Риторика средневековья

3

Содержание

Введение

1. Общая характеристика риторики эпохи Средневековья

2. Схоластическая риторика

3. Особенности византийской риторики

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Риторика - одна из самых древних наук. Она сложилась в IV веке до н. э. в Греции. Понятие «риторика» означало «ораторское искусство или учение об ораторском искусстве». Наука подразделялась в античности на три области: физику, знание о природе; этику - знание об общественных установлениях; логику - знание о слове как инструменте мышления и деятельности. В основе образования лежали именно логические науки, или органон, как их называли в античности и средневековье, поскольку, прежде всего, должен быть освоен метод, на основе которого возможны теоретическое знание и практическая деятельность. Органон включал в себя тривиум и квадривиум - семь свободных искусств. В тривиум входили грамматика, диалектика, риторика. Грамматика - наука об общих правилах построения осмысленной речи. К грамматике прилегала поэтика как наука о художественном слове - своего рода «лаборатории языка». Диалектика - наука о приемах обсуждения и решения проблем и о технике научного доказательства. Наконец, риторика - наука об аргументации в публичной речи, необходимой при обсуждении вопросов практического характера. B квадривиум, который завершал общее образование, входили математические науки: арифметика и музыка, геометрия и астрономия.

B качестве одной из основных образовательных наук риторика была заимствована римлянами, приспособлена к нуждам римского общества и усовершенствована как учебный предмет в сочинениях филолога Марка Теренция Варрона (116-27 до н.э.); оратора и государственного деятеля Марка Туллия Цицерона (106-43 до н.э.); но в особенности первого профессора римской риторики, создателя педагогической теории Марка Фабия Квинтилиана (35-100 гг н. э.). После работ Квинтилиана, а позже византийских и римских ученых Гермогена Тарсийского (160-225), Аффония Антиохийского (IV в.), Либания (314-393), блаженного Августина (354-430), Присциана (VI в.) и др., риторика сложилась как устойчивая система научных понятий.

В истории средневековой риторики разделяют две географическо-исторические области: византийскую риторику и западноевропейскую. Между ними можно найти много общего, но существуют и свои особенности в каждой области. Этой теме и посвящена наша работа.

1. Общая характеристика риторики эпохи Средневековья.

В теоретическом смысле средневековая риторика почти ничего не прибавляет к античным разработкам, держится правил Аристотеля и поздних теоретиков (на Западе - Цицерона) и лишь перерабатывает их в расчёте преимущественно на сочинение писем (посланий) и проповедей. Повсеместно происходит ужесточение требований к соблюдению этих правил. В средневековой риторике сохранялось также учение об убеждении как об основной задаче и о трёх задачах («учить, побуждать, развлекать» лат. docere, movere, delectare). Аверинцев С. С., Гаспаров М. Л., Самарин Р. М. От античности к Средневековью (V-VI вв.): Латинская литература // История всемирной литературы: В 9 тт. Т.2.- М.: Наука, 1984, С.5.

Современное мышление начинает с дефиниции предмета: прежде чем рассуждать, необходимо договориться, о чем рассуждать. Зрелая античная мысль обрела, в свое время, в дефиниции мощный механизм сохранения накопленного опыта, возникших идей, набор однозначно употребляемых терминов. Античные дефиниции были предметом заучивания и растолковывания в школе, легко передавались от поколения к поколению. Итоги умственной работы античности в изменившейся общественной и духовной обстановке при переходе к средним векам, выжили благодаря организованным системам дефиниций с их внутренней установкой на системность, заложенной в структуре каждой отдельной дефиниции. Борьба христианства с язычеством повлекла за собой во многих областях жизни и культуры частичное вытеснение греко-римских навыков поведения и осмысления жизни библейскими; но это никак не коснулось роли дефиниций.

Например, типичный завершитель и кодификатор патристического богословия, давший наиболее общезначимый, общеобязательный образец школьного богословствования византийскому и не только византийскому средневековью, как Иоанн Дамаскин (ок. 675 - ок. 750), начинает свое рассуждение о Иисусе как молитвеннике именно с дефиниции: «Молитва есть восхождение ума к Богу или испрашивание потребного от Бога».Памятники византийской литературы IV-IX веков/ Под ред. Л.А.Фрейберг.- М.: Худож. Лит.,1968, С.56. Вот еще несколько его дефиниций в качестве примеров средневековой речи: «Философия есть познание сущего, поскольку оно сущее, то есть познание природы сущего. И еще: философия есть познание вещей божественных и человеческих, то есть видимых и невидимых. Далее, философия есть помышление о смерти, как произвольной, так и естественной. Ибо о жизни можно говорить в двояком смысле: во-первых, это естественная жизнь, которой мы живем; во-вторых, произвольная, которой мы страстно привязываемся к настоящей жизни. Так же двояка и смерть: во-первых, естественная, то есть отделение души от тела; во-вторых, произвольная, то есть презрение к настоящей жизни и устремление к будущей. Там же. 57.

Христианство, изменив облик жизни и культуры, не поколебало, а упрочило роль логической дефиниции. Чем более ортодоксальной, регламентированной, стабилизированной становится церковная доктрина, тем охотнее она выражает себя в системных дефинициях. От века к веку кристаллизуется характерный стиль катехизиса, руководства по догматическому богословию, по моральному богословию и т. п.

На противоположном полюсе средневекового христианства, у мистических авторов, писавших для монашеской среды о своем интимном, «неизъяснимом» внутреннем опыте, встречается то же увлечение дефинициями. Например, Максим Исповедник в VII в. начинает свои афоризмы («Первая сотница глав о любви») такой формулой: «Любовь есть благое расположение души, ничего из сущего не предпочитающее богопознанию». Там же. С.58.

Таким образом, дефиниция как содержательная форма мышления обеспечивала непрерывное преемство элементарных форм культуры на переходе от античности к средневековью. Благодаря ей, христианская вера могла сделать себя пригодной для новой социальной роли в качестве верховной санкции средневекового порядка, в качестве принятого всеми, обязательного для всех авторитета, обращающегося уже не к душам новообращенных, как в первохристианские времена, но к обществу как целому. Христианская вера стала теологией, т. е. перевела себя на язык дефиниций. Ее язык стал поистине общим языком, на котором могли объясниться между собой различные сферы средневековой культуры теология, право, риторика.

Это можно наблюдать с наглядностью на примере «Риторики» Алкуина. Изложив собственно риторические сведения, автор с чрезвычайной легкостью переходит к дефинициям и классификации предметов нравственного богословия. «Приведи, однако, философские определения добродетелей и прежде всего, скажи, что есть собственно добродетель?». В этой фразе характерно то, что работа дефинирования движется сверху вниз, от предельно общего к частному: сначала надо сказать, «что есть собственно добродетель», затем дать дефиниции четырех «кардинальных» добродетелей, после чего произвести разветвление подвидов каждой из них, определить каждый подвид и таким образом исчерпать тему. Такой способ изложения воспринимается как убедительный, научно корректный, рациональный, но одновременно он действует на средневекового человека своей иерархичностью.

По этому принципу позднеантичная и средневековая риторика описывала все на свете, в том числе и самое себя. Нисходящая система дефиниций, стройно движущаяся oт первопринципа к родовому понятию, от рода к виду, от вида к подвиду, от подвида к конкретному явлению, была единственно научным способом, в то время, приводить материал в логический порядок. Она так же была одновременно репрезентативным, парадным оформлением мысли, отвечавшим идеализированному образу общественной иерархии; она апеллировала и к рационализму эпохи, и к авторитаризму эпохи. И латинский Запад и Византия знали аналогичные явления.

Вера также нуждалась в логике как раз потому, что она была авторитарной: на «принудительность» дефиниций и силлогизмов были возложены примерно те же надежды, что на прямое принуждение насилием, на религиозное законодательство и репрессивные меры. На Западе на исходе средневековья ордену доминиканцев была поручена и отработка форм церковной доктрины в дефинициях и силлогизмах для диспутального отстаивания последней.

Соединительным звеном между теологией и риторикой была в то время логика, или, как предпочитали выражаться в средние века, «диалектика». И риторика, и «диалектика» учили столь необходимому для церкви умению спорить и убеждать, ни без первой, ни без второй не могло осуществлять себя церковное «учительство»; в эпоху патристики, т. е. в переходную пору становления основ средневековой культуры на исходе античности, ведущие церковные деятели, мыслители и писатели, вошедшие в историю как «отцы церкви», как Василий Кесарийский и Григорий Назианзин на греческом Востоке, Аврелий Августин на латинском Западе, непременно совмещали философско-логическую - и риторическую культуру. А позднее, в каролингскую эпоху, общее культурное оскудение сделало оба вида учености просто неразличимыми.

Попробуем установить некоторые точки соприкосновения между риторикой и богословско-вероучительной сферой. Теология требует от человека готовности к славословию как единственно правильного ответа на величие божие, но «похвальное слово» - одна из специальностей риторики. Теология проникнута пафосом изумления перед непостижимостью божьих дел; но априорное изумление перед любым предметом - необходимая черта ритора. И теология, и риторика идут при рассмотрении мира сверху вниз, от абстракций через уточняющие дистинкции к эмпирии; так человек для них - прежде всего «человек вообще», «человек некий», отвлеченная субстанция, по отношению к которой любая конкретность пола, возраста, места в обществе и т. п. суть вторичные акциденции. В основе как теологии, так и риторики лежит силлогистически-дедуктивное мышление, сформированное античным типом рационализма, но в средние века дополнившее собой веру в «откровение», - последнее воспринималось как источник аксиом, из которых выводятся цепи умозаключений по типу теорем. Наконец, если культ вместе со всей совокупностью служивших ему литературных форм (гимн, проповедь) стремился представить любое событие «священной истории» как вновь и вновь возвращающееся, то подобное отношение к категории времени также находило полное соответствие в риторическом принципе «наглядности». Для риторики нет временной дистанции, нет ничего, что по заклинающему слову ритора не являлось бы перед глазами здесь и сейчас.

Таково было в средневековую эпоху сквозное единство культурного типа, проявляющееся в том, как шли друг другу навстречу самые, казалось бы, несхожие составные силы культур античной и средневековой.

Отмечено влияние средневековой риторики на литературу. Уже к IV веку сфера действия риторических норм совпала с самим понятием литературы: в латинской литературе средних веков риторика заменяет поэтику, прочно забытую средневековой традицией. Теоретики средневековья задавались вопросом: ограничен ли материал, о котором может идти речь в литературном тексте? На этот счет высказывались самые разные мнения. В целом победила максималистская тенденция: в компетенцию риторики по крайней мере до XIII века входил любой материал. Следуя этому искусству, автор, прежде чем создавать произведение, должен был составить себе ясное и рациональное представление (intellectio) о предполагаемом материале. Создание произведения, в свою очередь, подразделялось на три части или ступени (три главных элемента из пяти в античном списке): Инвенция, Диспозиция, Элокуция. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. - М.: Шк. «Языки русской культуры», 1996, С.89. Инвенция (лат. inventio), есть собственно нахождение идей как творческий процесс. Она извлекает из предмета весь его идейный потенциал. Она предполагает наличие у автора соответствующего таланта, но сама по себе является чисто техническим приемом. Ее законы определяют отношение писателя к своему материалу; они подразумевают, что всякий объект, всякая мысль может быть ясно выражена в слове, и исключают все невыразимое, как и чистую импрессионистичность формы. В своем главном аспекте, называвшемся «амплификация» (лат. amplificatio), она описывает способы переходить от имплицитного к эксплицитному. Вначале амплификация понималась как качественный сдвиг, но в средневековой теории и практике она обычно обозначала количественное расширение; обычно так назывались разнообразные приемы варьирования: наиболее разработанный из них, описание (лат. descriptio), не раз подвергавшийся кодификации и занимавший центральное место в латинской литературной эстетике, в XIII веке без каких-либо изменений перешел в жанр романа, сделавшись одной из главных его черт. Диспозиция (лат. dispositio), предписывала порядок расположения частей. Здесь общие тенденции системы обозначались с трудом. Средневековая риторика никогда всерьез не занималась проблемой органичного сочетания частей. Она ограничивается несколькими эмпирическими и самыми общими предписаниями, определяя скорее некий эстетический идеал, нежели способы его достижения. На практике от средневекового поэта требуется незаурядная творческая мощь, чтобы преодолеть это препятствие и достичь гармонии и равновесия в длинном тексте. Зачастую он выходит из положения, выстраивая имеющиеся в наличии элементы в соответствии с определенными числовыми пропорциями: такая практика не вписывается в античную риторику, однако в глазах средневекового клирика ее оправдывало существование числовых «искусств», особенно музыки (musica). Элокуция (лат. elocutio), облекает «идеи», найденные и эксплицированные посредством инвенции и организованные посредством диспозиции, в языковую форму. Она служила чем-то вроде нормативной стилистики и подразделялась на целый ряд частей; наиболее разработана из них та, что посвящена , украшению, украшенному слогу (лат. ornatus), то есть преимущественно теории риторических фигур.

В целом, перенимая идеи античных наставников, создатели риторик XI-XIII веков сосредоточивают основное внимание на амплификации и на учении об украшенном слоге, в котором они видят самую суть письменного слова: их деятельность сводится главным образом к перечислению и упорядочению тех способов выражения, какие в своем первозданном виде уже существуют в обыденном языке: они описывают их в функциональных понятиях, как код типов слога с высокой степенью вероятности. В иерархии сфер средневековой культуры доминирующее место принадлежало богословию (теологии). Другие сферы культуры - философская и научная мысль, система образования, искусство - призваны были служить богословию и рассматривались прежде всего как средства приобщения человека к Богу, постижения его сущности. В XI в. именно теология породила такой феномен средневековой науки, как схоластика - философия, неразрывно связанная с теологией, но не тождественная ей. Схоластика - прежде всего метод познания Бога и созданного им мира. Она исходила из убеждения, что веру и знание, откровение и разум можно примирить между собой, а, опираясь на них, постичь Бога и мир. Схоласт в своих рассуждениях должен был, с одной стороны, не отступать от буквы Библии, с другой - не допускать ни единой ошибки в длинной цепи строгих логических доказательств. Отсюда то огромное внимание, которое уделялось схоластами логике как технике рассуждений. Таким образом, сутью схоластики было осмысление христианской догматики с рационалистических позиций с помощью логических методов. Этим обусловлено то, что в схоластике центральное место заняла разработка разного рода общих понятий, классификаций (универсалий). Схоласты, обсуждая проблемы синтеза языческой рациональной философии и христианской доктрины, не только изучали античное наследие, но и познакомили Европу с оригинальными сочинениями исламских ученых. Схоластика стала широким интеллектуальным движением, объединив наиболее выдающихся философов своего времени. Вершиной средневековой схоластики стало творчество Фомы Аквинского (XIII в.). Утверждая гармонию разума и веры, он сумел осуществить синтез философии Аристотеля и христианской догматики.

Именно эта техника примирения того, что казалось непримиримым, усовершенствованная до уровня высокого искусства с помощью Аристотелевой логики, определила форму академического обучения и ритуала публичных «диспутов всякого рода» и она определила пути развития аргументации в самих Схоластических писаниях. Каждая тема (например, содержание каждого articulus в «Сумме Теологии») должна была быть сформулирована как quaestio (вопрос), обсуждение которого начинается с выстраивания в ряд одной группы «авторитетов» (videtur quod...) против другой (sed contra...), затем переходят к ответам (respondeo discendum), после чего следует критика каждого отвергнутого аргумента (ad primium, ad secundum, etc.) - отвергнутого, однако, лишь в смысле его пригодности для данного толкования «авторитетов», а не в смысле присущей ему ценности. Попов П.С., Стяжкин Н.М. Развитие логических идей от античности до эпохи Возрождения // Антология средневековой мысли. В 2-х тт. Т.1.- М: Изд-во РХГИ, 2001, С.305.

Несмотря на то, что Схоласты постоянно вступали между собой в споры, в XII и XIII вв. они были едины в принятии «авторитетов» и гордились, прежде всего, не оригинальностью своей мысли, а своим умением понимать и использовать их. Таким образом, в средневековой риторике можно выделить три составляющие: наследие античности, теологию и схоластику. Особенностью средневековой речи следует считать ее украшение.

2. Схоластическая риторика.

Схоластика (от греч. «схоле» - спокойное занятие, учеба) - средневековая ученость. Она тесно связана со складывающейся с VIII- IX вв. системой образования на Западе. Вместе с тем это и новый этап в развитии духовной культуры Европы, пришедший на смену патристике. В патристике - 2-8 вв н.э.- был востребован корпус текстов Ветхого и Нового Завета в статусе единственно безусловного текста. Второй корпус признанных текстов - корпус ассимилированных христианством плотиновских текстов. Наряду с христианской, существовала арабская, т.е. мусульманская, и еврейская философия. В целом заслуга патристики, синтезировавшей неоплатонизм с христианством, заключается не только в создании самой модели теологического знания, но и позднее, в культивировании комментаторско-энциклопедической традиции. Патристика участвовала в закладывании самих основ символического менталитета Средневековья.

Новый, после 8 века, этап в развитии духовной культуры базировался на святоотеческой литературе, являя собой одновременно вполне своеобразное и специфическое культурное образование.

Принята следующая периодизация схоластики. Первый этап - от VI до IX в. - предварительный, о чем говорилось выше. Начиная примерно с XI века в средневековых университетах возрастает интерес к проблемам логики, которая в ту эпоху носила название диалектики и предмет которой составляла работа над понятиями. Второй этап - от IX до XII в. - период интенсивного формирования. Третий этап - XIII в. - «золотой век схоластики». Четвертый этап - XIV-XV вв. - угасание схоластики. Большое влияние на философов XI--XIV веков оказали логические сочинения Боэция, комментировавшего «Категории» Аристотеля и создавшего систему тонких различений и определений понятий, с помощью которых теологи пытались осмыслить «истины веры». Стремление к рационалистическому обоснованию христианской догматики привело к тому, что диалектика превратилась в одну из главных философских дисциплин, а расчленение и тончайшее различение понятий, установление определений и дефиниций, занимавшее многие умы, подчас вырождалось в тяжеловесные многотомные построения. Увлечение таким образом понятой диалектикой нашло свое выражение в характерных для средневековых университетов диспутах, которые иной раз длились по 10-12 часов с небольшим перерывом на обед. Эти словопрения и хитросплетения схоластической учености порождали к себе оппозицию. Схоластической диалектике противостояли различные мистические течения, а в XV -- XVI веках эта оппозиция получает оформление в виде гуманистической светской культуры, с одной стороны, и неоплатонической натурфилософии, с другой. Соколов В.В. Средневековая философия. - М.: Наука, 1979, С.89.

Схоластическая ученость на практике представляла собой ряд ступеней, поднимаясь по которым ученик мог дойти до самых высших. В монастырских и церковных школах изучали «семь свободных искусств». Последние делились на «тривиум» и «квадривиум». Учебными заведениями, обеспечивавшими еще более высокий уровень подготовки, были университеты.

Если брать схоластику в историческом плане, то она противостояла средневековому мистицизму. Философия схоластов обращалась за доказательствами к силе разума и именно к его способности рассуждать об окружающем на основе четких, логически выверенных шагов. Но схоласты, как и мистики, часто брали темой далекие от жизни вопросы. Схоласты решали такие, например, темы: умываются ли ангелы, сколько чертей можно уместить на конце булавочной иглы. Немалое место занимали в их занятиях проблемы христианской догматики. Это и предопределило характер их исследований, стиль мышления и действования.

Но каков предмет, таковы и приемы полемики - изощренное умствование с помощью логических уверток, софизмов, ссылок на авторитеты, лишь бы загнать противника в угол. Много усилий было брошено на то, чтобы сгладить противоречия в церковных трактатах. Здесь особенно приходилось быть изобретательным, привлекая весь арсенал логических средств, приходилось, сообразуясь с обстановкой, кое-что созидать, развивая логические учения, пополняя их новыми операциями и правилами.

Схоласты сумели предвосхитить, хотя бы и отдаленно, некоторые идеи современной математической логики. Ориентация на формализм, схематизацию рассуждений несла то ценное, что позволяло разбивать текст на логические единицы и применять к ним четкие правила оперирования с такими единицами. В этих занятиях, этих увлечениях формальными методами схоластам удалось наметить пунктиры будущих исканий в области «машинизации» мышления.

Наиболее преуспел здесь философ и богослов конца XIII - начала XIV столетия Раймунд Луллий из ордена францисканцев, оставивший эти идеи в знаменитой книге «Великое искусство» («Ars maqna»)Он же построил «логическую машину». Она представляла семь вращающихся на одной оси кругов, на каждом из которых записаны понятия и операции («равенство», «различие», «противоречие» и т.д.) Так как круги вращались независимо друг от друга, то можно было получать многообразные сочетания понятий

Эстафету-палочку принял Г.Лейбниц, основатель символической логики. В частности, Г. Лейбниц надеялся средствами логических формализмов разрешать многие досадные столкновения: «Зачем ссориться, зачем враждовать? - говорил он - Сядем и будем вычислять».

Но не только логической эквилибристикой знамениты схоласты. От них осталось немало ценных философских проблем, методологических разработок, открытий в области теории познания.

К заслугам схоластов следует отнести идею разграничения области знания и веры. К последней они причисляли и догмы религиозного учения, исключив их тем самым из сферы науки. Богословие, по их убеждению, не принадлежит к разряду научных дисциплин. Так рождалась концепция двух истин. Пионерами в этой области были английские схоласты Д. Скотт и В. Оккам. В средневековье родился компромисс: пусть религия решает свои темы, а наука - свои, важно признать независимость ученого от церковных догм. Мысль до той поры достаточно смелая. В дальнейшем, наука все сильнее разграничивалась с религией.

Начиная с X-XI веков времен великой схизмы (раскола) церковная и культурная жизнь Западной Европы начинает развиваться самобытно.

В XII в. возникают университеты в Болонье, Париже, Кембридже. До этого существовали различные школы, но университеты принесли не новый уровень, а особый дух, особый порядок. До этого большинство образования получалось в монастырях, особых медицинских корпорациях и т.д. Университет же - это особая, признанная государством корпорация учащих и учащихся, занимающихся определенным родом занятий, единое сообщество, похожее на цех. В нем были доктора, магистры, бакалавры и студенты. Наиболее полная структура университетов состояла из 4-х факультетов.

Первый - подготовительный факультет искусств или философии, на котором обучались до звания магистра или бакалавра. Учили все науки, входящие в тривиум и квадривиум. И три высших факультета: теологический, медицинский и права. Исторически, первыми возникли факультеты права, и стиль преподавания сильно повлиял на формирование мышления схоластов. Как можно истолковать римское право, если авторитете противоречат друг другу. Для преодоления противоречий была разработана техника: диспуты, семинары, лекции, защита диссертаций. Были составлены «суммы» - гигантские учебники по данной дисциплине, строго систематизированные и содержащие рецепты на все случаи. В дальнейшем эти методы стали применяться в теологии.

Почему университеты возникли именно на западе? Все дело в особенности церкви и римского права. На западе священнику запрещено быть женатым, поэтому нужен был специальный институт для пополнения рядов священников. Факультет права занимался в основном каноническим правом. Надо было установить одинаковой право по всей Европе, одинаково его преподавать и толковать. Это все проводилось под руководством Папы Римского. Помимо подготовки новых священников, готовилась прослойка образованных людей.

Потом задача стала более широкой. Создать систему наук, систематизированную, одинаково устроенную и преподаваемую. Были составлены суммы по всем основным дисциплинам. Тут то и зародилась схоластика.

Византийцы не приняли систему университетов, так как считали, что живое слово, таким образом, превращается в образовательную машину, теряет свою силу.

Можно очертить границу в развитии средневековой схоластике: до конца XII в. и с начала XIII в. Второй период - это расцвет схоластики ( XIII-XIV века), который совпал с расцветом готики. В этот же период возникают сочинения великих теологов, Например Альберта Великого. Объясняется это тем, что в XII-XIII вв. с арабского было переведено много греческих текстов, в т.ч. Аристотель. Более того, в 1203 г. происходит падение Константинополя и разграбление его культурного наследия. Было вывезено огромное количество текстов и богатств. Могущество Византии было основательно подорвано. Сразу после этого начинается расцвет университетов, архитектуры и ошеломительный взлет европейской культуры.

То же самое происходило и в философии. Хотя до этого и были философы, но их было немного, например, Абеляр и Ансельм Кентерберийский. Абеляр был виртуозом схоластических диспутов, современная защита диссертации - это лишь отголосок тех диспутов. Ансельм тоже был выдающимся схоластов.

В чем же заключалась специфика латинского мышления X-XII веков, то есть до расцвета схоластики? Дело в том, что интересующиеся ораторским искусством знали лишь небольшое количество текстов, например, из Аристотеля были известны только «Категории» и «Об истолкованиях», которые составляли первую часть логики Аристотеля. Категории рассуждали о составляющих частях мышления и высказываний: субстанция, атрибут и предикат. На первом этапе схоласты занимались вопросами категорий, грамматики, логики и соотношениями между ними. Выясняли вопрос, какое отношение категории имеют к сущности, Обсуждали соотношение универсалий, номиналей с сущным. Была разработана латинская терминология ведения диспутов, применяемая до сих пор.

В этот период можно выделить школы номиналистов, реалистов и концептуалистов. В более поздний период круг философских, богословских и других вопросов сильно расширился, например, появилась вторая часть логики Аристотеля: «Аналитики» и «Топика», рассказывающих о силлогизме - науке об выводе утверждений из достоверных фактов ( «Аналитики») и предположений и вероятностных суждений («Топика»). Увлечение силлогистикой продолжается до сих пор. В университетах преподавали представители различных орденов, особенно среди теологов. Наиболее видные ордены - доминиканцы и францисканцы. Среди доминиканцев выделяется Альберт Великий и Фома Аквинский, который утверждал, что откровение и знание разума не противоречат друг другу, что разум имеет границы, что он без откровения. Среди францисканцев следует назвать Бонавентура, Иоанн Дунса Скота, Р.Бэкона, В.Оккама. Схоластику отличает прежде всего ее метод. Усвоение аристотелевской логики унифицировало его, и его структура обрела следующий вид: постановка вопроса; разыскание оснований как "за", так и "против"; решение, предлагаемое и разъясняемое категорически; его обоснование посредством силлогизмов; заключение, способное служить опровержением всех возражений против данного решения.

3. Особенности византийской риторики.

В Византии традиция риторических школ и риторического теоретизирования переживала почти непрерывный расцвет. У византийской риторической теории был родоначальник, патриарх, первоучитель. Его труды воспринимались как исчерпывающая энциклопедия риторики. Но сам он не был византийцем и жил еще во II--III вв.; речь идет о Гермогене Тарсийском. Затем, львиная доля византийской теоретико-риторической работы вылилась в комментарии, схолии, толкования, лепящиеся как пристройки к корпусу этих трудов, eго комментировали так много, что в конце концов стали делать с толкованиями на его тексты то же самое, что делали с толкованиями на библейские тексты: выписки из различных комментаторов, снабженные именами последних, собирали в так называемые «катены», или сводные комментарии, расположенные в порядке последовательности интерпретируемых мест. Без них невозможно представить себе панораму византийской риторики.

Авторитет Гермогена утвердился не сразу. На рубеже античной и византийской эпох имело место столкновение двух риторических традиций, одна из которых возводила себя к Минукиану Старшему (II в.), которого Гермоген критиковал за недостаток ясности и четкости, а другая - к Гермогену.

Но тексты Минукиана утрачены, и понять, что именно потеряла или приобрела риторика, предпочтя Гермогена, достаточно трудно.

В византийское время имел хождение гермогеновский корпус, состоявший из пяти частей - во-первых, сборника прогимнасм, т. е образцовых риторических упражнений, а во-вторых, в-третьих, в-четвертых и в-пятых, трактатов «О нахождении», «О статусах», «О идеях» и «О том, как достичь мощи». Для византийца корпус существовал как целое, как «Искусство риторики», которое пользовалось популярностью. Он сложился не позже начала VI в., и затем он в неизменном составе сопровождал византийскую культуру, вплоть до палеологовской эпохи, когда был заново «издан» трудами виднейшего поздневизантийского филолога Максима Плануда (1260 - ок. 1310) с пролегоменами, схолиями и приложениями и в этом виде оказывал воздействие на риторическую мысль заката Византии. Для византийской риторической традиции гермогеновский корпус - почти аналог библейского канона. Какую же норму давал он этой традиции?

Тенденция к возрастающему дроблению классификации типов риторической словесности характерна была для эпохи: если Деметрий Фагерский (IV-III вв. до н.э.) в свое время выделял 21 тип эпистолярного красноречия, то его позднеантичные или византийские продолжатели различали 41 тип или даже 113 типов. Именно гермогеновский ли псевдогермогеновский перечень прогимнасм был перенят и окончательно канонизирован в IV в. антиохийским ритором Афтонием.

Так родилась четырнадцатичленная схема, господствовавшая над всем византийским тысячелетием: (1) басня, (2) повествование, (3) хрия, (4) гнома, (5) утверждение, (6) опровержение, (7) общее место, (8) похвала, (9) порицание, (10) сравнение, (11) этопея, (12) описание, (13) рассмотрение вопроса, (14) внесение закона. За прогимнасмами в гермогеновском корпусе следовал трактат «О нахождении». Следующим шел трактат «О статусах». Понятие статуса было в античные времена сугубо практическим и принадлежало обиходу судебного красноречия. Гермоген передал Византии в модифицированном виде старую доктрину о статусах ритора II в. до н.о. Гермагора. Статусов стало больше, они были не столько практическими, сколько литературными, не столько конкретными (из жизни), сколько стилизованными. Гермоген выстраивал перед читателем ирреальный мир для декламаций.

Трактат Гермогена вытеснил из обращения более ранние учебники по теории статусов. Наиболее богат по содержанию был трактат «О идеях». Здесь Гермоген преодолел границы школьной риторики и обратился к общеэстетическим проблемам.

Это была попытка создать для сферы стиля всеобъемлющую систему. «Идеи» - это ценности, которые стремится реализовать стилист в своей речи с учетом задачи речи, темы, регламента. Вот качества речи («идеи») по учению Гермогена и его византийских последователей:

1. Основные: Ясность, высота и величавость слога. Дополнительные: чистота, отчетливость, важность, суровость, шероховатость, напряженность, блеск, нарастание, обильность и полнота.

2. Основные: Изысканность и красота. Дополнительные: нет.

3. Основные: Сжатость. Дополнительные: нет.

4.Основные: Нрав. Дополнительные: простота, сладостность, пронзительность и острота, приятность.

5. Основные: Правдивость. Дополнительные: вескость.

6. Основные: мощь. Дополнительные: нет. Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции.- М.: Шк. «Языки русской культуры», 1996, С. 272.

Следует сказать, что при переводе на русский язык возможны искажения сути терминов, передача греко-византийской риторической мысли возможна в современном понимании лишь приблизительно. Но из трактата Гермогена читатели уяснили твердое правило: у речи должна быть цель (ясность, важность, простота, вескость, мощь и т. д.), а средствами для достижения цели были: мысль, слог, ритм с его разновидностями и т. д. Но педантичности не было. Ремесло ритора допускало индивидуальность стиля, творчество и оригинальность, которые вызывают изумление и восторг. В этом была суть византийской риторики.

После Гермогена начинается эпоха комментаторов Гермогена. Исторический путь самой византийской риторики - это выражение наиболее существенных мыслей в форме схолий и толкований на Гермогена.

Первых комментаторов Гермогена мы знаем только по именам, в лучшем случае - по случайным фрагментам. Особенно охотно комментировали трактат «О статусах»; традиция толкований была уже богатой, когда вслед за неким Афанасием Александрийским (IV или V в.) ее обобщил на рубеже V и VI вв. ритор Зосим Аскалонский. Зосим стоит на пороге византийского тысячелетия; на исходе этого тысячелетия его труд еще представлял актуальный интерес и филолог Константин Ласкарис переписал его собственной рукой. Неоплатоник Сириан, роль которого в популяризации гермогеновского корпуса признана историками, тоже написал комментарии к трактату «О статусах»; он же был первым автором специального комментария к трактату «Об идеях». Вплоть до конца ранневизантийской эпохи Гермогена толковали много; некоторые комментарии утрачены, другие до сих пор остаются неопубликованными, но общая картина преемственной работы поколений, непрерывно расширяющей и округляющей свои результаты, ясна.

Затем наступают так называемые «темные века» (VII-IX вв.). Косвенные данные указывают на то, что нить гермогеновской традиции не прерывалась: например, о знакомстве с рекомендациями Гермогена и его комментаторов свидетельствует литературный характер проповедей патриарха Германа I (815-830 гг.). Но прямых данных о риторической литературе этого времени недостает. Комментаторский труд, дошедший от начала IX в., посвящен не Гермогену, а прогимнасмам Афтония (впрочем, как мы, видели, занимавшим в составе византийской культуры место непосредственно рядом с текстами Гермогена, почти внутри гермогеновского корпуса); он принадлежит митрополиту Иоанну Сардийскому. Он оказал на позднейшую риторическую литературу Византии довольно заметное влияние.

К концу IX в. положение существенно меняется. Наступает новая эпоха, которую принято называть по воцарившейся с 867 г. Македонской династии «Македонским возрождением». В начальную пору этой эпохи очень многое определялось инициативой, примером, педагогическим воздействием одного человека - патриарха Фотия (ок. 820 - ок. 893). Имя Фотия принадлежит церковной и политической истории, истории богословской мысли и лексикографической учености. Благодаря своему «Мириобиблиону», т. е. собранию конспектов и характеристик 279 античных и византийских сочинений (другое заглавие - «Библиотека»), Фотий -центральная фигура в истории византийской литературной критики¹⁶⁶.

«Мириобиблион» - труд, уже по своей форме необычный для византийской риторической литературы. Автор проявляет в оценках свой личный вкус решительно и определенно, не прячась за спину Гермогена или другого школьного авторитета. Его голос не похож на голоса Толкователей Гермогена, так часто переписывавших друг друга. Как раз индивидуальный стиль и есть предмет Фотия; но характеризуется он через разложение на все те же общие категории, в основном на «идеи» Гермогена. Если обычное теоретико-литературное сочинение византийского ритора указывает ему путь от познаваемого общего к непознаваемому или труднопознаваемому индивидуальному, Фотий, напротив, вычленяет в индивидуальном моменты общего и через это делает его для себя и своих учеников и читателей познаваемым: это встречные направления, но они отнюдь не исключают, а скорее взаимно требуют друг друга. И для Фотия общее гносеологически первично. «Мириобиблион», не являясь комментарием к текстам Гермогена, тем не менее органически принадлежит гермогеновской традиции, самым своим существованием лишний раз свидетельствуя о непрерывности этой традиции в непосредственно предшествовавшую пору «темных веков»). Историки отмечают всестороннее знакомство с Гермогеном, очевидное в "Библиотеке", создается впечатление, что Фотий вполне у себя дома в мире гермогеновских концепций и ожидает от своих читателей того же самого.

Приведем пример византийского мышления того времени. Вот несколько примеров того, как работал Фотий-критик. «...прочтено сочинение Феодора Антиохийского «В защиту Василия, против Евномия», в двадцати пяти книгах. В слоге Феодор блеском не отличается, но в мыслях и доводах весьма густ, и счастливо избыточествует свидетельствами от Писания. Опровергает же он Евномия почти слово за словом...

Одновременно прочтено сочинение Софрония «В защиту Василия, против Евномия». Софроний яснее Феодора и много более краток; и опровергает он не все подряд, но изощряется и выходит с изобличением противу того, что кажется ему главными частями Евномиева лжи учения; манерой же он пользуется афористической, и слог его, в общем, непринужденный и обходящийся без союзов, однако не лишенный изящества, и притом еще цветущий логическими доводами.

И еще прочитано сочинение Григория Нисского, также «В защиту Василия, против Евномия». В слоге своем он блистателен не менее никого другого из риторов и доставляет уху приятность. Однако он также не опровергал написанное Евномием во всем объеме, и сочинение его короче Феодорова, хотя пространнее Софрониева, весьма изобилуя энтимемами и примерами. Со всей откровенностью позволительно сказать, что он настолько же превосходит Феодора красотой, блеском и сладостью, насколько уступает ему в полноте и основательности доводов». Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции.- М.: Шк. «Языки русской культуры», 1996, С. 280.

Таким образом, мы видим чисто стилистическую оценку прочитанным авторам. Гермогеновская иерархия ценностей заставляет Фотия ценить один стиль и критиковать другой. И, конечно, как всякий литературный критик риторического типа, Фотий исходит из фундаментальной педагогической установки: он ищет образцов того, чему должно следовать, и того, чего должно избегать.

Здесь мы характеризовали не только личный вкус Фотия.

Во-первых, он характерен для всего направления риторической мысли, связанного со школой Фотия и во многом определившего облик византийской культуры до самого конца последней. Фотий и его ученики возродили интерес к античности; но в составе античного наследия можно было найти разные вещи. Выбор Фотия отчетлив и последователен: его привлекает, во-первых, то, что полно рассудочности и рассудительности, что удалено от экстаза и безрассудных крайностей; во-вторых, то, что приносит непосредственную, осязаемую утилитарную пользу жизни риторских школ, постановке преподавания словесности. Поэтому он (заодно с Иоанном Дамаскином до него и православным изобличителем платонизма в XII в. Николаем Мефонским после него, не говоря уже о западной схоластике) решительно предпочитает трезвого и суховатого Аристотеля мифотворцу, языческому мистику и творцу поэзии в прозе Платону. Всякая мистика, кроме ортодоксально христианской, с его точки зрения не может принести истинной вере ничего, кроме вреда, между тем как толковая и не претендующая, что очень важно, на самостоятельную религиозную ценность логика способна оказаться для христианина полезным подсобным инструментом. (Платон был подозрителен уже по своей связи с неоплатониками, последними защитниками язычества).

Далее, и Фотий, и его ученики выбирают из античной литературы почти исключительно ораторскую прозу как практический пример для ритора, а за пределами прозы - Гомера (без которого эллинской словесной культуры невозможно помыслить), дидактических и нравоучительных поэтов типа Феогнида. Лирика страстного характера и трагедии им неинтересны, они не имеют отношения к нуждам обучения искусству говорить придворные речи, писать письма, они несут в себе греховную патетику, ассоциации с языческими культами и мифами и потому опасны. Фотий определил византийский литературный вкус на века вперед.

Византийская литература сознательно строила себя как художественная литература, используя античную литературу по правилам риторики. Рассмотрим пример, как византийская риторическая теория влияла на литературную практику.

Материал для этого - так называемые прогимнасмы, т. е. примерные образцы разработки простейших форм. Всякий прогимнасматический сборник, и античный и византийский, всегда начинался с образчиков жанра басни, т. е. с развертывания сюжетов Эзопова сборника в риторической прозе и по всем правилам последней; это демонстрация была обязательной для ритора установки на претворение «необработанного» текста в «обработанный» на простейшем материале. Такая демонстрация дает и более ясное понятие о существе византийской риторической нормы.

Например, в начале сборника прогимнасм Никифора Хрисоверга (ум. после 1203 г.) стоит переработка эзоповской басни LX/XC. Сюжет этот не раз использовался в европейской басенной традиции вплоть до Лафонтена и Крылова, так что мы получаем возможность рассматривать подход к теме византийского ритора на оттеняющем фоне текстов, более близких нам по времени и привычных с детства, но притом не настолько далеко отошедших от античных риторических норм, чтобы сопоставление стало вовсе уж беспредметным.

Любопытные вещи начинаются уже с заглавия. У Эзопа басня называется «Старик и Смерть», и оба баснописца Нового времени сохраняют ту же структуру заглавия: у Лафонтена - «Смерть и Дровосек», у Крылова - «Крестьянин и Смерть». Никифор Хрисоверг же дает заглавие совершенно иного типа: «О том, сколь властительно жизнелюбие». Так - не очень по-басенному, но зато очень пo-риторически - озаглавлены все пять басен в сборнике Хрисоверга: «О том, что не должно бороться против силы судеб»; «О том, что ничего доброго Хула не оставит без порицания»; «О том, что опасное дело зависть»; «О том, что нет пользы сребролюбцам в стяжании, когда не имеют они оному употребления». Памятники византийской литературы IV-IX веков/ Под ред. Л.А.Фрейберг.- М.: Худож. Лит.,1968, С.76.

Подобные заглавия имеют очень простой и конкретный практический смысл: они превращают басенный материал в заготовки примеров для речей и проповедей, указывая наперед контекст, в который басне предстоит войти. С самого начала заявлен примат общего - над частным, абстрактного - над конкретным, тезиса - над повествованием. В нормальной, не прошедшей через руки византийского ритора басне мораль, как известно, выводится из рассказа: познание идет путем житейской, бытовой «индукции». В обработанной басне у Хрисоверга, напротив, рассказ выводится, дедуцируется из общих тезисов, и недаром ему предпослан опять-таки общий тезис, которому, казалось бы, полагается служить замыкающей моралью.

Вот текст обработанной византийцем басни:

«Человек некий имел бедность сопутницею жизни своей и с нею состарился. Однако для него помощью, для бедности же его противовесом служило ремесло; и было то ремесло дровосека. Ведь умеют мужи, бедностию теснимые, простирать руки свои на ремесло и призывать на подмогу себе труд. Итак, всю жизнь свою рубил он дрова, срубленное же на всякую нужду себе употреблял. Из сего проистекали для него как всякие прочие тяготы, так и нижеследующие; ибо не односоставна была маята его, и не единообразна мука. Досаждал ему и топор, часто по древу ударявший, ладони ему натиравший, жил его состав утомлявший; досаждал груз дерев срубленных, на плечи его возлагавшийся и угнетавший их немилосердно. Ибо даже и скота подъяремного не дала старцу бедность, но преклонила под ярем его же выю. И вот однажды, пресытясь тяготами, зараз и обремененный, и в конец истощенный, зовет он Смерть. И немедля Смерть к нему приступает, и о причине, коей ради призвал он ее, вопрошает. Но тотчас является на свет жизнелюбие, от начала в засаде таившееся, и, переменив образ мыслей старца, подучает его перетолковать причину. «Не для того зову я тебя, - говорит он, - чтобы ты меня забрала, но дабы в трудах моих мне подсобила и, хоть немного бремя мое поднеся, вздохнуть мне позволила».

Так-то готовы мы труды все и скорби принять на себя по причине врожденного нашего жизнелюбия». Аверинцев С.С. Риторика и истоки европейской литературной традиции.- М.: Шк. «Языки русской культуры», 1996, С.298.

Первое, что обращает на себя внимание, - это способ, которым обозначен герой басни: «человек некий». В Эзоповом сборнике он называется «старик», у Лафонтена - «бедный дровосек» , у Крылова - тоже «старик» (и тут же у обоих - наглядный образ: у Лафонтена - «весь заваленный ветками», у Крылова - «иссохший весь от нужды и трудов»). У Хрисоверга он будет ниже именоваться «старец», но изначально он представлен читателю предельно абстрактно - человек вообще. С вершины абстракции начинается иерархический спуск по ступеням конкретизации, вокруг субстанции («человек») выстраиваются акциденции («бедность», «старость»). При этом византиец старается и выполняет задачу растянуть басенный рассказ. Многословие, а в терминах Гермогена «полнота и обилие», - характеристика эпохи. Как раз по отношению к басне византийская риторика особенно щеголяла умением произвольно увеличивать и уменьшать объем повествования: пересказы басен в прогимназматических сборниках - примеры первого, резюме басенных сюжетов в ямбических четверостишиях, столь характерные для византийского версификаторства, - примеры второго. Дальнейшее движение мысли ритора - к абстракции. Отделенные от субъекта предикаты дают предпосылки для логического (или псевдологического) выведения дальнейших предикатов. «Человек вообще», оказываясь беден, в качестве следствия из этого оказывается еще и трудолюбив. Отсюда следует утверждение, что «умеют мужи, бедностью теснимые, простирать руки свои на ремесло». Перед нами не что иное, как схема силлогизма: большая посылка - «умеют мужи» и прочая; меньшая посылка - «муж», о котором идет речь, беден: вывод - следовательно, он тоже «умеет простирать руки свои на ремесло», и притом вовсе не как индивид, а как член логического класса. Мы могли бы возразить Хрисовергу, что уж ему-то в его Константинополе, несомненно, не один раз доводилось видеть людей, теснимых бедностью, однако «простирающих руки» не на ремесло, а на воровство или за подаянием. И здесь стоит представить себе еще одно возражение, которое сделал бы нам Хрисоверг. Он ведь не сказал: «умеют люди», он сказал: «умеют мужи». Смысловой оттенок, различающий эти существительные, весьма внятен для греческого уха. Воришки и попрошайки - не «мужи», а всего лишь «люди»; для обедневших мужей честный труд и впрямь остается единственной логической возможностью. Такова логика построенного повествования. Сначала Хрисоверг в имплицитной форме возвел своего «человека некоего», человека вообще, в почетный ранг «мужа», а после этого выстроил новое умозаключение, применительно к «мужу» вполне безупречное. Незаметно введена еше одна акциденция - свойство быть «мужем».

Занимаясь своим ремеслом, старик мучился. Но если у Лафонтена и Крылова данное состояние старика описано красочно и эмоционально (и мы можем это представить, почувствовать), то у Хрисоверга тема усталости старика дается как перечень, каталог тягот его ремесла: это тяготы рубки дров, тяготы переноса дров, отсутствие тягловой силы. Разговорный язык сведен к искусственному. Достигнут эффект абстрагирования. Тот же прием применялся в византийской литературе при изложении исторических фактов, например, упоминался не император и его имя, а «императоры».

Общая особенность византийской и западноевропейской средневековой риторики в том, что главный ее предмет - проповедь и богословская полемика. Средневековая риторика занималась в основном не ораторией, а гомилетикой. Ораторская речь произносится однократно. Проповедь представляет собой ряд поучений в форме слова или беседы, предназначенных для постоянного круга лиц. Задача гомилетики - духовно-нравственное просвещение, воспитание и обучение. Гомилетика существовала как в устной, так и в письменной форме (например, катехизиса), что существенно меняло организацию и содержание речи.

В 1203 г. происходит падение Константинополя и разграбление его культурного наследия. Было вывезено огромное количество текстов и богатств. Могущество Византии было основательно подорвано. Сразу после этого начинается расцвет университетов, архитектуры и ошеломительный взлет европейской культуры.