Некоторые проблемы политической мифологии в международных отношениях второй половины ХХ века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Некоторые проблемы политической мифологии

в международных отношениях второй половины ХХ века

Ставицкий А.В.

Исследуются некоторые проблемы возникновения и развития политических мифов в истории международных отношений второй половины ХХ века; рассматриваются их цели, мотивы, основные принципы и механизм использования; анализируются их связь с развитием различных государств.

История начинается с мифа и заканчивается им. Пройдя уровень информационного осмысления, реальные события либо «исчезают» во времени, иногда навсегда, либо становятся частью той символики, которая связана с данной конкретной властью, поддерживая, обосновывая ее или ниспровергая. По мнению некоторых мыслителей, смысл истории в том, чтобы переписывать ее заново. И ее переписывают каждый раз, смещая акценты в ту сторону, которая выгодна тем или иным политическим силам; меняя прошлое, в зависимости от того, каким его хотят увидеть сейчас. В этом и заключается основная задача политической мифологии. Так возникают политические мифы: большие и малые, формирующие общественное политическое сознание; определяющие стратегию и тактику развития конкретных политических систем и политических отношений; «отмывающие» или порочащие ту или иную политическую систему, отдельных политических деятелей или события, связанные с ними; вычеркивающие из истории то, что на самом деле происходило, или создающие миф о том, что в действительности лишь могло произойти, но не произошло.

Становясь частью общественного сознания политические мифы формируют психологические и идеологические установки в обществе, обладающие стойкостью предрассудков. Поэтому недооценивать их роль и место в общественной жизни нельзя. Мифы отражают эмоционально окрашенные чувственные представления людей о политической действительности и вытесняют реальное представление о ней. Соединяя действительность с вымыслом, мифы строятся на определенных признаках, которые имеют место в политике, но подменяют объективную реальность субъективным восприятием. Именно поэтому политическая мифология строится на вере, образующей субъективное и эмоциональное пространство, в котором функционирует политика и власть. И обойтись без нее не может ни одна политическая система. Власть должна порождать веру в ее возможности, в способность и желание удовлетворить желания людей. От веры и доверия общества зависит эффективность политики, но вера в значительной степени безотчетна, интуитивна, подсознательна, иррациональна. Поэтому мифы широко культивируются в любой политике, а нередко настойчиво прививаются.

Отдельные историки утверждают, что к политической мифологии обращается «внутренне слабая» или «порочная» политика; что она изживается в демократическом и открытом обществе, имеющем доступ к политической информации. Но они забывают, что в мифах нуждается не только власть, но и общество, что они оба заинтересованы в их производстве, делая мифотворчество особым направлением в деятельности государства и частью общественной жизни. Таким образом люди освобождаются от анализа, от понимания, от трудной работы по переработке политической информации, а взамен получают надежду. И потому по мере развития демократии политические мифы не исчезают. Меняются лишь роль и место политической мифологии в общественной жизни, механизм ее формирования и степень воздействия на общество.

Особую роль в политике играют мифы, в которых отражаются процессы, происходящие в международной жизни. Становясь частью международной политики, мифы делают историю орудием психологической и идеологической войны. В данной статье, в основном на примере политики США, анализируются механизм, идеологические и нравственные установки, а также общественная среда, позволяющие эффективно формировать политические мифы в области международных отношений; различные идеи, концепции и теории, лежавшие в их основе. И поскольку, несмотря на завершение «холодной войны» и изменение международной ситуации в конце ХХ века, характер международных отношений принципиально не изменился, исследования в области политической мифологии представляются актуальными.

Во внешней политике ведущих государств ХХ века мы можем выделить два направления, которые определяют как форму, так и характер конкретных действий и заявлений руководителей этих государств и подчиненных им учреждений.

Первое - эмпирическое, рассматривает международные отношения в исторической перспективе; исходит из баланса сил и интересов взаимодействующих и противостоящих сторон; учитывает их стратегическое постоянство и изменчивость; ставит в основу внешней политики безопасность страны, ее союзников и эффективность их развития. Для него существенным и [c.101] определяющим является единственный вопрос: сработает ли данная политика; будет ли она эффективна; принесет ли пользу стране и миру, частью которого эта страна является?

Второе направление - догматическое, выстроено в чисто идеологической плоскости; исходит из набора односторонних политических клише и идеологических представлений о себе, своих «друзьях» и «врагах», основанных на крайностях, фактически не подлежащих сомнению и изменению. В любой политике как правило присутствуют оба направления, но главный вопрос в том, какое из них доминирует; и, поскольку внешняя политика - лицо государства, обращенное к другим странам, крайне важно, чем руководствуются лидеры государств в отношениях с другими: политическими и экономическими реалиями или идеологическими догмами и политическими мифами. От этого зависит не только характер международных отношений и связанная с ними международная обстановка, но и политическая ситуация в этой стране.

При анализе своего противника с идеологических позиций политики исходят из приписанных ему сущностных качеств («пороков») и вытекающих из них целей, масштабов и характера борьбы, ее значимости для будущего развития человечества. Тем самым они моделируют односторонне символические образы, которые подменяют реальность и начинают заново творить ее. Так создавались политические мифы, положенные в основу последних психологических войн и определившие причины, лицо и эволюцию «холодной войны».

Политические мифы формируют «образ врага» в умах людей, вынуждая их воспринимать окружающий мир в «шизофреническом свете», где одни бесконечно добродетельны, а другие бесконечно порочны, становясь «носителями какой-то разновидности чумы». В этом случае международные отношения предстают как «борьба между добром и злом», где страна-носитель «добра» выступает «счастливым царством совершенной мудрости и совершенной добродетели, призванным спасти человечество», «сияющим градом на холме», а противоборствующая сторона олицетворяет «средоточие зла в современном мире», несущее угрозу всему живому; является «империей зла», бороться с которой «предписано священным Писанием и Иисусом Христом».[1, с.159] Но не стоит забывать, что как правило за теми или иными политическими мифами прячутся чьи-то конкретные политические интересы.

Концепция американской исключительности, получившая распространение после образования США, сразу вела к культу политической системы, построенной на мании величия и ощущении собственной непогрешимости, а значит нуждалась в мифе о «советской угрозе», которые создавались настолько основательно, целенаправленно и масштабно, что в них поверили не [c.102] только их создатели, но и все остальные. В результате они стали частью общественного сознания в СССР и США на протяжении нескольких поколений. Известный американский политический деятель Дж. Кеннан, долго работавший в СССР, так пишет об этом: «Нет нужды задаваться вопросом, почему он [CCCР] должен предпринять какие-либо враждебные действия. Таким путем образ абсолютно бесчеловечного противника формировался отнюдь не из целей военной безопасности. Этот образ создавался ежедневно, еженедельно, из месяца в месяц, из года в год, пока не стал повседневным спутником тех, кто культивировал его. И любая попытка с чьей-либо стороны отрицать реальность этого образа воспринимается как акт измены или легкомыслия. Тем самым манекен Советского Союза, созданный военными, заменил реальный образ, и на нем основывалась глобальная стратегия США и американские военные усилия» [2, с. 216]. Такие же процессы происходили и в СССР. Бездумно веруя в исключительность т. н. реального социализма, советские идеологи, не жалея красок, описывали процесс загнивания американского капитализма. Повязанный «первородным грехом частной собственности», капитализм по их мнению был исторически обречен. Они полагали, что пороки капитализма ведут к ухудшению качества жизни, неуверенности масс в завтрашнем дне и т. п. Отсюда вытекало, что понимая свою обреченность, американский капитализм готов использовать любые средства, чтобы задержать свою гибель, и не остановится даже перед применением ядерного оружия.

Аналогичная теория - «теория домино» - существовала и в США. Согласно этой концепции СССР действует согласно хорошо продуманного плана, направленного против США. Не имея ни сил ни смелости он устраивает постоянные мелкие провокации, добиваясь эскалации напряженности на периферии, но в случае достижения ядерного превосходства он обязательно нанесет удар по США.[ 3, с.305] Умение видеть в любых международных событиях «руку Москвы» и напоминать по случаю, что «русские идут», позволяло руководству США добиваться своих внешнеполитических целей. Ответственность за рост международной напряженности и гонку вооружений ложилась при этом на Советский Союз.

Мессианизм был свойственен СССР и США с начала их образования. Но если на первой стадии их существования, он развивался в условиях вынужденной изоляции, когда, находясь в стороне от мировой политики, СССР и США могли лишь рассчитывать на силу своего примера, то после второй мировой войны характер и масштабы мессианизма изменились. «Мы пришли спасти мир, дав ему свободу и справедливость». Под этим заявлением американского президента Вудро Вильсона, сделанным после первой мировой войны, мог подписаться и В. И. Ленин [4, с.15-16]. С разгромом фашистской Германии этот лозунг стал лейтмотивом внешней политики ведущих мировых [c.103] держав, но свобода и справедливость, принесенные их солдатами другим народам на своих штыках, не сделали этот мир лучше.

В своем знаменитом выступлении 1983 года в Орландо, где СССР был назван «империей зла», Рональд Рейган, касаясь внешней политики США, приводит известные слова французского исследователя Алексиса де Токвиля: «Если Америка когда-нибудь перестанет быть справедливой, она перестанет быть великой»[5,с.154]. Идеологическая концепция внешней политики исходит из ее нравственной оценки: морально ли это? Только на этой основе может приниматься решение по любому вопросу, считал Рональд Рейган и его сторонники. Конечно, политикам желательно исходить из нравственной оценки своей деятельности, но в случае подчинения нравственности интересам политической борьбы (нравственно все то, что способствует усилению влияния США в мире или ускоряет победу социалистической революции), она становится способом оправдания любых их действий.

Насколько внешняя политика администрации Рейгана была нравственной и справедливой можно судить хотя бы по тайной войне против Никарагуа, в результате которого был нарушен закон о нейтралитете 1794 года, гласивший, что снабжение или подготовка вооруженной экспедиции против страны, находящейся в состоянии мира с США, является преступлением. Был нарушен и запрет конгресса на попытки свержения никарагуанского режима и обещание невмешательства, дававшееся Организации американских государств. После обращения Никарагуа в Международный Суд администрация Рейгана отказалась признавать юрисдикцию Суда в Центральной Америке на два года. В 1983 году Рейган подтвердил право страны проводить тайные операции в тех случаях, когда она считает, и что это наилучшим образом отвечает ее интересам, а в 1985 году установил новый принцип, согласно которому поддержка «борцов за свободу» является самообороной и полностью соответствует уставам ОАГ и ООН. Чем же руководствуются политики в таких случаях: идеологией, нравственностью, национальными или узкими, корпорационными и частными интересами?

Использование вооруженных сил всегда объяснялось национальными интересами государства, и ошибочность подобных решений становилась очевидной лишь в случае откровенной неудачи (например - Вьетнам). Все остальные войны, ракетные удары и бомбардировки получали одобрение американцев и повышали популярность президентов. Следовательно, применение силы они понимали как добродетель. «Мне не нравится бомбить деревни, - говорил корреспонденту один американский пилот. Знаешь, что бомбишь женщин и детей. Но надо решить для себя, что дело твое благородное и работа должна быть выполнена» [6, с. 111]. Видимо, национальный интерес предписывает свою собственную нравственность, и подчиняется она не национальным интересам, а идеологическим доктринам государств и [c.104] сиюминутным конъюнктурным моментам. Но чтобы скрыть это внешняя политика демократического государства» должна выглядеть «идеалистичной». Или, по меньшей мере, ее надо обосновывать в духе «великих всеобщих принципов».

Злоупотребление идеологией ведет к лицемерию, обману и самообману, к чрезмерной убежденности в своей правоте; преобразует политику в область теологии, когда догматические установки становятся предметом веры. Идеология ставит абстракции превыше людей; зовет их к новым «крестовым походам» и истреблению «неверных». Она формирует у людей моносознание, воспринимающее одну сторону реальности и отвергающее другую. И без мифов здесь не обойтись. Они нашли свое отражение в зигзагах внешней политики обоих государств, в балансировании на грани войны и гонке вооружений. Они воплотились в доктринах «массированного возмездия», «быстрого реагирования», «отбрасывания коммунизма», «ограниченной ядерной войны» и других; еще раз тем самым показав, что все идеологии, к какой бы направленности они не принадлежали, стремятся обеспечить максимальный контроль над умами и поступками людей, а значит, в основе своей, тоталитарны. По сути, разница между идеологами, приписывающими все грехи только Соединенным Штатам или СССР не велика. И те и другие, рассматривая внешнюю политику как отрасль теологии, - жертвы одной болезни и зеркальное отражение друг друга. Взаимный страх усиливал паранойю и создавал ощущение непредсказуемости. О том, до чего это может довести, можно судить по министру обороны США в администрации Гарри Трумэна Джеймсу Форрестолу, который выпрыгнул из окна с криком: «Русские идут!» Преобразуя политику в область теологии, идеология бросает людей на жертвенный алтарь догмы. Догмы порождают доктрины, которые подменяют собой реальность и подчиняют себе умы людей. Не случайно политики говорят: «Хочешь войны - вынашивай доктрину». Прикрываясь тем, что в этом мире свято, они используют любой авторитет, чтобы доказать свою правоту. И не так уж важно, кто это будет: Маркс, Магомед или Христос. Убежденные в своей праведности, они действуют так, как поступил бы «сам Господь, если бы знал, в чем тут дело», забывая при этом, что ненависть, основанная на морали, портит того, кого переполняет, и не исправляет того, в отношении кого направлена.

Те исследователи, которые пытаются изучать политическую историю не с идеологических, а с исторических позиций, то есть не как черно-белую данность, а в развитии, предлагают принимать в расчет такие факторы, как импровизация, неудачное стечение обстоятельств, случайность, неведение, небрежность и даже просто глупость. Видимо, так и есть, и решения, которые принимают руководители государств, основаны на выборочных данных. Но какие бы пугающие эффекты они при этом не производили, какой бы [c.105] воинственной риторикой не пользовались, как бы не угрожали друг другу, даже самая кризисная ситуация всегда заканчивалась диалогом и сохранением имеющегося баланса интересов и сил. Создается впечатление, что все они, прагматики и идеалисты, «ястребы» и голуби», милитаристы и борцы за мир во всем мире, достаточно хорошо понимали, где находится та грань, которую ни в коем случае переходить нельзя. Если учесть к тому же, что идеология, при буквальном следовании ее догмам, вообще исключает мирное сосуществование, то станет ясно, что руководители СССР и США, какой бы имидж они себе не избрали, были грамотными политиками и реалистами. Они могли быть в плену определенных догм и мифов, но при этом не забывали, что политика есть искусство возможного и, в случае необходимости, могли отодвинуть идеологию на второй план. И хотя их политические игры нередко велись «на грани фола» и создавали у остальных ощущение непредсказуемости, они никогда не позволяли себе перейти ту грань, за которой война была бы неизбежна.

Имперская политика двух новых сверхдержав стала причиной «холодной войны». Искать, кто из них был более агрессивен или миролюбив, довольно наивно, так как «политика сдерживания» требовала адекватных мер с обеих сторон. Ведь только это при их взаимной агрессивности позволяло удержать мир в равновесии.

История США, есть история постоянного расширения «жизненного пространства»: сначала за счет территорий индейцев, потом - за счет земель, принадлежавших Мексике, Франции, Испании и России. И, независимо от отношения этих государств к внешнеполитической активности и быстрому расширению территории США, было ясно, что этот процесс неизбежен. Избыток людских и материальных ресурсов, помноженный на жажду захватов и наживы толкал Соединенные Штаты на путь экспансии. Какие-то территории покупались, какие-то - завоевывались. Но остановить это движение до тех пор, пока оно не заполнило, имевшийся на американском континенте вакуум, было нельзя.

С начала ХХ века началась новая «эра» экспансии США. Ее идеологами стали президент Теодор Рузвельт и сенатор-республиканец Генри К. Лодж. По их мнению великие нации быстро поглощают все пустующие места на Земле в целях своей будущей экспансии и в интересах обороны. И, будучи одним из великих государств мира, Соединенные Штаты, конечно, не должны были оказаться в стороне от этого движения. Идеологов имперской политики не останавливало понимание неизбежности в этом случае значительных жертв, которые тяжелым бременем лягут на плечи простых людей, ведь иначе «более смелые и сильные народы» обойдут их и завоюют господство над миром.

[c.106] Понятие империи не всегда несло отрицательный смысл. В более отдаленные времена с ней связывали определенный порядок, в котором нуждается каждое общество, и защищенность. Мощь империи в любой момент могла обрушиться против ее врагов. И только позже пришло понимание, что империя не только защищает, но и подчиняет, подавляет, завоевывает; и чем мощнее она, тем мощнее ее пресс, тем больше прав она сосредоточивает в своих руках. и тем меньше остается этих прав на долю ее граждан. И большинство исследователей стали воспринимать империализм как господство над другими народами, их подавление и эксплуатацию. Первостепенной задачей «экспансионистов» было могущество и престиж нации, а также военно-морская мощь, которая обеспечила бы этот престиж. Они утверждали, что империю создает динамика государственной мощи, построенная на неравенстве сил, когда на пути у сильного государства оказывается более слабое, плохо защищенное, заступиться за которое никто не сможет. Имперская идеология строится на балансе сил и интересов, и в случае, если он нарушается, возникает вакуум силы. По этой теории малые государства существуют лишь потому, что этого хотят большие и сильные, и лишь до тех пор, пока они этого хотят. А мировая политическая ситуация остается стабильной только потому, что рано или поздно одна имперская политика натыкается на другую. Естественно, экспансия с геополитической позиции рассматривается не как захват, а способ самосохранения, защиты своих сограждан и границ от врагов. Для этого оно стремится контролировать те стратегические точки, которые враг может использовать против него, и делает все для преумножения своего престижа, который строится на его силе. Стремление к силе, поэтому. является отличительной чертой международной политики, как и любой политики; более того «международная политика есть по необходимости политика силы».

Циничность теории, обосновывающей неизбежность, и даже необходимость, захватов, очевидна. Но если политики легко переступают через это, то с общественным мнением, особенно в демократической стране, дело обстоит гораздо сложнее. И тот факт, что за последние сто лет любая демонстрация силы (за исключением войны во Вьетнаме) приводила к резкому росту популярности американских президентов, говорит, что эту проблему американские власти успешно решили. Им удалось идеологически обосновать имперскую политику, сделать ее нравственной, что невозможно было осуществить без создания целой системы политических мифов, в истинность которых общество могло бы поверить. Чтобы придать имперской теории «питательную», приемлемую для общества форму, нужны были мифы, придающие ей привлекательность и благородство. Одни мифы делали ставку на «бремя белого человека», несущего цивилизацию и западные ценности отсталым, варварским народам; другие - на свободу и демократические идеалы; третьи [c.107] обосновывали экспансию борьбой за социальную справедливость и равенство, против любых видов эксплуатации и угнетения. Никто при этом, разумеется, не хотел войны, все боролись только за мир во всем мире и ради его сохранения готовы были использовать любые средства и принести любые жертвы.

Выбор идеологической направленности политических мифов зависит от господствующей в обществе идеологии, представлений о мире и политических идеалов, но идеологически направленные мифы неизбежно приводят к созданию антимифов. Один из таких антимифов представляет «теория открытых дверей», автором которой стал У.Э. Уильямс. Она, вслед за марксизмом, сводит вопрос возникновения и развития империй к решению экономических проблем, а мотивы империалистической экспансии выводит из промышленного перепроизводства и необходимости поисков новых рынков сбыта. Эту концепцию дополняет «теория зависимости» А. Г. Франка, согласно которой индустриальный мир высасывает все излишки из «периферий» и тем самым обрекает их на постоянную («перманентную») нищету. Если бы не Запад и мировой рынок, гласит она, то бедные страны давно развились бы сами и сумели бы успешно процветать. Такая позиция естественно вытекает из аксиомы, что если экономические отношения кому-то выгодны, значит другие от них лишь в убытке. Взаимная, пусть и неравная, выгода как бы сразу при этом исключалась. Бесспорно, экономические отношения между западными странами и «третьим миром» не равны, но зависимость в данном случае уже не односторонняя и, получившие независимость «бедные государства», обладая теперь так необходимыми Западу ресурсами, тоже могут диктовать ему свои условия. В качестве примера империалистической эксплуатации называются огромные долги «развивающихся стран», размеры которых таковы, что одни выплаты процентов бывает превышают бюджеты иных государств. Но Запад не может взыскать с них долги, не ставя при этом под угрозу свои собственные банковские системы. Более того, он не только не препятствует, но наоборот способствует перемещению тяжелой промышленности в «развивающиеся страны». Правда, большая часть их связана с «вредными производствами» и, в этом опять усматриваются происки империалистов, которые тем самым наносят невосполнимый урон окружающей среде. Но ведь руководства этих стран принимают такие решения не под дулом пистолета, а на основании своих законов и руководствуясь своими национальными интересами. Многие страны, в том числе и Украина, поступали и поступают также, экономя на экологии и здоровье своих граждан, пользуясь их правовой безграмотностью, несовершенством или отсутствием соответствующих законов, непониманием или корыстностью тех людей, от которых зависели решения о строительстве или начале работы этих производств. Загрязнение окружающей среды или ограбление своего народа [c.108] может происходить без помощи или посредничества Запада, но в любом случае у бывших колоний всегда будут аргументы против своих бывших метрополий: либо с обвинением в недостаточном внимании к их экономике, либо с обвинениями в загрязнении этими производствами окружающей среды. В любом случае в общественном мнении отсталых стран Запад будет виновен в неграмотном управлении, жадности и коррумпированности местных чиновников и олигархов, заинтересованных в таком положении вещей. По одним мифам колонии обеспечивали функционирование империй, являясь их «активами в борьбе за мощь и статус», по другим - своей затратностью и политической нестабильностью привели империи к краху.

Позиция сторонников экономического детерминизма не лишена оснований, но ей противоречат данные экономического развития США. Так в середине ХIХ века, когда Соединенные Штаты вступили в эпоху перепроизводства страсть к завоеванию внешних рынков пошла на спад. Это объясняется расширением внутренних рынков; переключением интереса и, следовательно, предпринимательской активности с сельского хозяйства на промышленность, когда капитал, заработанный в экспортном секторе начал обеспечивать самостоятельный экономический рост; ослаблением, по этой причине, зависимости американской экономики от мирового рынка. Более того, экономические детерминисты игнорируют другую сторону проблемы, не желая признавать, что соображения национальной безопасности играют роль самостоятельного фактора внешней политики любых государств.

Соединенные Штаты использовали свое военно-политическое и экономическое превосходства для создания новой империи, обеспечившей свою гегемонию, не позоря себя при этом «традиционным колониализмом». Они не создали учреждения по делам колоний, не готовили для работы в колониях своих администраторов и специалистов, предоставив решать все вопросы дипломатам и руководителям транснациональных корпораций, чьи филиалы были в этих странах размещены. Но, руководствуясь старым принципом «что хорошо для Дженерал моторс - хорошо для Америки», они обеспечивали их необходимой поддержкой, вплоть до военного вмешательства. Американская экспансия, по существу, была результатом того, что известный исследователь У.Л. Лангер назвал «превентивным империализмом». По его мнению государства захватывали чужую территорию не из-за. ее экономической ценности, а лишь для того, чтобы она не досталась потенциальным соперникам. Дополнением к «превентивному империализму» выступает теория «империализма по приглашению» Гейра Лундестада, согласно которой слабые страны сами приглашают Соединенные Штаты с целью защиты, для оказания им помощи и поддержки. В качестве аргументов, как неразвитые страны стремятся использовать великие державы, обычно приводятся примеры неоднократных предложений о присоединении к США со стороны [c.109] правительств стран Центральной Америки и Карибского бассейна и размещение американских военных баз, которые существуют не против воли, а «при благодарном согласии» принимающих эти базы стран.

Основные тенденции развития международных отношений в ХХ веке и последовавшие вслед за ними политические изменения существенно повлияли на характер осуществляемой ведущими мировыми державами империалистической экспансии. Теперь все чаще говорят о культурном империализме и гуманитарной интервенции, когда империализм больше не захватывает территорию, но подчиняет себе сознание, образ мышления, образ жизни. И в этом случае политические мифы обосновывающие правильность той или иной позиции, особенно необходимы. Действительно, влияние западной цивилизации на «третий мир» усиливается. Нередко ее носители воспринимали культурные традиции, обычаи и религии Востока как примитивные, варварские и отсталые. Им казалось нормальным, если Восток примет на вооружение те ценности, которые они считали высшим достижением или завоеванием прогрессивного человечества, и удивлялись, если это не происходило. Их удивляли ранние детские браки и чадра в мусульманских странах, забинтовывание женских ног в Китае и самосожжение вдов в Индии. Но традиции и обычаи разных народов стали частью их жизни, привычной и мотивированной, и потому уже правильной. Пытаться ломать их, значило отобрать у них их идеалы, подменив их чем-то незнакомым,. чужеродным, и потому уже опасным; разрушить то, чем жили их предки, лишить смысла их жизнь и будущего их детей. Позиция тех, кто видел в западных идеях и благах лишь зло, делала западную медицину инструментом подрыва туземного образа жизни; врач и учитель выступали тогда звеном в колониальной системе, представителями «державы-оккупанта»; утверждения о достоинстве человека и преимуществах индивидуализма становились просто западной ересью. Борьба с европейскими ценностями, их отторжение являлись таким образом очень важной, первостепенной задачей, и тут нельзя было ограничиться одним поношением. По их мнению, лишь насилие может пробудить третий мир от его неподвижности и застоя. И мы видим, как это происходит на деле.

Примечательно, что в борьбе против Запада и его цивилизаторской миссии колонии стали использовать его собственные нравственные установки, в том числе лозунги борьбы за демократию, самоопределение наций и права человека. Но понимание их в самих развивающих странах показывает, насколько оно далеко от того смысла, который в него вкладывают в США и Западной Европе. Эта проблема приводит нас к вопросам о методах и источниках формирования политических мифов, а также символике психологической войны, на которой строятся эти мифы.

Каждая политическая система нуждается в идеологическом обосновании своих действий, чтобы объяснить свою политику в максимально выгодном [c.110] для себя свете и получить ее активную поддержку со стороны населения. Идеология, построенная на риторике борьбы всегда тяготеет к тоталитаризму. Она стремится усилить закрытость информационного пространства, используя информационный монополизм. В закрытой системе нет необходимости переубеждать, потому что «истина» зависит лишь от одного информационного источника. Особенно это касается проблем международных отношений и, независимо от того, есть ли в стране «свободная и независимая пресса» или ее заменяют государственные средства массовой информации, качество и направленность публикуемой информации будет вполне контролируемой. В зависимости от системы изменится лишь характер и формы воздействия государства на общественное сознание. «Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию, - считал известный психолог Зигмунд Фрейд, - она некритична, неправдоподобного для нее не существует... Чувства массы всегда просты и всегда гиперболичны. Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности» [7, с.161].

При кажущейся разнице массовое сознание в свободном или тяготеющем к тоталитаризму обществе имеет схожие черты. И распространение в свободном обществе массовой культуры явное тому подтверждение. Поскольку толпа может быть выравнена только по низшим реакциям, которые одинаковы для всех, массовая культура становится важнейшим средством унификации людей в рамках определенного сообщества. Ориентируясь на примитивные рефлексы, низменные вкусы и первобытные инстинкты, нивелируя и упрощая представления большинства людей, навязывая определенные нормы и стереотипы, массовая культура размывает социальные и этнические грани, превращая человека «индивидуального» в человека «массового», и, следовательно, становится основой тоталитарного сознания.

Самым эффективным способом мифотворчества является пропаганда. Ее воздействие на массового потребителя новостей исходит из двух элементарных операций: отбора и подачи информации для населения под определенным углом зрения и увеличении или преуменьшении значимости событий в соответствии с избранной точкой зрения. Замалчивание одних новостей и выпячивание других в корне меняет массовое восприятие. Ставка не на анализ, а на эмоции, делает пропаганду эффективной и легко усваиваемой. В ней, как и в истории, чтобы солгать, вовсе не надо лгать. Достаточно сказать правду и только правду, но не всю правду. И реальность предстанет совсем в ином свете. И толпа будет обманута.

Идеологическая пропаганда требует определенных подходов в системе воздействия на людей. К ним в первую очередь следует отнести:

упрощенность, согласно которой надо избегать сложных по смыслу идей и образов, обращаясь в первую очередь к эмоциям, а не к разуму; не к логике, но к чувствам и вере;

односторонность аргументов, желательно без приведения доводов против; [c.111]

постоянное повторение ограниченного числа идей, сформулированных в максимально доходчивой форме с использованием стереотипных фраз;

постоянная критика врагов, их действий, без объяснения их аргументов; причем из рядов врагов обязательно выбирается главный для особого поношения;

Чтобы быть эффективной, пропаганда должна быть наступательной, систематической, массовой, демонстрирующей напор, уверенность и силу, отсутствие сомнений и страха. Связано это с психологической особенностью восприятия толпы. При этом надо учесть следующее. Во-первых, политики, которые хотят, чтобы им верили и за ними шли, должны найти подходящее название тем общественным процессам, которые нуждаются в общественной оценке; название достаточно привлекательное и позитивное, чтобы люди были готовы их терпеть и не отвернулись от своих руководителей. Во-вторых, сила, которую должен время от времени демонстрировать политический лидер может быть направлена против тех, кто будет объявлен прямым или косвенным виновником имеющихся в стране проблем. Особенно хорошо, когда тот, на кого будет направлен гнев лидера и «сознательной общественности», не будет иметь возможности как-то ответить на это, кроме той, чтобы устроить подобное поношение в своей стране. Примером такой деятельности могут служить периодические выступления на Кубе против политики США, когда «сознательные «кубинцы по указанию своего руководства в знак протеста подпрыгивают на месте или, по примеру библейского Давида, бросают специально привезенные на машинах камни в сторону берегов США. Этой же причиной объясняется периодический гнев руководства США в отношении Ирака, зависимость которого от политических проблем в Соединенных Штатах и альковных скандалов Билла Клинтона становится все более очевидной. Отсюда выходит, что все страны - и авторитарные и демократические - в той или иной мере нуждаются в «образе врага», наличием которого можно не только объяснить свои промахи и проблемы, но и направить негативные эмоции граждан в сторону от отдельных конкретных политиков, учреждений и политических движений или системы власти в целом. Такая пропаганда объединяет и мобилизует массы, ведь давно известно, что люди всегда быстрее объединяются не во имя, но против кого-то или чего-то. Она позволяет требовать от них дополнительные усилия и жертвы и, спекулируя на этом, добиваться большей политической стабильности и лучших экономических результатов. Особенно важно при этом делать ставку на две самые сильные человеческие эмоции - ненависть и идеализацию.

[c.112] «Холодная война» является блестящим примером того, как эти методы психологической войны использовались в СССР и США, как их правительства «организовали» свои народы на эту борьбу во имя свободы и справедливости во всем мире. С распадом СССР и сменой идеологии «холодная война» закончилась, но психологические войны продолжаются. И в этом смысле, по выражению одного исследователя, мы все еще под обстрелом. А значит, мы еще нуждаемся в таких политических мифах, которые помогут нам понять происходящее в соответствии с нашими представлениями и интересами властей, а заодно объяснят нам «значимость» и «мудрость» деяний тех, чью сторону мы собираемся принять, и «корыстность, лживость и низость» наших врагов.

По нашему мнению политика - феномен отчасти символический, и каждая политическая система создавала для этого разные модели интерпретации одной и той же действительности, делая семантический хаос составной частью общественных отношений. И надо стараться понять, что в условиях иных общественных реалий наши сигналы могут неправильно восприниматься, так же, как мы неправильно воспринимаем чужие сигналы. Классический пример подобного непонимания дает анализ представлений общественности и руководства СССР и США во время Карибского кризиса. Так, если размещение советских ракет на Кубе в США рассматривали как результат субъективных действий конкретных руководителей; то для общественности СССР это было нормальным отражением объективных и закономерных процессов развития истории, которые неизбежно вели к грядущей победе социализма во всем мире.

У исследователя может сложиться впечатление, что общество постоянно принимает другие ипостаси, утрачивая вкус к ясности мыслей и четкости их словесного выражения, порождая демагогию и ханжество в мыслях, словах и поступках, составляющих сущность международной и внутренней политики каждой страны. На самом деле символика каждой общественной системы неотделима от нее и должна рассматриваться в контексте характерной для нее реальности. Общество нуждается в оптимистичном настрое, позитивных оценках, наборах норм и приоритетов, обосновании правильности его развития, даже если для остальных оно является символом «пороков» и «всеобщего зла». Тем более в этом нуждается политическая власть, поскольку ей необходимо на это общество опираться. Используя естественную или организованную закрытость информационного пространства, политическая система подвергает общественное сознание постоянному идеологическому воздействию. Это нетрудно сделать в любом обществе, поскольку в силу естественно сложившихся в нем представлений, оно защищает те ценности, к которым привыкла или приучена и очень насторожено, относится к тому, что исходит со стороны. И чем ниже уровень общественного сознания, тем [c.113] явственнее стремление общества к тоталитарному единомыслию. Поскольку каждая государственная или общественная система формирует свою языковую среду; культурно-языковая среда естественно оперирует ограниченным набором идей, целей, мотиваций, образуя одни стереотипы и отвергая остальные. При этом надо учитывать, что односторонняя привычность общих представлений постепенно сглаживает естественные противоречия, снимает определенную критичность подходов, «замыливая» взгляд тех, кто к этим представлениям уже привык. «Мы решительно отвергаем терминологию коммунистов, именующих диктатуру «народной демократией», - отмечает известный американский историк Артур М. Шлезингер, - а агрессию Северной Кореи - «миролюбивой политикой». Но мы и сами не без греха по части словесных метаморфоз. Государство, входящее в сообщество, которое мы именуем - иной раз с заглавной буквы - Свободным миром, зачастую сами не представляют, что такое свобода. В годы индокитайской войны американцы оказались практически оторванными от реальности, уверовав в военно-бюрократический лексикон, ограждавший их чувствительность от ужасов, творившихся во Вьетнаме. Официальные сообщения, изобиловавшие словами вроде «трения», «умиротворение», «дефолианты», «данные о потерях», «сочетания силового нажима и переговоров», не давали представления о Малайе и последствиях напалма. В наши дни мы величаем сомосовских бандитов «борцами за свободу», называем нейтронную бомбу «оружием повышенной радиации», а ошибочные бомбардировки - «хирургическим вмешательством» [8, с. 625].

Противостояние империй и развивающего мира, капитализма и социализма, Запада и Востока вылились в войну представлений, идеологий, религий, символов и идей; войну, которая идет упорно и непримиримо, на разных уровнях и направлениях, порождая все новые мифы, плодя иллюзии, заблуждения и надежды. И потому изучение политической мифологии в международных отношениях второй половины ХХ века помогает лучше разобраться не только в тех политических процессах, которые тогда происходили в мире, но и в тех, что происходят сейчас.

Библиографический список:

миф пропаганда идеология антимиф

Рейган Р. Откровенно говоря. Избранные речи. М., 1990, 398с.

Цит. по: Гаджиев К.С. Американская нация: самосознание и культура. М.,1990, 240с.

Иванян Э.А. Белый дом: президенты и политика. М., 1975,431с.

Ленин В.И. Полн. собр. соч., т.35, 599с.

Рейган Р. Ук. соч.

Цит по: Шлезингер-младший А. М. Циклы американской истории. М., 1992, 686с.

Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. М., 1992, 326с.

Шлезингер-младший А.М. Ук соч.

Размещено на Allbest