Становление деспотического самодержавия в средневековой Руси

СТАНОВЛЕНИЕ ДЕСПОТИЧЕСКОГО САМОДЕРЖАВИЯ В СРЕДНЕВЕКОВОЙ РУСИ

Обозначенная в заглавии реферата проблема оказалась сегодня в центре внимания научных споров. Думается, понять превращение княжеской власти в деспотическое самодержавие нельзя в отрыве от другой проблемы: перехода от вассалитета к отношениям подданства-министериалитета. Разумеется, это тесно взаимосвязанные, перетекающие друг в друга, но все же разные формы господства и подчинения внутри правящего класса, а также отношений между феодалами и государством.

Что мы понимаем под «вассалитетом» и «подданством-министериалитетом»? Понятия эти условные. Вассалитет, как известно, система отношений личной зависимости одних феодалов от других, т. е. иерархия на вполне определенной ступени развития феодального общества. Вассалитет сформировался во вполне развитый институт в VIII-IX вв. во Франкском государстве, когда помимо личных связей уже существовали поземельные отношения. Политическая иерархия покоилась на иерархии собственности. Вассальная служба - и в том ее главная особенность - не ущемляла личную свободу вассала, находящегося под покровительством сеньора. Это была договорная служба. «Установление связи между сеньором и вассалом, покровителем и подопечным, так или иначе, предполагало принятие обязательств обеими сторонами. Вассал должен служить своему сеньору, оказывать ему всяческую помощь, соблюдать личную верность и преданность; со своей стороны сеньор обязывался покровительствовать вассалу, защищать его, быть по отношению к нему справедливым: вступая в это отношение, они обменивались торжественными клятвами и выполняли ритуал оммажа, делавший их связь нерушимой. Нарушение обязательств одной стороной освобождало от них и другую сторону феодального договора». Вассалитет в Западной Европе теряет свое значение с образованием в позднем средневековье единых государств и развитием товарно-денежных отношений, разрушавших иерархию собственности.

На месте вассалитета возникало государственное подданство. Термин «подданство» мы употребляем в двух значениях. Подданство государственное - это ступень развития, когда всякий подчиняется верховному сюзерену напрямую, а не через вассалитет. Подданство-министериалитет - это служба, в которой отсутствует договорная основа, т. е. слуга находится в прямой и безусловной зависимости от господина. Слуга мог приобретать большую власть и собственные владения, но по отношению к слуге господин имел всегда принципиально больше прав, чем к вассалу.

Эти типы отношений особенно характерны для господствующего класса стран Западной Европы. В Германии, например, расцвет министериалитета относится к XI-XII вв. Министериалы комплектовались, по мнению большинства исследователей, в основном из сервов, которые составляли хозяйственный, судебный аппарат вотчин, «штат дворовых слуг и служащих, гарнизоны крепостей и в значительной части профессиональное феодальное воинство (рыцарство)». Министериалы пользовались по закону правом иметь собственность, но это право было ограниченным. «Закон рассматривал их не как государственных подданных или вассалов, а как людей, принадлежавших частному лицу и составляющих предмет его владения».

Н.Ф. Колесницкий, изучавший германский министериалитет, обратил внимание на то, что Генрих V, жалуя своему «верному министериалу» Эбергарду и его жене Адельгейде в собственность лесной массив, указывает в грамоте: «Делаем это без ущерба для государства, так как знаем, что сам он находится вместе с этой собственностью [в наших руках]».

Министериал - слуга, и сколь бы высокий пост в администрации он ни занимал, его юридический статус был низок. Министериалитет - это служба недоговорного характера, ибо вотчинник распоряжался министериалом как своей собственностью. Однако германский министериалитет, развиваясь, постепенно превращал слуг в вассалов. Это сословное возвышение министериалов показывает, что господствующим типом отношений в Западной Европе был вассалитет.

Н.Ф. Колесницкий, характеризуя взаимоотношения вассалитета и министериалитета в Западной Европе, отмечает, что в Германии королевская власть использовала государственный министериалитет как средство, чтобы «создавать себе искусственную опору», ибо «он давал то, чего не могла дать ленная система: верных королевских слуг, связанных с монархом узами личной зависимости и служивших ему в силу своего зависимого положения».

Итак, государственное подданство в Западной Европе зиждилось на прочном фундаменте вассальных прав и привилегий.

Вассалитет на Руси генетически был обусловлен княжеско-дружинными отношениями и являлся, таким образом, преемником военной демократии. Русскую дружину, как ее рисует «Повесть временных лет», можно представить себе и своеобразной военной общиной, и своеобразным казачьим войском, возглавляемым атаманом. От общины идут отношения равенства, находящие внешнее выражение в дружинных пирах (ср. «братчины» в крестьянских общинах), от «казачества» - роль военной добычи как главного источника существования, который функционировал как в прямом, так и в превращенном виде, ибо дань - это и выкуп за несостоявшийся подход. Выразила же дружина Игоря согласие на предложение Византии («Не ходи, но возьми дань») в красноречивой формуле: «… что хочем более того: не бившеся, имати злато».

Мы вполне согласны с выводом А.А. Горского: дружина - это уже отрицание родового деления общества, поскольку «набирается и строится не по родовому принципу, а по принципу личной верности… дружина находится вне общинной структуры общества: она оторвана от нее социально… и территориально (в силу обособленного проживания дружинников)». Конкретные особенности взаимосвязи сюзерена и вассала в каждой стране определялись историческими условиями. Неизменным оставалось лишь старое дружинное правило: князь или король - лишь первый среди равных. Таким образом, оторвавшись от общины, дружина воспроизводила общинные порядки в своем внутреннем устройстве.

Вне зависимости от генетических черт русский вассалитет обладал наиболее существенными чертами, характерными для вассалитета вообще: иерархичностью (великий князь - князья - бояре - мелкие вассалы) и гарантиями прав и привилегий господствующего класса.

Вместе с тем, несомненно, постепенное исчезновение последних остатков вассалитета в России в XV-XVI вв. и господство отношений типа государь - холоп в самой жесткой форме. В отличие от стран западноевропейского региона, на Руси произошел переход от вассалитета к подданству - министериалитету, который не дал возможности классу феодалов сохранить свои политические права и привилегии, а также гарантии против произвола монарха.

Россия не знала людей, аналогичных западноевропейским легистам. Здесь не разрабатывались общие юридические теории, но это означает не отсутствие соответствующего сознания, а лишь необходимость извлекать данные о нем из косвенных источников. «Повесть временных лет» в своих часто легендарных рассказах создает некий легендарный образ отношений князя и дружины. Вне зависимости от того, в какой мере образ соотносился реальностью прошлого, по этому источнику видна ценностная ориентация высших слоев общества XII в. Князь не только «думает» с дружиной, но и готов даже на удовлетворение «престижных» требований подвыпивших дружинников, не желавших пользоваться деревянными ложками. С другой стороны, дружинник (Блуд), изменивший своему князю, не нарушившему своих обязательств, «горьше суть бесов». Вассалитет нашел свое выражение, в частности, в том, что в русско-византийских договорах X в. бояре и дружинники выступают не столько как представители князей, сколько как полноправные участники соглашений.

Следы (но, впрочем, как мы увидим, только следы) дружинного менталитета сохраняются и в будущем, когда подданство вытесняет вассалитет. Об этом свидетельствует существование в XIV-XV вв. категории княжеских «слуг вольных»; традиционный пункт между княжеских соглашений: «А боярам и слугам межи нас вольным воля». И даже тогда, когда отношения подданства в холопской форме господствуют уже безраздельно, мы встречаемся с реликтами дружинного сознания. Опричная пародия на монастырь с «братией» и совместными пирами при безоговорочном торжестве самого жестокого деспотизма была внешней уступкой воспоминаниям о дружинных временах. Недаром опричник Василий Грязной мог «за кушаньем шутити» и осмелился (правда, из Крыма) почтительно, но не без язвительности ответить на все обвинения своего грозного государя - Ивана IV. Еще знаменательнее в этом плане отношение Ивана IV к военному холопу А. М. Курбского - Василию Шибанову. Отказавшись отречься от своего господина и «похваляя всячески», он свое «благочестие соблюде». Шибанов был казнен царем (за похвалу «государева изменника»), но все же он, по мнению Грозного, прав в своей верности, ибо, перефразируя европейскую формулу вассалитета на российский лад, «холоп моего холопа - не мой холоп». Грозный, вероятно, сохранил бы Шибанову жизнь, если бы он отрекся от Курбского, потеряв, правда, при этом «благочестие».

Пережитки вассально-дружинного менталитета смогли сохраниться даже при коренным образом изменившихся реальных условиях, видимо, благодаря двум обстоятельствам. Прежде всего, яркие описания дружинных обычаев, включающие любовь к дружине в число безусловных добродетелей князя, вошли через «Повесть временных лет» буквально во все позднейшие летописные своды, на текстах которых воспитывалась образованная часть общества. Восприятию же этих текстов способствовала общая консервативность средневековой идеологии, ее настроенность на традицию, «старину», «пошлину».

Для настоящей статьи важно определить взаимосвязь смены вассалитета подданством и соответствующих изменений в системе ценностей. В связи с этим обратимся к Северо-Восточной Руси XII в. Здесь по-прежнему преобладали дружинные связи, не отличавшиеся типологически от подобных в Приднепровье. Так, в 1174г., после убийства Андрея Боголюбского, именно съезд дружинников решал вопрос о князе. Когда же князья отдали старейшинство другому кандидату, то дружина решительно пресекла попытку князей посягнуть на ее право выбора. Однако именно в этом регионе и в это же время возникают первые симптомы кризиса дружинных отношений и появляются монархические черты в княжеской власти. При Андрее Боголюбском все большее значение приобретает не старшая дружина, а реальный административный аппарат, рекрутировавшийся из младшей дружины - «детьцких». Этот слой находился в жесткой служебной зависимости от князя. Вряд ли случайно, что этот слой с конца XII в. получает название дворян, т. е. людей княжеского двора, личных заслуг князя, а не его друзей и соратников («дружина»). Отсюда вытекает и отмеченное А. А. Горским резкое падение частоты употребления термина «дружина» в VIII в., вытеснение его термином «двор».

Внешним выражением этого процесса было убийство князя Андрея Боголюбского. Убийство князя приближенными - это придворный заговор, дворцовый переворот, что свидетельствует об усилении княжеской власти, приобретающей первые деспотические черты. При «нормальных» отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию. Невозможность изгнания провоцирует убийство. Тем самым эпизод сигнализирует о том, что на смену отношениям «князь - дружина» начинают приходить отношения «государь - подданные». Отсюда понятно возмущение южного летописца поведением Андрея Боголюбского, изгнавшего своих братьев и племянников из Северо-Восточной Руси и желавшего «самовластец быти всей Суждальской земли». Соответственно начинаются изменения и в менталитете. Не случайно, что именно в XII-XII вв. И как раз в Северо-Восточной Руси возникают «Моление» и «Слово» Даниила Заточника - подлинный гимн княжеской власти. Даниил сравнивает князя с отцом («князь щедр отець есть слугам многим») и даже с богом, ибо как птицы небесные, уповающие на милость божью, «тако и мы, господине, желаем милости твоея». В обращении же Даниила к князю («яви ми зрак лица твоего») ясно видны корни будущей формулы самодержавного правления - «очи государевы видети».

Таким образом, на Северо-Востоке, отличавшемся, по мнению С.В. Юшкова, более сильной княжеской властью, существовали и старые дружинные связи, и первые, но довольно крепкие ростки новых отношений подданства - министериалитета.

Возникает вопрос: когда и под влиянием каких причин оказались задавленными отношения вассалитета и возобладало подданство? Здесь необходим специальный анализ. До утверждения ига сохранялись возможности альтернативного развития, ибо, как было показано выше, вассально-дружинный менталитет был еще силен. Вместе с тем уже первый акт ордынской власти - назначение Ярослава Всеволодича великим князем (1243г.) - означал перелом в политических отношениях Руси: впервые права великого князя были дарованы ханом. Положение русских князей под властью Орды были близко к вассальному (сохранение власти, территории, значительная свобода действий внутри страны), но формы, в которых проявлялась зависимость, были значительно более суровы и уже напоминали подданство. Так, хан не только мог приговорить русского князя к смертной казни, но и привести приговор в исполнение самым унизительным образом (Михаил Ярославович Тверской был выведен на торговую площадь в Орде закованным в колоду и поставлен на колени) ²¹. Внешние формы почтения, которые русские князья были обязаны демонстрировать ордынским князьям, достаточно далеки от западноевропейского оммажа. Насколько унизительны были эти формулы преданности, видно даже по их реликтам в XV в. Крымский хан Менглы-Гирей был реальным союзником Ивана III, но никогда не являлся его сюзереном. И тем не менее, в марте 1474 г. в грамоте Ивана III Менглы-Гирею читаем: «… князь велики Иван (знаменательно отсутствие в самоназвании отчества, обязательного в дипломатической переписке с другими странами. - Авт.) челом бьет: прислал еси ко мне своего посла Ази-Бабу, а приказал еси ко мне с ним свое жалованье… жалючи мене братом собе и другом назвал еси».

Едва ли под властью Орды могли свободно развиваться дружинные отношения, ведь князья сами были «служебниками» монгольских ханов. Русские князья, обязанные в новых условиях беспрекословно выполнять волю Орды, не могли уже примириться с независимостью старшей дружины, с ее былыми правами.

Существенна и политика ордынских ханов, которые переносили на Русь от ношения жесткого подчинения, характерные для Монгольской империи. Так, А. Н. Насонов обратил внимание на то, что хан Менгу-Тимур пытался утвердить в положении служебной зависимости от ярославского князя Федора Ростиславича не только бояр, но и князей: «Ему же вдасть князи и бояре Русь на послужение».

Другой существенной причиной была гибель в ходе ордынского нашествия основной массы дружинников. Так, среди основных родов московского боярства, за исключением Рюриковичей, Гедиминовичей и выходцев из Новгорода, нет ни одной фамилии, предки которых были бы известны до Батыева нашествия. Конечно, точно определить количество дружинников, убитых в 1237-1238 гг., невозможно. Приходится опираться на косвенные данные. Процент потерь дружинников едва ли был меньше доли погибших среди князей. В Рязанской земле погибло девять князей из двенадцати. Из трех ростовских князей - двое. Из тех девяти суздальских князей, что были к этому времени взрослыми и находились в своих землях, было убито пятеро. Внезапная почти полная смена состава дружинников привела под власть князей Северо-Восточной Руси сразу большое количество новых людей, вышедших из непривилегированных слоев населения, привыкших к повиновению и готовых быть слугами, а не боевыми товарищами князей.

Однако прежние вассальные отношения еще не исчезли, а на первых порах лишь ограничили сферу своего действия; внутри княжеского дома сохранилась иерархия, построенная по принципу: сюзерен - вассалы («брат старейший», «брат молодший»). Именно вассалитет вызывал регулирование этих отношений письменными соглашениями (докончаниями), обозначение отношений господства и подчинения формулами родства и т. д. С этим же связано то, что боярин вплоть до середины XV в. резко противопоставлялся князю: князь, лишившийся своей «волости» или по крайней мере прав на нее и перешедший на службу к другому князю, автоматически теряет титул (Всеволожские, Фоминские и т. д.). Словосочетание «боярин князь», типичное для XVI-XVII вв., было редким во второй половине XV в. и абсолютно невозможным раньше.

Дальнейший ход политического объединения русских земель и централизация государства окончательно утвердили власть великого князя как государя и повели к постепенному превращению всех его подданных в холопов. Дело в том, что термин «государь» применялся как синоним будущего «хозяин» (например, в судебниках хозяин пожни²⁷ - «поженный государь»); соответственно холоповладелец был государем своих холопов, тем самым появление государя на троне автоматически превращало в холопов всех, кто титуловал великого князя государем.

Уже в конце XV в. Иосиф Волоцкий ставил знак равенства между отношением государя всея Руси к боярину и отношением боярина к своим холопам. В послании «к некоему вельможе о рабех его, гладом и наготою морящего их» волоцкий игумен так обосновывает необходимость милосердия к рабам: «И се, господине, бог на тебе свою милость показал, и государь тебя князь велики пожаловал: ино и тебе, господине, подобает своя клевреты пожаловати, и милость к ним показати».

С этой точки зрения представляют интерес обращения служилых людей высокого ранга в официальной переписке к Ивану III. «Господину государю великому князю Ивану Васильевичу всеа Руси холоп твой, господине, Яков Захарьин челом бьет»,- пишет Яков Захарьин Кошкин в 1492 г Хотя боярин именует себя уже холопом, а великого князя - государем и превращает свое отчество на - ич в менее престижную форму на - ин, здесь сохраняются элементы переходного периода: странное «гибридное» обращение «господину государю», в котором жива память о господине князе (вспомним, что того же Ивана III за 15 лет до того не устроило это обращение из уст новгородцев), и называние себя полным именем, а не Яковцем. Однако еще до Якова Захарьича не менее, а подчас и более аристократические подданные Ивана III перешли на следующую степень уничижительности в своих обращениях: в этих обращениях нет более «господина», а «авторы» приводят свои имена в уменьшительной (пежоративной) форме, опуская к тому же княжеский титул: «холоп твой, государь, Феодорец Хованской...» (1489); «холоп твой, государь, Васюк Ромодановский…» (1491). В 1505 г. две разные формулы (но обе без княжеского титула) употребляют в одном общем обращении новгородские наместники князья Данило Васильевич Щеня (Патрикеев) и Василий Васильевич Шуйский: «холопи твои, государь, Данило да Васюк Шуйский...». Если Щеня опустил из «скромности» свое родовое прозвание, но оставил имя в полной форме, то Шуйский униженно назвал себя Васюком, но сохранил указание на гордую фамилию. Конечно, всякая формула тускнеет перед живой реальностью и порой даже противоречит ей. Однако в момент возникновения формула непременно отражает действительность, являясь ее продуктом.

Итак, в конце XV в. стало обязательным для любого из служилых людей самого высокого ранга титулование себя холопом, а великого князя - государем, но превращение имени в уничижительную форму не стало еще всеобщим и обязательным. В последующий же период лишь отказавшийся от подданства Курбский решается не называть себя полуименем, да и то - в первом послании он вообще не назвался, а во втором и третьем послании его имя названо лишь в 3-м лице в заголовках. Полуимя в сочетании с термином «холоп твой» стало обязательной этикетной формулой, отражающей политическую реальность. Распространение отношений подданства оказалось столь широким, что в 1537 г. даже удельный князь Андрей Иванович Старицкий, сам государь, обладавший своими боярами и воеводами, буквально накануне того, как поднять мятеж, называл малолетнего Ивана IV и его мать государями, а себя - их холопом, хотя и не доходил не только до полуимени, но даже и до отказа от отчества: «князь Андрей Иванович челом бьет; и вы б, государи, пожаловали, показали милость, огрели сердце и живот холопу своему...».

В XVI в. государственный аппарат сформулировал «философию» подданства-министериалитета такой фразой: «а государю холоп без вины не живет». Слова эти нужно было произнести на переговорах с посольством от короля Сигизмунда-Августа (7 мая - 15 сентября 1566 г.), если спросят про князя Михаила Воротынского, «про его опалу». Подданство-министериалитет предполагало и особый, деспотический характер опалы: «князь Михайло государю погрубил и государь на него опалу было положил, а ныне его государь пожаловал...». Заслуживает внимания сам термин «опала», происходивший от глагола «опалиться» (разгневаться), однокоренного с глаголом «палить». Опала, таким образом, не столько наказание за вину, сколько результат вспышки монаршего гнева, о причинах которого вовсе не обязательно знать ни самому опальному, ни остальным подданным государя. Именно потому новеллой права стала крестоцеловальная запись Василия Шуйского, запрещавшая налагать опалу без боярского суда.

Однако даже в XVI в. менталитет холопства (при несомненном его преобладании) не был единственным в среде русских феодалов. На эту мысль наводят сочинения Ивана Пересветова. Для него, выросшего в Великом княжестве Литовском, служившего в Чехии и Молдавии и привыкшего к иной модели отношений монарха с подданными, оказалось непривычным собственное превращение в «холопа». И хотя он в челобитных именует себя в точном соответствии со сложившимся этикетом, однако в «Сказании о Магомете-салтане» он, выступая против холопства, вкладывает в уста Магомет-салтана такие слова: «В котором царстве люди порабощены, и в том царстве люди не храбры и к бою не смелы против недруга: они бо есть порабощены, и тот человек срама не боится, а чести себе не добывает, а рече тако: «Хотя и богатырь или не богатырь, однако есми холоп государев (разрядка наша - Авт.), иново мне имени не прибудет». Пересветов, таким образом, подвергает критике уже установившееся общее обозначение русских светских феодалов - от рядового сына боярского до боярина. Говоря далее о порядках в Византии «при царе Константине Ивановиче», Пересветов видит причину гибели империи и в том, что «вельможи его (царя - Авт.), что люди лутчие, и те порабощены были в неволю, а все те были против недруга не боецы». А.А. Зимин отмечал противоположности программ Пересветова и опричнины царя Ивана, выраженных в широко известных формулах: «воинниками царь силен и славен» и «жаловати есмя своих холопов вольны, а и казниты вольны же». Думается, пересветовские взгляды противоречили и уже устоявшемуся строю политических взаимоотношений в правящей верхушке общества.

Обращает на себя внимание то, что в XVII в. самоназвание «холоп твой» уже осознавалось как привилегия господствующего класса, ибо крестьяне и посадские люди, по словам Г. Котошихина, «пишутца в челобитных своих «рабами и сиротами», а не «холопами».

Отметим некоторые возможные причины, обусловившие победу отношении подданства в холопский форме над вассалитетом. Батыево нашествие и ордынское иго, о которых уже шла речь выше, не исчерпывают всех фактов, приведших к утвержению деспотического самодержавия в России. Естественно, что авторы не претендуют на окончательное решение этого сложного вопроса. Централизация России не была вызвана лишь внешним фактором, а была обусловлена целым комплексом причин социально-экономического развития страны. Однако ход централизации опережал созревание ее предпосылок: наметившиеся тенденции развития (рост крупной феодальной собственности, экономические связи между землями) не были достаточны для объединения разрозненных княжеств под властью единого государя. И лишь необходимость противостояния Орде ускорила, форсировала этот процесс. Форсированность же централизации, проводившейся с постоянным использованием насилия и террора (например, опричнина), позволила проявиться той альтернативе развития, которая исключала закрепление прав и привилегий за господствующим классом. Этот этап развития не встретил и сколько-нибудь серьезного противодействия, на что были свои причины. В условиях постоянной опасности вторжения ордынских войск на Русь естественна консолидация, а не противоборство князей и горожан. Центральная власть выступала как организатор отпора ордынскому игу, что влекло за собой подавление городских вольностей. Города, служившие в Западной Европе противовесом феодально-сеньориальной власти, не могли играть этой роли на Руси. Возникнув как административные центры округи («волости», «земли», княжества), они были всегда резиденцией князей и феодалов-землевладельцев, отсюда управлявших вотчинами. Феодальный характер русского города ³⁹ усиливался тем, что в землевладельцев превращались зачастую и горожане, не связанные с княжеской дружиной. Именно поэтому в русских городах не возник бюргерский городской патрициат. Этим обстоятельством и княжеским характером города на Руси обусловлено то, что здесь не сложились ни специфическое «городское» право, ни собственно городские вольности. Вольности Новгорода и Пскова были правами не городов, а земель и феодального боярства. По этим же причинам русские города фактически не знали и гильдейско-цеховой организации.

Феодалы тоже не стали противовесом амбициям центральной власти. Русь не знала боярских замков: частоколы боярских усадеб защищали от воровства и разбоя, а не от неприятеля. Русские феодалы обороняли не свои села, а все княжество в целом, съезжаясь в княжеский град. Отсюда - тесная связь феодалов со своими сюзеренами, их подчиненное, «служебное» положение. Не менее существенным был состав мелких феодалов. Как показал А.А. Зимин, значительная их часть происходила из мелких несвободных княжеских слуг. «Холопье происхождение, собачья преданность самодержавию значительной части служилого люда сыграли большую роль в том, что власть московского государя, опиравшегося на них, приобрела явные черты деспотизма», - отмечал исследователь.

Западноевропейский вариант централизации отличался от русского: переход от вассалитета к государственному подданству или подчинение всех одному сюзерену не через иерархию, а напрямую, не лишал общества приобретенных свобод и привилегий: они институализировались в сложнейшей борьбе, приобрели характер законных, четко оговоренных вольностей. В этих условиях королевская власть в Европе, действительно, с трудом сдерживала децентрализаторские стремления господствующего класса, особенно верхушки. Ф. Энгельс в работе «О разложении феодализма и возникновении национальных государств» писал: «В каждом из этих средневековых государств (речь идет о Западной Европе - Авт.) король представлял собой вершину всей феодальной иерархии, верховного главу, без которого вассалы не могли обойтись и по отношению к которому, они одновременно находились в состоянии непрерывного мятежа... А каково было во времена позднего средневековья, когда ленные отношения во всех странах образовывали клубок прав и обязанностей, пожалованных, отнятых, снова возобновленных, отобранных за проступки, измененных или как-либо иначе обусловленных, клубок, который невозможно было распутать?.. Вот в чем причина той длившейся столетия переменчивой игры силы притяжения вассалов к королевской власти как к центру, который один был в состоянии защищать их от внешнего врага и друг от друга, и силы отталкивания от центра, в которую постоянно и неизбежно превращается эта сила притяжения; вот причина непрерывной борьбы между королевской властью и вассалами...». Королевская власть была прогрессивна, ибо к вольностям прибавлялось единство созревавшей нации, т. е, условие для развития капитализма. Она являлась, по словам Ф. Энгельса, «представительницей порядка в беспорядке». Можно ли переносить эту характеристику, как это принято в нашей науке, на процесс централизации в России? Едва ли в России переход к государственному подданству произошел не от вассалитета, который почти угас и не мог закрепить политические права и привилегии за феодалами, а от подданства-министериалитета, подданства в холопской форме.

Типологически русский вариант деспотического самодержавия близок византийскому, в котором также не было развитого вассалитета. Как отмечал А.Я. Гуревич, Византия не знала феодального договора, принципа вассальной верности или групповой солидарности пэров. «Вместо тесных «горизонтальных» связей между лицами одинакового статуса преобладали «вертикально» направленные отношения подданных к государю. Не взаимная помощь и обмен услугами, а односторонняя холопская зависимость низших от вышестоящих определяли облик этого общества. Самые могущественные, знатные и богатые люди, достигшие высших должностей в государстве, оставались совершенно бесправными и не защищенными законом по отношению к императору, который мог произвольно лишить их имущества, чина и самой жизни, так же, как возвысить любого человека и выскочку из простонародья превратить в первого сановника империи». А.Я. Гуревич сравнивает византийские порядки с «правовым компромиссом» между вассалами и королем по «Великой хартии вольностей». Такой же сравнительный анализ напрашивается и по русско-английским реалиям. Даже формулы деспотизма в России и Византии схожи: «а жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же» - и; «что угодно императору, то имеет силу закона». Это - один и тот же принцип деспотического самодержавия.

Схожесть русско-византийских порядков не случайна. Анализируя социальный состав господствующего класса Византии в XI-XII вв., А. П. Каждан так характеризовал основу могущества государственной власти: «Если в западноевропейских государствах классического средневековья собственность конституировалась в очень большой мере через феодальную иерархию и вассально-ленную систему, то в Византии соответствующая роль принадлежала государственному механизму: он осуществлял власть над трудящимся населением и вместе с тем выполнял функции по присвоению и распределению если не всего, то довольно значительной части прибавочного продукта». В основе сложившегося подданства-министериалитета лежат отношения собственности: осуществление верховной властью права, получившего в римском законодательстве определение как dominium directum. Но это - уже другая тема, заслуживающая специального исследования, поэтому, в данной статье мы ограничимся лишь обшей констатацией.

Явления прошлого оцениваются обычно с точки зрения перспективы исторического развития. С «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина утверждалась в науке оценка централизации, исходившая прежде всего из государственных потребностей единения страны и создания сильной монархической власти. Новое теоретическое обоснование эта позиция получила у историков так называемой, государственной школы. В трудах Б.Н. Чичерина, К.Д. Кавелина, С.М. Соловьева утверждалась мысль, что подавление «боярской крамолы» и наступление великокняжеской (царской) власти на удельную независимость означали успех централизации, несомненно благоприятный для страны, народа и вообще дальнейшего развития. Полемика Н.Г. Чернышевского с Б.Н. Чичериным о сути централизации не затронула генеральной линии развития исторической науки и, благодаря трудам С.М. Соловьева, профессионального историка, многие идеи государственной школы были унаследованы последующими поколениями историков, в том числе и советскими. Известную роль сыграло и огосударствление самой науки с конца 20-х гг., закрепление в сознании людей государственнических представлений.

В советской историографии тезис о безусловной пользе централизации теоретически подкрепляется ссылками на упомянутую известную работу Ф. Энгельса - так априорно высказывается мнение о тождестве процессов централизации и на Западе, и в России. Между тем институализированная оппозиция не утвердилась в привилегиях по закону, и деспотизм надолго сковал русское общество. Централизация в России законсервировала сугубо средневековый тип отношений в обществе, не создавая твердых юридических оснований прав и обязанностей личности. Именно этим вариантом централизации была, видимо, обусловлена политическая слабость русской буржуазии, ее привязанность к колеснице самодержавия. Подданство в холопской форме тормозило развитие общества, ибо буржуазные отношения могли возникнуть (как это и произошло в Европе) только на базе имеющихся в феодальном обществе свобод. К. Маркс писал: «Там, где она (капиталистическая формация - Авт.) наступает, уже давно уничтожено крепостное право и уже значительно увял яркий цветок средневековья - свободные города». Тип подданства в холопской форме способствовал возникновению и длительной стабилизации крепостничества. Именно поэтому освобождение народа от крепостной зависимости произошло тогда, когда иным стал господствующий класс: ведь первые проекты отмены крепостного права появляются почти сразу после указа о вольности дворянства 1762 г.

Авторы хотели бы быть правильно понятыми: едва ли возможно в одной статье решить проблему становления в России деспотического самодержавия. Нужны многоплановые исследования. Мы не претендуем на окончательность выводов, напротив, наша попытка осмыслить истоки деспотизма была бы удачной, если бы она получила отклики исследователей. Цель этой статьи - определить проблему и пробудить к ней интерес.