Белая ворона (последний год жизни ЦК КПСС: взгляд изнутри)

Бузгалин А.В. Спасибо, я продолжу свое выступление. Если бы мы вовремя извлекали уроки из наших ошибок, если бы мы действовали на опережение, мы бы не имели той трагической ситуации в межнациональных отношениях, которую имеем сейчас. Если бы в 1986-87 году мы выступили с инициативой принятия Союзного договора и проведения референдумов о сохранении Союза ССР как социалистического государства, то никто нигде не проголосовал бы против. Но тогда мы считали: нет такой проблемы и быть не может никогда. Не сделаем ли мы сегодня такую же ошибку, произнося массу заклинаний о социалистическом выборе, о единстве Союза и так далее? Мне кажется, мы находимся в ситуации, напоминающей кризис при заключении Брестского мира. Помните, когда надо было жертвовать, мучительно отдавая последнее, отдавая на заклание своих друзей, товарищей по партии для того, чтобы спасти страну.

Что это означает конкретно? Прежде всего, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что сегодня мы имеем не совсем ту ситуацию, о которой мы говорим с этой трибуны. У нас есть 22 союзные социалистические республики, если верить официальным документам их правительств и Верховных Советов. У вас на руках эти документы.

У нас есть пять государств, которые себя не считают ни республиками в СССР, ни социалистическими государствами, которые даже говорить о том, что есть СССР, практически не хотят, иначе как в связи с тем, что их завоевали, аннексировали и так далее.

Давайте думать, в какие отношения мы хотим вступать с официальными руководителями этих пяти государств при заключении Союзного договора? Какой Договор подпишут эти руководители? Что мы будем делать, если они его не подпишут? У нас есть ответы на эти вопросы, а ведь они не подпишут тот проект Договора, который мы сегодня предлагаем? Что делать? Танки вводить? Войну начинать? Требовать референдумов? Но они референдумы проводить не будут. Это тоже надо [c. 100] понимать. Как мы в этом случае будем требовать референдум, какими методами? Как мы должны отвечать на эти вопросы?

Вот здесь я хочу сформулировать ряд позитивных предложений. Предложений, которые вряд ли найдут у вас поддержку. Честно скажу, они не нашли поддержки у большинства Марксистской платформы, сторонником которой я был и буду.

Предложения следующие. Для того, чтобы последовательно реализовать идею добровольного вхождения в Союз и делегирования полномочий Союзу снизу, мне кажется целесообразным принятие пакета договорных обязательств, при двух базовых Союзных договорах.

Первый тот, на который пойдет большинство Советских социалистических республик в нашей стране. Договор, который создаст СССР как Союз социалистических государств, как Федерацию, с суверенитетом республик и сильными полномочиями центра, со всеми теми атрибутами, которые были нужны и должны быть у Советского Союза, как социалистического государства, наследующего лучшие традиции 70 лет Советской власти.

Второй договор, который не будет таковым, который будет договором конфедеративным, который будет оставлять свободу на уровне не меньше, чем свобода государств, входящих в ЕЭС. Это договор для тех государств, которые все равно не примут другого варианта.

Не спешите сейчас возмущаться. Попробую пояснить свою мысль. Если мы к этим двум договорам в качестве дополнительных материалов приложим пакет документов о взаимных отношениях, о взаимных обязательствах в сфере экономики, а сфере таможенных отношений, в сфере политического взаимодействия, в сфере гуманитарных прав, я думаю, этими договорами при формально полном, абсолютном, каком хотите, суверенитете этих республик, мы соединим людей гораздо сильнее, чем полунасильственно призывая подписать их тот договор, под которым, на мой взгляд, сегодня не подпишутся правительства и Верховные Советы Литвы, Грузии и т. п. [c. 101]

Целый ряд важнейших оговорок. Оговорка номер один. Во многих республиках национальные движения сегодня превращаются в полуфашистские движения, иногда доходя до просто фашистских. В этом случае, мне кажется, мы должны действовать предельно жестко и четко, мы должны сказать: вот договор по гуманитарным проблемам, если вы признаете поддержанные в Хельсинки и т. д. права человека в качестве важнейшей ценности - мы с вами сотрудничаем, если нет - мы обращаемся к народу этой страны и ко всему мировому сообществу с предложением бойкотирования этих государств как полуфашистских, как государств, нарушающих международные конвенции, примерно так, как мы относились, может быть, даже к ЮАР, когда выражали солидарность с народом этой страны, когда помогали подпольщикам в этой стране, когда мы бойкотировали их правительства и т. п…

Далее. Мне кажется, мы не должны забывать того, что договор на уровне государств - это часть дела. А важнейшая проблема для коммунистов - это упрочение реальных человеческих, экономических контактов между представителями различных наций, между республиками. Если мы эти связи сделаем сильными, а мы это можем и должны сделать как коммунисты, на основе интернационализма и коммунистической солидарности, мы сделаем для единства Союза гораздо больше, чем произнося красивые декларации об СССР, социализме и единстве с высокой трибуны Пленума или еще откуда-нибудь.

Есть опыт таких дел, есть такие шаги? Есть. Только что закончился съезд Союза трудовых коллективов (СТК), межнациональных конфликтов практически никаких нет, люди понимают друг друга; перед этим проходили заседания Конфедерации труда, ее члены из разных республик понимают . друг друга. Действует Федерация потребителей СССР - они понимают друг друга; понимают друг друга экологи; понимают друг друга женщины, понимает друг друга молодежь. Я не идеализирую эти движения, там есть и националисты, и сепаратисты, [c. 102] но давайте воспользуемся этими растущими снизу связями, давайте их усилим, из них сделаем основу договора, а не будем упираться только в букву закона.

И последнее. Мне кажется, мы обязательно должны наступать. Но мы должны десять раз подумать, как наступать. Мы должны подумать, как должна наступать политическая партия в условиях межнационального кризиса, в условиях, когда эта партия теряет власть, когда завтра эта партия может оказаться в изоляции. Мне кажется, мы должны не столько апеллировать к Президенту и говорить: «Михаил Сергеевич, да ударьте Вы, наконец, кулаком по столу, наведите порядок сверху, не пора ли власть употребить» и т. п. Мы должны действовать прежде всего как массовая политическая организация, в которой вроде бы как 18 миллионов членов, для того, чтобы наступать снизу, для того, чтобы действовать снизу, для того, чтобы помогать людям объединиться снизу. И если мы этого не сделаем, не поможет никакой самый полновластный президент, никакие танки, никакие пушки. Задумаемся: применение силы в условиях, когда в той же Литве, Латвии, Грузии, Армении есть свои вооруженные силы, породит конфликт с применением тяжелого оружия с массовым уничтожением мирного населения. Такого никто никогда себе не должен позволять. Поэтому я хотел бы обратить ваше внимание на тот проект двух базовых договоров, который можно принимать частично или полностью. Эти документы имеются, они подготовлены экспертами, находятся в Московском горкоме партии. Мы готовы передать их любой инстанции, которая ими заинтересуется. И я просил бы Пленум обратить на это самое пристальное внимание. Спасибо. (Аплодисменты).

Да… Выступления на пленумах, интервью etc. - все это было, но все это было безрезультатно. Несмотря на борьбу оппозиции и старания честных коммунистов спасти КПСС, кризис в партии нарастал неумолимо, и ни миллионы членов КПСС внизу, ни сотни членов ЦК наверху не сумели или не захотели сделать то, что могло бы если не предотвратить неминуемый крах, то [c. 103] хотя бы сделать его не столь мучительным для миллионов пусть не достаточно активных, но достаточно честных «рядовых» коммунистов. Такая возможность в принципе существовала, но реализована она не была.

В немалой степени, на мой взгляд, это было связано и с традиционно значимыми для КПСС и ее членов идеологическими проблемами. Дело в том, что несмотря на постоянную работу над программными документами и, прежде всего - программой партии, удовлетворительного документа, определяющего суть стратегии этой разномастной организации, так и не было выработано. Причина и следствие при этом были накрепко перепутаны: то ли программу было невозможно выработать в условиях разложения самой организации, то ли организация не могла самовозродиться потому, что у нее не было столь ценимой Остапом Бендером «плодотворной дебютной идеи».

Если добавить к этому еще и общий кризис марксизма как традиционной идеологии коммунистического движения, то станет ясна глубина идейного вакуума, в котором оказалась партия и ее ЦК в этот последний год своей жизни.

Говорю я об этом столь подробно по нескольким причинам. Во-первых, глубоко уверен, что партия как организация идейно-политическая не может быть сильной, не имея сильной и точной программы, дающей четкий ответ каждому ее члену на ключевые вопросы окружающей жизни. Во-вторых, я по профессии ученый-политэконом, и поиск стратегии выхода из кризиса для моих единомышленников, для всей страны, для меня является одновременно и обязанностью, долгом, и внутренним желанием, путем самореализации как ученого. В-третьих, и в рамках Марксистской платформы, и в ЦК КПСС я был преимущественно занят идеологической, программной деятельностью.

Учитывая все эти обстоятельства, я не могу не предложить последнего в этой главе отступления, посвященного на этот раз нашему (я имею в виду А. Колганова и себя) отношению к процессу и содержанию разработки программы.

Чтобы вести речь о программе, нам необходимо не только поставить себе цели на будущее, но и понять, что мы имеем в настоящем и как от этого [c. 104] настоящего мы можем - а не только хотим - двигаться к этим целям. Мы не можем оставить без критического взгляда и сами цели, чтобы не допустить влияния на их определение ностальгии по прежним идеалам, романтизма, обращенного в прошлое, или других подобных прекраснодушных побуждений, не ведущих ни к чему иному, кроме жестокого краха иллюзий. Наконец, следует серьезно задуматься, а кто же такие эти «мы», которым предстоит выработать программу и опираться на нее как на ориентир в практической политике.

Начнем с последнего вопроса. Новая программа не может быть программой КПСС. Той партии, которая под названием Коммунистической служила одной из опор авторитарно-бюрократического режима, больше нет. Но нет и новой партии. А что же есть? Есть возникший на месте старой КПСС конгломерат идейных течений, платформ, групп и движений, и есть партийное большинство, не затронутое этим размежеванием и по-прежнему пассивно ориентирующееся на волю партийных верхов. Тем самым верхи получают «карт-бланш» на самостоятельное, независимое от партийных масс, определение политики партии. Нечего и говорить, что такая ситуация не способствует ни пробуждению низов, ни обновлению традиций партийных верхов.

Модель партии, если она хочет быть современной боеспособной политической силой, должна быть круто изменена. Разработка программы дает такую возможность - возможность консолидации на принципиальной идейной основе. А это значит, что консолидируются не одна и, пожалуй, даже не две партии. Консолидируется столько, сколько окажется различных по идейно-политической основе и социальной базе программ.

В КПСС сейчас есть крайне консервативное крыло, вплоть до открытых сталинистов, есть умеренные консерваторы - сторонники «обновления социализма», недовольные, однако, темпом, размахом и содержанием происходящих перемен. Это - основа для самостоятельной партии, которая не откажется от названия «коммунистическая». [c. 105] В КПСС есть прагматики, думающие лишь о политическом контроле, стабильной экономике, личных доходах и карьере. Если удобно, они воспользуются коммунистическими лозунгами, если это перестает быть удобным - потихонечку, без шума сдадут их в архив. Эти люди, любящие называть себя центристами, вообще не хотят консолидации на принципиальной идейной основе и вполне эффективно сопротивляются ей, не желая терять контроль над огромной «старой» КПСС, мешая тем самым ее обновлению и успешно ведя ее к политическому краху. Наконец, в КПСС есть идейные реформаторы разных оттенков - от коммунистического до социал-демократического. Сейчас их сближает стремление привести в действие гуманистический и демократический потенциал социалистической идеи. Впоследствии их пути, может быть, разойдутся.

Таким образом, единая программа для всей нынешней КПСС попросту нереальна. Даже если с формальной стороны КПСС останется единой партией с единой программой, это будет лишь наихудшая разновидность распада партии - с растущим бегством из ее рядов, с растущей пассивностью, с мучительной из-за ее безысходности внутрипартийной борьбой.

В силу этих причин мы не беремся гадать, как должны выглядеть программные ориентиры для всех идейно-политических течений, реально имеющихся в КПСС. Можем лишь поделиться своими соображениями о программе для той части коммунистов, которым не чужд творческий, критический дух марксизма, кто видит будущее страны не в повороте на 180° и не в бесплодной «защите принципов», а в бережном взращивании реальных ростков социализма.

Программа должна содержать характеристику современной эпохи исторического развития, того переломного этапа мировой цивилизации, когда вместе с движением к постиндустриальному обществу начинает осознаваться необходимость коренной перемены всех критериев и ориентиров общественного и в особенности экономического прогресса, [c. 106] его ориентации на социализацию общественных отношений на основе освобождения человека от отчуждения (и бюрократического, и буржуазного), раскрепощения творческого потенциала личности. Необходимо, разумеется, показать и место нашей стираны в этом процессе.

Необходим, далее, анализ социально-экономической ситуации в нашей стране. Надо показать, какая социально-экономическая модель разлагается, каков ход и результаты этого процесса, каковы его последствия в зависимости от различных возможных воздействий на него. (На наш взгляд, это разложение авторитарно-бюрократической системы, в которой цементом насилия были скреплены элементы социализма, госкапитализма, докапиталистических отношений). В этом процессе нужно выявить различные, противоречивые социально-экономические тенденции, показать, какие интересы, каких классов и социальных групп связаны с теми или иными тенденциями. Опорой марксистской партии может стать та часть «рядовой» интеллигенции и пролетариата, которая ориентирована на развитие социального творчества, самоуправления и т. п.

Следует показать реальные социалистические тенденции в социально-экономическом развитии страны, выражающиеся в сознательном социальном творчестве трудящихся, в их стремлении построить новую систему общественных отношений на основах самоорганизации и самоуправления.

Исходя из этого анализа, необходимо дать картину основных социально-политических сил и выражающих их интересы политических организаций. Следует дать ответ на вопрос, почему КПСС не только не оказалась политическим лидером тех социальных сил, которые активно включились в свободное творчество новых общественных отношений, построенных на основах гуманизма, солидарности и демократии, но и подчас оказывается в конфликте с этими силами, понять причины сохранения пережитков прошлой модели КПСС как партии казарменного коммунизма.

Необходима, наконец, новая модель партии, [c. 107] сочетающей парламентские методы политической борьбы с широкой внепарламентской активностью. Отказ от политических привилегий КПСС при этом должен дополниться отказом от стремления иметь ячейки партии во всех звеньях, всех экономических и политических структурах общества и через них проводить свою «авангардную» роль. Партийные организации должны создаваться не по ведомственному принципу, а быть комитетами политических активистов, ведущих работу в общественных движениях, реально выражающих и защищающих интересы трудящихся масс и общедемократические тенденции.

Именно такую партию мы хотели создать, за такую партию мы боролись и я отнюдь не считаю, что эта борьба была бесплодной: на обломках КПСС сейчас складывается новое левое движение, которое, похоже, кое-чему научилось за годы деятельности в качестве оппозиции и за месяцы, прошедшие после августовского путча. Но об этом позже.

Сейчас же мне хотелось бы поговорить на другую тему. Дело в том, что в сознании советского человека аббревиатура «ЦК КПСС» ассоциировалась не столько с тремя-четырьмя сотнями избранных в этот орган людей, сколько с многотысячным коллективом «ответственных работников ЦК КПСС», его аппаратом, в руках которого всегда была сосредоточена реальная партийная власть.

Глава 4. «Святая святых» (на Старой площади)

«Старая площадь» - так полууважительно, полустеснительно называли аппарат ЦК КПСС между собой «посвященные» (партийная и хозяйственная номенклатура и обслуживающая их обществоведческая братия). И действительно, на Старой площади (точнее, в огромном квадрате между этой площадью и подступами к Кремлю) были расположены то ли 5, то ли 6, а может быть и 10, зданий аппарата ЦК (я написал, то ли 5, то ли 10, так как за год так и не научился ориентироваться в лабиринтах этих помещений, регулярно терялся и блуждал едва ли не часами в поисках нужного кабинета).

Сколько человек работало в этом аппарате, я не знаю, и информацию такую получить было довольно сложно. Скорее всего, несколько тысяч (но надо учесть, что перед и после XXVIII съезда прошло несколько существенных сокращений). Если же вспомнить недавнее прошлое (вплоть до 1988-1989 гг.), то следовало бы признать, что реальным аппаратом ЦК была вся многомиллионная армия советского чиновничества - и партийного, и государственного, и даже военного. Всей этой махиной распоряжалась небольшая группа людей - членов Политбюро и Секретарей ЦК КПСС, отчасти - заведующих отделами. Что же до самого ЦК КПСС прошлых десятилетий, то он делился на две неравные группы - высшее чиновничество (хозяйственное, военное, научное etc.) и «передовые» рабочие (интеллигенты, крестьяне etc.), причем пользоваться услугами аппарата ЦК ни те, ни другие не могли: первым надлежало опираться на своих подчиненных, а вторым было положено только все одобрять,

Когда мои коллеги и я получили статус членов ЦК, ситуация в принципе оставалась неизменной: аппарат ЦК был не нашим аппаратом. По сути дела, он работал сам на себя и крайне медленно, неэффективно, затрачивая невообразимое количество энергии и времени на «согласования», делал то, что можно было сделать (и делалось: различные платформы готовили альтернативные проекты, выдерживавшие конкуренцию с [c. 109] аппаратными, на общественных началах и за считанные дни) намного быстрее и проще.

Чуть позже я вернусь к анализу этого феномена - феномена крайне неэффективной (по результатам) деятельности нескольких тысяч высококвалифицированных работников, проводящих в своих кабинетах подчас 12-14 часов в сутки. Сейчас же продолжу прерванную мысль: этот гигантский механизм был крайне мало задействован на реальную совместную работу с «рядовыми» членами ЦК. По своему опыту знаю это и поэтому пишу со всей ответственностью. Однако должен сделать и важную оговорку: аппарат к нам, членам ЦК, относился предельно вежливо и даже (на нижнем этаже) услужливо. Каждый чиновник в меру своих возможностей (а они у каждого работника в отдельности были весьма незначительны) старался помочь, сделать все необходимое и даже делал вид, что мы не очень мешаем ему работать. Почти все очень старались помочь, но, боже мой, как же сложно было решить любую техническую проблему, не говоря уже о том, чтобы поручить напрямую что-то сделать кому-то из сотрудников аппарата. Система была абсолютно не приспособлена к демократической модели функционирования.

А начиналось все с мелочей, с деталей. Говорят, что театр начинается с вешалки. Так вот, ЦК КПСС начинался с проверки документов на входе. Никогда не забуду, как я первый раз шел в свой «родной» дом, дом ЦК КПСС. Дело было летом, и стояла жара; я, естественно, пришел в летней рубашке, темных очках и вообще, как теперь догадываюсь, имел очень легкомысленный вид. Поскольку до этого я ни разу в ЦК не бывал, то войти решил, естественно, там, где было бронзовыми буквами выбито имя сего учреждения. С трудом открыв массивную дверь, я спокойно двинулся вперед и тут же уткнулся в двух элегантных охранников. Какие же у них были лица! Возмущение, удивление, растерянность - все это в мгновенье ока промелькнуло в их обычно невозмутимых взорах, после чего мне молча было указано на дверь, а я молча протянул свой паспорт (удостоверения нам тогда еще не выдали), заявив, что перед ними член ЦК КПСС.

…Мой паспорт изучали, как мне показалось, минут пять. Едва ли не столько же изучали мою физиономию. [c. 110] После чего, уже вернув паспорт, вежливо, как балованной, но неразумной дитяте, объяснили, что этот вход - только для секретарей ЦК КПСС, а членам ЦК КПСС надо входить через другой подъезд.

Второй сюрприз ждал меня в холле. Решив воспользоваться лифтом, я стал безуспешно давить на кнопку вызова; кнопка не нажималась, кабина не появлялась. Поначалу я решил, что это какая-то новая электронная система, но потом разглядел странную деталь: рядом с кнопкой была щелочка для ключа. Лишь через несколько месяцев я случайно разгадал эту тайну, увидев как секретарь (референт? советник? - я в чинах работников ЦК так и не разобрался) А. Дзасохова, первого партийного идеолога, любезно раскрыв двери для своего шефа, подбежал к лифту, вынул ключик, всунул его в щелку, что-то где-то повернул, и лифт, как по мановению волшебной палочки, оказался на месте. Если учесть, что помощником Дзасохова был весьма солидный и элегантный джентльмен лет 50-ти, внешне более всего напоминавший преуспевающего банкира, то выглядело это все скорее трагикомично, чем смешно.

Пожалуй, нелишними будут еще несколько более серьезных деталей, характеризующих природу деятельности высшего руководства партии и его аппарата. Начну с первого официального визита представителей оппозиционных течений, избранных в ЦК КПСС, к «курировавшему» нас секретарю ЦК Александру Сергеевичу Дзасохову. Разговор был крайне благожелательным и вежливым, а суть его, помимо ряда идеологических вопросов, сводилась к очень простым вещам: представители платформ, которые были поддержаны десятками, если не сотнями тысяч коммунистов, имеют право получить от ЦК хотя бы минимальные ресурсы для своей деятельности (речь шла об одной или двух комнатах, телефоне, ксероксе, простеньком персональном компьютере).

Секретарь ЦК, третий человек в партии, на балансе которой были миллиарды рублей, кивал головой и повторял, что это все пустяки, что, безусловно, все будет сделано и вообще - никаких проблем.

Я думаю, излишне объяснять, что ничего так и не было сделано. Для размножения каждой бумажки надо было идти к кому-либо из работников аппарата, [c. 111] который с искренним сожалением объяснял, что сделать более чем 50 копий двух-трехстраничного текста они не могут, так как в ЦК нет бумаги. Мы еще несколько раз обращались к руководству партии с просьбой помочь нам решить организационные и материальные проблемы, но всякий раз абсолютно безрезультатно.

Вторая деталь связана с собственно деятельностью членов ЦК. Дело в том, что я всю жизнь не имел (и видимо, уже никогда не заимею) служебного кабинета. В Университете у нас есть один кабинет (заведующего кафедрой), телефоном в котором время от времени может воспользоваться кто-либо из замов или профессоров, а в ЦК… Все тот же Александр Сергеевич, с которым я как член идеологической комиссии встречался чаще других, высказал здравую идею: неплохо бы для «бездомных» членов ЦК выделить несколько комнат (из более чем 1000 помещений, используемых аппаратом ЦК), с тем, чтобы в них можно было поработать, встретиться с коллегами, позвонить в другие города и т. п. Сия неплохая мысль повторялась секретарем ЦК в течение года с завидным постоянством, но… безрезультатно. В качестве «офиса» группы «Марксизм-XXI» использовалась, как правило, квартира моих родителей.

И еще одна маленькая зарисовка, касающаяся на сей раз моих личных проблем, в частности, поездки за рубеж по приглашению моих коллег по левому движению из Франции. Вот здесь-то никаких проблем не возникло - как по мановению волшебной палочки у меня появился дипломатический паспорт, билеты, был предложен лимузин для поездки в аэропорт и даже зарезервирована возможность использовать систему VIP (очень важная персона), чтобы не ждать в очереди на регистрацию. (В скобках замечу: билеты я покупал за свой счет, от автомобиля и VIP'a отказался, а дипломатический паспорт при первой же возможности поменял на обычный). Кстати, не могу не заметить, что после нескольких моих резких выступлений в зарубежных mass media по поводу Горбачева, процедура выезда за границу для меня стала существенно более сложной.

Возможно, это всего лишь мои домыслы, но годичный опыт моей жизни в ЦК привел меня к парадоксальному выводу: эта система была готова выполнять любые [c. 112] услуги личного характера для члена ЦК, ибо это была персона официально причисленная к лику «святых», но добиться каких-либо изменений в существе дела (вплоть до самых незначительных - выделить одну комнату и компьютер для нескольких членов ЦК от оппозиции) было абсолютно невозможно.

Наверное, читателю давно уже хочется спросить: а почему, собственно, все это не делалось? И действительно ли так неповоротлив и неумел был аппарат Центрального Комитета? Попробую ответить при помощи парадокса: аппарат был более чем умел и эффективен во всем, что касалось личных («аппаратных») интересов, но чрезвычайно слаб и неповоротлив в решении политических проблем.

А теперь о причинах. До сих пор весьма широко распространены два прямо противоположных взгляда на сущность этого аппарата. Первый - ЦК КПСС был неким супермогущественным монстром, обладающим миллиардными ресурсами, гигантскими активами в Швейцарских банках, сетью тайных агентов и кучей атрибутов полусекретного «спрута» в стиле американских супербоевиков, а работали в нем этакие злодеи-гиганты, занятые тоталитарным подавлением населения СССР (а то и всего мира).

Второй взгляд - в ЦК КПСС собрались исключительно старые неразумные бюрократы, неспособные ни к какой деятельности и абсолютно бесталанные.

Самое удивительное, что одни и те же люди часто высказывают оба противоположных мнения и при этом оказываются одновременно столь же правы, сколь и не правы. В аппарате ЦК работали вполне нормальные люди, достаточно талантливые, отнюдь не злодеи, подчас весьма приятные в личном отношении. Ряд из них прежде чем прийти на Старую площадь, проявили себя не с худшей стороны в науке или как менеджеры. Более того, с некоторыми ответственными работниками ЦК КПСС я был знаком задолго до того, как они пришли на работу в эту организацию,

В частности, весьма показательна в этом отношении фигура Всеволода Всеволодовича Куликова - одного из моих старших коллег - преподавателей по Университету, а в течение нескольких лет - шефа лаборатории, где я работал младшим научным сотрудником. Сорокалетний [c. 113] доктор экономических наук, профессор Куликов довольно быстро стал заместителем директора Института экономики Академии Наук и во второй половине 80-х годов был одним из наиболее известных политико-экономов страны. На работу в ЦК он ушел незадолго до XXVIII съезда на должность заведующего сектором.

Таких, как В.В. Куликов, в обновленном составе ЦК было немало. Что подвинуло молодых и преуспевающих ученых (или администраторов) пойти на работу в ЦК - я не знаю. Еще два-три года назад все было просто - пост заведующего сектором или отделом ЦК КПСС был по своему статусу (и соответственно, доходу, почету и пр.) близок к рангу министра, а секретарь ЦК был в чем-то фигурой не менее значимой, чем Председатель Совета Министров. Но к 1988-1989 гг. ситуация изменилась, и прагматические мотивы вряд ли были доминирующими.

Впрочем, люди, шедшие в ЦК явно с меркантильными целями, были и в это время. На мой взгляд, последнее в полной мере характерно для одного из наиболее известных идеологов правого либерализма в стране, доктора философских наук Александра Ципко. Начав свою научную карьеру с откровенной апологетики так называемого «советского образа жизни», он уже с первых лет перестройки стал быстро эволюционировать к антикоммунизму и к моменту перехода на работу в ЦК, под крылышко к Горбачеву, уже не раз публично высказывался в том духе, что сталинизм - это закономерный и адекватный результат марксизма - идеологии, попирающей «здравый смысл» и «ценности европейской цивилизации». Получив через год работы в ЦК шикарную квартиру в центре города, Ципко ушел из аппарата ЦК и сейчас регулярно выступает с праволиберальной критикой всяких социалистических идей.

Кроме «интеллектуалов», в аппарате ЦК было немало людей, отдавших (причем вполне искренне) всю свою жизнь партийной работе, начиная с должности инструктора райкома партии, и медленно, но упорно шедших по всем ступенькам партийной иерархии. В личном общении (правда, мой опыт не слишком показателен - я к ним приходил как «шишка», член ЦК) эти люди были благожелательно-деловыми, не суетными, но и не [c. 114] ленивыми. В общем - что-то близкое к идеалу чиновника в точном смысле этого слова.

В аппарате ЦК, к слову, вообще царила весьма своеобразная спокойная деловая атмосфера. Более того, там сформировалась особая субкультура, касающаяся всего и вся: неписанных правил поведения людей, находящихся на разных уровнях иерархии, характера отношений, стиля мебели, манеры разговоров и многого другого. Не могу сказать, чтобы эта субкультура была культурой с большой буквы, миром творческих диалогов, в которых участвуют авторы, созидающие подлинные ценности - отнюдь. Это была скорее некоторая субцивилизация - иерархизированная, наполненная канонами, правилами, установлениями, но настолько отлаженная и целостная, что даже в момент своего дряхления и умирания производила на непосвященного впечатление.

Идеально чистые коридоры и кабинеты, по размеру и качеству отделки которых можно безошибочно понять, на какой этаж «иерархии» ты попал; манера приветствий, по которой ты точно можешь определить свой статус и даже узнать, как к тебе в данный момент относится высшее руководство (причем внешне все может быть крайне неформально и даже дружелюбно); стандартно-элегантные костюмы и обязательные галстуки… Нет, в этом явно было что-то завораживающе-притягательное.

Но вот чудо: идеально отлаженный и цивилизованный (не в пример нашему общему разлагающемуся на глазах бытию) мир ЦК КПСС при всем при этом был крайне неэффективен в решении главных проблем - перехода к новому типу партийно-политических отношений и действий.

Еще более чудной будет выглядеть эта ситуация, если учесть сказанное выше об очень неплохом (если не сказать больше - очень хорошем) кадровом потенциале, сосредоточенном в аппарате ЦК.

Так в чем же дело? Я столько хорошего сказал о сотрудниках этого органа, о цивилизованности царивших в нем отношений - в общем целая бочка меда. Так откуда же ложка дегтя, перечеркивающая начисто все эти локальные плюсы, откуда неспособность решать крайне обострившиеся проблемы реальной жизни? [c. 115]

Прежде чем попытаться дать конкретный ответ на этот глобальный вопрос, я хочу предложить достаточно пространную выдержку из написанной мной совместно с Андреем Колгановым брошюры «Анатомия бюрократизма» (М., 1988), где, на мой взгляд, содержится ключ к ответу на поставленные выше вопросы.

Термин «бюрократизм» французского происхождения, означает буквально «господство канцелярии» (от французского bureau - бюро, канцелярия и греческого kpatos - сила, власть). Простейший смысл этого понятия соответственно состоит в отрыве исполнительных органов («канцелярии») некоторой организации от нее самой. Происходит своеобразное сальто мортале: группа людей, исполняющая волю народа, подчиненная коллективу, обществу, превращается в орган, подчиняющий тех, чью волю он призван исполнять. Слуга становится господином. Почему происходит эта метаморфоза, что придает силу чиновнику, единственное орудие которого - перо, единственное богатство - бюро (письменный стол)?

Тайну власти «канцелярии» раскрыть далеко не просто; более того, взгляд вглубь всемирной истории создает иллюзию ее бессмертия: многие тысячелетия отделяют нас от первых чиновников, взявших в руку палочки для того, чтобы начертать на глиняных табличках или папирусе первые иероглифы будущего океана канцелярской тайнописи, Но именно живучесть бюрократии помогает найти ее корни, ее жизненную силу, хотя задача эта и не из легких.

Что же все-таки дает бюрократии власть? Ответ на этот вопрос напоминает диалектический парадокс. Бюрократы как таковые, сами по себе - это не более чем служащие, не имеющие никакой особой социальной (а тем паче экономической) власти; бюрократ - это не более чем «винтик», отдельный представитель огромной безликой машины, той самой «канцелярии» (bureau), именем которой названа бюрократия. Части этой машины - не двигатель, трансмиссия, рычаги и колеса. Она состоит из набора инструкций, бланков, печатей и т. п., при помощи которых создаются и функционируют [c. 116] разного рода бюрократические институты - организации, канцелярии, службы, комиссии и т. д., и т. п. Разрушить эту машину, на первый взгляд, может любой вооруженный отряд, но сколько социальных движений и революций оказались не в состоянии победить именно этот, на первый взгляд, столь беззащитный механизм.

В чем же корни этой власти бюрократии? Выражаясь философским языком, их можно назвать отношениями отчуждения - отношениями такой социальной обстановки, когда общественные отношения становятся чуждыми, внешними для человека. В результате наряду с простым и ясным для каждого миром отношений между людьми, между человеком и вещью возникает как бы удвоенный, «полуискусственный» мир. Мы так привыкли к его существованию, что даже не замечаем всей его искусственности, когда молодой человек в своем собственном отце видит не просто ближайшего родственника, а источник «красивой жизни», когда одноклассник смотрит на своего старого товарища снизу вверх только потому, что тот занял высокий пост.

Эти отчужденные от человека, надиндивидуальные, порабощающие его силы превращают драму всемирной истории (а ее авторы и действующие лица - люди, все мы) в «царство необходимости», где объективные законы истории не познаны и не могут сознательно использоваться людьми, ибо сами люди не объединены в «организованное для совместной планомерной работы общество», способное «превратить эти законы из демонических повелителей в покорных слуг» (Ф. Энгельс). До тех пор, пока это объединение не завершено, объективные законы истории остаются «демоническими повелителями», выбирающими для осуществления своей власти то или иное орудие.

Таким орудием может стать кусочек золота: достаточно ему попасть в мир товарных отношений, где объективные законы превращают слиток металла в «живое» воплощение добра и зла, в могучую общественную силу - деньги. Подобным же образом и иной человек, попав в бюрократическую [c. 117] систему, становится носителем власти, живым (уже не фигурально, а реально) воплощением ее объективных законов.

Он всевластен, этот бюрократ? Нет, напротив. Он не более чем пешка, раб объективных законов, их слепое орудие. Слепое, ибо бюрократ в принципе не способен ни познать объективных законов, ни сознательно их использовать - это под силу лишь свободной ассоциации трудящихся. Всевластие бюрократа - видимость. Самый полноправный член бюрократической машины; дерзнувший в чем-то не подчиняться ее писаным и неписаным законам, поглощается этим монстром без остатка.

Управляет жизнью в конечном итоге не бюрократ (сколь бы своеволен он ни был), а бюрократия, и даже не бюрократия, а вызвавшие ее к жизни объективные исторические факторы.

Вот почему в определенной (в социальном пространстве и времени) мере бюрократия неуничтожима и объективно неизбежна. Ее корни гораздо глубже, чем принято думать. Опасность бюрократизации общественной жизни - это не просто угроза неэффективного управления, волокиты, бумаготворчества. Это опасность отрыва, отчуждения отношений управления, а вместе с тем и всей общественной жизни от ее подлинных творцов - трудящихся.

Не будем увлекаться. Бюрократия - это лишь одна из многих (наряду с традицией, товарным фетишизмом и др.) форм «демонического» господства объективных законов над людьми. Она возникает там, где эти процессы не могут осуществляться стихийно, без помощи особых субъективных сил, без сознательно осуществляемого управления. В рыночном хозяйстве до определенного периода такой сферой оставались преимущественно социально-политические отношения, экономику же регулировали иные, нежели бюрократия, формы отчуждения людей от общества (законы товарного производства, власть денег, рынка над человеком).

Но всемирная история всегда (а чем дальше, тем в большей степени) - результат исторического [c. 118] творчества людей. И в этом смысле любой человек, сознательно (или даже бессознательно) творящий историю или создающий для этого предпосылки, - это злейший враг бюрократии.

Своего рода «равнодействующей», возникающей в процессе движения противоречия между объективным характером всемирной истории, с одной стороны, и ролью человека как творца истории - с другой, становится открытый марксизмом закон основательности исторического действия: чем больше по масштабу и сложности встающие перед обществом задачи, тем более широкие массы включаются в их решение. И если первоначально лишь социальные перевороты и революции являлись результатом прямого социального творчества масс, по мере усложнения экономической и социальной жизни возникает необходимость постоянного сознательного управления ею. Эффективно решать эту задачу может только «организованное для совместной планомерной работы общество» - таков фундаментальный вывод.

Но такое решение противоречит интересам привилегированных классов и социальных слоев всякого общества и в том числе «советского». И как условие сохранения существующих привилегий и господства вырастает превращенная (отрицающая свое собственное содержание) форма субъекта общественного управления - бюрократия. Это постоянно расширяющая свои границы организация, призванная исполнять функции управления социально-экономическими процессами, а на деле узурпирующая эти функции. И чем настоятельнее необходимость такого управления, тем шире в антагонистическом обществе становится слой бюрократии.

Итак, социально-экономические корни современного бюрократизма лежат в объективном противоречии, скрывающемся за привычными представлениями о бюрократизме. Одна сторона этого противоречия - созданная всем ходом всемирной истории и, в частности, усложнением экономической и общественной жизни, обобществлением производства, необходимость общественного, [c. 119] осуществляемого самими трудящимися управления социальными и экономическими процессами. Другая - невозможность такого управления в обществе, в котором трудящиеся отчуждены от сознательного социального творчества. Иными словами, бюрократизм - естественное явление там, где объективнее возникла необходимость сознательной организации общественной, экономической жизни, а возможность такого управления самими трудящимися не может быть реализована.

А теперь давайте зададимся вопросом: когда и при каких условиях занятый в сфере управления человек (кем бы он ни был - министром или вахтером, чем бы он ни распоряжался - отраслью или правом «пущать» или «не пущать») становится бюрократом?

Начнем с того, что бюрократическая система управления предполагает разделение лиц на тех, кто управляет (превращающийся в чиновников управленческий персонал) и тех, кем управляют (трудящиеся, отстраненные от сознательного участия в разработке целей своего труда, пассивные объекты распоряжений руководства). Чем выше степень бюрократизации управления, тем больше оно превращается в деятельность, основанную на подчинении работника управляющему и приводящую к превращению первого в объект, а второго в субъект управления. Бюрократическое управление предполагает жесткое разделение труда в сфере управления, превращение индивидов в частичных людей, людей-функций - «начальников» и «подчиненных». Поэтому оно противоположно управлению как творческой деятельности (науке и искусству), где управление есть равноправный диалог между партнерами на началах коллективизма.

Однако субъект административного управления - чиновник - это далеко не всегда реальный бюрократ. Бюрократ - это такой работник управления, который оторван, обособлен от широких масс трудящихся, отчуждает от них функции управления, будучи формально лишь исполнителем их воли. Оторванный, обособленный от масс управленец монополизирует функции экономического и [c. 120] социального управления и поэтому становится над массами трудящихся, а это уже не только необходимый, но и достаточный признак бюрократизма.

Встав над массами, противопоставив себя (как единственную фигуру, способную «компетентно» руководить экономикой и социальной жизнью и принимать наиболее точные решения) трудящимся (как послушным и дисциплинированным исполнителям этих решений), бюрократ неизбежно получает в конечном итоге привилегированное социальное и экономическое положение.

Проведенный выше анализ сущности бюрократизма позволяет утверждать, что бюрократизм (точнее, его экономические основы) прямо связан с целой системой превращенных форм общественных отношений нашего общества.

Будучи всеобщей формой регулирования отношений экономической и общественной жизни, бюрократическая система превращается в особый замкнутый «искусственный мир» (точнее, «мирок») со своим социальным пространством (в нем есть четкие границы, совпадающие с рамками компетенции того или иного чиновника или организации, ведомства, за пределами которых лежит недоступное, малознакомое и потому потенциально опасное «чужое» пространство) и социальным временем (которое течет в соответствии со строго регламентированным распорядком дня и со скоростью неторопливой бумажки, продвигающейся от инстанции к инстанции). Попавший в эту систему и подчинившийся ей человек невольно утрачивает свои личностные качества, без остатка растворяясь в той должности и чине, которые он имеет в иерархии.

Человек перестает быть личностью и подпадает под власть безличных сил бюрократии, внешним выражением которых является документальная фиксация ее административной воли. Бумаготворчество, бумажный стиль работы, канцеляризм - все это формы явления, которое можно обозначить термином «бумажный фетишизм». В этих условиях документ превращается в фетиш. Бумажный документооборот приобретает самодовлеющее значение. [c. 121] Как в товарном хозяйстве роль и значение человека определяется количеством денег у него в кармане или товаров, что является внешним выражением денежного (товарного) фетишизма, так и в бюрократическом «хозяйстве» статус чиновника определяется важностью бланка, на котором он получает «входящие», и правом подписи на «исходящих». Чиновник олицетворяет себя в бумаге, попадая в мир бумажного фетишизма.

Фетишизм документа в бюрократической системе неслучаен. Он является закономерным результатом таких существенных черт бюрократии, как господство формы над содержанием, превращение человека в объект управления.

Параллельно с бумажным фетишизмом рождаются и такие неразлучные спутники бюрократизма, как бесхозяйственность, иждивенчество, пассивность.

Бесхозяйственность в буквальном смысле слова - это такое положение, при котором объекты управления остаются без хозяина, без того, кто реально хозяйствует, распоряжается тем или иным достоянием. Несложно показать, что эта ситуация является прямым следствием господства бюрократической системы руководства.

Если управление идет лишь сверху, если исполнительные органы оторваны от трудящихся, стоят над ними, то на деле на долю последних выпадают лишь две функции - создавать это богатство и потреблять часть произведенных ими благ. Однако и эти функции работник, будучи объектом бюрократического управления, выполняет не слишком ретиво. Приученный годами бюрократического управления к тому, что сегодня ему приказывают делать одно, завтра другое, а послезавтра третье, он отнюдь не спешит работать, делая все «от сих до сих» и вполсилы. Практика учит: работай - не работай результат в конечном итоге будет тот же. Распределение-то идет в основном по должности, а не по труду. Так бюрократизм и бесхозяйственность рождают пассивность. При этом, однако, рабочий твердо знает, что и сегодня, и завтра, и послезавтра ему выплатят гарантированный [c. 122] заработок. Так бюрократизм, бесхозяйственность и пассивность рождают иждивенчество.

Не следует, однако, думать, что бесхозяйственность, пассивность и иждивенческие тенденции - это результат сознательных усилий бюрократии. Напротив, она всячески борется против названных негативных тенденций. Но эта борьба, так же как и бюрократическая борьба с бюрократизмом, дает лишь косметический эффект, ибо вся система бюрократического управления в силу своей природы порождает результат, прямо противоположный ее субъективным намерениям.

Еще одним парадоксом этой системы является то, что бюрократизм порождает бесхозяйственность не только «внизу», но и «наверху». Бюрократ, монополизируя функции по распоряжению собственностью, тем не менее не является ее реальным хозяином.

Оторванность от масс, отсутствие контроля снизу, неподотчетность чиновников трудящимся приводит к тому, что любое, в том числе и ошибочное (а не ошибается только тот, кто ничего не делает), решение профессионального управляющего, будучи единственным и неоспариваемым (это - атрибут бюрократического управления), становится истиной в последней инстанции. А если практика (этот великий критерий истины) вопиет о сделанной ошибке, то тем хуже для практики: ее сигналы «тонут» в бюрократическом океане. Так бюрократизм порождает такие явления, как администрирование и «непогрешимость» руководящих работников.

Подобная метаморфоза происходит и с компетентностью работника управления: попав в бюрократический круговорот, знающий и талантливый человек убеждается, что его знания и талант не нужны этой системе. Критерием компетентности работника в бюрократической системе является не знание дела, не умение найти эффективное нестандартное решение, а способность действовать и управлять, ориентируясь прежде всего на внутренние закономерности функционирования аппарата. Поскольку же этот аппарат оторван от масс, то и [c. 123] сами эти внутренние для бюрократической иерархии закономерности и цели далеки от реальных запросов жизни.

Закономерным результатом бюрократизации управления становится и безответственность, прямо связанная с имманентной для бюрократической системы тенденцией к центростремительному перераспределению ответственности, со стремлением переложить ответственность на «центр», который также стремится снять с себя ответственность, создавая систему виз и процедуры согласований. Стремление бюрократа уйти от ответственности порождено подчинением его как субъекта управления (человека, личности, занятой серьезным, ответственным, творческим делом) бюрократической иерархии как внеличностному, чуждому для человека механизму, в котором во внимание не принимается ничего, кроме административного поста того или иного чиновника в этой иерархии. В бюрократической пирамиде каждый ее элемент кому-то подчинен и потому по отношению к кому-то является объектом, а объект всеми способами уклоняется от ответственности за принятие решений, или передавая ее субъекту - начальнику, или перекладывая на плечи нижестоящих, или распыляя ее среди десятков лиц, поставивших визы. В конце концов ответственным становится самый большой, единственно реальный псевдосубъект бюрократического управления - сама бюрократическая машина (так называемый «аппарат»).

Те же причины, которые вызывают к жизни безответственность (распыление полномочий), бесчисленные визирования, согласования как прямой результат превращения любого работника даже самого высокого ранга в послушного подчиненного еще более высокого начальника, объясняют и бесправие отдельных лиц (начальников) в бюрократической системе. Даже руководители самого высокого ранга в бюрократической системе часто не могут самостоятельно принять окончательное решение по самым пустяковым вопросам, не согласовав его предварительно с массой инстанций. [c. 124]

Итак, как объект управления, как подчиненный, каждый бюрократ стремится снять с себя какую бы то ни было ответственность. Но любой чиновник в бюрократической системе - это еще и субъект, начальник, причем начальник, не подотчетный подчиненным, «низу» (в этом суть бюрократизма). Любое принятое им решение будет воспринято подчиненным («низом») как правильное и компетентное. Отсюда неизбежный спутник безответственности и вместе с тем ее прямая противоположность - волюнтаризм, субъективистское, необоснованное управление. Чем активнее работник управления, чем большими способностями он обладает, тем опаснее становятся последствия его деятельности в бюрократической системе, превращающей активность в волюнтаризм и субъективизм.

Продолжим эту цепочку следствий. Любой, даже самый компетентный аппарат управления, если он не опирается на непосредственную, массовую инициативу снизу, «теряет почву под ногами», работает, управляет, исходя из искаженных представлений о реальных потребностях, ресурсах, условиях производства экономической и социальной жизни.