Размещено на http://www.allbest.ru/

5

Размещено на http://www.allbest.ru/

Раскол Русской православной церкви в XVII в. Движение старообрядцев

Содержание

Введение

Начало исправления церковных книг

Русская церковь накануне раскола

Начало раскола. Основные противники Никона

Отречение патриарха Никона от патриаршества

Собор 1666г. по делу Никона. Низложение Никона

Заключение

Список литературы

Введение

Церковный раскол в 17 в. Разъединил Русскую Православную Церковь и само государство. Что же послужило этому причиной? Каковы же были последствия раскола?

Разъединению государства послужило разобщение самого общества: подданные одного Царя, живущие в одном государстве разделились.

Раскол 17 в. Явился второй после “московского разорения” национальной трагедией. По историческим данным, в раскол ушло около ј всего русского народа. Раскололась и разъединилась не только Церковь, но и сама Святая Русь, сам народ, сама русская душа. Причиной этому послужила нужная, но неумело и не во время проведенная реформа. Людям не объяснили и не показали необходимость данной реформы Церкви, поэтому народ увидел в этом измену исконной отеческой вере, приход антихриста, конец Православной Руси.

При подготовке своей работы я изучила множество научно-исторических трудов. Среди них труд Субботина (“Материалы по истории раскола за первое время его существования”), в которой автор представил богатейшие сведения о вождях противников церковной реформы, главных движениях и событиях в истории раннего старообрядчества. Кроме того, мною были изучены книги Платонова - “Лекции по русской истории”, Костомарова - “Раскол”, “История раскола у раскольников”, Бердяева Н.А. - “Истоки и смысл русского коммунизма”, Молзинского - “Старообрядческое движение второй половины 17 в. В русской научно-исторической литературе” и многих других историков и исследователей раскола, которые ярко осветили сущность самого раскола, его исторические условия, а также проблемы исторического значения и роли церковного раскола в 17в.

Изучив данную тему, у меня возник вопрос: нужная ли была эта церковная реформа вообще, в то время и в такой форме? Многие современники и личности по-разному оценивали раскол: “Мрак душевный” (Епифаний Соловецкий); “неверие” (Митр. Димитрий Ростовский); “комплексное явление истории, движущий фактор экономического и социального развития” (В.О. Ключевский); “действенная форма антифеодального, противогосударственного пресса” (революционеры-демократы - Герцен, Огарев, Кельсиев, Добролюбов).

Начало исправления церковных книг

Церковные книги из века в век являлись той незыблемой материальной скрепой, которая позволяла обеспечить непрерывность духовной традиции. Поэтому неудивительно, что по мере оформления единого централизованного Русского государства вопрос о состоянии книгоиздания и пользования духовной литературой превращался в важнейший вопрос церковной и государственной политики.

Еще в 1551 году Иоанн IV созвал собор, имевший целью упорядочить внутреннюю жизнь страны. Царь самолично составил перечень вопросов, на которые предстояло ответить собранию русских пастырей, дабы авторитетом своих решений исправить изъяны народной жизни, препятствовавшие душеспасению и богоугодному устроению Русского царства. Рассуждения собора были впоследствии разделены на сто глав, откуда и сам он получил название Стоглавого. Предметом его внимания, среди многих других, стал и вопрос о церковных книгах. Их порча через переписывание неподготовленными писцами, допускавшими ошибки и искажения, была очевидна для всех. Собор жаловался на неисправность богослужебных книг и вменил в обязанность протопопам и благочинным исправлять их по «хорошим» спискам, а книг не пересмотренных не пускать в употребление. Тогда же возникло убеждение, что надо завести вместо писцов типографию и печатать книги.

После Стоглава вплоть до половины XVII века дело исправления книг существенных изменений не претерпело. Книги правились с «добрых» переводов по славянским древним спискам и неизбежно несли в себе все ошибки и неисправности последних, которые в печати становились еще распространеннее и тверже. Единственное, чего удалось достигнуть, было предупреждение новых ошибок -- патриарх Гермоген установил для этого при типографии даже особое звание книжных справщиков.

В Смутное время печатный дом сгорел, и издание книг на время прекратилось, но, как только обстоятельства позволили опять, за издание взялись с завидным рвением. При патриархе Филарете (1619--1633), Иоасафе I (1634--1641) и Иосифе (1642--1652) труды, предпринятые по этой части, доказали необходимость сверки не по славянским спискам, а по греческим оригиналам, с которых когда-то и делались первоначальные переводы. В ноябре 1616 года царским указом поручено было архимандриту Сергиевской лавры Дионисию, священнику села Климентьевского Ивану Наседке и канонархисту лавры старцу Арсению Глухому заняться исправлением Требника. Справщики собрали необходимую для работы литературу (кроме древних славянских рукописей было у них и четыре греческих Требника) и принялись за дело с живым усердием и должной осмотрительностью. Арсений хорошо знал не только славянскую грамматику, но и греческий язык, что давало возможность сличения текстов и обнаружения многочисленных ошибок, сделанных позднейшими переписчиками.

Книгу исправили -- себе на беду. В Москве огласили их еретиками, и на соборе 1618 года постановили: "Архимандрит Дионисий писал по своему изволу. И за то архимандрита Дионисия да попа Ивана от церкви Божией и литургии служити отлучаем, да не священствуют". Пока происходили соборные совещания, Дионисия держали под стражей, а в праздничные дни в кандалах водили по Москве в назидание народу, кричавшему: "Вот еретик!" -- и бросавшему в него чем ни попадя. Восемь лет томился в заточении архимандрит, пока патриарх Филарет не получил в 1626 году письменный отзыв восточных первосвятителей в защиту исправлений, произведенных Дионисием. Как первый, дальний еще раскат грома предвещает грядущую бурю, так этот случай с исправлением Требника стал первым провозвестником Раскола. В нем с особой отчетливостью отразились причины надвигающейся драмы, и потому он достоин отдельного обстоятельного рассмотрения.

Дионисия обвинили в том, что он "имя Святой Троицы велел в книгах марать и Духа Святого не исповедует, яко огнь есть". На деле это означало, что исправители полагали сделать перемены в славословиях Святой Троицы, содержащихся в окончании некоторых молитв, и в чине водосвятного молебна исключили (в призывании к Господу "освятить воду сию Духом Святым и огнем") слова "и огнем", как внесенные произвольно переписчиками. Бурная и резкая отповедь, полученная справщиками, осуждение и заточение Дионисия кажутся большинству современных исследователей совершенно несоответствующими малости его "проступка".

Даже церковные авторитеты, известные своей широкой эрудицией, -- такие, как отец Георгий Флоровский, недоуменно говорят о "неясности дела", о том, что "мы с трудом можем сообразить, почему справщиков судили и осудили с таким надрывом и возбуждением".

Дело исправления оказалось вообще трудным и сложным. Речь шла о безупречном издании чинов и текстов, переживших вековую историю, известных во множестве разновременных списков -- так что московские справщики сразу были вовлечены во все противоречия рукописного предания. Они много и часто ошибались, сбивались и запутывались в трудностях, которые могли бы поставить в тупик и сегодняшних ученых. Понятие "исправного издания" далеко не однозначно, и самый вопрос о соотношении славянского и греческого текстов тоже не прост и не может быть сведен к проблеме "оригинала" и "перевода". Тем более сложной становилась работа из-за ее принудительной спешности, ибо книги правились для практической нужды, ради немедленного употребления.

Впрочем, для успешности работ было сделано все, что можно. Непрестанное внимание уделялось предприятию на самом высоком уровне. "Лета 7157 (1649), мая в девятый день по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всея Руси указу, и по благословлению господина святителя Иосифа... ведено было ехати в Иерусалим". Следствием указа стало отправление на Восток за древними достоверными списками книг келаря Арсения Суханова, исколесившего в поисках таковых не одну сотню верст и вывезшего в Россию около семисот рукописей, 498 из которых были собраны им в Афонских монастырях, а остальные обретены в "иных старожитных местах". 25 июля 1652 года патриаршество всея Руси принял новгородский митрополит Никон. Связанный с государем Алексеем Михайловичем узами тесной личной дружбы, одаренный недюжинными способностями ума и волевым решительным характером, он с присущей ему энергией взялся за дела церковного устроения, среди которых важнейшим продолжало числиться дело исправления книг. В тот день вряд ли кому могло прийти в голову, что служение Никона будет прервано драматическими событиями: Расколом, борьбой за самостоятельность церковной власти, разрывом с царем, соборным судом и ссылкой в дальний монастырь -- в качестве простого поднадзорного монаха.

С этого времени появляются в среде духовенства и народа хулители "новшеств", якобы заводимых в Церкви и в государстве Русском всем на погибель. Царю подавали челобитные, умоляя защитить Церковь. Про греков, считавшихся источниками "новшеств", говорили, что они под турецким игом изменили Православию и предались латинству. Никона ругали изменником и антихристом, обвиняя во всех мыслимых и немыслимых грехах.

Русская церковь накануне раскола

Уже после реформы церкви в середине XVII столетия в старообрядческих апологических сочинениях сильно идеализировалась «дониконовская» русская церковная старина. Между тем Смута, которая привела в сокрушительный упадок все сферы русской жизни, больно ударила и по церкви. Вернее, послужила как бы мощным тараном, углубившим все трещины и порвавшим все натяжения, возникшие в ней ранее, еще в XV и XVI веках.

Можно даже поставить вопрос об упадке церкви накануне ее реформы, о тягостных и застарелых болезнях, которые требовали немедленного и радикального лечения. Об этом говорят единодушно и русские челобитные о церковных неправдах и нестроениях, и иностранные свидетельства.

Иностранцы за два столетия оставили более пятидесяти сочинений, многие из которых посвящены исключительно религиозному быту русских. Конечно, авторы этих записок, по большей части протестанты или католики, не могли увидеть веру русских изнутри, вполне понять те идеалы, которые одушевляли русских подвижников и святых, те взлеты духа, которые они большей части протестанты или католики, не могли увидеть веру русских изнутри, вполне понять те идеалы, которые одушевляли русских подвижников и святых, те взлеты духа, которые они переживали. Но зато, бессильные описать, так сказать бытие, иностранцы постоянно наблюдали религиозный быт, и не святых, а обычных людей XVI - XVII веков. В описаниях этого быта, порой точных и красочных, фиксирующих точное и характерное, а порой явно предвзятых и недоброжелательных “русофобских”, можно почерпнуть немало интересного о Святой Руси последних веков ее существования. В то же время эти свидетельства проливают свет и на отношение русских к инославию и иноверию.

Особняком стоят записки и мемуары путешественников с православного Востока, дающие представление и о собственно религиозной жизни России на исходе средневековья. Например, интересная статья Л.П. Рущинского «Религиозный быт русских по сведениям иностранных писателей XVI - XVII веков», опубликованной в «Чтениях Общества Истории и Древностей Российских» (Кн. 3. Июль - сентябрь. М., 1871. С. 1 - 338).

Начнем с богослужения. В его состав входит чтение и пение. И то и другое в описываемое время находилось в приходских, городских и сельских церквах в крайне плачевном положении. Еще Адам Клеменс в середине XVI века заметил, что в церквах у нас читали так быстро, что даже тот, кто читал, ничего не понимал. Вармунд во второй половине XVII века подтверждает это. Между тем прихожане вменяли в заслугу священнику, если он мог прочитать несколько молитв не переводя духа, и кто опережал других в этом деле, тот считался лучшим.

Службу старались как можно больше сократить за счет так называемого многоголосия. Одновременно священник читал молитву, чтец - псалом, дьякон - послание и т.д. Читали в три - четыре и даже пять - шесть голосов сразу. В результате служба убыстрялась, но понять в ней что-нибудь было невозможно, поэтому, по свидетельству того же Клеменса, присутствующие в храме не обращали внимания на чтение и позволяли себе в это время шутить и разговаривать, тогда как в остальное время богослужения они сохраняли величайшую скромность и набожность.

Наше церковное пение не нравилось иностранцам. Даже крайне доброжелательный к русским и склонный хвалить почти все их церковные установления архидьякон Павел Алеппский, рассказывая о пении, меняет тон речи. По его словам, наши протодьяконы и дьяконы произносили ектении, а священники молитвы низким и резким голосом. Когда Павел, освоив русский язык, прочел однажды в присутствии царя славянскую ектению высоким голосом, то Алексей Михайлович выразил удовольствие. Но Павел Алеппский делает различие между пением собственно в России и Малороссии. В последней, по его словам, была заметна любовь к пению и знание музыкальных правил. «А московиты, не зная музыки, пели наудачу; им нравился низкий, грубый и протяжный голос, который неприятно поражал слух; они даже порицали высокоголосное пение и укоряли этим пением малороссов, которые, по их словам подражали полякам». Из описания путешествия Павла видно, что на Украине в церковном пении принимали участие все присутствующие в храме; особенно воодушевляли чистые и звонкие голоса детей.

В нашей церковной практике была еще одна несообразность, удивлявшая иностранцев, против которой восставали многие пастыри церкви. У нас существовал обычай, согласно которому каждый присутствующий на службе молился своей иконе. Нарушение этого правила даже считалось преступлением, за которое наказывали. Так, если хозяин какой-нибудь иконы замечал, что кто-то другой ей кланяется, то он сейчас же принимался бранить его: «Как ты смел своими воровскими молитвами восхищать у иконы те милости, на которые я один имею право как хозяин?». Он предлагал ему приобрести своего Бога, которому можно молиться сколько угодно, объясняя при этом, что пользоваться чужим нельзя. Виновный в этом случае должен был заплатить хозяину иконы часть ее стоимости. В случае церковного отлучения хозяин иконы забирал ее из церкви домой, и потом, по примирению с церковью, опять возвращал ее на прежнее место. Между тем этот обычай вел к большой неблагопристойности при богослужении: присутствующие в церкви заняты были не столько общим церковным пением и чтением, сколько своими частными молитвами, которые каждый обращал к собственной иконе, так что во время богослужения все собрание молящихся представляло собой толпу лиц, обращенных в разные стороны. Наступала минута большого входа, тогда все устремляли свои взоры на Св. Дары и повергались перед ними ниц, но после того, как Дары ставились на престол и царские врата закрывались, опять каждый начинал смотреть врозь, каждый обращался к своей иконе и твердил свою простую молитву: «Господи, помилуй!» Сам царь в этом случае следовал общему правилу. Таково свидетельство Майерберга, которое вполне подтверждается Колинсом. Последний говорит, что в известные моменты службы русские разговаривали о делах, а царь Алексей Михайлович почти всегда занимался делами в церкви, где он бывал окружен боярами.

Все эти особенности религиозного быта русских привели к тому, что в XVII веке на Западе даже была защищена диссертация на тему: «Являются ли русские христианами?» И хотя автор ее давал утвердительный ответ, уже само появление вопроса, вынесенного в заглавие, о чем-то говорит…

Начало раскола. Основные противники Никона

Мы видим, как вопрос об исправлении церковных книг постепенно выдвигался вперед по мере того, как в Москве утверждалось единоначалие - церковное и гражданское. С начала XVII в. то приступали к исправлению книг, то оставляли его; то торжествовало единоначалие с его объединительными формами, то брали верх местные элементы и предания старины. Борьба эта велась судорожно, толчками, кризисами. Отбирали и жгли книги, изданные несколько лет назад. Преследуются как неправильные и еретические книги, вышедшие лишь недавно в большом количестве экземпляров и распространенные в народной массе, с разрешения высшей духовной власти. Но если, например, Филарет сжигает требник, изданный до него, и Никон преследует книги, изданные при Иосифе; если собор 1667 г. постановляет, что «стоглавый собор не в собор и клятва не в клятву» - то этим дело еще не заканчивается. Никон сам себе противоречит: он объявляет еретической кормчую книгу, изданную им же самим . Народ уже не знал, чему верить, что признавать за непогрешимое. Авторитеты падали низвергаемые другими авторитетами и даже заносили руку на самих себя.

При таких обстоятельствах не мог не возникнуть религиозный раздор. Усилению церковного раздора также содействовали колебания в высших кругах духовной и светской сферы. (Противоречивость действий в отношении Никона и Аввакума). Раскол, как плод религиозного раздора, начинается в высших сферах, а затем спускается в низшие. В это время его последователи борются, преимущественно, по выражению протопопа Аввакума, с «любоначалием», происходящим, главным образом, от высшей духовной власти при Никоне.

Патриарх Иосиф крестился двумя пальцами. Так крестился в начале и Никон, так крестились массы русского населения, так креститься было положено Стоглавым Собором. Были изданные постановления этого собора действительно утверждены им, или нет - в массе населения эти постановления все равно принимались как соборные. С митрополита Даниила в русском духовенстве было много защитников двуперстного знамения. В этом русское духовенство отличалось от греческого, так как греческая церковь признавала лишь трехперстное знамение и видела в двуперстном отступление русской церкви. Иерусалимский патриарх Паисий Афонские монахи, Митрополит Назаретский и патриарх Константинопольский - все они проклинали двуперстное знамение. При Алексее Михайловиче влияние греческого духовенства на Москву, через южную Россию и Киев, становилось ощутимым. В 1648 г. Ртищевым было основано около Москвы ученое общество для перевода и издания церковных книг. Основанием исправления должны были служить греческие книги. Отступления русской церкви, очевидно, должны быть отменены, если за норму принимался греческий текст. Но эти отступления укоренились временем, и вступать в борьбу с ними было нелегко.

Не всякий представитель высшей духовной власти мог приступить к выполнению этого дела. Патриарх Иосиф был кроток и опасался, что его отставят, но его преемник Никон был другим человеком. Сначала он крестился двумя пальцами, но когда греческий иерарх указал ему, что это неверно, он начал креститься тремя. Начав исправление с себя, он не отступил и перед исправлением других. Двухперстное знамение и двойная аллилуйя. Четырехконечный крест вытесняет восьмиконечный крест, вместо семи просфор вводится служение на пяти. Никон также вводит изменения во второстепенных подробностях: поклоны в землю запрещены - вместо них предписаны только поясничные. Все эти исправления многих озадачивают, и возникает раздражение против Никона. Главными его врагами становятся священники Иван Неронов, Аввакум, Лазарь и Никита. Эти люди были начитанными и образованнейшими из духовенства того времени.

Первой типической личностью выступает протопоп Аввакум. Это был человек железной воли и непреклонного, неуступчивого характера, фанатик в преследовании своих целей и защите своих убеждений. Он ломает маски и бубны пришедших в его приход музыкантов с медведями, так как считает такое скоморошничество грехом. Он наотрез отказывается благословить сына боярина с выбритой бородой, так как выбритая борода, по выражению Аввакума - «блудоносный образ». В Тобольске Аввакум с местным архиереем велели кинуть тело сына боярина Петра Бекова на улицу собакам . Во всех этих поступках виден человек, не отступающий ни перед чем, если его задели за живое. Явное расположение женской половины царского семейства, сочувствие бояр, большинство которых было враждебно Никону, и нерешительный характер Алексея Михайловича - все это содействовало тому, что личный враг Никона - Аввакум приобрел большой вес и стал предводителем большой партии старообрядцев. Сподвижники Аввакума были подстать ему: Логгин, когда его расстригали из священников, плевал через порог в алтарь на Никона, Неронов останавливал службу в Успенском соборе, когда пели тройную аллилуйю и запрещал петь ее.

Первое открытое столкновение Никона с его противниками произошло, прежде всего, с протопопом Нероновым. Столкновение это довольно подробно описал сам Неронов в своей "Росписи", которую и послал царю Алексею Михайловичу, и несколько короче в своей челобитной, которую подал впоследствии патриархам. В июле 1653 г. Никон созвал в своей крестовой Собор, на который приглашен был и протопоп Неронов, и слушал на Соборе отписку муромского воеводы на протопопа муромского Логгина, будто тот похулил образ Спасителя, Пресвятой Богородицы и всех святых. Никон, выслушав Логгина и "не испытав истины, по отписке того воеводы осудил Логгина в мучение злому приставу, мстя себе прежде бывшее обличение от того Логгина протопопа в его Никонове небрежном, и высокоумном, и гордом житии" (значит, не Никон начал вражду, а его первого оскорбил муромский протопоп, позволив себе резко укорять патриарха в небрежности и гордости-прим. мое (А.Т.)). Неронов сначала заступился за одного из своих сторонников, муромского протопопа Логгина, еще прежде дерзко укорявшего Никона в гордости, и упрекнул Никона в жестокости. Потом донес царю на Никона, будто бы сказавшего о царе неприличные слова. А потом резко укорял Никона, что он верит одним только клеветникам без всякого расследования; что прежде он был другом Вонифатьева и его друзей, советовался с ними во всем, а теперь сделался врагом Вонифатьева, везде «поносит» его, а друзей его, протопопов и попов, разоряет, мучит, на их места ставит других, избрал себе новых советников, которых прежде называл врагами Божиими; что прежде из страха подписал Уложение, а теперь порицает его; что, наконец, лжет на него, Неронова, и сам настроил на него клеветника. И среди всех этих укоров Никону нет ни слова против исправления им церковных обрядов, которое уже начиналось тогда; не видно и тени какой-либо привязанности к старым обрядам, на которые будто бы посягнул Никон. Во всем видна одна лишь личная вражда, ненависть, озлобление Неронова и его друзей против Никона за то, что он изменил им, лишил их прежней власти, стал их врагом, преследует их. Этой-то ненавистью более всего руководились они и впоследствии, когда начали ратовать будто бы за старые обряды.

Озлобление Неронова не имело границ, и он совершенно забылся, когда позволил себе на Соборе дерзко порицать и позорить в глаза своего патриарха, а в конце похулить и весь Собор. Неудивительно, что святой Собор на основании 55-го правила святых апостолов, которое гласит: "Аще кто из клира досадит епископу, да будет низвержен", определил послать протопопа Неронова на смирение в монастырь.

Когда Неронов подвергся опале, его друзья, составлявшие вокруг него "братию", продолжали ходатайствовать за него перед государем. Протопопы Аввакум и Даниил костромской написали челобитную и отнесли к царскому духовнику Стефану. Но осторожный Стефан уже начал отделяться от своих друзей, затеявших неравную борьбу с могущественным патриархом, и, по выражению Аввакума, "всяко ослабел", и челобитной "государю не снес". "Братия", впрочем, нашла другой путь к государю и подала ему свою челобитную, а государь передал ее патриарху.

Тем временем, Аввакум отправился провожать Неронова в ссылку на Каменный остров. А когда вернулся, казанские священники не дали ему читать вместо протопопа Неронова поучение к народу из толкового Евангелия и сказали: «ты протопоп в Юрьевце, а не наш, и патриарший архидиакон велел нам самим читать поучения к народу». Аввакум очень огорчился и не стал ходить в Казанскую церковь, а "завел свое всенощное" в сушиле, находившемся на дворе протопопа Неронова, переманил к себе несколько прихожан Казанской церкви, а чрез них призывал и других от церкви в сушило, говоря: "В некоторое время и конюшня-де иные церкви лучше".

Казанские священники донесли об этом патриарху Никону. Поступок Аввакума был очень важен и противен канонам Церкви: он самовольно устроил особую молельню, самовольно отделялся сам и отделял других от Церкви в самочинное сборище. По приказу патриарха Борис Нелединский со стрельцами осадили молельню и схватили самого Аввакума, богомольцев и челобитчиков (писавших и подписавших челобитную о Неронове), так что всех взятых было больше 40 человек. Аввакум был отвезен на телеге в Андроньев монастырь, а "братью", т. е. взятых богомольцев и челобитчиков, отослали в тюрьму и держали в ней целую неделю. Затем царь пригласил их к себе, прочитал им церковные правила, которые они нарушили своим самочинным сборищем, и всех предал анафеме (проклял) и отлучил от Церкви.

Протопопа Неронова известили в его заточении, какая судьба постигла его ближайших друзей протопопов. И он написал к государю ходатайственное письмо об этих "заточенных, и поруганных, и изгнанных", утверждая, что они осуждены мирским судом, а не по правилам Церкви, что они много лет служили и сам Никон на них не жаловался, а теперь они оболганы и Никон поверил клевете на них. Затем Неронов уверял, что не собственные страдания побудили его обратиться к государю, а страх, «как бы благочестие не было в поругании и гнев Божий не излился на Россию, и умолял царя утишить бурю, смущающую Церковь, прекратить брань, губящую сынов Церкви». Духовник царя Стефан, конечно по его поручению, два раза писал к своему бывшему другу, казанскому протопопу, и убеждал его смириться, быть в послушании патриарху, примириться с ним и извещал, что Никон ожидает от него и его друзей истинного покаяния и готов простить их. Но неукротимый Неронов с укорами отвечал Вонифатьеву: «Зачем ты оскорбил меня?.. Я не могу принять твоего совета: мы ни в чем не согрешили пред отцом твоим Никоном патриархом...». Неронов отправил обширное послание и к царю Алексею Михайловичу. Здесь прежде всего умолял о тех же "заточенных, поруганных, изгнанных без всякой правды" своих друзьях, осужденных будто бы мирским судом, а не по правилам Церкви, и напоминал царю о временах антихриста, когда Христовы рабы гонимы будут, носящие на себе знамение Небесного Царя. Потом указывал на известную "Память", или указ, Никона, содержавший два его распоряжения относительно поклонов в святую Четыредесятницу и относительно троеперстия для крестного знамения. Первое распоряжение называл прямо "ересью непоклонническою". Против второго распоряжения Никона защищал двуперстие для крестного знамения и ссылался на Мелетия Антиохийского, Феодорита, Максима Грека.

Далее уверял, что ничем не согрешил "пред мнимым владыкою" (т. е. Никоном) и что говорил к нему одну истину, вступившись за честь царского величества, им ругаемую и ни во что поставляемую, да и за своих страждущих братьев, и молил царя созвать Собор, на котором бы присутствовали не одни архиереи, но и другие духовные лица и добродетельные миряне всякого чина. Под конец послания он писал: "От патриарха, государь, разрешения не ищу, потому что он осудил меня не по правилам св. апостолов и св. отцов, но своей ради страсти; я сказал ему правду, а он за то возненавидел меня, и не меня только, но всю братию - рабов Христовых". Прочитав это послание, царь дал приказ, чтобы Неронов впредь к нему не писал. И Вонифатьев, передавая этот приказ Неронову, извещал его так же, что царь удивляется его упрямству и ни царь, ни царица не одобряют его, что "царь государь положил свою душу и всю Русию на патриархову душу" и за патриархом ничего худого не видал, что относительно поклонов царь согласуется с государем патриархом и с властями, а крестное знамение будет, как было издревле. Но Неронов остался непреклонен и отвечал Вонифатьеву: "...Не вменяй в упрямство, что я не прошу у патриарха прощения: я не признаю себя согрешившим пред ним..." и пр.

На соборе 1654 года, созванном по вопросу о книжном исправлении, епископ Павел Коломенский заявил Никону: «Мы новой веры не примем». Надо заметить, что епископ Павел не в первый раз выражал свое противоречие Никону. Еще в предшествующем году, когда перед наступлением Великого поста Никоном была издана "Память" относительно земных поклонов, Павел находился в числе лиц, которые вместе с протопопом Нероновым восстали против этой "Памяти", написали на нее возражения и подали государю. Никон разразился над несчастным епископом страшной карой: низверг его с кафедры, снял с него мантию, предал его тяжкому телесному наказанию и сослал в заточение. Вследствие этого Павел сошел с ума, и никто не видел, как он погиб; но ходили слухи, что он был тайно убит по приказу Никона. Сам ли Никон единолично и без суда низверг епископа Павла, как говорили обвинители Никона на Соборе 1666 г., или низвержение Павла совершено было соборно, по правилам, как утверждал Никон на том же Соборе, указывая на то, что дело о низвержении Павла есть на патриаршем дворе, во всяком случае, таким жестоким наказанием епископа Никон крайне повредил и себе и делу, за которое ратовал, потому что еще более ожесточил против себя своих противников и возбудил к ним сочувствие в народе.

Каковы были расколоучители, таковы и многие из их последователей. Когда в Ниловой пустыне стали служить на пяти просфорах по новому положению, разразился скандал: пономарь ударил священника кадилом в голову, и последовала общая схватка в церкви. Сильнее всего никоновским постановлениям противились на южных и северных окраинах России. Бунт Стеньки Разина находится в одинаковой исторической связи как с окончательным закрепощением крестьянства (Уложением 1649 г.), так и с церковными реформами Никона. В Соловецком монастыре сопротивления церковным реформам превратились в открытое восстание. Соловецкие монахи отказывались принять новопечатные книги. Основание у них было то же, что и у прочих раскольников: «Если мы раскольники - писал Аввакум к царю Алексею Михайловичу, - так святые отцы, и цари, и патриархи тоже были раскольники». Словом, раскольники считали, что если прежде молились по «худым» книгам, но молились и спасались, то отчего не остаться при старом? В Соловецком монастыре вспыхнуло восстание против правительства, монахи побросали книги в море и сожгли доски от них. Царские воеводы 8 лет осаждали монастырь. Даже архимандрит Никанор наводил подзорную трубу на осаждавших и указывал куда стрелять. Историк этой десятилетней осады, один из главных последователей раскола - Семен Денисов, сравнивает ее с троянской войной.

Сначала в Москве мало знали о раскольниках и называли их капитонами (от черного священника Капитона, распространявшего раскол), но вскоре увидели, что Капитон был лишь одним из многих, что раскол проник повсюду.

Раскольники, гонимые Никоном, проклиная, прозвали его антихристом. Находили подтверждение этому в Апокалипсисе. Толковали, что число антихриста - 666, и так как приближался 1666 г., то вера в пришествие антихриста усилилась. Расколоучители пускали слух. Что Никон богохульник, что у него на внутренней подошве одной туфли вышит образ Богоматери, а на другой - восьмиконечный крест. Постановления Никона, что апостолам не нужно молиться на коленях, а достаточно кланяться в пояс; что юродивые не что иное, как бешеные и их не следует писать на иконах - подтверждали в глазах народа эти слухи. В 1666-м и последующих за ним годах напряжение суеверных ожиданий Апокалипсиса достигло крайней степени. В ночь перед масленицей и перед троицыным днем (на эти дни ожидали (по преданию) страшного суда) в нижегородском Поволжье, надев рубахи, саваны и, ложась в долбленые гробы, пели заупокойные молитвы. Некоторые даже сами себя отпевали.

Когда раскол оказал силовое противодействие, в Москве начали понимать возможность последствий распри, имевшей сначала исключительно религиозный характер. Вскоре сопротивление обнаружилось и в Москве. Начинаются стрелецкие бунты в защиту соловецких монахов, следовательно за дело сподвижников Разина. Старые книги - лозунг партии, объявившей себя против как церковных, так и гражданских реформ. Сопротивление гражданским реформам становится сущностью раскола и только прикрывается разногласием по церковным вопросам, чтобы объединить более многочисленную массу, относившуюся враждебно к крутому повороту от старины к новым порядкам.

Противники Никона называли себя последователями старой веры и видели раскольников не в себе, а тех, кто, по их мнению, уклонялся от древнего православия. Напрасно им доказывали, что ничего не изобреталось, все, что вводились, было старым, бывшим прежде, что исправляли книги, тщательно сверяя, по 500 афонским спискам, по 200 греческим и из других мест, и всем тем, которым могли предоставить 39 монастырских библиотек в России. Старообрядцы считали, что Никон хотел исправить книги кое-как, только бы все было по-новому, что в его изменениях больше принимали участие произвол и «любоначалие», чем желание исправить. При таком взгляде на вещи, совершенно второстепенным вопросом стал: точно ли Никон сделал нововведения, и не сделали ли их те, кто допустил отступления от греческих обрядов в эпоху, предшествовавшую расколу? Вопрос о юридическом праве здесь был посторонним.

Раскольники называли исправления «новшествами». «Новшества», шедшие с греческого востока, они признавали неверными, потому что где же было существовать чистым и неискаженным церковным преданиям - говорили они - на земле, подвластной туркам? «Новшества» с латинского запада были противны им по исконной вражде к католицизму, и четырехконечный крест уже потому был ими не принят, что он был «латинским крыжем».

Итак, раскол стоит за старину, но старину недавнюю, свою. Что было столетия назад, до того, ему нет дела.

Отречение патриарха Никона от патриаршества

Реформы, проводимые Никоном, порождали смуту в обществе, вызывали противодействие Никону. Его крутой нрав создавал ему много противников. Произошел у него разрыв и с царем. Патриарх вторгался в дела государства, возмечтал даже стать выше царя и полностью подчинить его своей воле. Алексей Михайлович стал тяготиться своим «собинным другом», охладел к нему. Началось все вроде бы с мелочей. В 1658 г., во время очередного праздника, царский окольничий, прокладывая, по обычаю, дорогу для государя, ударил палкой патриаршего человека. Тот начал возмущаться, называя себя «патриаршим боярским сыном», и тут же получил еще один удар палкой. Никон, узнав об этом случае, пришел в крайнее негодование и потребовал у Алексея Михайловича расследования и наказания виновного боярина. Но расследование не было начато, а виновный остался безнаказанным. Затем, Никон получил письмо от царя, в котором государь запрещал ему впредь именоваться великим государем. Видя изменившееся отношение к себе государя, Никон задумал воздействовать на царя угрозой, что ему раньше удавалось. Он решил публично отречься от патриаршества, рассчитывая на то, что царь будет тронут его отречением и станет упрашивать не покидать первосвятительский престол. Это стало бы хорошим поводом восстановить и усилить свое влияние на царя.

На торжественной литургии в Успенском соборе в Кремле 10 июля 1658 г. он объявил с амвона, обращаясь к духовенству и народу: «От лени я окоростовел, и вы окоростовели от меня. От сего времени не буду вам патриарх; если же помыслю быть патриархом, то буду анафема». Тут же на амвоне Никон снял с себя архиерейское облачение, надел черную мантию и монашеский клобук, взял простую клюку и вышел из собора.

Сразу после отречения Никона от патриаршества царь Алексей Михайлович указал переписать всю домовую и келейную патриаршую казну "после великого господина, бывшего патриарха Никона", т. е. все имущество, принадлежавшее как патриаршему дому, или кафедре, так и лично, или келейно, патриарху Никону (такая перепись делалась и прежде - после патриархов Филарета Никитича, Иоасафа и Иосифа). При этом подробно описаны были: а) церковные вещи: образа, кресты, панагии, сосуды церковные и облачения, богослужебные книги и разная церковная утварь; б) домашние вещи: рясы, клобуки, камилавки, шубы, серебряные кубки, братины, ковши, тарелки и пр., бархаты, атласы, соболи, сукна, ковры и пр.; в) наличные деньги, поступившие в патриаршую казну с духовенства, с патриарших монастырей и вотчин и из других источников; г) жалованные грамоты и другие многочисленные документы на разные патриаршие имения; д) книги, рукописные и печатные, славянские и греческие и на иных языках, отчасти находившиеся в палатах патриарха, каменных и деревянных, а преимущественно помещавшиеся под Крестовою церковью трех святителей - Петра, Алексия и Ионы, Московских чудотворцев. По окончании переписи патриаршего имущества все, что оказалось в нем "келейного", т. е. все вещи, принадлежавшие собственно патриарху Никону, какого бы рода они ни были, по приказанию государя были отделены и отправлены в Воскресенский монастырь к бывшему патриарху.

Внимание и милость Алексея Михайловича к бывшему патриарху простерлись еще далее. Царь оставил за Никоном все три монастыря его строения: Крестный, Иверский и Воскресенский со всеми приписанными к ним четырнадцатью монастырями и со всеми их вотчинами. Таким образом, Никону оставлена была довольно значительная область, церковная и владельческая, в которой он мог самостоятельно действовать как иерарх и как владелец. Он независимо правил всеми этими монастырями, церквами и вотчинами, творил в них суд и расправу, сам посвящал для них священников, диаконов, причетников, а для монастырей сам ставил и настоятелей и другие власти и по своему усмотрению распоряжался всеми доходами с монастырских вотчин и угодий. К этим доходам прибавлялось еще ежегодно по две тысячи рублей, которые высылал царь за взятые им у Воскресенского монастыря камские соляные варницы. Но еще в то же лето, когда Никон оставил свою кафедру, один из близких к нему бояр, Никита Алексеевич Зюзин, много раз, как сам свидетельствует, посылал к нему дьяка Федора Торопова со словами: "Что, государь, оставил престол свой? Оставь свое упорство и возвратись". И Никон каждый раз через того же дьяка присылал ответ: "Будет-де тому время, возвращусь". Значит, перед близкими своими он вовсе не скрывал, что имеет желание и надежду возвратиться на свою кафедру. Он только не хотел сам проситься, а ожидал времени, когда его позовут, и он возвратится с честью.

Однако Никон жестоко ошибся в своих расчетах. Царь не звал его обратно. Напрасное ожидание настолько ожесточило Никона, что он даже предал проклятию царя со всем его семейством.

Примириться со своим новым положением в качестве только монастырского обитателя он, разумеется, не мог. Никон попытался снова вернуться к патриаршей власти. Однажды ночью он внезапно приехал в Москву в Успенский собор во время богослужения и послал уведомить царя о своем приезде. Но царь к нему не вышел. Раздосадованный Никон вернулся в монастырь.

патриаршество православный старообрядчество церковный

Собор 1666г. по делу Никона. Низложение Никона

На Соборе 1666г., состоявшемся в Москве, присутствовали два Восточных патриарха: Александрийский Паисий и Антиохийский Макарий. Они не случайно прибыли в Россию для своих целей, а были нарочно приглашенные в Москву для Собора. И если не было здесь лично двух других Восточных патриархов, Константинопольского и Иерусалимского, зато находились от Константинопольского патриархата пять митрополитов: Никейский Григорий, Амасийский Козьма, Иконийский Афанасий, Трапезундский Филофей, Варнский Даниил и один архиепископ - Погонианский Даниил; а из Иерусалимского патриархата и Палестины - Газский митрополит Паисий и самостоятельный архиепископ Синайской горы Анания, и, кроме того, находились из Грузии митрополит Епифаний и из Сербии епископ Иоаким Дьякович. Всего же иностранных архиереев присутствовало на Соборе двенадцать, чего прежде никогда не бывало. Все семнадцать русских архипастырей принимали участие в Соборе, митрополиты: Новгородский Питирим, Казанский Лаврентий, Ростовский Иона, Сарский Павел, архиепископы: Вологодский Симон, Смоленский Филарет, Суздальский Стефан, Рязанский Илларион, Тверской Иоасаф, Астраханский Иосиф, Псковский Арсений; епископы: Вятский Александр и из Малороссии Черниговский Лазарь Баранович и Мстиславский Мефодий, блюститель Киевской митрополии; а вскоре к ним присоединились вновь избранный Московский патриарх Иоасаф II и архиереи двух новооткрытых епархий: Белогородский: митрополит Феодосий и Коломенский епископ Мисаил. Таким образом, на Московском Соборе 1666 - 1667 гг. присутствовали сначала два, потом три патриарха (Александрийский, Антиохийский и Московский), двенадцать митрополитов (5 русских и 7 иноземных), девять архиепископов (7 русских и 2 иноземных) и пять епископов (4 русских и 1 иноземный) - всего 29 иерархов (хотя, надобно заметить, не на всех заседаниях присутствовали все). В числе этих иерархов находились представители от всех главных самостоятельных церквей православного Востока, не говоря уже о множестве архимандритов, игуменов и других духовных лиц не только русских, но и иноземцев. Очень естественно, что такой Собор в сравнении со всеми прежними называется Большим Собором.

Особое значение он имел по отношению к тем Соборам, которые происходили в Москве в последние двенадцать лет и рассуждали то об исправлении церковных книг, то об оставлении Никоном патриаршей кафедры, то о появившемся в Церкви расколе. Все эти Соборы нашли для себя в Большом Соборе не только подкрепление, но и разъяснение, дополнение, как бы завершение. Он окончательно решил вопросы и о патриархе Никоне, и о новоисправленных при нем книгах, и о появившемся вследствие исправления книг расколе, а вместе решил и некоторые другие вопросы для исправления разных противоречий и недостатков в Русской Церкви, и для ее дальнейшего благоустройства.

Главная цель, для которой приглашены были в Москву Восточные патриархи, состояла в соборном суде над патриархом Никоном. Всего собраний Собора для суда над Никоном было восемь: три - предварительных, или подготовительных, четыре - посвященных самому суду над Никоном (два - суду заочному и два - суду в присутствии подсудимого) и одно - заключительное, на котором происходило только объявление и исполнение судебного приговора.

О соборном суде над Никоном сохранилась современная запись, составленная царскими дьяками: о первых заседаниях Собора только краткая, а о последующих и краткая и довольно подробная. Дополнениями к этой записи, и как бы пояснениями ее, могут служить, с одной стороны, сказания одного из присутствовавших на Соборе - Паисия Лигарида, хотя, к сожалению, о двух из первых заседаний он говорит смешанно, без соблюдения хронологии; а с другой - сказания дьяка Шушерина, который хотя и не присутствовал на Соборе, писал о нем только по слухам, спустя около пятнадцати лет, и не скрывает своего пристрастия к Никону, но также сообщает некоторые любопытные подробности. Сохранились еще некоторые подлинные документы, относящиеся к судебному делу Никона, и краткие современные сказания и заметки о нем.

Собор 1666 г. осудил Никона по правилам св. апостолов, лишил святительского сана, сделал простым монахом и сослал в Белозерский Ферапонтов монастырь. Никон был признан виновным по следующим обвинениям: а) "патриаршеского престола отрекся с клятвою и отошел без всякой правильной вины, сердитуя на великого государя"; б) " писал ко Вселенскому Константинопольскому патриарху Дионисию, что на Руси престало соединение с св. Восточною Церковию, и от благословения святейших Вселенских патриархов отлучились, и приложились к Западному Костелу, и тем святую православную (Русскую) Церковь обругал, и благочестивого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Великия, и Малыя, и Белыя России самодержца, и весь священный Собор, и всех православных христиан обесчестил, и назвал всех еретиками"; в) "истинных православных патриархов бесчестил, называл не патриархами и правила соборные Церкви называл ложными, и враками, и будто еретики их печатали"; г) "Коломенского епископа Павла без Собора, вопреки правил изверг, и обругал, и сослал в ссылку, и там его мучил, и он пропал безвестно - и то извержение вменится в убийство".

Объявив Никону его вины, патриархи, замечает современная запись, "велели ему идти на подворье и быть там до указу".

Приговор, произнесенный над Никоном, был только словесный и указывал лишь главные его вины. Необходимо было, чтобы приговор был изложен в письменном виде, с возможной полнотой определял виновность Никона и подписан был всеми членами Собора. И патриархи еще перед выходом с последнего заседания дали приказ написать соборный приговор этот на двух языках, греческом и русском. Когда приговор был написан по-гречески и по-русски, 12 декабря, состоялось восьмое, и последнее, собрание Собора. Все архиереи и прочие духовные особы собрались не в столовой избе государя, а в кельях патриархов, в Чудовом монастыре, куда переехали они с прежней своей квартиры, с Кирилловского подворья, еще 25 ноября. Царь уже не присутствовал на этом собрании. Патриархи послали позвать Никона, а сами со всеми духовными и светскими лицами отправились в церковь Благовещения Пресвятой Богородицы. Здесь все архиереи, уже одетые в мантии, возложили на себя епитрахили, омофоры и митры, а архимандриты и игумены облачились в свои священные одежды. Как только вошел Никон в церковь, сделал поклонение иконам и по обычаю присутствующим в церкви, патриархи, совершив со всем духовенством краткое молебствие, приказали читать соборный приговор, или "Объявление о низложении Никона". Сначала приговор прочитан был по-гречески пресвитером и экономом великой Церкви Антиохийской Иоанном, а потом прочитан был громогласно по-русски Рязанским архиепископом Иларионом. Слушая последнее чтение, Никон, замечает Лигарид, по временам ворчал и подсмеивался. В этом письменном приговоре вины Никона указаны были подробнее и обстоятельнее, нежели прежде в приговоре словесном, и именно следующие:

1) Никон сам сложил с себя все архиерейское облачение среди великой Церкви, вопя: "Я более не патриарх Московский и не пастырь, а пасомый и недостойный грешник"; потом с великим гневом и поспешностью отошел и оставил свою кафедру и вверенную ему паству самовольно, без всякого понуждения и нужды, увлекаясь только человеческою страстью и чувством мщения к некоему члену синклита, ударившему его патриаршего слугу и прогнавшему от царской трапезы.

2) Никон, хотя с притворным смирением удалился в созданный им монастырь будто бы на безмолвие, на покаяние и оплакивание своих грехов, но и там (вопреки 2-му правилу Собора, бывшего во храме святой Софии) совершал все архиерейское и рукополагал невозбранно и назвал тот свой монастырь Новым Иерусалимом и разные места в нем Голгофою, Вифлеемом, Иорданом, как бы глумясь над священными названиями, а себя хищнически величал патриархом Нового Иерусалима.

3) Хотя совершенно оставил свою кафедру, но коварно не допускал быть на ней иному патриарху, и государь, архиереи и синклит, понимая это лукавство, не осмеливались возвести на Московский престол иного патриарха, да не будут разом два патриарха, один вне столицы, другой внутри, и да не явится сугубое разноначалие, что и заставило государя пригласить в Москву Восточных патриархов для суда над Никоном.

4) Анафематствовал в неделю православия местных архиереев без всякого расследования и соборного решения и двух архиереев, присланных к нему от царя, назвал одного Анною, другого Каиафою, а двух бывших с ними царских бояр - одного Иродом, другого Пилатом.

5) Когда был позван нами, патриархами, на Собор дать ответ против обвинений, то пришел не смиренным образом и не переставал осуждать нас, говоря, что мы не имеем своих древних престолов, а обитаем и скитаемся, один в Египте, другой в Дамаске.

6) Наши суждения, изложенные в свитке четырех патриархов против его проступков, и приведенные там святые правила называл баснями и враками; отвергал вообще вопреки архиерейской присяге правила всех Поместных Соборов, бывших в православной Церкви после Седьмого Вселенского Собора, а наши греческие правила с великим бесстыдством именовал еретическими потому только, что они напечатаны в западных странах.

7) В грамотах своих к четырем Восточным патриархам, попавших в руки царя, писал, будто христианнейший самодержец Алексей Михайлович есть латиномудреник, мучитель, обидчик, Иеровоам и Озия.

8) В тех же грамотах писал, будто вся Русская Церковь впала в латинские догматы и учения, а особенно говорил это о Газском митрополите Паисии, увлекаясь чувством зависти.

9) Низверг один, без Собора, Коломенского епископа Павла и, рассвирепев, совлек с него мантию и предал его тягчайшему наказанию и биению, от чего архиерею тому случилось быть как бы вне разума, и никто не видел, как погиб бедный, зверями ли растерзан или впал в реку и утонул.