Когда было написано "Слово о полку Игореве"

Одним из свидетельств в пользу вторичности «Слова» по сравнению с Ипатьевской летописью А. А. Зимин считает наличие в ней некоторых конкретных подробностей, отсутствующих в «Слове». Об этом же, касаясь непосредственно данных похода 1185 г., говорил и В. Б. Кобрин. С другой стороны, А. А. Зимин отмечает в «Слове» ряд исторических сведений, в том числе и относящихся к походу 1185 г., которые отсутствуют в летописях. По его утверждению, автор «Слова» старался держаться близко к тексту летописи при характеристике лиц и исторических событий XI--XII вв., а там, где он отступал от этого правила, -- налицо ошибки и искажения.

Такая точка зрения была подвергнута критике участниками обсуждения. Так, Д. С. Лихачев, в частности, указал, что летописи не знают упомянутого в «Слове» князя Изяслава Васильковича. Из двух его братьев, Брячислава и Всеволода, летопись упоминает также только первого. «Выдумывать» другого брата автору «Слова» не было никакого смысла. Между тем из других летописей известно, что всех братьев было семь, что не исключает, а предполагает существование и упоминаемых в «Слове» Изяслава и Всеволода Васильковичей. Автор «Слова», подчеркивает Д. С. Лихачев, показывает свои исторические знания как бы мимоходом. Это, в частности, относится к упоминанию им жены Игоря под именем Ярославны. По отчеству или по имени мужа назывались обычно женщины в летописях, так как не имели самостоятельного положения. Так, именовалась Дмитровной жена князя Мстислава Владимировича, Ростиславной -- жена Олега Святославовича, Кончаковной -- жена Владимира Игоревича, Ярославной -- жена Ростислава Глебовича и др. Утверждение, что летописец XII--XIII вв. называл иногда княгинь по имени мужа, а не по имени отца, лишено оснований. Кстати, автор XVIII в, мог бы назвать Ярославну по имени, так как в то время, говорит Д. С. Лихачев, уже был известен Любецкий синодик, из которого можно было понять, что жену Игоря звали Ефросиньей.

Б. А. Рыбаков указал, что на Руси был известен и термин «Слова» «двор», которому удивляется А. А. Зимин; этот термин фигурирует в «Повести Временных лет» в рассказе о дани с древлян -- по два голубя и по два воробья с двора (между прочим, этот факт приводит и сам А. А. Зимин).

Говоря о достоверности исторических сведений «Слова», Д. С. Лихачев отметил, что в памятнике упоминается около 40 князей без каких бы то ни было искажений; все характеристики русских князей исторически точны. Автор знает, что отец Всеволода княжил на Киевском престоле, он знает, как умер Владимир Глебович, хорошо осведомлен о могуществе Всеволода на Волге, о его победе в 1183 г. над волжскими булгарами. Он называет Рюрика Ростиславича «буй», и эта характеристика как нельзя лучше подходит к запальчивому и смелому князю. Он точно определяет, что Ярослав Галицкий высоко сидит на «златокованом столе» (на Крылосской горе, как это не так давно установлено археологами), и правильно оценивает тяжелую годину на Руси, совпавшую со временем княжения Олега Гориславича. Автор осведомлен о том, что в Черниговской земле осели тюркские племена, и правильно определяет их роды и т. д. Указывая на якобы ошибочное толкование «Словом» появления Всеслава Полоцкого под Новгородом в 1069 г., отметил далее Д. С. Лихачев, А. А. Зимин аргументирует это тем, что в Ипатьевской летописи о подобном факте не говорится, а в Софийской I летописи лишь упоминается, что Всеслав был разгромлен новгородцами и князем Глебом на реке Гзени. «Но где протекает река Гзень? -- спрашивает Д. С. Лихачев. -- Она течет у земляного вала в Новгороде. Всеслав был разбит под самыми стенами Новгорода. Заявление автора «Слова» о том, что Всеслав из Белгорода направился в Новгород, правильно. Очевидно, автор «Слова» знает это обстоятельство лучше, чем А. А. Зимин».

Не находит Д. С. Лихачев в «Слове» неточностей, связанных и с описанием затмения. А. А. Зимин утверждает, что в «Слове» якобы говорится о полном затмении, что противоречит указаниям летописи, между тем как в Кенигсбергской летописи также говорится о наступившей тьме. Кстати, в «Слове» нигде не говорится о затмении как о полном («тьма путь заступаша»), да и в летописи на этот счет нет никаких определений, а указывается лишь, что тьма была так велика («морочно бысть вельми»), что во время затмения были видны звезды. Никакого противоречия с действительностью «Слово» не обнаруживает.

Д. С. Лихачев считает неоправданными сомнения А. А. Зимина относительно достоверности сведений «Слова» о венецианцах («венедицы»), которые, по его мнению, не могли быть в то время известны на Руси. Венецианцы упоминались в летописях значительно раньше XII века. Кроме того, А. А. Зимин допускает лингвистическую ошибку, определяя слово «ту» («ту нЪммци и венедици, ту греци и морове поют славу Святъславлю») как «тут» (в Киеве), хотя в данном контексте это слово означает «в это время», «тогда», «по этому случаю», что вовсе не связано с присутствием венецианцев в Киеве, а является попросту поэтическим образом, довольно часто употребляемым в древнерусской литературе XI--XIII веков. А. А. Зимин считает, что Ярославна не могла плакать на «заборолех» в Путивле, так как город якобы был сожжен половцами, между тем в летописи сказано, что половцы сожгли не Путивль и тем более не его крепостные стены, а «острог у Путивля», то есть полосу укрепления, ограждающую посад («повоевавши волости их и села и пожгоше, пожгоша же и острог у Путивля и возвратишася восвояси»). Не известно и то, когда произошло сожжение острога у Путивля -- до приезда туда Ярославны или после. Д. С. Лихачев подчеркнул также, что, какие бы споры ни велись вокруг исторической точности «Слада», нельзя забывать, что оно является не историческим сочинением, а художественным произведением.

Вопрос об исторической достоверности сведений «Слова» был затронут и в выступлении В. А. Кучкина (Институт истории АН СССР), рассмотревшего утверждение о якобы ошибочном указании в «Слове» на место захоронения сына Ярослава Мудрого -- Изяслава, убитого в 1078 году. Со ссылкой на ряд летописных данных А. А. Зимин утверждает, что Изяслав был похоронен в Десятинной церкви, между тем как «Слово» якобы неверно называет местом захоронения Софийский собор. На основании анализа летописных текстов и привлечения новых материалов В. А. Кучкин показал, что в Десятинной церкви киевских князей и княгинь хоронили лишь в начале XI в., а потом использовали эту церковь как место захоронения только с 1097 года. После постройки в Киеве в 1037 г. Софийского собора и основания митрополии там стали хоронить представителей княжеской фамилии. В Софийском соборе были похоронены Ярослав Мудрый, его жена. Естественно, что именно здесь был похоронен и Изяслав Ярославич, и «Слово» в данном случае оказывается более точным, чел некоторые летописи.

Несколько чтений «Слова», утверждает А. А. Зимин, восходит к Кенигсбергской летописи, изданной в 1767 г.: общими являются упоминание о походе князя Всеволода на Волгу в 1184 г., мотивы четвертого плача Ярославны с ее воспоминаниями о «безводной жажде» воинов Игоря, упоминание о походе князя Романа на половцев и др.

Касаясь этих «заимствований», Б. А. Рыбаков подробно остановился на всех приведенных случаях. Так, например, упоминание о жаре и «безводье» в «Слове», вполне возможно, навеяно не летописью, а тем, что 11-12 мая 1185 г. действительно стояли жаркие и засушливые дни. Походы князя Романа против половцев упомянуты в летописи лишь под 1202 и 1205 гг., но разве можно доказать, что за 34 года, предшествующих княжению, Роман Мстиславич ни разу не встречался с половцами, и т. д.?

Одним из наиболее веских аргументов против отнесения «Слова» к XII в. А. А. Зимин считает резкое различие идейной направленности «Слова» и летописей. Оказывается, автор «Слова» был «начисто лишен идеологических устремлений», связанных с феодальной раздробленностью, которые были свойственны летописям того времени. Этот тезис был поддержан В. Б. Вилинбаховым (Ленинградское отделение Института истории естествознания и техники АН СССР), утверждавшим, что конкретная обстановка XII в. -- периода расцвета феодальной раздробленности -- якобы никак не способствовала созданию произведения, проникнутого идеей единства Русской земли. При этом В. Б. Вилинбахов сослался на «равнодушие» летописей к этим запросам, а также на решение Любечского съезда («Каждо да держит отчину свою»). В этом же плане выступил и А. И. Клибанов (Институт истории АН СССР), который, высказав мысль о наличии еще спорных вопросов в характеристике идейного содержания «Слова», по существу, склонился к мнению А. А. Зимина, так как усмотрел расхождение в оценке социальных моментов того периода в летописи и в «Слове». Если летописец не смог скрыть отзвуков классовой борьбы того времени, то автор «Слова» равнодушно проходит мимо них, что, согласно А. И. Клибанову, ставит его как бы вне исторических рамок XII века.

А. В. Арциховский высказался против утверждений, что выраженные в «Слове» черты общерусского патриотизма противоречат существовавшим в XII в. условиям феодальной раздробленности. «Нет,-- сказал он,-- общерусский патриотизм в XII--XIII вв. существовал. Вспомним хотя бы «Слово о погибели русской земли», вспомним его пафос». В этой связи А. В. Арциховский, как и Б. А. Рыбаков, подверг сомнению утверждение А. А. Зимина о том, что наименование князя Всеволода великим выглядит странным под пером «выходца» из южнорусских княжеств. «Никто не знает, откуда был выходцем автор «Слова», -- говорил А. В. Арциховский, -- но верховенство Всеволода III, сидевшего во Владимире, одинаково ощущалось во всех концах Русской земли, не исключая Киев».

Б. А. Рыбаков показал неправомерность того вывода, что лексика «Слова» также указывает на его зависимость от летописи. В качестве примера таких лексических заимствований» приводятся слова «борз конь», «знаменье», «насад», «заборала», девка» и другие слова аналогичного порядка, хотя, как указывает Б. А. Рыбаков, и сам А. А. Зимин признает, что некоторые из этих слов могли быть взяты автором памятника из живого языка. Б. А. Рыбаков отметил и странную манеру трактовать равнозначные факты в «Слове» и в «Задонщине» совершенно отлично друг от друга. Так, А. А. Зимин утверждает, что «гунны» «Слова» уже не существовали в XII в., хотя наличию также исчезнувшего этнонима «хинелы» в «Задонщине» находит оправдание. «Это, -- утверждает А. А. Зимин, -- происходило из-за обычного переноса старых племенных наименований на новое объединение кочевников».

Говоря о так называемых географических «натяжках» «Слова», Б. А. Рыбаков отвечает, что А. А. Зимин и здесь допускает двоякий подход: если в «Задонщине» образ Дона, доставляющего в Москву тело убитого Микулы, он не оспаривает как географическое понятие, то Днепр в «Слове» как такое же понятие он трактовать отказывается.

Отмечалась также необоснованность утверждения, что отсутствие в «Задонщине» текстов, близких к летописи, совершенно необъяснимо, если в «Задонщине» использован текст «Слова». В подтверждение А. А. Зимин приводит лишь следующие тексты из трех памятников: «Да не дивно есть разумеющие (Ипатьевская летопись): «Добро бы, брате, в то врему стару помолодитися» («Задонщина»); «А чи диво ся, братие, стару помолодити» («Слово»). Если бы автор «Задонщины», утверждает А. А. Зимин, списывал свой текст со «Слова», то он не мог бы вычленить из него именно тот текст, который восходит к летописи.4) Поэтому, заключает А. А. Зимин, остается лишь одна возможность: «Слово» основано на тексте рассказа 1185 г. Ипатьевской летописи.

Тезис о том, что «Слово» не могло быть источником летописного рассказа, поскольку иначе общие с «Задонщиной» места проникли бы и на страницы летописи, критиковался Б. А. Рыбаковым. По существу, получается, сказал он, что А. А. Зимин доискивается влияния «Задонщины» -- памятника XIV--XVI вв.-- на летопись XII в., что предполагает «обратный ход» исторического процесса. Весьма характерен и факт, который приводит А. А. Зимин с выпадением в «Задонщине» слова «дивно», упоминающегося в «Слове». Ответственнейший вывод о зависимости «Слова» от летописи, по существу, делается на факте опущения одного слова в позднейшем памятнике.

В своем заключительном слове, коснувшись возражений оппонентов по поводу его соображений об исторических сведениях, содержащихся в «Слове», А. А. Зимин либо ограничился общими рассуждениями, либо повторил свои положения, подвергавшиеся критике со стороны выступавших.

Одним из важнейших аспектов анализа «Слова» является изучение его лексического и грамматического строя. Суть проблемы, как полагает А. А. Зимин, сводится к анализу лингвистических данных, проверки того, дают ли они прочные основания для датировки этого памятника концом XII в., или в них можно обнаружить более поздние явления. А. А. Зимин утверждает, что «Слово» написано на церковнославянском языке XVIII в.; его автор якобы стремился стилизовать свое произведение под «древность», используя для этой цели словарный состав Ипатьевской летописи и «Задонщины», а также лексику и грамматические нормы церковнославянского языка. Помимо древнерусской и церковнославянской лексики, в «Слове», по мнению А. А. Зимина, встречается «значительный пласт слов, эпитетов и устойчивых сочетаний, близких к украинскому и белорусскому, а также к польскому языкам». Анализ ориентализмов «Слова» «показывает происхождение многих из них не ранее XV--XVI вв., поэтому они никак не могут свидетельствовать о древности памятника, но дают серьезное основание для его поздней датировки». Таковы основные частные выводы автора, подготавливающие обобщающее заключение, что «язык «Слова», несмотря на стилизацию «под древность», выполненную на основе «Задонщины» и Ипатьевской летописи, дает достаточно данных для того, чтобы судить о поздних явлениях в лексике, морфологии и синтаксисе памятника».

Выступавшие говорили, что для доказательства своей гипотезы о создании «Слова» в XVIII в. по нормам церковнославянского языка А. А. Зимин должен был предложить описание грамматического строя и словарного состава церковнославянского языка XVIII в. и самым тщательным образом доказать, что грамматический строй и словарный состав «Слова» ближе к нему, чем к строю и лексике древнерусского языка.

Ф. П. Филин (Институт русского языка АН СССР) остановился на характере орфографии Мусин-Пушкинского списка «Слова». Если предположить, что «Слово» написано в конце XVIII в. (то есть с точки зрения орфографии это имитация), будет совершенно непонятно, почему имитатор не был последователен, почему в тексте сосуществуют как орфографические черты XII--XIII вв. (время создания «Слова»), так и XV--XVI вв. (дата Мусин-Пушкинского списка). Критикуя А. А. Зимина за несоблюдение элементарных методов лингвистического исследования (например, сближение «были» с польским «bywales», «шельбиры» с «szalbierz» и русским «шалбер»). Ф. П. Филин указал, что принимать подобного рода старинные объяснения, стоящие на уровне так называемой народной этимологии, недопустимо для современного исследователя.

Резкой критике подверглось и утверждение, будто в «Слове» встречается значительный пласт слов, эпитетов и устойчивых сочетаний, близких к украинскому, белорусскому и польскому языкам. По наблюдениям А. П. Евгеньевой (Институт русского языка АН СССР), В. П. Адриановой-Перетц и Ф. П. Филина, все эти слова встречаются и в русском языке, причем подавляющее большинство их обнаруживается в древнерусских памятниках домонгольской поры. Было отмечено также большое число спорных, субъективных и в значительной части просто ошибочных толкований и сопоставлений А. А. Зимина. Характеризуя основной порок его лингвистических построений, Ф. П. Филин считает, что «элементарным правилом лингвистического анализа любого текста является обязательный учет всей совокупности языковых явлений, взаимосвязи и взаимозависимости отдельных элементов, и только лишь на этом фундаменте могут быть в той или иной мере показательными отдельно взятые примеры. Метод комментирования отдельно взятых примеров без учета языковой системы памятника может быть только наукообразным, но не научным и обречен на провал... Какие бы суждения о языке «Слова» ни высказывались, все языковеды, исследовавшие язык «Слова» как систему, признают, что этот язык, рассматриваемый во всей совокупности его явлений,-- язык древнерусской эпохи, эпохи, во всяком случае, до XIV века. Доказательств, что язык «Слова» -- язык позднего времени, никто никогда не приводил, да и не мог привести. Нет таких доказательств и у А. А. Зимина». Вместо этого им выдвигается тезис, что «Слово» написано по «грамматическим нормам» церковнославянского языка. Но чем же тогда можно объяснить, заметил О. В. Творогов, наличие в «Слове» большого числа архаичных грамматических черт, никогда не являвшихся «нормами» для церковнославянского языка? Почему А. А. Зимин не приводит ни одной грамматической черты «Слова», которая была бы неизвестна древнерусскому языку, а лишь доказывает, что те или иные особенности языка XII в. могли быть известны и в XVIII веке?

Ряд замечаний по поводу анализа грамматической структуры «Слова», которому А. Зимин уделил явно недостаточное внимание, сделал А. Н. Котляренко (ЛГПИ имени Герцена). А. А. Зимин считает, что «словообразовательные качества славянизмов «Слова» не дают надежной опоры для утверждения, что оно должно было возникнуть в XII или XIII веках». Однако вместо аргументации этого тезиса он рассматривает церковнославянизмы и, по существу, ни о каком словообразовании не говорит. Он сослался лишь на работу Ю. Бешаровой, указавшей, что в «Слове» настоящее время, аорист, перфект и имперфект часто не имеют строго хронологического значения. Это обстоятельство, по его мнению, «противоречит строю древнерусского языка». Однако А. Н. Котляренко напомнил, что смешение времен обычно не только для «Слова», но, например, и для произведений Кирилла Туровского (XII в.), в подлинности которых никто не сомневается.

Затем А. Н. Котляренко подробно остановился на языке «Задонщины». Он показал, что ее Пространная редакция написана языком XIV в. и отнюдь не является памятником XVI в., как полагает А. А. Зимин. Так, в ней встречаются как нечленные (краткие) причастия, так и причастия полной формы действительного залога настоящего времени. В языке «Задонщины», таким образом, отразилась характерная черта XIV в.: процесс перехода древних форм нечленного причастия в деепричастие и замена нечленных причастий полными (этот процесс закончился в XVI веке). В «Слове» употребляются только нечленные причастия, что свидетельствует о большей по сравнено с «Задонщиной» древности языка «Слова».

Подобным же образом обстоит дело и с употреблением кратких (нечленных) прилагательных. В «Слове» они составляют более 28% по отношению ко всем прилагательным, в «Задонщине» же -- только 2%. Характерно при этом, что употребление нечленных прилагательных в функции согласованного определения в «Задонщине» встречается текстуально почти во всех случаях, совпадающих со «Словом», что может свидетельствовать только о том, что составитель «Задонщины» писал ее в подражание «Слову». Если же стать на точку зрения А. А. Зимина, то окажется, что автор XVIII в. не только различил два языковых пласта в «Задонщине», но и намеренно архаизировал язык XIV в., на котором была написана «Задонщина», придав ему особенности языка XII столетия.

Нередко А. А. Зимин, как подметил Н. А. Баскаков, ограничивается лишь общими заключениями о том, что ориентализмы в «Слове» не могут свидетельствовать о древности памятника, но якобы дают серьезное основание для его поздней датировки. Между тем исследование, тщательно проведенное многими тюркологами, как раз свидетельствует о раннем происхождении «Слова», даже при наличии некоторых расхождений между исследователями в конкретной этимологизации ряда слов.

Подчеркивая важность ориентализмов как датирующего признака, выступавшие дали подробный анализ восточных лексических включений (преимущественно тюркских слов и выражений или слов, заимствованных через посредство тюркского языка). Основываясь на работах тюркологов П. М. Мелиоранского, Ф. Е. Корша, С. Е. Малова, В. А. Гордлевского, Ю. Ф. Немета, Е. Менгеса, Л. Рашоньи и др., а также на новом фактическом материале источников X--XII вв. (команская эпиграфика, «Кутадгу билиг», Словарь Махмуда Кашгарского, «Хибат-ал-Хакиак» и данных этнографии и фольклора тюркских народов Средней Азии и Поволжья), Н. А. Баскаков и А. А. Валитова пришли к выводу, что все тюркские слова, содержащиеся в «Слове», в том числе и термины, обозначающие части войска черниговского князя Ярослава, состоявшие из тюркских племен -- ковуев (были, могуты, татраны, шельбиры, топчаки, ревуги, олыберы), по своей фонетике и грамматике принадлежат к огузо-кыпчакскому типу (с некоторыми отзвуками булгарской фонетики), то есть тесно связаны с тюркской языковой средой домонгольского периода.

Выступавшие востоковеды не согласились и с утверждением, что в «Слове» совершенно нет живых впечатлений современника, что все произведение носит книжный характер. Наоборот, автор, его обнаружил прекрасное знание особенностей жизни степняков-половцев. В его произведении непосредственно и живо отразились картины быта половцев-кипчаков, этнографические детали и реалии, колорит степных кочевий или «аромат степи», как говорили нередко исследователи. В свое врем акад. В. А. Гордлевский писал: «Когда «Слово о полку Игореве» говорит о половцах, обнаруживается понимание степной обстановки; это не литературный пересказ; жизнь степняка воспринимается как что-то близкое автору».Тотемистические воззрения тюркских племен (культ волка, быка и лебедя), эпические сюжеты и мотивы, характерные для сказаний тюркоязычных народов, отразившиеся в «Слове», также свидетельствуют, что его автор хорошо знал половецкий фольклор.

Таким образом, выступавшие на обсуждении тюркологи показали, что вся совокупность восточного материала «Слова», и особенно тюркизмы, опровергает с документальной точностью концепцию А. А. Зимина, ибо никак не может быть результатом искусственной стилизации Иоиля Быковского, да еще через посредство лексики турецкого языка XVIII в., с элементами которого, по мысли А. А. Зимина, познакомил Быковского преподаватель Ф. Эмин, побывавший в Турции. Касаясь попыток отнести этот памятник к позднему времени, выдающийся советский тюрколог С. Е. Малов, на которого неоднократно ссылается А. А. Зимин, еще в 1946 г. в заключении своей статьи о тюркизмах в «Слове», подчеркивая лексическую и фонетическую приуроченность их к тюркским языкам раннего периода, писал: «Я не могу себе представить, чтобы можно было впоследствии выдумать кому-либо эти слова или восстановить их давнюю природу».

Н.А.Баскаков подчеркнул, что ни один автор XVII--XVIII вв. при состоянии тюркологии, свойственном тому времени, не мог создать такое произведение, где с удивительной точностью использованы специфическая булгаро-узо-половецкая лексика, сюжеты тюркского эпоса и мифологии, изучение которой началось только в конце XIX века. Пользуясь немногочисленными пособиями по тюркологии, изданными в XVIII в. (материалы экспедиции Мессершмидта, словари Г. Гмелина, Г. Ф. Миллера, К. Кондратовича, С. Котельникова, И. Э. Фишера, Далласа и др.), невозможно было так продуманно воссоздать тюркизмы раннего периода, тем более что Быковский не только не был тюркологом, но и не знал тюркских языков.

А. А. Валитова отметила, что большинство тюркологов относило ориентализмы «Слова» к периоду до XII в., и характерно, что мысль вывести тюркизмы «Слова» из турецкого языка позднего периода не пришла в голову ни одному тюркологу, настолько это фонетически разные явления. Это мог предположить только неспециалист, которому трудно представить, какая огромная разница между этими двумя ветвями тюркских языков. Здесь, может быть, сыграло роль еще и то обстоятельно, что в востоковедении до Октябрьской революции (и даже позже) термины «тюркский» и «турецкий» не различались. Поэтому работы П. М. Мелиоранского и Ф. Е. Корша именовались, например, «Турецкие элементы в языке «Слова о полку Игореве» и все тюркские слова, и тюркоязычные народы и племена названы в них турецкими.

Отвечая на критику лингвистов, А. А. Зимин утверждал, что все указанные ими лингвистические факты, в том числе и ориентализмы, по его мнению, обратимы, и нет неоспоримых данных, свидетельствующих о принадлежности языка «Слова» именно к XII--XIII векам. В подтверждение этого тезиса он сослался, в частности, на то, что термин «шеломянь» был известен как древнему, так и более позднему языку. По его мнению, этот термин «встречался в XIX в. и сейчас встречается». В то же время он признал, что не является специалистом-языковедом и пользуется лишь «добрыми советами и работами, проделанными лингвистами, пытаясь осмыслить эти работы так, как ему представляется возможным на современном уровне развития науки».

Важным звеном обсуждавшейся концепции является гипотеза о вставках в текст «Слова», якобы сделанных А. И. Мусиным-Пушкиным. В составе одной из них -- известная фраза, сходная с припиской в псковском Апостоле 1307 г.: «Тогда при ОлзЪ Гориславличи сЪяшется и растяшеть усобицами, погибашеть жизнь Даждьбожа внука; въ княжихъ крамолахъ вЪци человЪкомъ скратишась». В науке давно утвердилось мнение, что эта цитата из «Слова» в таком древнем памятнике, как Апостол 1307 г., доказывает раннее происхождение «Слова». А. А. Зимин, напомнив указание Л. П. Якубинского, что язык сходной фразы в Апостоле имеет более древние черты, чем близкий контекст «Слова», высказал предположение, что это не цитата из «Слова» в Апостоле, а, наоборот, вставка, включенная в «Слово» из Апостола Мусиным-Пушкиным. А. А. Зимин полагает, что Апостол вместе с другими рукописями, собранными в Синод из различных монастырей, оказался в 1791 г. в канцелярии Мусина-Пушкина, откуда в 1797 г. попал в Синодальную библиотеку. Так, оказывается возможным допустить, что Мусин-Пушкин в течение шести лет имел у себя эту рукопись и мог использовать для вставки в текст «Слова» находящуюся в ней приписку. Ошибочность этого допущения была вскрыта в письме В. П. Адриановой-Перетц, указавшей на известную книгу А. А. Покровского «Древнее псковско-новгородское письменное наследие»,8) по которой можно восстановить подлинную историю псковского Апостола. В 1679 г. последний был отправлен в Типографскую библиотеку, откуда в 1788 г. его передали в числе других 469 рукописей в Синодальную библиотеку. Утверждение о пребывании этой рукописи у Мусина-Пушкина неверно. В реестрах Синодальной библиотеки отмечены все лица, работавшие над ее рукописями в 1790--1800 годах. Имени Мусина-Пушкина среди них нет. Лишь в 1810 г. приглашенный для описания рукописей Синодальной библиотеки К. Ф. Калайдович занялся фондом, перешедшим из Типографской библиотеки, и в 1813 г. обнаружил запись на Апостоле, о которой и сообщил Мусину-Пушкину, поздравившему К. Ф. Калайдовича с ценной находкой. Таким образом, говорить о вставке в «Слово» фразы из Апостола нельзя уже по одному тому, что Апостол не был известен Мусину-Пушкину в то время, когда у него был текст «Слова».

В заключительном слове А. А. Зимин признал, что с книгой А. А. Покровского он «по какой-то нелепой случайности» не был знаком. Однако он счел возможным повторить свой прежний тезис, утверждая, что Мусин-Пушкин мог пользоваться рукописями Синодальной библиотеки и не был упомянут в числе других читателей потому, что был «не простой посетитель, а обер-прокурор Синода».

Особенно много возражений вызвала характеристика А. А. Зиминым того «творческого метода», с помощью которого, по его мнению, создавалось «Слово». Д. С. Лихачев говорил, что если допустить создание этого произведения в XVIII в., то придется предположить, что автор его был гениальным ученым, предвосхитившим многие познания, полученные о XII в. учеными конца XIX и XX вв., опередившим не только историков, но и археологов, фольклористов, лингвистов, литературоведов своего времени.

Сложность положения выявляется особенно отчетливо, подчеркнул Д. С. Лихачев, когда скептикам приходится объяснять многочисленные параллели -- фразеологические, стилистические, образные и пр., -- подысканные исследователями «Слова» в современной ему литературе, то есть XI--XII веков. Переводя «Слово» из XII в XVIII в., скептики вынуждены все близкие параллели считать не параллелями, а источниками, и многочисленность их опять-таки объяснять гениальной осведомленностью автора XVIII в., творившего «Слово», как мозаику, из разных источников. Как известно, к отдельным местам, словам, выражениям, стилистическим оборотам и образам «Слова» подыскано множество параллелей в современной ему литературе русской, древнеболгарской, византийской, древнесербской и др. Эти параллели имеют единственное объяснение в том, что автор «Слова» принадлежал к той же поре литературного развития, следовал традициям и вкусам своего времени, знал язык, на котором писал, не по источникам, а в его живом употреблении. Считая «Слово» памятником XVIII в., продолжал Д. С. Лихачев, А. А. Зимин обязан был внимательно рассмотреть все параллели, найденные исследователями в обширной древнерусской оригинальной и переводной литературе, и либо отвергнуть их, либо перевести в разряд источников. Но этого не было сделано.

«Как творил автор «Слова» свое произведение? -- спрашивает Д. С. Лихачев.-- По Зимину, процесс его творчества крайне своеобразен и не имеет аналогий во всем XVIII веке. Он выбирает из множества памятников отдельные выражения, отдельные образы, слова, формы языка и путем такого рода выборок создает мозаику, искусственную по языку, стилю и образам, которая в результате оказывается «вдохновенной песнью», одной из «горных вершин русской литературы». Кроме того, созданное Иоилем произведение не укладывается в жанровые схемы XVIII в. и не имеет прямых и косвенных аналогий среди других произведений XVIII века. Словом, Иоиль -- это фантастическое лицо с фантастическим, ни на что не похожим процессом творчества».

Касаясь вопроса о мотивах, по которым Иоиль якобы обратился к теме похода Игоря, и повода, почему именно этот исторический эпизод лег в основу сюжета «Слова», А. А. Зимин объясняет их следующим образом: «Сюжет песни выбран не случайно. В предисловии к «Задонщине» Пространной редакции вспоминалось время, когда татары «на реже на Каяле одолеша род Афетов,и оттоля Русская земля сидит невесела».Далее утверждается, что голос автора «Слова» звучал набатным призывом к завершению многовековой борьбы за «Тмутаракань», за обиды, нанесенные русским князьям. В конкретной обстановке 70-х -- начала 90-х годов XVIII в. это означало призыв к присоединению Крыма и к победоносному окончанию русско-турецкой войны. Создавая свое произведение как призыв к отмщению за «раны Игоря», Быковский, вечно, знал, что именно в Чернигове был похоронен этот северский князь. Черниговские князья Святославичи наряду со Всеславичами привлекают к себе преимущественное внимание автора «Слова».

О неприемлемости этих доводов А. А. Зимина говорили Н. К. Гудзий, С. В. Шервинский, Д. С. Лихачев, О. А. Державина (Институт мировой литературы АН СССР).

«Такой памятник, -- отметил Н. Е. Гудзий, -- который говорит о крахе, о поражении русских войск, создается в XVIII в., который был заполнен произведениями на тему о героической истории России, о ее военном престиже в XVIII в., когда создается «Россиада», в которой речь идет о завоевании Иваном Грозным Казани. Во сколько раз завоевание Казанского царства было меньшим по своему значению событием, чем куликовская битва 1380 года! Совершенно естественно, что если в руках воображаемого автора «Слова» был текст «Задонщины» в более совершенном виде, чем те списки, которые до нас дошли, то ему следовало бы этот текст опубликовать как произведение действительно героического эпоса, связанное с величайшим событием русской истории -- победой русских войск над татарами. Почему это не сделано?»

Отвечая на критику В. Д. Кузьминой, А. А. Зимин признал убедительность ее вводов относительно невысокого качества сочинений, которые он приписал Быковкому. Тем не менее он попытался использовать этот факт в пользу своей концепции, заявив, что принадлежность «жалких виршей» Конисскому и другим его ученикам, а не Быковскому якобы только подтверждает правильность положения о Быковском как авторе «Слова», поскольку подчеркивает несовместимость заурядных творений гениальным памятником XVIII в., каким является «Слово». При этом основные аргументы В. Д. Кузьминой и других выступавших против авторства Быковского А. А. Зимин обошел молчанием.

В ходе обсуждения был затронут ряд частных вопросов, связанных с определением времени возникновения «Слова». Так, значительное внимание было уделено тому, что автор «Слова» по своим религиозным воззрениям отдает дань как христианству, так и язычеству. А. И. Клибанов вслед за А. А. Зиминым усматривает в этом «странную ситуацию», «противоречивые положения», которые в целом могут склонить в пользу обсуждаемой концепции, поскольку непонятным оказывается обращение автора «Слова» к языческим образам в эпоху утверждения христианской религии в Древней Руси. В этом же плане выступил и В. Б. Кобрин, говорившим, что если бы «Слово» было действительно древним памятником «двоеверия», которое православная церковь упорно преследовала на протяжении всей своей истории, то это преследование коснулось бы и «Слова»; оно было бы поименовано в числе списков запрещенных книг, составлявшихся церковью начиная-с XIV века. «Двоеверие» «Слова» в обстановке острой борьбы христианства с язычеством В. Б. Кобрину также кажется весьма странным.

Касаясь этого вопроса, Д. С. Лихачев отметил, что сведения о язычестве, содержащиеся в «Слове», решительно подтверждают его подлинность. Эвгемеризм древнерусского язычества, зафиксированный в «Слове», совпадает с эвгемеризмом древнерусского язычества, отраженным в «Повести временных лет», между тем как представления конца XVIII в. о древнерусском язычестве не соответствуют тому, что дает в этом смысле «Слово».

Поддерживая эту часть выступления Д. С. Лихачева, Б. В. Сапунов (Государственный Эрмитаж) говорил о том, что акт крещения Руси не мог превратить в мгновение ока языческую страну в христианское государство. Принятие христианства явилось началом длительного и сложного сдвига в сознании миллионов людей, тысячами нитей связанных с языческими верованиями. В результате поверхностного усвоения христианства языческой паствой сложилось своеобразное синтетическое мироощущение, названное современниками «двоеверием». Б. В. Сапунов рассказал далее о том, что новый свет на этот вопрос проливает изучение памятников русского прикладного искусства XI--XIII вв., в которых раскрываются «двоеверческие» представления русских людей того времени. Некоторые данные, в том числе археологические, показывают, что подобные представления имели распространение не только среди простых людей города и деревни, но и среди знати. Все это позволяет сделать твердый вывод о том, что «Слово» имеет устойчивое место в общей линии развития русской культуры предмонгольского времени.

Б. В. Сапунов обратил внимание также на художественные особенности «Слова», связанные с его «двоеверием»: точное описание языческих богов, словарный запас, образы молящейся языческим богам Ярославны и вещего князя Всеслава. Сюда же Б. В. Сапунов относит и проникновенное, точное описание природы и животного мира южнорусских степей, что вряд ли, по его мнению, могло иметь место в литературе, созданной в то время под влиянием христианского миропонимания.

Среди других сюжетов, вызвавших обмен мнениями, следует упомянуть использование автором «Слова» фольклора. Д. С. Лихачев подчеркнул, что тезис А. А. Зимина об авторе «Слова» как знатоке былин, исторических песен, украинских дум, белорусского, южнославянского фольклора не соответствует действительности. Анализируя произведения писателей и поэтов XVIII в., Д. С. Лихачев показал, что тот фольклорный материал, который использовали они в своих сочинениях, ничего общего не имеет с народностью «Слова».

Наконец, необходимо упомянуть и о дискуссии, которую вызвало понимание А. А. Зиминым сведений о «тмутараканском болване» в «Слове», совершенно произвольно отождествляемом им с известным тмутараканским камнем. Надпись на этом камне он считает позднейшей подделкой, а значит, и «данные» о нем в «Слове» также позднейшими. В достоверности надписи на камне сомневается и выступивший на осуждении А. Л. Монгайт (Институт археологии АН СССР).

В своем выступлении А. В. Арциховский коснулся этого вопроса и отметил несостоятельность доводов А. А. Зимина, основанных на исследовании А. А. Спицына, который вначале также считал надпись подделкой, но позднее убедился в ее подлинности. А. А. Зимин, цитируя последнего, делает при этом неверные ссылки, представая его сторонником своей точки зрения. Ссылаясь на неизданную работу А. Л. Монгайта об этом кашне, А. А. Зимин утверждает, что начертание ятя, омеги и буквы «в» надписи сделаны не раньше XIII века. А. В. Арциховский, напротив, полагает, что форма омеги слишком редко встречается, чтобы на основании ее делать подобные выводы, а написание ятя и «в» имеет аналогии в XI веке. Не согласен А. В. Арциховский и с тем, что формула «Глеб князь» на камне не встречается в актовых материалах до XIV в. и соответствует лишь выражению «Слова» «Игорь князь». А. В. Арциховский отмечает, что слово «князь» в текстах любого века стоит то после имени, то перед ним. Археологические находки показали, сказал А. В. Арциховский, что камень был найден именно там, где находилось Тмутараканское княжество и где до находки камня никто его не помещал.

На вопросе о происхождении термина «бела» в «Слове» остановился В. Л. Янин Московский университет). Он полагает, что этот термин попал в памятник не ранее последней трети XIII века.

Значительную часть заключительного слова А. А. Зимин посвятил оглашению некоторых извлечений, из собранных им предварительно отзывов отдельных научных работников, которых он заранее ознакомил со своей концепцией. Подавляющее большинство авторов этих отзывов не является специалистами по древнерусской литературе и истории. В некоторых из отзывов это обстоятельство прямо и отмечается. Не случайно характерной чертой большинства отзывов является отсутствие каких-либо дополнительных аргументов в поддержку точки зрения А. А. Зимина. Некоторые авторы отзывов прямо указывают, что они не согласны с мнением А. А. Зимина, будто «Слово» -- памятник не XII века. Лишь небольшая часть авторов отзывов допускает возможность того, что «Слово» -- памятник XVIII в., причем это делается, как правило, в весьма предположительной форме. Несколько определеннее эти авторы солидаризируются с мнением А. А. Зимина о соотношении «Слова» и «Задонщины». Между тем в свете обсуждения концепции А. А. Зимина очевидно, что выводы из его текстологических построений были приняты ими на веру, в то время как в действительности эти выводы основаны на ряде запутанных текстологических сопоставлений, ошибочность которых трудно обнаружить без их детальной проверки.

В остальной части выступления А. А. Зимин, как уже отмечалось, остановился преимущественно на отдельных, частных вопросах, не приведя, по существу, никаких новых данных в защиту своей концепции.

Ряд участников обсуждения (Б. А. Рыбаков, Д. С. Лихачев и др.) после заключительного слова А. А. Зимина выразили неудовлетворение по поводу того, что он оставил без ответа основные возражения.

Подводя итоги обсуждения, академик Е. М. Жуков подчеркнул, что лейтмотив всех выступлений, даже тех немногих, в которых поддерживались отдельные, частные положения концепции А. А. Зимина, сводится к тому, что ему не удалось доказать правильность своих построений. Е. М. Жуков вместе с тем отметил, что подготовка и проведение обсуждения явились не вполне оправданным расходом средств и времени, поскольку выяснилось, что обсуждаемая концепция не заслуживает того внимания, которое было ей уделено. Опровержение надуманных построений отвлекло на значительное время многих специалистов от текущей работы. Хотя само «Слово» имеет много аспектов, несомненно, требующих дальнейшего изучения, однако, обсуждение, вскрыв несостоятельность рассматривавшейся концепции, показало, что избранное ее автором направление исследования этого памятника совершенно неоправданны.

Список литературы

1.Редакционная статья «К истории создания «Слова о полку Игореве», а также статьи А.Зимина,В.Кузьминой,Б.Рыбакова,Ф.Филина // Вопросы литературы.1967.№3.

2.Адрианова-Перетц В.П. «Слово о полку Игореве» и «Задонщина»;Лихачёв Д.С. «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы // «Слово о полку Игореве»-памятник XII в. М.; Л., 1962.

3.Лихачёв Д.С. Нестилизационные подражания // Поэтика древнерусской литературы. Л.,1967.

4.Гумилёв Л.Н. В поисках вымышленного царства. Л., 1970.