-востоке, термин "смерд" почти неизвестен. Только новгородцы называют по-своему сельское население Суздалыцины смердами. Термин "сирота" здесь, напротив, весьма распространен, официально он дожил до XV в., а в частном быту им пользовались крестьяне, именуя себя сиротами и в XVI и в XVII вв. Сирот мы видим, так же, как и смердов, и свободными и зависимыми.

О зависимых сиротах говорит, между прочим, Новгородский архиепископ Илия (XII в.) в своем поучении: "А сирота не мозите великой эпитемьи давати. Пишеть бо в заповедях: "сущим под игом работным наполы даяти заповеди". Да не мозите отягчати заповедью, ать вси каются. Иго бо легко есть",1 т. е. архиепископ запрещает на сирот, как на людей, находящихся под "игом работным", стало быть, вынужденных к подневольному труду и не располагающих полной свободой действий, накладывать большие эпи-темии, для них невыполнимые именно вследствие их подневольности. Факт освоения свободных сирот мы имеем и в проповеди Серапиона, епископа Владимирского XIII в., когда он говорит о людях, "именья не насыщающихся", порабощающих и продающих свободных сирот.2

Нужно сказать, что оба термина начали проникать далеко за пределы своей родины, и мы можем их употребление, хотя и в ограниченных случаях, встретить и в Новгороде и в Суз-далыцине.

Наконец, мы можем расширить круг наших источников привлечением текстов памятников, прямо не говорящих о смердах, но, несомненно, их подразумевающих. Например, в завещании Галиц-кого князя Владимира Васильковича 1287 г. написано: "... дал есмь ей (жене) село свое Городел и с мытом, а людье како то на мя страдали, тако и на княгиню мою по моем животе; аже будет князю город рубити, и ни к городу, а побором и татарщиного ко князю".3 Последнее дополнительное распоряжение говорит о том,, что люди, здесь упоминаемые, не рабы, а крепостные смерды или сироты. Они "страдают", т. е. работают на господина, и в то же время тянут тягло.

Едва ли мы будем очень неосторожны, если вспомним здесь древнейшее сообщение Лаврентьевской летописи о том, что в 947 г. княгиня Ольга по Мете и Луге устанавливала "погосты и дани", "оброки и дани". Несомненно, что в погостах и тогда жили смерды, и кн. Ольга, наученная горьким опытом своего супруга, сочла за благо упорядочить взимание этих даней и оброков. Эта "реформа" была рассчитана на упорядочение эксплоатации смердов прежде всего и, конечно, не только смердов. Не будет большой натяжкой, если мы скажем, что здесь можно подразумевать и некоторую организационную работу по устроению княжеских доменов. Об этом подробнее речь идет в другом месте (см. стр. 184-185).

Если в нашем распоряжении имеется достаточно оснований видеть в наших источниках две категории смердов, из коих одна - это смерды, находящиеся в непосредственной зависимости от своих господ-феодалов, то нужно сознаться, что у нас слишком мало данных для того, чтобы точно судить о характере этой зависимости.

Нам хорошо известно, что феодальное общество характеризуется прежде всего наличием крупного землевладения и зависимого от землевладельцев крестьянства. Качество этой зависимости может быть, и в действительности бывает, как нам тоже известно, самым разнообразным.

В какой зависимости находились рядовичи (закупы), мы уже видели. "Правда Русская" дает нам материал для суждения об этом. Но о характере зависимости смердов мы знаем значительно меньше, да и то, о чем говорят наши источники, может иметь, как мы' могли убедиться, различные толкования.

Теоретически рассуждая и исходя из положения, что рабство предшествует крепостничеству, более чем вероятно, что рабовладелец, стремясь подчинить себе крестьянина, был мало склонен проводить какую-либо большую разницу в степени своей власти над рабом и крепостным, считая и того и другого своими людьми. Но наличие крестьянской общины, этого оплота крестьянской независимости, во всяком случае должно было сыграть весьма определенную роль по отношению к массе свободных смердов, задерживая темпы процесса феодализации, с одной стороны, и, с другой, - смягчая формы крестьянской зависимости. Как конкретно протекал этот процесс в ранней своей стадии в обществе, занявшем территорию Восточной Европы, мы, к сожалению, ничего не можем сказать точно. Во всяком случае, приведенные уже выше факты говорят о том, что и этот свободный смерд путем внеэкономического и экономического принуждения стал попадать в зависимость от феодалов, что он боролся против надвигающегося на него феодализма путем коллективных восстаний, в летописи по вполне понятным причинам не нашедших себе полного отражения, что он протестовал, также и в форме индивидуальных действий и прежде всего путем побега. Мы могли видеть случаи бегства смердов, отмеченные Новгородской летописью в начале XIII в., видели также меры, принимаемые новгородской властью для борьбы с бегством смердов, холопов, должников, преступников и др., правда, уже в 1440 г. Хотя у нас и нет никаких оснований думать, что эти меры были выработаны только в это время, хотя неизбежно предположить, что эти меры подразумеваются уже в древнейших из дошедших до нас договорах Новгорода с князьями, тем не менее это не прямые, а лишь косвенные доказательства.

Аналогия с положением польского зависимого крестьянина, которого господин в XIII в. мог не только возвратить из бегов, но и сильно наказать за это,1 тоже не доказательство. Древнейшая "Правда", равно как "Правда" Ярославичей и "Пространная Правда", ясно говорят только о бегстве челядина. "Правды" знают смердов двух основных категорий, зависимых и свободных, и, говоря о смердах, часто имеют в виду свободного смерда. В "Правдах" точных данных о бегстве смердов не имеется.

"Устав" Владимира Мономаха, помещенный в "Пространной Правде", знает бегство закупа, но ни одна из "Правд" не говорит ясно о бегстве смерда. Это отсутствие ясного упоминания о беглом смерде может на первый взгляд дать повод к заключению о свободе смердов вообще, но это заключение решительно будет противоречить тому, что мы знаем о зависимом смерде из всех наших источников. Ведь в "Пространной Правде" имеется статья: "А в холопе и в робе виры нету..." (ст. 89Троицк. IV сп.), а о том, что в зависимом смерде тоже нет виры, в "Правде" нет ни звука. А между тем это так: за смерда, за холопа, за рядовича, кормильца, кормилицу, сельского и ратайного старост, т. е. за весь рабочий состав княжого двора, изображаемого в "Правде" Ярославичей, взыскивается не вира, а вознаграждение за истребление собственности, в данном случае собственности князя. Так понимает статьи 24 27 Правды Ярославичей и Владимирский-Буданов,2 с которым нельзя не согласиться. Ст. 66 Пространной Правды говорит о том, что к послу-шеству нельзя привлекать холопа, закупа можно только в крайнем случае. А зависимого смерда? Опять молчание. Если молчание повторяется слишком часто, то это что-нибудь да значит. Почему "Псковская Судная Грамота" ни разу не говорит ни о смерде, ни о холопе, между тем как существование в это время и смердов и холопов нам очень хорошо известно? О "Псковской Судной Грамоте" у меня идет речь специально в другом месте. Сейчас относительно молчания "Правды Русской" мы можем лишь сказать, что это загадка, одно из решений которой в смысле свободы всех смердов или, точнее, в смысле отсутствия в эчо время, т. е. в XI-XII вв., зависимых смердов, - исключается.

Подобное предположение, которое кто-либо захотел бы вывести из молчания одного из основных наших источников, не раз вводило в заблуждение наших исследователей и прежде всего исследователей "Псковской Судной Грамоты". Молчание "Правды Русской" о бегстве смердов, факты чего мы знаем из других источников, быть может, объясняется тем, что в XI-XII вв. количество крепостных смердов было еще не велико, что зависимость смердов носила разнообразный характер. Но что одна из форм зависимости смерда вполне соответствует западноевропейскому серважу, у нас нет сомнений. Наконец, мне кажется, в "Правде Русской" имеется статья, в которой естественнее всего как будто можно понимать бегство всякого зависимого человека вообще за исключением холопа. Это ст. 120 Троицкого IV списка. Предыдущая статья говорит о беглом холопе. "Оже холоп бегая добудет товару, то господину холоп и долги, господину же и товар". Следующая ст. 120, начинающаяся с красной киноварной буквы, что подчеркивает новую, отличную от предыдущего текста мысль, говорит: "Аще кто бежа, а поемля суседнее или товар, то господину платити за нь урок, что будет взял".

Хочу обратить внимание на употребление этого словосочетания во всем этом отделе "Правды", имеющем обычно заголовок "О холопстве":

112. Оже холоп бежит...

113. Аще кто переймет холопа...

114. А кто сам своего холопа досочится...

115. Аже кто не ведая чюжь холоп устрящет...

116. Оже где холоп вылжет куны...

117. Оже кто пустит холопа в торг...

118. Оже кто купит чюж холоп...

119. Оже холоп бегая добудет товару...

120. Аще кто бежа...

121. Оже холоп крадет кого любо...

Шесть раз упоминается здесь "кто" и всегда не в смысле холопа. Четыре раза говорится прямо о холопе. Очень похоже на то, что и в ст. 120 "кто" не холоп. Однако у него есть господин. Под этим "кто" может вполне скрываться и зависимый смерд.1

Нужно также отметить, что в "Правдах" имеется в виду три случая пропажи холопа: кража холопа, бегство его после нанесения побоев свободному человеку, т. е. укрывание от наказания,, и просто бегство от своего господина. Закупа, очевидно, никто не воровал, укрываться от наказания, вероятно, и он был способен, хотя закон об этом молчит: бегство закупа от господина закон знает. Смерда как смерда воровать немыслимо: если его забирали в плен, он отрывался от всех своих условий производства, превращался в живой товар и приравнивался к рабу. Бежать смерд, конечно, мог и фактически бегал, как мы это и видели, но "Правды" об этом, ясно не говорят ничего.

Все эти соображения я счел необходимым привести здесь с тем, чтобы мобилизовать все наши ресурсы для решения проблемы о характере и степени зависимости смерда в этот период созревания феодальных отношений в Киевском государстве. Не наша вина, если вопрос приходится решать только наполовину, если мы сейчас не можем ответить на все вопросы, поставленные перед нами в связи с проблемой положения смердов в древнейший период истории нашего общества. Но если мы не можем ответить на этот вопрос полностью, то во всяком случае для нас ясно видно, что смерд и в Киевском государстве переживал в основном те же этапы в своем историческом развитии, что и крестьянин любой феодализирующейся страны.

Гораздо яснее вопрос о том, кто являлся в Киевском государстве главной производительной силой. Это, несомненно, все те же смерды. Они главные поставщики даней и ренты. Никак иначе нельзя понять хотя бы следующие тексты наших летописей: в 1169 г. новгородцы, ходившие в Суздальскую землю войной, взяли много дани, потом снова вернулись и снова "взяша всю дань и на суздальских смердех другую".2 В 1193 г. югра обращалась к наступавшим на них новгородцам с лукавой покорностью: "копим серебро и соболи и ина узорочья, а не губите своих смерд и своей дани".2

Совершенно ясно, что пушнина, как и другие "узорочья", поступали к князьям и их дружинникам от этих самых смердов, платящих со своих дымов и плугов чаще всего белками, куницами, соболями и другими ценными мехами, превращавшимися в руках князей и дружины в товар. Как мы видели выше, платили они свои дани и деньгами.

Дань, и очень часто именно пушниной, и была основной формой эксплоатации смердов. Эта дань перерождалась в отработочную и натуральную земельную ренту в связи с процессом освоения земли различного типа феодалами и вместе с превращением смерда в зависимого, полукрепостного или крепостного. Свободный смерд, попадавший под непосредственную власть феодала, мог, конечно, привлекаться и ко всевозможным работам на боярском дворе и для этого двора и в то же время не совсем освобождался и от даней, постепенно превращавшихся в ренту продуктами. Наконец, обе формы ренты, и натурой и отработочная, обычно живут рядом. Таким путем подготовлялся переход к следующему, высшему этапу в истории феодальных отношений.

У нас нет недостатка в сведениях об эксплоатации смердов, об их пауперизации и причинах, заставлявших часть их переходить на еще более низкую ступень социальной лестницы и искать помощи у богатых землевладельцев. Владимир Мономах ставит себе в заслугу, что он "худого смерда и убогие вдовицы не дал сильным обидети". Из поучения епископа Серапиона узнаем, что действительно было от чего их защищать: сильные люди "имения не насыщаются, но и свободные сироты (это и есть смерды) порабощают и продают".1 Мы видели, что значит продавать. Продажа в рабство здесь решительно исключается. Митрополит Климент в послании к пресвитеру Фоме тоже говорит о ненасытных богачах, "славы хотящих, иже прилагают дом к дому и села к селам, изгои и сябры, и борти и пожни, ляда же и старины". Сябры это свободные крестьяне, разновидность смердов. Епископ Тверской XIII в. (умер в 1289 г.) в одной из проповедей говорит: "Но глаголю вам, царем и князем и наместником: утешайте скорбящих, избавляйте убогих от рук сильных: сии бо от богатых обидими суть и притекают к вам яко защитником благим; но вы, цари и князи и наместници, подобии есте тучи дождевней, иже истечает над морем во время ведра, а не над землею, жаждущею воды: вы тем более даете и помогаете, у них же много злата и серебра, а не тем иже не имуть ни пенязя: бедных порабощаете, а богатым даете". Об этом епископе летописец говорит: "Князя не стыдящеся пряся, ни вельмож... нищая же и сироты жаловаше".

Перед нами раскрывается процесс освоения различными типами владельцев земли с населяющими ее смердами - обычный процесс феодализации, характерный для всех стран, переживавших феодализм.

При этих условиях два основных типа смердов - еще не освоенные феодалами и уже попавшие к ним в непосредственную зависимость - есть факт столь же обычный, как и неизбежный. В одних феодальных странах в разные периоды их истории оставалось больше неосвоенных феодалами крестьян, в других меньше, но оба типа крестьян очень хорошо известны всем этим странам. В России значительная часть крестьян (почти весь север) оставалась незнакомою с непосредственной властью феодалов даже до 19 февраля 1861 г.

Изгои

Едва ли я ошибусь, если скажу, что у современного читателя при слове "изгой" невольно вызывается в памяти знаменитый текст, где фигурируют - не знающий грамоты попов сын, обанкротившийся купец, выкупившийся холоп и в конечном счете осиротевший князь.1 Обычность этих ассоциаций говорит, несомненнот о популярности приведенного текста, но и после ссылки на этот текст вопрос остается нерешённым, потому что он гораздо сложнее, чем кажется с первого взгляда.

1 "И ничтоже несть известно в человецех, но вся суть стропотна суты иному землю изхвати, а ин имение отъят, и того село слышавше, а дом иного ныне есть. Друзии же имения не насыщашеся и свободные сироты порабощают и продают, инии крадут и разбивают, а имения хощют собрати... богатство нам дал есть бог, да от него неимущим подадим и убогим, мы же обидим еще сирот и вдовам насилуем и убогих отнимаем". Серапион, епископ Владимирский. Слово о мятежи жития сего. "Правосл. собес.", 1858, кн. 2, стр. 481-483. Петухов считает это Слово произведением русским домонгольского периода, но отказывается считать автором его Серапиона. Е. Петухов. Серапион Владимирский, сто. 12 СПб. 1888.

В ст. 1 древнейшей "Правды Русской" в числе общественных состояний, имеющих право на 40-гривенную виру, значится и изгой ("Аще будет русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник,. любо мечник, аще изгой будет, любо Словении, то 40 гривен поло-жити за нь"). Обычно наши исследователи не обращают внимания на то, что источники говорят об изгоях двух категорий городских и деревенских; исследователи мало также отмечают и ту эволюцию, какая происходит с изгоем на протяжении времени,, освещаемого памятниками, знающими этот термин. А между тем, совершенно очевидно, что между изгоем, имеющим право на 40-гривенную виру (а по древнейшей "Правде" другой виры вообще и не было), и между теми изгоями, которых князь Ростислав в 1150 г. передавал вместе с селом Дросенским Смоленскому епископу, или которых, по сообщению митрополита Климента, ловят в свои сети ненасытные богачи, наконец, теми изгоями, которых церковный "Устав" Всеволода начала XII в. зачисляет в состав людей церковных богадельных, разница очень заметная.