Западничество и славянофильство

15

ХIХ век - время серьезных изменений в общественном сознании. Динамизм, ускорение темпов жизни, внутренние и внешнеполитические события оказали влияние на этот процесс. Общественное сознание - сложная сфера интеллектуально-духовной жизни общества как по структуре (теория, идеология, социальная психология), так и по формам (политика, право, мораль, религия, искусство, философия, наука).

В первой половине ХIХ в., несмотря на известные разочарования, в общественном сознании все еще сохранились идеи Просвещения. Оно представляло собой мировоззренческую систему, включавшую общественно-политические, философские, эстетические, художественные представления, в основе которых лежал рационализм. Просвещение - понятие широкое и многоплановое. В нем выражались культ науки разума, антикрепостнические идеи, отрицание абсолютного авторитета церкви и власти. Появление и дифференциация новых общественных течений происходили в России на фоне продолжавших существовать идей этой широкой мировоззренческой системы. Просветительской ориентации придерживались люди несходных во многом мнений и общественно-политических ориентиров. Но многих из них объединяло понимание необходимости уничтожения крепостничества и ограничения самодержавия как формы политической власти. Действенным средством борьбы в преодолении отсталости страны в различных областях социально-политической жизни, по мнению мыслителей первой половины ХIХ в., продолжало оставаться в первую очередь просвещение, понимаемое как распространение знаний и «здравых понятий». Образование и гражданская зрелость рассматривались как необходимые взаимосвязанные понятия.

Отечественная война 1812 г. усилила идейное размежевание в русском обществе, привела к росту критики существовавших в России порядков, при которых народ, отстоявший независимость страны, продолжал оставаться в крепостной зависимости. «Для того ль освободили мы Европу, чтобы наложить цепи на себя? Для того ль дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?» - эти слова декабриста А.А. Бестужева выражали мысли многих прогрессивных людей России.

Отношение к крепостничеству и самодержавию было стержневым вопросом идейной борьбы первой половины ХIХ в. В общественном сознании мысль о самодержавии как наиболее приемлемой форме политической власти в России была очень распространенной.

Попытка М.М. Сперанского высказать идею о некотором ограничении самодержавия в соответствии с «духом времени» («Введение к Уложению государственных законов», 1809) оказалась безуспешной. Но Сперанский и не пытался ввести в России конституционный строй, он лишь предлагал императору «облечь самодержавное всеми, так сказать, внешними формами закона, оставив в существе ту же силу и то же пространство самодержавия».

Н.М. Карамзин выступил против даже такой реформы политической власти. В «Записке о древней и новой России» (1811) он писал, что «самодержавие есть палладиум России», оно «основало и воскресило страну» и всегда было «главным условием ее политического существования». Будучи сторонником просвещения, Карамзин рассматривал его как средство совершенствования общественно-политической жизни. Его идеалом была просвещенная монархия, которая соответствовала уровню культурного и политического развития российского общества. Такое же мнение высказывал один из деятелей декабристского движения, Г.С. Батеньков, человек широко образованный, автор проектов политического переустройства. «Не дозрели люди до республики, - писал он, - по обширности государства, по опыту тысячи лет и по нравам нашим республиканское правление нам не свойственно, по крайней мере - для перехода нужна монархия».

Декабристы первыми предприняли попытку свергнуть в стране самодержавие и уничтожить крепостное право, которое они считали главным злом России.

Дворянская революционность генетически была связана с просветительством, с его идеей «общего блага» и важной ролью просвещения в социальных преобразованиях. Декабрист Н.А. Крюков показал на следствии: «Чувствую вполне бедственное состояние рабства и невежества, более и более убеждался в том, что одно лишь общее просвещение может сделать государство благополучным».

Но в отличие от просветителей ХVIII в., веривших в мирный путь общественного развития, достаточность ограничения, смягчения уз крепостничества, декабристы связывали дальнейший социально-культурный прогресс с отменой крепостного права и сословных ограничений. В первоначальных программных документах уничтожение крепостных отношений рассматривалось как уравнение крестьян в гражданских правах. В «Русской правде» П.И. Пестеля была сформулирована наиболее радикальная программа решения аграрного вопроса.

Идейное единство декабризма как общественного течения выражалось в отношении к самодержавию и крестьянскому вопросу. Но в средствах борьбы среди деятелей декабристского движения существовали разные мнения. Большинство признавало только методы вооруженной борьбы, но некоторые не отрицали возможность мирных преобразований. Выразителем этих либеральных идей был Н.И. Тургенев, один из основателей Союза благоденствия и Северного общества. С 1824 г. он вынужден был жить за границей, так как в России был приговорен заочно к вечной каторге. Тургенев - один из ярких деятелей русской культуры. В своем труде «Опыт теории налогов» (1818) он заложил основы финансовой науки в России. Его основной труд «Россия и русские» был написан за границей (1847).

Вторая четверть ХIХ в. - время осмысления социальных и политических вопросов, поставленных декабристами, поиск путей их решения. По словам Герцена, была «открыта новая фаза нашего политического воспитания».

Философское осмысление исторического пути России становится одной из проблем русской общественной мысли. Тема «Россия и Запад», их взаимоотношения в интеллектуально-духовной жизни постоянно присутствует в сочинениях публицистов, общественных и государственных деятелей. Общественная мысль стремилась к выработке понимания роли народа в общественном движении, отношения к западноевропейскому политическому и социальному устройству. Наряду с главным вопросом - отношением к крепостничеству и самодержавию - решение этих проблем вело к появлению различных направлений общественной мысли и их размежеванию.

С осмыслением важнейших социально-политических вопросов связан повышенный интерес в России к немецкой классической философии. Диалектика, идея развития становились знаменем антифеодальных сил. В 30-40-е гг. произведения Фихте, Шеллинга, Гегеля были широко известны в среде интеллектуальной молодежи, изучались в университетских кружках.

Особенность общественной атмосферы этих лет был переход от немедленных действий к «тихой работе». В тиши университетских кабинетов, в студенческих кружках происходила глубокая умственная работа, формировалось «умственное меньшинство», составившее основу российской интеллигенции.

«Брожение умов» заставило правительство искать пути усиления идеологического влияния на духовно-нравственную жизнь общества. В середине 30-х гг. были окончательно сформулированы принципы «официальной народности», которые должны были, по мнению правительства, составить «коренные начала» политической, социальной и нравственной стабильности в обществе. Министр народного просвещения С.С. Уваров объединил в официальную идеологию принципы самодержавия, православия, народности, на которые ранее уже обращалось внимание как на важнейший фактор спокойствия страны. Пожалуй, только народность, понимаемая как сохранение патриархальных отношений между помещиками и крестьянами, была впервые обозначена как элемент официальной идеологии. Это было «решение» вопроса о крепостничестве и самодержавии с точки зрения правительства.

Положения теории «официальной народности» пропагандировались в учебниках, лекциях профессоров, в публицистике, литературе. Однако идеи данной теории уже не могли безраздельно господствовать в умах, на что рассчитывали ее сторонники.

П.Я. Чаадаев одним из первых подверг официальную идеологию уничтожающей критике. Его «Философическое письмо», опубликованное в 1836 г. в журнале «Телескоп», было, по словам Герцена, подобно «выстрелу, раздавшемуся в темную ночь», оно «потрясло всю мыслящую Россию». Позиция Чаадаева полемична и концепции Карамзина, и миропониманию Пушкина. Ко всему прочему, она и сама внутренне полемична по отношению к самой себе, внутренне противоречива, хотя вполне целостна. По существу, феномен Чаадаева представляет собой в свернутом, сжатом виде культурфилософскую дилемму западничества и славянофильства, вскоре заявившую о себе уже целой плеядой имен, полемически размежевавшихся между собой. В первом, наиболее известном из «Философических писем» Чаадаев сформулировал отличительные черты той «своеобразной цивилизации», которую представляет собой Россия. Она не принадлежит ни к Западу, ни к Востоку, у нее нет традиций ни того, ни другого. «Исключительность» русского народа объясняется тем, что он принадлежит к числу наций, которые «как бы не входят в состав человечества», а существуют лишь для того, чтобы «дать миру какой-нибудь важный урок»; которые живут одним настоящим, «без прошедшего и будущего», «среди мертвого застоя», - как бы находясь «вне времени». Чаадаев упрекал русский народ в неизжитом духовном «кочевничестве», в «поверхностном и часто неискусном» подражании другим нациям, что приводит к тому, что каждая новая идея бесследно вытесняет старые. «Беспечность жизни», лишенной «опыта и предвидения», приводит русский народ к «необычайной пустоте и обособленности» социального существования, делает его равнодушным к «великой мировой работе», осуществляющейся в истории европейской культуры. Отсюда, по мнению Чаадаева, происходит «какая-то странная неопределенность», более того - поразительная «немота наших лиц».

Для Чаадаева несомненно, что путь человечества един, что социальный и культурный прогресс универсальны и всемирны, что история в своем поступательном развитии вырабатывает всеобщие истины и уроки, призванные просветить в равной степени, хотя и различно, все народы. В то же время русский мыслитель признает различие культур и цивилизаций Востока и Запада, для первого свойственно воображение; для второго характерен рассудок; он отдует себе отчет в том, что возможна и образованность, притом весьма высокая, но принципиально отличная от западной (Япония), что возможен вариант христианства, не сопоставимый с европейским (Абиссиния). Однако философский ум Чаадаева, воспитанный в духе европейского Просвещения, не может примириться с равными возможностями столь различных культур и цивилизаций в историческом процессе. Исключительные варианты культурно-цивилизационного развития он называет «нелепыми уклонениями от божеских и человеческих истин».

К числу подобных «уклонений» от мирового пути Чаадаев вынужден причислить и свою родину, и русскую культуру, разительно выпадающие из универсальных и всеобщих законов духовной и нравственной жизни. Даже в своих заимствованиях российская цивилизация, по мнению Чаадаева, склонна не усваивать чужое, а искать результаты человеческого разума и его всемирного прогресса; не вписываться в систему мировых законов, но, напротив, способствовать отмене «общего закона человечества» по отношению к России и русским. Поэтому «идеи долга, справедливости, права, порядка», составляющие социальную и культурную «атмосферу Запада», «идейное наследие» Европы, отсутствуют « в повседневном обиходе» русских, не входят «необходимым элементом» в «социальный уклад» России. Даже лучшие идеи оказываются включенными в отечественную культуру и общественное сознание вне «связи и последовательности», вне логической преемственности с предшествующим и последующим. Русская культура, убежден Чаадаев, внеисторична, а в силу неспособности приобщаться к мировому историческому опыту отторгнута от передовой части человечества, уже вступившей на путь «бесконечного развития». Принципу единства человеческого рода, выношенному Европой, общности человеческого мышления, «всемирной идее», «установления совершенного строя на земле» Россия может, по Чаадаеву, противопоставить только «национальный предрассудок».

За подобными высказываниями, внешне кажущимися крайне пессимистическими и даже страдающими мизантропией (в отношении к России, русской культуре, русскому национальному характеру), стоит стремление выстроить типологию мировых культур и цивилизаций, выявить среди них место для России и ее культуры, показать ее принципиальное своеобразие, сущностное отличие от других, неповторимость и даже исключительность (пусть и негативного свойства). Последовательно культурологическая позиция русского мыслителя, испытывавшего склонность к компаративистскому подходу к истории культур и цивилизаций и сознательно заявлявшего о собственной культурной вненаходимости по отношению к России, позволила ему выявить цивилизационную «вненаходимость» самой России, объяснить ее «одиночество» в мире, хотя эта ее «исключительность» и вызвала у Чаадаева реакцию отрицания, осуждения, недоумения.

Чаадаев, пытаясь по-своему решать «проклятые вопросы» эпохи, поставленные декабристами, смог пробудить общественное мнение о судьбах России. Но в отличие от официальных политиков и идеологов (А.Х. Бенкендорф, С.С. Уваров) он нигилистически оценивал Россию, пессимистически смотрел на ее настоящее, а будущее видел только в приобщении к европейской цивилизации на основе католической религии.

В Москве «не было дома, где бы ни говорили про «чаадаевскую статью» и про «чаадаевскую историю» (из воспоминаний М.И. Жихарева). С.Н. Карамзина (дочь историка) в письме к брату писала из Петербурга: «Я должна рассказать тебе о том, что занимает петербургское общество, начиная с литераторов, духовенства и кончая вельможами и модными дамами, - это письмо, которое напечатал Чаадаев в «Телескопе»… Оно вызвало всеобщее удивление и негодование». Отметил это событие в дневнике и А.В. Никитенко, один из деятелей цензурного ведомства: «…ужасная суматоха в цензуре и литературе».

Официальные круги России отреагировали на «Письмо» Чаадаева репрессивными мерами: редактор журнала Н.И. Надеждин был отправлен в ссылку, в г. Усть-Сысольск; пропустивший «Письмо» в печать цензор, профессор московского университета А.В. Болдырев был отстранен от должности; Чаадаев объявлен «сумасшедшим». Впоследствии философ отказался от некоторых своих пессимистических взглядов: «…да, было преувеличение, - написал он в 1837г., - в этом обвинительном акте, предъявленном великому народу… может быть преувеличением было опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкина» («Апология сумасшедшего»).

Однако «Письмо» Чаадаева заставило задуматься над многими вопросами, которые он поставил. Автор создал философскую концепцию русской истории, и его идеи восприняли и пытались интерпретировать многие из последующих русских мыслителей.

Идея о необходимости социально-политических преобразований прочно входит в общественное сознание. Формирующиеся в 30-40-е гг. течения общественной мысли - западничество, славянофильство, утопический социализм, - различаясь по степени радикальности, философской основе, исходили из неизбежности социальных преобразований для дальнейшего движения общества вперед.

40-е гг. ХIХ в. явились «замечательным десятилетием» в развитии общественной мысли и духовной культуры в целом. Из тайных организаций обсуждение животрепещущих вопросов переносилось в среду университетского студенчества. Одним из «условий общественной жизни», как отмечалось на страницах «Современника», становились публичные лекции в университетах. Своеобразными общественно-культурными центрами были литературные салоны в столичных и некоторых провинциальных городах. Присутствие в салонах относительно широкого круга слушателей философских споров способствовало расширению умственного и интеллектуального кругозора образованного общества. «В литературных салонах, - писал К.Д. Кавелин, постоянный посетитель московского салона А.П. Елагиной, - зарождалась, воспитывалась, созревала и развивалась тогда русская мысль, подготавливались к литературной и научной деятельности нарождавшиеся русские поколения».

В сфере философии и общественной мысли в середине ХIХ в. наметились два полюса. Один был представлен западниками, требовавшими копирования, воспроизведения в России западноевропейской культуры и цивилизации во всей ее полноте, другой - славянофилами, которые, не отрицая достоинств западной культуры, требовали более внимательного отношения к национальным корням и традициям, изучения и выдвижения на первый план исторической самобытности России.

В салоне Елагиной происходили знаменитые споры славянофилов и западников. Славянофильство в своем развитии во многом обязано салонам, в то время как западническая мысль культивировалась, прежде всего, в кружках Герцена, Огарева, Станкевича, Белинского.

Западничество и славянофильство были течениями раннего русского либерализма. К западничеству (признается известная условность этого понятия) в основном принадлежали ученые гуманитарии, литературоведы, писатели, критики, публицисты (Т.Н. Грановский, С.М. Соловьев, Б.Н. Чичерин, К.Д. Кавелин, В.П. Боткин, П.В. Анненков, И.С. Тургенев, И.И. Панаев и др.). Вместе с западниками в идейных спорах со славянофилами выступали В.Г. Белинский и А.И. Герцен, вырабатывающие в этих дискуссиях свою радикальную концепцию. Герцен испытал влияние идей славянофильства, когда создавал теорию крестьянского социализма (1848), в которой русской общине отводилась роль прообраза нового общества.

Среди славянофилов также были в основном гуманитарии, писатели, поэты, ученые (А.С. Хомяков, И.С. и К.С. Аксаковы, братья Киреевские, Ю.Ф. Самарин, А.И. Кошелев, Ф.В. Чижов и др.) Взгляды славянофилов разделяли В.И. Даль, А.Н. Островский, А.А. Григорьев, Ф.И. Тютчев.

Западники связывали социальные преобразования с усвоением достижений стран Западной Европы. Они были сторонниками конституционной монархии, выступали против революционных методов борьбы, за мирный путь буржуазных преобразований, прежде всего связанный с отменой крепостного права.

Славянофилы, в отличие от западников, отстаивали самобытные начала в историческом развитии России. Они видели их в отсутствии в русской истории классовой борьбы, в православии как единственно истинном христианстве и поземельной общине. Эти самобытные нравственно-религиозные начала, определявшие жизнь допетровской Руси, должны были, по их мнению, способствовать и будущему развитию России.

В оценке жизненных реалий западникам и славянофилам был присущ известный романтизм. Одни идеализировали Запад, другие - Россию. Идеалы западников были устремлены в будущее, славянофилы звали Россию в столь же идеальное прошлое. Б.М. Лотман замечал, что русский западник был очень мало похож на реального человека Запада своей эпохи и, как правило, очень плохо знал Запад: он конструировал «идеальный Запад» по контрасту с наблюдаемой им русской действительностью. Аналогичным образом обстояло дело с представлениями о России славянофилов, гораздо лучше знавших Запад (где они учились и подолгу жили), нежели собственную родину, которую они идеализировали и поэтизировали, глядя на нее из своего «чудного далека» (как выразился В.Г. Белинский, характеризуя позицию Н.В. Гоголя, писавшего о России из Италии). Славянофилы апеллировали к «России» столь же идеальной, фантастической, вымышленной, как и «Запад» в мечтах западников. Собственно, и «Запад» и «Восток» (Россия) были для русских мыслителей лишь условными знаками, символами «своего» и «чужого», зеркально отображающими полярные представления о реальности, весьма далекими от самой реальности, - ее концептами, теоретическими моделями.

Славянофильство и западничество были в России национальной формой романтизма, своеобразие которого заключалось именно в «парности» соответствующих устремлений и идеалов. Однако какие бы концепты ни избирались русскими романтиками, какие бы развернутые теории национальной или всемирной культуры ни выстраивались ими, их идеалы были в равной мере оторваны от действительности. Если западничество было безоглядно устремлено в идеальное будущее России, приобщившейся к «мировой цивилизации» (в лице Европы), то славянофильство опрокидывало Россию и русскую культуру в столь же идеальное их прошлое, когда национальная самобытность еще не подвергалась столь разрушительным испытаниям и «чужеродным» культурным «прививкам». Современность же мало занимала и тех и других: для того, чтобы ее адекватно рефлексировать, нужно было быть куда более трезвым реалистом; между тем и славянофилы и западники (в том числе радикальные западники) были по преимуществу мечтателями. Неосуществимость как одного, так и другого идеала была очевидна уже современникам теоретиков обоих лагерей, если они не были предубеждены в пользу какой либо из этих двух противоборствующих концепций национальной самоидентичности.

Своеобразие русских романтиков того и другого крыла заключалась в том, что романтические устремления в том и в другом случае сочетались с решением просветительских задач (недаром так много теоретизировали о просвещении - русском, европейском, народном и светском - и славянофилы и радикалы); и утопизм романтический соединялся с утопизмом просветительским, тем самым как бы «удваивая» идеализм и беспочвенность затяжного спора.

Впрочем, участники спора о путях развития России и русской культуры апеллировали к одной и той же действительности в ее национальной специфике, которой все они были по- своему не удовлетворены.

После крестьянской реформы 1861 г. западники сблизились со славянофилами на почве либерализма. И те и другие выступали за отмену крепостного права, смертной казни, за свободу печати, критиковали недостатки самодержавия и выдвигали проекты реформирования государственного строя. В начале 60-х гг. эти течения составили единое либеральное направление.

Существенно важным для развития национального самосознания были идеи славянофилов о национальном характере культуры, некритическом отношении к иностранным влияниям (А.С. Хомяков. «О возможности русской художественной школы», 1847).

К 30-м гг. относится развитие идей утопического социализма. В России он распространялся в форме крестьянского или общинного социализма (А.И. Герцен), его особенностью было признание приоритета революционных методов борьбы. Именно в рамках этого течения шел поиск путей по преодолению ограниченности деревенской революционности (борьба для народа, но без народа) и просветительских идей всеобщего благоденствия. В 40-50-е гг. ХIХ в. формируется революционный демократизм. Оставаясь в рамках идей утопического социализма, он являлся идеологией, выражавшей интересы крестьянства.

В воззрениях революционных демократов наряду с новыми чертами продолжали сохраняться надежды на просвещение как средство обновления и улучшения жизни. Белинский в конце 40-х гг. в своем знаменитом письме к Гоголю по поводу его «Выбранных мест из переписки с друзьями» (1847) продолжал утверждать, что «Россия видит свое спасение в успехах цивилизации, просвещения и гуманности».

Среди сторонников просвещения в России были и приверженцы охранительных идей, государственные деятели. Так, Министерство духовных дел и народного просвещения создавалось, «дабы христианское благочестие было всегда основанием истинного просвещения». Московское общество сельского хозяйства (1820, просуществовало до 1930г.), объединявшее отнюдь не радикально мыслящих людей, тоже заботилось о распространении среди крестьян элементарного общего и специального образования. С этой целью в 1845 г. был создан Комитет грамотности, занимавшийся этими вопросами.

Низкий уровень грамотности в дореформенной России создавал благоприятную почву для сохранения идей просвещения в общественном сознании.

Во многом благодаря реформам в образовании ХIХ в. завершил «великую революцию» - переход от боярской культуры, базирующейся на патриархальных нормах и полуварварских обычаях, к дворянской культуре, построенной на утонченных манерах и светском этикете. Основу нового порядка составили образованность, изящество манер и правила приличия. Великая русская культура, которая явила миру Фонвизина и Державина, Радищева и Пушкина, Лермонтова и Чаадаева, Толстого и Тютчева, была, как известно, дворянской. Неотъемлемым элементом этой культуры был дворянский этикет. При Петре I наблюдались только его зачатки, при Елизавете проросли первые ростки, во времена Екатерины II он становится обязательной нормой, в ХIХ в. он превращается в нечто само собой разумеющееся, в то, без чего не может обойтись ни один считающий себя воспитанным человек. Его распространение диктовалось рядом вполне объективных причин: со старым укладом и полуварварскими привычками нельзя было рассчитывать на вхождение в общеевропейское сообщество.

Уровень обучения и воспитания в университетах, институтах, гимназиях, училищах и школах вскоре приблизился к общеевропейским стандартам. Это позволило поднять образовательный уровень граждан, их самосознание и нравственные качества, сделать важный шаг в развитии науки, литературы, искусства, изменить к лучшему социально-политический и экономический уклады страны.

Во второй половине ХIХ в. наблюдался общий прогресс в области народного просвещения. Если в 1860 г. грамотность населения в России составляла 6%, то в 1897 г. - 21%. С 60-х годов до середины 90-х число учащихся в мужских и средних учебных заведениях выросло в шесть раз и составило более 150 тыс. В женских гимназиях, институтах и епархиальных училищах обучалось 75 тыс. человек. Если в 50-е годы было 14 высших учебных заведений, то к концу века - 63. Во второй половине ХIХ в. вузы России закончило около 30 тыс. студентов, из них 1500 женщин.

Рост образования оказал большое влияние на развитие самосознания нации, понимание места России в мировом сообществе. В ХVIII веке появилась «бессловесная интеллигенция», которая выступила носителем новой духовности, в основе которой лежала идея сохранения моральных устоев народа: высокой нравственности, коллективизма, взаимопомощи, любви к Отечеству и др. Положительное влияние на общество оказали культурные контакты с другими странами. Война с Наполеоном оказалась своеобразным «окном в Европу» для образованной части русского офицерства, познакомившегося с бытом и культурными традициями европейских народов.

Не только побывавшие за рубежом перенимали быт и традиции западноевропейского общества и привносили их на русскую почву, общение с французской культурой помогало пребывание войск Наполеона в России. Проводниками западной культуры выступали пленные французы, которые оседали в России, женились, заводили частные школы, нанимались домашними учителями, становились предпринимателями, входили в состав российской знати и пополняли ряды интеллигенции. Русские воспринимали у иностранцев научные знания, учились ремеслу и торговле, перенимали административные навыки. В самой России появились иностранные учителя, влиятельные администраторы, переводчики и служащие коллегий.

Великое противостояние западников и славянофилов сохранилось и в ХХ столетии. Его нельзя рассматривать как частный эпизод в развитии общественной мысли, поскольку конфликт индивидуалистических и коллективных ценностей, старого и нового в культуре выражает глубинные проблемы становления национального самосознания. С давних времен Россия решала для себя вопрос о том, за кем следовать - за Востоком или Западом, какого пути в экономике придерживаться - рыночного или нерыночного, на каких ценностях - общечеловеческих (понимаемых, прежде всего, как протестантские) или самобытных, главным образом православных, воспитывать подрастающие поколения. Великий философский спор вряд ли когда либо разрешится: сторонники западничества всегда будут указывать на то, что страна недостаточно активно заимствует передовой европейский и американский опыт, недостаточно быстро сокращает экономическое и техническое отставание, а сторонники идей славянофильства всегда будут обращать внимание на то, что культурные и технические заимствования только углубляют наше отставание, так как перенимается все самое плохое и чуждое национальному духу, а собственные идеи и открытия, под давлением западной культуры и более высоких технологий, не получают достойного развития.

Движение от западничества к славянофильству происходит в России волнами: вслед за увлечением одной крайностью следует разочарование и переход к другой. Поверхностное соприкосновение с западноевропейской культурой сменяется столь же неглубоким возрождением национальной самобытности. Поскольку проблема до конца ни разу не была решена (мы никак не можем стать стопроцентными европейцами или, напротив, вытравив привнесенное, вернуться к древнеславянским корням), она обречена, возникать снова и снова. Такова историческая судьба евразийской цивилизации, находящейся на стыке Запада и Востока. Ее проблема решается иначе: необходимо осознать, что подобная двойственность является исторической удачей, а не несчастьем.