"Советизация" Академии наук

"СОВЕТИЗАЦИЯ" АКАДЕМИИ НАУК

Осень 1929 г. ... В Академии наук идут аресты. Проверка "благонадежности" сотрудников ("чистка аппарата") подняла мутную "пену" доносов и сведения счетов. Прошла первая волна увольнений: около 100 человек, пятая часть тех, кого уже коснулась чистка, были объявлены "социально чуждыми, бесполезными для социалистического строительства"¹. Это означало потерю политического, научного и гражданского статуса, а то и медленную голодную смерть. Остальные пребывали в волнении и беспокойном ожидании, в страхе за свою жизнь. Неопределенность усугублялась томительной паузой в проводимой комиссией наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР по проверке аппарата Академии наук, "перетряхивания" научных кадров. Причина, как оказалась, была самая что ни на есть житейская -- председатель комиссии Ю.П. Фигатнер уехал на полтора месяца в один из сочинских санаториев. Обо всем этом (как и о необходимости завершения чистки) говорилось в записке А.С.Енукидзе (секретаря ВЦИК, одного из кураторов академии) к председателю ЦКК -- НК РКИ С.Г.Орджоникидзе. "В академии же, -- писал он, -- ввиду того, что половина аппарата проверена, а половина еще нет, вся работа разладилась и не клеится"². Обращаясь с просьбой срочно вызвать Фигатнера, обещал, что тот "докончит чистку, а затем снова уедет доканчивать отпуск".

Однако Академию наук ждало еще одно потрясение. Накануне возобновления чистки стало известно, что в Библиотеке, Пушкинском доме и Археографической комиссии якобы были найдены архивные материалы "большого политического значения". В их числе акты отречения Николая и Михаила Романовых, архив шефа жандармов Джунковского, документы департамента полиции. Незамедлительно последовал доклад Фигатнера в ЦК и ЦКК ВКП(б), СНК, НК РКИ СССР и ОГПУ. Правительство хранит молчание, но посылает Особую комиссию для сбора информации и выявления виновных. В нее были включены член коллегии ОГПУ и НК РКИ Я.Х. Петерс, начальник секретного отдела ОГПУ Я.С. Агранов и Ю.П.Фигатнер³. В ходе допросов (в этом убеждает и содержание стенограммы заседания комиссии) в дело оказались втянутыми научные сотрудники академии: и.о. директора Библиотеки Ф.П. Покровский, старший ученый хранитель Рукописного отдела Библиотеки В.И. Срезневский, старшие ученые-хранители Пушкинского дома И.А. Кубасов и Н.В. Измайлов, члены Археографической комиссии А.И. Андреев (ученый секретарь), С.В. Рождественский, В.Г. Дружинин и многие, многие другие. Всем им было предъявлено обвинение в "незаконном" хранении "политических материалов" (архивы, по мнению комиссии, имели прежде всего политическое, а не научное значение) и "умышленном сокрытии" от советского правительства. Это повлекло за собой новую, более высокую волну увольнений⁴, а для многих аресты и ссылки⁵. Среди них был академик С.Ф.Платонов.

Таким образом, "неблагополучие" с "людским составом" должно было объяснить "неслучайность" обнаружения в недрах академии "недозволенных" и "скрываемых" документов, а наличие их оправдывало репрессии. Круг смыкался. Расценив происходившее в академии как "контрреволюционную вылазку" классового врага, директивные органы усилили натиск на нее, грозя ликвидацией. Сама академия, по мнению Н.И.Бухарина, находилась «на перепутье, но и в состоянии полной прострации: в лице своего большинства перед угрозой разгона она более, чем когда-либо, склонна пойти на уступки, т.е. подчиниться нашим "советам" и нашему руководству»⁶. Драматически развивались события на октябрьской (1929 г.) сессии академии. Доклад Фигатнера, содержавший выводы комиссии по чистке аппарата и особой комиссии о "сокрытии" документов "политической важности", вызвал возражения со стороны президента Академии наук А.П.Карпинского, непременного секретаря С.Ф. Ольден-бурга, вице-президента Е.А.Ферсмана. Они говорили о неправильности некоторых решений комиссий, об односторонности в подходе, необъективности, предвзятости, о замалчивании положительного в работе академии и выпячивании отрицательного и т.д.⁷ В их выступлениях -- полная коллизий история взаимоотношений академии и власти, взволнованный рассказ о деятельности академии по спасению и сохранению культурных ценностей страны, напоминания "о честной, хорошей работе" академических сотрудников, о понимании ими своего долга и об отношении к тому строю, "в котором мы живем"⁸.

Отстаивая честь академии, они и не знали, что готовился еще один удар по ее независимости. Накануне Общего собрания сессии академики-коммунисты и Ленинградский обком партии послали в Политбюро телеграмму, в которой говорилось, что они находят целесообразным использовать положение "для принятия отставки Ольденбурга" (вынужденной, естественно. -- Л.Л.). Упомянутый выше доклад Фигатнера "о найденных" документах предлагался "для подготовки почвы", а главное, делался вывод, что его материал, "достаточный для уличения Ольденбурга в крупных упущениях, Платонова даже в прямом обмане"⁹. Ждали "добро" от центра, и оно было не просто дано, но превзошло самые смелые предположения. В полученной (и сразу же зачитанной) во время заседания сессии (а потом оглашенной на Общем собрании) телеграмме председателя СНК А.И. Рыкова содержалось требование о немедленном отстранении академика Ольденбурга от обязанностей непременного секретаря академии¹⁰.

Как докладывал в Политбюро М.Н. Покровский, "не приходится скрывать, что первое впечатление среди академиков от происшедшего было оглушительным. Буржуазные ученые, даже самые близкие к нам, совершенно не привыкли к такого рода методам действия в академических учреждениях, и явная растерянность читалась на лицах даже столь нам близких членов Академии наук, как Архангельский"¹¹. Предложение Ферсмана поручить двум вице-президентам (Г.М.Кржижановскому и ему) поехать в Москву для "достаточно правильного освещения" обстановки в академии и с просьбой "об отмене телеграммы" не получило поддержки. Резолюция содержала признать "недопустимым" хранение в академии документов, имеющих государственно-политическое значение, признание ошибок Президиума (не учел и вовремя не сообщил правительству), а также специальный пункт о необходимости оказать "полное содействие" всем органам, которые "уже сейчас выясняют этот вопрос" (и прежде всего ОГПУ)¹². Это была капитуляция. Не случайно, по меткому выражению Покровского, «телеграмма А.И.Рыкова одним росчерком пера "советизировала" Академию наук»¹³.

"Советизация"... Что скрывалось за этим? Какой смысл вкладывался в это понятие? Когда это началось? Как протекало? Чем сопровождалось? Чтобы ответить на эти вопросы, надо вернуться назад и попытаться дать неоднозначную оценку происходивших тогда в академии процессов.

Сотрудничество Академии наук с Советской властью началось, как известно, в 1918 г., а в июле 1925 г. накануне празднования 200-летнего юбилея ее основания она была признана высшим ученым учреждением страны. В ее численно небольшой состав входили такие известные ученые, как А.П. Карпинский (президент), И.П. Павлов, В.А. Стеклов, В.М. Бехтерев, В.И. Вернадский, В.Н. Ипатьев, Ф.Н. Успенский, С.Ф. Ольденбург, Е.А.Ферсман, С.Ф. Платонов, В.В. Бартольд, А.Е. Чичибабин и др. Они с разной мерой понимания относились к тому, что происходило в обществе и государстве начиная с октября 1917 г., тем не менее остались верны родине и в служении ей видели свое призвание. Не могли не оценить они и усилия советского государства по финансированию академии -- ее лабораторий, комиссий, институтов, экспедиций, заграничных командировок, а также изданий трудов (об этом достаточно убедительно свидетельствуют ежегодные отчеты Академии наук). Еще в июне 1927 г. В.И.Вернадский в письме к И.И.Петрункевичу писал, что академия "поставлена в исключительное положение", это «единственное учреждение, сохранившее "юридически" самоуправление»¹⁴..

Шел процесс дифференциации ученых, часть из которых высказывалась за активизацию роли академии в преобразованиях страны, за ее организационное и структурное обновление. Укрепление академической науки с практикой социалистического строительства и преодоление академической замкнутости были положены первоначально в основу политики советского правительства. Казалось бы, совпадение (в известной мере) интересов должно было создать условия для проведения перестройки академии на демократической основе. Однако антиинтеллигентская, антиинтеллектуальная политика классовой борьбы со старой идеологией, а заодно с культурой и традициями не позволяла относиться к интеллигенции как полноправному члену общества, видела в ней носителя буржуазного мировоззрения. Нуждаясь в науке и ученых, пролетарское государство, с одной стороны, преувеличивало возможности науки в решении тех многих проблем, которые имелись в отсталой России, с другой -- подозрительно относилось к академикам, видя в них "буржуазных специалистов", зараженных "великодержавным шовинизмом, национальным нигилизмом, монархизмом, антидемократизмом". Отсюда установка не на союз, взаимопонимание и взаимодействие, а на борьбу, перевоспитание в духе марксистской идеологии.

Слепая вера в марксизм как единственно верное и подлинно научное учение сеяла иллюзию сравнительно быстрого его распространения и господства в обществе. Неудачи приводили к насильственному насаждению его в качестве основы научного исследования. Также талмудистски и начетнически трактовалась связь науки с практикой, отсюда утилитаризм научных исследований. Столь же пагубным было противопоставление индивидуального творчества коллективной работе. Последнее как нельзя лучше отвечало новому типу управления наукой -- партийному и государственному руководству с его приверженностью к централизации. Все эти требования постепенно находили свое воплощение во вновь создаваемых научных и учебных учреждениях, символизировали становление их как советских учреждений. Исключение составляла Академия наук, но и она должна была пройти путь "советизации".

Первые шаги по реализации этой программы были сделаны в ходе разработки нового устава (до его принятия академия действовала на основе устава 1836 г.). Положительные стороны устава 1927 г. достаточно подробно проанализированы в нашей литературе¹⁵.

Перед академией была поставлена (и это хотелось бы подчеркнуть) задача "приспособления" научных теорий к "практическому применению в промышленности и культурно-экономическом строительстве Союза ССР" (вот он утилитаризм!)¹⁶. Изменения принципиального характера (а именно утрата академических привилегий!) были внесены в порядок выборов -- право выдвижения кандидатов давалось не только отдельным академикам или группе, но широкому кругу учреждений и общественных организаций. Отныне представители научных учреждений союзных республик входили в квалификационные комиссии (результаты не замедлили сказаться на первых же выборах). Большие права приобретал Президиум (а постепенно и его аппарат). Круг входящих в его компетенцию вопросов был расширен за счет тех, что до сих пор были прерогативой Общего собрания. Под контроль директивных органов и научных учреждений республик ставились и академические планы.

В 1925 г. Политбюро ЦК ВКП(б) была утверждена так называемая медведомственная комиссия по содействию работам Академии наук в следующем составе: Н.П. Горбунов (СНК СССР), В.Г. Кнорин (ЦК ВКП(б)), М.М. Литвинов (наркоминдел), А.В. Луначарский (наркомпрос), В.П.Милютин (Госплан)¹⁷. По имени председателя комиссии А.С. Енукидзе (секретарь ВЦИК) комиссия даже в официальных документах часто именовалась как "комиссия Енукидзе". Более того, для ведения ее дел был создан Отдел научных учреждений при СНК СССР (заведующий Е.П.Воронов). Окончательные решения принимал СНК СССР (подготовка велась через управляющего делами Н.П. Горбунова). Вот такая пирамида руководства выстраивалась над Академией наук. Взаимоотношения ее с указанными учреждениями, составными этой пирамиды, изучены пока еще недостаточно, но уже сейчас можно сделать два заключения.

Первое касается полномочий комиссии Енукидзе. Они обширны: политическое и организационное руководство, посредничество в сношениях с инстанциями, участие в планировании, контроль над финансами и субсидиями и т.д. Показательно письмо (осень 1928 г.) Енукидзе к Рязанову, в котором он с гордостью сообщал, что комиссия (здесь она названа комиссией Политбюро) получает ежегодно примерно 100 тыс. "на научные предприятия, имеющие политическое и научное значение" (зарубежные командировки и экспедиции, международные конгрессы и общества, приглашения иностранных ученых), и подчеркивал, что формально расходы "через академию", фактически -- по решению комиссии'⁸.

Второй вывод связан с деятельностью Отдела научных учреждений. Благодаря занятости именитых членов комиссии, заседания которой проходили нерегулярно и редко, отдел в лице его заведующего Воронова (партийца, верного служаки и аппаратчика) фактически осуществлял полную опеку над академией, и та оказалась в руках чиновников от науки, надзиравших за каждым ее шагом. Внешнее чинопочитание Воронова перед высшим руководством академии (вице-президентами, непременным секретарем) отдает фальшью, когда читаешь его короткие, но емкие, полные недоброжелательности, пренебрежения и сарказма заключения, предназначенные или для доклада "наверх", или для исполнения подчиненным. Там же мнение вышестоящих руководителей, записанное аккуратным почерком Воронова с обязательным указанием даты получения и витиеватой подписью. Когда читаешь, как неприятие и запреты облекаются в гладкие, ничего не говорящие фразы, становится ясно, что на протяжении ряда лет вынужденная считаться с международным авторитетом академии власть вела скрытую игру с ней, исподволь подчиняя ее и формируя по собственному образцу.

В рамках "перестройки" с лета 1927 г. работала комиссия, которая носила название Комиссия СНК по рассмотрению отчета о деятельности АН СССР в 1925/26 г. и плана работ и сметы на 1927/28 г. Это означало, что директивные органы вплотную подошли к контролю над исследовательской деятельностью академии. Результаты комиссии получили отражение в протоколах, докладной в СНК и проекте постановления СНК, а также в отчетах ее членов.

Первое заседание комиссии под председательством В.П. Милютина (председатель Госплана) состоялось в Кремле 24 июня 1927 г. (постановление СНК о комиссии было подписано 21 июня)¹⁹. Был приглашен непременный секретарь академии С.Ф. Ольденбург. Тогда произошло распределение обязанностей членов комиссии: А.Н. Бах и П.С. Осадчий должны были знакомиться с состоянием точных наук, М.Н. Покровский, В.П.Волгин, А.Я. Вышинский - с гуманитарными науками, а также проследить связи академии с научными учреждениями и учебными заведениями страны, выявить "общественно-просветительскую деятельность». Кроме того, Покровский и Рязанов отвечали за международные научные контакты, командировки и экспедиции, за ревизию издательства, архива, книгохранилища, а также комиссий по составлению справочника "Наука и научные работники в СССР" и по истории знаний. Н.П.Горбунов и В.П. Милютин знакомились с личным составом академии, ее организационной работой, составляли проект доклада правительству. По мере углубления в дела академии комиссия расширила свои полномочия, приняв решение обследовать и сами учреждения²⁰. Так, согласно выданному 12 октября СНК удостоверению (за подписью Милютина и Воронова) Покровскому поручалось ознакомиться с Пушкинским домом, Музеем антропологии и этнографии, Азиатским музеем, Постоянной историко-археографической комиссией, Комиссией по изданию собрания сочинений А.С.Пушкина, архивом²¹. Аналогичные задания получили и другие члены комиссии: Рязанов -- Библиотеку и Музей палеографии, Волгин -- Яфетический институт, Бах -- Химический институт и т.д.

В итоговом документе были высоко оценены результаты исследований в области точных наук и сама атмосфера физико-математического отделения. Характеризуя его личный состав, комиссия назвала в ряду мировых имен А.А. Иоффе. Н.С. Курнатовского, В.Н. Ипатьева, И.П. Павлова. Иным было отношение к учреждениям гуманитарного цикла -- отрицательное. К тому были и объективные и субъективные причины.

Прошедшее десятилетие не внесло, естественно, изменений ни в идейные, ни в теоретико-методологические основы творчества гуманитариев старой школы (в том числе и историков, о которых главным образом и шла речь в отчетах членов комиссии). По мнению Вышинского, гуманитарное отделение (слово гуманитарный он брал всегда в кавычки) -- это механическая совокупность составляющих его единиц, он делал уничтожающий вывод, что некоторые учреждения академии "не имеют никакого права на существование вообще", а некоторые не имеют права на существование "в виде отдельных учреждений"²². Из состава академии были исключены комиссия по составлению справочника "Наука и научные работники", комиссий по собиранию словарного материала по древнерусскому языку, по составлению библиографии по древнерусской литературе, Славянская комиссия²³. Дело доходило до курьеза. По мнению Вышинского, название одного из отделов Азиатского музея -- Отдел Кавказа и христианского Востока "режет ухо"²⁴.

Особенно досталось учреждениям исторического профиля. Покровский назвал Археографическую комиссию "обломком" двух учреждений царской эпохи: императорского Русского исторического общества и Археографической комиссии²⁵. "Добрым старым временем веет, -- писал он, -- не только от археологических коллекций академии и способов их собираний -- его отпечаток лежит и на документах, выпускаемых ею в наши дни"²⁶. "Такое положение, -- как бы продолжал Волгин, -- обрекает их (академиков. -- А.Л.) на грубый, беспринципный эмпиризм" --¦ и далее: там нет "новых" подходов и как вывод -- они способны только к собиранию, а не к теоретическому руководству работой²⁷.

Действительно, тематика исследований в академии оставалась традиционной, интересы академиков редко выходили за рамки изучения истории конца XVIII -- начала XIX в. (исключение составляли работы Е.В.Тарле). Это воспринималось марксистами как анахронизм, как несоответствие задаче революционного преобразования общества. В то же время классовый подход в оценке научных явлений порождал недоверие, настороженность к буржуазным ученым, стремление ограничить их влияние, взять под наблюдение, подчинить, перекроить сознание. Нетерпение и нетерпимость директивных органов (и общества) создавали напряженность в отношениях с учеными, часть из которых теряла веру в возможность сотрудничества с Советской властью. Стремление как можно быстрее добиться результата приводило к неоправданной ломке сложившихся академических традиций. Как логическое продолжение подобных настроений властей предержащих выглядели проекты Покровского и Волгина о "реорганизации" учреждений Отделения гуманитарных наук, которая означала его закрытие ("вовсе его прикрыть", писал Покровский; "подчинить" наркомпросу, "отделив" от академии, предлагал Волгин).

И хотя итоговый документ содержал сравнительно мягкие формулировки -- речь шла "о скорейшем исправлении серьезных недостатков и недочетов", -- они затрагивали основополагающие принципы деятельности Академии наук: изолированность академии от научно-исследовательских и учебных центров страны, плохие контакты с государственными органами. Предписывалось "воздержаться" от представления проектов организации внутри нее новых научных образований, "параллельных по своим задачам уже существующим учреждениям СССР" (и это явилось одной из причин, по которой была отклонена просьба о возобновлении издания журнала "Анналы", другая причина -- финансовая). За указаниями осуществить необходимые организационные изменения личного состава и структуры скрывалось убеждение в том, что академии как единого учреждения с определенной и точно выявленной программой не существует. Таким научно-исследовательским центром может стать только реорганизованная академия. Подчеркивалось, что академики якобы не единый коллектив, а собрание "индивидуальностей", не строители социалистической культуры и общества, а "беспристрастные искатели истины", противники утилитаризма, кабинетные ученые. Отмечалось, что в академии отсутствовали те, кто мог бы противостоять "старым методам, отжитым и не способным толкать вперед научное творчество", внедрять "новый плодотворный метод -- марксизм". По мнению Волгина, научные учреждения СССР, не имеющие (как академия) в своем составе марксистов, -- "нонсенс, существование которых не может быть оправдано никакими соображениями'²⁸.

Таким образом, комиссия наметила пути дальнейшей "перестройки" академии, в ходе которой должны были быть избраны академики-коммунисты; созданы комфракция и партийная ячейка; сформировано бюро секции научных работников Союза работников просвещения СССР; организована аспирантура к т.д. Важное значение придавалось чистке научного аппарата академии, увольнению "социально неблагонадежных", замене их марксистскими кадрами. Вызванное беззаконием сопротивление академии было сломлено благодаря провокационным находкам якобы спрятанных "политических" документов и обвинением ее в "контрреволюционном заговоре". Она устояла, но ценой потери своих привилегий, своего менталитета.

Ссылки

1. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории. Ф. 142. Оп. 1. Д. 572. Л. 39-40. (Далее: РЦХИДНИ).

2. ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 15. Л. 604--605.

3. РЦХИДНИ. Ф. 147. Оп. 1. Д. 36. Л. 21.

4. Науч. работник. 1929. № 12. С. 88.

5. Уже известны имена почти полутора сотен человек, арестованных в связи с "делом" Академии наук.

6. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп.1. Д. 19. Л. 38.

7. ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 24. Л. 78, 80--83, 88.

8. Там же.

9. РЦХИДНИ. Ф. 147. Оп. 1. Д. 50. Л. 20.

10. Есаков В.Д. Советская наука в годы первой пятилетки. М., 1971. С. 197. Фамилия Рыкова не названа по понятным причинам.

11. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп. 1. Д. 19. Л. 32.

12. ЦГАОР. Ф. 3316. Оп. 45. Д. 24. Л. 72,73.

13. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп. 1. Д. 19. Л. 35.

14. Новый мир. 1989. № 12. С. 219.

15. Есаков В Д. Указ. соч. С. 171--173.

16. Свод законов. 1927. № 35. С. 367.

17. Комиссия была утверждена на Политбюро 19 ноября 1925 г.

18. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп. 1. Д.-19. Л. 42: Архив Российской академии наук. Ф. 1759. Оп. 2. Д. 18. Л. 354. (Далее: Архив РАН).

19. Архив РАН. Ф. 1759. Оп. 2. Д. 18. Л. 49.

20. Там же. Л. 333,335,364. 2t Там же. Л. 368.

21. Там же

22. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп. 1. Д. 19. Л. 11 об.

23. Там же. Л. 4.

24. Архив РАН. Ф. 1759. Оп. 2. Д. 18. Л. 115.

25. Там же. Л. 96.

26. РЦХИДНИ. Ф. 347. Оп. 1. Д. 19. Л. 10 об.

27. Там же. Л. 11.

28. Архив РАН. Ф. 1759. Оп. 2. Д. 18. Л. 121.