Белая ворона (последний год жизни ЦК КПСС: взгляд изнутри)

Здесь, однако, важно иметь в виду специфику стачечного движения в нашей стране. Начав с экономических требований, забастовщики очень быстро перешли к политическим, причем в основном общедемократического характера. На словах почти все лидеры забасткомов были против КПСС и за рынок, но это отнюдь на всегда означало, что они являются реальными противниками социализации экономики и общественно-политической жизни.

Весьма примечательным в этой связи был I съезд независимых рабочих движений и организаций в Новокузнецке (Южная Сибирь), проходивший во время первомайских праздников 1990 г. Представители стачкомов и рабочих клубов тогда выработали очень взвешенную позицию, твердо поддержав все общедемократические движения (например, борьбу прибалтийских республик за независимость) и высказавшись за такую экономику, в которой хозяевами были бы трудящиеся, рынок демократически регулировался, развивалось производственное и территориальное самоуправление и т. д. Кстати, съезд аплодисментами встретил и мое выступление, хотя первые мои слова «Я - коммунист, таким был и остаюсь» - отозвались в зале тяжелым ропотом. Но это было абсолютно понятно: для шахтера КПСС ассоциировалась с шикарным зданием горкома в городе, а семьи рабочих живут подчас в полуразрушенных бараках. Что же до конкретных задач (кстати, почти дословно позаимствованных мною из МП), то они вполне нашли отклик у аудитории, часть которой уже тогда (точнее сказать, именно тогда - позднее начался традиционный для рабочего движения крен к тред-юнионизму) поняла, что бороться надо не только с парт- и госноменклатурой, но и с растущим частником, которым станет по преимуществу все тот же бюрократ. [c. 56]

На этом же съезде была подписана примерно 20 % делегаций и особая резолюция с достаточно ярко выраженной социалистической направленностью.

Если же говорить о собственно политических организациях левого спектра вне КПСС, то прежде всего я должен подчеркнуть активность социалистической партии (лидер которой Борис Кагарлицкий, успевший за свои 30 лет побывать в застенках КГБ и написать 3 книги, получивших, как и сам их автор, широкую известность за рубежом) и Конфедерации анархо-синдикалистов, выросшей на базе студенческого клуба «Община» и рабочих организаций. С ребятами из этих организаций мы давно были дружны и идейно близки, оставаясь в разных движениях только потому, что кому-то надо было работать среди фрондирующей демократической молодежи, а кому-то - в КПСС (я уже объяснял, что в партии было сосредоточено едва ли не большинство реальных и деловых сторонников социализма в нашей стране, хотя эти люди составляли едва ли 1 % этой многомиллионной организации).

При всей моей любви к социалистам и анархо-синдикалистам должен честно сказать, что эти организации были по сути своей не более чем инициативными группами левой интеллигенции - талантливой, активной, но весьма далекой от большинства жителей страны. К сожалению, то же самое оказалось в полной мере характерно и для нашего «кружка» (группы «Марксизм-XXI») внутри Марксистской платформы. При всей красоте нашей теоретической и политической позиции, делавшей акцент на самоорганизации, самоуправлении, последовательной борьбе против всяческой бюрократии, мы были (и отчасти остаемся) отделены некоей невидимой стеной от большинства жителей нашей страны, ожидающих «доброго царя» и не спешащих самим вытаскивать себя из кризиса. И пишу я об этом одновременно с болью и с пониманием: иного и не может быть в государстве, пережившем десятилетия подавления всяческой инициативы.

Как бы там ни было, но к лету 1990 г. Ваш покорный слуга оказался на гребне политических баталий. Еще полгода назад не помышляя о политике, я вдруг стал непременным участником всяческих круглых столов и политических встреч с лидерами выраставших в [c. 57] стране, как грибы после дождя, партий, «платформ» etc. Не то, чтобы это была реальная политика - ее как всегда делали в кулуарах (причем наполовину, по-прежнему, в кулуарах ЦК КПСС), но это был первый росток многопартийности со всеми ее плюсами и минусами. Страна и в особенности почти 20-миллионная партия ждали XXVIII съезда КПСС, который, казалось, решит, наконец, судьбу этой небывалой политической организации…

Глава 3. Они были обречены на политическое самоубийство (на Пленумах ЦК КПСС)

Итак, я член ЦК. Для самого себя я это так и не успел воспринять всерьез. Может быть потому, что всегда был в этом сообществе белой вороной, вечно во всем несогласной с большинством и никем особенно не воспринимаемой всерьез (хотя какой-то слегка подчеркнутый особый подход к своей фигуре со стороны не только аппаратчиков, но и других членов ЦК, особенно из числа тех, кто все Пленумы молча и тихо просидел в зале, дружно и вовремя, как в старые добрые времена, поднимая руки во время голосования, я постоянно ощущал). Может быть в силу своей отгороженности от жизни ЦК (большую часть времени я по-прежнему проводил в Университете и маленьком зале Жилищной конторы, где собирался Координационный совет Марксистской платформы). Может быть…

В любом случае я должен был посещать регулярно (раз в 2-3 месяца) созываемые Пленумы ЦК, где кроме членов сего сообщества обычно присутствовали депутаты Верховного Совета СССР от КПСС и высшее чиновничество. Впечатление этот синклит «шишек» производил внушительное, особенно ряды генералов и маршалов (на сей раз они, как гости, сидели на галерке, а члены ЦК - в первых рядах).

Еще большее впечатление на меня произвел сам зал, в котором заседал Центральный Комитет. Не могу удержаться от того, чтобы не процитировать небольшой отрывок из статьи об этом вместилище роскоши, написанной по горячим следам, ночью после 1-го Пленума ЦК КПСС (июль 1990 г.). Статья эта, естественно, не была опубликована, тем более она будет уместна:

Впервые узнав о Зале Пленумов ЦК КПСС (иначе как с большой буквы об этом сооружении я писать не могу) из газеты «Челябинский рабочий», я решил, что автор - Г.В. Сачко (ныне моя коллега по залу) преувеличивает. Но нет!

Пол: инкрустированный мрамор и наборный паркет (наверное, я что-то путаю в терминах от восторга). Люстры: иначе как хрустальным [c. 77] водопадом это не назовешь. Стены: мрамор, мрамор, мрамор… Особо в этом обилии отчасти даже элегантной роскоши выделяется президиум: монументальное сооружение из карельской березы, где в одиночестве (я описываю первый Пленум ЦК нового созыва), возвышаясь над залом, парит М.С. Горбачев.

Из ниш же на все это великолепие с удивлением и растерянностью (как мне показалось) взирают скульптуры красноармейцев, рабочих, крестьян. К чему я? Роскошь поразила? Нет, я с наслаждением часто бываю в Зимнем дворце, Архангельском и Кусково. Но это же не музей, не бывший дворец царей или крепостников! Это же зал заседаний, рабочее место лидеров коммунистической партии трудящихся (вдумайтесь, товарищи!). Тех, кто живет, имея по 10-12 метров на нос, а то и того меньше; тех, кто еще зачастую не выбрался из коммуналок и «хрущевок»; в стране, где многие театры не имеют своих помещений, а музеи в запасниках хранят, а точнее гноят, редкостные произведения искусства…

Да, этот зал строили вроде бы во времена Брежнева (или еще раньше), а не в период «перестройки». Но зачем эта вопиющая роскошь сегодня? Почему не дать всем и каждому насладиться этим пусть не слишком высокохудожественным, но в чем-то элегантным залом, придя вечером в Кремль послушать концерт?

Я никогда не стал бы писать об этом зале, если бы он не был одним из образных свидетельств тех наиболее болезненных вопросов, которые сегодня стоят перед партией, - вопросов привилегий партийного руководства и партийной собственности. По первому вопросу съезд принял решение, создав комиссию по привилегиям. Но! Во главе комиссии - генеральный директор Ростсельмаша, один из важных людей Ростова-на-Дону. Будет ли он до конца последовательным в борьбе с привилегиями? Будут ли допущены представители массовых демократических движений к ее работе? Неизвестно. Так что борьба с привилегиями в партии в лучшем случае только начинается, а ее уже [c. 78] давным-давно пора закончить. Партии уже не прощают и тем более не простят в будущем промедление в этом деле.

Как выяснилось позже, вопрос о привилегиях партийных бонз «замотали». Комиссия так и не дала вразумительных результатов, а бывшие отчаянные критики партийного чиновничества из стана «демократов», дорвавшись до власти, тут же «забыли» о своей первоначальной скромности и перебрались именно в те же (буквально, а не фигурально) кабинеты, отделанные деревом и бронзой, грандиозно дорогие бронированные лимузины, похожие более всего на катафалки и проч., и проч…

Что же до часто обсуждавшихся на улицах «спецпайках» и «спецбуфетах» ЦК, то достаточно шикарными (т. е. близкими по качеству к нормальному западному бистро) они были преимущественно в годы застоя. В 1990 г. ситуация начала быстро меняться и к 1991 г. буфеты ЦК мало чем отличались от университетских по ценам, ассортименту и даже качеству продукции. «Пайков», денежных выплат и т. п. члены ЦК последнего созыва не имели вообще.

Тем не менее было бы совершенно необоснованно считать, что проблема привилегий была решена. Она была скорее «спрятана» в том, что касалось ЦК и постепенно вновь обнажилась в союзном и республиканском государственных аппаратах. Не отставали от них и региональные чиновники. Мэр Москвы, Г. Попов, занялся на своем посту прежде всего реставрацией для себя кабинета Московского градоначальника, позже перешел к захвату все новых и новых зданий (таких, например, как небоскреб Совета Экономической Взаимопомощи) для своего аппарата.

Если же говорить по существу, то привилегии были и остались самым ярким (хотя и не самым важным) проявлением бюрократической сущности и старого партийного чиновничества, и новых «демократических» бонз. Не случайно поэтому я счел своим долгом в первом же выступлении на Пленуме ЦК публично заявить об отказе от каких бы то ни было дополнительных благ, выделяемых для члена ЦК. Энтузиазма это заявление не вызвало, и подписать составленный мной документ не захотел вообще никто: одни считали, что привилегий [c. 79] уже вообще нет, другие сочли сей демарш несвоевременным.

Однако вернусь к существу дела. В том, что касается общей атмосферы на Пленумах ЦК, то она была различной на разных Пленумах, но фундаментальное деление на пассивное большинство, всем верховодящий президиум и фрондирующее меньшинство оставалось нетронутым с первого и до последнего дня. Центральный Комитет оказался гипертрофированной до карикатуры копией самой партии, где роль той или иной группы определялась не ее численностью, организованностью, идейно-теоретическим богатством, а местом в иерархии. В результате ЦК был как бы «перекошен» в пользу двух основных сил - региональной номенклатуры (более искренней и «наивной» в своих фундаменталистских предпочтениях) и «горбачевцев» (более искушенных в политическом искусстве и склонных к компромиссам, но при этом гораздо более жестких в борьбе за сохранение своей власти) и в ущерб большинству членов партии, чьи интересы ЦК представлял, пожалуй, в наименьшей степени.

Довольно быстро на Пленумах выработалась стандартная модель заседания: скучный установочный доклад; прения, в которых представители с мест (все больше секретари обкомов или иные региональные «шишки») критикуют «центр», прозрачно намекая на то, что Горбачев и его команда «продают» своих «демократам», причем продают ни за грош; два-три выступления «фронды» (от Демократического движения коммунистов, МП, «инициативников» или просто уставших от пустой болтовни «рядовых» членов ЦК), в который раз предлагающей некую альтернативу (ей зал в некоторой своей части обычно сочувственно аплодировал, но никогда не принимал в качестве резолюции); наконец, нейтрально-пустое решение, которое в отличие от предыдущих лет никто, по-моему, даже не читал…

Причина этого бессмысленного «круговорота слов в Центральном Комитете» была все та же - бюрократизм как альфа и омега партийной жизни. Бюрократизм как отрыв формы, слов, бумаг от жизни; бюрократизм как абсолютное доминирование этой формы над живым делом; бюрократизм как полная неспособность делать живое дело независимо от бумажных или словесных [c. 80] баталий; бюрократизм как подавление личности механизмом, системой.

Я еще не раз и не два буду обращаться к этой проблеме, показывая на конкретных примерах, как именно действовал этот бюрократический молох, пока же хочу зафиксировать один принципиально важный вывод: Центральный Комитет КПСС - 400 «лучших сынов многомиллионной партии», как говаривали в прошлом, - как коллективный орган был абсолютно неработоспособен.

В отдельности многие из членов ЦК были честными и искренними людьми, могли кое-что делать и делали; кое-что (иногда чудовищное кое-что) могли сделать (и сделали) некоторые входившие в ЦК высшие чиновники; но ЦК как единый организм ничего конкретного не то что сделать, даже решить не мог. Страна на глазах вползала в глубочайший кризис; партия разваливалась; выступавшие на пленумах ответственные работники вопили в голос: завтра мы рухнем; товарищи по несчастью из Прибалтики, уже сорвав голос, тихо просили обратить внимание на их трагический пример; все всё понимали и… практически ничего не делалось.

Общую причину этого я уже назвал: партия и в первую очередь ее ЦК давно превратилась в прогнившую, разлагающуюся бюрократическую машину.

Теперь давайте посмотрим на это конкретно, на примере выработки решений на пленуме ЦК. Причем процедура всякий раз была совершенно стереотипной, какой бы вопрос не рассматривался, - об экономической стратегии, союзном договоре или работе над программой КПСС.

Первая неразрешимая проблема, с которой сталкивался Пленум, - это объективное различие интересов тех сил, которые были представлены в ЦК (я уже называл их - «старая» и «новая» номенклатура, конформисты, оппозиция 3-х «сортов», «рядовые» честные коммунисты, готовые работать, но не готовые четко поддержать чью-либо позицию или выработать свою собственную). Причем все эти силы были неявными, невыделенными, неискренними и неорганизованными. В результате этого разумный компромисс, основанный на балансе сил и готовности, пойдя на уступки, совместно защищать общую позицию, был невозможен, ибо некому и не с кем [c. 81] было договариваться. Неизбежным следствием был не компромисс, а отсутствие решения, прикрытое традиционно красивой риторикой и полная дезориентация партийных организаций, которые никак не могли добиться от своих лидеров, что и как им следует делать, чтобы оставаться партией, а не разрозненными группками активистов.

Эту позицию я на одном из первых же пленумов назвал «тактикой кота Леопольда», очень прозрачно намекнув на Горбачева. Зал чуть не расхохотался, образ превратился едва ли не в штамп и стал широко использоваться и в кулуарах ЦК, и даже прессой, что не удивительно: советским людям был чрезвычайно хорошо знаком мульт-сериал, в котором слащаво-доброжелательный кот Леопольд, постоянно (и абсолютно безрезультатно) урезонивает зловредных, но при этом гораздо более живых и искренних мышей при помощи четырех слов: «Ребята, давайте жить дружно!»

Поначалу мне казалось, что положение все же можно хоть чуть-чуть исправить. Будучи включен на втором, после съезда, Пленуме ЦК в редакционную комиссию и столкнувшись с совершенно беззубым и неконструктивным проектом решения, я по наивности заявил В. Ивашко, председательствовавшему на заседании комиссии, что этот проект нельзя принять за основу. Удивленный, но доброжелательный 1-й зам. Горбачева попытался объяснить, что другого просто нет и взять неоткуда: уже вечер, первый день работы Пленума закончен, завтра надо выносить проект, так что… Я его перебил: раз утром нужна альтернатива, мы ее подготовим, и с тем ушел, благо растерянный Ивашко возражать не стал.

Утром я принес вариант документа, подготовленный за пару вечерних часов Андреем Колгановым и мной. Озадаченные члены комиссии его тут же расхватали, с интересом (его они мне высказывали потом по одному в коридоре) прочитали и дружно, без всякой аргументации заявили, что за основу его принимать нельзя. Но, чтобы утешить «новичка», А. Дзасохов (секретарь по идеологии, сменивший утром Ивашко) пообещал обсудить сей документ на секретариате. Расстроенный, я попросил вернуть мне копии, чтобы передать их моим товарищам, на что почти все члены комиссии ответили [c. 82] «нет», аргументировав это тем, что документ к ним попал крайне полезный. Более того, 1-й секретарь Московского горкома партии Ю. Прокофьев твердо пообещал, что он этот материал опубликует в «Московской правде» и, естественно, не опубликовал.

В такого рода попытках я был не одинок, но результат при этом всегда был одним и тем же, а именно - нулевым. Сам я тоже несколько раз пробовал повторить свою первую попытку, однажды даже оказался допущен к предварительной проработке проекта решения перед Пленумом, но…

Так что первой причиной неэффективности Пленумов была неспособность ЦК выработать сколько-нибудь конструктивную единую линию.

Вторая причина состояла в том, что механизм реализации решений оказался в состоянии еще более плачевном, чем механизм их выработки. Традиционно в этой сфере работала четкая как швейцарские часы система: начальник в ЦК отдавал приказ и на каждом этаже партийной иерархии (ЦК КПСС - обком - райком - «первичка») очередной начальник четко брал под козырек и осуществлял двоякое действо: отдавал вниз более детальный приказ и писал наверх отчет о том, что спущенный сверху приказ выполнен. Формализм главенствовал, а дела делались ровно настолько, чтобы отчет не стал уж слишком самоочевидным блефом, но все же хоть что-то, да делалось. Дисциплина исполнения, пусть формальная (точнее - именно и прежде всего формальная), но была, ибо каждый боялся прогневать вышестоящего чиновника (а если смотреть в корень - то даже не чиновника, а бездушно-безликую бюрократическую систему, которая как-то сама собой стирала ослушника в порошок).

Плюс к этому в партии (как и в стране в целом) постепенно распространялась и крепла система неформальных личностных связей, этакая «мафия в замшевых перчатках», которую еще называли «телефонным правом». Все это обеспечивало если не своевременную, точную и эффективную, то по крайней мере частичную и формальную реализацию ЦУ ЦК КПСС (словечко «ЦУ» - ценное указание - ныне полузабыто, а когда-то было весьма распространенным).

Но к 1990 году этот механизм проржавел, [c. 83] «разболтался» и все чаще стал заедать. К тому же почти совсем отказали его движущие мотивы: страсть к карьере и материальному благополучию, которые зависели от места в иерархии, страх потерять место в системе, покорность власти, наконец, просто бездушие, подчинение традициям бюрократической системы. К этому времени делать карьеру и добиваться материальных благ надо было уже не в КПСС, а в ельциновской команде, и тонко чуящий запах власти бюрократ уже начал мелкими перебежками передвигаться на другую сторону «линии фронта». В результате бюрократические каналы политической машины под названием КПСС реально перестали работать еще до того, как Ельцин опечатал партийные здания.

Оставался, правда, еще другой механизм - искренний энтузиазм и убежденность коммунистов, понимание, что без сильной демократической организации социалистической ориентации страна попадет в паутину «номенклатурного капитализма» - строя крайне малоэффективного экономически и абсолютно несправедливого, регрессивного социально. Этот «энтузиазм» на самом деле присутствовал у коммунистов, но он существовал не столько благодаря, сколько вопреки организации, называвшей себя КПСС и к тому же был задавлен традицией послушания, выработанной веками.

Так перед партией и ее ЦК после XXVIII съезда в последний раз встала дилемма: или отказ от бюрократической модели партии и ее коренная реорганизация на основе перерегистрации, образования новых первичных парторганизаций, размежевания на различные фракции и создание на этой основе реального союза по ключевым проблемам, перевыборы всех органов партии; и, главное, переход на истинно партийные, ориентированные на поддержку коммунистов снизу (в трудовых коллективах, профсоюзах, клубах потребителей и т. д.) методы работы, или - крах.

Как ни странно, но эти идеи отчасти признавали даже некоторые члены Политбюро. В доверительных разговорах с Ю. Прокофьевым (1-м секретарем Московского горкома), С. Гуренко (1-м секретарем ЦК КП Украины), А. Дзасоховым (секретарем ЦК КПСС по идеологии) я часто находил сочувствие и поддержку всем этим тезисам. Более того, они не раз предлагали мне [c. 84] все это высказать вслух, но слова в партийной печати так толком и не дали, а сами изменять ничего не хотели, да и не могли. Воистину «мертвый хватает живого»: старая закалка партработника, внутренняя цензура (точнее, самоцензура, въевшаяся с годами в печенки партработников) плюс полный развал властных механизмов - и результат был вновь и вновь ничтожным.

Самым удивительным было то, что при всей неспособности сопротивляться внешнему натиску, против «врагов внутренних» система боролась все еще небезуспешно. Даже член ЦК оказался не в состоянии пробиться на страницы газеты этого органа - «Правда» - и высказать, наконец, все то, что выдвинувшие его в ЦК товарищи, да и он сам думают о кризисе в стране и в партии. Мой материал месяцами «мурыжили» в редакции, посылали для проверки на лояльность в секретариат ЦК, даже набрали, но в номер так и не пустили.

Ниже я привожу, на мой взгляд, очень показательные выдержки из этой статьи, а Вы, читатель, судите, почему газета «Правда» ее так и не опубликовала.

…А теперь о главном: как действовать коммунистам сегодня, сейчас (материал был написан в октябре 1990 года), если они хотят вернуть доверие народа, возродить авторитет коммунистического движения.

Ответ уже найден, и найден самими коммунистами, «снизу».

1. На производстве, в трудовых коллективах первичные парторганизации обретут авторитет только в том случае, если они станут лидерами в борьбе за превращение трудящихся в реальных хозяев экономики. Суметь стать лидерами в организации выработки и освоения на своих предприятиях новых моделей хозяйствования, основанных на общественной собственности, доказывая на практике их эффективность, бороться за внедрение реального самоуправления, помочь людям получить необходимые для этого экономические знания, обеспечить привлечение квалифицированных экспертов для скорейшей подготовки соответствующих методических рекомендаций - таковы простейшие шаги на этом пути. Коммунистам пора стать [c. 85] политическими защитниками экономических требований рабочих; той партией, которая первым делом поможет встать на ноги независимым профсоюзам, реально отстаивающим интересы работников. Наша задача - бороться всеми законными методами против снижения реальных доходов человека труда.

2. Каждого жителя страны мучает сегодня вопрос: в какую бездонную бочку пропадает все то море производимых и закупаемых за рубежом товаров, которых нет на прилавках? Абстрактный ответ известен: старая система хозяйственных связей, основанная на бюрократической разверстке сверху, рушится; новая, рыночная, еще не работает. Следовательно, надо вместе с профсоюзами, союзами потребителей, рабочими (стачечными) комитетами получить от Советов полномочия на то, чтобы «снизу» пройти всю цепочку от завода до магазина в каждом городе, районе, области. Если все дело упирается в центр - обращаться через ЦК, через коммунистов-депутатов в правительство, Верховный Совет. Использовать все политические методы (гласные запросы в хозяйственные органы и Советы, поддержка общественных организаций, занятых решением этих вопросов, проведение массовых акций) и главное, прямые контакты коммунистов предприятий и территорий для того, чтобы все производимое попало потребителю, - такова задача дня.

3. В условиях нарастания экономического хаоса и обострения политической борьбы коммунисты не имеют права поддаться на соблазн вернуться к власти «сильной руки». Обеспечить жесткую исполнительскую дисциплину (а не бюрократический диктат) можно только развивая и укрепляя демократию, т. е. власть народа. Немедленно создать фракции коммунистов в Советах всех уровней; превратить их в наиболее активные и работоспособные силы Советов, последовательно защищающие и проводящие в жизнь интересы людей труда, создать группы коммунистов, помогающие работе депутатов; начать сегодня же подготовку новых лидеров партии для грядущих выборов - таковы [c. 86] неотложные дела для райкомов, горкомов, обкомов партии, ЦК.

4. Важнейшей дорогой к реальной демократии является поддержка деятельности и борьба за представление широких прав массовым общественным движениям и организациям - рабочим, потребительским, экологическим, в сфере культуры и воспитания. Сегодня эти движения во многом стоят в оппозиции к КПСС и их можно понять: партия долгое время фактически игнорировала их деятельность, и это невосполнимая утрата, огромная ошибка. Но ошибки надо исправлять. Войти в эти движения мы можем только одним путем: не претендуя на лидерство, не навязывая идеологических лозунгов, а беря на себя самую трудную, самую черновую работу в этих организациях и делая ее бесплатно, лучше других, ответственнее других, а иначе у нас не будет права на высокое звание коммуниста.

5. Каждая партийная организация должна занять активную, наступательную идейную позицию. Для того, чтобы реализовать эту задачу, можно и должно использовать всю гамму идеологических методов. Во-первых, обеспечить самое внимательное отношение, всяческую материальную и организационную поддержку партийным средствам массовой информации; газеты, журналы, теле- и радиопередачи партии надо сделать самыми яркими, самыми конструктивными. Путь к этому - сопоставление в газетах разных мнений, критика не менее жесткая, но гораздо более конструктивная, чем в «желтой прессе», а главное - надо спешить дать людям четкие ответы на вопросы: что и как делать каждому неравнодушному гражданину СССР на предприятии, в городе, стране, чтобы вытащить самих себя из того болота, в котором мы увязаем.

Во-вторых, коммунистам надо суметь выйти на митинги и собрания, освоить методы плакатной и листовочной «войны», организации массовых акций и демонстраций под своими лозунгами, пикетирования антикоммунистических акций и т. п.

В-третьих, надо суметь понять и всячески [c. 87] поддержать (всем - первичным парторганизациям, партклубам, райкомам, горкомам, обкомам, ЦК) деятелей культуры, науки, искусства, образования и воспитания, стоящих на позициях демократии и социализма. Особенно нужно это в сфере искусства, где требует материальной, идейной, пропагандистской, просто человеческой поддержки каждый художник, каждый коллектив, защищающий идеалы свободы и гуманизма, противостоящий пошлости и коммерциализации в искусстве.

Подчеркнем: все эти программные и тактические установки давно известны, но в КПСС паралич. Почему? Прежде всего потому, что происходит разложение КПСС как партии «казарменного коммунизма», а не ее революционное самоочищение. Чтобы слова о новом облике партии стали реальностью, ЦК (прежде всего - Политбюро, аппарат), обкомы, горкомы должны немедленно суметь организовать коммунистов на решение тех задач, о которых говорилось выше. Прежде всего - заявить о решительной поддержке трудовых коллективов в их борьбе за статус хозяина на предприятиях, за самоуправление в рамках общественной собственности; рабочего и стачечного движения в требованиях обеспечения человеческих условий труда и реально заработанного дохода (а не едва ли самой низкой в мире доли в национальном продукте); других массовых демократических движений в их стремлении реально участвовать в управлении обществом, решении проблем экологии, культуры, семьи, образования и т. п.

Вторым важнейшим условием является немедленный и безоговорочный отказ от всех привилегий и льгот партаппарата и руководства партии, снижение заработной платы освобожденным работникам на высших должностях; скорейшее решение вопроса (по инициативе партии) об инвентаризации всего имущества КПСС и передаче средств, созданных за счет народа, лицам, пострадавшим от тоталитарного режима, инвалидам, сиротам [c. 88] и т. п.; проведение партийного суда над членами КПСС, запятнавшими имя коммуниста коррупцией и бюрократической политикой в прошлом и за время перестройки.

Наконец, необходимо последовательно демократизировать саму КПСС в духе закона об общественных организациях в СССР. (Эти требования не раз приводились в документах Марксистской платформы и Демократического движения коммунистов.) В частности, требует скорейшего решения вопрос об отказе от автоматического зачисления коммунистов в КП РСФСР, поднятый в решениях Всесоюзной конференции ДДК.

В той мере, в какой официальные партийные структуры не смогут или не захотят решать этих задач, Демократическому движению коммунистов и Марксистской платформе в КПСС придется взять на себя роль жесткой конструктивной оппозиции в партии.

Все эти идеи, однако, в руководстве партии никто не хотел не то что воплощать, но даже обнародовать. Между тем постепенно тучи стали сгущаться не только над КПСС, но и внутри КПСС. «Среднее звено» партийной номенклатуры, фундаменталисты стали все чаще проявлять активную озабоченность тем, что земля горит у них под ногами, а Горбачев и его команда того гляди окончательно сбегут с тонущего партийного корабля и бросят боцманов и матросов на растерзание победителям (в конце концов именно так и получилось, только Горбачев сделал это слишком поздно - как и все то, что он делал раньше, - и оказался никому не нужен, а вот иных из ретивых «ундеров» победители подобрали, одели в новую форму и отправили усмирять все тех же матросов, которым, как всегда досталось, больше всех - и позора, и побоев…).

Символом нарастания реакционно-фундаменталистских тенденций в КПСС стала реакция лидеров партии на январские события в Литве. То, что коллегиальные органы руководства партии de facto поддержали имперские действия властей, было весьма знаменательным во всей политике этой организации: ведь национальный вопрос всегда был тем «оселком», на котором выверялась реальная мера демократизма тех или иных политических [c. 89] организаций и их лидеров - ЦК КПСС этой проверки в январе 1991 года не выдержал.

Однако прямо консервативная линия в руководстве партии заявила себя на мартовском пленуме ЦК компартии России, что не случайно: форпостом фундаменталистов в партии оказался ЦК КП РСФСР; в ЦК КПСС решающего большинства они не имели, хотя и пользовались определенным влиянием, составляя одно из двух наиболее значимых «крыльев». В результате призывы к «атаке», недружно и как-то глуховато раздававшиеся осенью 1990 г. на Пленумах ЦК КПСС, гораздо более резко и отчетливо прозвучали в решениях российского центрального комитета. Атака, однако, захлебнулась, так и не начавшись: силенок и организованности в рядах «старой» номенклатуры уже не было, а «рядовой» коммунист, не желавший сдаваться без боя, еще менее желал идти в бой под обветшавшими знаменами слабосильных партчиновников. Тем не менее опасная тенденция возрождения брежневщины была обозначена и, как знать, не была ли эта хилая акция невольной прелюдией к не менее хилому и фарсовому путчу в августе 1991 года?

Как бы то ни было, Андрей Колганов (он был членом ЦК КП РСФСР) и я выступили с заявлением по поводу наметившегося в партии крена к реакционному фундаментализму.

Прежде, чем предложить Вам, читатель, выдержки из этого документа, хочу пояснить нашу позицию. Мы двумя руками поддерживали идею перехода коммунистов от обороны к наступлению. Весь вопрос был, однако, в том, кто, как и на кого собирался наступать. Под мишурой красивых слов о защите интересов трудящихся и социалистических ценностей в заявлении ЦК КП РСФСР скрывалась тенденция к восстановлению прежней модели общественной организации, когда трудящимся отводилась одна роль - рабочей скотины, а номенклатуре (прежде всего - партийной) вменялось в обязанность решать, что хочет и чего не хочет народ, ибо сверху, как известно, все видно гораздо лучше. Что же до методов «наступления», то здесь акцент (тоже подспудно) ставился на давно известном механизме - «держать и не пущать». С критикой такого рода идей [c. 90] мне удалось выступить в коротком интервью для центрального телевидения, что же до заявления, то оно, естественно, не было опубликовано (с плюрализмом внутри партии по-прежнему было плоховато) и мы распространяли его по своим каналам. Тем интереснее, как мне кажется, будет сегодня, когда у нас за плечами опыт ГКЧП, взглянуть на этот небольшой документ.

ЗАЯВЛЕНИЕ об итогах Пленума ЦК КП РСФСР 6 марта 1991 года

Прозвучавшие на Пленуме призывы к защите социалистического выбора, к противодействию реставрации капитализма, к защите интересов трудящихся, к противодействию политике развала государства не могут не получить позитивного отклика. Однако очень многое в речах, звучавших на Пленуме, в том числе и в докладе первого секретаря ЦК КП РСФСР И.К. Полозкова, внушает сомнения в реальном содержании этих призывов. Как, например, следует интерпретировать открытое провозглашение КП РСФСР консервативной силой, главная задача которой - «сохранение и поддержание фундаментальных оснований государственной и общественной жизни»? Какие именно основания нас призывают поддерживать - те, что привели нашу страну и коммунистическое движение к глобальному кризису?

Если судить по докладу лидера российских коммунистов, то единственная причина наших бед - это заговор транснациональных корпораций, поддерживаемый национал-сепаратистами и союзом теневой экономики с коррумпированной бюрократией. И.К. Полозков «забывает» почему-то, что коррумпированная бюрократия вызревала не в лоне нынешних «демократических» организаций, а десятилетиями шла в первых рядах нашей собственной партии. И не следует в этих условиях становиться в позу обиженного, говоря о нападках на «так называемую» партократию.

Апелляция И.К. Полозкова к «здоровым силам», собравшимся 27 февраля на конференцию [c. 91] патриотических сил России, говорит лишь о крайней неразборчивости в выборе союзников. Антисемитские выпады на этой конференции значат для коммуниста И.К. Полозкова гораздо меньше, чем готовность «здоровых сил» поддержать его претензии на политическое лидерство. И здесь первый секретарь ЦК КП РСФСР выглядит ничуть не лучше, нежели Б.Н. Ельцин, его бывший товарищ по партии, тоже рвущийся ныне в российские лидеры, особенно не гнушаясь в выборе политических средств.

А чего стоит претензия на то, что «мы» - правопреемники великой державы с тысячелетней историей? Уж не ради ли лавров правопреемника российских монархов выдвинут этот тезис?

Немало новаций появилось на Пленуме и в оценке внутрипартийного положения. Здесь докладчику и ряду выступающих тоже мерещатся заговоры. Сначала он обрушивается на некую анонимную супермогущественную группу, которая ведет лжеперестройку от имени партии с тайной целью дискредитировать КПСС. Затем он обнаруживает кошмарный заговор демократического движения коммунистов, которые дошли до того, что самостоятельно «собираются и координируют свои действия».

Довольно странно выглядят апелляции И.К. Полозкова к рабочим, к трудовым коллективам. Действительно ли лидеры КП РСФСР являются защитниками интересов трудящихся? Почему же тогда независимые рабочие организации и многие трудовые коллективы настроены против КП РСФСР? Только ли потому, что КПСС «недооценила» рабочее движение? Да и могут ли рабочие поддержать лидеров партии, проводящей до сих пор политику в интересах хозяйственной бюрократии, а не трудящихся? И если поддержка рабочими КПСС не утрачена полностью, то заслуга эта принадлежит не лидерам КП РСФСР, а «демократам», политика которых также не сулит трудящимся ничего хорошего. В этой ситуации заявлять претензии на то, что партия обязана быть во главе рабочего движения - значит проявлять [c. 92] неуместное политическое чванство. Коммунистам только предстоит завоевать доверие трудящихся путем тяжелой кропотливой работы на местах.

Подведем итоги. Что же призывает нас защищать первый секретарь ЦК КП РСФСР? Устои «социализма» образца 1930-х-70-х гг.? Объединение «здоровых сил» для сохранения российской государственности, в которой «забывают» о праве наций на самоопределение? Кладбищенское единомыслие в партии?

На наш взгляд, для ЦК КПСС такая политическая линия дает достаточно оснований, чтобы поставить вопрос о созыве внеочередного съезда КП РСФСР и критически рассмотреть на нем действия лидеров этой парторганизации, оценив позицию ЦК КП РСФСР как ревизующую решения XXVIII съезда КПСС. Но такой ход событий, по-видимому, маловероятен, ибо и на недавнем Пленуме ЦК КПСС в более обтекаемой, впрочем, форме раздавались схожие речи.

Будет ли 16,5-миллионная армия коммунистов по-прежнему покорно сносить любые сальто-мортале партийной верхушки?

От ответа на этот вопрос зависит, станет ли КПСС боеспособной коммунистической партией или же останется неповоротливым бюрократическим механизмом, обреченно сползающим к политическому поражению.

Но дело не закончилось только Пленумом российского ЦК Все ждали решающей схватки на апрельском Пленуме ЦК КПСС. Уже за месяц до него все руководство партии тихо лихорадило: слух об отставке Горбачева муссировался все интенсивнее, постепенно расползаясь по стране. Знакомые иностранные корреспонденты стали все чаще и чаще вежливо беспокоить меня звонками: «А не сообщите ли Вы лично мне и исключительно конфиденциально, что произойдет на Пленуме, уйдет ли Горбачев и кто сядет в его кресло?». Скучный ответ «no comments» их явно разочаровывал, но никакой «секретной» информацией я не располагал, а слухов не любил и не люблю.

Пожалуй, здесь надо сделать некоторое пояснение: спор вокруг фигуры Горбачева был не случаен по [c. 93] нескольким причинам, из коих одна продолжала другую. Цепочка при этом была примерно следующей: «старая» номенклатура, с одной стороны, и искренние сторонники социализма среди «рядовых» членов ЦК и ниже - с другой, были очевидными противниками той модели «перестройки», которая реализовывалась в стране; формальным лидером и глашатаем «перестройки» был Горбачев; поскольку же в нашей стране все победы и все беды традиционно приписывались именно формальному лидеру, постольку корень проблемы виделся в… личности Горбачева.

То есть, конечно, если бы Вы спросили умудренного опытом секретаря обкома, только ли в Горбачеве суть дела, он конечно же ответил бы «нет». Но сделать практический вывод из такого ответа он бы уже не смог или не захотел, ибо модель «перетрясения» всей партии снизу доверху, причем именно и прежде всего - снизу, такая модель была для номенклатурщиков (даже самых искренних в своих благородных намерениях спасти КПСС) непостигаема и опасна. Они хотели другого - они хотели нового «царя», царя, который бы их не предал, а защитил. Отсюда попытка бунта именно против Горбачева.

Лишь несколько иной была мотивация этого лозунга у тех «рядовых» коммунистов, кто тоже был одержим идеей смены генсека. Для них был неприемлем тот вариант реформ, который ассоцировался с именем Горбачева, но идея собственной ответственности за провал «перестройки» и собственной способности изменить положение пробивала себе дорогу с величайшим трудом. Все еще очень хотелось по старой привычке решить дело, найдя предателя, низвергнув его и покарав.

Нет смысла объяснять, что большинство моих товарищей по оппозиции вполне понимало тщетность попыток реформирования партии «сверху», при помощи смены генсека. Будучи противниками горбачевской модели ползучей, бюрократической и в конечном итоге антисоциалистической и антидемократической (ибо она при всех благих намерениях Михаила Сергеевича вела к «номенклатурному капитализму») «перестройки», мы понимали бессмысленность смены генсека в сложившихся к апрелю 1991 года условиях. Уход Горбачева [c. 94] ничего не изменил бы в реальной модели партии, но привел бы к власти наверняка столь же бюрократическую, более консервативную и малопопулярную фигуру из обоймы «старой» бюрократии.

Впрочем, мои товарищи, да и я сам, были уверены, что отставки Горбачева скорее всего не будет, о чем я не раз говорил в своих интервью перед Пленумом. Причина такой уверенности была проста: уж слишком нерешительным, аморфным и послушным воле начальства было большинство ЦК. К тому же тайну силы Горбачева очень точно определил на одном из совещаний в партийных верхах кто-то из секретарей ЦК (по-моему, Ивашко, но не помню точно): если Вы (имелись в виду противники соединения поста генсека и президента в одном лице) отстраните Горбачева от руководства партией, Вас же завтра никто в Кремль не пустит! Похоже, что едва ли не в первую очередь именно этого - потери последней опоры партийной номенклатуры - президента-генсека, побоялись на Пленуме те, кто жаждал его отставки.

Но обо всем по порядку. Перед Пленумом вход в Кремль осаждали непривычно большие и активные толпы корреспондентов. Все жаждали сенсации. Пленум, однако, начался относительно спокойно. Спор по повестке дня, в которую прямо или косвенно пытались включить пункт о деятельности Горбачева президиум свел, как всегда, к вялому компромиссу, а «установочный» доклад (я даже не помню, чему он был посвящен) почти окончательно всех усыпил.

Однако зал не склонен был так быстро сдать свои позиции. Выступления в прениях, особенно секретарей региональных парторганизаций, оказались непривычно резкими. Началась более или менее острая (в зависимости от смелости ораторов) атака на Горбачева, причем иные из выступающих достигли в своих речах небывалых высот ораторского искусства, обличая отступническую деятельность генсека. Редкие попытки образумить аудиторию успеха не имели.

Первый перерыв (около 12 часов дня) ознаменовался активными кулуарно-буфетными переговорами о том, стоит ли все-таки «валить» Горбачева или нет; мнения, естественно, разделились, и стала формироваться про-горбачевская коалиция. Она состояла в основном из [c. 95] центрального аппарата и тех, кто собирался дрейфовать вместе с Михаилом Сергеевичем к «цивилизованному» обществу, надеясь там на теплые местечки в президентской свите и зарплату в свободно конвертируемой валюте. Были в этой среде и искренние сторонники Горбачева, давно уверовавшие в то, что «иного не дано», а так же в идею «номенклатурного капитализма» как «светлого будущего всего человечества» (или, во всяком случае, СССР).

После перерыва тон выступлений стал еще более резким, атмосфера очевидно накалялась и буквально перед обеденным перерывом (точность, наводящая на мысль о спектакле) Горбачев взорвался, и произнес прочувствованный спич о том, что интересы партии и народа для него дороже, чем пост Генерального секретаря и что ежели ЦК его не любит и не ценит, то он подает в отставку.

К сожалению, я не могу точно воспроизвести слов Горбачева - в этот момент я работал в комнате редакционной комиссии и слышал спич Горбачева в приглушенном динамике. Но последние слова заставили всех бросить спор на полуслове и чуть не бегом устремиться в зал Пленумов. Когда я в него ворвался, картина была достойна пера великого драматурга: растерянность, смятение, какая-то судорожная суета и вязкая тишина, повисшая над всеми этими шиканьями и шарканиями.

Вовремя спохватившись или вдоволь насладившись паузой (до сих пор не могу с уверенностью сказать, была ли речь Горбачева запланированным спектаклем или удачной импровизацией, но склоняюсь к последнему, ибо способностей к постановке столь впечатляющих шоу я ни у кого в Политбюро не замечал) Ивашко объявил перерыв на обед…

Не знаю, как у кого, а у меня аппетит не испортился, и я отправился прогуляться и заглянуть домой, но был остановлен у Спасских ворот корреспондентами. Поскольку вместе со мной почти никто не выходил, а те, кто выходил, отказывались от комментариев, моя традиционная словоохотливость сыграла со мной злую шутку: я насилу вырвался из круга любопытствующих репортеров и… отправился обедать, прекрасно понимая, [c. 96] что мои личные оценки и суждения ни мало не интересуют журналистскую братию.

Возвратившись с маленьким опозданием в зал заседаний, я застал процедуру голосования и, в который раз, удивляясь патологическому конформизму нашего партийного синклита, увидел как почти все члены ЦК партии послушно голосуют за прекращение обсуждения вопроса о генсеке. Внутренне кипятясь и негодуя, я в числе то ли 13, то ли 14 человек проголосовал «против», еще столько же воздержались. Остальные три с лишним сотни были как всегда «за».

Нет, я не был сторонником отставки Горбачева. Как я уже сказал, заменой ему мог быть только еще худший лидер. Но я был и остаюсь противником шельмования и оболванивания аудиторий, противником послушания и конформизма, противником страусиной политики лидеров огромной организации, прячущих голову в песок накануне бури.

Несколько позже от своих коллег по ЦК я узнал, что во время обеденного перерыва Политбюро провело разъяснительную работу, и проблема была снята как бы сама собой…

Но не была снята «сама собой» проблема нарастания кризиса КПСС. Центральный Комитет, явно не будучи способен сколько-нибудь конструктивно решать проблемы, этот кризис не только не предотвращал, но и, напротив, усугублял.

Пожалуй, наиболее явственно эта пассивно-негативная роль ЦК проявилась при попытке обсуждения и решения на одном из пленумов национального вопроса.

Думаю, нет нужды объяснять всю остроту и болезненность этой проблемы для нашей страны. Тогда, на рубеже 1990/91 гг. у нас еще был шанс (правда, довольно призрачный) сохранить Союз, сделав его по-настоящему добровольным и демократическим объединением самостоятельных народов, государств. Какой же оказалась позиция ЦК по этому вопросу? Опять же нейтрально-взвешенной и неконкретной. Смысл финального документа сводился к тому, что КПСС, конечно, за Союз, но какой именно и как именно он должен строиться - это пусть решает Горбачев…

Эта «позиция» как всегда оказалась результатом неявного компромисса двух традиционных линий: на [c. 97] одной стороне - «фундаменталисты», жестко настаивавшие на том, что президенту пора бы «власть употребить» с тем, чтобы добиться приоритета выполнения общесоюзных законов (но вот вопрос: как должен был Горбачев употреблять власть? Танки на мирных жителей двигать, как в январе 1991 г. в Вильнюсе? На этот вопрос у сторонников «сильной руки» не было ответа). Другая сторона послушно соглашалась с линией Горбачева, который погромыхивал оружием, но при этом ничего не решал и ничего не предпринимал… А промедление было смерти подобно (опыт последующих месяцев показал, что оно так-таки оказалось смертельно для страны с единым экономическим, социальным, культурным пространством и вызвало все нарастающее кровопролитие) .

Свою позицию по национальному вопросу группа «Марксизм-XXI» выработала достаточно давно (в частности, в проектах, подготовленных А. Саакяном еще весной 1990 года), и мне было несложно сформулировать ее в своем выступлении на Пленуме. Но сложность (скорее нравственного плана) состояла в том, что эта позиция существенно расходилась со взглядами большинства сторонников Марксистской платформы, как представитель которой я был избран в ЦК КПСС. (Кстати, национальный вопрос был одним из тех пунктов разногласий, которые вызвали размежевание внутри МП: не признавать решений Литвы и других государств о выходе из Союза мои товарищи и я не могли). Вопрос, однако, решился достаточно просто, поскольку на Пленуме выступал также и А. Пригарин, изложивший вторую позицию, существовавшую в нашем движении.

Мне не хочется пересказывать сейчас суть нашего спора, однако позиция по национальному вопросу - одна из принципиальных, и я считаю важным ее изложить. По-видимому, наиболее простым способом будет традиционное для этой работы цитирование. В данном случае - стенограммы моего выступления на Пленуме.

Если мы считаем себя партией, которая лидирует в обществе, партией, которая в большинстве республик пока все-таки остается правящей, партией, которая еще год или два назад была [c. 98] правящей везде, мы должны четко и недвусмысленно в своем постановлении, в своих выступлениях сказать: кто же все-таки ответственен за тот страшный национальный кризис, в котором находится Советский Союз? Мы можем и должны критиковать националистов и шовинистов. Мы можем и должны политически бороться с ними. Но откуда растет этот кризис? К сожалению, от нашей собственной беды, от нашей собственной вины - вины КПСС. Я это говорю не для того, чтобы сейчас начать каяться. Каяться хотят, как правило те, кто собирается в будущем грешить как Гришка Распутин. Я это говорю для того, чтобы мы как марксисты проанализировали эту ситуацию, извлекли уроки и сумели действовать на опережение.

В этой связи мне хотелось бы обратить несколько слов к моим товарищам, к нашим товарищам из Прибалтики. Мы всей душой сопереживаем вашим бедам и вашей боли. Мы всей душой вместе с вами, когда вы критикуете по-фашистски ведущих себя иных лидеров в этих республиках. Но это ли нужно здесь сегодня, у нас на Пленуме? Может быть, гораздо полезней было бы ответить, дав тщательный анализ, почему проиграны выборы в этих республиках? Почему народ в целом еще все-таки не встал против правительств, которые ведут, как мы с вами говорим, антинародную политику? Почему из партии выходит огромное количество людей, а в КПСС остается меньшинство из того числа, которое было раньше? Я это говорю не для того, чтобы кого-то обвинить, ни в коем случае, но ведь завтра это будет судьбой всех республиканских партий, а может быть и партии в целом. Мы должны сделать из этого выводы. Мы должны это проанализировать. Почему вы не обращаетесь ко всем нам, к Центральному Комитету вот здесь, с высокой трибуны, публично? Что конкретно, на ваш взгляд, - мы, коммунисты Москвы, Узбекистана, любой области, любой другой республики, должны делать, чтобы перебороть, сломить ту ситуацию, которая у вас (а отчасти и у нас) сложилась? В том числе, и в Москве. (Голоса. Шум в зале.) [c. 99]