Пакт Молотова-Риббентропа

Министерство образования и науки Украины

Харьковский Государственный университет строительства и архитектуры

Кафедра украиноведения и политологии

Реферат

по теме:

Пакт Молотова-Риббентропа

Харьков 2009

Правда" от 24 августа 1939 г.: "23 августа в 1 час дня в Москву прибыл министр иностранных дел Германии г-н Иоахим фон Риббентроп.: В 3 часа 30 минут дня состоялась первая беседа председателя Совнаркома и Наркоминдел СССР тов. Молотова с министром иностранных дел Германии г. фон Риббентропом по вопросу о заключении пакта о ненападении. Беседа происходила в присутствии тов. Сталина и германского посла г. Шуленбурга и продолжалась около 3-х часов. После перерыва в 10 часов вечера беседа была возобновлена и закончилась подписанием договора о ненападении".

Текст пакта был до предела лаконичен и насчитывал всего семь статей. По мнению М.И. Семиряги, это был типичный договор о ненападении или нейтралитете, составленный в классическом стиле. Доктор исторических наук М.И. Семиряга и доктор юридических наук Р. А. Мюллерсон отмечают, что подобные договоры заключались в прошлом и с другими странами как Германией, так и СССР. В сообщении Комиссии Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. говорилось, что сам по себе договор с юридической точки зрения не выходил за рамки принятых в то время соглашений, не нарушал внутреннего законодательства и международных обязательств СССР. В п. 3 постановления Съезда, утвердившего выводы Комиссии, отмечалось, что содержание этого договора не расходилось с нормами международного права и договорной практикой государств, принятыми для подобного рода урегулирований.

С утверждением, что советско-германский договор о ненападении не нарушал международных обязательств СССР, имея в виду анализ ст. IV пакта, не представляется возможным согласиться, ибо названная статья обесценила франко-советский договор о взаимопомощи от 2 мая 1935 года, равно как и ряд других международно-правовых соглашений СССР, о чем подробнее будет сказано ниже.

Также нельзя согласиться и с утверждением, что содержание данного пакта не расходилось с договорной практикой СССР. Подавляющее большинство заключенных СССР пактов о ненападении (ч. 2 статьи 2 советско-финляндского договора о ненападении и о мирном улаживании конфликтов от 21 января 1932 года ч. 2 статьи 2 польско-советского пакта от 25 июля 1932 года, ч. 2 статьи 2 пакта о ненападении между СССР и Францией от 29 ноября 1932 г. ч. 1 статьи 6 советско-латвийского договора от 5 февраля 1932 г.,{10} ч. 2 статьи 6 договора о ненападении и о мирном улаживании конфликтов между Союзом ССР и Эстонией от 4 мая 1932 г. содержали положения об автоматическом расторжении пакта в момент начала агрессии другой стороной против третьего государства, т. е. обязательства по договору увязывались с миролюбивым образом действий партнера. Такое положение было включено даже в договор о дружбе, ненападении и нейтралитете между Союзом СССР и фашистской Италией от 2 сентября 1933 года (часть 2 статьи 2). В советско-германском договоре о ненападении от 23 августа 1939 г. названное положение отсутствовало. Не было его и в переданном В. М. Молотовым 19 августа 1939 г. на рассмотрение германской стороны советском проекте договора. В ситуации, в какой вырабатывались в августе 39-го советско-германские соглашения, данная оговорка не имела смысла: обе стороны отчетливо сознавали, что заключенный ими договор о ненападении означал германо-советскую агрессию против Польши. Поэтому неубедительна и свидетельствует скорее об истинных намерениях советского правительства вопреки провозглашаемым (В. М. Молотов утверждал, что советско-германский договор "будет способствовать делу мира в Европе"{14}) сделанная 31 августа 1939 г. В. М. Молотовым попытка оправдать отсутствие в договоре пункта об автоматическом расторжении пакта в случае нападения одной из сторон на третью державу ссылкой на польско-германский договор о ненападении от 1934 г., где такой пункт также отсутствовал: названный польско-германский пакт фактически положил начало военному союзу Германии и Польши{15}. Также неубедительна и ссылка В. М. Молотова на англо-германскую декларацию о ненападении от 30 сентября 1938 г., подписанную Чемберленом перед его отъездом из Мюнхена (некоторые историки{16}, обосновывая правомерность советско-германского договора о ненападении тем, что Англия и Франция еще раньше заключили с Германией подобные договоры, помимо названной англо-германской декларации упоминают также аналогичную ей германо-французскую декларацию от 6 декабря 1938 года). Как указывает М. И. Семиряга, подобное сравнение невозможно по ряду причин. Во-первых, общая военно-политическая обстановка осенью 1939 г. несопоставима с тем же периодом предыдущего года хотя бы потому, что в 1938 году Германия и не помышляла о серьезной войне. Во-вторых, правительства договаривающихся сторон согласились развивать добрососедские отношения, признали отсутствие между ними каких-либо территориальных споров и установили, что существующая между ними граница является окончательной. Можно ли эту договоренность считать предосудительной и почему она должна была при соблюдении ее партнерами вести к дестабилизации обстановки и вызывать какие-либо подозрения у советского правительства? Наконец, в-третьих, и это представляется особенно важным, декларации имели открытый характер и не содержали никаких секретных протоколов, направленных против интересов других стран. Кроме того, по своей форме они были декларациями, которые, как известно, отличаются от других соглашений тем, что представляют собой заявление двух и более государств, где выражены их позиции по обсужденным крупным проблемам и изложены общие принципы отношений между странами. Названные декларации соответствовали принципам международного права и не могли быть источником международной напряженности.

Отдельные исследователи (в частности, А.С. Орлов) утверждают, что советско-германский договор о ненападении, по существу, повторяет Берлинский договор о нейтралитете, заключенный СССР и Германией 24 апреля 1926 года. Данное мнение является серьезным заблуждением. Статья 2 (нейтралитет) пакта от 23 августа 1939 г. очень характерно отличалась от соответствующей статьи Берлинского договора 1926 г.{20}: там обязательство нейтралитета обуславливалось "миролюбивым образом действий партнера по договору, теперь же в советско-германском договоре о ненападении этого условия не было, как не было его и во взятом странами при выработке данного соглашения за основу советском проекте пакта. Советское правительство, по-видимому, сочло излишним придерживаться условия о "мирном поведении", учитывая явно воинственный настрой Германии. Соблюдение нейтралитета одной из сторон договора от 23 августа обусловливалось таким положением другой стороны, при котором она становилась "объектом военных действий со стороны третьей державы". Этим договор широко открывал двери для любого нападения Германии, "спровоцированного" якобы актом насилия со стороны третьей державы.

Формально Берлинский договор о нейтралитете, продленный гитлеровским правительством в 1933 году, оставался в силе, несмотря на политическое отчуждение обеих сторон, и к 23-му августа 1939 г., после чего, хотя стороны при подписании пакта о ненападении отказались от упоминания в нем Берлинского договора, как это предусматривала преамбула советского проекта пакта, -- продолжал сохранять свое действие. Подтверждение этому прозвучало в сообщении В. М. Молотова на посвященном ратификации советско-германского договора о ненападении заседании Верховного Совета Союза ССР 31-го августа 1939 года.

Статья 1 (заявление об отказе от применения силы) германо-советского пакта о ненападении содержала обязательство "воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами". По своему содержанию она совпадала со статьей I советского проекта пакта.

В статье II (нейтралитет) была принята формулировка, отличная от формулировки советского проекта: если в советском проекте соблюдение нейтралитета имело предпосылкой ситуацию, при которой другая сторона окажется "объектом насилия или нападения со стороны третьей державы", то окончательный текст договора содержал лишь условие, что она должна стать "объектом военных действий со стороны третьей державы". Здесь германской стороне удалось настоять на формулировке, которая игнорировала вопрос о том, кто является инициатором "военных действий", и в которой квалификация любых "действий" других государств как просто "военных", по мнению германского доктора истории И. Фляйшхауэр{22}, лишала их объективного определения (насильственный акт, нападение) и тем самым передавала такое определение на усмотрение заинтересованной стороны. В этой формулировке особенно явственно отразилась особенность этого "соглашения о нейтралитете", которое должно было действовать независимо от характера войны.

Статья III советского проекта (вопрос о консультациях) была разделена на две статьи -- III и IV. Первая из них была больше соотнесена с ситуацией войны, а вторая -- с ситуацией мира: статья III пакта о ненападении определяла, что "правительства обеих договаривающихся сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы". Консультации здесь не ограничивались, как это предполагалось в советском проекте, случаями "споров или конфликтов". Они должны были быть постоянными и поэтому служить предотвращению взаимного ущемления интересов в момент военной экспансии.

В статье IV нашло свое воплощение стремление германской стороны нейтрализовать СССР, а также желание СССР не быть втянутым в войну на стороне Англии и Франции (доказывание последнего тезиса будет осуществлено ниже). Статья эта определяла, что ни одна из договаривающихся сторон "не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны". Гитлер полагал, что, заручившись подписью под этой статьей Молотова, он обеспечит прорыв "кольца окружения" вокруг Германии: угроза такого кольца возникла для Германии в ходе англо-франко-советских переговоров лета 1939-го. Однако статья эта повлекла за собой и то, что антикоминтерновский пакт как группировка, направленная против Советского Союза, утратил свою силу: содержавшееся в статье определение наложило на Германию ограничения на ее отношения с Японией. Еще одним фактом, опровергающим суждение о том, что пакт о ненападении не выходил за рамки договорной практики СССР, является отсутствие в статье IV пакта обычного в договорах такого рода (например, статья 3 пакта о ненападении между СССР и Францией от 29 ноября 1932 г., статья 4 польско-советского пакта от 25 июля 1932 г., статья 5 советско-итальянского договора о дружбе, ненападении и нейтралитете от 2 сентября 1939 г.) положения о том, что обязательства, вытекающие из ранее подписанных сторонами договоров, остаются в силе. Не было этого положения и в советском проекте пакта о ненападении. Это означало, что фактически утратили силу, в частности, обязательства СССР из части 1 статьи 2 франко-советского договора о ненападении, предусматривавшей отказ сторон в случае нападения на одну из них третьей державы от прямой и косвенной помощи и поддержки нападающего в течение всего конфликта, обязательства из части 1 статьи 5 названного пакта, налагавшей на СССР запрет поощрения пропаганды или попытки интервенции, имеющей целью нарушение территориальной целости Франции, изменение силой политического и социального строя или части ее территории. Это означало также, что фактически утратили силу обязательства СССР из продленного СССР и Польшей до 1945 года польско-советского договора о ненападении и о неучастии во враждебных сторонам политических комбинациях. Тем самым статья IV советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 г. открывала путь германо-советской агрессии в отношении как Польши, так и Франции.

Говоря о статье IV пакта, необходимо упомянуть вот о чем. 5 апреля 1941 года был заключен договор о дружбе и ненападении между Союзом ССР и Югославией{28}. Этот договор был подписан всего через несколько дней после того, как в Югославии (в ночь с 26 на 27 марта 1941 г.) произошел государственный переворот, в результате которого у власти оказалось проанглийское, антифашистское правительство во главе с генералом Д. Симовичем. Сразу же после 27 марта югославский Генеральный штаб вместе с греческим Генеральным штабом и верховным командованием высадившейся в Греции британской экспедиционной армии начали активно готовиться к совместным операциям против Германии и Италии. В этих условиях СССР и счел для себя целесообразным подписать с новым югославским правительством пакт, статья 2 которого налагала на стороны обязательства "соблюдать политику дружественных отношений" по отношению к той из договаривающихся сторон, которая станет объектом нападения со стороны третьего государства. Таким образом, названная статья говорила не о нейтралитете сторон в случае нападения на одну из них третьей державы{29}, а подразумевала обязательство взаимопомощи{30}. В ситуации, существовавшей в апреле 1941 г., статья 2 советско-югославского договора о дружбе и ненападении означала поддержку Советским Союзом антигерманского правительства Югославии в случае его войны с Рейхом, неизбежность которой была очевидна (военные действия между Германией и Югославией начались уже на другой день после подписания советско-югославского пакта). Итак, с заключением договора о дружбе от 5 апреля 1941 г. СССР фактически присоединился к общему англо-югославо-греческому фронту, направленному против Германии. Безусловно, что эти действия советского правительства противоречили статье IV советско-германского договора о ненападении, запрещавшей договаривающимся сторонам участвовать в какой-либо группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.

Подобно советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., советско-югославский пакт о дружбе и ненападении также не содержал положения о том, что обязательства, вытекающие из ранее подписанных сторонами договоров, остаются в силе. Отказ СССР от включения в пакт с Югославией этой нормы означал, что СССР более не считал себя связанным договором с Германией о ненападении, перейдя в стан ее военных противников.

Подписание соглашений о дружбе сначала с фашистской Германией (договор о дружбе и границе от 28 сентября 1939 г.), затем с антифашистской Югославией (пакт от 5 апреля 1941 г.) как нельзя лучше высвечивало истинные цели советского руководства: подталкивать одну воюющую сторону против другой, ослабить и Германию, и Европу, а затем воспользоваться этим в интересах социализма.

В статье IV советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. -- по желанию германской стороны -- срок действия пакта был определен на 10 лет (с автоматическим продлением на следующие пять лет, если за год до истечения срока действия договор не будет денонсирован одной из сторон), а не, как предусматривал советский проект, на 5 лет. Наконец, статья VII договора предписывала вступление его в силу "немедленно после подписания", в то время как советский проект предусматривал вступление его в силу лишь после ратификации. Что же касается сроков ратификации, то и проект, и сам договор предписывали сделать это "в возможно короткий срок". Тем самым советская сторона уступила давлению цейтнота, испытывавшегося Германией в сфере военного планирования. Однако обмен ратификационными грамотами, после чего договор стал действующим правом, состоялся в Берлине лишь 24 сентября 1939 года.

Следовательно, договор о ненападении между СССР и Германией прекратил свое действие 22 июня 1941 года, то есть с момента нападения Германии на Советский Союз, как и все советско-германские соглашения, существовавшие на тот момент. Подтверждение этому прозвучало в сообщении Комиссии Съезда народных депутатов СССР о политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года и в пункте 4 одноименного постановления Съезда.

Отметим, что как договор о ненападении, так и секретный протокол от 23 августа 1939 года были составлены на немецком и русском языках, причем были подписаны как немецкий, так и русский тексты. Секретный дополнительный протокол был изготовлен только в двух экземплярах -- один на русском, другой на немецком языке. Один экземпляр был после подписания 23 августа 1939 г. оставлен в Москве, а другой Риббентроп привез в Берлин, где немецкий экземпляр хранился в особом месте канцелярии Риббентропа. В течение 1943 -- 1944 годов этот протокол вместе с другими документами канцелярии Риббентропа был микрофильмирован, а весной 1945 г. по соображениям безопасности был перевезен в имение Шенберг, что в Тюрингии. В последние дни войны по приказу из Берлина значительная часть перевезенных документов была сожжена. Войскам западных союзников удалось спасти часть этого важного архива и вывезти в безопасное место. Однако секретного дополнительного протокола среди них не оказалось.

В пункте 5 постановления Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 года констатировалось, что протокол от 23 августа 1939 года и другие секретные протоколы, подписанные с Германией в 1939 -- 1941 годах, "как по методу составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов политики".

Ни одно из предвоенных дипломатических событий не вызывает такого интереса, как советско-германский договор о ненападении. О нем много написано отечественными и зарубежными историками. Нет ни одного произведения по новейшей истории, истории Великой Отечественной и второй мировой войн, в котором бы в большей или меньшей степени не освещался этот договор. В той или иной мере о договоре говорится в книгах и статьях, посвященных причинам второй мировой войны, подготовке фашистской Германии к нападению на Советский Союз. Проблемы договора затрагиваются в ряде воспоминаний советских дипломатов и общественных деятелей.

Диктатор Муссолини заметил как-то в беседе с журналистами: "Сталин морит страну голодом, чтобы создать моторизованную, механизированную, сильную армию".

В соответствии с секретным Постановлением СНК СССР от 23 января 1928 г. осуществлялась продажа за рубеж картин и других произведений искусства с целью получить деньги на индустриализацию, направленную прежде всего на обеспечение, развитие и наращивание военного потенциала милитаризировавшейся страны:

Ценой нищеты, неимоверных жертв, каторжного труда и деформации экономики, ценой разбазаривания национальных богатств и экологического беспредела были созданы гигантские вооруженные силы. Не для защиты Отечества -- для мировой экспансии.

Итак, цель советского руководства -- сделать планету "красной" -- оставалась неизменной. Идея о создании мировой советской федерации неотступно преследовала советских лидеров. В 1947 -- 1948 годах Сталин предложил создать Балканскую федерацию, объединяющую Югославию, Румынию, Болгарию и Албанию (эти страны были провозглашены государствами народной демократии в результате освободительной миссии Красной Армии в годы Великой Отечественной войны). Такая федерация, по его замыслу, должна была стать противовесом политике капиталистических держав в отношении Балкан, подобно тому как Советский Союз был создан в качестве "единого фронта советских республик перед лицом капиталистического окружения" (Декларация об образовании СССР). Компартия Югославии, придавая существенное значение вопросу сохранения национального суверенитета каждой страны в Балканской федерации, выступила против этой идеи. Последствия спора Тито и Сталина оказались трагическими. Сталин не остановился перед разрывом договора о дружбе, отозванием послов, прекращением экономических связей. Кульминацией конфликта явилось принятие 30 июня 1948 года Информационным бюро коммунистических и рабочих партий, наследником Коминтерна, резолюции "О положении в Коммунистической партии Югославии", где говорилось, что политика югославского руководства ведет к перерождению Югославии в обычную буржуазную республику, превращению ее в колонию империалистических стран. Информбюро обвиняло КПЮ в том, что оно "ведет враждебную политику в отношении Советского Союза и ВКП (б)".

Те же из республик, которые удалось присоединить к СССР, кремлевское руководство удерживало крепко. По свидетельству члена правительства Народного фронта Азербайджанской республики Эхтибара Мамедова, председатель Совета Союза Верховного Совета СССР Евгений Примаков на встрече с руководством Азербайджана, состоявшейся 18 января 1990 года, прокомментировал ввод советских войск в Баку следующим образом: "Войска нужны, чтобы предотвратить отделение Азербайджана от Советского Союза. Мы не допустим этого отделения любой ценой"{98}. Как и все подобные акции советского правительства, ввод советских войск в Баку был осуществлен (по заключению Комиссии Верховного Совета Азербайджанской республики с нарушением норм конституционного и международного права.

Как видим, советское руководство никогда не отказывалось от провозглашенной в советско-польскую войну 1920 года "поддержки дела советизации вооруженной рукой". Вопреки мнению И. Фляйшхауэр, в 1925 году советские лидеры не отреклись от идеи мировой революции, а лишь констатировали ее "задержку". Используя слова заведующего Восточно-Европейской референтурой политико-экономического отдела МИД Германии Ю. Шнурре, осуществление мировой революции было "отложено на неопределенный срок". Что же касается методов осуществления этой идеи, -- они всегда оставались неизменными. Революционные идеи Октября несла на своих штыках и танках Рабоче-Крестьянская, а позднее, Советская Армия, финалом походов которой явился воскресивший советские лозунги (постановление N 1 ГКЧП) августовский путч 1991 года.

Об истинном отношении советского руководства к фашистским и другим агрессивным странам говорят следующие факты.

2 сентября 1933 года был заключен договор о дружбе, ненападении и нейтралитете между Союзом ССР и Италией, в преамбуле которого стороны констатировали "непрерывность дружественных отношений, соединяющих обе страны". В одной из этих стран -- Италии -- с 1922 года существовала фашистская диктатура Муссолини. Этот договор о дружбе и нейтралитете, хотя и не предусматривал тайных военных контактов сторон, однако обе страны были едины по своей агрессивной сущности. СССР, стремясь к наращиванию любой ценой своего военного потенциала, не жалел средств на закупку итальянского оружия. В свою очередь, итальянская сторона также стремилась к наращиванию за счет СССР своих милитаристских усилий. Сотрудничество обеих стран осуществлялось главным образом в области сухопутных, военно-морских сил РККА, а также авиации.

Итак, фактически Гитлер и возглавляемая им партия оказались у власти при содействии Сталина. Чем объяснить последовавшие вслед за этим сталинские репрессии в отношении искавших политическое убежище в СССР зарубежных коммунистов, социал-демократов, представителей других антифашистских сил? Чем объяснить преступные сталинские репрессии, имевшие массовый характер, по отношению к партиям, которые находились на нелегальном положении в странах с, в основном, фашистскими режимами, а потому были особенно беззащитны? Так, члены военизированной австрийской организации левых социал-демократов -- шуцбундовцы, в феврале 1934 года поднявшие восстание против фашистов и реакционеров, которое потерпело поражение, получили политическое "убежище" в СССР, где вскоре бесследно и таинственно исчезли. Видимо, Сталину очень не понравилось, что в Австрии возникал единый антифашистский фронт коммунистов и социал-демократов. Чем объяснить особенно многочисленные после заключения советско-германского пакта о ненападении факты выдачи немецких антифашистов гестаповцам, закрытие нашей границы перед беженцами из порабощенной Гитлером Европы, факт исчезновения из советской прессы и печати Коминтерна слова "фашизм" и объявление главным врагом СССР и коммунистов англо-французского империализма?

В этой связи отметим, что в преддверии шагов к очередному советско-германскому сближению, первым из плодов которого явился совместный раздел Польши, Сталин 16 августа 1938 г. санкционировал постановление Президиума Исполкома Коминтерна о роспуске компартии Польши. Тем самым Польша была лишена общественной силы, способной содействовать мобилизации прогрессивной общественности страны в антифашистский фронт, который мог бы повлиять на готовность польского правительства к сотрудничеству с Советским Союзом для отражения готовившейся германской агрессии. А ведь именно нежеланием принять какие-либо условия помощи со стороны СССР для отражения германского нападения коммунистические историки мотивируют, в совокупности с другими факторами, необходимость подписания советско-германского договора о ненападении.

Какие цели преследовал этим единовластный советский правитель? В докладе, с которым Сталин выступил 26 января 1934 года на XVII съезде партии -- через год после прихода Гитлера к власти -- прозвучала следующая мысль: война "наверняка развяжет революцию" и поставит под вопрос само существование капитализма в ряде стран, как это имело место в ходе первой империалистической войны. Позднее эти цели и намерения довольно откровенно были изложены И. В. Сталиным в знаменитом "Кратком курсе" истории ВКП (б) -- книге, появившейся в сентябре 1938 г. и, таким образом, свободной от воздействия Мюнхенского "антисоветского" сговора. В книге утверждалось, что "вторая империалистическая война на деле уже началась". Та самая война, которую давно предсказывали деятели коммунизма и с которой они связывали, по аналогии с первой мировой войной, успех революционного движения. Так стоило ли стране "победившего социализма" (Конституция СССР 1936 г.) вмешиваться в естественный ход вещей, тем более что "империалистическая война" только началась? Участвовавшие в ней классово враждебные государства были, следовательно, еще далеки от краха -- условия, необходимого, по примеру первой мировой войны, для победы социалистической революции. И тем более вмешиваться на стороне Англии и Франции, по сталинскому определению -- так называемых "демократических" государств, солидарных с фашистской политикой борьбы "против рабочего и национально-освободительного движения".

Сталин и не скрывал намерения воспользоваться империалистической войной в интересах социализма. Проводя историческую параллель между русскими либерально-монархическими буржуа, потерпевшими поражение в октябре 1917 года из-за своей, по сталинскому мнению, политики сговора с государством, и политикой западных стран, поддерживавших в 30-х годах по классовым мотивам агрессию фашистских стран, Сталин писал: "Как известно, либерально-монархическая буржуазия России жестоко поплатилась за свою двойственную игру. Надо полагать, что правящие круги Англии и их друзья во Франции и США также получат свое историческое возмездие". Следуя сталинской логике, основанной на аналогии с революционными событиями 1917 года, нетрудно догадаться, кому, по мысли Сталина, история отводила роль исполнителя ее приговора.

Поэтому целью приглашений к переговорам со стороны Германии было в первую очередь не допустить заключения трехстороннего соглашения между СССР, Англией и Францией, гарантировавшего безопасность Польше, а во вторую очередь -- обеспечить советский нейтралитет в момент, когда дело дойдет до германского нападения на Польшу. Москва стала решающим фактором в военных планах Гитлера, касавшихся Польши. Именно высшее руководство Рейха, принимая во внимание настрой немецкого генералитета, заявлявшего, что войну, в которой придется сражаться против России, Германия, по всей вероятности, проиграет, и советовавшего "сближаться с Россией"{149}, всеми силами стремилось избежать войны на два фронта, ради чего и пошло на огромные территориальные уступки Советскому Союзу, зафиксированные в секретном дополнительном протоколе от 23 августа 1939 года. По словам В. М. Молотова, произнесенным им в ходе переговоров в Берлине 12 ноября 1940 года, соглашения августа 1939-го были прежде всего "в интересах Германии", которая смогла "получить Польшу", а позднее захватить Францию и начать серьезную войну против Великобритании, имея "крепкий тыл на Востоке". (Не будем забывать при этом, что такое развитие событий вполне соответствовало сценарию Кремля).

На достижение первоочередной из названных целей высшего германского руководства было направлено неоднократное вмешательство Германии в трехсторонние переговоры как раз на критических стадиях последних. Отсутствие англо-франко-советского военно-политического соглашения выдвигалось непременным условием "значительного улучшения" отношений Германии с Советским Союзом. Уже в ходе переговоров в Кремле 23 августа Риббентроп настаивал перед Сталиным на удалении западных военных миссий. В ответ Сталин дал свое принципиальное согласие.

Как видим, эти факты опровергают традиционное в советской историографии возложение вины за провал англо-франко-советских переговоров исключительно на правительства западных держав. Впервые такая позиция прозвучала в интервью К. Е. Ворошилова через несколько дней после подписания советско-германского договора о ненападении: "Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий"{156}. 31 августа 1939 года это утверждение было воспроизведено В. М. Молотовым в докладе на сессии Верховного Совета СССР, и с тех пор оно не подвергалось сомнению в советской исторической науке.

В свете вышеизложенного согласиться с утверждением, будто "новая эра" в советско-германских отношениях -- плод усилий исключительно германской дипломатии, не представляется возможным.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 мая 1939 года народным комиссаром иностранных дел СССР был назначен В. М. Молотов, сохранивший при этом за собой пост председателя Совета Народных Комиссаров. И. Фляйшхауэр пишет, что объяснение отставки Литвинова с поста наркоминдел возможно только после изучения советских документов. Теперь в этот вопрос можно внести ясность.

Пришедшего на смену М. Литвинову В.М. Молотова, являвшегося фактически "вторым по положению лицом в партии и стране", "правой рукой Сталина", "непреклонным исполнителем сталинской воли" (эти характеристики вынуждают напомнить, что в январе 1939 года Сталин дал понять, что он взял руководство советской внешней политикой в свои руки; на то, что с 1939 года -- года прихода А.А. Громыко на работу в Наркоминдел -- дела обстояли именно так, содержится указание в мемуарах Громыко), в США, Англии и других странах Запада относили к категории сторонников "твердой линии" в отношении западных демократий.

В пользу первого предположения говорят обстоятельства, предшествовавшие назначению Астахова главой советского полпредства в Берлине: январский Пленум ЦК ВКП (б), Отчетный доклад Сталина на XVIII партсъезде, смещение Литвинова и приход на его место Молотова. Последовавшие вслед за последним из перечисленных фактов репрессии и "чистки" в отношении сотрудников комиссариата по иностранным делам, воцарившаяся в связи с этим во внешнеполитическом ведомстве атмосфера исключали возможность какой бы то ни было "самодеятельности" советских дипломатов, пример которой С.А. Горлов видит в деятельности Г.А. Астахова.

Выступая в германском рейхстаге 1 сентября 1939 г., Гитлер, коснувшись ратификации советско-германского пакта, заявил, что он "может присоединиться к каждому слову, которое сказал народный комиссар по иностранным делам Молотов в связи с этим".

Главным аргументом, выдвигаемым И. Фляйшхауэр против того, что И.В. Сталиным на XVIII съезде ВКП (б) была продемонстрирована внешнеполитическая открытость в отношении Германии, является неясность (с точки зрения И. Фляйшхауэр) вопроса, "зачем ему это нужно было делать".

Все, о чем шла речь выше, свидетельствует: Сталин фактически способствовал приходу Гитлера к власти, поддерживал его усилия по разжиганию войны в Европе, с которой советское руководство связывало успех мирового революционного движения. Сталин, стоявший у руля тайного сотрудничества СССР и Германии в 1921 -- 1933 гг., желал продолжить его и с Германией Гитлера (анализ выступлений Сталина на XVII-ом и XVIII-ом съездах ВКП (б)). Именно советская сторона явилась автором как договора о ненападении, так и секретного дополнительного протокола. В 1939 году, в опасной ситуации "уже идущей второй империалистической войны", Сталин разглядел шанс для победы отложенной в 1925 году на неопределенный срок мировой революции. Поэтому-то следует согласиться с версией Виктора Суворова о том, что политические соглашения с Германией были нужны Сталину, чтобы руками Гитлера как Ледокола революции разгромить и ослабить Европу, в том числе и Германию, и ввести на территории ослабленных войной стран свежие советские армии, увеличить число советских социалистических республик, приблизить заветную цель всех большевистских лидеров -- сделать планету "красной".

Сам В.М. Молотов, как он объяснял много лет спустя, видел свою задачу наркома иностранных дел в том, чтобы "как можно больше расширить пределы нашего Отечества. И кажется, мы со Сталиным неплохо справились с этой задачей".

Неопровержимыми являются следующие факты. В период с 1 сентября 1939 года до начала Великой отечественной численность Вооруженных сил СССР была увеличена в два с лишним раза. На 21 июня 1941 года в Красной Армии насчитывалось 303 дивизии. К этому времени к западной границе СССР были стянуты силы, по количественным показателям не уступавшие, если не превосходившие силы вермахта и его союзников. На случай войны с Германией стратегическая установка Красной Армии состояла в том, чтобы разгромить основные силы противника в приграничных боях, перенести военные действия на Запад, освободить страны Европы от германского ига, что в свою очередь должно было, по мысли советских лидеров, стимулировать революционный процесс и привести к освобождению европейских народов от гнета буржуазии. (Собственно, именно эту миссию Красная Армия и выполнила в ходе борьбы с фашизмом в странах Восточной и Юго-Восточной Европы, о чем говорилось выше). В этом направлении велась пропагандистская и воспитательная работа в частях Красной Армии и среди населения приграничных районов. Такая стратегическая установка Красной Армии подтверждается и директивами NN 2 и 3, направленными из Кремля в войска 22 июня 1941 года.

Что же касается сталинских предложений Германии заключить мир наподобие Брестского договора от 3 марта 1918 года, то эти факты никоим образом не опровергают утверждений о вынашивавшихся Сталиным агрессивных планах в отношении Рейха и всей Европы. Более того, они свидетельствуют именно об агрессивности замыслов сталинского правительства. Чтобы прийти к такому выводу, достаточно вспомнить историю заключения Брест-Литовского договора. И в 1941 году, сознавая, что война с Германией началась в самых неблагоприятных для советской страны условиях, Сталин решил ценой утраты всей Прибалтики, Белоруссии и Украины обеспечить мирную передышку для восстановления застигнутой врасплох, а потому терпевшей поражения Красной революционной армии, чтобы взорвать потом подобный Брестскому мир. Но Германия была уже другой. Если кайзеровской монархии мирный договор с Россией был нужен в 1918 году для того, чтобы энергичнее вести войну на Западе, то гитлеровская директива N 21 от 18 декабря 1940 года гласила: "Германские вооруженные силы должны быть готовы разбить Советскую Россию: еще до того, как будет закончена война против Англии". Оценив методы, с помощью которых сталинское правительство овладевало территориями, отошедшими к сфере интересов СССР в результате секретных договоренностей с Германией -- методы насильственной большевизации -- и задумавшись над тем, что стоит за советскими требованиями о передаче СССР новых европейских территорий (Сталин жестко настаивал на том, что Финляндия и Балканы относятся к его "сфере влияния". Что означал этот термин, мы уже хорошо знаем), Гитлер остро почувствовал надвигавшуюся на Европу коммунистическую опасность. Поэтому в речи от 14 июня 1941 года он напутствовал германский генералитет такими словами: в войне с Россией "речь пойдет о борьбе на уничтожение. Если мы не будем так смотреть, то, хотя мы и разобьем врага, через 30 лет снова возникнет коммунистическая опасность.: Мы ведем войну не для того, чтобы законсервировать своего противника (именно это и означал бы мир наподобие Брест-Литовского. -- Авт.), а для того, чтобы уничтожить его". Гитлеровское правительство замышляло уничтожить СССР как страну большевизма, страну, бессменное руководство которой неотступно преследовала идея мировой социалистической революции. И в этом смысле нападение Германии на СССР было действием, предупреждавшим опасное (а в том, что насильственная большевизация является таковой, у меня сомнений нет) для не только Германии, но и всей Европы, развитие событий. Иными словами, превентивным ударом.

Между тем все, о чем говорилось выше, свидетельствует: Гитлер отлично понимал причину поражения Германии в первой мировой войне. Этой причиной была борьба на два фронта. И в будущей войне он вовсе не желал оказаться между двух огней -- с запада и востока. Изначально успех намеченной в плане "Вайс" военной кампании напрямую увязывался с тем, удастся ли достигнуть политической изоляции Польши: "Целью нашей политики является локализация войны в пределах Польши". Эта же мысль еще раз прозвучала в речи Гитлера на совещании 13 мая 1939 г.: "Наша задача заключается в том, чтобы изолировать Польшу. Успех этой изоляции будет иметь решающее значение и будет зависеть от умения вести политику изоляции".

Тем не менее, дабы получить стопроцентную уверенность в изоляции Польши, Гитлер пытался отговорить западные державы от выполнения взятых ими на себя обязательств помощи. Поэтому, как отмечает в этой связи В.М. Фалин, с подписанием 23 августа советско-германских соглашений Германия на 10 или даже 11 дней потеряла интерес к политическим контактам с СССР. Технические вопросы и детали обсуждались, но все политическое внимание Гитлера и его дипломатии с 24 августа до 2 сентября было переключено на Англию и Польшу. Однако, как писал германский посол в Москве Шуленбург через несколько дней после начала войны, "Великобритания не смогла пойти на "второй Мюнхен". Чемберлена растерзали бы, если бы он совершил такое еще раз..."

Как видим, тезис о политической правомерности договора о ненападении несостоятелен, как несостоятельны и утверждения о том, что заключением этого пакта "всему человечеству вновь было показано последовательное миролюбие Советского государства": советско-германский договор был заключен с тем, чтобы позволить Гитлеру вторгнуться в Польшу, обеспечив ему при этом тыл на Востоке и свободу рук на Западе. Руководство Советского Союза полностью осознавало это. Каждому политически мыслящему человеку того времени было ясно, что советско-германский пакт означал вторжение в Польшу, т. е. начало второй мировой войны. Это не умаляет вины Германии в развязывании второй мировой войны. Советский Союз был полностью согласен с войной между другими народами, чтобы поживиться частью ее плодов.

Утверждают, что, заключив с Германией пакт о ненападении, Советский Союз почти на два года отсрочил нападение Германии на СССР. Однако следует согласиться с В.М. Кулишом, что такая отсрочка -- не заслуга договора. У германского руководства был свой план войны в Европе, заявленный Гитлером 8 марта 1939 года. Советский Союз, осуществлявший с Германией с апреля 1939 г. интенсивные тайные контакты, лучше, чем кто бы то ни было другой, знал, что в ближайшее время Германия нападать на СССР не собирается. Не была готова она к этому и в военном отношении.

Между тем многие внешнеполитические шаги советского руководства, последовавшие после заключения советско-германских соглашений и под их непосредственным влиянием: совместное с Германией расчленение Польши, агрессия против Финляндии, приведшая к исключению СССР из Лиги Наций, действия сталинского руководства в Бессарабии, Северной Буковине и Прибалтике, -- приводили к дальнейшей самоизоляции нашей страны, провоцировали западные страны на военное противостояние с Советским Союзом. Более того, методы, с помощью которых сталинское правительство овладевало территориями, отошедшими к сфере интересов СССР в результате секретных договоренностей с Германией, -- методы насильственной большевизации -- легли в основу оправдания Гитлером агрессии против СССР, начавшего поход на Восток под лозунгом ликвидации "коммунистической опасности".