Размещено на http://www.allbest.ru/

Нарком Дыбенко - мятежник и каратель

Герой? Политический авантюрист? Случайный человек, поднятый волной истории на политический Олимп? Палач? Жертва? Все перепуталось в перевернутой системе координат, в системе "классового красного террора", где судьбы людей - только щепки для костра мировой революции. Еще недавно он был "герой", да и сейчас в Москве есть улица Дыбенко. Еще вчера мы знали о "революционном матросе" Дыбенко ровно столько, сколько нам определили знать всесильные ведомства, что охраняли наше духовное спокойствие.

На старой пожелтевшей фотографии - молодой человек с аккуратно подстриженной интеллигентской бородкой и с выражением лица вершителя судеб народов. Тогда он был членом первого советского правительства. Министр! Не скажешь, что это крестьянский сын из глухого украинского Полесья.

Павел Ефимович Дыбенко родился в феврале 1839 года в селе Людков Черниговской губернии в семье, как писал он сам, батраков. Однако у отца Дыбенко была лошадь, две коровы и около пяти гектаров земли. Скорее, Ефим Дыбенко был середняком по полесским понятиям (надел более двух гектаров земли уже считался середняцким). Будущая жена Павла Ефимовича - Александра Коллонтай, посетив дом семьи Дыбенко, напишет: "Хатка середняка. Много икон. Вряд ли он (отец П.Е. Дыбенко. - Авт.) в душе за советскую власть".

Ефим вырастил шестерых детей, двое из них - Павел и Федор - были настоящими богатырями, статью пошли в своего деда, долгожителя, который прожил до 103 лет.

С раннего детства Павел "работал на земле" - "помогал боронить и возить удобрения… пасти скот". Азбуку и счет он освоил на уроках поповской дочери, которая не только учила, но и избивала своих учеников. В своей автобиографии Дыбенко вспоминает, что "шести лет был отдан учиться к поповской дочери, которая занятия проводила в холодной кухне, где одновременно помещались телята и молодые овцы. Поповна-учительница в методах воспитания чуть ли не ежедневно применяла рукоприкладство и избиение линейкой." Тридцатишестилетний Дыбенко в краткой, на две с половиной страницы автобиографии, вспоминал уроки учительницы-садистки. Детская травма мучила его и в зрелом возрасте, порождая комплексы, отвращение к учебе, наукам, "попам" и ответную жестокость.

В автобиографии Павел пишет, что в 1899 году поступил в трехклассное городское училище, однако просидел в трех классах четыре года, очевидно "за неуспеваемость". "Неуспеваемость" Павла в области счета проявляется и в автобиографии, когда он пытается обмануть читателей, рассказывая о своей "детской" революционности. Он пишет: "Будучи учеником городского училища в 1905 г., еще не отдавая точного отчета, что именно происходит, принимаю участие в забастовочном движении учеников реального, технического и городского училища, за что. привлекался к ответственности стародубским окружным судом. На суде был оправдан".

Но если Павел поступил в трехлетнее училище в 1899 году и прозанимался там ровно четыре года, то закончить это учебное заведение он должен был летом 1903 года, когда до революционных событий 1905-го было еще полтора года. Может быть, Дыбенко просидел в каждом классе по два года или, что наиболее вероятно, просто обманывал читателей, приписывая себе "героическое детство". Впрочем сочинением подобных басен занимались многие "пламенные революционеры" (например, Г.И. Котовский). Дыбенко силился стать "украинским" Гаврошем! Однако документальные данные о "детских" героических деяниях Павла так и не были обнаружены.

В семнадцать лет Павел пошел работать в казначейство в городе Новоалександровске, "где казначеем был один из родственников". Однако очень скоро он был изгнан из казначейства, "как состоящий в нелегальной организации".

Опять фантазии. Неизвестно, к какой организации он принадлежал и кто мог бы эту информацию подтвердить. Дыбенко лишился места, скорее всего, за халатность или растрату. Вот почему он так внезапно покидает "родные пенаты" и уезжает в далекую Прибалтику. Судьба занесла Павла в Ригу, где он работает грузчиком в порту и посещает курсы электротехников. Однако работа в порту была сезонной, и Павел частенько оставался без работы и без денег. "На дне" Риги он научился кулачному бою. Частенько он приходил в рабочий барак с окровавленным лицом и стиснутыми в злобе зубами. Может быть, уже тогда он чувствовал, что придет и его час.

В 1911 году он около полугода уклоняется от призыва в армию. За неявку на призывной участок Дыбенко был арестован и насильственно водворен на Балтийский военный флот. Там он сначала попал на штрафной корабль "Двина", через полгода оказался в минной учебной школе, а вскоре был направлен на линейный корабль "Император Павел Первый". Там он вступает в подпольную группу большевиков.

Начавшаяся в августе 1914 года Первая мировая война задержала демобилизацию Дыбенко. Однако в серьезных морских сражениях ему так и не пришлось участвовать. Зато в своих воспоминаниях "Из недр царского флота к Великому Октябрю" и автобиографии он создает еще одну легенду о себе, на этот раз как о "руководителе восстания матросов". Но так называемое "восстание" было не чем иным, как ночной сходкой части матросов, на которой звучали антиправительственные лозунги. Утром все рассеялось, как туман. За организацию "незаконной сходки" на корабле "Император Павел Первый" были арестованы матросы Ховрин и Марусев. Но вот руководитель Дыбенко оказался вне подозрений.

В 1916 году, когда во время "рижского прорыва" фронта немецкими войсками враг начал угрожать Петрограду Дыбенко в составе добровольческого морского батальона, был брошен на ликвидацию этого прорыва. Тут впервые проявились его организаторские способности. Он не только отказался участвовать в боях, но и склонил к этому несколько сот матросов и солдат 45-го Сибирского полка. Морской батальон расформировали, многих матросов арестовали. А что Дыбенко? Он "под видом болезни", по воспоминаниям самого Дыбенко, оказался на два месяца в госпитале. Только по возвращении на флот, когда немного утихли репрессии, он был осужден на 40 дней гауптвахты.

Февральская революция 1917 года открыла широкие возможности перед предприимчивым матросом, который был известен на флоте своей силой, высоким ростом, цинизмом, склонностью к дракам и пьяным дебошам.

Павел Дыбенко сначала становится депутатом Гельсингфорского Совета рабочих, матросов и солдат. В мае 1917 года на транспорте "Виола" в Гельсингфорсе (Хельсинки) он избирается председателем ЦК Балтийского флота - высшего выборного органа матросских коллективов Балтийского флота. В то время в ЦК Балтфлота было всего шесть большевиков из 33 членов ЦК. Большевик Дыбенко заявил тогда о признании верховенства Временного правительства над флотом и об исполнении всех правительственных решений. Однако уже в июне 1917 года Дыбенко становится одним из "тайных организаторов" мятежа большевиков и анархистов, который в начале июля Временное правительство сумело подавить. Центробалт был разогнан Керенским. Избитый юнкерами Дыбенко сорок пять дней после этого, до начала сентября, просидел в петроградской тюрьме "Кресты". В это время правительство А. Керенского временно приводит Балтийский флот к повиновению.

События конца августа 1917 года, связанные с мятежом генерала Лавра Корнилова, завершаются освобождением заключенных большевиков. В сентябре Дыбенко возвращается па флот и активно возрождает Центробалт как "армию новой революции".

Самым насыщенным и судьбоносным месяцем в жизни Павла Ефимовича становится октябрь Семнадцатого. В начале октября Дыбенко, очевидно, первый и последний раз в жизни пришлось повоевать на море - принять участие в боях с немецким флотом у острова Даго.

В октябре матросская "армия" становится авангардом мятежа, "преторианской гвардией" большевиков, которая во многом определила исход Октябрьской революции. Значимую роль в победе сыграл и Дыбенко как член Ревкома Петроградского Совета (штаба революции) и командир матросской "армии". Именно по приказу Дыбенко прозвучали выстрелы "Авроры".

Но не только особые заслуги во время штурма Зимнего предопределили молниеносную карьеру Павла Ефимовича. В круг партийной элиты ввела "матросика" Александра Михайловна Домантович-Коллонтай - дочь царского генерала, аристократа и украинского помещика, которая была в числе лидеров большевиков и друзей Ленина по эмиграции в Париже. Уже 26 октября 1917 года Дыбенко назначается членом Коллегии по военно-морским делам, а 21 ноября В.И. Ленин подписывает приказ о его назначении Народным комиссаром по морским делам.

Ленин не мог не знать, что Дыбенко не имел ни способностей, ни образования, ни опыта для министерской, адмиральской должности. Но в тех условиях матросской вакханалии и "всяческих безобразий" к его голосу могли прислушаться озверевшие от вседозволенности и "винных погромов" матросы. Дыбенко был своим у "братишек", он умел с ними ладить и мог кулаками и пулями успокоить матросскую "бузу". А гуляли тогда матросы самозабвенно. Винные пары из разграбленных императорских складов и классовая ненависть порождали ужасные преступления. Матросы с "Императора Павла Первого" кувалдами убивали лейтенантов и мичманов, а старшего офицера после избиений "пустили под лед". Дыбенко же катался на рысаках по плацу в Хельсинки, заваленному офицерскими трупами. Он приказывал "резать контру".

Депутатов Учредительного собрания, бывших министров Временного правительства А. Шингарева и Ф. Кокошкина "братишки" нашли даже в больнице и закололи штыками. Жители Питера, выходя на улицу, молили бога избавить их от встречи с пьяной матросней, что терроризировала город. Только в октябре - декабре 1917-го матросы убили и замучили в Петрограде и на базах Балтийского флота около 300 морских офицеров и еще столько же армейских офицеров и "буржуев".

Ленин не ждал от Дыбенко самостоятельных адмиральских решений. Он ждал слепой преданности за вознесение на большевистский Олимп. Для тактического командования флотом к Дыбенко был приставлен заместитель - бывший капитан первого ранга царского флота.

"Революционный" роман с Александрой Коллонтай начался у Дыбенко еще в апреле 1917-го, когда Шурочка как агитатор-большевик поднялась на борт его корабля, что стоял в Хельсинки. Шура Коллонтай так красиво говорила о неподчинении властям и реакционном смысле займа "Свободы", что матросы прекратили кричать и выслушали ее часовую речь. После этого Дыбенко пронес Шурочку по трапу на руках и договорился о свидании. Это было начало эпатажного романа, растянувшегося на шесть бурных лет. В своем дневнике Коллонтай запишет, что во время первой с ней встречи Дыбенко "рассеянно оглядывался вокруг, поигрывая неразлучным огромным револьвером (очевидно, маузером. - Авт.) синей стали".

В Семнадцатом Шуре Коллонтай было уже сорок пять, но она сохраняла черты былой красоты и элегантность. В Семнадцатом она была одержима идеями "свободной революционной любви", "любовью пчел трудовых" - доступной и ни к чему не обязывающей. Павел Дыбенко был на семнадцать лет моложе своей возлюбленной. Тогда Шурочка была очень влиятельной партийной дамой, и Дыбенко понимал, что от неё может зависеть его будущее. Александра Коллонтай с лета 1917-го становится членом ЦК большевистской партии, единственной женщиной из 22 вождей партийного Олимпа, что после Октября вершили судьбы одной шестой части суши.

дыбенко нарком матрос революция

Вторая половина Семнадцатого - кульминация романа. Павел и Шура в июле оказались в одной тюрьме, а в августе были выпущены под залог и тотчас ринулись в революцию. Тогда-то на конспиративной квартире Шура и представила "своего матросика" Ленину, Она тянула его "наверх", требовала, чтобы он делал революционную карьеру. В письме Коллонтай к Дыбенко есть такие слова:". старайся быть ближе к центру. на глазах". Тогда, объясняла она, возможно назначение на "ответственный пост". Не только любовницу нашел Павел, но и покровительницу, которая иногда относилась к "своему молодому матросику" как к сыну.

Коллонтай была одной из ключевых фигур революции. Член ЦК партии, член президиума Второго Съезда Советов народный комиссар государственного призрения, особа близкая к Ильичу, и бывшая любовница другого "советского министра" - наркома труда А. Шляпникова. Позиции ее в руководстве были непоколебимы. "Анафема", которую на нее наложила церковь за руководство вооруженным захватом Александро-Невской лавры для нужд наркомата призрения, даже импонировала "безбожному" СНК.

Коллонтай была организатором транспортировки немецких денег, превратившихся в "деньги партии". Она хранила тайну происхождения этих денег и тайну связи большевиков с Германским генеральным штабом. Вызывает улыбку назначение Коллонтай членом следственной комиссии ЦК партии, которая по указанию Ленина разыгрывала всероссийский фарс, изображая в ноябре - декабре 1917 года следствие по делу об обвинении большевиков в использовании "немецких денег". Обвиняемые сами проверяли обвинения в свой адрес и сами себя судили. Мечта всех уголовников! Естественно, комиссии признала большевиков невиновными в получении "немецких денег" и сняла все обвинения.

В первые часы после захвата Зимнего дворца Дыбенко выполнил весьма деликатную операцию по изъятию в Министерстве юстиции судебного дела "о немецких деньгах для партии большевиков", что открыло Временное правительство. Дыбенко были изъяты, а Лениным и Коллонтай' уничтожены документы германских и шведских банков, которые проливали свет на "революционную аферу".

В матросской среде Дыбенко был известен не только буйством и импульсивностью, но и хорошим каллиграфическим почерком. Его писанина изобиловала писарскими завитушками, украшательством, а также корявыми фразами и множеством грамматических и стилистических ошибок. Ленину, получавшему от Дыбенко такую "писанину" в виде отчетов, приходилось мириться с этим. Зато Дыбенко был хорошим исполнителем и голосовал тогда "по-ленински", даже против свободы печати.

Вот каким "орлом" виделся Дыбенко разным людям в начале 1918-го, на вершине своей карьеры.

Зинаида Гиппиус, известная поэтесса и "враг большевизма", так описала Дыбенко: "Рослый, с цепью на груди, похожий на содержателя бань, жгучий брюнет". Оказывается, золотая цепь на груди не только любимое украшение "бригадных братков", но и их товарищей "из далекого прошлого".

Шура Коллонтай пишет в своем дневнике о Дыбенко "образца 17-го года" с любовью и восхищением: "Это человек, у которого преобладает не интеллект, а душа, сердце, воля, энергия. Я верю в Павлушу и его Звезду. Он - орел. Люблю в нем сочетание крепкой воли и беспощадности, заставляющее видеть в нем "жестокого, страшного Дыбенко.". Немного прозрев, уже в 19-м Коллонтай добавит: "Дыбенко несомненный самородок, но нельзя этих буйных людей сразу делать наркомами, давать им такую власть. Они не могут понять, что можно и что нельзя. У них кружится голова".

Матрос Федор Раскольников, друг Дыбенко и конкурент в любви и карьере, пишет о нем: "В полной пропорции с богатырским сложением он обладал массивными руками, ногами, словно вылитыми из чугуна. Впечатление дополнялось большой головой с крупными, глубоко вырубленными чертами смуглого лица с густой курчавой бородой и вьющимися усами. Темные блестящие глаза горели энергией и энтузиазмом, обличая недюжинную силу воли."

В первые дни после победы Октябрьской революции "орел" Дыбенко командует подавлением первого выступления против советской власти. Попытку Керенского в союзе с Савинковым и атаманом донских казаков Красновым вернуть упущенную власть большевики назвали "Гатчинским мятежом", потому что действия войск Керенского ограничивались Гатчиной.

Дыбенко и Муравьев без особого труда договорились с деморализованными казаками, после чего последние арестовали своего атамана и передали его "красным". Дыбенко снискал "лавры" усмирителя первого мятежника, а в действительности руководителя законной власти - Керенского. Он хвастал, что "лично арестовал атамана Краснова".

В начале января 1917 года "братишки" во главе с Дыбенко и анархистом Анатолием Железняковым (Железняком) удушили последнюю надежду демократии - Учредительное собрание - и этим подтолкнули страну к началу гражданской войны.

Большевики, совершив революцию, в октябре - декабре 1917 года называли себя Временным Советским правительством, заявляя, что берут власть до созыва Учредительного собрания и в случае поражения на выборах в Собрание "уступят воле народа". Но властвовать понравилось. И когда из 715 депутатов избранными оказались только 183 большевика, Ленин решил во что бы то ни стало удержать власть и ликвидировать Учредительное собрание.

Уже в конце ноября 1917 года Ленин обязал Дыбенко сосредоточить в столице до 10 тысяч матросов для разгона "учредиловки". С такими силами Дыбенко мог запросто разогнать и ленинскую партию. Но он знал, кому обязан министерским портфелем.

В день открытия всенародно избранного Учредительного собрания (напомним читателям, что ленинскую власть никто не избирал), 5 января 1918 года, на улицы Петрограда вышло до 60 тысяч демонстрантов - интеллигенция, рабочие, солдаты гарнизона, чтобы поддержать демократию и потребовать передачи власти в стране Учредительному собранию.

На углу Невского и Литейного демонстрацию расстреляли под началом Дыбенко. Особенно отличились "братишки" родного Дыбенко корабля "Император Павел Первый". И хотя современникам было известно о жертвах (несколько десятков убитых и сотни раненых), Дыбенко отметит в своих воспоминаниях, что матросы "дали залп в воздух".

Командовал Дыбенко и разгоном Учредительного собрания. Но история оставила этот "подвиг" за матросом Железняком, умолчав о его командире. Павел Дыбенко сам был избран в "учредиловку" от матросских коллективов. На единственном заседании Учредительного собрания он ёрничал, шутил и послал даже в президиум записку с предложением "избрать Керенского и Корнилова секретарями". "Весельчак" Дыбенко тогда "самолично" поставил крест на развитии демократической России.

Заявление матроса Железняка, начальника караула: "Караул устал!" ничего общего с действительностью не имеет. Последние слова Железняка, обращенные к народным депутатам, были таковы: "Комиссар Дыбенко требует, чтобы присутствующие покинули зал". Еще до этих "исторических" слов Дыбенко намеревался разогнать "учредиловку", как только ее покинут советские наркомы. Тут, по воспоминаниям Дыбенко, у матроса даже "вышел конфликт" с Лениным. Дыбенко хотел немедленно разогнать собрание, а Ленин требовал разгона только "по окончании сегодняшнего заседания". В этом споре фактически победил Дыбенко, и собравшимся не дали даже договорить.

Разогнав "учредиловку", Дыбенко стал одним из самых влиятельных военных - руководителем матросской стихии в столице. Ленин и его соратники - кабинетные вожди - стали опасаться этого 28-летнего самовлюбленного "матросского Наполеона", что был чужаком в среде партийной элиты.

Для контроля и доносов к Дыбенко был приставлен еще один чрезвычайно честолюбивый авантюрист - матрос Федя Раскольников. Он стал заместителем Дыбенко и пытался добиться такого же положения в постели Коллонтай. Раскольникову было только двадцать пять, но он видел, как легко делают карьеру безграмотные матросы. Он тяжело завидовал Дыбенко, и когда наркома арестовали "друг Федя" первым написал донос на "Пашку", обвиняя его в пьянстве и "спаивании" матросов-балтийцев для "обретения дешевой популярности".

В конце февраля 1918 года удача, казалось, отвернулась от Дыбенко. Советские историки и партийные пропагандисты назвали это событие "первыми победами Красной Армии", "боевым рождением Красной Армии". Они умели из поражения сделать победу.23 февраля стало праздником Красной Армии и отмечалось 73 года. Но на самом деле все эти годы отмечали позорное поражение и бегство с позиций советских частей.

Когда я, будучи еще студентом, в "андроповские времена" натолкнулся на материалы, открывающие глаза на события февраля Восемнадцатого, я был страшно горд своим открытием и намеревался поделиться им буквально со всеми, но один из преподавателей истории КПСС очень своевременно, посоветовал мне тогда "не болтать языком".

18-20 февраля 1918 года, несмотря на продолжавшиеся мирные переговоры в Бресте, немецкое командование начало наступление против Советской республики по всему фронту - от Карпат до Балтики. Немецкие политики хотели припугнуть несговорчивых большевиков и ускорить подписание сепаратного мира. Они вовсе не хотели свергать Ленина, который не вернул еще затраченные на революцию немецкие деньги.

Против вяло наступавших под Нарвой немецких войск был направлен сводный матросский отряд в тысячу штыков под командованием наркома Дыбенко. Тот сразу отказался от советов начальника оборонного участка бывшего генерал-лейтенанта Д. Парского и заявил, что "будем воевать самостоятельно". В бою под Ямбургом отряд Дыбенко был разгромлен и панически бежал с позиций, забыв о крепости Нарве, что прикрывала столицу с запада.

3 марта Дыбенко и его матросы отказались от совместного с солдатскими частями контрнаступления на Нарву. Они покинули позиции и "добежали" до тыловой Гатчины, что находилась в 120 километрах от линии фронта. В довершение позора "братишки" захватили на железнодорожных путях несколько цистерн со спиртом и отпраздновали свою "победу". Уже 6 марта отряд матросов был разоружен и отозван.

Современники этих событий вовсе не считали бегство отряда Дыбенко "победой" или "праздником". А вот через двадцать лет после этих событий, в феврале 1938 года, была учреждена в честь юбилея первая советская медаль "XX лет РККА". Наградили многих героев гражданской, но Дыбенко, виновник тех событий, медаль эту не получил.

Ленин в своей передовице в "Правде" 25 февраля 1918 года по поводу сдачи Нарвы отмечал: "Эта неделя является для партии и всего советского народа горьким, обидным, тяжелым, но необходимым, полезным, благодетельным уроком". Ленин писал о "мучительно-позорном сообщении об отказе полков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о неисполнении приказа уничтожить все и вся при отступлении; не говоря уже о бегстве, хаосе, близорукости, беспомощности, разгильдяйстве".

За сдачу Нарвы, бегство с позиций, отказ подчиняться командованию боевого участка, за развал дисциплины и поощрение пьянства в боевой обстановке и за преступления по должности Дыбенко был отстранен от командования флотом и исключен из партии. Традиция "пацифиста" Дыбенко - бежать с поля боя - на этот раз подвела. Его покровительница Коллонтай в марте 1918 года за выступления против Брестского мира лишилась поста наркома, была выведена из ЦК партии, на время лишившись всякого влияния в руководстве и, следовательно, не могла помочь Дыбенко.

12 марта 1918 года правительство, ЦК партии, государственные учреждения переезжают из Петрограда в Москву, которая становится столицей государства. Это объяснялось угрозой нападения немцев, войск Антанты на Питер и неспокойной ситуацией в городе вследствие "матросских безобразий". Вместе с государственными мужами и женами в Москву, в надежде на реабилитацию и восстановление в должностях, переезжают уже отстраненные с постов Дыбенко и Коллонтай.

Сначала они оказались в хоромах правительства и понадеялись, что им "простится". Но через два дня их изгоняют из партийного рая, и они оказываются в третьеразрядной "Лоскутной" гостинице. В этой же гостинице Дыбенко поселяет своих "братишек" - матросский отряд из 47 человек, лично преданных бывшему наркому. Это были "герои Октября" - собутыльники, друзья по грабежам и "бузе". Для Москвы марта Восемнадцатого они представляли серьезную вооруженную силу - неуправляемую, буйную и хмельную.

Газета "Новая жизнь" 16 марта 1918 года писала, что Дыбенко выступал против Брестского мира, призывая организовывать партизанские отряды для борьбы с немцами.

16 марта на Четвертом съезде Советов (который решал судьбу мира с немцами) Коллонтай окончательно лишилась всех постов. Тогда же разбирался вопрос о "преступлениях Дыбенко". Он заявил о сдаче поста наркома, однако съезд этим не ограничился. Прозвучали требования революционного суда над "матросом" и даже расстрела. Лев Троцкий требовал проведения показательного процесса, казни за дезертирство и за преступное легкомыслие, граничившие с предательством. Дело Дыбенко тогда пять раз рассматривалось на заседаниях Совета Народных Комиссаров.

После бурного заседания съезда 16 марта Дыбенко встретился со своими "братишками" и призвал их к выступлению против решения съезда и к протестам против назначения Троцкого наркомом военных и морских дел. В Москве запахло матросским бунтом, который могли поддержать и другие матросские и анархистские отряды. Их в столице было предостаточно.

17 марта глава ЧК Ф. Дзержинский приказывает арестовать Дыбенко за его прошлые "грехи" и подстрекательство к бунту матросов. Следствие поручалось Николаю Крыленко, бывшему члену Коллегии по военно-морским делам и будущему сталинскому прокурору, пославшему на смерть тысячи старых большевиков. Крыленко тогда состоял членом следственной комиссии при ВЦИК Советов и был очень влиятельным лицом. Дыбенко определили в подвалы Кремля, где угрожали расстрелом и несколько дней не давали пищи.

В это роковое для Дыбенко время Коллонтай развернула бешеную деятельность по спасению своего любимого. Она молила Троцкого и Крыленко о пощаде, бегала к Ленину и Крупской. Александра натыкалась только на безразличие или жестокость, а иногда на циничный вопрос: "А вы кто такая будете подследственному?"

На какое-то время она впадала в отчаяние, думала "вместе взойти на эшафот", поднять восстание матросов (мысли из дневника Коллонтай). Александре посоветовали хлопотать о судьбе Дыбенко не как любовнице, а на правах законной жены. Но ранее она доказывала буржуазность и порочность института брака, была адептом свободной пролетарской любви. От этих убеждений пришлось отказаться, чтобы спасти "матросика" или сочетать свою жизнь с приговоренным к смерти.

Это было в духе романов Дюма и Гюго. В газетах Коллонтай поместила заявление о том, что она сочеталась первым гражданским советским браком. Об этом знаменитом браке написано немало, но нигде не говорится, что он был фикцией, так как заключался без согласия "жениха" и без самой регистрации где-либо. Ведь Дыбенко в этот момент находился под арестом. Однако, на удивление, этого оказалось достаточно, чтобы Шура Коллонтай на правах законной жены взяла Дыбенко до суда на поруки. Старая большевичка дала слово, что подследственный не исчезнет из Москвы до суда и будет являться на допросы.

Жак Садуль, автор книги "Записки о большевистской революции", утверждает, что Дыбенко освободили после ультиматума матросов. Этот ультиматум выглядел так: если Дыбенко не будет освобожден, отряды матросов откроют огонь из пушек по Кремлю и начнут террор против большевистских лидеров. В то же время матросы Балтийского флота отказались принимать Троцкого как своего начальника и выполнять его приказы, пока приказы не будут заверены подписью Дыбенко. Москва жила в ожидании бунта матросов, а возможно анархистов и левых эсеров, что создавало реальную опасность для ленинского правительства.

В Центральном Государственном архиве Военно-морского флота (ЦГАВМФ), что разместился напротив Зимнего дворца, "колыбели революции", я нашел уникальное письмо ЦК Черноморского флота, авторы которого настаивали на освобождении Дыбенко из-под ареста и требовали направить его на Черноморский флот "для работы". Требовал освобождения Дыбенко и отряд матросов-анархистов Анатолия Железнякова, что в те дни воевал на Украине.

25 марта Дыбенко выпустили на поруки. Матросы встретили его освобождение как свою победу, отметив ее грандиозным кутежом. Погуляв два дня по Москве, Дыбенко со своим отрядом исчезает из столицы, чтобы всплыть в прифронтовом Курске, где работал его брат Федор. Вскоре, поняв, что ему не простят бегство, Дыбенко устремляется на Волгу, в Пензу и Самару, надеясь скрыться в провинциальном хаосе.

Свою спасительницу Шуру Коллонтай "Паша-орел" не только не позвал на праздничный банкет в честь собственного освобождения, но и не предупредил о своем бегстве. Он "подставил" свою жену-заступницу, которая поручилась за него своей судьбой и свободой. Узнав о бегстве своего любимого, Коллонтай в панике, боясь ареста, скрылась в Петрограде под защитой анархиствующих матросов.

Газеты конца марта - начала апреля 1918 года пестрели сенсационными сообщениями о бегстве отстраненных наркомов и переходе их в оппозицию к режиму. Сообщались подробности о похищении "Дыбенкой" 700 тысяч казенных денег и о буйствах его отрядов на железнодорожных станциях.

Призывы правительства к Дыбенко и Коллонтай возвратиться и добровольно сдаться властям те проигнорировали. Тогда был подписан приказ о розыске и аресте отставных наркомов. Когда Крыленко все же удалось связаться по телеграфу с Дыбенко, беглец пригрозил:". еще не известно, кто и кого будет арестовывать". В этом заявлении читался вызов режиму. Зинаида Гиппиус с женским ехидством в те дни писала в своем дневнике: "Да тут же еще Крыленко пошел на Дыбенку, а Дыбенко на Крыленку, друг друга хотят арестовать, а жена Дыбенки - Коллонтай - тоже отставная и где-то тут путается".

В апреле 1918 года Дыбенко оказывается в Самаре. Почему именно там? Самарский губернский исполком тогда возглавляли левые эсеры, разругавшиеся с большевиками из-за Брестского мира. Они были рады принять и спасти оппозиционера. В Самаре были особенно сильны позиции левых эсеров, максималистов, анархистов. Туда эвакуировались анархисты и максималисты с захваченной немцами Украины. Там же оказалась часть матросов Черноморского флота после потери Севастополя и Одессы. Это были недовольные властью и потоплением флота анархиствующие "братишки". Силы самарской фронды объединялись вокруг неприятия мира с немцами, диктатуры и террора большевиков.

На общем митинге "левых" партий, к которым присоединились и "левые" коммунисты, было вынесено решение о неподсудности Дыбенко. Было заявлено, что самарская власть не выдаст его карательным органам.

На некоторое время Дыбенко становится лидером "Самарской республики" и самарской оппозиции к власти большевиков. В Самару вскоре перебирается и Коллонтай. Два бывших члена правительства выступают против Ленина и мира с немцами. Об этих событиях в анналах истории сохранилась только небольшая статья Г. Лелевича в журнале "Пролетарская революция" за 1922 год. Статья называется "Анархо-максималистская революция в Самаре".

В ЦГАВМФ хранятся телеграммы, которые рассылал Дыбенко на все военные флоты и эскадры Советской России, в них он сообщал, что его арест был вызван боязнью правительства перед разоблачениями, которые должен был сделать отстраненный от дел нарком на Четвертом Съезде Советов. Эти разоблачения касались истории "немецких денег" и злоупотреблений новой власти в расходовании средств, доставшихся ей от Временного правительства. Дыбенко стал первым разоблачителем коррупции большевиков и первым обладателем "чемодана с компроматом".

Дыбенко призывал потребовать у Ленина денежного и делового отчета СНК. Возможно, у него была информация о передаче Лениным Германии 90 тонн золота в марте 1918 года.

Газета анархистов "Анархия" (орг. Московской федерации анархистских групп) 22 мая 1918 года публикует письмо Дыбенко "К левым товарищам рабочим", в котором он открыто обвиняет Ленина в соглашательстве, в "сделке" с немцами, в неспособности справиться с хаосом и разрухой в стране. Он выступает против "правительственных большевиков-соглашателей. сдающих день за днем октябрьские завоевания", клеймит "новый курс" ленинского правительства. Призывая рабочих "самим решать свою судьбу", опальный нарком подталкивал их к восстанию.

Вскоре в печати появилось новое совместное письмо Дыбенко и Коллонтай (газ. "Путь к анархии". Сарапул, 3 июля 1918), которое разошлось по всей России. В нем бывшие поклонники революционного террора выступали против "красного террора" и восстановления смертной казни, которые инициировал Ленин. Они называли "мартовских правительственных коммунистов. могильщиками революции".

Советские историки обычно утверждали, что "красный террор" начался в сентябре 1918 года и был навязан советской власти покушением на жизнь Ленина и убийством Урицкого. Но о терроре можно говорить уже с января 1918 года, когда, расправившись с "учредиловкой", власть сбросила все демократические одежды. Да и сам Дыбенко без подсказки большевистских лидеров начал проводить массовый классовый террор, оставляя трупы безвинных на улицах Питера и Хельсинки.

Однако, оказавшись гонимым весной 1918 года, Дыбенко стал возмущаться расстрелом капитана Щасного - любимца балтийских моряков. Уж Павел Ефимович зимой 1917-1918 годов попускал кровь офицерскую! А тут его возмутил расстрел по приговору революционного суда. Дыбенко тогда очень опасался, что судьба Щасного ждет и его.

Немного об Александре Михайловиче Щасиом. В январе 1918 года капитан первого ранга Щасный спас остатки Балтийского флота (около 200 судов) от выдачи судов немцам. Он вывел корабли из осажденных немцами финляндских портов и привел их в Кронштадт. Причем ему не помешали ни противодействие "ленинцев", намеревавшихся отдать флот немцам, ни замерзший Финский залив, ни преследование и обстрел немецкой эскадры.

На Всероссийском съезде моряков Щасный был произведен в "народные адмиралы", а 5 апреля 1918 года назначен начальником морских сил на Балтике. Через 12 дней после этого назначения Щасного арестовывают, судят и вскоре расстреливают. Троцкий на первом революционном суде обвинил Щасного в том, что он взорвал военную крепость Ино, которую должны были захватить немцы, и не установил демаркационную линию с немцами на море. Но главное преступление Щасного заключалось в том, что он знал о решении Ленина уничтожить Балтийский флот (того требовали немецкие покровители вождя) и "распространял об этом слухи".

Левые эсеры - члены президиума ВЦИК Советов потребовали отменить приговор о расстреле Щасного, но это требование было отклонено. Щасного обвинили еще и в "популярности" (!), которая может быть использована для выступлений против власти. Дыбенко, в ответ на приговор матросскому адмиралу, заявил, что большевики становятся "нашими гильотинщиками и палачами". Он писал: "Неужели нет ни одного честного большевика, который бы публично заявил протест против восстановления смертной казни? Жалкие трусы! Они боятся открыто подать свой голос - голос протеста. Но если есть хоть один честный социалист, он обязан заявить протест перед мировым пролетариатом. Мы не повинны в этом позорном акте и в знак протеста выходим из рядов правительственных партий! Пусть правительственные коммунисты после нашего заявления протеста ведут нас на эшафот. "

Но на плаху Дыбенко не пошел, да и не собирался он гибнуть "за идеи". Из Москвы сообщили, что его могут оправдать и пообещали неприкосновенность в обмен на молчание и "отдых" от политической жизни. Ленин лично пообещал Коллонтай, что ей и Дыбенко нечего ареста бояться, а Дыбенко, вместо сурового военно-революционного трибунала, будет судить обыкновенный "народный суд".

"Отважный" оппозиционер покидает Самару как раз в тот момент, когда "каша уже была заварена", когда матросы вместе с анархистами, максималистами, левыми эсерами подготовили восстание. Отъезд Дыбенко лишил их авторитетного лидера. Фактически ценой легализации Дыбенко было предательство.18 мая 1918 года начавшееся восстание "левых" Самары против ленинского диктата и Брестского мира было потоплено большевиками в крови. Несколько недель после этих событий чекисты еще расстреливали оппозиционеров, которые выступали за власть свободных Советов и верили Дыбенко.

За неделю до восстания в Самаре Дыбенко прибыл в Москву и явился в Кремль на суд партийных "богов". Он пообещал хранить молчание относительно "немецких денег" и прочих тайн Кремля, дал слово не заниматься политикой и никогда более не стремиться в народные трибуны. В обмен на это Дыбенко даровалась жизнь: народный суд, проходивший в провинциальной Гатчине оправдал его, но в партии он так и не был восстановлен.

Речь Дыбенко на суде отличалась революционным пафосом и самолюбованием. Призрак Великой Французской революции витал под сводами гатчинского дворца, где проходил суд. Речь своему "орлу" писало лучшее перо партии - перо литератора Александры Коллонтай: "Я не боюсь приговора надо мной, я боюсь приговора над Октябрьской революцией, над теми завоеваниями, которые добыты дорогой ценой пролетарской крови. Помните, робеспьеровский террор не спас революцию во Франции и не защитил самого Робеспьера, нельзя допустить сведения личных счетов и устранения должностного лица, не согласного с политикой большинства в правительстве. Нарком должен быть избавлен от сведения счетов с ним путем доносов и наветов. Во время революции нет установленных норм. Все мы что-то нарушали. Матросы шли умирать, когда в Смольном царила паника и растерянность." Эти пассажи из выступления подсудимого проливают свет на склоки в первом советском правительстве и на его неуверенность в завтрашнем дне.

Матросы вынесли Дыбенко из зала суда на руках, и снова начались для Павла дни беспробудных кутежей. Ленин тогда шутил: мол, расстрел для Дыбенко и Коллонтай будет недостаточным наказанием, и предлагал "приговорить их к верности друг другу в течение пяти лет". Как в воду глядел лукавый вождь. Менее пяти лет, с большими перерывами и с изменами продержался их странный "первый советский брак".

Хотя Коллонтай многое сделала для оправдания своего любимого, Дыбенко прятался в то время от формальной жены, которая искала его по всем притонам Москвы. Павел просто убегал, когда ему говорили, что жена где-то близко. Наконец, он и вовсе сбежал из Москвы со своим отрядом "братишек" и уехал в Орел к своему брату Федору, что был в этом городе одним из руководителей местного Совета.

Узнав о бегстве "гражданского мужа", Шура Коллонтай решает порвать с ним. Ленин, встретившись с Коллонтай, упрекнул ее за увлечение "недостойным субъектом". Она согласилась с вождем, пообещав больше не встречаться с Павлом. Четыре месяца Коллонтай не встречалась с Дыбенко, хотя ее постоянно тянуло к нему.

Ленин ломал голову над тем, что делать с пьяным "орлом", засевшим в Орле. Во искупление грехов Дыбенко было решено отправить на подпольную работу в оккупированную немецкими войсками Украину. Под псевдонимом Алексей Воронов Дыбенко оказывается в июле 1918 года в Одессе. Однако, побыв там две недели и не связавшись с подпольем, Дыбенко уезжает в Крым. Там через десять дней "подполья" он был арестован как "большевистский лидер". Его держат в кандалах, так как он пытался бежать из тюрьмы. За массовые убийства офицеров в 1917 году ему грозил расстрел. Но уже через месяц, в конце августа 1918 года, советское правительство обменяло Дыбенко на нескольких пленных немецких офицеров. А ведь еще за четыре месяца до этого освобождения большевистская власть хотела расправиться с ним.

В сентябре 1918 года Дыбенко возвращается в Москву. Через десять дней ему дают новое назначение. Важно было держать "орла" подальше от столицы и Балтийского флота. Его направили в "нейтральную зону", что существовала на границе между РСФСР и Украинским государством, для организации сил, которые должны были быть использованы для, захвата Украины. Он получил "крошечную" должность командира батальона, был даже временно комиссаром полка,. хотя, как известно, его исключили из партии. В то же время Дыбенко постоянно конфликтует с комиссарами, которые пытались ограничить его самовластие. В то время Коллонтай запишет в своем дневнике: "Свердлов не скрывает своей антипатии к такому "типу", как Павел, и Ленин, по-моему, тоже".

Однако в начале 1919 года он внезапно получает генеральскую должность командующего группой войск Екатеринославского направления, которые вторглись на территорию независимой Украинской народной республики и завязали бои с "петлюровскими" частями. Внезапный "взлет" Дыбенко, очевидно, связан с его украинским происхождением и фамилией. Ленинской власти важно было прикрыть интервенцию рассуждениями о "восстаний украинского пролетариата против буржуазного правительства Директории", и тут украинская фамилия Дыбенко чрезвычайно пригодилась. Он был свой "красный украинский генерал", что привел войска Российской республики в Украину.

В конце декабря 1918 года одними из первых городов Украины, которые были захвачены советскими войсками, оказались Кутшнск и Волчанск, на самой границе с Советской Россией (Харьковская губерния). Разбирая в Российском государственном военном архиве документы, касающиеся первых боев Красной Армии против украинских войск, я натолкнулся на никому не известный документ о "мятеже левых эсеров в Украине". Собственно, был ли сам мятеж? Или просто большевики всеми силами стремились воссоздать свою диктатуру в Украине? Но вот удача! Оказалось, что и тут в темной "слободской" истории подвизался вездесущий Дыбенко, только полгода тому крепко наказанный за "политику" и обещавший больше в нее, родимую, не лезть. Небольшие городки Купянск и Волчанск были взяты отрядами под командованием левых эсеров Саблина и Сахарова. Эти командиры, в обход договоренности с командованием советских войск, неожиданно для большевиков, организовали на украинской земле уездный ревком (орган диктаторской власти) В него вошли левые эсеры, максималисты, анархисты, повстанцы. Он был создан с целью провозглашения нового украинского государства под руководством левых эсеров. Выбор их пал на Украину, как на край крестьянского повстанчества, близкий сердцу левых эсеров.

Украина была "землей неизвестной", ее только несколько дней назад стали захватывать большевики, и никто не знал, кому она будет через месяц принадлежать - петлюровцам, французам, махновцам, эсерам, польским интервентам, немцам, белогвардейцам, "красным"? А может какому-нибудь мятежному атаману - Болбочану? Волоху? Тютюннику? Завтрашний день был непредсказуем.

Большевиков возмутила попытка создать новую эсеровскую власть. Руководящие решения КП (б) У решительно отвергали какие-либо блоки, коалиционные правительства и властные учреждения с левыми эсерами или анархистами. Планировалось только использование их военных отрядов и военспецов в "боевых целях". Создание первой властной структуры в Украине - ревкома под руководством левых эсеров - было приравнено к мятежу против большевистской власти¹. Однако о том, что это был за мятеж, можно судить по его бескровному подавлению Ревком разогнали, руководителей его и командиров отрядов арестовали, и два полка "мятежников" разоружили только при помощи одного советского батальона.

Лев Троцкий тогда писал, что Саблин, Сахаров и "подозрительные "максималисты" Валуйского уезда. - злейшие враги", и в случае неподчинения "на голову максималистов, анархистов, левых эсеров и просто искателей приключений сразу же опустится тяжелая рука репрессий". Это было предупреждение и Дыбенко, который принял активное участие в истории с левоэсеровским ревкомом. Он вновь не мог удержаться от того, чтобы не вмешаться в политическую авантюру. Как свидетельствуют архивы, мятежники делали ставку на Дыбенко и его батальон, и даже имели с ним договоренность о совместном выступлении. Но тот вовремя почувствовал обреченность затеянного предприятия и "ушел в кусты", оставив заговорщиков в неведении относительно своей позиции. Возможно, он "просигнализировал" в Центр относительно самоуправства левых эсеров.

Вскоре Дыбенко становится командиром бригады, а через некоторое время - командиром 1-й Заднепровской дивизии, насчитывавший десять тысяч бойцов. В соединение входили бригады Махно и Григорьева (О деятельности Дыбенко в Украине 1919 года сохранился огромный материал в Российском государственном военном архиве, ф.336, 937-938, 999.)

Большевики снова поверили в его преданность или благоразумие. В это горячее время (февраль - март 1919 года) дивизии все сходило с рук. Погромы, грабежи, насилия, пьяные дебоши были привычным делом в дивизии. В Государственном архиве Российской федерации (ф.2, оп.1, д.126) я обнаружил уникальное письмо николаевских большевиков правительству Советской Украины, в котором они требовали привлечь Дыбенко к ответственности за "купянские события", "февральский дебош в Луганске" (после которого была создана следственная комиссия), за разгон большевистского ревкома, необоснованные расстрелы.

Уже в феврале Дыбенко начинает "исправляться". Он становится жестоким борцом с крамолой, инакомыслием, проводником "красного террора", против которого так смело выступал десять месяцев назад. Дыбенко развязывает террор не только против помещиков и буржуазии, которые еще в Семнадцатом были обречены на уничтожение, но и против своих недавних товарищей, к которым он обращался за защитой.

В Екатеринославе (Днепропетровске) он арестовал более 50 активистов из анархистов и левых эсеров, закрыл левоэсеровскую газету "Борьба", запретил лекции анархистов. По приказу Дыбенко арестовали и участников уездного Александровского (Запорожского) съезда Советов. Это были крестьяне и рабочие, посмевшие выразить недоверие партии большевиков и избрать уездный исполком Советов в основном из левых эсеров, украинских социалистов и им сочувствовавших. Большевики в Девятнадцатом стали уничтожать советскую власть там, где она противилась их диктатуре. А одним из наиболее активных борцов за большевистскую диктатуру стал изгнанный из ленинской партии Дыбенко.

Крестьянские сходы, местные советы, съезды революционных повстанцев выносили резолюции-протесты, осуждающие аресты и расстрелы "левых" революционеров. Но Дыбенко уже ничего не слышал, опьяненный воплями обреченных и собственной безнаказанностью.

Интересна история взаимоотношений Дыбенко и анархистского вождя, легендарного батьки Махно. Они отражены в неопубликованных воспоминаниях Дыбенко, которые хранятся в Российском государственном военном архиве (ф. 199, оп.2, д.156) в Москве.

Когда Дыбенко наступал на Екатеринослав, махновские отряды помогли ему овладеть станцией Синельникове. Но по приказу Дыбенко 20 махновцев было расстреляно за "расхищение поездов", хотя махновцы пытались забрать свои военные трофеи. Эти расстрелы привели к первому конфликту между комдивом и батькой. Однако отряды Махно в феврале 1919 года вошли в дивизию Дыбенко на правах отдельной, особой бригады с выборным командованием, черным флагом и анархистской идеологией. Поначалу между Махно и Дыбенко возникло подобие дружбы. Дыбенко предоставил оружие "бригаде имени батьки Махно", а Махно подарил комдиву своего лучшего трофейного коня и объявил Дыбенко посаженным отцом на своей свадьбе.

Факт посещения Дыбенко "махновского района" сохранили для нас пожелтевшие фотографии и кинопленка. Тогда батьку и комдива запечатлели рядом на станции Пологи. Дыбенко позже напишет:". у Махна хитрые, но пронизывающие глаза… большие вьющиеся волосы. ходит он в гусарском костюме".

Но как только Махно через две недели после подписания союза с "красными" стал критиковать большевистскую диктатуру, Дыбенко начинает писать доносы на батьку и дискредитирует его всеми доступными способами. Он разработал план убийства Махно. По приказанию комдива тот должен был явиться в штаб дивизии для отчета. Там планировалось арестовать и немедленно расстрелять Махно. Однако батька почувствовал, что ему готовят ловушку, и решил общаться с Дыбенко только по телеграфу. Своего непосредственного командира он стал называть "проклятым матросом".

24 марта Дыбенко "удалось" ликвидировать "махновское восстание" на станции Пологи. Восстание сводилось к нежеланию бойцов принимать командиров-"назначенцев". Однако паника охватила соседние советские учреждения, и они стали немедленно эвакуироваться из Александровского уезда. Но Дыбенко тогда сумел договориться с недовольными, и он заявил, что паника возникла "из-за дурости".

Неудача с покушением на Махно подтолкнула Дыбенко к подготовке нападения на столицу махновцев село Гуляй-Поле с целью уничтожения батьки и всех его командиров, разоружения махновской бригады. Но на такую масштабную операцию Дыбенко не получил разрешения командующего Украинским советским фронтом В. Антонова-Овсеенко, который тогда симпатизировал Махно.

Зато Дыбенко удается запретить деятельность Гуляйпольского Совета крестьян и повстанцев (махновскую власть) и разогнать местные "вольные Советы", которые ориентировались на махновцев. "Всякие съезды, созванные от имени распущенного, согласно моему приказу, гуляйпольского Военно-революционного штаба, считаются явно контрреволюционными, и организаторы таковых будут подвергнуты самым репрессивным мерам, вплоть до объявления вне закона", - пугал крестьян Запорожья Дыбенко. Но Махно все же созвал съезд, который подверг острой критике тиранию большевиков и их "опричников".

Через полтора месяца после предложения Дыбенко "разогнать махновщину" вождь Красной Армии Лев Троцкий "дал добро" на ликвидацию Махно, объявив батьку "вне закона". Части Дыбенко были брошены против махновцев. Но красноармейцы заявили, что не будут исполнять приказы Дыбенко и при встрече с махновцами будут переходить под знамена батьки. Авторитет Махно в частях Красной Армии был чрезвычайно высок, а Дыбенко, напротив, за его "фанфаронство" и рукоприкладство солдаты недолюбливали.

Как сообщали политсводки, Дыбенко не снискал популярности в солдатских массах и не сможет вести за собой солдат. Он был не выборным командиром (как Махно), а "назначенцем" из Центра, скорее даже самозванцем. Захватив Мелитополь, он "столкнулся с ревкомом и компрометировал советскую власть, убив красноармейца". Он часто прибегал к расстрелам для ликвидации недовольства в армии. Приказывал расстреливать солдат даже за критические замечания в свой адрес.

Кстати, его брат - Федор Дыбенко, командир 42-й дивизии 13-й армии Южного фронта, убежденный анархист, - был буквально растерзан своими красноармейцами за необоснованные расстрелы подчиненных еще в марте 1919 года на станции Дебальцево. Но трагический конец брата ничему не научил Павла.

А. Коллонтай писала, что "к Павлу почему-то недружелюбное отношение" солдат. К тому же Дыбенко ориентировался на "промосковскую группу" в украинском руководстве и проводил политику русификации и централизации, что также не вызывало симпатий у солдат-украинцев.

Отношения Дыбенко с командующим фронтом Антоновым-Овсеенко становились все более натянутыми из-за нежелания комдива подчиняться. Дыбенко мечтал о большей самостоятельности и бесконтрольности. Ударом по его самолюбию была передача в состав 3-й украинской советской армии бригады Григорьева и переход на Южный фронт бригады Махно.