Нарком НКВД Берия

Нарком НКВД Берия

О Л.П. Берии написано и много и почти ничего. Много -- это чьи-то личные воспоминания и пересказы чужих впечатлений, всевозможные преувеличения и домыслы, откровенные сплетни. Почти ничего -- это правдивые документальные публикации...

А нужны ли они вообще? -- быть может, спросит кто-то. Стоит ли ворошить мрачное прошлое? Так ли уж необходимо напоминать людям, особенно тем, кто горестно или трагично соприкоснулся с этим человеком, о событиях, связанных с его преступной деятельностью?

По-нашему убеждению ответы здесь однозначны: нужны, стоит, необходимо. Ведь речь идет не только об одном властолюбивом лице, пытавшемся подчинить себе закон, а также человеческие жизни и судьбы, не только о сплотившейся вокруг одного облеченного властью негодяя кучки карьеристов, мошенников, уголовников, но и о значительном явлении. Бериевщина -- социальное зло. Как всякое явление, оно живуче и многолико, а поэтому требует тщательного анализа, изучения, осмысления. Конечно, возникло это явление не на пустом месте и проросло, образно говоря, от давних исторических преступных корней. Разве не напоминает оно своей жестокой сутью печально известную опричнину? Да и в советское время нашлись у Берии, под стать ему, предшественники и «учителя», например Ягода, Ежов. Ну и сам Берия, превратившийся из эгоистичного карьериста уездного масштаба в одну из влиятельнейших фигур сталинского окружения, явился для многих его последователей прямо-таки наставником. Видимо, следует сказать и о том, что бериевщина это отпочковавшийся росток от сталинщины. Природа их одна и та же -- стремление к неограниченной власти, культ должности, диктата и беззакония. [360]

Не все, что известно о Л.П. Берии, достоверно и доказательно. Мы не станем останавливаться на сенсационных сообщениях очевидцев и участников задержания бывшего главы МВД, касаться занимательных, а точнее, детективных сюжетов об аресте зарвавшегося в своем порочном всемогуществе деятеля. Но ведь и следственные и судебные материалы, которые мы изучали, тоже не лишены всевозможных накладок. Порой складывалось впечатление, что к Берии и его сообщникам подходили с их же «принципиальной» меркой: коль уж попал кто под подозрение, а тем более на скамью подсудимых, то на него можно вешать все грехи. Вот почему мы отнеслись избирательно и к обвинениям, и к документам, используя только те факты, которые получили наибольшую убедительность и доказательность. Если же и прозвучит какой-то предположительный мотив, то лишь только в том случае, когда потребуется соблюсти логическую последовательность в изложении материала.

Судили Берию и его приспешников 18 -- 23 декабря 1953 года в городе Москве, о чем свидетельствуют протоколы закрытого судебного заседания Специального судебного присутствия Верховного суда Союза ССР. Председателем Специального судебного присутствия являлся Маршал Советского Союза И.С. Конев, членами -- председатель Всесоюзного Центрального Совета профессиональных союзов Н.М. Шверник, первый заместитель председателя Верховного суда СССР Е.Л. Зейдин, генерал армии К.С. Москаленко, секретарь Московского областного комитета КПСС Н.А. Михайлов, председатель Совета профессиональных союзов Грузии М.И. Кучава, председатель Московского городского суда Л.А. Громов, первый заместитель министра внутренних дел СССР К.Ф. Лунев.

В обвинительном заключении сообщалось, что в преступную группу входили: бывший министр государственной безопасности, а в последнее время министр государственного контроля СССР В.Н. Меркулов; бывший начальник одного из управлений НКВД СССР, а в последнее время министр внутренних дел Грузинской ССР В.Г. Деканозов; бывший заместитель народного комиссара внутренних дел Грузинской ССР, затем заместитель министра государственной безопасности СССР, а в последнее время заместитель министра внутренних дел [361] СССР Б.З. Кобулов; бывший комиссар внутренних дел Грузинской ССР, а в последнее время начальник одного из управлений МВД СССР С.А. Гоглидзе; бывший начальник одного из управлений НКВД СССР, а в последнее время министр внутренних дел УССР П.Я. Мешик и бывший начальник следственной части по особо важным делам МВД СССР Л.Е. Влодзимирский. Все они в течение многих лет были тесно связаны с Берией противоправными действиями в органах НКВД-МВД.

Мы не ставили целью дать психологический и социальный портрет всех названных обвиняемых, хотя некоторые черты характеров, тем или иным образом объясняющие их преступную деятельность, и будут обрисованы. Главный акцент сделаем на новоявленном Малюте Скуратове -- Лаврентии Берии.

На допросе 13 октября 1953 года один из самых верных бериевских «опричников» Богдан Кобулов показал, что в тридцатые годы «Берия был полновластным хозяином Грузии и все организации и учреждения, в том числе и НКВД, беспрекословно выполняли его требования...». Другие подручные Лаврентия Павловича, подтверждая такой вывод, добавляли, что к 1938 году в республике, да и, пожалуй, во всем Закавказье, утвердился культ личности Берии, культ «его непогрешимости как политического деятеля и крупного организатора строительства социализма в Грузии». Хотя сказать «культ личности» по отношению к Берии и подобным ему властолюбцам и «народным слугам-диктаторам», на наш взгляд, -- не совсем правомерно и точно.

Культ -- это бездумное или расчетливое преклонение. Это -- раболепство, угодничество, лицемерие, покровительство, насилие. Что ж, в карьере Берии такие составляющие нашли свое подобающее место и применение. Но есть и другая сторона вопроса -- личность, предполагающая широкий ум, светлую мудрость, глубокие знания, бескорыстие и жертвенность во имя общего дела. Материалы, которые мы изучили, описания всех трудно описуемых злодеяний напрочь отвергают наличие у Берии всех этих качеств. Кроме того, думается, сочетание слов «культ» и «личность» при оценке политического и государственного деятеля социалистической страны вообще не сочетаемо, поскольку несет в себе определенные элементы безнравственности и моральной ущербности. Где [362] процветает культ, там трудно говорить с полной уверенностью о социализме. Точно так, как обожествление и идеализация одного лица порождают застой мысли и дела. При культе происходит мельчание, перерождение, затем духовная и политическая гибель, как самой властвующей фигуры, так и других лиц, втянутых в водоворот преступных планов диктатора. Но там, где живет авторитет настоящей личности, культ невозможен. Одним словом -- или только культ, или только личность.

Берия в советском строительстве, смеем утверждать, не являлся личностью, а был скорее всего политическим игроком и авантюристом. Поначалу, когда в его игре цели были мелкими, «уездными», то есть стремление к сравнительно малым должностям в партии и государстве, то и «ставки» делались им соответствующие -- клевета и доносы на неугодных лиц, компрометация соперников. С постепенным ростом карьеры на карту ставились не только чужая репутация и добрые имена, но и свобода, жизни честных людей.

Но с чего же он начинал? Какие корни и какими соками вспоили и вскормили его преступный «демонизм»?.. Некоторые сведения о том содержатся в многочисленных следственных материалах. В первую очередь в автобиографии Л.П. Берии от 17 апреля 1923 года, обнаруженной в одном из личных дел Лаврентия Павловича.

В этих бериевских «откровениях», написанных двадцатичетырехлетним чекистским работником, есть места-фактики, которые, словно лубочные перышки в распущенном павлиньем хвосте, трудно не заметить. Показушность, самовосхваление, возвеличение мелочей до крупных масштабов -- это, видимо, черта характера, получившая, благодаря обстоятельствам, угрожающее для других развитие. «Педагогическая» деятельность и содержание семьи в подростковый период, «нелегальное» избрание старостой класса во время учебы в Бакинском техническом училище, казначейство в «благотворительном нелегальном марксистском кружке», высокие самооценки, а также выпячивание личной роли в дальнейшей деятельности -- все это бросается в глаза своей не очень-то умной нарочитостью.

Но есть в жизнеописании молодого Берии и другие факты и события, которые можно опровергнуть или принять на веру только после сравнения автобиографии с [363] другими документами. Взять к примеру, такой важный момент, как начало партийного стажа. Если верить Лаврентию Павловичу, то его партийная деятельность началась в марте 1917 года и довольно активно. Более того, сам он являлся одним из «учредителей» большевистской ячейки в Бакинском техническом училище, а также членом партбюро в ячейке из нескольких человек... Следствию удалось убедительными доказательствами отвергнуть этот обман. И на допросах, чтобы хоть как-то оправдаться, Берии приходилось все время придумывать новые версии и так и этак выкручиваться. В итоге «организатор» большевистской ячейки превратился в одного из многих, кого «записали в партию», не выдав документа, не поставив на учет, не определив поручения.

Еще больше сомнительно и запутано начало «военной карьеры» будущего Маршала Советского Союза.

В автобиографии оно тоже выглядит довольно значительно. Тут и создание сети резидентов, и связь с краевым комитетом, штабами грузинской армии и гвардии, и посылка курьеров, и находчивость в подпольной работе, и мужество при аресте, и стойкость в тюрьме. Правда свою должность Берия назвал, как подтвердили впоследствии многие свидетели, правильно-уполномоченный разведотдела (регистрода). Но вот в анкете для сотрудников ЧК и особого отдела, заполненного им лично 17 апреля 1923 года, чувство меры снова изменило Лаврентию Павловичу. На вопрос: «Служил ли в Красной Армии, когда, где и в какой должности?» -- он ответил: «В 1920 г. в регистроде Кавказского фронта при реввоенсовете XI армии окружным резидентом для зарубежной работы в Грузии, а потом Чрезвычайным уполномоченным в регистроде». Между тем в следственных и судебных материалах есть показания свидетелей, которые опровергают подобные сведения. Так, Нечаев, действительно занимавший должность, приписываемую себе Берией, показал:

«В 1920 году я работал окружным резидентом разведывательного управления (регистрода) Кавказского фронта в Закавказье. В зону моей деятельности, наряду с другими районами, входила и меньшевистская Грузия. Во второй половине 1920 года в мои руки попала грузинская меньшевистская газета, издававшаяся в Тифлисе, в которой в качестве большой сенсации сообщалось об аресте органами министерства внутренних дел меньшевистского правительства Грузии «большевистского агента» Л.П. Берии с [364] рядом изобличающих его данных. Я хорошо помню, что в этом сообщении приведен был полный текст найденного при Берии секретного удостоверения на шелку о том, что предъявитель его является сотрудником регистрода XI армии. Хорошо также помню, что на этом удостоверении стояла известная мне подпись начальника регистрода XI армии Пунке...»

Впрочем, на допросе 16 июля 1953 года Берия «запамятовал» фамилии Пунке и Нечаева, а также то, что в руки меньшевиков попало его секретное удостоверение. По словам же Нечаева, «в упомянутых выше опубликованных меньшевиками агентурных документах фигурировала фамилия именно Берии Л.П., в то время как в таких случаях применялась вымышленная фамилия (кличка)».

Объяснения этому факту имеются в следственных материалах. Но, прежде чем сослаться на них, приведем выдержку из упоминавшейся нами автобиографии. «Однако мне удаётся остаться, -- вспоминает Берия о своем первом аресте и высылке меньшевиками из Тифлиса, -- поступив под псевдонимом Лакербая на службу в представительство РСФСР...» Итак, по утверждению Берии, псевдоним он выбрал себе сам, но уже после ареста. В действительности, как утверждают другие свидетели, под фамилией Лакербая он переходил границу с заданием регистрода. Но при аресте, испугавшись за свою жизнь, все выболтал: и настоящую фамилию, и суть задания, и явки. Допрошенный по этому поводу Ш. Беришвили, ссылаясь на свидетельства очевидцев, например Меки Кедия, рассказал о том, что арестованный в 1920 году Берия на допросах «плакал и все разболтал о своих связях, заданиях, после чего он был освобожден».

Веские обвинения против Лаврентия Берии прозвучали в показаниях его двоюродного брата Герасима, содержавшего якобы явочную квартиру в двадцатые годы. Именно у него и останавливался уполномоченный регистрода XI армии Лаврентий Берия по прибытию в Тбилиси (Тифлис). Герасим Берия сообщал, что, забеспокоившись судьбой внезапно исчезнувшего брата, он отыскал его в тюрьме, но не под вымышленной фамилией Лакербая, присвоенной регистродом на время командировки, а под настоящей. Тем самым Лаврентий поставил под удар и самого Герасима, и явочную квартиру, поскольку на квартире [365] агентами «особого отряда» был произведен обыск. Меньшевикам удалось захватить тщательно скрываемый план арсенала и некоторую сумму денег.

Рассыпалась, словно карточный домик, и другая героическая легенда, тщательно и долго создаваемая и пропагандируемая самим Берией и его приближенными биографами. Так, в личных документах и биографической справке, опубликованной в свое время в Большой Советской Энциклопедии, Л.П. Берия выставлялся как организатор голодовки политических заключенных в Кутаисской тюрьме, где он содержался после второго ареста. Дескать, воля, организаторские способности, личные мужество и выдержка Берии спасли не только его самого, но и многих других товарищей по борьбе. Меньшевистскому правительству ничего не оставалось делать, как отступить перед этой стойкостью и волей и выпустить всех заключенных. Совершенно иначе представляется этот «героический поступок» при знакомстве с анкетированной характеристикой, составленной в начале двадцатых годов и подписанной членами комиссии Л. Думбадзе, М. Кваранцхелия, С. Мегрелишвили. Хранится она тоже в личном деле Берии и, кроме объяснения по интересующему вопросу, содержит другие любопытные сведения.

В 7-м пункте этой анкеты указано, что Берия не только не принимал участия в организации голодовки политзаключенных, но из-за трусости даже отказался поддержать ее. Какие же объяснения давал он впоследствии по поводу своего второго ареста в 1920 году и поведения в тюрьме? Об этом можно узнать из протоколов допроса от 16 июля и 21 декабря 1953 года.

«Спустя некоторое время, -- показывал Л.П. Берия, имея в виду освобождение после первого ареста, -- из Тифлиса я выехал в Азербайджан как дипкурьер посольства РСФСР и при возвращении обратно в Грузию по заданию регистрода был задержан на границе пограничными особыми отрядами меньшевистского правительства. Был доставлен в Тифлис, и, несмотря на мои протесты о незаконности ареста, так как являлся дипкурьером, меня все же через несколько дней отправили в Кутаисскую тюрьму. В результате моих протестов явились представители посольства РСФСР Андреев и Белоусов, которым я вручил все документы и деньги, которые при мне находились. Они мне заявили, что посольство РСФСР опротестовало мое задержание перед министром иностранных дел грузинского меньшевистского правительства...» Что же касается голодовки, то Берия отрицал свое неподчинение партийной дисциплине и проявление трусости. «Правда, -- вынужден был сознаться он под неопровержимостью других показаний, -- организатором голодовки я не был, так как она была организована по указанию из Тбилиси... В голодовке я участвовал, но до окончания голодовки меня перевели в тюремную больницу...»

В 1920 году Берия арестовывался еще один раз, но уже сотрудниками ЧК Азербайджана. Этот акт он тщательно скрывал, не упоминая о нем ни в анкетах личного дела, ни в партийных документах, ни в автобиографиях. Более того, при пособничестве Багирова и с помощью Меркулова он изъял некоторые компрометирующие его материалы из партийных и чекистских архивов Азербайджана. Но все же оставались свидетели. Один из них -- Н.Ф. Сафронов, начальник отдела по надзору за местами заключений прокуратуры Азербайджанской ССР (в пятидесятых годах). 17 августа 1953 года он дал следующие свидетельские показания.

В двадцатые годы в течение более восьми лет Сафронов являлся сотрудником Грузинской ЧК, поэтому с Берией хорошо знаком. Именно Берия направил его в июне 1929 года в командировку для временной работы в должности начальника учетно-статистического отдела Азербайджанского ГПУ. Прибыв к новому месту, Сафронов столкнулся с хаотичным состоянием дел в архиве. Возникла нужда произвести переучет всех дел и сверку их наличия с учетными карточками. Однажды, спустившись в архив, где велась проверочная и сличительная работа, Сафронов услышал хохот своих помощников. Когда он поинтересовался, чем вызван смех, то ему показали дело, вернее, остатки дела, на обложке которого было написано «По обвинению Берии Лаврентия Павловича». Сафронова это озадачило, поскольку Берия уже в то время занимал крупный пост -- являлся председателем ГПУ Грузии и заместителем председателя Закавказского ГПУ. Забрав дело и «предупредив, чтобы не болтали», он принес тощую папку вместе с алфавитной карточкой, которую изъял из общесправочной картотеки учетно-статистического отдела, к себе в кабинет и начал знакомиться с ее содержимым. Здесь находилось два документа: анкета об [367] аресте, заполненная рукой Берии (Сафронов, по его словам, почерк Берии хорошо изучил) и письмо на бланке ЦК КП Азербайджана, подписанное одним из видных большевиков Закавказья Вано Стуруа (Иван Федорович). Все содержание письма из памяти Сафронова сгладилось, но запомнилось, что адресовалось оно председателю Азербайджанской ЧК и в нем шла речь о якобы незаконном аресте Л.П. Берии, который в свое время оказывал содействие партийным организациям или отдельным членам партии.

«Никаких других документов в деле не было, -- вспоминал Сафронов. -- Как Берия освобожден, из дела ничего не было видно, так же как неизвестно, сколько он сидел как арестованный, когда и кем освобожден...»

Лишь только Сафронов просмотрел эти документы, как его вызвал к себе Фриновский. Азербайджанское ГПУ он возглавлял всего несколько месяцев, а до этого был командиром дивизии особого назначения имени Сталина, принимавшей участие в подавлении вооруженных мятежей в некоторых районах Азербайджана. Ознакомившись с делом, Фриновский саркастически усмехнулся и с иронией сказал, что передаст эту папку Берии для отправки в Музей революции. Больше дела Сафронов не видел и не спрашивал о нем у Фриновского. А того вскоре перевели в Москву на должность начальника Главного управления пограничных и внутренних войск ОГПУ СССР и заместителя председателя ОГПУ. Когда в 1938 году Берия был назначен наркомом внутренних дел страны, Фриновский стал наркомом Военно-Морского Флота. Спустя некоторое время его арестовали.

В январе 1950 года Сафронов имел встречу с Берией.

«...Я его спросил, -- вспоминал он в своих показаниях через три с половиной года, -- передал ли ему Фриновский в 1931 г. обнаруженное в архиве дело об аресте Берии в 1920 г. Берия смутился, покраснел, скулы его задергались и ответил, что не передавал и что это был не арест, а задержание и что он через несколько часов был освобожден. Далее он меня спросил -- есть ли там, в Азербайджане, еще что-нибудь. Я ответил ему, что его фамилия может фигурировать в журнале регистрации дел и в списках. Берия сказал, что об этом знает узкий круг руководящих партийных работников...»

Сам же Берия объяснял случившееся так:

«Я был задержан [368] в середине 1920 года у себя дома сотрудником ЧК Азербайджана. При задержании у меня был произведен обыск, и я был из дома доставлен ночью в ЧК. Просидев в ЧК примерно до 11 -- 12 часов дня, был вызван в кабинет председателя ЧК Азербайджана Баба Алиева, где также присутствовал и его заместитель Кавтарадзе. Мне Баба Алиев сказал, что произошло недоразумение, вы свободны, можете сесть в машину и ехать домой. От машины я отказался и ушел домой. Мне были возвращены мои бумаги, которые были изъяты во время обыска...»

Можно предположить, что после арестов в двадцатом году, которые закончились короткой отсидкой, Берия пришел к выводу, что намного безопаснее и перспективнее... арестовывать и допрашивать самому. Точно так, как в более молодые годы, подрабатывая на жизнь почтальоном, он мог сделать заключение, что более продуктивнее и почетнее составлять и рассылать директивные телеграммы, чем их разносить. Факт этот в его автобиографии, которую мы приводили, не отражен, но в воспоминаниях свидетелей, знавших Берию близко, сохранился.

В следственных материалах имеется протокол допроса свидетеля по делу Л.П. Берии и его приспешников Ш.Г. Тевзадзе, многие годы служившего в органах НКВД и МВД на оперативно-следственной работе.

«В 1933 году, -- сообщал он, -- будучи оперативным уполномоченным дорожно-транспортного отдела ОПТУ по Закавказью, мне пришлось вести следствие по делу бывшего начальника ОБХС ОДТО (отделение дорожно-транспортного отдела. -- Авт.) по станции Баку Зильбермана Александра Владимировича и других сотрудников ОБХС, которые обвинялись в должностных преступлениях и расхищении социалистической собственности... Хорошо помню, что Зильберман неоднократно говорил мне тогда, что он хорошо знаком лично с Берией Л.П., вместе с ним проживал на одной улице в г. Баку, как мне помнится, по бывшей Биржевой улице, и что они дружили. Мать Берии Марта занималась шитьем одежды... Однажды Зильберман сказал, что вот Берия Л.П. теперь секретарь ЦК, большой человек, а раньше был очень бедный и даже был тогда почтальоном в городе Баку. Когда Берия стал работать почтальоном, он стал жить лучше, и даже его мать перестала заниматься шитьем...» [369]

Не исключено, что как эти, так и многие другие подобные им сообщения исходили главным образом от зависти или мести. Но вполне возможно, что они были продиктованы и справедливым негодованием. К примеру, в 1937 году помощник начальника УНКВД Ростовской, а затем Ярославской областей Ершов-Лурье, если верить показаниям свидетеля Доценко, возмущенно говорил в присутствии начальника отдела кадров НКВД СССР Балаяна и помощника начальника особого отдела этого же ведомства Агаса: «Смотрите, как везет Берии. Лезет человек в гору не по дням, а по часам. Я его еще знаю по Закавказью. Он -- крупный интриган и карьерист...»

Так юный почтальон с Биржевой улицы стал значительным политическим игроком. И все же настоящая крупная игра, жестокая, кровавая, ждала его впереди.

Древние утверждали, что эгоист -- это человек, лишившийся зрения, сам себя ослепивший предвзятым мнением о своей особенности и исключительности, неистовым стремлением возвыситься над другими. Мы не станем строить предположений в отношении Берии на этот счет, не склонны высказывать догадки о том, что он думал, на что рассчитывал. К нему, как ни к кому другому, подходит народное изречение, что чужая душа -- потемки. В свои сокровенные замыслы и в тайники своей души он мало кого допускал. Впрочем, не только душа Лаврентия Павловича, не только его преступные деяния были сокрыты густыми сумерками общественного неведения, но и сам он как бы находился постоянно в непроглядном мраке. И все же смысл преступлений, а также признания бериевских «соратников» позволяют сказать, что основным движителем, толкавшим его на путь беззакония, -- был эгоизм, возведенный в высшую степень. А для того, чтобы удовлетворить полностью свое болезненное самолюбие, непомерные амбиции и прихоть, Берия с первых дней своей «политической и общественной» карьеры поставил «высокую» цель -- добиться большой должности, огромной власти. Эта цель его ослепила, лишила чувства реальности.

Но предоставим слово тем, кто знал Л.П. Берию близко, сделав некоторую поправку на то, что «развязало языки» и прибавило смелости бериевским «опричникам» в ходе следствия и на суде отнюдь не стремление выяснить [370] истину, а в большей мере -- снять по возможности больше вины с себя.

Из показаний Б. З. Кобулова на суде:

«...Берия -- карьерист, авантюрист и бонапартист. Все это после смерти И. В. Сталина выявилось гораздо резче, чем раньше. Я объяснял эти черты, характеризующие Берия, тем, что после смерти Сталина честолюбие Берия получило более сильное развитие. В это время он уже перестал говорить «мы» и все чаще употреблял «я»... Я назвал его «бонапартом». Я излагаю своё мнение -- это действительно заговорщик. Он присвоил себе партийный стаж, он не состоял в партии с 1917 года. Еще не зная всех документов дела, я сказал, что он далек от Коммунистической партии и что он фактически не был коммунистом. Если даже взять только тома дела о разврате Берия, то становится стыдно за себя. Это грязно, подло. Морально-политическое разложение Берия привело его к логическому концу.

Ясно, что Берия пришел к этому еще с молодого возраста. Гоглидзе и Меркулов старше меня и по возрасту и по работе с Берия, они лучше его знают, но я, будучи еще мальчишкой, видел, что Берия не имел коммунистической скромности».

А вот что рассказывал о Берии В. Г. Деканозов:

«...Я знаком с Берия с 1921 года, т. е. на протяжении 32 лет. Будучи студентом, я был направлен на временную работу в Аз. ЧК, где председателем являлся Багиров, а его заместителем Берия. Временно я работал помощником уполномоченного по экономическим делам. Как-то раз я докладывал дело. Берия заметил меня и назначил на должность секретаря секретно-политического отдела, начальником которого был. В период моей работы в Баку Берия относился ко мне очень хорошо. В 1922 году Берия был переведен в Тбилиси, забрал меня с собой и назначил на ту же должность в Груз. ЧК.

Во время работы в Баку Берия дружил с лицами, впоследствии разоблаченными как враги народа. В частности, он приблизил к себе некоего Голикова, бывшего деникинского разведчика. Я думаю, что Голиков не без помощи Берия проник в органы ЧК. Берия дружил с Морозовым, начальником секретного отдела Аз. ЧК. Впоследствии Морозов был изобличен и осужден за фальсификацию следственных материалов, по которым один рабочий [371] был необосновательно обвинен в теракте и расстрелян.

Сейчас я об этом говорю остро, а раньше подобные действия Берия подозрительными мне не казались. Берия относился ко мне хорошо, что притупляло мою бдительность.

Берия проявил себя во всем как карьерист, властный и злобный человек. Он устранил всех председателей ЧК. Возводил интриги против них. По всему его поведению видно было, что он любыми способами добивался власти.

Расскажу один эпизод. Однажды председатель Груз. ЧК Павлуновский собрал нас на совещание и предложил покончить с интригами Берия. Берия присутствовал на этом совещании и молчал. Однако через некоторое время Берия добился увольнения Павлуновского с работы и занял его место.

В 1931 году Берия был утвержден секретарем ЦК Грузии. Вместе с ним в ЦК перешла целая группа работников из чекистских органов. Я стал секретарем по транспорту, а в дальнейшем занимал другие должности, был членом бюро ЦК КП (б) Грузии. Берия продолжал относиться ко мне хорошо, но не делился со мной своими мыслями и планами. Наиболее близкими к нему были Арутюнов и Багиров.

Когда Берия стал первым секретарем ЦК КП Грузии, то все, кто хорошо его знал, были буквально ошеломлены его назначением на эту должность. Он не заслужил этой должности, так как работал не по-партийному, что подтверждено террором, проводившимся им в Грузии в период 1937 -- 1938 гг. В то время я не работал в чекистских органах, а был наркомом пищевой промышленности Грузии, одновременно являлся членом бюро ЦК КП (б) Грузии. Аресты производились единоличными указаниями Берия. На бюро обсуждались аресты лишь членов бюро, да и то после того, как они уже были арестованы. Берия не признавал коллектива и все вопросы, связанные с арестами, решал только сам, а не под воздействием Кобулова, Меркулова и Гоглидзе, как он пытался утверждать на следствии.

Он рвался к деспотической диктаторской власти, используя для этого все средства. Берия использовал в своих карьеристских целях хорошее отношение к нему Серго Орджоникидзе. Сначала он похвалялся дружбой с Орджоникидзе, [372] а затем начал мстить и репрессировать родственников Орджоникидзе»

«Особого внимания, -- откровенничал на допросе, подтверждая этот вывод, уже упомянутый Кобулов, -- заслуживает вероломство и мстительность, проявленные Берия в отношении некоторых неугодных ему лиц...»

«.. Берия был всегда властолюбивым и стремившимся к диктаторству, -- вторил Кобулову другой их соучастник Мичурин-Равер. -- Это ярко проявлялось во время пребывания его в Азербайджане и в Грузии. Берия убирал неугодных ему людей, делая это под видом их разоблачения, как врагов народа. Как мне теперь стало понятным, делая свою карьеру сначала по линии органов ВЧК -- ОГПУ -- НКВД, а затем по линии партийного руководства в Грузии и в Закавказье, Берия сумел весьма быстро реализовать свои цели и стать на положение «вождя» грузинского народа».

Еще один арестованный по делу Берии Цанава показал: «Берия был жестоким, деспотичным, властным человеком... Он ради достижения своих целей мог жестоко расправляться с теми, кто стоял на его пути. Работая в Грузии, Берия в 1937 -- 1938 гг. расстрелял всех, кто работал его заместителем в Груз. ЧК и Зак. ЧК, и многих, кто были его начальниками». Обвиняемый Меркулов, знавший Берию на протяжении многих лег и, выражаясь языком известного литературного героя, «особа, приближенная к императору», заявил: «Характеризуя Берия в прошлом, можно сказать, что это был человек с крутым и властным характером, добивавшийся власти, расчищая себе дорогу от соперников».

Ослепленный собственной значимостью и жаждой персонального возвеличения, Берия, по признанию одного из своих подручных Савицкого, «с целью раздутия своего авторитета и преувеличения своих мнимых заслуг перед партией и государством в строительстве Грузии» распространял слухи об опасности, которой он подвергается ежедневно и ежечасно со стороны врагов Советской власти. С этой целью он через Гоглидзе и Кобулова, а также лично давал указания добывать у арестованных по подозрению в принадлежности их к «правотроцкистскому и националистическому подполью» показания о покушениях на него. «Добытые следователями показания о террористической деятельности против Берия, -- уточнял Савицкий, -- всячески [373] поощрялись». В конце концов все следователи, ориентируясь на ложную установку и настоятельные указания «хозяина», принялись рьяно «выколачивать» подобные сведения, увязывая любой случай террористического акта с угрозой для жизни Берии.

И наконец, определенный интерес представляет оценка собственных преступных действий самого Берии, словно прозревшего в ходе следствия и суда. «...Самым тяжким позором для меня, как гражданина, члена партии и одного из руководителей, -- клеймил покаянно он себя, -- является мое бытовое разложение, безобразная и неразборчивая связь с женщинами. Трудно представить все это. Пал я мерзко и низко... Я настолько падший человек, что вам трудно теперь мне верить, а мне что-либо опровергать...»

Делая акцент на эротической стороне собственных деяний, Л.П. Берия, возможно, обнаруживает истинную причину своего «самоослепления»: сексуальный маньяк и «половой гангстер» (он имел близкую связь примерно с двумястами женщинами), закрыв глаза на такие понятия, как долг, совесть и честь, Берия добивался огромной власти только для получения широких возможностей удовлетворять непомерную похоть. Впрочем, не исключено, что это своеобразный маневр, чтобы отвлечь следствие и суд хотя бы частично от своей главной вины -- преступном преследовании и уничтожении многочисленных жертв. Кстати, по этому поводу у Берии тоже имеются личные признания. Так, на допросе 19 октября 1953 года он показал: «...Я признаю, что это были грубейшие извращения закона, что при таких многочисленных указаниях об арестах могли подвергаться репрессиям лица невиновные, оклеветанные в результате незаконных методов следствия».

В следственных материалах по обвинению Л.П. Берии содержится немало противоречивых сведений об отношениях Лаврентия Павловича и Григория Константиновича (Серго) Орджоникидзе. Это один из могущественных «филантропов» и «козырная карта» в бериевской политической игре. Это одна из жертв бериевских интриг, козней, произвола и мафиозной мстительной натуры. Если проанализировать многие факты из рассматриваемого уголовного дела, то можно сделать вывод: на протяжении ряда лет Берия, используя сполна в корыстных целях авторитет Орджоникидзе в партии и народе, а также его [374] влияние на лиц сталинского окружения, вместе с тем вел интриганскую борьбу против этого авторитета и этого влияния.

Почему так? Данные, которыми мы располагаем, позволяют выдвинуть на этот счет две версии.

Версия первая. Орджоникидзе, зная о подозрительном прошлом Берии, нередко публично критиковал последнего, чем вызывал у того злобу и ненависть. Так, к материалам дела приобщен подлинный рапорт Кобулова на имя Гоглидзе, датированный 16 декабря 1936 года, т. е. составленный еще до смерти Орджоникидзе. В нем доносилось: «Излагая беседу с Леваном Гогоберидзе в Сухуми в 1936 году, Агниашвили показал, что Леван Гогоберидзе контрреволюционные клеветнические измышления о прошлом тов. Берии передавал со слов т. Серго Орджоникидзе...» Но есть все основания предполагать, что подобные слухи направлялись отнюдь не на дискредитацию Берии, а на сбор всевозможных обвинительных улик против Орджоникидзе. Причем измышлялись и множились они бериевскими же приспешниками. О том свидетельствуют многие показания членов преступной группы, которые утверждали, что Орджоникидзе хорошо относился к Берии и оказывал ему всяческую поддержку в его карьере, а тот до поры до времени выгодно пользовался этим. Более того, сам Берия в узком кругу с трудом сдерживал антипатию к своему покровителю. «Мне известно, -- показывал на следствии один из бериевских подручных Шария, -- что Берия внешне относился к Серго Орджоникидзе как бы хорошо, а в действительности говорил о нем в кругу приближенных всякие гадости». «Берия в присутствии меня и других лиц, -- вторил ему Гоглидзе, -- допускал в отношении Серго Орджоникидзе резкие высказывания пренебрежительного характера... У меня складывалось впечатление, что Берия говорил это в результате какой-то личной злобы на Орджоникидзе и настраивал против него других».

Вот почему нам показалось более убедительным второе предположение. Но, прежде чем его изложить, приведем еще одно свидетельское показание -- М. Багирова, которое во многом разъясняет истоки вражды Берии к Орджоникидзе:

«Берия держался по отношению к Серго Орджоникидзе подло. Сначала Берия использовал хорошее отношение к нему Серго Орджоникидзе в карьеристских [375] целях, а затем, когда Орджоникидзе помог Берии достигнуть определенного положения, то именно Берия стал интриговать против Орджоникидзе. Вспоминаю следующий случай. За несколько месяцев до своей смерти Серго Орджоникидзе посетил в последний раз Кисловодск. В этот раз он позвонил ко мне по телефону и просил приехать к нему. Я выполнил эту просьбу Орджоникидзе и приехал в Кисловодск, где в это время гостил Георгий Димитров. Орджоникидзе подробно расспрашивал меня о Берии и отзывался при этом о нем резко отрицательно. В частности, Орджоникидзе говорил, что не может поверить в виновность своего брата Папулии, арестованного в то время Берией. Очевидно, что Орджоникидзе тогда понял уже всю неискренность и вероломство Берии, сначала использовавшего поддержку для того, чтобы пробиться к власти, а затем решившего любыми средствами очернить Орджоникидзе.

Берии стало известно через своих людей о том, что Орджоникидзе вызывал меня в Кисловодск, и он говорил по этому поводу со мной по телефону, но я ответил, что Орджоникидзе интересовался вопросами, связанными с добычей нефти.

Отношение Берии к Серго Орджоникидзе является одним из наиболее убедительных примеров подлости Берии, его карьеризма и вероломства».

Итак, версия вторая. Берия не мог простить Орджоникидзе ни определенной зависимости от него, ни вынужденного расчета на его поддержку и помощь в своей карьере. Именно этот мотив, судя по всему, а также противоположные черты характера и жизненные принципы временного и в общем-то случайного покровителя породили в Берии непреодолимую злобу и даже враждебность по отношению к Орджоникидзе. Так пришло решение отомстить за... поддержку. Оно крепло с каждым годом, с каждым новым продвижением по служебной и партийной лестнице. Когда же Орджоникидзе превратился из воображаемого, призрачного объекта для мести в реального и потенциального соперника, когда он мог стать неодолимым препятствием для дальнейшего карьеристского роста и достижения вожделенной власти, предательские и преступные замыслы переросли в конкретный план.

Авторитет Серго Орджоникидзе не только в Закавказье, [376] но и в стране, его популярность в партии и народе, его заслуги на определенном этапе, а именно в середине тридцатых годов, перестали служить Берии только эмоциональным раздражителем, т. е. вызывать его зависть и гнев. Чувства, если можно так сказать, материализовались в стратегические расчеты и тактические приемы, а давно вынашиваемая идея мести уступила место напряженной борьбе -- кто кого. Вообще, если быть до конца точным, то настоящая борьба не велась, поскольку активные и разнообразные меры предпринимались только одной стороной -- бериевской.

Берия ни уступать, ни отступать не собирался. Даже перед таким авторитетом. Слишком много сил и энергии затратил он для того, чтобы стать «вождем» в Закавказье, слишком много жертв отправил на алтарь своей властолюбивой цели. И разве не для того, чтобы идти к этой цели без остановки, он в течение многих лет сколачивал надежную группу, а точнее банду, из верных ему приспешников, готовых выполнить любой его приказ, совершить любую подлость, любое преступление? Один из таких «верных людей», Цатуров, говорил о том, что Берия, добиваясь власти, стремился оторвать чекистский аппарат от какого бы то ни было контроля и влияния, изолировать его, превратить в особый орган, подчиняющийся только одному «хозяину» -- Берии. С помощью этого аппарата превозносились «заслуги» «вождя» и подавлялись всякие предосудительные разговоры.

«Став первым секретарем крайкома, -- рассказывал Цатуров, -- Берия продолжает руководить и направлять работу Закавказского ГПУ, он производит, если образно выразиться, «чекизацию» партийного аппарата. Ряд приближенных, доверенных лиц был им направлен на партийную работу. Деканозов был назначен третьим секретарем ЦК КП (б) Грузии; Меркулов -- заведующим особым сектором; я был назначен заведующим орготделом Ленинского райкома. Вместе с нами на руководящую партийную работу был послан целый ряд чекистов. Используя аппарат ГПУ, Берия установил контроль за каждым ответственным работником. Достаточно кому-нибудь из секретарей райкома, работников аппарата ЦК, Закрайкома высказать какое-либо неодобрение, замечание о Берии, как оно становилось ему известно. Такая система контроля, вернее шпионажа, за каждым работником [377] создавала неуверенность у работников, глушила всякую критику и способствовала росту популярности Берии. Все, что ни делалось в Закавказье, в аппарате ГПУ, все приписывалось личности Берии, объяснялось его заслугой».

Объясняя, какой ценой обходилась народу бериевская популярность, один из подручных Лаврентия Павловича, Савицкий, сообщил, что созданная в 1937 году (год смерти Серго Орджоникидзе) обстановка позволяла самому «вождю», а также Гоглидзе и Кобулову арестовывать любое неугодное им лицо. И не только арестовывать, но и расправляться с ним, добывая от других различные компрометирующие показания угрозами и избиениями. В то же время подобная обстановка обеспечивала сохранность людей, преданных Берии. Аналогичные показания дали Кобулов, Гоглидзе, Хазан, Парамонов. Они подтвердили, что в период пребывания Берии на посту секретаря ЦК КП (б) Грузии он не только всесторонне знакомился с работой следственных органов Народного комиссариата внутренних дел республики, знал в деталях почти каждое «преступление», в первую очередь особо интересующее его, но и лично отдавал распоряжения об аресте неугодных ему же лиц, участвовал в допросах. Нередко допрашиваемых избивали в его присутствии, в некоторых случаях он и себе позволял «показать мужскую силу и сноровку».

Как руководители преступной группы во главе с Берией, так и большинство следователей до того свыклись с беззаконием и безнаказанностью, что жестокое обращение с арестованными, не говоря уже о незаконном задержании и аресте, стало нормой. Безнравственность и произвол превращались в обычное явление. По словам бериевского подручного Хазана, в то время считалось, что ведение следствия с соблюдением норм уголовно-процессуального кодекса (УПК) являлось вредительской практикой, а потому по указанию Берии перешли к так называемым острым методам ведения следствия.

При просмотре 300 архивных дел в архиве МВД Грузинской ССР прокуратурой СССР обнаружено более 120 резолюций Берии на отдельных протоколах допросов и на бланках служебных записок. Они подтверждают, что в 1937 -- 1938 гг. именно Берия выступил инициатором применения массовых незаконных арестов и незаконных методов [378] следствия. Вот некоторые образчики его резолюций: «крепко излупить Жужанава Л. Б.», «всех проходящих арестовать», «основательно допросить», «допросить крепко», «взять крепко в работу», «взять в работу... и выжать все», «арестовать... и взять в работу», «взять его еще в работу, крутит, знает многое, а скрывает», «т. Гоглидзе надо взять крепко в работу. Он знает очень многое, но почти ничего не говорит», «надо его крепко размотать», «арестовать всех и крепко ими заняться», «надо нажать», «крепко прощупать», «надо разложить» и много других циничных указаний. Из многочисленных показаний арестованных по делу Берии видно, что резолюции типа «крепко допросить» или «основательно взять в работу» означали приказ о применении избиений и пыток. Так, Кобулов откровенно объяснил, что следователи, читая упомянутые выше бериевские распоряжения, а также зная о возможном приезде в НКВД «самого», боялись отклониться от строгого соблюдения этих распоряжений. Они рьяно проявляли исполнительность, потом сочувственно говорил о своих приспешниках и подручных Кобулов, совершенно «забыв» о тех, кто действительно нуждался в сочувствии и сострадании, «чтобы не получить клейма «примиренца», «двурушника» и не быть самим привлеченным к ответственности. Настоящего советского суда, видимо, поверив во всемогущество своего главаря, они уже не боялись и творили неправое дело во имя раздувания популярности и авторитета Берии.

Особенно старался в создании культа нового «вождя народов» Меркулов, можно сказать, личный биограф Лаврентия Павловича. Он не только составлял публичные выступления и доклады как для «вождя», так и о нем, но и писал брошюры, восхвалявшие «героическую жизнь» и «революционные подвиги» Берии. К материалам следствия приобщена одна из них, подготовленная в том же злополучном и драматическом для Серго Орджоникидзе году, тридцать седьмом, озаглавленная бесхитростно и вполне ясно: «Верный сын партии Ленина -- Сталина». По признанию самого же Меркулова, эта брошюра написана в духе «неумеренного восхваления» заслуг Берии в достижениях грузинского народа и в социалистическом переустройстве Грузии. Берия представлялся как выдающийся деятель подпольного коммунистического движения в годы интервенции и гражданской войны, один из организаторов [379] вооруженного восстания в Грузии против меньшевиков.

Так что негласную борьбу с Серго Орджоникидзе Лаврентий Берия начал, можно сказать, во всеоружии, создав широко разветвленный и надежный силовой и идеологический аппарат. Дело оставалось, конечно, не за малым, а за самым решительным, ответственным и опасным шагом -- дискредитировать и убрать Серго с дороги. И он сделал этот шаг, поставив на карту все то, чего уже смог достичь. Началась страшная месть Берии.

В 1937 году Берия дает своим «опричникам» задание -- получить компрометирующие показания на Орджоникидзе. В ход пошел уже испытанный метод: арестовывались ни в чем не повинные люди, когда-то встречавшиеся или просто знавшие Серго, а также те, кто не знал и не встречался, но имел контакты с теми, кто мог что-то наговорить, из кого можно было что-то выбить. Причем месть зашла настолько далеко, что и после смерти своей «высокой» и, быть может, главной жертвы, клеветнические показания продолжались добываться с той же изуверской и последовательной настойчивостью.

К следственным материалам приобщен протокол осмотра уголовного дела по обвинению бывшего секретаря ЦК КП (б) Грузии Мамулии, подтверждающего, какие именно показания выбивались из арестованных, попавших в круг бериевских интересов по отношению к Орджоникидзе. И Мамулию, и тех, кого он назвал, допрашивали с применением пыток.

На основании показаний Мамулии арестовали бывшего секретаря Закрайкома ВКП (б) Орахелашвили, работавшего на момент ареста заведующим отделом Института Маркса -- Энгельса -- Ленина при ЦК ВКП (б). Применив к последнему методы «устрашения», т. е. избиение и пытки, Кобулов и Кримян получили от него клеветнические сведения об Орджоникидзе и других. О том свидетельствует выписка из показаний И.Д. Орахелашвили от 9 сентября 1937 года. А о том, что «авторство» этих показаний принадлежат Кобулову и Кримяну, свидетельствуют их личные «автографы».

Вот что говорил под пытками Орахелашвили, а если сказать точнее, то согласился с тем, что хотелось услышать его [380] мучителям:

«Лично я очень много обязан Серго Орджоникидзе, но даже чувство благодарности и преданности к нему не мешает мне осветить его действительную роль в событиях, при которых зарождались враждебные ВКП (б) и сов[етской] власти группировки и контрреволюционные организации...

Надо со всей откровенностью признать, что Серго Орджоникидзе фактически вдохновлял нашу контрреволюционную борьбу против партийного руководства Грузии и лично секретаря ЦК КП (б) Грузии -- Лаврентия Берии, хотя организационно с нами по контрреволюционной работе связан не был...

Из прямых антипартийных высказываний Серго Орджоникидзе я припоминаю следующее. Как-то он мне рассказал, что в Грузии якобы ходят слухи, что в 1924 году во время подавления августовской меньшевистской авантюры Орджоникидзе хотел обезглавить грузинский народ и что только Берия спас обострившееся в Грузии положение. «Эти белогвардейские разговоры, -- сказал Орджоникидзе, -- ведутся, вероятно, не без ведома Берии, которому Сталин дал много воли...»

Мне стало известно, что Серго Орджоникидзе вкупе с Леваном Гогоберидзе, Петре Аниашвили и Нестором Лакоба ведут самую активную борьбу против секретаря ЦК КП (б) Грузии Лаврентия Берии, распространяя по его адресу заведомо клеветнические и возмутительные домыслы.

...Серго Орджоникидзе дал мне задание смазать роль Лаврентия Берии по работе парторганизации Закавказья и Грузии, прямо заявив мне: «О нем не распространяться».

А вот еще показания, приписываемые в свое время Орахелашвили:

«С самого же начала я клеветнически отзывался о Сталине, как о диктаторе партии, а его политику считал чрезмерно жестокой. В этом отношении большое влияние на меня оказал Серго Орджоникидзе, который еще в 1936 г., говоря со мной об отношении Сталина к тогдашним лидерам Ленинградской оппозиции (Зиновьев, Каменев, Евдокимов, Залуцкий), доказывал, что Сталин своей чрезмерной жестокостью доводит партию до раскола и, в конце концов, заведет страну в тупик... Прежде всего, будучи очень тесно связан с Серго Орджоникидзе, я был [381] свидетелем его покровительственного и примиренческого отношения к носителям антипартийных и контрреволюционных настроений. Это, главным образом, относится к Бесо Ломинадзе. Однажды на квартире у Серго Орджоникидзе Бесо Ломинадзе в моем присутствии после ряда контрреволюционных выпадов по адресу партийного руководства допустил в отношении Сталина исключительно оскорбительный и хулиганский выпад. К моему удивлению, в ответ на эту контрреволюционную наглость Ломинадзе Орджоникидзе с улыбкой, обращаясь ко мне, сказал: «Посмотри ты на него!» -- продолжая после этого в мирных тонах беседу с Ломинадзе. Примерно в таком же духе Серго Орджоникидзе относился и к Левану Гогоберидзе. Вообще я должен сказать, что приемная в квартире Серго Орджоникидзе, а по выходным дням его дача (в Волынском, а затем в Сосновке) являлись зачастую местом сборищ участников нашей контрреволюционной организации, которые в ожидании Серго Орджоникидзе вели самые откровенные контрреволюционные разговоры, которые ни в какой мере не прекращались даже при появлении самого Орджоникидзе. В частности, я был свидетелем того, как Буду Мдивани в беседе с Серго Орджоникидзе высказывал недовольство партийным руководством, допускал контрреволюционные провокационные выводы по адресу секретаря ЦК КП (б) Грузии Лаврентия Берии. Кроме того, я не однократно был также свидетелем и участником подобных же контрреволюционных разговоров Орджоникидзе с Л. Гогоберидзе и Г. Куруповым...»

После дачи таких показаний Орахелашвили расстреляли -- убирались не только «достойные» соперники, но и опасные свидетели.

Как уже отмечалось, подобные клеветнические сведения о Серго Орджоникидзе собирались и после его смерти. По признанию Гоглидзе, они были необходимы для того, чтобы «послать протокол И.В. Сталину и скомпрометировать Орджоникидзе хотя бы посмертно», ну, и, естественно, оправдать в глазах Сталина преследование Орджоникидзе, придать этому видимость оправдательной и законной меры.

Еще не успев отпраздновать победу над одним из главных конкурентов в дальнейшем усилении своего влияния, Берия принялся сводить счеты с его родственниками. [382] В показаниях Багирова сообщалось, что Серго Папулия подвергся аресту еще при жизни своего влиятельного брата. Но такой жест Берии в то время являлся скорее всего робкой попыткой узнать «реакцию» не только Орджоникидзе, но и Сталина, а также проверить на прочность свое «могущество». Папулия явился лишь приманкой для более крупной дичи. Но вскоре за него принялись всерьез.

Арестовал Папулию, проживавшего, как сообщил на суде Гоглидзе, в одном доме с Берией и работавшего на железной дороге, Рапава в 1937 году. Дело по обвинению находилось под личным контролем Берии. Особый интерес «самого» объяснялся мотивами мести, а также тем, что от Папулии добивались показаний в подготовке террористического акта против «вождя закавказских народов». И он дал такие показания.