Жизнь Л.И. Брежнева

Л.И.Брежнев

Как и положено политическому лидеру минувшей эпохи, биография Леонида Брежнева была безукоризненной с точки зрения классового подхода. Он родился 19 декабря 1906 года в семье рабочего-металлурга, в селе Каменское (ныне г. Днепродзержинск). Трудовую жизнь начал с пятнадцати лет. Поступил на завод кочегаром, потом стал слесарем. В 1927 году окончил Курский землеустроительно-мелиоративный техникум, получил назначение на Урал. В комсомол вступил в 1923 году, в члены КПСС - в 1931. В 1935 году заочно окончил металлургический институт в г. Днепродзержинске. Работал инженером на металлургическом заводе.

Первые посты.

На свой первый ответственный пост в Днепропетровском обкоме партии Брежнев был выдвинут в 1938 г., когда ему было около 32 лет. По тем временам карьера Брежнева была не из самых быстрых. Брежнев не был карьеристом, который пробивается вверх, расталкивая локтями других претендентов и предавая своих друзей. Он отличался уже тогда спокойствием, лояльность к коллегам и начальству и не столь пробивался вперед сам, сколько eго продвигали вперед другие. На самом первом этапе Брежнева продвигал вперед его друг по Днепропетровскому металлургическому институту Грушевой, который был первым секретарем Днепродзержинского горкома партии. После войны Грушевой остался на политической работе в армии. Он умер в 1982 г. в чине генерал-полковника. Брежнев, присутствовавший на этих похоронах, неожиданно упал перед гробом своего друга, разразившись рыданиями. Этот эпизод для многих остался непонятным.

Служба в армии.

В июне 1941 года Брежнев ушел в армию. Однако в военной среде у Брежнева не было серьезных покровителей, и карьеры в армии он не сделал. В начале войны ему, как секретарю обкома было присвоено звание полковника, а закончил он ее генерал-майором, продвинувшись всего на один чин. Не баловали его и по части наград. К концу войны он имел два ордена Красного Знамени, орден Красной Звезды, Богдана Хмельницкого и две медали. По тем временам для генерала это было весьма скромно. Во время Парада Победы на Красной площади, где генерал-майор Брежнев шел вместе с командующим во главе сводной колонны своего фронта, на его груди было заметно меньше наград, чем у большинства других генералов.

Продвижение и приход к власти.

Как и можно было предположить, Брежнев начал свою деятельность в качестве первого лица в партии и стране чрезвычайно осторожно и даже мягко. Хрущев, как известно, занимал пост не только Первого секретаря партии, но и Председателя Совета министров. В послевоенные годы Брежнев был обязан своим продвижением Хрущеву, о чем не любил вспоминать. После работы в Запорожье его выдвинули на пост первого секретаря Днепропетровского обкома партии, а в 1950 году - на пост первого секретаря ЦК Молдавии. На XIX съезде партии осенью 1952 года Брежнев как руководитель молдавских коммунистов был избран в состав ЦК КПСС. Во время съезда Сталин впервые увидел Брежнева. Старый и больной диктатор обратил внимание на импозантного 46-летнего Брежнева. Сталину сказали, что это партийный руководитель Молдавской ССР. "Какой красивый молдаванин",- произнес Сталин.

После смерти Сталина состав Президиума и Секретариата ЦК КПСС был немедленно сокращен. Из состава был выведен и Брежнев, которого назначили начальником Политуправления Военно-Морского Флота СССР. Он получил чин генерал-лейтенанта и вынужден был снова надеть военную форму. Для Брежнева это был тяжелый период. Адмиралы встретили "сухопутного комиссара" без особого тепла. Да и сам Леонид Ильич был не рад своему возвращению в армию, он мечтал снова вернуться на партийную работу. Уже в октябре 1964 года пост Председателя Совмина получил популярнейший в стране хозяйственник Алексей Николаевич Косыгин. Брежнев на эту бывшую хрущевскую должность даже не покушался. А Микоян, давний сторонник Хрущева в его антисталинском курсе (вскоре он одумался), остался на посту «президента» Союза ССР, никто его не трогал и не задевал, ни административно, ни тем более в печати.

Кадровые изменения в руководящих верхах страны оказались весьма незначительными, но примечательными. Уже в ноябре был освобожден от обязанностей хрущевский выскочка на посту Секретаря ЦК В. Поляков. Его не унизили, а назначили на пост номенклатурной центральной газеты «Сельская жизнь», на непривычном для себя этом журналистском занятии он вскоре и зачах. На мартовском Пленуме ЦК освободили от обязанностей Секретаря ЦК по идеологии Л. Ильичева. То был способный и образованный человек, но совершенно беспринципный карьерист, он занимался непомерным восхвалением Хрущева. Его уход был закономерен и политически правилен.

В этих осторожных и взвешенных шагах отчетливо просматривалась кадровая политика самого Брежнева. Отметим также, что самый открытый и резкий сторонник смещения Хрущева, «президент» РСФСР Н. Игнатов, никакого должностного повышения не получил, хотя явно его ожидал. Его перемещали туда-сюда, но на прежнем уровне. Это тоже была осторожная линия Брежнева. Не надо, мол, нам скандалистов...

Вообще Брежнев поначалу был подлинно демократичен, общителен и доброжелателен. Сохранился очень выразительный рассказ бывшего члена Президиума ЦК Пономаренко, который в указанное время был всего лишь скромным преподавателем партийного учебного заведения:

«В день, когда состоялся октябрьский Пленум, у меня сгорела дача. Поздно вечером, весь прокопченный, в спортивном костюме я приехал в Москву. У своего дома я внезапно встретился с Брежневым. Ведь мы живем в одном подъезде. Мы поздоровались. «Что у тебя за вид?» -- спрашивает. Узнав о моей беде, сказал, чтобы я особенно не переживал. «Необходимую помощь окажем». Первое, что он сообщил: «Сегодня мы Хрущева скинули!» И предложил пройтись по Шевченковской набережной. «А кого же избрали Первым?» -- спрашиваю его. «Представь -- меня, -- ответил со смехом Брежнев и потом уж серьезно добавил: -- Все прошло довольно гладко. Неожиданно сопротивление оказал только Микоян: он возражал, чтобы Хрущева освободили сразу с двух постов». Перечисляя далее тех, кто активно поддержал «инициативу» о смене власти, Брежнев с большой похвалой отозвался о Суслове, Шелесте, Подгорном, Кириленко, Шелепине и других. «Очень полезен был в этом деле Николай Григорьевич Игнатов. Ведь чуть что, все могло сорваться», -- подчеркнул Брежнев».

Данная история не только веселая и ярко характеризующая нового Генсека, но и, что для нас особенно важно, вполне достоверная. Вот так он начал свой медовый месяц на вершине власти. Впрочем, время там исчислялось не месяцами, а годами.

Первым приметным общественным действием, связанным напрямую с новоизбранным Первым секретарем, стал Мартовский пленум ЦК партии в 1965 году. Был он посвящен в основном вопросам сельского хозяйства. Хрущев особенно много занимался этой областью и в конце концов привел ее в полное расстройство, страна впервые в истории начала ввозить хлеб из заграницы, а граждане -- стоять в очередях за мукой. Брежнев делал доклад, он был умеренный в словесной критике, на Хрущева не валил все беды, как раньше сам Хрущев глупо вытворял это в отношении Сталина. Однако вывод докладчика, всех выступавших и решений был тверд: хватит непродуманных мероприятий! Подразумевалось не только село, но и все иные области.

Очень сильно прозвучало тогда выступление Секретаря Псковского обкома партии, на ярких примерах он рассказал буквально о вымирании коренного русского края. О том же, хоть и осторожнее, говорили многие другие участники Пленума…

Брежнева большинство людей в аппарате ЦК и вокруг ЦК считали слабой, а многие -- временной фигурой. Не исключаю, что именно поэтому на его кандидатуре и сошлись участники переворота. Однако тем, кто недооценил Брежнева, его способность сохранить власть, потом пришлось поплатиться. А вот люди, хорошо знавшие нового лидера лично, такого исхода ожидали. Помню, через несколько недель после октябрьского Пленума мой близкий товарищ Н.Н. Иноземцев рассказал о своем разговоре с академиком А.А. Арзуманяном, который был хорошо знаком с будущим Первым секретарем на войне. В доверительной беседе Арзуманян так охарактеризовал Брежнева: «Учить этого человека борьбе за власть и расставлять кадры не придется».

Я, как, по-моему, и подавляющее большинство сторонников курса XX съезда КПСС, беспокоился, разочаровывался, но все же верил, как многие, верил, что Брежнев при всех его очевидных слабостях все же более предпочтительная, чем другие, политическая фигура, коль скоро уж сместили Хрущева. И не остается ничего иного, как Брежнева поддерживать, помогать ему. Тем более очень скоро выяснилось: курс партии толкают вправо прежде всего конкуренты, еще более консервативные соперники Брежнева («слева» у него ни одного соперника не было). Как, впрочем, и некоторые его приближенные. Не говоря уже о консервативных деятелях, не соперничавших с Брежневым, но влиявших на политику, занимая видные посты в руководстве (Кириленко, Суслов, Полянский, Демичев и другие). Развертывалась настоящая борьба, так сказать, «за душу» самого Брежнева, которого многие хотели сделать проводником и главным исполнителем правоконсервативного курса. Курса на реабилитацию Сталина и сталинщины, на возврат к старым, весьма опасным в сложившейся обстановке догмам внутренней и внешней политики.

Выбор позиции, ставший неизбежным в условиях этой борьбы, я и мои товарищи из числа консультантов ЦК, конечно, должны были делать сами. Но его нам облегчил Андропов, определившийся, поддержавший Брежнева с самого начала, и не думаю, что только в силу ставшей почти второй натурой каждого партийного работника старшего поколения привычки поддерживать руководство. Просто стало очевидным, что в то время приемлемых альтернатив ему не было.

Ключевым, так сказать, исходным в сложившейся ситуации был все-таки вопрос: во что верит, чего хочет, что думает сам Брежнев? Первое время он был очень осторожен, не хотел себя связывать какими-то заявлениями и обещаниями, и, если бы меня спросили о его изначальной политической позиции, я бы затруднился ответить. Может быть, Брежнев, пока не стал Генеральным секретарем, даже не задумывался всерьез о большой политике, а присоединялся к тому, что говорил сначала Сталин, потом Хрущев, -- вот и все. Такое в нашей политической практике тех лет было вполне возможно.

Из тянувших вправо людей, близких к Брежневу, хотел бы прежде всего назвать С.П. Трапезникова. В Молдавии он, кажется, был преподавателем марксизма. Помощником Брежнева стал, когда того перевели в Москву. Когда Брежнев стал Генеральным секретарем, он выдвинул Трапезникова на пост заведующего отделом науки ЦК. Вот тогда этот закоренелый сталинист и получил возможность развернуться. Под стать ему был один из помощников Брежнева, убежденный сталинист В.А. Голиков.

Они собрали вокруг себя группу единомышленников и объединенными усилиями, очень напористо, ловко используя естественную в момент смены руководства неопределенность и неуверенность, а также, конечно, свою близость к Брежневу, бросились в наступление. Пытаясь радикально изменить идеологический и политический курс партии, они особое внимание уделяли психологической обработке самого Брежнева. Это была, так сказать, «пятая колонна» сталинистов в самом брежневском окружении (в него входили также К.У. Черненко и Н.А. Тихонов, но в идеологии они большой активности не проявляли).

Эти люди вместе с наиболее консервативными членами Президиума и Секретариата ЦК КПСС все же смогли быстро сбить какое-то подобие общей идейно-политической платформы. Во внутренних делах добивались отмены решений XX и XXII съездов КПСС, полной реабилитации Сталина; отказа от выдвинутых после его смерти новых идей и реставрации старых, сталинистских взглядов в истории, экономике, других общественных науках. Во внешней политике целью сталинистов было ужесточение курса, опять же отказ от всех появившихся в последние годы новых идей и представлений в вопросах войны и мира и международных отношений. Все это не только нашептывалось Брежневу, но и упрямо вписывалось в проекты его речей и в проекты партийных документов.

Развернувшаяся атака на курс XX съезда, надо сказать, встретила довольно серьезное сопротивление. Видимо, сами идеи обновления, очищения изначальных идеалов социализма от крови и грязи уже завоевали серьезную поддержку общества. С ходу, одним махом изменить политическую линию и политическую атмосферу в партии и стране не удалось».

При Брежневе партийно-государственное руководство было достаточно молодым, средний его возраст, включая самого Первого секретаря, был менее шестидесяти лет. Появились там и новые весьма деятельные и крепкие характером личности. На мартовском Пленуме ЦК членом Президиума стал Кирилл Трофимович Мазуров, бывший белорусский партизан, а потом глава Правительства Белоруссии. Одновременно он стал заместителем Предсовмина, отвечая за работу промышленности. Твердый государственник и сторонник сталинского стиля работы, он сразу стал неудобным соратником для Брежнева…

Брежнев постепенно набирал силу, менял по своему усмотрению кадры на среднем уровне, готовил благоприятные для себя кадровые перемены в высших эшелонах власти. В общем, ничего тут особенного или тем более сугубо отрицательного нет, каждый руководитель, большой или не очень, строит свою линию власти примерно так же.

Брежнев медленно, осторожно, не делая никаких резких действий и заявлений, неуклонно укреплял свою личную власть. Потом новоявленные «демократы» стали укорять его за это, но кто же из деятелей, имеющих большую власть и честолюбие, поступает иначе? А он в сложившихся условиях поступал не только мягко, но и по-доброму.

В декабре 1965 года подал в отставку (разумеется, сугубо тайно от советских граждан) с поста Председателя президиума Верховного Совета Микоян Анастас Иванович. Он объяснял свое довольно неожиданное для советских деятелей решение тем, что у него уже семидесятилетний возраст (родился в ноябре 1895-го). Тогда (свидетельствую как очевидец событий) тот возрастной ценз казался и в самом деле предельным -- много позже Леонид Ильич справит свое семидесятипятилетие на том же посту очень даже бесстрастно. Но главное тут в ином. Микоян был очевидным сторонником Хрущева, и Брежнев, будь он мстителен, как потом толковали его враги, должен был бы убрать его. Нет, Леонид Ильич устроил старому сталинскому соратнику пышные, на весь Союз, проводы. А на его пост «президента» поставил своего давнего соратника Николая Викторовича Подгорного, бывшего специалиста по сахароварению, потом Первого секретаря Харьковского обкома, потом Секретаря ЦК КПСС, сотоварища Брежнева по заговору свержения Никиты Сергеевича. Потом они рассорились, но об этом позже.

Приближался XXIII съезд партии. Брежнев, привычный к неожиданным кадровым перемещениям и решениям, готовился к этому важнейшему в истории партии форуму с повышенным вниманием. Это было разумно, с какой стороны на те события не посмотри. Съезд в итоге сложных переговоров в высших кругах власти был назначен на март 1966 года. Но перед съездом возникли совершенно неожиданные события сугубо политического характера. Речь пошла о «литературе».

Осенью 1965 года в советской печати вдруг возник шум по поводу никому не известных «писателей» Синявского и Даниэля. Кто они как литературные работники, никто не знал, даже в столичной интеллигентской среде. Потом-то выяснилось, что Синявский, сотрудник Института мировой литературы, писал статьи о ценностях соцреализма, а Даниэль был скромный переводчик с разных языков. Свои никому не нужные сочинения они передавали за границу, их там печатали не без благословения американских и других западных спецслужб. И вот советское КГБ это все выяснило.

В отличие от иных подобных случаев, об этом написали в газетах. Теперь-то ясно, что это был шаг Шелепина и его ставленника на Лубянке Семичастного: вот, мол, до чего довело страну хрущевское заигрывание с интеллигенцией либерального толка... Конечно, это было несомненное самоуправство органов Госбезопасности, они проделали эту операцию самостоятельно, не согласовав ее с партийным руководством. Надо напомнить тут, что никогда, ни при Ленине и Сталине, которые «органы» ценили, ни при Хрущеве, который их недолюбливал, арест мало-мальски значительных людей так не проводился. Дзержинский, Ягода, Ежов и Берия, кто бы уж они ни были, такого себе не позволяли. Они знали твердо: «Партия (ее вождь) -- наш рулевой». Шелепин и Семичастный решили «порулить» сами. Видимо, они надеялись на малозначимость обоих сочинителей, никто, мол, за них не вступится. Они ошиблись, да еще как!

Во всем мире (имеется в виду, конечно, мир просионистской печати и телевидения) начался неистовый гвалт: свобода слова... права личности на самовыражение... Ну, партийному руководству к шумихе на Западе было не привыкать, не такое слыхали и переживали, но куда серьезнее разворачивались события внутри страны. Глупость и непоследовательность Хрущева состояла, помимо всего прочего, и в его идеологической политике. Он то бранил художников-модернистов, обзывая их педерастами (как выяснилось, не без основания), то заигрывал с мальчишками поэтами, сочинявшими нечто фрондерское, хотя и вполне прокоммунистическое. А так как грозная некогда Лубянка при нем сильно притихла, это разбаловало верхушку интеллигенции.

Арест двух неведомых «писателей» вызвал вдруг в этой среде сильное брожение. Нет-нет, никаких публичных действий или высказываний, до «перестройки» было еще далеко, но... начались разговоры, и даже вслух. А потом пошли и письма в разные властные учреждения с просьбой (или порой даже требованием) в этом деле «разобраться». Такого еще не было никогда в Советском Союзе, возникло даже словечко «подписант», сохранившееся и по сей день в языке, хотя уже в смысле сугубо ироническом. Короче, Шелепин и его сотоварищи своими грубыми действиями спровоцировали опасную для них волну, но они не понимали сути происходящего. Их младший сподвижник Сергей Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, публично выступал с горячими обличениями всякой крамолы в культуре. Против него и пошел ответный удар, остался в памяти стишок Евтушенко «Румяный комсомольский вождь»...

Многоопытный и осторожный Брежнев, находясь на пике своей карьеры, все это, разумеется, видел и на ус мотал. Шелепин и его дружки действуют без оглядки на партийное руководство и Генерального секретаря? Сегодня они самостоятельно начинают политический процесс, а что сделают завтра и что замышляют вообще? Более того, пошли разговоры -- за границей шумно, у нас пока тихо, -- что в Москве-де собираются опять вернуться к политике репрессий.

Брежнев и его старшие сотоварищи по Политбюро никаких новых репрессий проводить не хотели, они достаточно хорошо помнили тяжкие испытания партийных кадров в тридцатых годах. Нет, зарвавшимся «комсомольцам» следует дать своевременный отпор, пока они не натворили еще чего-нибудь, куда более крутого. Осторожно и молчаливо Брежнев начал обдумывать и готовить ответные меры.

В ту пору, повторим, он был в хорошей форме. Его аппаратный сотрудник тех времен Ф. Бурлацкий засвидетельствовал с точной наблюдательностью прислуги за своим хозяином: «Свой рабочий день в первый период после прихода к руководству Брежнев начинал необычно -- минимум два часа посвящал телефонным звонкам другим членам высшего руководства, многим авторитетным секретарям ЦК союзных республик и обкомов. Говорил он обычно в одной и той же манере: вот, мол, Иван Иванович, вопрос мы тут готовим. Хотел посоветоваться, узнать твое мнение... Можно представить, каким чувством гордости наполнялось в этот момент сердце Ивана Ивановича. Так укреплялся авторитет Брежнева. Складывалось впечатление о нем как о ровном, спокойном, деликатном руководителе, который шагу не ступит, не посоветовавшись с другими товарищами и не получив полного одобрения своих коллег.

При обсуждении вопросов на заседаниях Секретариата ЦК или Президиума он почти никогда не выступал первым. Давал высказаться всем желающим, внимательно прислушивался и, если не было единого мнения, предпочитал отложить вопрос, подработать, согласовать его со всеми и внести на новое рассмотрение. Как раз при нем расцвела пышным цветом практика многотрудных согласований, требовавшая десятков подписей на документах, что стопорило или искажало в итоге весь смысл принимаемых решений.

Прямо противоположно Брежнев поступал при решении кадровых вопросов. Когда он был заинтересован в каком-то человеке, он ставил свою подпись первым и добивался своего. Он хорошо усвоил сталинскую формулу: кадры решают все. Постепенно, тихо...»

Общительность и простота общения Брежнева были безусловно положительными качествами, которые хороши для любого руководителя. Хрущев кричал и матерился, не терпел чужих мнений и тем более возражений. Ясно, что на его фоне для всего партийного аппарата Брежнев выглядел в высшей степени благоприятно, что было сразу замечено и оценено окружающими.

Конец известен: 12 февраля приговорили Синявского к семи, а Даниэля к пяти годам строгого режима за антисоветские произведения и передачу их за границу. Все было по закону, они оба получили даже меньше, чем полагалось бы по максимуму той статьи. Шум за границей достиг силы шторма, а у нас число «подписантов» возросло. Всем понимающим людям стало ясно, что Шелепин и его команда проиграли: поворота в политике не добились, противников своих не запугали, а только пыль подняли. Брежнев понимал это лучше многих...

Главное теперь было -- провести XXIII съезд партии, где ему впервые в жизни довелось выступить с отчетным докладам. Серьезная, хоть и молчаливая, борьба в партийных верхах развернулась о памяти Сталина, продолжать ли непопулярную хрущевскую линию в этом деле, пойти ли на обратную «реабилитацию» его имени или вообще осторожно обойти этот острейший вопрос. Ясно, что Брежнев избрал последнее, не без труда добившись тут большинства сторонников этой точки зрения. Другой его предварительный успех состоял в важном процедурном изменении порядка съезда (Леонид Ильич на такие процедурные игры был уже тогда большой мастак!): было решено, что на съезде от ЦК и от своих ведомств будут выступать только Брежнев, Косыгин и Подгорный. Шелест или Щербицкий будут выступать только от Украины. Другие члены Президиума ЦК должны будут воздерживаться от выступлений. И действительно, ни Суслов, ни Шелепин, ни Микоян, ни Демичев не получили слова на съезде партии. Такой же порядок сохранился и на следующих съездах партии, хотя до сих пор была традиция, что все члены Политбюро обязательно выступали, освещая перед партией свои взгляды, порой противоречивые. Теперь от них требовалось по крайней мере показное единство, что, разумеется, уменьшало их возможности оспорить, хотя бы косвенно, мнения Генерального Секретаря. Это было немаловажным успехом Брежнева, тоже внешне почти незаметным.

Съезд открылся в Кремлевском дворце 29 марта докладом Брежнева. Ничего принципиального он не произнес. Поразило всех то, что имя Хрущева, снятого с поста всего лишь полтора года тому назад, даже не упоминалось! В стране под руководством партии все идет хорошо, возникли новые задачи, будем их решать... Таковы же были и «прения» по докладу, если их можно было так назвать. Но что характерно, никакого славословия нового Генерального секретаря не прозвучало, даже в хрущевском недавнем варианте.

Главным вопросом был, разумеется, кадровый. Тут Брежнев тоже проявил разумную осторожность, да и сил к крутым переменам у него еще не было. Однако ему, во-первых, удалось не допустить ни одного нежелательного для себя лица в Политбюро и Секретариат, а главное -- пополнить их состав всего лишь несколькими, но весьма преданными ему лицами. Кандидатами в Политбюро назначены казахстанский Д. Кунаев и украинец В. Щербицкий, давние знакомые Брежнева. И еще: новым секретарем по промышленности стал А. Кириленко, старинный брежневский сотоварищ по днепровским заводским делам. То были не очень значительные, но твердые шаги к укреплению власти. В Политбюро и Секретариате еще заседал Шелепин, но никаких перспектив у него уже не было.

Разумеется, все кремлевское чиновничество отлично видело, что, во-первых, Брежнев укрепился у власти, а во-вторых, что он явно плохо владеет многими вопросами, культурными -- тем более, а в идеологических вообще не сведущ. Значит, на него можно влиять.

В руководстве Партии подковерная борьба за власть не прекращалась, но тут впервые Брежнев и его сотоварищи пошли на открытый и резкий шаг.

Семичастного следовало убирать как можно скорее; не ясно было, что готовят Шелепин и его сторонники, враждебные правящей группе. Но как соблюсти видимость формальной законности? Нужны были «служебные несоответствия», причем весомые. Их и «сделали». К празднованию 50-летия Октября советский народ и весь мир получили невиданный политический сюрприз: бежала за рубеж дочь Сталина Светлана Аллилуева.

Уже тогда догадливые современники недоумевали, как такую пикантную персону можно так легко упустить? Но уже вскоре, после «книг», выпущенных удачливой беглянкой за рубежом, стало ясно даже из тех бесхитростных текстов: да ее просто-напросто выталкивали из Союза! А потом, когда сорокалетнюю даму (оставившую, кстати, в Москве двоих детей от разных мужей; за рубежом она и третьего умудрилась родить) наши зарубежные спецслужбы запоздало принялись «ловить», из них многих «засветили». Опять неувязка в ведомстве Семичастного...

Сняли бывшего комсомольца и недолгого шефа Лубянского ведомства не только быстро и внезапно для всех, но с явным унижением. Брежнев и его советники сделали это явно нарочито, даже напоказ: не считайте, мол, нас простачками, интриг вокруг себя мы не потерпим! Нет сомнений, что тем самым давался основательный урок будущему наследнику Семичастного: служи Партии (то есть ее Генеральному секретарю) и о дворцовых переворотах не мечтай.

Бывший член Политбюро и первый секретарь ЦК КП Украины Петр Шелест писал в своих воспоминаниях: «Я приехал в Москву на заседание Политбюро. На повестке дня много сложных и важных вопросов... В кратком промежутке Брежнев вынул из нагрудного кармана какую-то бумажку, посмотрел и сказал: «Позовите Семичастного». В зал заседания вошел В. Семичастный, чувствовалось, что он не знал, по какому вопросу его пригласили на заседание Политбюро, смотрел на нас с каким-то недоумением, даже казался растерянным... Брежнев объявляет: «Теперь нам надо обсудить вопрос о Семичастном». «А что обсуждать?» -- подал реплику Семичастный. Последовал ответ Брежнева: «Есть предложение освободить вас от должности Председателя КГБ в связи с переходом на другую работу». Семичастный подал голос: «За что? Со мной на эту тему никто не разговаривал, мне даже причина такого перемещения неизвестна»... Последовал грубый окрик Брежнева: «Много недостатков в работе КГБ, плохо поставлена разведка и агентурная работа... А случай с Аллилуевой? Как это она могла уехать в Индию, а оттуда улететь в США?»... По всей реакции было видно, что многие члены Политбюро и секретари ЦК были не в курсе этого вопроса. Я был просто поражен, что с Семичастным перед решением этого вопроса никто не переговорил, ему не дали опомниться». Тем не менее решение было принято единогласно. Брежневу никто не посмел возразить, и это стало его первой победой в схватке за полную и единоличную власть.

...Что ж, партия долго терпит, да больно бьет: шелепинского друга не только убрали с Лубянки, но и сослали в провинциальный Киев на ничтожную должность. Итак, важнейший в СССР пост оказался вакантным с середины 1967 года. Кто же должен был его занять?

Конечно, не Семе Цвигуну, ближайшему корешу Брежнева по Молдавии, -- при нем он был уже замом председателя КГБ республики, а затем побывал во главе этой системы в Таджикистане и Азербайджане. Ну, Баку -- это в номенклатурном смысле довольно «близко» от Москвы, но... Семичастному он сменщиком не стал. Был и другой достойный кандидат -- Георгий Цинев, приятель Брежнева с молодых лет по Днепродзержинску, свойственник его по супруге, оба были женаты на сестрах. В годы войны -- армейский политработник, а после свержения Берии направлен Хрущевым (не Брежневым) в центральный аппарат КГБ. Казалось бы, опыт большой, но... нет.

Почему же? Присмотримся к составу партийной верхушки того решающего для Андропова 1967 года. В составе Политбюро, избранного на Пленуме ЦК в апреле 1966-го, у Брежнева имелось немало недоброжелателей (не станем употреблять тут слово «враги», ибо в политике оно приобретает сугубо идейно-политический смысл, а весь партареопаг ни политической, ни идейной развитостью не отличался). Это сторонники осторожной просталинской линии Г. Воронов, Д. Полянский, К. Мазуров, А. Шелепин. Давние члены верхушки А. Косыгин, Н. Подгорный, М. Суслов на первую роль никогда не претендовали, но были «сами по себе». Поддерживали Брежнева «молодые» П. Шелест, В. Гришин, Ш. Рашидов, Д. Устинов, В. Щербицкий, но они были еще малоавторитетны в партгосаппарате и стране в целом. В этих условиях направить на один из важнейших постов своего прямого ставленника осторожный Брежнев даже не решился.

Но почему же Андропов -- «человек со стороны»? А именно потому, что «со стороны». Не выходец из Днепропетровска или Молдавии, но и с брежневским соперником Шелепиным и его обширным кругом связей никогда не имел. Наконец, он и для Лубянки -- человек новый, волей-неволей ему долго придется держаться там осторожно и повнимательнее оглядываться на начальство. А начальником его при распределении обязанностей в Политбюро стал сам Генсек: он всю свою оставшуюся руководящую жизнь непосредственно «курировал» эти самые «органы». Что бы ни болтали после, но Брежнев в своем деле разбирался неплохо...

Подчеркнем, чтобы больше не возвращаться к этой важной теме: отношения между Брежневым и Андроповым были строго служебными. Никаких чаепитий, общих пребываний на отдыхе, ничего тут не было и в помине. Появился недавно весьма осведомленный свидетель -- Юрий Чурбанов, продиктовавший очень откровенную книжку воспоминаний. Неплохо я знал в свое время Юру, работали в одной редколлегии. Понимаю, что навесили потом на него множество лишних грехов, а парень был он простецкий и преданно любил, обожал даже, своего тестя. Человек с психологией, да и биографией типичного денщика, он отчетливо запоминал бытовые свойства хозяина, мало что понимая в политической сути его дел. Тем эти воспоминания и ценны.

Вот описываются охотничьи проказы Леонида Ильича, отрывок столь забавен и вместе с тем выразителен, что его нельзя не воспроизвести:

«Возвращаясь с охоты в хорошем расположении духа, Леонид Ильич всегда говорил начальнику охраны: «Этот кусочек кабанятины отправить Косте (Черненко), вот этот -- Юрию Владимировичу, этот -- Устинову». Потом, когда фельдсвязь уже должна была бы до них донестись, брал трубку и звонил. «Ну, как, ты получил?» -- «Получил». Тут Леонид Ильич с гордостью рассказывал, как он этого кабана убивал, как он его выслеживал, какой был кабан и сколько он весил. Настроение поднималось еще больше, те, в свою очередь, благодарили его за внимание, а Леонид Ильич в ответ рекомендовал приготовить кабана так, как это всегда делает Виктория Петровна».

Эти добродушные шуточки с кабаньими шматками -- едва ли не единственная интимность, которая известна в отношениях Брежнева и Андропова. Нет никаких данных, чтобы между ними возникали какие-то душевные отношения, как это водилось у Леонида Ильича с Устиновым, Щелоковым и тем паче с верным «Костей». Так что «кабаньи шуточки» с пожеланием кулинарных рецептов от супруги -- пустячки, игра; пожилой Генсек до конца дней оставался хитер и осмотрителен.

К Андропову он всегда относился с подозрением (и, как увидим, не зря). Это отчетливо просматривается в его действиях. Андропов коронуется на Лубянке 19 мая 1967 года. Его, как положено, освобождают с поста Секретаря ЦК по соцстранам, но уже на следующем пленуме он входит кандидатом в члены Политбюро -- всем давали ясно понять, что это не только личное повышение самого Андропова, но и повышение престижа его ведомства: после Берии уже полтора десятилетия шефы «органов» в Политбюро не заседали.

Все вроде бы складывалось успешно для новой карьеры Юрия Владимировича. Но... уже в ноябре у него появляется первый зам, второе лицо в ведомстве -- многоопытный в сыскных делах Цвигун, доверенное лицо Генсека. В июне 1970-го на должность «простого» зампреда назначается Цинев, в его ведение входила разведка.

Но третий случай в этом ряду особенно характерен. В июне 1950-го закончил Днепропетровский металлургический институт молодой коммунист, скромный участник войны Виктор Чебриков. Получил назначение поначалу самое скромное -- рядовым инженером на завод, но прослужил он в этом качестве лишь несколько месяцев, а затем перешел на партийную работу. Карьера была стремительна: уже в 61-м становится первым секретарем огромного промышленного города Днепропетровска (всего-то в тридцать восемь лет, явно не без покровительства!), а в 67-м -- вторым секретарем обкома (три миллиона подданных!).

Брежнева перевели из Днепропетровска в Кишинев в июле 1950-го, вряд ли он мог знать способного студента Витю Чебрикова, но Леонид Ильич через своих многочисленных наследников-земляков внимательно следил за кадрами любимой епархии и охотно выдвигал их -- примеров тому множество. Так вот его взор (а только он и решал подобные вопросы) остановился на перспективном партработнике Чебрикове: того примерно в одну пору с Андроповым переводят на Лубянку, где он становится начальником Управления кадров.

Итак, Брежнев безупречно провел не только «зачистку» опасного Семичастного, но и надолго полностью обезопасил себя от возможного повторения подобных казусов на Лубянке. И находились же разного рода писаки -- любого толка! -- что в грош не ставили государственно-политических способностей Леонида Ильича. Нет уж, провести такую замысловатую и успешную операцию мог только политик напористый, целеустремленный и волевой.

Судьба покровителя «комсомольских чекистов» Шелепина решалась одновременно. Тот был, что теперь несомненно, деятель крепкий, с характером и волей, он держался твердо и не отступал. К сожалению для него, он был аппаратчик, а не политик, своей политической или даже идейной линии так и не создал. Уже при С. Павлове вокруг ЦК ВЛКСМ сформировалась команда молодых партийных патриотов, которых Ю. Андропов потом окрестил «русистами». Команда была малочисленна, однако очевидно, что все были способны к росту. Шелепин даже и мысли не допускал опереться на них, хотя политическая перспектива тут четко просматривалась. Словом, ставка на патриотическую линию, взамен брежневской «никакой» линии, не состоялась и даже не обдумывалась. А попытки переиграть Брежнева на поле чисто дворцовых интриг -- они оказалось совершенно безнадежными, не тот игрок был Леонид Ильич!

Позднее, уже находясь долгое время на пенсии, Шелепин жаловался на несправедливость к нему Брежнева, приводил разные примеры. Как-то, пребывая на посту Секретаря ЦК, вдруг заинтересовался он сельским хозяйством, объехал ряд районов, в итоге «привез истинные цифры и факты, а не те, которые представляло ЦСУ СССР, поддержал и идею о создании животноводческих комплексов, но не в ущерб мелким и средним животноводческим фермам, многие из которых все же были ликвидированы, что, конечно, отрицательно сказалось на снабжении населения мясом, молочными продуктами. В заключение своего выступления внес предложение об освобождении с поста министра сельского хозяйства В.В. Мацкевича.

К моему удивлению, подводя итог заседания Президиума, Брежнев никак не отреагировал на мои замечания и предложения. На другой день вызвал меня. «Как понимать твое вчерашнее выступление?» -- резко спросил он. «А так и понимать, как было сказано», -- ответил я. «Твоя речь была направлена против меня!» -- «Почему?» -- удивился я. «А ты что, не знаешь, что сельское хозяйство курирую я? Значит, все, что ты говорил вчера, -- это против меня... Затем, какое ты имел право вносить предложение о снятии с работы Мацкевича? Ведь это моя личная номенклатура!»

Дорого мне обошлось это выступление. С той поры каждый раз записывался для выступления в прениях на пленумах ЦК. Однако ни разу мне не дали возможности выступить».

В данном случае не имеет особого значения существо дела, кто из них был прав по конкретному вопросу. Но ясно любому, что политическая борьба такими детскими способами вестись успешно не может. Но именно так пытались одолеть Брежнева Шелепин и его немногочисленные и постоянно редевшие в верхах власти сторонники. Многоопытный кремлевский придворный Александров-Агентов сообщил:

«Мне вспоминаются пространные замечания и поправки, которые постоянно поступали от Шелепина, к текстам речей, рассылавшихся Брежневым. Все они шли в одном направлении: заострить классовый подход к проблемам, укрепить дисциплину, тверже противостоять проискам империализма, покончить с рецидивами «хрущевщины», к которым он относил и курс на укрепление мирного сосуществования во внешней политике, возобновить взаимопонимание с руководством Китая (а ведь это было время «культурной революции» в Пекине). Брежнев эти замечания читал, но в общем игнорировал.

Куда более серьезным, с его точки зрения, был факт, что вокруг Шелепина начала собираться компактная группа его единомышленников, главным образом в сфере госбезопасности и идеологии...

Так или иначе, но поведение А.Н. Шелепина и постоянные публичные выступления его приверженцев становились все более активными и по существу приобрели характер целеустремленной борьбы за «исправление» линии, проводившейся Брежневым.

Сам Леонид Ильич явно воспринял это как доказательство намерения Шелепина выступить его соперником и занять высший пост в стране. Реакция последовала довольно быстро и радикально, хотя и в завуалированных по-брежневски формах. Были смещены и посланы на дипломатическую работу в дальние страны руководители Комитета по радиовещанию и телевидению и ТАСС».

О том же свидетельствовал и главный кремлевский лекарь В. Чазов, который не только (и не сколько даже!) врачевал своих высокопоставленных пациентов, сколько наблюдал за политическим соревнованием между ними: «Все первое полугодие 1967 года мне часто приходилось встречаться и с Брежневым, и с Андроповым, и я чувствовал их уверенность в успешном исходе борьбы с Шелепиным, который оказался менее искушенным и искусным в сложных перипетиях борьбы за политическую власть. Ни в Политбюро, ни в ЦК он так и не смог создать необходимого авторитета и большинства. Старики не хотели видеть во главе страны «комсомольца», как они называли Шелепина, памятуя его руководство комсомольской организацией СССР. И хотя я помню то напряжение, которое царило перед Пленумом ЦК КПСС, на котором Шелепина освободили от должности секретаря ЦК».

Это произошло 26 сентября 1967 года. На другой день о том узнала вся страна. Сообщение для подавляющего большинства народа было неожиданным -- Шелепин оставался популярен. Сам он позже достаточно спокойно и, по-видимому, объективно описал ход своей политической опалы: «В один из дней, когда я приехал на очередное заседание Политбюро, меня неожиданно позвал Брежнев. Зашел к нему в кабинет -- там еще и Суслов сидит. Это не удивило: все последние годы Брежнев со мной один никогда не разговаривал. В этот раз, обращаясь ко мне, сказал: «Знаешь, надо нам укрепить профсоюзы. Есть предложение освободить тебя от обязанностей секретаря ЦК и направить на работу в ВЦСПС председателем. Как ты смотришь?» Я ответил, что никогда себе работы не выбирал и ни от какой не отказывался. Хотя прекрасно понимал, что не об «укреплении профсоюзов» заботился Генсек. Ему просто нужно было увести меня от активной работы в ЦК.

Брежнев и Суслов (не проронивший, кстати, ни слова) поднялись, и мы перешли в другую комнату, где уже собрались все члены Политбюро. Брежнев повторил все, что сказал мне, заявил, что он и Суслов рекомендуют направить Шелепина в ВЦСПС и что он останется членом Политбюро для повышения авторитета профсоюзов. Все согласились.

Вскоре состоялся съезд профсоюзов, на котором я выступил с отчетным докладом. Перед съездом в беседе с Брежневым и Сусловым предложил в докладе ВЦСПС сказать о главном -- о переориентации профсоюзов на защитную функцию как первейшую задачу. Это предложение ими было категорически отклонено.

Работая в ВЦСПС, я высказывал Брежневу ряд предложений, причем делал так, чтобы они исходили как бы от него, а не от меня. В противном случае любые разумные предложения были обречены. Но не помогала и эта уловка...»

Нет никаких сомнений, что Шелепин, человек настойчивый и деятель принципиальный и бескорыстный, попытался как-то оживить жалкое прозябание советских «рабочих организаций», которые в основном занимались распределением путевок на отпуск и устройством пионерских лагерей (ныне наши профсоюзы не занимаются даже этим!). Партийному руководству это было не нужно и даже вредно. Так и досидел тут «Железный Шурик» до полной отставки в 1975 году. Вспоминая, А. Аджубей подытожил: «Друзей Шелепина и тех, кого подозревали в близости к нему, разослали кого куда. Среди опальных было немало моих знакомых, вовсе не причастных к его деятельности, -- их наказывали для острастки. В высоких кругах возрадовались низложению Шелепина. Так и говорили: «Не хватало нам этого комсомольского диктатора!»

Три года продлился «медовый месяц» Леонида Ильича во власти. Не совершив никаких переворотов, тем паче -- силовых действий, он сделался полновластным и законным хозяином огромной страны и великой советской империи. Неумехе и тупице, каким нынешние телешуты до сих пор рисуют Брежнева, такого не свершить, это ясно.

Все изменилось в 1954 году, когда Хрущев направил его в Казахстан руководить освоением целины. Брежнев триумфально вернулся в Москву в 1956-м и после XX съезда КПСС стал одним из секретарей ЦК и кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Он должен был контролировать развитие тяжелой промышленности, а позднее - оборонной и аэрокосмической. Впрочем, все главные вопросы решал лично Хрущев, а Брежнев выступал как преданный помощник. После ухода на пенсию К. Е. Ворошилова Брежнев стал его преемником на посту Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Так Леонид Ильич фактически сделался "третьим" человеком в руководстве страны.

В 1964 году Брежнев вошел в число участников заговора партийной элиты, решившей сместить непредсказуемого и порядком измучившего всех Хрущева. Впрочем, по свидетельствам очевидцев Леонид Ильич не был ни инициатором, ни главной движущей силой этой тайной операции. А высший партийный пост он получил в итоге, как компромиссная фигура, которая в равной степени устраивала все кремлевские группировки. Так неожиданно для самого себя Леонид Брежнев оказался во главе огромного государства.

Леонид Ильич не готовился к роли лидера. Он не обладал какой-либо четкой программой действий. У него не было идей кардинального переустройства державы. Это, как ни странно, и стало его главным достоинством. Брежнев старался не совершать рискованных шагов, никогда не спешил и всегда советовался со специалистами.

Страна почти на два десятилетия была избавлена от потрясений и опасных экспериментов. При этом Брежнев искренне хотел, чтобы люди жили лучше, и столь же искренне стремился к миру, вполне разумно полагая, что обеспечить его могут мощные вооруженные силы.

В его окружении было немало людей, которые с ностальгией вспоминали времена сталинизма и по любому поводу требовали применения максимально жестких мер. Но Леонид Ильич никогда не был сторонником насилия.

Писатель Константин Симонов, вскоре после избрания Брежнева первым секретарем партии, написал ему о своих опасениях относительно возврата к репрессиям. Леонид Ильич принял его и сказал: "Пока я жив, - потом поправился, - пока я в этом кабинете, крови не будет". Брежнев от природы был человеком миролюбивым. На него никак не повлияло даже покушение на его жизнь 22 января 1969 года, произошедшее во время торжественной встречи космонавтов.

Когда Брежнев стал первым секретарем, в ЦК многие вздохнули с облегчением. После непредсказуемого, резкого, а часто просто грубого Хрущева, они, наконец, получили уравновешенного и доброжелательного лидера. Все члены президиума ЦК получили возможность беспрепятственно высказывать свое мнение. Брежнев никого не ограничивал и не прерывал. Он даже сам установил такой порядок: все должны высказаться по каждому вопросу. И учитывал мнение коллег.

Брежнев был в целом человеком благожелательным, он в принципе не любил осложнений и конфликтов ни в политике, ни в личных отношениях со своими коллегами. Когда такой конфликт все же возникал, он старался избежать экстремальных решений. Лишь единицы из проштрафившихся представителей власти отправлялись на пенсию. Большинство "опальных" руководителей оставалось в "номенклатуре", но лишь на 2-3 ступени ниже. Член Политбюро мог стать заместителем министра, а бывший министр, секретарь обкома партии, член ЦК КПСС направлялся послом в небольшую, но вполне комфортную страну: Данию, Бельгию, Австралию, Норвегию.

Рискованные страсти.

При всем своем добродушии, Брежнев был человеком азартным, импульсивным и увлекающимся. На протяжении долгих лет его главной страстью была охота. От нее генеральный секретарь не отказался даже в последние годы жизни. Свои выходные он, как правило, проводил в Завидово - военно-охотничьем хозяйстве Министерства обороны, расположенном на границе Московской и Тверской областей. Кабанов там прикармливали картошкой. Они подходили к позиции охотников на 25-30 метров. Промахнуться было практически невозможно. Но егерь на всякий случай стрелял одновременно с Брежневым. Так что без добычи не возвращались. Такой метод охоты у многих вызывал насмешку, говорили, что проще прогуляться на колхозную ферму и подстрелить там пару свиней. Но иногда даже здесь случались опасные ситуации, когда уже подстреленный кабан внезапно оживал и бросался на охотников. Впрочем, рядом всегда был егерь и охрана.

Не менее сильные эмоции вызывали у Брежнева автомобили. Он сам любил водить машину и ездил, как правило, на огромной скорости. Государственный секретарь США Генри Киссинджер вспоминал, как приезжал в 1973 году в Москву, чтобы договориться о визите Брежнева в Соединенные Штаты. Почти все пятидневные переговоры происходили в охотничьем угодье Завидово во время прогулок, охоты, обедов и ужинов. Наконец, Брежнев решил продемонстрировать гостю свое искусство вождения автомашины. Киссинджер пишет в своих мемуарах: "Однажды он подвел меня к черному "кадиллаку", который Никсон подарил ему год назад. Сам сел за руль. И мы помчались с большой скоростью по узким извилистым сельским дорогам, так что можно было только молиться, чтобы на ближайшем перекрестке появился какой-нибудь полицейский и положил конец этой рискованной игре. Правда, это было слишком невероятно, ибо, если здесь, за городом, и имелся бы какой-либо дорожный полицейский, он вряд ли осмелился бы остановить машину Генерального секретаря партии. Быстрая езда окончилась у причала. Брежнев поместил меня на катере с подводными крыльями, который, к счастью, он вел не сам. Но у меня было впечатление, что этот катер должен побить тот рекорд скорости, который установил генсек во время нашей поездки на автомобиле".

К охоте и автомобилям необходимо добавить еще одну слабость генерального секретаря: он всегда был большим ценителем женской красоты. О веселой жизни Леонида Ильича ходило много легенд. Назывались известные имена певиц и актрис. На склоне лет его досуг стали скрашивать стюардессы и медсестры. Во время официального визита в США, куда Брежнев отправился без жены, с ним провела несколько дней стюардесса его личного самолета. Он даже представил ее президенту Никсону, тот вежливо улыбнулся. Прощаясь, сказал ей: "Берегите генерального секретаря".

При этом Леонид Ильич успевал успешно играть роль примерного семьянина. Еще в 1928 году Леонид Ильич женился на Виктории Петровне Денисовой. Она была на год моложе Леонида Ильича и училась в Курском медицинском техникуме. Они познакомились на танцах в общежитии. Вскоре они поженились. Виктория получила диплом акушерки, но практически никогда не работала, занимаясь мужем, а потом и детьми. Еще в Свердловске у них родилась дочь Галина, а затем сын Юрий. Виктория Петровна сумела создать мужу надежный и комфортный тыл. В доме у нее всегда было уютно, она прекрасно готовила.

Леонид Ильич всегда пользовался успехом у женщин, но его романы на стороне не развалили семью. Брежнев привык к жене, неизменно советовался с ней по всем домашним и семейным делам. Искренне беспокоился о ней. Став первой леди государства, Виктория Петровна нисколько не изменилась. Она по-прежнему посвящала себя мужу, детям и многочисленным родственникам, которые постоянно нуждались в помощи. К тому же и собственные дети, особенно дочь Галина, доставляли чете Брежневых немало хлопот и волнений.

Коллекционер наград.

Достигнув преклонного возраста, Брежнев, начал испытывать патологическую любовь к различным наградам. Возможно, сказалось то, что за годы войны ему их откровенно недодали. Да и в последующие времена тоже не баловали. После войны еще при Сталине Брежнев был награжден орденом Ленина. За 10 лет хрущевского руководства Брежнев был награжден орденом Ленина и орденом Отечественной войны 1 степени. Однако после того как сам Брежнев пришел к руководству страной и партией, награды стали сыпаться на него как из рога изобилия. К концу своей жизни он имел орденов и медалей значительно больше, чем Сталин и Хрущев, вместе взятые. При этом он больше всего хотел получать именно боевые ордена. Ему четыре раза было присвоено звание Героя Советского Союза, которое по статусу может присваиваться только три раза. До этого исключением был только маршал Жуков. Десятки раз он получал звания Героя и высшие ордена всех социалистических стран. Его награждали орденами стран Латинской Америки и Африки. Брежнев был даже награжден высшим советским боевым орденом "Победа", который вручался только крупнейшим полководцам за выдающиеся военные операции, проведенные в масштабах фронтов или групп фронтов. Специально для хранения наград ему сделали большую шкатулку. Он часто доставал ордена, как ребенок перебирал их. Естественно, что при таком количестве высших боевых наград Брежнев не мог удовлетвориться званием генерал-лейтенанта. В 1976 году ему было присвоено звание маршала СССР. На очередную встречу с ветеранами 18-й армии Брежнев пришел в плаще и, войдя в помещение, скомандовал: "Внимание! Идет маршал!" Скинув плащ, он предстал перед ветеранами в новой маршальской форме. Указав на маршальские звезды на погонах, Брежнев с гордостью произнес: "Дослужился!".