Общество соединенных славян и его участие в выступлении Черниговского полка в 1825 году

Общество соединенных славян и его участие в выступлении Черниговского полка в 1825 года

История декабризма, как правило, связывается с деятельностью Союза спасения, Союза благоденствия, Северного и Южного обществ. Но была еще одна -- своеобразная декабристская организация -- Общество соединенных славян, впоследствии присоединившаяся к Южному обществу.

Вскоре после организации Союза благоденствия, но совершенно независимого от него, в армии возникла самостоятельная небольшая тайная организация -- Общество первого согласия. Оно было основано 13 мая 1818 года в местечке Решетиловка Полтавской губернии тремя юнкерами -- братьями Борисовыми и Волковым. Усиление реакции в начале 20-х годов XIX века и слежка за вольнодумцами в армии не приостановили деятельности тайного общества, но стимулировали его дальнейшее развитие. В 1823 году было решено вместо прежнего, изжившего себя кружка организовать Общество соединенных славян с целью революционного объединения всех славянских племен в одну федеративную республику. Членами всеславянской федерации по их замыслу должны были стать Россия, Польша, Богемия, Моравия, Венгрия, Трансильвания, Сербия, Молдавия, Далмация, Кроация. Каждая из вошедших в федерацию стран должна будет выработать свою, приспособленную к особенностям собственного народа конституцию. Ежегодно будет собираться съезд представителей этих республик в центральном городе федеративного союза. Предполагалось бурное развитие промышленности, торговли, строительство торговых портов на берегах Черного, Балтийского, Белого и Адриатического морей.

Мечтая о создании такой Славянской республики, инициаторы нового общества считали, что «тем самым они доставят щастие не только нашим соотечественникам, но даже и другим народам»[1].

Вместе с идейным ростом Славянского общества стали увеличиваться и ряды его членов. В числе первых были приняты В.А. Бечаснов, П.Ф. Выгодский, И.И. Горбачевский, И.И. Иванов; в 1824 году - В.Н. Соловьев, Ф.А. Жебровский, П.Ф. Громнитский, А.В. Усовский, Н.И. Красницкий; весной 1824 года принято еще несколько человек. В списках декабристов, осужденных Верховным уголовным судом, значатся 23 члена Общества соединенных славян.

Члены Общества соединенных славян по своему имущественному положению значительно отличались от участников Северного и Южного обществ декабристов. Подавляющее большинство из них -- это малоимущие дворяне, часто не имевшие ни земли, ни крестьян и больше по форме, чем по существу, принадлежавшие к дворянскому сословию. Чаще всего это были военные в небольших чинах, жившие «с одного жалования». Материальное и имущественное положение членов Общества соединенных славян поэтому резко отличалось от имущественного положения других декабристов[2].

Члены Общества славян были последовательными противниками «рабства» крестьян -- крепостного права. «Не желай иметь раба, когда сам быть рабом не хочешь», -- гласил их программный документ «Катехизис»[3]. Знатному и богатому дворянину Никите Муравьеву и Павлу Пестелю -- членам дворянских семей, прочно укрепившихся на царской службе, не пришло бы в голову поставить себя на место крепостного и пригрозить себе его судьбой. Крепостное право славянами решительно отвергалось и осуждалось. Желание освободить крестьян вылилось у них в предложение практической меры: определить некоторую часть общественной суммы на выкуп крепостных людей.

Отношение к народу -- замечательная черта идеологии Общества соединенных славян. Члены общества были проникнуты обширностью своего плана и для проведения его в исполнение считали необходимым содействие всех сословий. В народе они искали помощи, без которой всякое изменение непрочно; на собственном же своем положении они убеждались, что частная воля, частное желание ничтожны без этого всемощного двигателя в политическом мире. Это важнейшее исходное положение и приводило славян к выводу, что военные революции бывают не колыбелью, а громом свободы, именем которой совершаются.

Славяне указывали, что самое горячее желание и самая напряженная воля группы преобразователей ничтожны без народа, без этого мощного двигателя в политическом мире. Отсюда -- поставленный ими вопрос о привлечении народа на сторону революционного переворота. Всему этому хорошо соответствовала республиканская идеология славян. Сознание необходимости открытой схватки с самодержавием во главе и в рядах пробудившегося народа было важной стороной их идеологии.

Славяне готовились к вооруженной борьбе с самодержавием, решая обнажить меч против своего государя. В проводимой агитационной работе они не только разъясняли солдатам тяжесть их положения, но и приоткрывали им революционные цели переворота. Славяне стремились воздействовать на солдат по линии субординации: офицеры агитировали фейерверкеров и унтер-офицеров, то есть солдатскую верхушку, и побуждали ее воздействовать в свою очередь на стоявшую ниже рядовую массу.

Агитация проводилась планомерно, образовался даже небольшой «кадр поверенных» из нижних чинов при офицерах-декабристах. Поверенные агитировали в солдатской массе и докладывали декабристам о результатах. Офицеры-артиллеристы особенно активно влияли на фейерверков -- отборную часть солдат артиллерии, пользовавшуюся наибольшим уважением среди рядовой массы.

Влияние славян-офицеров среди солдат распространялось прежде всего на подчиненную им часть. Пропагандой были затронуты Саратовский и Пензенский полки, 9-я и 8-я артиллерийские бригады. Члены Славянского общества особое внимание обращали на солдат бывшего Семеновского полка, уже имевшего революционное прошлое. Так, М.М. Спиридов приглашал к себе для разговора и давал поручения многим бывшим семеновцам. Когда Спиридов переводился из Саратовского полка в Пензенский и приехал для окончательной сдачи роты в город Острог, то он и здесь вел агитационную работу среди солдат, хотя пробыл в Остроге всего четыре дня[4]. М.М. Спиридов пригласил к себе унтер-офицеров, капральных, ефрейторов, артельщиков и некоторых других гренадер и стрелков, убеждал собравшихся, что служба у них скоро переменится и будет значительно легче.

Подобные разговоры с солдатской массой вели Кузьмин, Сухинов, Щепилло, Соловьев, Киреев. Активно работали в области агитации среди солдат Горбачевский и Бечаснов. По 8-й артиллерийской бригаде было привлечено к делу 27 солдат, «развращенных» этими офицерами. Я.М. Андреевич убеждал рядовых, что им сократят срок службы, прибавят жалованье, уменьшится строгость. Но тут же добавлял, что Общество без действия солдат не может исполнить своей цели, а если солдаты будут с ними согласны, то перемена в их положении тотчас совершится. Отсюда видно, что солдатам было сообщено о существовании тайного общества, готовящего переворот.

Многие славяне-офицеры по роду своей деятельности имели особо благоприятные условия для агитации. Например, Бечаснов заведовал школой солдат во 2-й легкой роте 8-й артиллерийской бригады. Он составил специальные прописи «для учащихся», в которых были слова о том, что человек должен пользоваться правами, которыми его одарила природа. Тот же Бечаснов, выполняя поручения по производству мелких военных следственных дел и вращаясь среди рядового состава различных воинских частей, продолжал дело агитации.

В документах о декабристах есть данные о прямой связи пропаганды славян с крестьянским вопросом. Член Общества соединенных славян, поручик Полтавского полка Усовский, говорил о необходимости, привлекая солдат на свою сторону, представлять им тягость и долговременность их службы, мизерность жалованья, рабство и угнетение их отцов, матерей и братьев.

Восстание 14 декабря 1825 года на Сенатской площади было разгромлено. Но восстание декабристов еще не закончилось. Как только весть о северном восстании дошла до юга, там вспыхнуло ответное восстание, тесно связанное с первым -- восстание Черниговского полка. В отличие от первого, оно длилось около шести дней: началось 29 декабря 1825 года и было разгромлено 3 января 1826 года. Южное восстание, как планировалось, должно было охватить многие полки (по предположению Васильковской управы, около 70 тысяч человек) и в соответствии с ситуацией, создавшейся в первой половине декабря, развернуться для поддержки и помощи восстанию в северной столице. Но весть о разгроме восстания в Петербурге дошла до членов южного общества только на одиннадцатый день, когда захват власти уже был не возможен.

«Главнокомандующим» южан после ареста П.И. Пестеля стал председатель Васильевской управы Сергей Муравьев-Апостол. Выступление предполагалось начать с Черниговского полка, потом должны были выступить Ахтырский и Александровский гусарские полки, Алексопольский пехотный и 17-й егерский полки, затем 8-я дивизия и артиллерийская бригада[5]. Таким образом, С. Муравьев-Апостол надеялся на значительные силы в помощь северу -- пехоту, конницу, артиллерию.

Каковы же были действия членов Общества соединенных славян? Сначала они попытались собрать солдат и арестовать полкового командира Черниговского полка Гебеля. Это решение доказывало, что славяне самостоятельно определили момент начала восстания. Прежнее решение С. Муравьева-Апостола начать южное выступление с восстания Черниговского полка было им известно, и они хотели самостоятельно притупить к его реализации. Славяне стали действовать активно, принимая все зависящие от них меры к подготовке восстания. На что же рассчитывали декабристы? Конечно, на помощь южных полков, но эта помощь не являлась самоцелью. Расчет был на дух всеобщего недовольства в армии и народе. Хотел этого Муравьев или нет, но восстание, на которое он шел, помимо его воли начинало перерастать именно в ту форму, которой декабристы боялись: оно апеллировало к сочувствию со стороны народа.

В ночь на 29 декабря 1825 года член Славянской управы Кузьмин получил записку от Муравьева-Апостола, вызывавшего его в Трилесы. Стало ясно, что наступил решающий момент. Славяне, давно решившие действовать, были вполне последовательны. Первой о начале восстания объявили солдатам славянской роты Кузьмина. Успех был огромный: солдаты изъявили готовность во всем повиноваться своим офицерам. Инициатива восстания исходила от С. Муравьева-Апостола, членов Общества соединенных славян Кузьмина, Щепиллы, Соловьева и Сухинова и солдат, державших караул у арестованного Муравьева. Без поддержи солдат, без их безоговорочной решимости действовать усилия офицеров-славян и Сергея Муравьева пропали бы даром. Одному Муравьеву не удалось бы освободиться из-под ареста.

На солдатском согласии выступать против ненавистных крепостников, против крепостнических порядков в армии объективно основано все восстание Черниговского полка. Восстание сразу развернулось под республиканскими лозунгами, которые не только не скрывали от восставших солдат, но им были прямо объявлены.

С. Муравьев-Апостол отдал распоряжение поручику Кузьмину собрать пятую роту и идти на Ковалевку, Соловьеву и Щепилле было приказано из Каховки ехать в свои роты и привести их в город Васильков. Первой из славян пришла в Ковалевку пятая рота. Сам С. Муравьев с солдатами пришел в Васильков 30 декабря. Перед восставшими встали две задачи: во-первых, сомкнуть ряды восставших, привлечь участников, держать в повиновении примкнувших, регулировать внутреннюю жизнь восстания, заботиться о ресурсах, в том числе финансах и провианте; во-вторых, выработать план действий. Руководил восстанием военный совет, в который, кроме С. Муравьева-Апостола и М.П. Бестужева-Рюмина, входили четыре офицера из Общества соединенных славян -- Сухинов, Кузьмин, Щепилло и Соловьев[6], пользовавшиеся особым доверием Муравьева.

Обе основные задачи, вставшие перед руководителями восстания, решались Муравьевым и Бестужевым, с одной стороны, и славянами -- с другой, не совсем одинаково. Тактика Сергея Муравьева была выжидательной, он все время ждал присоединения новых частей. Такая позиция не соответствовала настроению солдат. Славяне же поддерживали идею не выжидания, а быстрого наступления. Они планировали идти на Киев. По их мнению, сделать это было необходимо с предельной быстротой, чтобы «упасть на Киев как снег на голову». В Киеве, говорится в «Записке» о Славянском обществе, к ним мог присоединиться Курский пехотный полк и даже другие полки, стоявшие в окрестностях города, в том числе офицеры, находившиеся при арсенале. План наступления на Киев славяне усиленно поддерживали и во время пребывания восставшего полка в Василькове. Муравьев сначала противился плану славян, но потом пошел на уступку: он послал из Василькова в Киев А.Е. Мозалевского с четырьмя рядовыми для разведки и для разбрасывания по городу листовок, призывавших к восстанию. Если бы в Киев прибыл не Мозалевский, а весь восставший полк, как предполагали славяне, дело получило бы несколько иной оборот.

Вторая задача - забота о внутренней спайке восстания, об его внутреннем управлении -- также вызывала известные разногласия. Как поступить с нежелающими примкнуть к восстанию или колеблющимися? С. Муравьев тем, кто не желал примкнуть к восстанию, разрешил уйти. Славянская же часть штаба Муравьева действовала иначе: держать всех восставших вместе, запрещать уход, препятствовать измене и бегству, поддерживать высокую степень революционного духа и напряжения, каких бы жертв это ни стоило. Весь ход событий на юге показал, с каким удивительным бесстрашием и самопожертвованием выполняли свою роль славяне, какую роль сыграли офицеры в поддержании внутренней дисциплины среди восставших.

Ночь с 30 на 31 декабря восставшие провели в Василькове. Офицеры-славяне всю ночь не спали, готовились к походу, вели активную агитацию среди солдат, проявляя заботливость, предусмотрительность и ясное, практическое отношение к делу. «Каждый занимался своим делом, забывая опасность. Деятельность и усердие членов общества были беспримерны: они старались воодушевить солдат новым мужеством и поддержать их бодрость духа. Чтобы успешнее действовать на них, они всеми силами старались обеспечить их продовольствием. Сами солдаты в приготовлении к походу показывали не менее ревности: ружья, патроны и вся амуниция были осмотрены с величайшим тщанием и все недостатки были исправлены»[7].

31 декабря на площади Василькова восставшим был прочитан написанный Сергеем Муравьевым «Катехизис» -- один из замечательных идеологических памятников движения декабристов. Документ был нацелен на свержение самодержавия и свидетельствовал о республиканской идеологии южан. «Катехизис» написан простым, понятным народу языком. В нем говорилось, что быть счастливым и свободным русскому народу мешает царизм, что цари -- тираны и мучители народа, похитившие у него свободу.

Документ особенно интересен тем, что отвергает не только самодержавие, абсолютизм, но также и избрание царей. Революционный «Катехизис» смело и убежденно защищает тезис о том, что «избрание царей противно воле Божьей». Таким образом, он не оставляет сомнений в том, что идейная платформа южного восстания была республиканской. Документ пронизан идеологией равенства людей -- одной из важнейших идейных основ революционной борьбы в эпоху смены феодализма капитализмом. Именно эта идеология и обосновывает в «Катехизисе» свержение самодержавия и установление справедливого строя без царей[8].

Анализ идейного содержания «Катехизиса» был бы не полным без вопроса о народе. Хотя документ обращен непосредственно к солдатам, но несчастье и солдат, и народа одинаково, без малейшего различия связано с самодержавием. Далее автор прямо говорит, что русский народ и русское воинство страдают потому, что покоряются царям. Поэтому предлагается ополчиться против тиранства не только военным, а «всем чистым сердцам». Полностью соответствует этому документу и написанная М.П. Бестужевым-Рюминым отдельная прокламация к народу, представляющая собой несомненный замысел создать систему одновременно действующих агитационных документов.

«Катехизис» многократно разъяснялся и комментировался солдатам. Чаще других это делали члены Общества соединенных славян Сухинов, Кузьмин, барон Соловьев и Щепилло. Под освобождением, «вольностью» понималось освобождение от крепостного права, указывалось на то, что царя быть не должно. Кроме всего прочего, С. Муравьев-Апостол обещал солдатам сокращение срока службы в армии с 25 до 10 лет (встречается даже упоминание о сокращении срока службы до 5 лет). Поэтому неслучайно, что в документах о декабристах нет сведений о дезертирстве солдат во время восстания, о побегах с целью доноса правительству.

В село Мотовиловку восставшие пришли к вечеру 31 декабря. Мотовиловские крестьяне, принадлежавшие скупой и богатой графине Браницкой, с радостью принимали восставших солдат на постой, хотя эта форма повинности в то время была одной из наиболее тяжелых и ненавистных для крестьян. Они заботились о восставтих солдатах, «снабжая их всем в избытке, видя в них не постояльцев, а защитников»[1].

1 января 1826 года в Мотовиловку прибыла вторая мушкетская рота, которой командовал представитель славян Соловьев. Склонить эту роту к восстанию помог уважаемый солдатами унтер-офицер из славян Аврамов, решительно и твердо поддержавший присоединение к Сергею Муравьеву и объявивший, что и он, и вся его рота знают цель восстания. Унтер-офицер Тучков спросил Соловьева при всей роте, куда хочет идти Муравьев и в каком месте планирует соединиться с другими полками. Соловьев назвал Житомир и сказал, что другие полки присоединятся к ним по пути. Солдаты выразили некоторое нетерпение, заявив, что незачем медлить, что они без отдыха готовы идти на Житомир. После этого, узнав, что некоторые офицеры дезертировали, настроение солдат стало подавленным. Однако пламенная речь Муравьева убедила солдат не обращать внимания на этих командиров. Восставшие двинулись по направлению к Белой Церкви, надеясь на присоединение к ним 17-го егерского полка. Но российское командование, боясь присоединения этого полка к черниговцам, вывело полк из Белой Церкви и направило его на город Сквиру. Не веря этому, Сухинов, лично проверив достоверность сообщения, убедился, что командир полка действительно вывел полк, не объясняя куда его направляет.

Ночь в Пологах была тревожной. Рушились планы, хотя славяне были около Новоград-Волынска. Но чтобы соединится с ними, Муравьеву пришлось менять план -- идти на Житомир, идти степью. Здесь впервые их встретили правительственные войска. Завязалось сражение, в ходе которого Щепилло был убит, раненый Кузьмин застрелился, С. Муравьев был тяжело ранен в голову. От расправы над ним его спас Соловьев.

Что в этих условиях предпринимает Славянская управа Южного общества? В Новоград-Волынске славяне приняли решение: «...держать своих подчиненных в строгой дисциплине, стараться предупредить беспорядки, обходится с жителями как можно лучше, тотчас по восстании образовать в городе временное правление и выдать прокламации об освобождении крепостных людей»[2].

Славянская управа, привыкшая подчиняться распоряжениям руководства Южного общества, решила ждать положительных известий от Муравьева. Но не дождавшись известий, один из видных руководителей Славянского общества Борисов, выехал в Житомир. Кроме Борисова попытку установить более тесную связь с Муравьевым предпринял еще один член Общества соединенных славян -- Владимир Бечаснов. Но В. Бечаснов вернулся в роту только 3 января, в день разгрома восстания Черниговского полка. Борисов, как активнейший член Славянской управы, настолько осознавал себя членом революционного коллектива, что брал на себя самые опасные поручения. Он же сообщил членам организации, что они раскрыты и отданы приказы об арестах. Поэтому было решено, чтобы избежать жесточайшего наказания, надо умереть с оружием в руках. Он настаивал на том, чтобы не сдаваться без вооруженного сопротивления. Это его мнение было принято на собрании восставших. Кроме того, было также принято решение освободить Муравьева, если он арестован, и действовать исходя из обстоятельств, согласно плану, принятому артиллеристами 8-й бригады, который состоял в том, чтобы идти на Киев или на Бобруйск, запереться в какой-нибудь из крепостей и ожидать присоединения Второй армии и полков 3-го и 4-го пехотных корпусов, на содействие которых можно было надеяться по уверениям членов Южного общества. Когда некоторые из славян заколебались, Борисов заявил: «Мы можем погибнуть: нашему выбору представляется смерть или заточение. Мне кажется, лучше умереть с оружием в руках, нежели жить целую жизнь в железах»[3]. Члены собрания дали подписку о содействии восстанию.

Но для этого им нужно было подкрепление. Они надеялись на Пензенский полк, стоявший в Старо-Константинове, где служили члены Славянского общества Лисовский и Громнитский. Последние должны были обратиться также за помощью к Троицкому полку, где ротными командирами были члены Общества славян капитан Киселевич и поручик Ярошевич. Кроме того, необходима была помощь и со стороны артиллеристов. Борисов считал, что одна артиллерия выступить не может, так как ей необходимо прикрытие кавалерии и пехоты. Поэтому Борисов пишет письмо Тютчеву и Громнитскому, в котором «изобразил грозу, собирающуюся над головами преобразователей, напомнил о клятве и честном слове, данном Бестужеву, и предлагал, возбуждая в солдатах революционный дух, идти в Новоград-Волынский. Он предполагал взять артиллеристов и, склонив их на свою сторону, следовать к Житомиру. В Житомире, получив помощь от Ахтырского полка, славяне предполагали овладеть зданием корпусной квартиры и идти на Киев, а оттуда на Бобруйск или прямо из Житомира в Бобруйскую крепость, смотря по обстоятельствам. В Бобруйске предполагалось объединиться с полком Тизенгаузена и укрепиться или идти к Москве, если 5-й и 4-й корпуса последуют их примеру, поднимут оружие. Также они надеялись на поддержку Второй армии. Борисов просил одного из членов общества дать знать о выступлении славян офицерам Саратовского полка, состоящим в Обществе соединенных славян[4].

В Бобруйске Борисов принял еще ряд мер, в частности, попытался, как это было решено еще до известия об аресте С. Муравьева, привлечь к восстанию других. Близ Новоград-Волынского находилось имение генерал-адъютанта Уварова, где служили польские шляхтичи Островский, Невенгловский и отставной поручик Красницкий, являвшийся посредником между старшим из Борисовых и мелкой польской шляхтой той местности. Красницкий привел к славянину четырех поляков. В документах о Славянском обществе говорится, что эти поляки дали «клятвенное обещание действовать и погибнуть вместе с артиллеристами за общее дело»[5], что было свидетельством революционного союза между русскими и поляками.

Славяне думали во время восстания послать одного из своих членов в роту поляков для окончательного воздействия на солдат, которые могли быть весьма полезны восставшим. Борисов не прервал связи с поляками даже тогда, когда последовало формальное запрещение принимать их в обществе на собраниях в Лещинском лагере.

В «Записках» Славянского общества отмечена еще одна деталь поездки Борисова в Старо-Константиново. С дороги он прислал брату записку, в которой указывал, что Ахтырский полк собирается в штаб-квартиру в местечке Любар, что артиллерия Второй армии и Литовский корпус, расквартированные в Подокном, находятся уже в сборе и что везде замечается движение войск. В сердцах славян возродилась надежда на поддержку. 3 января Борисов приехал в Старо-Константиново на квартиру к Лисовскому, где в это время находился Громнитский, и объявил им, что 9-я гусарская дивизия третьего корпуса уже выступила в поход, а Вторая армия должна скоро начать свои действия, что он прислан к ним, дабы они со своими частями выступили в Новоград-Волынский, где соединятся с артиллерией, и оттуда вместе проследуют на Житомир, потом на Киев и, наконец, на Бобруйск, где будут ожидать дальнейших распоряжений.

Из Старо-Константинова Борисов поехал на квартиру Тютчева, проживавшего в 10 верстах в деревне Кузьмине. Громнитский и Лисовский советовали Борисову не возвращаться от Тютчева, а ехать прямо в Новоград-Волынский. Но так как Тютчев согласился выступить без промедления, то он очень быстро вернулся в Старо-Константиново вместе с Борисовым. Тютчев, выезжая с Борисовым в Старо-Константиново, отдал распоряжение фельдфебелю собрать солдат и раздать им боевые патроны. Это решение поддержал и Спиридов, приехавший на совещание, проводившееся в штабе.

Однако совещание Спиридова с поляками в Старо-Константинове показало, что дело далеко не так блестяще, как это представлено Борисовым. Громнитский и Лисовский заявили, что не подготовили еще солдат к выступлению в данный момент. Когда Спиридов стал их за это упрекать, Лисовский с жаром и вполне резонно заметил: «Сергей Муравьев требовал, чтобы мы действовали на солдат медленно; Бестужев-Рюмин сказал мне лично, равно как и всем, что восстание начнется не ранее августа 1826 года. Поэтому я действовал сообразно с принятыми на себя обязанностями. Клянусь всем, что для меня свято, что к назначенному времени вся рота пойдет за мною в огонь и в воду»[6].

Громницкий оправдывал свое поведение тем же условием -- действовать лишь в расчете на восстание в 1826 году. Тут же он заявил, что о восстании уведомляет Борисов, а конкретного уведомления ни от Муравьева, ни от Бестужева они не имеют, а именно им они дали слово действовать. «Иначе можно сломать себе шею», -- заявил он. «Как только сам Муравьев даст приглашение к восстанию, написанное его рукой, -- требовал руководитель поляков, -- я тотчас взбунтую свою роту. До сего времени ограничусь приготовлением солдат».

Поступило также сообщение, что начало восстания с нетерпением ожидают Саратовский полк и пять рот Тамбовского полка.

По дороге из Старо-Константинова в Новоград-Волынский Борисов заехал в местечко Барановку к Горбачевскому, где встретил Бечаснова и рассказал ему обо всем, что произошло в Старо-Константинове. Здесь же Бечаснов оставил Горбачевскому «девизы для печати» Общества соединенных славян, а также символические рисунки с просьбой доставить их брату Борисова. Борисов заверил Бечаснова, что завтра четыре роты Пензенского полка выступят и будут в Барановке, и просил оказать им содействие. Из Житомира Борисов послал брату письмо, в котором выражал совершенное отчаяние. Вероятно, он уже предвидел, что восстание обречено на провал. В Житомир он прибыл проселочными дорогами только 5 января, а 3 января восстание Черниговского полка было подавлено, город же окружен военной цепью из правительственных войск. Пройдя заставу, Борисов пришел к Веденяпину и Кирееву и сообщил им обо всем происшедшем. Здесь же находились монахини-полячки католического ордена сестер милосердия. Они предложили некоторым членам тайного общества скрыть их от поисков правительства и вывести за границу. Но декабрист Борисов отказался от такого предложения. Он просил только дать ему лошадей, чтобы выехать из города. Получив лошадей по дороге к Киеву он был арестован.

Разгром южан был обусловлен целым радом причин. Это и неудачное объединение Южного общества декабристов и Общества соединенных славян, и отсутствие точных сведений от Бестужева и Муравьева, и недостаточный революционный опыт, и длительное ожидание известий от руководителей Васильковской управы, а главное -- разгром восстания Черниговского полка. Все эти обстоятельства содействовали полному крушению планов Общества соединенных славян. «Мы не можем не заметить, -- справедливо говорилось в «Записках» Славянского общества, - сколь много вреда делу неопределенный и двусмысленный язык членов Южного общества делал»[7]. Слова, беспрестанно повторяемые С. Муравьевым-Апостолом и М. Бестужевым-Рюминым и прочими «медленно, постепенно, исподволь» заставили многих членов вовсе не действовать. Кроме того, вредным было желание Муравьева и Бестужева сосредоточить всю власть в своих руках: они хотели управлять членами, разбросанными в разных полках, запрещая им иметь между собой общение. Таким образом, не имея возможности уведомить о начале восстания, они дали случай многим членам искренно или только наружно сомневаться в необходимости местных возмущений, направленных к единой цели. Даже Спиридов осуждал С. Муравьева за то, что тот начал восстание безвременно и обо всем не известил их[8].

Попытка прапорщика С.И. Трусова, члена Славянского общества, поднять восстание в Полтавском полку -- одно из самых поздних усилий осуществить революционный замысел. В феврале 1826 года подполковник Левицкий делал осмотр Полтавского полка после принятия его у арестованного Тизенгаузена. Прапорщик Трусов стоял на Слуцком форштадте первого батальона. По окончании смотра этого батальона он выбежал вперед с обнаженной шпагой и призвал браться за оружие, сражаться против царя тирана. Он произносил дерзкие слова в присутствии целого батальона на особу его императорского величества и всю царскую фамилию. Трусова схватили не сразу: он не только крикнул все это, но и успел подбежать еще и к первому взводу и повторить ему то же самое. На предупреждение штабс-капитана Доморовского Трусов не отреагировал, а погрозил командиру шпагой. Бунтарь был арестован. Но позже выяснилось, что накануне попытки поднять солдат полка Трусов был в госпитале у подпоручика того же полка Троцкого, который в свое время тоже был принят в члены Общества соединенных славян. В палате сослуживцы о чем-то долго и оживленно говорили.

Выступление Трусова, по-видимому, не было случайным. Его осведомленность о только что происшедших событиях -- восстании 14 декабря в Петербурге и восстании Черниговского полка на юге -- вне сомнений. Ясно, что он сочувствовал восставшим декабристам и верил, что «дух неудовольствия», царивший в армии, еще жив и может быть опорой восстания. Конечно, он был знаком и с Бестужевым-Рюминым, так как однополчане всегда были знакомы друг с другом. Противоправительственная идеология выступления засвидетельствована обращением к солдатам. Его слова во время присяги направлены непосредственно против императора Николая I. Царь приказал осудить Трусова в полку в течение 24 часов. К тому же, он заранее предписал решение суда: лишить чинов и дворянского звания, переломить над его головой шпагу перед полком и, заковав в кандалы, отправить в Бобруйскую крепость, а затем -- на каторжные работы[9]. Приговор привели в исполнение: Трусов был на год посажен в крепость с содержанием в каземате.

Есть исторические документы, которые неправильно рисуют выступление Трусова. Во-первых, относят его к началу января, во-вторых, неверно рисуют фактическую картину событий, в которых злодейскую роль отводят члену Южного общества полковнику Тизенгаузену. Тизенгаузен действительно отказался выступать со своим полком в помощь южанам, но в жестоком подавлении февральского восстания он не повинен, так как сам был арестован в ночь на 5 января 1826 года, то есть задолго до выступления Трусова. «Записки» Славянского общества резко осуждают Тизенгаузена за его поведение во время восстания Черниговского полка, повторяют вымышленную версию о злодейской роли полковника, якобы приказавшего схватить и связать Трусова и Троцкого как «негодных бунтовщиков», набить им кандалы на руки и ноги и в рапорте начальству всячески очернить их. Но этого Тизенгаузен сделать не мог, так как сам уже в это время томился в Петропавловской крепости.

Попытка выступления в Полтавском пехотном полку не может быть оторвана от агитации Бестужева-Рюмина и, следовательно, от сферы воздействия Васильковской управы, поэтому она тоже входит в проблему восстания южан.

Выступление в Полтавском полку перерастает рамки восстания Черниговского полка, и не только потому, что имела место еще одна попытка выступления, хотя и не сравнимая с ним по размаху и силе. Восстание Черниговского полка занимает важнейшее, центральное место в южном восстании. Однако сама проблема южного восстания несколько шире: в это понятие входят более широкие планы действий с расчетом на ряд других полков, система которых была связана с руководством декабристов и должна была по их сигналу прийти в движение. Попытка членов Южного и Славянского обществ поднять восстание в полках намеченной системы органически включается в понятие южного восстания. Меры, предпринятые для установления связи с поляками, являются составной частью общей картины. Вопрос о том, как стремился Сергей Муравьев-Апостол осуществить свою роль главнокомандующего восстанием, также относится к общей проблеме южного восстания. Значительная тема об идеологии восстания, отраженная в его основных документах -- «Катехизисе» и воззваниях, перерастает рамки восстания Черниговского полка и имеет связь с попытками распространения восстания за его пределы.

Итак, восстание декабристов было разгромлено. Первая попытка молодого революционного движения открытой борьбы с самодержавием была выиграна последним. Массовые аресты, следствие, суд. 1 июня 1826 года Николай I подписал манифест об учреждении Верховного уголовного суда для «осуждения государственных преступников». 3 июня суд открыл свое заседание чтением «Донесения» Следственного комитета и подробных сведений о каждом подсудимом.

В результате работы Следственной комиссии под руководством М.М. Сперанского был составлен разделенный на одиннадцать разрядов в одну внеразрядную группу «Список лиц, кои по делу о тайных злоумышленных обществах предаются по высочайшему повелению Верховному уголовному суду в силу Манифеста от 1-го числа июня сего 1826 года»[1]. По этому списку предавался суду 121 человек, из которых 23 были членами Общества соединенных славян. На вынесение 121 приговора по плану М.М. Сперанского отводилось всего четыре дня. Заранее была составлена «Роспись», в которой определялась мера наказания на каждого подсудимого. Пять человек были вне «Росписи»; 31 человек осуждался по первому разряду. Из членов Общества соединенных славян сюда были включены: Петр и Андрей Борисовы, И.И. Горбачевский, М.М. Спиридов, В.А. Бечаснов, Я.М. Андриевич и А.С. Пестов. Главным образом в этот разряд вошли лица, давшие личное согласие на цареубийство, а также совершившие убийство на Сенатской площади. По второму разряду было осуждено 17 человек. Из Славянского общества ко второй группе государственных преступников были отнесены А.И. Тютчев, П.Ф. Громницкий, И.В. Киреев, А.Ф. Фролов. Главным признаком зачисления в этот разряд было согласие с умышленным цареубийством. 16 человек были осуждены по четвертому разряду. Из числа славян сюда вошли секретарь Славянского общества Илья Иванов, П.Д. Мозган, И.Ф. Шимаков. К шестому разряду был отнесен активный организатор Славянского общества Юлиан Люблинский, приговоренный к временной ссылке в каторжные работы на 6 лет, а потом на поселение. По седьмому разряду осуждены те, кто знал об умыслах на цареубийство, был осведомлен о целях тайного общества и в некоторых случаях и подготовке к мятежу. Из славян это Н.Ф. Лисовский, А.К. Берстель и единственный крестьянин в декабристкой среде -- П.Ф. Выгодский. По восьмому разряду из славян были осуждены А.Е. Мозалевский и А.И. Шахиров. К последнему, одиннадцатому, разряду был приписан славянин А.В. Веденяпин[2].

Героические участники восстания 1825 года -- солдаты-декабристы -- понесли тяжелые кары за первое русское революционное выступление. Им было вынесено немало смертных приговоров, только в другой форме, чем в основном решении суда по делу руководителей восстания. «Прогнанные» сквозь строй через тысячу человек по 12 раз, они часто умирали мучительной смертью. Каторга, шпицрутены, ссылка в Сибирь, отправление в составе штрафных частей на Кавказ, сопровождавшееся лишением права выслуги, то есть обречение на пожизненную солдатчину, -- таковы были основные формы николаевской расправы с солдатами-декабристами[3].

Применение физического насилия во время допросов приняло самые тяжелые формы: солдат жестоко избивали во время следствия, добиваясь нужных показаний. Следствие по их делу было рассредоточено и велось в разных местах. Всю подследственную солдатскую массу разделили на три подгруппы: 1) участники восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади; 2) участники восстания Черниговского полка; 3) «вовлеченные в заговор» солдаты расположенных на Украине воинских частей (преимущественно во Второй армии, в 3-м пехотном корпусе).

Дело о 987 восставших солдатах Черниговского полка разбиралось особой комиссией военного суда в Белой Церкви[4]. Фельдфебель Михей Шутов, унтер-офицер Прокофий Никитин и рядовой Алимпий Борисов были приговорены к прогону сквозь строй через 1000 человек 12 раз и к последующей пожизненной каторге. Шутов был начальником караула, приставленного полковником Гебелем в Трилесах к арестованным Сергею и Матвею Муравьевым, склонявшим караул примкнуть к восстанию. Его поведение в самый ответственный момент начала выступления сыграло важную роль в событиях. Шутов, посланный подымать полк, встретил в ходе восстания своего дивизионного командира и устоял перед уговорами и приказом. Он остался на стороне восстания и заявил, что знает, что происходит в полку и именно поэтому повинуется начальнику. Сознательность действий этого солдата должна была быть отмечена особо. Унтер-офицер Прокофий Никитин был в числе особо доверенных лиц Сергея Муравьева. Он сыграл значительную роль в присоединении к восстанию 1-й гренадерской и 2-й мушкетской рот Черниговского полка. Рядовой 2-й гренадерской роты Алимпий Борисов участвовал в аресте коменданта города в Василькове и в освобождении из-под ареста декабристов Соловьева и Щепиллы.

К меньшему количеству шпицрутенов -- через 1000 человек от одного до шести раз - с последующей ссылкой на Кавказ были приговорены 103 солдата Черниговского полка. В числе приговоренных был унтер-офицер Иван Лазыкин, обещавший умереть с С. Муравьевым, участвовавший в захвате знамен восставшего полка и наиболее других изобличенный в добровольном следовании за Муравьевым и его сообщниками. Здесь же были Тимофей Николаев и Иван Корчагин, активнейшие участники восстания Черниговского полка, также причастные к захвату знамен полка и полкового денежного ящика на квартире полковника Гебеля в Василькове; Архип Дубов, «наиболее других» изобличенный «в исполнении всех злодейских предприятий» мятежников; переписчик революционного «Катехизиса» писарь Иван Дмитриевский, который выразил желание не только идти за восставшими, но и умереть с ними; рядовые Павел Прокофьев, Аким Сафронов и Алексей Федоров, распространявшие в Киеве революционный «Катехизис», пытавшиеся вернуться к восставшему полку. Сюда же был отнесен денщик полковника Гебеля -- Алексей Григорьев, участвовавший в Трилесах в освобождении из-под ареста Сергея и Матвея Муравьевых.

Основная масса солдат Черниговского полка в составе 805 человек была сослана на Кавказ в центр боевых действий с горцами. Уцелели из них немногие. Из массы солдат, вовлеченных в заговор через связи с Сергеем Муравьевым-Апостолом и членами Общества соединенных славян, было осуждено Белоцерковской военно-судебной комиссией 177 человек, из них ПО бывших солдат Семеновского полка, участвовавших в выступлении 1820 года, 53 солдата, связанных с членами Славянского общества, главным образом из 8-й артиллерийской бригады и 1-й гренадерской роты.

Из всех вовлеченных в заговор солдат на первом месте можно поставить рядовых Саратовского пехотного полка Федора Анойченко и Федора Николаева, а также рядового Тамбовского пехотного полка Петра Малафеева. В документах следствия эти солдаты-декабристы называются «главными содейственниками Муравьева». Все трое -- бывшие «семеновцы». Сергей Муравьев прямо говорил с Федором Николаевым о необходимости цареубийства: «...не грех тебе из чистого ружья застрелить государя». Все трое по решению суда были прогнаны сквозь строй в 1000 человек 12 раз и, по всей вероятности, погибли.

Приговор над 27 нижними чинами 8-й артиллерийской бригады, «склоненными и введенными к заговору и мятежу против правительства подпоручиками Андреевичем, Борисовым, Горбачевским и прапорщиком Бечасновым», рассматривался также Белоцерковской судебной комиссией. Он гласил: «...фейерверкеры Иван Гончаров и Иван Фадеев, оказавшиеся по суду и по собственному признанию виновными в добровольной готовности последовать внушаемому им офицерами умыслу и в преклонении к тому некоторых рядовых своих взводов», были приговорены к разжалованию в готлангеры, лишены нашивок за беспорочную службу и прогнаны сквозь строй каждый через 1000 человек по три раза. Фейерверкеры Федор Васильев, Никита Кузнецов, Иван Родичев, Федот Брагин, Николай Евдокимов, Иван Заниев, канонир Григорий Крайников и готлангер Федор Бухарин за недонесение о зловредных замыслах своих офицеров и за безрассудную готовность последовать за преступными офицерами всюду, даже с пожертвованием жизни, были приговорены к разжалованию и лишению отличий и к прогнанию сквозь строй через 1000 человек по два раза. Бомбардир Никифор Зиновьев, готлангер Василий Матвеев и Андрей Васильев, обещавшие не отставать, «если вся рота будет на то согласна», приговаривались к прогнанию сквозь строй по одному разу. Все приговоренные, сверх того, ссылались на Кавказ. Царь утвердил решение суда, особо оговорив, что все оставленные без наказания нижние чины должны быть переведены в другие бригады Второй армии[5].

Материалы следственных комиссий и приговоры по делу солдат-декабристов поражают стойкостью солдатской массы. Нет сомнения, что они знали много больше, чем сказали на следствии, так как обсуждали происходившие на их глазах события, поведение офицеров-декабристов и начальства, оставшегося верным правительству, сопоставляли события с выступлением Семеновского полка в 1820 году. Классическое отрицание всего, что только можно было отрицать, проходит через эти стойкие и скупые показания солдат. Таким образом, восстание декабристов не было чисто офицерским восстанием - за ним глухо всколыхнулась и солдатская масса. Народ не остался равнодушным зрителем восстания, как думал об этом А.И. Герцен. Восстание нашло свой отклик в массах и врезалось в народную память.

О сочувствии народа и какой-то степени его осведомленности о происшедших событиях свидетельствуют своеобразные демонстрации во время отправки декабристов на каторгу. Несмотря на оковы, декабристов всюду встречали с живейшим радушием, отмечали сами декабристы. В Тихвине, недалеко от Петербурга, народ с непокрытыми головами желал им счастливого пути. Имеются данные о связи солдат с крестьянами. Так, артиллерийские низы подстрекали крестьян помещика Кусовникова к возмущению. Это было в районе новгородских военных поселений. Восставший Черниговский полк прошел по украинским деревням, расположенным главным образом на землях графини Браницкой, во владениях которой находилось в общей сложности 27 тысяч крепостных крестьян. Современники восстания Черниговского полка позже говорили, что в Белой Церкви восставших ожидало для соединения не менее 4 тысяч крепостных Браницкой, готовых поддержать восстание.

Картина народного брожения, в разных формах связанная с восстанием декабристов, подтверждает наличие организованной связи декабристского выступления с русским историческим процессом, рисует декабристов выразителями назревшей исторической потребности русского общества в ликвидации феодально-крепостнического строя. Но картина брожения в сопоставлении с тактикой декабристов еще раз свидетельствует о классовой ограниченности их революционности: декабристы не могли и не умели привлечь народную массу к активному революционному действию, к живому участию в решении своей судьбы. Но вместе с тем, именно эта волна народного движения объективно поднимала дело первых русских революционеров, ставила его на очередь перед следующим революционным поколением, передавала его на смену декабристов молодой России.

Разгром восстания декабристов был важнейшим уроком для последующих поколений России. Декабристы завещали им свой революционный опыт, и опыт этот показал, что восстание, не опирающееся на активное участие народных масс, обречено на поражение.