Дипломатическая подготовка Северной войны

Реферат

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Калининград 2010.

ПЛАН

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА СЕВЕРНОЙ ВОЙНЫ

Дипломатические дела после возвращения Петра из-за границы не могли не вызывать у него еще больше сомнений, чем дела внутренние. Фактический распад антитурецкого союза, в чем царь убедился в Вене, несомненно, подтолкнул, ускорил переориентацию внешней политики России. Однако здесь много зависело не от Москвы. «Дружественные» Англия и Голландия, не говоря уже об австрийском «союзнике», очень хотели, чтобы войну против Турции Россия продолжала в одиночку. Тем самым Австрия избавлялась от опасности с востока и могла сосредоточить все свои силы против Франции в войне за испанское наследство. Сепаратная сделка императорской дипломатии с Турцией, посредничество Англии и Голландии в этом деле осуществлялись так, чтобы спровоцировать Петра на продолжение войны путем поощрения турецких притязаний в отношении условий мира с Россией. Все это крайне осложняло задачу русской дипломатии на мирных переговорах с турками.

Петр, внезапно уехав из Вены, поручил вести эти переговоры одному из трех великих послов -- П. Б. Возницыну. Он, пожалуй, лучше других подходил для этой роли. За время своей долгой дипломатической карьеры, начавшейся в Посольском приказе еще при Ордин-Нащокине, ему приходилось вести сложные переговоры в Стамбуле; имел дело он и с австрийцами, а особенно хорошо познакомился с Польшей и поляками, будучи резидентом в Варшаве. Непосредственное обращение с царем в ходе Великого посольства позволило ему понять внешнеполитические намерения своего повелителя. Хотя Петр еще не высказывал открыто решения направить русскую внешнюю политику с юга на север, Возницын знал о реальной возможности такого поворота и полностью одобрял его еще до того, как он стал свершившимся фактом. Но непременным условием Возницын считал предварительное обеспечение безопасности России со стороны турок. Ему-то эту задачу и пришлось решать.

П. Б. Возницын был дипломатом старого типа. Он и внешне выглядел не очень европейским человеком. Высокий, толстый, с важной осанкой, как его описывал венецианский дипломат Рудзини, Возницын явился на конгресс по подготовке мирного договора с Турцией в длинной одежде, подбитой серыми соболями. На шее у него красовалось шесть или семь золотых ожерелий, на шляпе -- драгоценное украшение из хороших алмазов и много перстней на руках. Ревностный сберегатель достоинства русского царя, он отличался твердой настойчивостью в отстаивании политики своего государства. При этом он обладал гибкостью, позволявшей находить выход из трудных положений.

Именно в таком положении он и оказался. Россия вообще впервые участвовала в дипломатическом мероприятии такого масштаба. Ее вступление в Священный союз с империей, Польшей и Венецией произошло незаметно, последовательными этапами. Теперь же она совместно с крупными державами выступала на конгрессе действительно многостороннего характера, и Возницыну предстояло помериться силами с опытнейшими европейскими дипломатами. Положение было сложным из-за фактической изоляции России. Против нее действовала, естественно, Турция, ей помогали «посредники»-- Англия и Голландия, а уж союзники -- Австрия и Польша доставляли особенно много неприятностей.

Потенциальный враг Австрии, Англии и Голландии в намечавшейся общеевропейской войне -- Франция Людовика XIV тоже была против России и использовала свое огромное влияние в Стамбуле. Дело в том, что в сентябре 1698 года состоялось соглашение Франции, Австрии, Англии и Голландии о полюбовном разделе испанского наследства. В случае его выполнения ожидавшаяся большая война могла и не начаться. А это означало, что изоляция, в которой Россия оказалась на Карлозицком конгрессе, надолго останется важнейшим элементом международной обстановки. Более того, западноевропейские страны не были бы связаны войной за испанское наследство, а это уменьшило бы шансы Петра на успех в Северной войне. Такое неопределенное положение требовало крайней осторожности от Петра в Москве и от Возницына в Карловицах.

Политика представителя Речи Посполитой и на этот раз ее имела ничего общего с союзными отношениями, установившимися у Петра с польским королем Августом II. Поведение его было откровенно враждебным России. Вообще Карловицкий конгресс, открывшийся в октябре 1698 года вблизи Белграда, не был конгрессом в современном понимании, когда речь идет о принятии участниками общих совместных решений. Здесь происходили поочередные двусторонние переговоры участников бывшего Священного союза с Турцией. При этом каждый из союзников стремился достичь выгод за счет другого, чем и пользовались турки.

Возницыну нелегко было выполнить инструкцию Петра, распорядившегося перед отъездом из Вены принять принцип сохранения за каждой стороной уже приобретенного в войне, не отдавать ничего из завоеванного (Азова и днепровских городков), а в крайнем случае отложить мирный договор, ограничившись коротким перемирием. Положение было таково, что Турция, уступив обширные земли Австрии, хотела при её поддержке получить обратно то, что она потеряла в войне с Россией. Посредники -- Англия и Голландия -- тоже помогали ей.

П. Б. Возницын последовательно прибегает к разным приемам воздействия на турок. Поскольку Австрия достигла предварительного сговора с Турцией за спиной союзника, он тоже вступает в тайные переговоры с турками, внушая им, что для Турции выгоднее не заключать мира с Австрией, поскольку она вскоре будет воевать с Францией, когда ей легко можно нанести поражение. Но это был слишком грубый расчет, не учитывающий, что Турция действительно крайне нуждалась в заключении мира. Не больше успеха дало Возницыну и применение классических методов московской дипломатии: подаренные им посредникам и турецкому представителю собольи шубы не сделали их отношение к России более теплым.

Тогда Возницын начал действовать «с запросом». В проекте мирного договора он требует признания за Россией не только всего, что она завоевала (Азов, днепровские городки), но и передачи ей Керчи, свободного плавания по Черному морю и даже права прохода через проливы, признания протектората, покровительства России для православного славянского населения Турции, передачи Святых мест в Палестине и т. п. Словом, здесь «запрос» восточной политики чуть ли не на два века вперед. А затем следует долгий процесс торга и взаимных уступок. Турки уступают Азов, русские -- Керчь и т.д. Но камнем преткновения оказалась судьба приднепровских городков, возвращения которых требовала Турция. Возницын отдать их не мог и предложил оставить вопрос открытым, а вместо мирного договора заключить временное перемирие, или, выражаясь его словами, «мирок». Так в конце концов и договорились. Благодаря точному расчету и твердости русскому представителю удалось добиться своего. Он знал, что Петру нужен мир с турками, но пошел на риск и решительно объявил, что Россия готова продолжать войну, и тогда турки уступили.

Любопытно, что, когда после конгресса Возницын вернулся в Вену, он получил новые инструкции Петра, в которых царь приказал согласиться на передачу днепровских городков Турции. Однако Возницын добился перемирия и без этой уступки, оставив тем самым в распоряжении русских дипломатов важный козырь на предстоящих переговорах по мирному трактату.

К сожалению, это всего лишь очень краткое описание миссии Прокофия Богдановича Возницыиа. Иначе она выглядит в детальном, обширном отчете о его деятельности на Карловицком конгрессе -- «Статейном списке». Он оставил для архивов не сухой протокол заседаний, что стало принятым в современных дипломатических донесениях, а поистине художественное произведение, волнующее, передающее весь драматизм и эмоциональное напряжение его споров с иностранными партнерами. Непосредственности, искренности, душевного волнения, поразительной наблюдательности в этом «Статейном списке» побольше, чем в иных исторических романах. Он описывает свои злоключения просто, без всякой риторики, но тем ярче и убедительнее они отражают эпоху, людей, их страсти, мысли, иллюзии. Все: от описания разоренного войной побережья Дуная до изложения яростных, гневных перепалок дипломатов, -- дышит поразительной правдивостью и человечностью.

На холодном берегу Дуная разыгралась реальная драма судеб народов и государств в форме упорной борьбы характеров, умов, нервов и даже чувства юмора. И все здесь перемешано с нарочитой наивностью и простодушием, характерными для того периода в развитии дипломатического искусства. Когда турки, требуя вернуть Азов, ссылаются на пример дедушки Петра -- царя Михаила, отдавшего им в 1642 году взятый казаками Азов, то Возницын не остается в долгу. С обезоруживающей простотой он в ответ потребовал отдать Керчь и даже Очаков, что потрясло турецких дипломатов. «Турские послы, -- пишет Возницын, -- то услышали, в великое изумление пришли и вдруг в образе своем переменились и, друг на друга поглядя, так красны стали, что больше того невозможно».

И при всем том наш думный советник еще сохраняет чувство юмора. Так, в конце декабря, направляя своим иностранным коллегам-христианам поздравления с рождеством Христовым, он счел нужным заодно поздравить с праздником и турок-мусульман...

Страсти разгораются так, что высокие послы ведут себя, как простые люди, бесхитростно раскрывая обыкновенную человеческую натуру. Даже англичанин лорд Пэджет, человек сдержанный, флегматичный, сохраняющий присутствие духа, узнав об отказе Возницына подчиниться унизительным требованиям, совершенно преображается: «Тогда злояростным устремлением, молчав и чернев, и краснев много, испустил свой яд аглинский посол и говорит: уж де это и незнамо что...» Возницын же спокоен: «Я, видя его наглость и делу поруку, говорил галанскому послу.., чтоб он того унял».

Поистине, история пишется сквозь смех и слезы. Польский посол Малаховский не имел даже лошадей и на конгресс явился пешком. Зато гонором он превосходил всех и ради захвата почетного места затеял драку с русскими, но московиты победили. Естественно, что в борьбе за «честь» поляку было не до дипломатии, и он мгновенно принял все самые невыгодные условия турок, но много времени отнял у себя и у других комичной борьбой за свое достоинство, что подробно описал Возницын в «Статейном списке» и в письмах.

При всем том Возницыну приходилось еще и терпеть всякие жестокие неудобства. Участники конгресса поселились на голом берегу Дуная в палатках, а наступала зима. «Здесь стоит стужа великая, -- пишет Прокофий Богданович 5 ноября, -- и дожди и грязь большая; в прошедших днях были ветры и бури великие, которыми не единократно палатки посорвало и деревьев переломало и многое передрало; а потом пришел снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем... Не стерпя той нужи, польский посол уехал... Только я до совершения дела, при помощи божией, с своего стану никуда не пойду». Приходилось опасаться и за жизнь, ибо по разоренной войной местности рыскали разбойничьи банды, На обратном пути в Вену австрийский дипломат был серьезно ранен, а четверо его людей убиты. «Я же помощью божьей доехал от таковых безбедно, однако были от них опасны... Ехал степью с великою бедою и страхом три недели».

Но вот в конце концов в январе 1699 года перемирие заключено, и Возницын пишет Петру, подводя итог подробному отчету: «Я, сие покорно доношу и очень твоей государевой милости молю: помилуй грешного своего.., а лучше я сделать сего дела не умел...» В тех обстоятельствах лучше, пожалуй, сделать было и нельзя.

В конце января 1699 года сообщение об окончании конгресса в Карловицах приходит в Москву, которая постепенно начинает становиться одним из немаловажных центров европейской дипломатии. Это сказывается уже в возрастании числа иностранных резидентов в русской столице. Здесь находятся: посол империи Гвариент, посланник Речи Посполитой Ян Бокий, представитель польского короля генерал Карлович, посланник Дании Павел Гейнс, шведский поверенный Книппер, их свиты, другие официальные и тайные резиденты. Формируется нечто вроде постоянного дипломатического корпуса.

Правда, это вовсе не означало, что Петр решил пересадить на чу русскую почву европейское дипломатическое искусство, подобно кораблестроению, техническим и научным достижениям Европы. Напротив, если к этим вещам он проникся уважением, то непосредственное знакомство с дипломатической жизнью Европы вызвало у него откровенное презрение, что он и не скрывал. Многим из увиденного царь восхищался, но отнюдь не методами внешних сношений европейских дворов, особенно императорского в Вене. Весьма неприятные новости вынужден был сообщать в своих донесениях австрийский, или цесарский, посол Гвариент: «Несмотря на то что его царскому величеству и его бывшим в Вене министрам были оказаны великая честь и особенные ранее во всяком случае необыкновенные учтивости, тем не менее у вернувшихся московитов нельзя заметить ни малейшей благодарности, но, наоборот, с неудовольствием можно было узнать о всякого рода колкостях и насмешливых подражаниях относительно императорских министров и двора... Ни Лефорт, ни Головин не могут удержаться, чтобы не копировать презрительнейшим образом императорский двор в присутствии его царского величества».

Что касается отсутствия чувства «благодарности» у русских, то откуда ему было взяться, если они испытывали, и с полным на то основанием, только негодование по поводу предательства императора, самого низкого вероломства по отношению к России, жертвой которого как раз в это время оказался бедняга П. Б. Возницын? Можно только удивляться, что Петр с его непосредственностью все же Находил возможность соблюдать по отношению к цесарскому послу кое-какой декорум. Гвариент давно уже ждал аудиенции у царя, и 3 сентября она была ему дана.

Однако прежний живописный московский церемониал и схема послов с построением войск и т. п. был отменен. Царь принял посла частным образом в доме Лефорта и даже не дал ему сказать пышную речь, полагавшуюся при вручении верительных грамот. Правда, Петр задал обычный вопрос о здоровье императора, на что тут же рассмеялся и заметил, что сам виделся с императором позже посла. Словом, Весь прежний громоздкий дипломатический протокол канул в прошлое. Как все бессмысленное и нелепое, он не вызывал у Петра ничего, кроме насмешек. На другой день посол Гвариент был на торжественном обеде в доме Лефорта и оказался свидетелем нового проявления презрения Петра к дипломатическому этикету. Когда гости садились за стол, то датский и польский посланники шумно заспорили между собой из-за более почетного места. Услышав эту перебранку, царь довольно отчетливо произнес слово «дураки». Секретарь австрийского посольства Корб записал в своем дневнике: «Это общепринятое у московитян слово, которым обозначается недостаток ума».

Впрочем, знаки холодности к некоторым дипломатам служили для Петра выражением его политики. Так, он явно чуждался польского посланника пана Бокия, считая настоящим представителем Польши генерала Карловича, присланного в Москву королем Августом II. Это и понятно, если учесть, что шляхетско-магнатские группировки Речи Посполитой не только не хотели тогда дружбы с Россией, но ориентировались на Австрию, Францию и Турцию. Поэтому приходилось вести переговоры о заключении союза с королем Августом. Естественным последствием этого и служило холодное отношение к посланнику Речи Посполитой, которого порой даже не приглашали на некоторые придворные церемонии.

Вообще Петра тогда явно раздражало несоответствие между пышным дипломатическим этикетом и сущностью дипломатии с ее систематическим обманом и пренебрежением к элементарным законам нравственности, соблюдавшимся в отношениях между обыкновенными людьми. Не случайно даже торжественной церемонии возвращения Великого посольства, состоявшейся 20 октября 1698 года, он придал шутовской характер. Многочисленная процессия направилась к князю-кесарю Ромодановскому и вручила ему верительные грамоты (неизвестно от кого!). В качестве подарка бутафорскому монарху преподнесли обезьяну. Но все-таки Петр в духе свойственного ему прагматизма считал возможным использовать обычные пышные дипломатические церемонии в тех случаях, когда в этом был какой-то политический смысл. Так произошло в связи с приездом в январе 1699 года в Москву бранденбургского посланника фон Принцена. Вспомним, что в начале Великого посольства Петр в Кенигсберге заключил с курфюрстом Фридрихом III дружественный договор и устное соглашение о союзе против Швеции. Теперь это соглашение, казавшееся в свое время Петру не очень целесообразным, приобретало особую актуальность в связи с его балтийскими замыслами. К тому же Петр помнил о пристрастии курфюрста к грандиозным церемониям. Поэтому посланника встретили со всей помпой, включая военный караул, белых лошадей и т. п. Однако когда дело дошло до удовлетворения прежних домогательств курфюрста о признании его пока несуществующего королевского титула, то Петр отклонил их. Видимо, этот козырь он решил держать про запас. Совершенно без всяких церемоний Петр начинает непосредственную дипломатическую подготовку к Северной войне. Такая подготовка, естественно, требовала решить несколько проблем. Необходимо, прежде всего освободиться от войны с Турцией и обеспечить надежные мирные отношения с ней, постараться изолировать Швецию, нейтрализовав ее потенциальных союзников, и приобрести надежных и сильных союзников России. Решение первой из этих задач началось на Карловицком конгрессе, где в январе 1699 года было заключено временное перемирие, что еще совсем не обеспечивало надежного тыла в предстоящей войне. Нейтрализация и изоляция Швеции осуществлялись возможной войной за испанское наследство, которая свяжет руки ее союзникам. Что касается проблемы союзников России, то их следовало искать среди Прибалтийских стран, оказавшихся в XVII веке жертвами шведской экспансии или имеющих серьезные противоречия со Швецией. Ни одна из этих стран не обладала ни крупными военными силами, ни внутренней экономической и политической прочностью. Трудно было рассчитывать на то, что какая-либо одна из них или даже обе вместе могут создать перевес сил на стороне России или, скажем, нанести сокрушительный удар такой первоклассной военной державе, какой была Швеция. Тем не менее даже эти союзники, особенно в начале войны, имели бы определенную ценность.

Привлечение их к союзу против Швеции было тем более легким делом, что сами они стремились к этому. Первой проявила инициативу Дания, давно враждовавшая с Швецией. Еще в середине XVII века Швеция лишила Данию исключительного контроля над проливом Зунд, что было некогда для Дании орудием влияния на Балтике и источником крупных доходов от пошлин за проход кораблей через пролив. Очагом датско-шведского конфликта служило герцогство Шлезвиг-Голштинское, южный сосед Дании. Герцогство вступило в союз с Швецией, используя ее помощь в борьбе против притязаний Дании на Шлезвиг и Голштинию. Эти союзнические отношения закрепились брачными узами, а в последние годы -- тесной дружбой между юным шведским королем Карлом XII и голштинским герцогом Фридрихом IV. Смена короля в Швеции в 1697 году и внутренние трудности в этой стране показались Дании благоприятным моментом для возобновления войны. В Швеции обострилась борьба между королевским двором и дворянской аристократией, из-за неурожаев возникли экономические затруднения. Кроме того, в Дании рассчитывали также использовать молодость нового короля, которому исполнилось только 15 лет. Он пока успел прославиться лишь дикими дебошами и сумасбродством. В апреле 1697 года в Копенгагене решили заключить военный союз с Россией, и летом в Москву отправился чрезвычайный датский посланник Гейнс. Однако царя в столице не было, а предварительные переговоры об оборонительном союзе имели результатом соглашение направить в ноябре 1697 года Петру в Амстердам датский мемориал с предложением о союзе. Никакого решения Петр тогда принять не мог, ибо сама внешняя политика России еще только вступала в период переориентации. От Петра последовало указание: датскому посланнику ждать царя в Москве.

Возвращение Петра из-за границы вопреки ожиданиям Гейнса не ускорило дела, ибо царь хотел любой ценой избежать войны на два фронта и не брать на себя никаких обязательств до тех пор, пока не будет гарантирована безопасность южных границ. Тем не менее он проявлял явную благосклонность к посланнику Дании. Выражением этого явилось его согласие на просьбу Гейнса, у которого в Москве родился сын, названный Петром, быть крестным отцом. После церемонии крещения царь присутствовал на обеде у датского посланника и долго пробыл в его доме. Но беседа по главному делу не состоялась. Петр лишь обещал Гейнсу частную встречу и велел ждать.

Дело в том, что царь сам ожидал исхода переговоров на начавшемся конгрессе в Карловицах. Однако 22 октября, накануне отъезда в Воронеж, Петр, не информируя своих министров (прежде всего Л. К. Нарышкина), встретился с Гейнсом в доме датского резидента Бутенанта. Когда Гейнс начал издалека и пространно объяснять намерения Дании, Петр нетерпеливо велел коротко изложить суть дела и представить проект договора, на что посланник попросил время, необходимое для получения инструкций от датского короля. Петр запретил вступать с кем-либо, кроме него самого, в переговоры о проекте союза и просил хранить все в тайне. Между тем Гейне получил вскоре указание Христиана V, короля Дании, действовать более решительно и предоставить царю возможность вносить любые изменения в проект договора при условии сохранения обязательства взаимной помощи. Только 27 января 1699 года Гейне смог сообщить царю о готовности представить проект договора, и 2 февраля состоялась его новая тайная встреча с Петром, снова в доме Бутенанта, на которой царю был вручен текст проекта договора. Но лишь 19 февраля Петр заговорил о договоре, пригласив Гейнса прибыть для продолжения переговоров в Воронеж.

В переговорах с датским дипломатом обнаруживаются характерные черты петровской дипломатии: царь ведет переговоры лично и вникает во все подробности, тщательно изучая документы и всю информацию. Он требует от партнера краткости и четкости. Познакомившись с датским проектом союзного договора, он прежде всего указывает на слишком пространный и слишком общий характер документа. Петр требует полной секретности переговоров. Академик М. М. Богословский пишет: «Царь хочет вести и ведет внешнюю политику лично, окутывая ее строжайшей тайной, непроницаемой даже для руководителей его собственного дипломатического ведомства».

Петр проявляет предосторожность и предусмотрительность, и по его настоянию к договору добавляется секретная дополнительная статья, согласно которой Россия обязалась вступить в войну только после заключения постоянного мира с Турцией. В Карловицах Возницын по инструкции царя подписал с турками лишь двухлетнее перемирие. Однако это перемирие уже не могло соответствовать новым планам войны против Швеции. Для их осуществления необходим прочный мир на юге, а без этого вступление в войну Петр считал крайне рискованным. Русско-датский договор окончательно согласовали 21 апреля 1699 года, хотя предстоял еще обмен официальными текстами с личными подписями и печатями двух монархов.

Все это происходило в Воронеже, куда вместе с Петром из Москвы переместилось управление внешней политикой. Здесь кипела не только корабельная, но и дипломатическая работа. Еще 2 апреля Петр подписал указ о назначении дьяка Е. И. Украинцева, десять лет ведавшего Посольским приказом, чрезвычайным послом в Стамбул (Константинополь) для переговоров о заключении вечного мира с Турцией. Петр следовал совету Возницына, который предлагал для столь важного и сложного дела обязательно найти человека незнатного и умного. Началась особая подготовка к отправке этого посольства. Дело в том, что, по совету того же Возницына, Петр приказал отправить посольство Украинцева на военном корабле! Провожать же его до Керчи будет целая эскадра. Воронежский флот, предназначенный для военного похода против Турции, план которого был уже разработан во время пребывания Петра в Амстердаме, получил новое, дипломатическое назначение. Руководя постройкой кораблей в Воронеже, Петр тем самым решал не столько военные, сколько дипломатические задачи. Там же, в Воронеже, Петр и Ф. А. Головин разрабатывали детальные инструкции Украинцеву.

Для успеха его миссии посылается посольство и в Голландию. Указом от 9 апреля послом был назначен Андрей Артамонович Матвеев, сын Артамона Матвеева, зверски убитого стрельцами в 1682 году. А. А. Матвеев, один из самых образованных людей среди близкого окружения Петра, таким образом начинал свою большую дипломатическую карьеру. Его задача состояла в том, чтобы побудить Голландские штаты оказывать через своего посла к Константинополе содействие переговорам о заключении мира с Турцией. Матвеев должен был также постараться сделать все возможное для привлечения Голландии на сторону России к войне против Швеции или по крайней мере препятствовать возможному союзу Голландии с Швецией. Посольство А. А. Матвеева имело тем большее значение, что воздействие на Голландию означало одновременно и влияние на Англию. Ведь штатгальтер Голландии Вильгельм III был одновременно английским королем. А. А. Матвееву суждено будет пробыть за границей до 1715 года. Он оказался первым постоянным дипломатическим представителем России в Европе, одним из самых активных и талантливых петровских дипломатов.

Пока Матвеев собирается в Голландию (он выедет туда из Москвы только 6 августа), гораздо более обширные приготовления происходят в связи с посольством Украинцева в Константинополь. 27 апреля из Воронежа к Азову отплыла целая эскадра, во главе которой был поставлен адмирал Ф. А. Головин. Эта его чисто декоративная миссия не освобождала нового мореплавателя от его реальных обязанностей первого и главного помощника Петра по дипломатической части. Всего в поход шли 12 больших кораблей, не считая множества вспомогательных судов. Всеми кораблями командовали иностранцы, за исключением одного, капитаном которого был русский Петр Михайлов, то есть сам Петр. Фактически он и руководил керченским походом -- крупной военно-морской демонстрацией, предпринятой с дипломатической целью.

Во время этого похода Петр наряду с самыми разнообразными делами не прекращает уделять огромное внимание вопросам внешней политики. Собственно, она находится в центре всех его интересов. Сохранившиеся остатки переписки Петра с Виниусом свидетельствуют, как настойчиво он требовал от него постоянной и подробной информации о международном положении в Европе. Особенно его волнует «французское дело», то есть проблема войны за испанское наследство. Посольский приказ также держит его в курсе всех своих дел. Так, к Петру поступила жалоба цесарского резидента Гвариента на Возницына, крайне разозлившего австрийцев в Карловицах. Эта кляуза не поколебала доверия царя к старому дипломату, который прибыл в Азов и вместе с Ф. А. Головиным работал над подготовкой посольства Украинцева. В Азове и Таганроге они разработали наказы-инструкции послу в двух вариантах: официальный наказ церемониально-протокольного характера и тайный наказ, содержавший детальные инструкции по существу предстоявших переговоров. Для этих документов, лично утвержденных Петром, характерна большая степень самостоятельности, предоставляемая послу. Наказ, составленный в форме вопросов и ответов, пестрит указаниями: «учинить по своему рассмотрению» или «делать как угодно, только чтобы дело сделать» и т. п.

Между тем, дождавшись подъема уровня воды в устье Дона, русская эскадра 5 августа вышла в Керчь и вскоре встала на рейде у турецкой крепости. Впечатление, произведенное ее появлением на местные турецкие власти, было как раз таким, на какое рассчитывал Петр. «Ужас» -- слово, употребленное по этому поводу в записках участника похода адмирала Крюйса, точно определяет это впечатление. Начались тяжелые пререкания с турками, не желавшими, чтобы Украинцев отправился морем в Константинополь на военном корабле. Они запугивали трудностями плавания через Черное море, уговаривали отправить посла долгим, но безопасным путем по суше, устраивали бесконечные проволочки с назначением своих кораблей для сопровождения и т. п. В конце концов Ф. А. Головин заявил турецкому адмиралу Гассан-паше: «В таком случае мы проводим своего посланника со всею эскадрою». Русские настояли на своем. Линейный 46-пушечный корабль «Крепость» вышел в Черное море и взял курс на Константинополь. Петр вскоре из Азова выехал в Воронеж, а 27 сентября вернулся в Москву, где его ждали неотложные дипломатические дела.

Здесь уже около месяца находилось посольство Швеции, прибывшее в Москву еще 26 июля по случаю вступления на престол нового короля Карла XII. В соответствии с принятой тогда процедурой требовалось подтверждение основных договоров, определявших отношения двух стран. В данном случае речь шла о Кардисском договоре 1661 года, закрепившем за Швецией побережье Балтики. Хотя цель посольства не выходила из рамок обычной практики, она была связана с определенными задачами шведской внешней политики. В момент подготовки войны за испанское наследство Швеция занимала выгодное международное положение. Оно объяснялось тем, что в преддверии войны обе враждебные коалиции: Франция, с одной стороны, Англия, Голландия и империя -- с другой, -- стремились привлечь Швецию на свою сторону. Естественно, что в Стокгольме попытались использовать это выгодное положение. Но для активной политики в Западной Европе шведам нужны были мирные границы на востоке. Поэтому подтверждение Кардисского договора имело для них весьма актуальное значение.

Напротив, для России подтверждение этого унизительного договора отнюдь не представляло собой приятного мероприятия. В момент, когда Москва уже вела подготовку к войне против Швеции, это и вовсе казалось нежелательным. Однако отказ от подтверждения вечного мира по Кардисскому договору практически означал бы открытое признание враждебных намерений по отношению к Швеции. Такое признание было бы, конечно, слишком неразумным делом. Следовательно, русским приходилось по необходимости участвовать в дипломатической мистификации, чтобы не раскрыть преждевременно своих истинных планов.

Непрошенных гостей (в составе посольства было 150 человек) решили принимать со всей старомосковской пышностью. 13 октября по пути следования послов были построены войска, в Кремле, в Столовой палате, их ждал царь. Правда, старый ритуал все же упростили: Петр встретил послов не в старинной раззолоченной одежде, а в простом кафтане. Когда шведы произносили приветствие с перечислением всех титулов, Петр нетерпеливым жестом приказал им говорить короче и т. д. Затем состоялись шесть деловых встреч, во время которых возник спор из-за обряда подтверждения договоров. Русские соглашались в соответствии со статьей 27 Кардисского договора на обмен подтверждающими грамотами и на посылку в Стокгольм специального посольства. Однако шведы требовали, чтобы русский царь в их присутствии принес присягу на Евангелии и совершил обряд крестоцелования. Эту претензию русские отклонили. Шведы настаивали, но Головин, Возницын и другие московские дипломаты сумели доказать беспочвенность их притязаний. В целом вся эта дипломатическая комедия прошла благополучно, хотя с русской стороны была высказана жалоба на оскорбительный прием Великого посольства в Риге. Во всяком случае не только Головин, но и сам Петр, так часто и порой не к месту проявлявший все обуревавшие его чувства, держали себя с отменной вежливостью.

Для крайне непосредственной натуры Петра это было немалым испытанием, тем более что одновременно с приемом шведских послов ему пришлось вести переговоры о заключении военного союза против Швеции. Накануне возвращения Петра в Москву сюда прибыл специальный личный представитель саксонского курфюрста и польского короля Августа II генерал Карлович. Он был послан в Россию с целью заключения наступательного союза против Швеции. Предстояли переговоры, имевшие ту же цель, что и недавние переговоры Петра с Данией. Однако приобретение еще одного союзника в будущей войне происходило в обстоятельствах более сложных и многозначительных по сравнению с датско-русским союзом. Что касается Дании, то для нее война со Швецией была неизбежной из-за датско-голштинского конфликта. Терять ей было нечего, зато все же появился шанс приобрести без особых усилий союзника в лице России. Совершенно понятна и русская позиция. Налицо было совпадение интересов и отсутствие каких-либо противоречий между двумя странами. Поэтому переговоры Петра с Гейнсом проходили без всяких экивоков, задних мыслей и двусмысленности.

Новые переговоры с саксонским представителем генералом Карловичем, напротив, отличались именно всеми этими обстоятельствами. Сложности начинались с вопроса о том, с кем, собственно, вступала в союз Россия. Дело в том, что Карлович представлял официально только саксонского курфюрста, который стал недавно польским королем. Однако это не означало, что в союз вступала Польша. Переговоры проводились в тайне от польского посла в Москве, представлявшего Речь Посполитую. Правда, Август II рассчитывал впоследствии попытаться присоединить и ее к союзному договору. Во всяком случае, пока речь фактически шла о союзе с Саксонией.

Еще сложнее обстояло дело с мотивами, которыми руководствовался Август, предлагая Петру наступательный союз против Швеции. Когда год назад во время свидания с Петром в Раве-Русской польский король обещал ему помочь в войне со шведами, то он руководствовался необходимостью сохранить поддержку русского царя, благодаря которому и приобрел польскую корону. Но теперь этот недалекий монарх имел детальную мотивировку «своей» политики, которую ему разработал международный авантюрист Иоганн Рейнгольд Паткуль. Этот человек всего несколько месяцев назад стал саксонским подданным и полковником на службе у Августа. Паткуль, ливонский дворянин, владелец трех поместий в Ливонии (Лифляндии), еще недавно был капитаном шведской армии. Человек необузданной энергии, незаурядных способностей и пылкого воображения, он вступил в острый конфликт с королевской властью Швеции, возглавив движение ливонских дворян против так называемой «редукции». Это было мероприятие шведского короля Карла XI, решившего ограничить роль дворянской аристократии путем конфискации захваченных дворянами королевских земель. Борьбу в защиту интересов феодалов-эксплуататоров Паткуль изображал в виде патриотической деятельности. Он вел ее столь рьяно, что в конце концов был приговорен шведским королевским судом к смерти. Бегство помогло ему избежать казни, и он скитался по многим странам Европы, занимаясь научной и литературной деятельностью. Но его главной страстью оставалась политика, особенно международная. «Ливонский патриот» ради спасения земельных владений таких же собственников, как и он, затеял передачу Ливонии, входившей в состав владений Швеции, под власть польского короля, воспользовавшись с этой целью надвигавшейся войной России за возвращение своих прибалтийских земель.

Паткулю с его красноречием нетрудно было убедить Августа начать борьбу за Ливонию, поскольку, добиваясь польского престола, тот обещал вернуть Польше эту ее бывшую провинцию. Правда, для этого необходимо сокрушить Швецию, что, по замыслу Паткуля, должна была сделать Россия. В мемориале королю Августу II он писал, что в будущем договоре с Россией надо получить «обязательство царя помогать его королевскому величеству деньгами и войском, в особенности пехотою, очень способною работать в траншеях и гибнуть под выстрелами неприятеля, чем сберегутся войска его королевского величества, которые можно будет употреблять только для прикрытия апрошей». Особенно настойчиво Паткуль внушал Августу, что при заключении договора с Петром следует «крепко связать руки этому могущественному союзнику, чтобы он не съел перед нашими глазами обжаренного нами куска, то есть, чтобы не завладел Лифляндиею». Русские войска не должны были переходить линию Нарвы и Чудского озера. Россия могла рассчитывать только на Карелию и Ингерманландию. Лифляндия же должна стать «оплотом против Швеции и Москвы». Таким образом, противник -- Швеция и союзник -- Россия рассматривались как одинаково враждебные страны!

С этими тайными замыслами Карлович и явился в Москву, сопровождаемый Паткулем, скрывавшимся под именем Киндлера. Здесь, естественно, говорилось исключительно о чувствах «чистой любви и верной дружбы» Августа II к Петру I. 5 октября 1699 года саксонский генерал вручил царю мемориал, текст которого явно свидетельствовал об авторстве Паткуля. Этот документ целиком предназначался убедить Петра в том, в чем он уже полностью к этому времени убедился, то есть в крайней целесообразности и необходимости для России войны против Швеции. Август II обещал отвлечь все силы шведов на себя, с тем чтобы «отклонить всякую опасность от войск» Петра. Подобные безмерно хвастливые обещания отражали лишь очень сильное желание саксонского курфюрста получить помощь Петра в решении задачи, которой он был тогда пылко увлечен: ликвидировать в Польше аристократическую республику Речь Посполитую и утвердить свое самодержавное наследственное правление. Ослепленный заманчивой целью Август совершенно не отдает себе отчета в реальной силе Швеции и своих собственных ограниченных возможностях. Мемориал и составленный, видимо, тем же автором договор о союзе, пронизанные радужными иллюзиями, интересны главным образом как свидетельство того, какого «серьезного» союзника приобретал Петр. Однако другого выбора не было. Во всяком случае, на фоне явного саксонского авантюризма Петр ведет себя осторожно и предусмотрительно.

Мемориал призывал Петра уже в конце декабря 1699 года начать войну против Швеции. «Главное условие в этом деле, -- говорилось в документе -- теперь или никогда». Именно это единственное условие Петр решительно отверг, твердо заявив, что до заключения мира с Турцией Россия войны не начнет. Однако он не стал возражать против четко выраженного в мемориале и в тексте договора ограничения сферы интересов России только Карелией и Ингерманландйей и оставления всех прибалтийских провинций (Эстляндии, Лифляндии, Курляндии) исключительно в распоряжении Августа. В договоре король обещал обеспечить войскам царя безопасность от шведов в Ингерманландии и Карелии и содействовать в их приобретении, привлечь к участию в войне Речь Посполитую, действовать в интересах России при европейских дворах и т. п. Однако всех этих заманчивых посулов оказалось недостаточно, чтобы соблазнить Петра и заставить его забыть всякую осторожность, потерять голову (подобно Августу) и ринуться в войну без всякой подготовки. В статье 13 договора, включенной по требованию Петра, содержалась оговорка, что Россия вступит в войну только после заключения мира с Турцией. Если же это не удастся, то царь обещал лишь содействовать Августу в заключении мира с Швецией, воевать против которой король решил начать немедленно, не дожидаясь России.

Переговоры Карловича и русских проходили тайно в селе Преображенское. Одновременно в Москве, в Посольском приказе, происходила встреча с шведами. Это была классическая двойная игра, вполне обычная для методов тогдашней, да и не только тогдашней, дипломатии. 11 ноября в Преображенском Петр подписал договор, на котором Август II расписался заранее. В секретных переговорах кроме Петра принимали участие только Ф. А. Головин и переводчик П. П. Шафиров. На встречах с Карловичем присутствовал по приглашению Петра представитель Дании Гейнс. Тем самым оба двусторонних договора, в каждом из которых имелись ссылки на другой, как бы еще более объединялись, что создавало фактически тройственную коалицию, вошедшую в историю под названием Северного союза. Вскоре, 23 ноября, произошел и обмен подписанными текстами русско-датского договора, практически заключенного еще 21 апреля того же года. Оба эти документа оказались первыми, лично подписанными царем. До этого московские государи только ратифицировали договоры, скреплявшиеся подписями послов, давая торжественное обещание с целованием креста. Петр отменил старый обычай, соблюдавшийся с времен киевских князей. Это нововведение явно поднимало значение договоров, повышало их авторитет, подчеркивало личную ответственность монарха за их соблюдение. Кроме того, упрощалась процедура, ибо акт подписания одновременно служил и актом ратификации.

Между тем Северный союз пока оставался на бумаге -- до заключения мира России с Турцией. Уже говорилось о том, как посольство Украинцева весьма необычным способом отправилось из Керчи в Константинополь. Через несколько дней турецкая столица увидела небывалую картину: прямо против султанского дворца, расположенного на самом берегу пролива, встал на якорь русский военный корабль «Крепость». Изумление султана, которого уверяли, что русские корабли не способны выйти в Черное море и тем более пересечь его, было таково, что он лично явился на борт «Крепости», чтобы осмотреть корабль. Переполох среди турок особенно усилился, когда капитан «Крепости» Памбург внезапно в полночь произвел пушечный залп по случаю приема гостей. Турки подумали, что прибыла большая русская эскадра...

Способствовала ли эта демонстрация силы успеху дипломатической миссии Украинцева? Безусловно, хотя в зарубежной исторической литературе высказывается противоположная точка зрения. Стремление Петра показать миру свой новорожденный военно-морской флот служило не простым проявлением чувства гордости первыми достижениями. Флот становился фактором, орудием противодействия маневрам дипломатии европейских держав. Несмотря на различия в политике дворов и кабинетов, общим для них было желание использовать Россию в качестве противовеса в их комбинациях, не допуская ее превращения в самостоятельный, активный элемент мировой политики. Но кроме этого объединяющего всю Западную Европу стремления в отношении к России проявлялись частные, конкретные интересы, действовавшие в зависимости от изменений европейских международных отношений. Дипломатические события, происходившие в Москве, в селе Преображенское, в Воронеже, зависели от политики Лондона, Амстердама, Вены, Стокгольма, Версаля или Мадрида. Разумеется, функционирование этой системы международных отношений не было столь интенсивно, как, скажем, в наше время. Связи между элементами системы были ещё слабыми. Когда Украинцев посылал из Константинополя срочные донесения Петру, то курьеру требовалось 36 дней, чтобы добраться до царя. Информация о событиях в дипломатической жизни Европы, на основании которой принимались решения в Москве, циркулировала крайне медленно. Пока Виниус получит европейские газеты-куранты, пока он прочитает их и изложит в своих письмах Петру, пока эти письма попадут в руки царя где-нибудь в Воронеже или Азове, проходило очень много времени. Тем не менее, система взаимозависимости действовала и предопределяла ход событий.

Ещё на конгрессе в Карловицах русской дипломатии пришлось почувствовать влияние европейских событий. Дипломаты империи и Англии препятствовали усилиям П. Б. Возницына заключить мир с Турцией. Они считали, что продолжение ее войны с Россией позволит империи сосредоточить в предполагаемой войне за испанское наследство все силы против Франции, не беспокоясь за свои восточные рубежи. Правда, их рвение ослабляло то обстоятельство, что как раз в момент начала Карловицкого конгресса, в сентябре 1698 года, состоялось соглашение Англии, Голландии и Франции о мирном разделе испанского наследства. Однако в начале следующего года это соглашение расстроилось из-за смерти намеченного наследника испанского трона и стремления самой Испании избежать расчленения. Опасность войны снова возрастает. Какова же была дипломатическая обстановка в момент, когда Украинцезу предстояло начать в Константинополе переговоры с целью превращения Карловицкого двухлетнего перемирия в вечный мир между Турцией и Россией? Положение оказалось более неблагоприятным, чем в Карловицах. Хотя летом 1699 года Англия, Голландия и Франция заключили новый договор о разделе испанских владений после смерти Карла II, Австрия отвергла его, он вызывал недовольство и в Испании. Война считалась более неотвратимой, чем в период Карловицкого конгресса. Следовательно, Англия, Голландия и Австрия гораздо сильнее стремились связать Турцию войной и тем самым позволить империи направить все свои силы для войны против общего врага -- Франции. К этому неблагоприятному обстоятельству прибавился новый, осложняющий фактор. Речь шла о Швеции. Перспектива надвигающейся испанской войны побуждала ее потенциальных участников привлечь Швецию с ее сильной армией в свой лагерь. Летом 1698 года Франция заключает договор со Швецией, надеясь на возобновление традиционного военного союза, который так помог французам в Тридцатилетней войне. Но Англия и Голландия в мае 1698 года тоже заключили союз со Швецией, а в январе 1700 года возобновили его.

Надежды на Швецию могли рухнуть, если ей придется воевать с Россией. Слухи о такой возможности стали распространяться в дипломатических кругах Европы еще в начале 1699 года, несмотря на все усилия Петра сохранить в тайне свои намерения. В результате заинтересованность Англии, Голландии и империи в том, чтобы война Турции и России продолжалась, резко усилилась. Раньше к этому стремились из-за восточных границ империи. Теперь, кроме того, речь шла еще и о свободе действий Швеции. Она была бы обеспечена той же войной России с Турцией. Воевать на два фронта Петру было бы трудно, и Швеция смогла бы принять участие в войне за испанское наследство.

Вот почему дипломаты европейских держав в Константинополе усиленно подталкивали Турцию к продолжению войны. Петр ясно видит такую опасность. Поэтому он предпринял кое-какие чисто дипломатические меры вроде письма к королю Англии, которого он просил содействовать миссии Украинцева. Посылка А. А. Матвеева в Гаагу также была связана с надеждой повлиять на Голландию. Данию и Польшу, новых союзников, об этом тоже просили. Но все эти платонические шаги не принесли особого успеха, хотя Англия и Голландия формально взялись быть «посредниками». Иное дело -- показать Турции, что война против России будет теперь еще более опасным предприятием, ибо появился и готов действовать русский военно-морской флот. Поэтому военная демонстрация силы была прекрасно рассчитанной дипломатической акцией Петра. Она явилась совершенно необходимым противовесом давлению европейской дипломатии на султана.

Как и на конгрессе в Карловицах, русским представителям приходилось считаться также с враждебной деятельностью польских дипломатов. Союзник Петра -- король Польши Август II не имел никакого влияния на поведение польского посла в Константинополе Лещинского, От имени Речи Посполитой он предлагал султану заключить союз против России с целью «возвращения» Польше Киева и всей Украины. О своем короле польский посол говорил, что поскольку он друг московского царя, то поляки намерены свергнуть его с престола.

В такой крайне сложной обстановке русскому дипломату Е. И. Украинцеву приходилось добиваться мирного договора с Турцией. Эти обстоятельства добавлялись к естественным трудностям, связанным со спецификой самого турецкого правительства, дипломатия которого серьезно отличалась своими методами от европейской. Принцип уважения прав и привилегий посла в Турции ценился не очень высоко, и посол постоянно оказывался объектом самых бесцеремонных действий. Поскольку султан являлся «тенью бога», то его требования не нуждались в аргументации, и спорить с ним было крайне затруднительно. Положительным моментом для русских дипломатов служила поддержка в форме советов и информации греческого православного духовенства, связанного с русской церковью и с Россией давними историческими узами. В Константинополе первостепенное значение имело также наличие у посла денег и других ценностей, глазным образом «мягкой рухляди», мехов. Турецкие высокопоставленные чиновники очень охотно принимали и даже выпрашивали их в виде подарков от «неверных». В таких условиях и шли переговоры, продолжавшиеся восемь месяцев. За это время состоялись 23 официальные встречи с турецкими представителями, то есть с теми же самыми людьми, которые выступали от имени Турции на Карловицком конгрессе.

Переговоры начались 19 ноября 1699 года обсуждением записки Украинцева из 16 статей. В них содержались предложения заключить вечный мир на условиях сохранения за каждой из сторон того, чем она владела в данный момент, отмены выплаты Россией дани крымскому хану и его обязательства полностью прекратить набеги на русские земли, предоставления русским кораблям свободы плавания по Черному морю, размена пленными, возвращения под контроль греческой церкви Святых мест в Иерусалиме.

Острые разногласия проявлялись на всем протяжении переговоров, доходя в отдельные моменты до степени разрыва. Вопросы второстепенные порой заслоняли в долгих пререканиях главное, что касалось действительно жизненных интересов сторон и что, в конце концов, имело решающее значение для исхода переговоров. Когда требование русских о передаче контроля над «гробом господним» от католиков к православному греческому духовенству было отвергнуто турками, то Украинцев не стал особенно спорить. Как ни дороги сердцу христианина эти сомнительные реликвии, интересы земные брали верх. В конечном итоге в центре разногласий оказался вопрос о Черном море и его побережье. Требование предоставить русским кораблям свободу плавания по Черному морю Турция отвергла категорически. Украинцеву было сказано, что «Оттоманская Порта бережет Черное море, как чистую и непорочную девицу, к которой никто прикасаться не смеет». И русские уступили, хотя испытывали к Черному морю не меньшее влечение, чем турки. Но дело заключалось не в самом принципе свободы плавания. Без надежных гаваней и путей сообщения между ними и Москвой он практически мало что значил. Именно поэтому главный спор сосредоточился вокруг судьбы занятых русскими четырех днепровских городков-крепостей и главного среди них -- Казыкерменя. Контроль над ними обеспечивал возможность овладеть устьем Днепра. А это уже был реальный путь к выходу в Черное море. Турки сравнительно легко примирились с переходом к России Азова, стоявшего в устье Дона. Ведь здесь был выход не в Черное, а в Азовское море, выход, затрудненный к тому же мелководьем. Иное дело Днепр, по которому некогда дружины киевских князей плыли к Царьграду. Здесь турецкие представители не хотели идти ни на какие компромиссы, предлагавшиеся Москвой. Судьба Днепра оказалась камнем преткновения, поставившим переговоры под угрозу срыва. Долгие недели не наблюдалось никакого сдвига к соглашению.