Священик Георгий Гапон

Размещено на http://www.allbest.ru/

Геомргий Аполломнович Гапомн (5 (17) февраля 1870, село Белики, Кобелякский уезд, Полтавская губерния -- 28 марта (10 апреля) 1906, Озерки, Петербургская губерния) -- русский православный священник, политический деятель и профсоюзный лидер, выдающийся оратор и проповедник. Создатель и бессменный руководитель рабочей организации «Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», организатор январской рабочей забастовки и массового шествия рабочих к царю в день «Кровавого воскресенья» 9 (22) января 1905 года, закончившегося расстрелом рабочих и положившего начало Первой русской революции 1905--1907 годов. После 9 января 1905 года -- деятель русской революционной эмиграции, организатор Женевской межпартийной конференции 1905 года, участник неудавшейся подготовки вооружённого восстания в Санкт-Петербурге с помощью оружия с парохода «Джон Графтон», основатель революционной организации «Всероссийский рабочий союз». После возвращения в Россию в октябре-ноябре 1905 года -- руководитель возрождённого «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга», союзник графа Витте, сторонник реформ, провозглашённых Манифестом 17 октября, противник вооружённых методов борьбы. В марте 1906 года убит в Озерках группой боевиков-эсеров по обвинению в сотрудничестве с властями и предательстве революции. Биография в 1870--1903 годах

Ранние годы и священство

Георгий Гапон родился в 1870 году в селе Белики Кобелякского уезда Полтавской губернии. Фамилия Гапон происходит от украинского варианта христианского имени Агафон[1]. По семейному преданию, предками Гапона по мужской линии были запорожские казаки. Отец Гапона, Аполлон Фёдорович, был зажиточным крестьянином, пользовался большим уважением односельчан и на протяжении 35 лет избирался волостным писарем. Мать была простой неграмотной крестьянкой[2].

Детство Гапона прошло в родном селе, где он занимался крестьянским трудом и, помогая родителям, пас овец, телят и свиней. В детстве Гапон был очень религиозен и отличался склонностью к мистике; любил слушать рассказы о жизни святых и мечтал, как они, совершать чудеса. Наибольшее впечатление на него произвёл рассказ о святом Иоанне Новгородском, которому удалось оседлать чёрта и съездить на нём в Иерусалим. Гапон стал мечтать о том дне, когда и ему представится случай «поймать чёрта»[2]. В возрасте 7 лет был отдан в начальную школу, где проявил большие способности к учёбе. По совету сельского священника родители решили отдать сына на обучение в духовное училище. Успешно сдав вступительный экзамен, Гапон поступил во второй класс Полтавского духовного училища. В училище отличался любознательностью и был одним из лучших учеников. Преподаватель училища Иван Трегубов, бывший известным толстовцем, давал Гапону запрещённые сочинения Льва Толстого, которые оказали на него большое влияние[3]. Под впечатлением толстовских идей Гапон считал, что суть религии состоит не во внешних обрядах, а в доброй жизни и любви к ближнему.

Георгий Гапон (1900-е годы)

Гапон разъезжал по отделам «Собрания», зачитывал петицию и давал ей толкование. Говорил Гапон просто и искренне и легко овладевал аудиторией. Секрет ораторского таланта Гапона состоял в том, что он говорил с рабочими на одном языке и выражал их собственные чувства и желания[40]. После каждого пункта петиции Гапон давал ему краткое разъяснение и обращался к толпе с вопросом: «Нужно ли вам это, товарищи?» -- «Нужно, необходимо!» -- единым вздохом отвечала толпа[22]. В конце речи Гапон требовал от рабочих поклясться, что они явятся в воскресенье на площадь и не отступятся от своих требований, даже если им будет угрожать смерть.

По свидетельству очевидцев, толпа, наэлектризованная Гапоном, пребывала в состоянии религиозной экзальтации[41]. Люди плакали, топали ногами, стучали стульями, бились кулаками в стены и клялись, как один, явиться на площадь и умереть за правду и свободу[30]. В «Собрании» царила атмосфера мистического экстаза. Люди складывали пальцы крестиками, показывая, что эти требования для них святы и их клятва равносильна присяге на кресте[30]. Свидетельница событий Л. Я. Гуревич писала: «Быть может, никогда и нигде ещё революционный подъём огромных народных масс -- готовность умереть за свободу и обновление жизни -- не соединялся с таким торжественным, можно сказать, народно-религиозным настроением»[30]. Популярность самого Гапона в эти дни достигла небывалых размеров. Многие видели в нём пророка, посланного Богом для освобождения рабочего народа. Женщины подносили к нему для благословения своих детей. Люди видели, с какой лёгкостью останавливались огромные фабрики и заводы, и приписывали это «силе» Гапона[20]. Прокурор Петербургской судебной палаты писал в записке на имя министра юстиции:

Названный священник приобрёл чрезвычайное значение в глазах народа. Большинство считает его пророком, явившимся от бога для защиты рабочего люда. К этому уже прибавляются легенды о его неуязвимости, неуловимости и т. п. Женщины говорят о нём со слезами на глазах. Опираясь на религиозность огромного большинства рабочих, Гапон увлёк всю массу фабричных и ремесленников, так что в настоящее время в движении участвует около 200 000 человек. Использовав именно эту сторону нравственной силы русского простолюдина, Гапон, по выражению одного лица, «дал пощёчину» революционерам, которые потеряли всякое значение в этих волнениях, издав всего 3 прокламации в незначительном количестве. По приказу о. Гапона рабочие гонят от себя агитаторов и уничтожают листки, слепо идут за своим духовным отцом. При таком направлении образа мыслей толпы она, несомненно, твёрдо и убеждённо верит в правоту своего желания подать челобитную царю и иметь от него ответ, считая, что если преследуют студентов за их пропаганду и демонстрации, то нападение на толпу, идущую к царю с крестом и священником, будет явным доказательством невозможности для подданных царя просить его о своих нуждах.

6 января Гапон объявил о начале всеобщей забастовки, и к 7 числу все заводы и фабрики Петербурга забастовали. Гапоновские рабочие проходили по предприятиям и без труда снимали людей с работы. Последним остановился Императорский фарфоровый завод. Делегат от завода сообщил Гапону, что их рабочие не желают бастовать. «Скажи рабочим фарфорового завода, -- ответил Гапон, -- если они завтра к полудню все не бросят работу, я пришлю туда тысячу человек, которые заставят их сделать это». На другой день казённый завод встал, как один человек[9].

Чтобы обеспечить мирный характер движения, Гапон вступил в переговоры с представителями революционных партий. 6 и 7 января он встречался с социал-демократами и эсерами и просил их не вносить раздор в народное движение. «Пойдём под одним знаменем, общим и мирным, к нашей святой цели», -- говорил Гапон[30]. 7 января Гапон устроил встречу с представителями революционных партий за Невской заставой. На встрече он убеждал их присоединиться к мирному шествию, не прибегать к насилию, не выбрасывать красных флагов и не кричать «долой самодержавие». По свидетельству участников встречи, Гапон выражал уверенность в успехе движения и полагал, что царь выйдет к народу и примет петицию. Гапон охотно развивал свой план действий. В случае, если царь примет петицию, он возьмёт с него клятву немедленно подписать указ о всеобщей амнистии и о созыве всенародного Земского собора. После этого он выйдет к народу и махнёт белым платком, -- и начнётся всенародный праздник. Если же царь откажется принять петицию и не подпишет указ, он выйдет к народу и махнёт красным платком, -- и начнётся всенародное восстание. В последнем случае всем разрушительным силам, к которым Гапон причислял и революционеров, предоставлялась полная свобода действий[42]. «Тогда выбрасывайте красные флаги и делайте всё, что найдёте разумным», -- говорил Гапон[22].

Таким образом Гапону удалось привлечь революционеров на свою сторону, и они вполне подчинились общему движению[42]. Начиная с 6 января, партийным ораторам предоставлялся свободный доступ во все отделы «Собрания». Они выступали перед рабочими, призывали их идти к Зимнему дворцу и зачитывали гапоновскую петицию. Большевик Д. Д. Гиммер поражался организаторской воле Гапона, который настолько подчинил себе партийных работников, что, выступая в отделах, они во всём копировали Гапона и даже говорили с его украинским акцентом[43].

7 января Гапон ходил на приём к министру юстиции Н. В. Муравьёву и убеждал его оказать воздействие на царя и уговорить его принять петицию. «Падите ему в ноги, -- говорил Гапон, -- и умоляйте его, ради него самого, принять депутацию, и тогда благодарная Россия занесёт ваше имя в летописи страны»[2]. Муравьёв, подумав, ответил, что у него есть свой долг, которому он останется верен. На следующий день Муравьёв рассказал о своей встрече с Гапоном другим министрам. Гапон, по словам Муравьёва, -- «убеждённый до фанатизма социалист; говорит, что его долг -- положить живот за „други своя“, и говорит, что, собственно, рабочий вопрос -- пустяки, что они только придрались к этому, а главное -- [политика]»[44]. Это мнение было доведено до сведения императора Николая II, который записал в своём Дневнике 8 января: «Со вчерашнего дня в Петербурге забастовали все заводы и фабрики… Во главе рабочего союза -- какой-то священник-социалист Гапон»[45].

Чтобы не дать властям повода применить силу, Гапон решил придать движению максимально мирный характер[13]. Было решено, что народ пойдёт к царю абсолютно безоружным и не допустит никаких беспорядков. Эту мысль Гапон настойчиво внушал рабочим в своих выступлениях. По словам очевидца, Гапон «грозно, подобно Савонароле, требовал и заклинал -- и весь народ громогласно повторял вслед за ним в собраниях эту клятву -- не прикасаться к спиртным напиткам, не иметь при себе оружия, даже перочинных ножей, и не применять грубой силы при столкновении с властями»[46].

Предвидя, что царь не захочет выйти к народу из опасения за свою жизнь, Гапон потребовал от руководящего кружка рабочих поклясться, что они гарантируют безопасность царя ценой своей собственной жизни. «Если что-либо случится с царём, я первый покончу с собой на ваших глазах, -- говорил Гапон. -- Вы знаете, что я умею держать слово, а в этом я клянусь вам»[9]. По распоряжению Гапона изо всех отделов были выделены особые дружины, которые должны были обеспечить охрану царя. Таковых было до 1000 человек, и они должны были наблюдать за порядком во время мирного шествия[9].

Накануне выступления Гапон направил письма министру внутренних дел П. Д. Святополк-Мирскому[47] и царю Николаю II с призывом избежать кровопролития[48]. В своём письме к царю Гапон писал:

Государь, боюсь, что Твои министры не сказали Тебе всей правды о настоящем положении вещей в столице. Знай, что рабочие и жители г. Петербурга, веря в Тебя, бесповоротно решили явиться завтра в 2 часа пополудни к Зимнему дворцу, чтобы представить Тебе свои нужды и нужды всего русского народа. Если Ты, колеблясь душой, не покажешься народу и если прольётся неповинная кровь, то порвётся та нравственная связь, которая до сих пор ещё существует между Тобой и Твоим народом. Доверие, которое он питает к Тебе, навсегда исчезнет. Явись же завтра с мужественным сердцем пред Твоим народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я, представитель рабочих, и мои мужественные товарищи ценой своей собственной жизни гарантируем неприкосновенность Твоей особы.

8 января товарищем министра внутренних дел К. Н. Рыдзевским был подписан ордер на арест Гапона. Однако арестовать его не удалось, так как Гапон был окружён плотной толпой рабочих и для его ареста потребовалось бы принести в жертву не менее 10 человек полиции[49].

8 января, выступая перед рабочими, Гапон уже высказывал мысль, что царь может не выйти к народу и выслать против него войска. В таких случаях он заканчивал свою речь словами: «И тогда у нас больше нет царя!» -- и вся толпа отвечала хором: «Нет царя…»[30]. Накануне шествия вожаки движения уже не верили, что царь примет петицию. По словам А. Е. Карелина, «ни у Гапона, ни у руководящей группы не было веры в то, что царь примет рабочих и что даже их пустят дойти до площади. Все хорошо знали, что рабочих расстреляют»[21].

А по словам Н. М. Варнашёва, «все ясно осознавали нравственную ответственность за предстоящие жертвы, ибо ни у кого не было сомнений в предстоящей кровавой расправе правительства с народом»[13]. Но остановить движение уже было невозможно, так как оно приняло стихийный характер[9][21]. Вожаки решили, что они докажут чистоту и честность своих намерений, если, шествуя во главе своих отделов, безоружные, без ропота разделят общую судьбу[13].

В одной из последних речей накануне шествия Гапон говорил: «Здесь может пролиться кровь. Помните -- это будет священная кровь. Кровь мучеников никогда не пропадает -- она даёт ростки свободы…»[9] Вечером 8 января Гапон и руководители «Собрания» поехали в фотографию и снялись «на прощание», после чего разъехались по своим отделам[18].

Утром 9 января Гапон во главе Нарвского отдела «Собрания» двинулся в направлении Зимнего дворца. С ним шло не менее 50000 человек[29]. Другие рабочие шли от своих отделов, рассчитывая соединиться на Дворцовой площади. Перед выступлением Гапон обратился к толпе со словами: «Если царь не исполнит нашу просьбу, значит, у нас нет царя»[18]. В последний момент было решено придать процессии характер крестного хода. Из ближайшей часовни были взяты четыре хоругви, иконы и священническая епитрахиль, в которую облачился Гапон. Впереди шествия несли портреты царя и большой белый флаг с надписью: «Солдаты! Не стреляйте в народ!» Когда толпа приблизилась к Нарвской заставе, её атаковал отряд кавалерии. Гапон скомандовал: «Вперёд, товарищи! Или смерть, или свобода!» -- после чего толпа сомкнула ряды и продолжала движение[2].

«Наэлектризованные агитацией, толпы рабочих, не поддаваясь воздействию обычных обще-полицейских мер и даже атакам кавалерии, упорно стремились к Зимнему дворцу», -- говорилось в правительственном докладе[20]. В это время по толпе были произведены ружейные залпы, и первые ряды повалились на землю. Залпами были убиты ближайшие соратники Гапона -- рабочие И. В. Васильев и телохранитель М. Филиппов, шедшие рядом с ним. Сам Гапон получил лёгкое ранение в руку и был повален на землю общим напором толпы[30]. После последнего залпа задние ряды обратились в бегство, и шествие было рассеяно. Этот день вошёл в историю под названием «Кровавого воскресенья».

Биография в 1905--1906 годах. Бегство за границу и деятельность в эмиграции

После расстрела демонстрации Гапон был уведён с площади эсером П. М. Рутенбергом. По дороге его остригли и переодели в светскую одежду, отданную одним из рабочих, а затем привели на квартиру писателя Максима Горького. Увидев Гапона, Горький обнял его, заплакал и сказал, что теперь «надо идти до конца»[26]. На квартире Горького Гапон написал послание к рабочим, в котором призывал их к вооружённой борьбе против самодержавия[50]. В своём послании Гапон писал: «Родные товарищи-рабочие! Итак, у нас больше нет царя! Неповинная кровь легла между ним и народом. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу!»[51]. Вечером того же дня Гапон вместе с Горьким пришёл на собрание левой интеллигенции в Вольно-экономическом обществе. Выступая перед собравшимися, Гапон призвал их поддержать народное восстание и помочь рабочим добыть оружие. Во время выступления он зачитывал документы, из которых следовало, что инициаторами расстрела шествия были дяди царя -- Владимир Александрович и Сергей Александрович[43]. После выступления Гапон был уведён и спрятан на квартире литератора Ф. Д. Батюшкова. Здесь он написал ещё несколько посланий к рабочим с призывом к восстанию. В одном из посланий Гапон писал:

Родные, кровью спаянные братья, товарищи-рабочие! Мы мирно шли 9-го к царю за правдой. Мы предупредили об этом его опричников-министров, просили убрать войска, не мешать нам идти к нашему царю. Самому царю я послал 8-го письмо в Царское Село, просил его выйти к своему народу с благородным сердцем, с мужественной душой. Ценой собственной жизни мы гарантировали ему неприкосновенность его личности. И что же? Невинная кровь всё-таки пролилась. Зверь-царь, его чиновники-казнокрады и грабители русского народа сознательно хотели быть и сделались убийцами безоружных наших братьев, жён и детей. Пули царских солдат, убивших за Нарвской заставой рабочих, нёсших царские портреты, простреливали эти портреты и убили нашу веру в царя. Так отомстим же, братья, проклятому народом царю, всему его змеиному царскому отродью, его министрам и всем грабителям несчастной русской земли! Смерть им всем!

В первые дни после расстрела шествия Гапон всерьёз рассчитывал на массовое народное восстание. В своих воспоминаниях он писал: «Я думал, что восстание возможно и, конечно, считал своею обязанностью стать во главе движения. Я организовал и повёл народ на мирную демонстрацию, тем более моею обязанностью было вести его тем единственным путем, который нам оставался»[2]. Однако, вопреки ожиданиям Гапона, массового восстания не последовало, а в городе произошли лишь отдельные беспорядки. Лидеры гапоновского «Собрания» были арестованы и посажены в тюрьму, и он утратил всякую связь со своими рабочими[2]. По настоянию эсеров Гапон решил выехать из Петербурга, а через несколько дней было решено переправить его за границу[26]. Рутенберг дал ему адреса и пароли для перехода через границу и для явки за границей. Однако по дороге Гапон разминулся с ожидавшими его лицами, и ему пришлось переходить границу самостоятельно. Прибыв в пограничный район, Гапон заключил сделку с местными контрабандистами, и в конце января один, без документов перешёл русско-германскую границу близ Тауроггена. При переходе границы в него стрелял солдат-пограничник, но он ушёл невредимым[2].

17 октября 1905 года императором Николаем II был издан Высочайший Манифест, даровавший жителям России гражданские свободы. Одной из свобод, дарованных Манифестом 17 октября, была свобода собраний. У бывших членов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга» явилось желание восстановить свою организацию и получить компенсацию за убытки, понесённые при закрытии отделов «Собрания» после 9 января[21]. Иск о возмещении убытков был подан ещё весной 1905 года, и тогда же их размер был определён в 30 тысяч рублей[29]. В конце октября 1905 года депутация рабочих во главе с Н. М. Варнашёвым явилась на приём к председателю Совета министров графу С. Ю. Витте. Рабочие просили открыть отделы «Собрания», возместить убытки и амнистировать живущего за границей Гапона. Витте поручил рабочим подать ходатайство об открытии отделов в установленном порядке, но амнистировать Гапона наотрез отказался[22]. Власти опасались, что Гапон устроит «новое 9 января», и поэтому отказывали ему в законной амнистии, под которую подпадали все участники январских событий. Впоследствии депутация от рабочих ходила на приём к министру торговли В. И. Тимирязеву и его заместителю М. М. Фёдорову. Оба министра отнеслись к просьбе рабочих с большим сочувствием и обещали содействовать в открытии отделов и возмещении убытков. Тимирязев также обещал похлопотать об амнистии Гапона[22].

Живя за границей, Гапон тосковал и стремился вернуться в Россию. «Тяжко здесь, душно, душа простора ищет», -- говорил Гапон и ожидал того дня, когда он снова выйдет к рабочим и скажет: «Вот, я опять с вами». После Манифеста 17 октября Гапон стал получать письма от рабочих, настойчиво призывавших его вернуться в Россию и возглавить открывающиеся отделы «Собрания»[7]. Однако отказ правительства амнистировать Гапона задерживал его отъезд. Тогда он решил вернуться в Россию нелегально, под чужим паспортом. «Я всё поставлю на карту, -- говорил Гапон перед отъездом, -- без отделов я, как рыба без воды. Там меня понимают, там мы говорим на одном языке, который непонятен партийным людям, отуманенным отвлечёнными теориями»[7]. По словам эмигранта М. И. Сизова, в это время у Гапона сложился какой-то новый план действий, ещё более сложный, чем до 9 января. «Все средства хороши… Цель оправдывает средства… -- говорил Гапон Сизову. -- А цель у меня святая -- вывести страждущий народ из тупика и избавить рабочих от гнёта»[7]. На вопрос эсера С. А. Ан-ского, с кем же он теперь пойдёт в России, Гапон отвечал: «Не знаю, не знаю! Там на месте посмотрю!.. Попробую идти с Богом, с Богом… А не удастся с Богом, пойду с чёртом… А своего добьюсь!..»[24] Накануне отъезда Гапон подробно расспрашивал знакомых, кто и как захватывал власть во время французских революций. В конце октября или начале ноября 1905 года Гапон нелегально выехал в Россию, унося с собой бунтарские замыслы[7].

Убийство Георгия Гапона

Зимой 1905--1906 годов боевая организация партии эсеров активно готовила террористический акт против министра внутренних дел П. Н. Дурново[70]. Зная о готовящемся теракте, министр искал средств защитить себя от возможного убийства. В январе 1906 года министру пришла мысль использовать для этой цели Георгия Гапона. Зная о прошлых связях Гапона с партией эсеров, Дурново поручил Рачковскому попытаться выйти через него на боевую организацию эсеров[73]. При очередной встрече с Гапоном Рачковский предложил ему доказать, что у него больше нет революционных замыслов, рассказав, что ему известно о боевой организации. Однако Гапон отказался от этого предложения, сославшись на свою неосведомлённость[26]. Тогда Рачковский предложил ему другой вариант: попробовать получить эту информацию через своего знакомого П. М. Рутенберга, якобы состоявшего в боевой организации. После некоторых раздумий Гапон выразил готовность добыть нужную информацию, но потребовал за это денежную сумму в 100 тысяч рублей[14]. Рачковский сообщил о предложении Гапона министру Дурново. Не имея в своём распоряжении таких денег, Дурново обратился за помощью к председателю Совета министров С. Ю. Витте. Витте, со своей стороны, заявил, что для такого важного дела деньги в казне найдутся, но прибавил, что в искренность Гапона он не верит[71]. Несмотря на это, Дурново дал своё согласие на сделку, и Рачковский сообщил об этом Гапону.

Рутенберг не дал ответа на предложение Гапона и обещал подумать. На прощание Гапон ещё раз напомнил, что всё рассказанное должно остаться в тайне, и Рутенберг уехал в Петербург. Прибыв в Петербург, Рутенберг начал разыскивать членов руководства партии эсеров. Узнав, что руководитель боевой организации Е. Ф. Азеф находится в Гельсингфорсе, Рутенберг выехал туда. Он рассказал сначала Азефу, а затем подъехавшим Б. В. Савинкову (помощнику Азефа по руководству БО) и В. М. Чернову (члену ЦК) о разговорах с Гапоном и попросил дальнейших указаний. По словам Рутенберга, Азеф был страшно возмущён услышанным рассказом и заявил, что Гапона следует немедленно убить, «как гадину». Для этого Азеф предложил Рутенбергу посадить Гапона на извозчика, вывезти его в лес, ткнуть ножом в спину и выбросить в снег[26].

По результатам судебно-медицинской экспертизы, убийство Гапона сопровождалось жестокой борьбой. На теле убитого были обнаружены следы от ударов и укусов. В ходе убийства Гапону сломали нос и выбили один глаз[95]. Повалив жертву на пол, убийцы связали ему руки и накинули на шею петлю, а затем поволокли на верёвке по полу. Полузадушенное тело Гапона подвесили на крюк вешалки, после чего несколько человек повисли у него на руках и ногах, пока он не задохнулся. На очевидцев картина убийства производила шокирующее впечатление. Журналист С. Я. Стечкин писал: «Я видел альбом фотографий, приготовленный для министра юстиции. Более гнусной картины убийства, более циничной я не встречал»[95].

Врачи-эксперты отмечали особую жестокость убийц:

«Самое убийство, по определению врачей-экспертов, произведено было с выдающейся жестокостью, доходящей до цинизма. Смерть была медленная и, вероятно, крайне мучительная. Если Гапон не чувствовал страдания от удушения, то лишь потому, что он был ранее оглушён ударом по голове. На трупе обнаружены следы жестокой борьбы. Убийство, по мнению врачей, произошло на месте, т. е. в верхнем этаже дачи в Озерках; убийцы проявили чисто профессиональное зверство, -- они пили и ели до убийства, быть может и после него. Вся обстановка указывает скорей на наёмных убийц, чем на людей, руководившихся идеей революционной казни»[96].

Один из организаторов убийства С. Д. Мстиславский в своей книге «Смерть Гапона» утверждает, что некоторые из убийц были готовы расправиться и с Рутенбергом:

«Угорь вышел быстро, почти что следом за мной. Он был тёмен лицом, но спокоен. Повёл глазами по стенам и спросил вполголоса:

-- А тот где?

-- Кто? Мартын? -- Он кивнул.

-- Не знаю.

-- Надо бы поискать. Ребята, брось попа, дохлый… Обшарь домишко. Куда Мартын задевался? Найдёшь, волоки сюда, за загривок.

-- То-есть, как „волоки“?

-- А вот так! -- блеснул глазами Угорь. -- Крюков-то два; рядом и повесим.

-- Ты что, спятил?

-- А ты что, не слыхал? Гапон -- Иуда, да и тот гусь -- хорош. Любо это будет, рядышком.

-- Не дури, не дам!

-- Тебя не спросился. Вступись, свяжем, верно говорю! Здесь у нас своё понимание! Ну, что?

-- Нет никого. Пусто!

Щербатый вынес бумажник Гапона и две записных книжки.

-- Смотрикось, братцы. Деньжищ. И записки.

-- Ладно. За заставой разберём. Прибери по полу, братцы, чтобы не столь приметно. Николай, пощупай попа, перед отходом.

-- Сдох. Достоверно»[90].

В письме Б. И. Николаевского В. М. Чернову от 15 октября 1931 года указывается, что одним из убийц Гапона был А. А. Дикгоф-Деренталь, член ПСР и отнюдь не рабочий, но студент[89]. Воспоминания Деренталя об убийстве Гапона были опубликованы в «Былом» под криптонимом «N. N.»[97]

Организаторы убийства благополучно скрылись за границей. Ни один из убийц не был арестован и не понёс уголовной ответственности. По воспоминаниям Рутенберга, ключевую роль в организации убийства сыграл Евно Азеф, впоследствии разоблачённый как агент полиции[26]. Впервые о причастности Азефа к убийству Гапона стало известно из заявления партии эсеров, опубликованного в начале 1909 года. В изложении русских газет, оно гласило, что Азеф «часто обвинял своих единомышленников в предательстве и измене и добивался приговора их к смертной казни разными революционными судьбищами. Самой громкой из подобных революционных расправ является убийство Гапона, которого Азеф обвинял в том, что он продался графу Витте»[99].

В феврале 1909 года в открытом письме Рутенберг признал, что совершил убийство по поручению Азефа, который от имени ЦК партии дал ему разрешение на убийство одного Гапона[100]. В том же письме, опубликованном в газете «Знамя труда», Рутенберг сообщал, что Азеф готовил особую боевую группу для убийства одного Гапона. Этот факт подтверждается также перепиской Рутенберга с ЦК партии эсеров[88]. Всё это заставляет некоторых историков предполагать, что Азеф действовал по заданию своего полицейского начальства[101], хотя прямых доказательств этому факту нет.

Впервые мысль о причастности Рачковского к убийству Гапона ещё в марте 1909 года высказал обозреватель «Нашей газеты». В статье «Ультра-таинственное убийство», комментируя признание Рутенберга, он писал:

«Если сообщение Рутенберга верно, то является вопрос: почему же Рачковский, которому через Азефа должен был быть известен весь замысел, позаботился только о себе и не позаботился спасти жизнь Гапона? Если он не сделал этого умышленно, то он несомненный, по крайней мере, „попуститель“ в убийстве и, следовательно, должен ныне подлежать ответственности»[102] .

Позднее эту версию в ещё более утвердительной форме отстаивал редактор журнала «Былое» В. Л. Бурцев. В редакторском послесловии к «Запискам» Рутенберга Бурцев писал:

[Рачковский] толкал Гапона на смерть, и только убийство последнего могло быть его ясной, определённой целью в этом тёмном деле. Да, в свете азефщины смерть Гапона вырисовывается как единственно логически допустимая цель правительственной «обработки» бывшего героя 9-го января. Потому что, повторяем: при наличности Азефа Гапон был не только бесполезен, но и прямо опасен в роли «сотрудника» при Боевой организации… Потому-то, загрязнив уже Гапона с ног до головы, он поручил ему маклерское дело, которое неминуемо должно было довести Гапона до «вешалки».

О мотивах действий самого Гапона в его переговорах с Рачковским высказывались разные мнения. Эсеры, причастные к его убийству, утверждали, что он предал революцию в личных интересах[70]. Впоследствии этот взгляд стал общепринятым в среде профессиональных революционеров. В советской историографии Гапон рассматривался как двойной агент-провокатор, подобно Азефу, работавший то на революцию, то на охранку. Однако «провокаторство» Гапона осталось недоказанной гипотезой[103], а сам Гапон, не испытывая близости ни к полиции, ни к партийным функционерам, видел свою роль в виде самостоятельной силы, вождя народных масс[65], и строил свои расчёты на противостоянии правительства и революционных партий.

Люди, близко знавшие Гапона лично, были убеждены, что он действовал в интересах рабочего дела. Один видный эсер, бывший толстовец, утверждал, что если Гапон грешил, то грешил всегда в интересах рабочих, а не в своих собственных[104]. Бывший соратник Гапона И. И. Павлов полагал, что Гапон в очередной раз пытался перехитрить охранку. «Я допускаю, что он готов был выдать тогдашних своих врагов -- партийных деятелей, допускаю, что на этот предмет он раздобыл и ресурсы, войдя, конечно, в известные соглашения, -- но я не допущу, чтобы он всё это проделывал, изменив свои убеждения в основе их. Ему хотелось по привычке надуть и тех и других, -- но в основе у него было нечто своё, и в этом отношении я считаю его совершенно искренним»[29]. А один из ближайших к Гапону рабочих вспоминал брошенную им незадолго до смерти фразу: «На плечах правительства надо делать революцию!.. Они думают, что они меня надули, а ведь я их надую!..»[105]

По мнению профессора В. В. Святловского, последние действия Гапона были несчастной попыткой самореабилитации[17], и того же мнения придерживалась Л. Я. Гуревич: «Возможно, что, запутываясь в возобновлённых отношениях с представителями охранного отделения, он в это же время, действительно, вынашивал план будущих революционных выступлений, которые реабилитировали бы его и в собственных глазах, и перед лицом доверявших ему друзей, и перед историей»[106]. А по свидетельству журналиста П. М. Пильского, несколько лет спустя одно из лиц, участвовавших в переговорах с Гапоном о выдаче террористических замыслов эсеров, признавалось: «Деньги лично для Гапона, конечно, ничто. Но ему захотелось ещё раз сыграть в ту игру, которую он однажды сумел так счастливо выиграть. Ему захотелось ещё раз революцию провести на плечах правительства. И если б не его смерть, мы посейчас ещё не убеждены в том, что он этого не сделал бы…»[107]

Похороны Георгия Гапона

Георгий Гапон был похоронен 3 мая 1906 года на Успенском кладбище под Петербургом при большом стечении народа. Похороны были совершены на средства рабочих организаций. Место для могилы выбрали в 150 саженях от церкви, там, где были погребены рабочие Степанов, Кириллов и Обухов, убитые 9 января 1905 года[108]. На состоявшемся митинге рабочих был пропет гимн «Вы жертвою пали в борьбе роковой», а затем произносились речи. С речами выступали рабочие В. М. Карелина, В. А. Князев, С. В. Кладовиков, Д. В. Кузин, Г. С. Усанов, В. Смирнов и другие[109]. Рабочие говорили о том, что Гапон пал от злодейской руки, что про него говорили ложь, и требовали отмщения убийцам. Среди присутствовавших раздавались крики: «Месть, месть! Ложь, ложь!»[110] Присутствовавший на митинге обозреватель «Нового времени» писал:

«Из ораторов лучше других говорили рабочие Смирнов, Кузин, Кладовников и г-жа Карелина. Речи их сводились к тому, что Гапон убит злодейски и что его организация, объединённая его памятью, станет теперь ещё теснее и крепче. Лучшую речь сказал рабочий Смирнов. Он подчеркнул жестокость убийства Гапона. Его труп оставался целый месяц непогребённым. Отчего не закололи его кинжалом, не убили из браунинга, а умертвили жестоко, медленно и коварно? Оратор говорил, что он ещё не может назвать убийц, но кто бы они ни были, их постигнет месть друзей Гапона. Раздались крики: „Месть! Месть!“ И в ней, подняв руки, клялись 150 человек, стоявших над могилой. Сцена была несколько театральная, напоминала „хор мстителей“ из оперы „Демон“, но всё же становилось жутко при мысли, что это не праздные крики»[108].

Некоторые ораторы подчеркнули, что Гапон популяризировал в рабочей среде идеи социализма, что он первый открыл народу дорогу к царю и к Государственной Думе[109]. Даже говоря о мести, сторонники Гапона взывали к благородству своих противников, требуя от них доказательств их обвинений и их права судить и убивать его[108]. Митинг закончился исполнением гимна «Свобода», начинающегося словами: «Смело, товарищи, в ногу». На могиле был установлен деревянный крест с надписью «Герой 9 января 1905 г. Георгий Гапон». На могилу покойного были возложены венки от 11 отделов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. Санкт-Петербурга» с портретами Гапона и с надписями: «9 января, Георгию Гапону от товарищей-рабочих членов 5 отдела», «Вождю 9 января от рабочих», «Истинному вождю революции 9 января Гапону», «Дорогому учителю от Нарвского района 2 отделения» и т. д.[110] Среди провожавших Гапона были раненые 9 января, один из них на костыле[108].

Впоследствии рабочие установили на могиле памятник с металлическим белым крестом. На памятнике было написано: «Спокойно спи, убит, обманутый коварными друзьями. Пройдут года, тебя народ поймёт, оценит, и будет слава вечная твоя»[111]. Никто из гапоновских рабочих не поверил в предательство Гапона. Среди рабочих господствовало убеждение, что за убийством Гапона стоит царская охранка[101]. Близкие к Гапону рабочие в своих воспоминаниях утверждали, что в последний месяц своей жизни он готовил новое вооружённое восстание[106] и составлял боевую группу для убийства Витте и Рачковского[21]. Одна из соратниц Гапона, революционерка Лариса Хомзе, на обвинения Гапона в переговорах с охранкой отвечала:

Всё это я знала, он не скрывал этого. Но это были первые шаги широко задуманного плана. Если б его не убили, не была бы разогнана Государственная Дума, не осилила бы революцию жандармская клика. Он хотел пробраться в лагерь врагов и взорвать его изнутри.

Личность Георгия Гапона. Внешность и личное обаяние

священство гапон царь

По свидетельствам современников, Гапон имел яркую, красивую и запоминающуюся внешность. Люди, видевшие его один раз, безошибочно узнавали его спустя много лет. Гапон имел южный тип лица, со смуглой кожей, крупным носом, чёрными, как смоль, волосами, бородой «цвета воронова крыла» и чёрными глазами[5]. По разным оценкам, он был похож на цыгана[29], представителя горных рас, южного итальянца, еврея или армянина[24]. В рясе священника, с длинными вьющимися волосами и бородой он производил особенно сильное впечатление. Некоторые отмечали, что он похож на Христа. Особенное впечатление на современников производили его глаза. Гапон обладал магнетическим взглядом, который было трудно выдержать, мог часами, не отрываясь, смотреть на собеседника. По свидетельству А. Е. Карелина, глаза Гапона «точно заглядывали в душу, в самую глубину души, будили совесть человеческую»[21]. Гапон знал силу своих глаз и при необходимости ей пользовался. Роста он был среднего, имел стройное, худощавое, почти женственное телосложение, слабое здоровье[29], при этом обладал большой физической силой[5]. Отличался чрезвычайной подвижностью, никогда не сидел на месте, обладал нервными, порывистыми движениями. «Активность и подвижность в каком бы то ни было направлении составляли характерную особенность самой натуры Гапона», -- вспоминал А. Филиппов[46].

Многие отмечали большое личное обаяние, общительность, умение завязывать отношения и оказывать влияние на людей. Гапон легко входил в доверие к незнакомым людям и находил с ними общий язык. Не зная ни одного иностранного языка, он мог объясниться с людьми любой национальности[24]. Он также был хорошим актёром и умел производить на собеседника эмоциональное впечатление. «На встречающихся с ним в первый раз Гапон производил, если ему нужно было, самое лучшее впечатление, а на женщин -- обаятельное», -- вспоминал И. И. Павлов[29]. По словам Л. Г. Дейча, с первого взгляда он производил впечатление жестокого, сухого и подозрительного человека. «Но появлявшаяся в разговоре на лице его симпатичная улыбка резко изменяла впечатление: тогда казалось, что беседуешь с человеком вполне искренним и бесхитростным»[8]. На рабочих его обаяние действовало особенно сильно. Среди них он быстро завоевал всеобщие симпатии, особенно среди так называемых «массовиков», доверчиво относившихся к тем, в ком они чувствовали одного из своих. Гапон подкупал рабочих простотой обращения, демократизмом и готовностью помочь каждому, кто нуждался в совете или в деньгах[13]. Рабочие души в нём не чаяли, а если кто-то из партийных агитаторов пытался выступить против священника с личными нападками, его могли порядочно избить[112].

По многочисленным свидетельствам, Гапон обладал сильной волей, большой энергией и бешеным темпераментом. Так, по словам Марии Вильбушевич, у Гапона был «сильный, как кремень, характер»[88], а Н. Симбирский писал: «У этого человека стальная воля -- она гнётся, но не ломается»[9]. О сильной воле, настойчивости и энергии писали и люди, общавшиеся с бывшим священником за границей[24][113]. Финские революционеры называли его «огненным человеком»[65]. С ранних лет Гапон отличался упорством и настойчивостью в достижении целей. Временами эти качества переходили в упрямство, нахальство и наглость. Для достижения своих целей он не боялся прибегать к угрозам, давлению и шантажу. Это постоянно приводило его к конфликтам с окружающими. Заканчивая семинарию, Гапон заявил преподавателю, что, если тот не поставит ему хорошей оценки, необходимой для поступления в университет, он погубит себя и его[4]. Фабричному инспектору Чижову он сказал, что, если тот не пойдёт навстречу предъявленным требованиям, он направит против него раздражение 6000 рабочих, которые могут его убить[35]. В петиции царю Гапон писал, что, если царь не выйдет и не примет петицию рабочих, они умрут здесь, на площади, перед его дворцом. И на собраниях требовал от рабочих поклясться, что они умрут. Проживая за границей, поставил перед собой целью привести к соглашению все партии и объединить их для вооружённого восстания. «Надо взять их за чубы и свести вместе», -- говорил он[24]. Когда же социал-демократы отказались войти в соглашение, стал угрожать им, что настроит против них рабочих[8].

В характере Гапона отсутствовали гибкость и способность к компромиссу. Приняв какое-то решение, он не успокаивался, пока не заставлял окружающих согласиться со своим мнением. Оказавшись в меньшинстве при обсуждении какого-то вопроса в рабочем «Собрании», он заявлял: «Хотя вас и большинство, но я не желаю этого и не позволю, потому что всё это создано мною. Я практический человек и знаю больше вас, а вы фантазёры»[22]. Из-за такого поведения некоторые обвиняли его в диктаторстве. «Рабочим предоставлялось быть только слепым орудием в руках Гапона, а та самодеятельность рабочих, о которой так кричал Гапон, осталась пустым лишь звуком», -- писал рабочий Н. Петров[78]. Обладая таким характером, Гапон был неспособен сотрудничать с другими людьми как с равными. Н. Симбирский писал, что Гапон не терпел противоречий, а человека равной себе силы не потерпел бы рядом с собой никогда[9]. А по словам В. М. Чернова, всякую организацию он мог себе представить лишь как надстройку над одним всесильным личным влиянием. «Он должен был один стоять в центре, один всё знать, один сосредоточивать в своих руках все нити организации и дёргать ими крепко привязанных на них людей как вздумается и когда вздумается»[52]. Вступив в партию эсеров, Гапон попытался подчинить её своему влиянию, а, не достигнув в этом успеха, порвал с ними отношения.

При всём этом Гапон обладал прирождённым талантом лидера. Он умел влиять на людей, подчинять их своей воле и вести за собой. С. А. Ан-ский писал: «Что Гапон имел огромное, неотразимое влияние на рабочих, не прекращавшееся, отчасти, даже после всех непостижимых выходок его, по возвращении в Россию, -- не подлежит никакому сомнению. За ним шли слепо, без рассуждения; по первому его слову тысячи и десятки тысяч рабочих готовы были идти на смерть. Он это хорошо знал, принимал как должное и требовал такого же отношения к себе и со стороны интеллигенции. И поразительно то, что некоторые интеллигенты, старые эмигранты, опытные революционеры, люди совершенно не склонные к увлечениям, всецело подпадали под его влияние»[24]. По словам Н. Петрова, Гапон действительно мог подчинить человека своей власти, особенно натуру пылкую, горячую. «Фанатичнее всех верили в Гапона женщины, жившие за границей. Некоторые ездили из Женевы в Лондон, с трудом разыскивали его там и предлагали ему свои услуги на всё. Среди женщин он действовал особенно успешно, увлекал их примером Юдифи и так обвораживал, что пылкие головы бросались на всё»[22]. А В. А. Поссе вспоминал, что для Гапона были характерны та лёгкость, с которой он давал поручения малознакомым людям, и та сила внушения, которой он временно подчинял их своей воле[65]. Порвав все связи с революционными партиями, Гапон окружил себя небольшим количеством фанатически веривших в него последователей. «Они были абсолютно послушными и слепыми орудиями в его руках и обожали его безгранично, -- вспоминал В. М. Чернов. -- Их он умел порабощать и приковывать к себе несокрушимыми оковами»[52].

Размещено на Allbest.ru