Формирование системы внешнеполитической пропаганды в 1920-30 годах

Формирование системы внешнеполитической пропаганды в 1920-30-е годах

В 1920-30-е годы в СССР была создана развернутая система учреждений и механизмов, главной целью которой было формирование у широких масс соответствующей картины мира, частично отражающей реальность, частично мифологизированной, но главное - отвечающей конкретным, меняющимся время от времени целям режима.

Как отмечал американский исследователь П.Кенез, советское государство больше, чем любое другое государство в истории, уделяло внимание пропаганде. По его мнению, успеху в этой области способствовал дореволюционный пропагандистский опыт большевиков, их организационные возможности и способность политической системы изолировать население от альтернативных идей и нежелательной информации. При этом большевики, как подчеркивает Кенез, в отличие от фашистских режимов в Германии и Италии, не создавали особо изощренной «системы промывания мозгов», зато их идеология носила действительно всеобъемлющий характер, охватывала все стороны человеческой жизни, формировала единый взгляд на мир и обладала несомненной «мессианской составляющей».

Пропагандистская работа, в том числе «на местах», и до революции составляла сильную сторону большевиков. Н.Н.Суханов так характеризовал их деятельность в 1917 г.: «Они были в массах, у станков повседневно, постоянно. Десятки больших и малых ораторов выступали в Петербурге на заводах и в казармах каждый божий день. Они стали своими, потому что всегда были тут - руководя и в мелочах, и в важном всей жизнью завода и казармы. Они стали единственной надеждой хотя бы потому, что, будучи своими, были щедры на посулы и на сладкие, хоть и незатейливые сказки».

О роли пропаганды для самого выживания советского режима писал в 1927 г. польский посланник в СССР: «Большевики показали миру, какой великой силой является мудро и энергично проводимая пропаганда. Непропорционально малая горстка людей правит большими и богатыми землями, имеющими более чем стомиллионное население...»

Соответствующие представления о внешнем мире, то есть о других социумах, странах, народах, составляли неотъемлемую часть официальной мифологии. При этом необходимо учитывать, что официальная пропаганда была не только причиной, но следствием мифологизированного восприятия мира, так как в воображении своих создателей она вполне соответствовала реальности, претендуя на то, чтобы демонстрировать и разъяснять массам не столько внешнюю сторону отдельных процессов, происходивших в мире, сколько их глубинную взаимосвязь, причины, особенности, тенденции. Лишь постепенно, по мере эрозии соответствующей мифологии, целостную картину мира сменял набор, иногда случайный, привычных, далеких от реальности стереотипов, а позднее и прямая сознательная фальсификация.

Эволюция сталинского режима, которая сопровождалась репрессиями, происходила параллельно с формированием системы органов партийно-политической пропаганды в СССР.

По переписи населения 1939 г. собственно «пропагандистов» числилось лишь 13 тыс. чел. (из общего числа занятых около 80 млн), т.е. 0,15%. В таких сферах, как просвещение, наука, искусство, печать было занято около 3,2 млн чел., в государственных учреждениях, партийных и общественных организациях (без учета РККА и НКВД) -- более 2,4 млн чел.

Политико-пропагандистской работой в армейских частях в 1940 г. занималось более 70 тыс. человек (в том числе -- свыше 40 тыс. чел. вновь назначенных в 1938-1939 гг.), т.е. в три раза больше, чем в 1937 г. При этом к высшему звену (полковые комиссары и выше) принадлежало 1780 чел., старшему (старшие политруки и батальонные комиссары) -- 22500 чел., среднему (младшие политруки и политруки) - 45900 чел. Для сравнения, численность командно-начальствующего состава РККА (включая ВВС) на 1 января 1941 г. составляла 540 тыс. чел.

Для пропаганды достижений советского строя и коммунистической идеологии широко использовались около 45 тысяч писателей, журналистов, редакторов, а также свыше 100 тысяч человек, принадлежавших к «прочему культурно-политико-просветительскому персоналу», десятки тысяч «работников искусства» были призваны участвовать в этой нелегкой и по-своему опасной деятельности.

Понятно, что большинство вошедших в вышеперечисленные категории людей были задействованы в организации пропаганды в стране. По отношению к общему числу имевших занятия, не говоря уже о всем населении СССР, они составляли лишь несколько процентов. Вместе с тем их социальная значимость измерялась отнюдь не численностью.

В течение 1920-30-х гг. сложилась достаточно разветвленная система организации пропаганды. Уже в июне 1920 г. в структуре ЦК РКП(б) появился отдел агитационно-пропагандистской работы (АПО) во главе с секретарем ЦК И.В.Сталиным. Позднее этот пост занимали А.С.Бубнов, С.И. Сырцов, В.Г.Кнорин и др.

АПО вменялось в обязанность объединить и контролировать пропагандистскую работу всех ведомств - Наркомпроса, Госиздата, Политуправления РККА и т. д. По положению об АПО, утвержденному в ноябре 1921 г., его структура выглядела следующим образом - коллегия, в которую входили представители отделов ЦК, Наркомпроса, Политуправления РККА, ЦК комсомола и др. и четыре подотдела - агитационный, пропагандистский, печати, нацменьшинств.

Почти одновременно с АПО в системе Наркомпроса был создан так называемый Главполитпросвет. Он существовал в качестве главка наркомата, но одновременно находился под постоянным контролем АПО, а его руководство назначалось Политбюро ЦК. Главполитпросвет, в отличие от АПО, должен был заниматься идейно-политическим воспитанием беспартийных масс. На практике он занимался и системой партийного просвещения (коммунистические университеты, сопартшколы и т. д.) Руководителем Главполитпросвета в 1920-1930 гг. была Н.К.Крупская. В 1930 г. Главполитпросвет был преобразован в сектор массовой работы Наркомпроса. АПО в этом году был реорганизован, в частности разделен на два самостоятельных отдела - культуры и пропаганды, агитации и массовых кампаний. Видимо, к тому времени передача функций государственного органа партийному воспринималась как должное. Впрочем и после этого идея государственного органа пропаганды продолжала существовать. Так, в ходе обсуждения тезисов доклада В.М.Молотова на XVIII съезде весной 1939 г. был внесен ряд предложений о создании при Совнаркоме СССР Комитета по делам политпросветработы (Главполитпросвета).

К концу 1930-х гг. завершился важный этап формирования жесткой иерархической структуры управления пропагандистской деятельностью в рамках всей страны. По решению XVIII съезда ВКП(б) в начале августа 1939 г. было создано Управление пропаганды и агитации ЦК (УПА) во главе с членом Политбюро секретарем ЦК А.А.Ждановым. Он занимал видное место в высшей партийной элите. Будучи членом Политбюро с 1939 г., Жданов одновременно (с 1934 г.) входил в Оргбюро, Секретариат ЦК ВКП(б), являлся первым секретарем Ленинградского областного и городского комитетов партии. В ноябре 1938 г. -- начале сентября 1940 гг. он возглавлял последовательно отдел агитации и пропаганды, а затем -- Управление пропаганды и агитации ЦК. Сталин в «ближнем кругу» называл его «надзирателем по идеологии». Немаловажным было и то, что А.А.Жданов являлся с июля 1940 г. членом Главного Военного Совета, а с апреля 1941 г. -- Комитета Обороны и, следовательно, находился в курсе дел, касавшихся боевой, технической и политико-пропагандистской подготовки Красной Армии.

По воспоминаниям Н.С.Хрущева, Жданов на ответственных заседаниях, в частности, на Пленумах ЦК, фиксировал неудачные обороты речи выступавших, а затем докладывал о подобных промахах самому Сталину. «Наверху», т. е. в сталинском окружении, сложилось мнение, что он якобы не отличался особым рвением: если поручат решение того или иного вопроса -- сделает, а не поручат -- «не надо». В остальном же, по мнению Хрущева, Жданов был очень обаятельным и веселым человеком.

Короткую уничтожающую характеристику этому «обаятельному человеку» дал В.И.Вернадский: «мелкая бездарная фигура, особенно после Кирова».

В тесном контакте со Ждановым действовал А.С.Щербаков. В 1934-1936 гг. Щербаков являлся оргсекретарем Союза советских писателей и приобрел некоторый практический опыт по руководству «инженерами человеческих душ», однако не поладил с М.Горьким. «Литература для него - чужое, второстепенное дело. Он оптимист, но кажется только потому, что не любит беспокоить себя»,- писал Горький о Щербакове в декабре 1935 г. В результате Щербаков был послан на партийную работу в Ленинград, а затем в Сибирь и Донецк. С 1938 г. А.С.Щербаков -- во главе столичной городской и областной организации ВКП(б), хотя еще до нового назначения на него имелись «показания» о «связи с врагами народа». С 1939 г. он -- член Оргбюро, с февраля 1941 г. -- секретарь ЦК и кандидат в члены Политбюро ЦК ВКП(б).

А.С.Щербаков лично принимал участие в разного рода идеологических кампаниях и «проработках». Сталинский «экономический советник» академик Е.С.Варга, ставший объектом подобной «проработки», дал Щербакову следующую характеристику: «один из худших представителей самовластной бюрократии».

С мая 1941 г. А.С.Щербаков осуществлял общее наблюдение за работой Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б).

Механизм выдвижения кандидатур на ответственные посты, обеспечивавшие безотказное действие пропагандистской машины, был отработан с 20-х гг. и проходил под контролем ЦК и лично Сталина. Однако для такого рода деятельности, помимо партийных функционеров, требовалось привлекать и уцелевших после репрессий видных представителей интеллектуальной элиты (как изящно выразился председатель правления ВОКС В.С.Кеменов, перешедших «живыми из 19-го столетия»), которых вождь приближал к себе в качестве главных советников по основным вопросам внутренней и внешней политики. В подобных случаях Сталин действовал настолько тонко, что привлечение к сотрудничеству таких людей превращалось в «приручение».

В рамках Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), которое перманентно разрасталось как структурно, так и по количеству работавших в нем людей, функционировал целый ряд отделов и секторов, осуществлявших повседневный партийно-политический надзор за просвещением, наукой, искусством, печатью в стране в целом. В сентябре 1940 г. начальником УПА был назначен Г.Ф.Александров. Он прошел нередкий для эпохи 20-40-х гг. путь от простого беспризорника до академика. Г.Ф.Александров закончил Коммунистический университет преподавателей общественных наук (КУПОН), в разные годы преподавал на философском факультете Московского института истории, философии и литературы им. Н.Г.Чернышевского (ИФЛИ), исполнял обязанности декана, заведовал кафедрой истории философии, философским отделением ИФЛИ, редакционно-издательским отделом Коминтерна. Г. Ф. Александров являлся секретарем парткома ИФЛИ, заместителем начальника, наконец, начальником УПА. Знавшие его по ИФЛИ люди по-разному оценивали личность Г.Ф.Александрова. По мнению одних, Александров, несмотря на влияние на него «заразы «правительственного цинизма», сохранил какие-то человеческие чувства. Другие более безапелляционны в своих суждениях: начальник УПА якобы являлся «типичным представителем партийно-руководящей научной элиты времен сталинизма». Более академичными выглядят суждения по данному поводу Ю.П.Шарапова. По его мнению, Г.Ф.Александров, «с одной стороны, был изломан, искорежен эпохой тоталитаризма, а с другой -- верно служил этому монстру на протяжении многих лет». Александров не получил специального образования, не знал иностранных языков, не был начитанным человеком, что, однако, не помешало ему стать доктором философских наук.

Ближайшими помощниками Г.Ф.Александрова по УПА являлись Д.А. Поликарпов (с августа 1939 г. - заведующий отделом культурно-просветительских учреждений, заместитель, а с сентября 1940 г. -- первый заместитель начальника УПА) и А.А.Пузин (с августа 1939 г. - начальник отдела агитации, с ноября 1940 г. -- редактор журнала «Большевистская печать»).

Печать и средства массовой информации в стране играли огромную роль в организации пропаганды. Уже в 1919 г. в РСФСР и на Украине издавалось около 800 губернских и уездных газет, а ежедневный общий тираж таких центральных изданий как «Правда», «Известия», «Беднота» превышал 1 млн экз. В 1932 г. в стране выходило свыше 7,5 тыс. газет и более 2 тыс. журналов. В 1940 г. издавалось примерно 8,8 тыс. газет с разовым тиражом 38,4 млн экз. Во всех крупных газетах был, разумеется, международный отдел. В 19301938 г., по инициативе М.Горького, выходило специализированное издание «За рубежом».

27 сентября 1940 г. в ведение ЦК был передан из ОГИЗа Госполитиздат, который получил наименование «Политиздат при ЦК ВКП(б)». Как и деятельность издательств, работа центральных, республиканских, местных органов большевистской печати, газет и журналов общественных организаций (ВЦСПС, ВЛКСМ, Осоавиахим и др.), постоянно курировались партийными структурами. Помимо этого органы цензуры во главе с Главлитом осуществляли повседневный политико-идеологический контроль практически над всей печатной продукцией.

Главное управление по делам литературы и издательства при Наркомпросе РСФСР (Главлит) было создано декретом СНК в июне 1922 г. В его функции входила предварительная цензура всех частных, кооперативных, общественных издательств. От цензуры были освобождены издания Коминтерна, партийная печать, издания Госиздата, Главполитпросвета, труды Российской Академии наук. Полномочия Главлита постоянно расширялись, в 1930 г. он был реорганизован, а в июне 1931 г. было принято новое положение о Главлите, в соответствии с которым его функции были расширены.

Возглавлял Главлит в 1922-1930 гг. старый большевик, бывший член коллегии Наркомпроса, видный деятель Пролеткульта П.И.Лебедев-Полянский, впоследствии профессор МГУ, главный редактор «Литературной энциклопедии», академик. В 1938 г. начальником Главлита был назначен Н. Г. Садчиков. Впечатления от личной беседы с ним зафиксировал в своем дневнике 9 февраля 1938 г. академик В. И.Вернадский. Садчиков, в частности, был уверен, что «Манчестер Гардиан» -- «английский реакционный журнал». По данному поводу Вернадский иронически заметил в упомянутой дневниковой записи: «И в руках этих гоголевских типов -- проникновение к нам свободной мысли!»

Большое распространение получило радиовещание, главным образом -- трансляции по проводной сети. В 1931 г. был создан Всесоюзный комитет по радиовещанию. В 1932 г. в СССР действовали 53 радиостанции. Быстро росло число радиоточек - 32 тыс. в 1928 г., около 2 млн в 1932 г., 5,8 млн в 1941 г. Кроме того в 1941 г. в СССР было около 1 млн радиоприемников. Сложилась целая система центральных, республиканских и местных программ с общим объемом радиовещания около 400 часов в сутки. Впоследствии, уже в ходе войны против СССР даже Гитлер был вынужден констатировать, что нацистская пропаганда не смогла взять на вооружение такое «идеальное средство», как радиотрансляционная сеть, которая давала «компетентным органам возможность контролировать содержание радиопередач», в то время как Советы вовремя оценили его значение.

Помимо этого в рамках Всесоюзного радиокомитета функционировал Иностранный отдел (отдел Инорадио). Вещанием на зарубежные страны постоянно занималось в тот период около 150 чел.

Видную роль в организации советской пропаганды как внутри страны, так и за рубежом играло Телеграфное Агентство Советского Союза (ТАСС) при СНК СССР. На 1940 г. штатное расписание ТАСС включало 761 чел.

Следующим звеном пропагандистской структуры являлись отделы пропаганды и агитации, отделы печати ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов, городские и районные отделы пропаганды и агитации. Один из секретарей республиканских и местных партийных комитетов занимался исключительно идеологической работой. В 1940 г. ЦК ВКП(б) предпринял еще один шаг в сторону ужесточения политического контроля за лекционной работой на местах. 4 октября на Секретариате, а 21 ноября на

Оргбюро ЦК рассматривался вопрос о состоянии лекционной работы в стране. В результате Оргбюро приняло решение, согласно которому вся эта работа отныне целиком стала направляться и руководиться местными партийными органами под контролем отделов пропаганды и агитации обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик. Данное постановление распространялось на все организации, занимавшиеся лекционной деятельностью (в том числе профсоюзные). Поскольку до этого лекционная работа проводилась без должного партийного контроля, что нередко приводило к «дискредитирующим советскую пропаганду выступлениям», категорически запрещалось допускать к ней лиц, «не имеющих на то специальных поручений или разрешений» (посредников-- антрепренеров).

Партийно-пропагандистская работа в РККА координировалась Политическим управлением (с сентября 1940 г. -- Главным управлением политической пропаганды) Красной Армии. До сентября 1940 г. этот орган возглавлял один из сталинских «выдвиженцев» Л.З.Мехлис. В 1922 г. он стал секретарем Сталина, который в свою очередь был избран тогда же генеральным секретарем большевистской партии. В 1927-1930 гг. Мехлис учился в Институте красной профессуры, затем являлся главным редактором газеты «Правда». Именно он с помощью центрального печатного органа ЦК ВКП(б) развернул небывалую кампанию по возвеличиванию Сталина, его «гениального руководства». В 1937 г. Мехлис был назначен начальником ПУРККА, в 1938 г. вошел в состав Оргбюро ЦК. По воспоминаниям Б. Бажанова, работавшего в 1923-1928 гг. помощником Сталина, Л.З.Мехлис лишь создавал «себе удобную маску «идейного коммуниста», на самом деле являясь подлинным приспособленцем. Его не смущали никакие сталинские преступления. Будучи «настоящим сталинцем -- ни перед чем не отступающим», с началом войны против Германии Мехлис вновь возглавил ГУППКА, и, как писал Б.Бажанов, стал «неукротимым пожирателем красноармейских жизней». Н. С. Хрущев, который знал Л. З. Мехлиса по совместной работе в газете «Правда», дал ему следующую весьма оригинальную характеристику: «это был воистину честнейший человек, но кое в чем сумасшедший».

В сентябре 1940 г. начальником ГУППКА был назначен А.И.Запорожец. ПУРККА (ГУППКА) действовало на правах военного отдела ЦК ВКП(б), который сосредоточивал в своих руках все партийно-политическое руководство в Красной Армии. В его распоряжении имелась мощная издательская база. Всего в 1941 г. в

Красной Армии выходило 15 журналов с разовым общим тиражом 600 тыс.экз., в том числе печатный орган ГУППКА «Политучеба красноармейца». Последний начал выходить по решению ЦК ВКП(б) с февраля 1939 г. и предназначался для групповодов (руководителей) политических занятий. К 1 января 1940 г. тираж журнала достиг 115 тыс. экз., т.е. составлял почти одну пятую часть от тиража всех выпускавшихся в РККА журналов.

Армейская печать играла большую роль в политико-пропагандистской работе. Помимо центральных журналов («Политучеба красноармейца», «Пропагандист Красной Армии») и газет («Красная звезда», «Боевая подготовка») в 1940 г. издавалось 18 окружных газет. В апреле 1939 г. по решению ЦК ВКП(б) стали создаваться армейские газеты. Их число в 1941 г. достигло 15 (в 1940 г. -- 11). Всего же накануне войны с Германией в Красной Армии выходило около 500 газет соединений и учебных заведений. В армейских газетах в 1940 г. работало свыше 2 тыс. политработников и командиров.

Уже в 1920-е годы пропаганда была ориентирована на создание «правильной» картины мира. Задача эта облегчалась тем, что еще в первые годы Советской власти возникла партийно-государственная монополия на средства массовой информации. Но в этот период позитивные, лишенные идеологической окраски знания об окружающем мире рассматривались как важная часть общего образования и культуры, и в этом качестве - как средство успешного строительства социализма.

Принимались меры по ужесточению контроля за деятельностью иностранных корреспондентов в СССР. В течение 1920-х годов на них пытались влиять косвенно, через систему льгот и привилегий. В конце 1920-х ситуация изменилась. «Ранее озабоченность Советского правительства отношениями с Западом давала журналистам некоторую степень свободы. В 1929, однако, Советы продемонстрировали свою решимость скрывать собственные экономические проблемы, отказав в возвратной визе Полю Шефферу из «Берлинер Тагеблатт» из-за его критических статей», - отмечает американский исследователь Дж. Краул. Подобные меры в годы, когда Москва становилась все более интересным и престижным местом для корреспондентов ведущих информационных агентств, производили нужное впечатление. Впрочем, у советских властей были и другие, более утонченные, способы повлиять на западных журналистов. Так, в марте 1933 г. руководитель отдела печати НКИД К. Уманский собрал аккредитованных в Москве корреспондентов и намекнул, что только те, кто не будет упоминать в своих материалах о голоде в СССР, получат информацию о процессе «Метро Виккерс». Так как это было событием дня, то, как выразился один корреспондент, отказаться от этой информации было «профессиональным самоубийством», и все заявили о желании сотрудничать. Существовала и цензура сообщений западных корреспондентов из Москвы, являвшаяся в общем довольно неэффективной мерой. В мае 1939 г., сразу после прихода В. М.Молотова на пост наркома иностранных дел, она была отменена, хотя всего лишь на несколько месяцев, по представлению отдела печати НКИД. Очевидно, новый нарком стремился создать о себе благоприятное впечатление на Западе. После начала второй мировой войны эта практика была восстановлена и сохранялась в течение многих лет.

Ужесточение идеологического контроля, конечно же, наиболее явно сказалось на положении советских средств массовой информации. Проявлявшееся в 1920-е годы стремление дать объективную картину внешнего мира, попытки использовать западные достижения в промышленности или сельском хозяйстве в качестве примера для подражания, порой вызывали нежелательные для существующего режима оценки и сравнения. Так, крестьянин из Орловской губернии в январе 1927 года писал в «Крестьянскую газету»: «Америка придет к социализму по другим рельсам, а именно: при такой высокой культурной образованности и достигшей неслыханной технике, хотя и пишут, что там давят тиски рабочий класс, но, обратно, читали, что там работают по всем отраслям машины, а рабочие управляют ими. А рабочий класс живет, пользуется всевозможным комфортом роскоши, что наши буржуи...» Весной 1928 г. на собрании московских безработных в числе прочих была подана в президиум такая записка: «Во Франции и Германии свобода слова и печати, у нас этого нет. Так, где же социализм? Там, где воля, свобода и печать, или у нас в диктатуре ВКП(б)...»

Не удивительно, что в конце 1920-х годов система международной информации стала быстро идеологизироваться. Место прежних, часто складывавшихся стихийно и лишенных идеологической окраски стереотипов занимали идеологемы, «возвышающие собственные идеологические и политические ценности и культивировавшие чувство враждебности к «чужим» идеологическим и политическим ценностям».

Практика отбора информации подвергалась резкой критике за «безыдейность», недостаточное включение материала в определенную идеологическую схему. «Политические пикантности и пустяки продолжали, хотя и нечасто, и в небольшом количестве, пробиваться на страницы наших газет и в двадцатые годы... Было признано: такое положение больше терпеть нельзя. Нужно политизировать информацию. Поставить ее на службу самым насущным вопросам эпохи», - вспоминал один из первых советских журналистов-международников Н.Г.Пальгунов, впоследствии заведующий отделом печати МИД и генеральный директор ТАСС. По его мнению, «последней каплей», переполнившей чашу терпения политического руководства, явилось освещение советской прессой процесса подготовки и подписания «пакта Бриана-Келлога» в 1928 г.

Опасность искаженного и одностороннего восприятия и освещения международных событий осознавалась уже тогда. Г.В.Чичерин, еще остававшийся на посту наркома иностранных дел, в июне 1929 г. в письме И.В.Сталину характеризовал освещение ситуации за рубежом в советской прессе как «возмутительнейшую ерунду», и добавлял, что ложная информация из Китая привела к ошибкам 1927 г., а ложная информация из Германии «принесет еще несравненно больший вред». Но никакого результата это письмо не возымело.

Необходимо подчеркнуть, что ужесточение идеологического контроля над отбором международной информации происходило параллельно с ростом напряженности в отношениях с Западом. Время от времени в советской прессе разворачивались кампании, посвященные угрозе новой войны с «капиталистическим окружением». Вопрос о «военных тревогах» заслуживает отдельного рассмотрения; тем не менее большинство исследователей сходятся на том, что, помимо внутриполитических причин для разворачивания подобных кампаний, в первую очередь необходимости «сокрушения» внутрипартийной оппозиции, на советское руководство влияла вполне реальная обеспокоенность, связанная с преувеличенно пессимистической оценкой международной ситуации.

Позднее, впрочем, было признано, что «военные тревоги» конца 20-х годов были необоснованны, свидетельством чего является пресловутый «Краткий курс истории ВКП(б)». В главе, посвященной периоду 1926-1929 гг., вообще отсутствует раздел о международной ситуации. По поводу роста напряженности в отношениях с Западом было сказано лишь, что «империалистические правительства принимали все возможные меры, чтобы произвести новый нажим на СССР, внести замешательство, сорвать или, по крайней мере, затормозить дело индустриализации СССР» и что это «создавало дополнительные трудности для Советской власти». Подобная характеристика составляет очевидный контраст с заявлениями конца 1920-х годов.

В августе 1930 г. английский дипломат в письме, направленном в Форин Офис, пересказал свою беседу с К. Уманским. Последний, в ответ на вопрос, действительно ли советское правительство верит в угрозу западной интервенции, дал развернутый ответ, из которого следовало, что эта угроза по его мнению была достаточно серьезной. «Советские опасения не столь нелепы, как мы, кажется, думаем, -писал английский дипломат. - Он [Уманский - авт.] не имел в виду, что иностранные правительства сознательно готовят военное нападение на Советский Союз, которое однажды произойдет. Советская пресса, несомненно, пишет именно это, но причина в том, что объяснить ситуацию массам можно лишь, крайне упростив ее [курсив наш - авт.]» На самом деле, по мнению Уманского, определенные враждебные СССР группы, в первую очередь представители эмиграции, существовавшие в разных странах, могли путем провокаций создать такую обстановку напряженности, когда, по его выражению, «пушки начнут стрелять сами».

На состоявшемся в июне 1930 г. XVI съезде ВКП(б) речь шла о дальнейшем возрастании угрозы военного нападения на СССР и необходимости в связи с этим всесторонней, в том числе идеологической, подготовки к войне. Оценки и решения съезда послужили толчком к дальнейшему усилению внимания к системе внешнеполитической информации и ужесточению контроля над ней.

В резолюциях состоявшегося в июле 1930 г. 2 Всеармейского агитационно-пропагандистского совещания подчеркивалось, что слабое отражение международных вопросов является серьезнейшим недостатком содержания политических занятий. «Значительно шире и глубже должны быть поставлены вопросы международного положения, экономического кризиса капитализма, мирового революционного движения, ибо этого требует необходимость усиления интернационального воспитания бойцов в РККА».

В августе 1930 г., также отталкиваясь от решений XVI съезда, агитационно-пропагандистский отдел ЦК ВКП(б) провел совещание редакторов центральных газет по вопросу постановки иностранной информации в печати. В принятом постановлении отмечалось возрастание интереса трудящихся к международной информации и ставилась задача обеспечивать «интернациональное воспитание трудящихся в духе солидарности с борьбой международного пролетариата и внедрение в их сознание правильного понимания процессов внутри мирового капитализма». Для этого требовалось «в максимальной мере использовать те возможности в области углубленного показа отрицательных сторон капиталистической системы и условий революционной борьбы рабочих и колониальных и полуколониальных народов, которые представляет широко, систематически поставленная, надлежащим образом комментированная и обработанная внешняя информация [курсив наш - авт.]».

Однако, по мнению авторов постановления, в данный момент состояние внешнеполитической информации оставалось совершенно неудовлетворительным. Ей уделялось мало места, изложение не всегда учитывало уровень читателей, а главное, «освещение отдельных фактов международной политики и интернациональной классовой борьбы носит преимущественно отрывочный характер и не увязывается со всей системой крупных процессов, происходящих в капиталистических странах». В числе мер, предложенных совещанием, были такие, как подготовка квалифицированных коммунистических кадров журналистов-международников, политизация работы корреспондентов ТАСС за границей, укрепление связей с Коминтерном, Профинтерном, иностранными компартиями и др.

Усиливались как цензура, так и централизация в области средств массовой информации (впрочем, как и в других областях). В плане работы ВОКС на 1929-30 годы необходимость этого мотивировалась следующим образом: «Во всех областях, в которых соприкасается социалистическое государство с капиталистическим миром, оно выработало особые формы взаимоотношения с ним». Документ разъяснял, что речь идет о монополии внешней торговли и централизованном характере дипломатических отношений. По аналогии и в области культурных связей необходима подобная монополия: «Всесоюзное Общество культсвязи с заграницей должно явиться призмой, отражающей за границей те области культурной жизни народов Союза, которые нам полезно показывать под углом наших политических задач... В виду невозможности допустить бесконтрольное проникновение из-за границы спорных или чуждых культурных течений, таким фильтрующим и контролирующим органом должен являться ВОКС». И впоследствии на протяжении 1930-1940-х годов руководство ВОКС неоднократно претендовало, впрочем, без особого успеха, на монополию в этой области. В частности председатель ВОКС В.С.Кеменов в декабре 1940 г. в обширной докладной записке, направленной секретарям ЦК ВКП(б) А. А. Жданову и Г. М. Маленкову, негативно оценил деятельность всех прочих учреждений и организаций, причастных к культурной пропаганде за рубежом, и в очередной раз предложил предоставить ВОКС монополию в этой области. Очевидно, что установление более жесткого контроля над всеми сторонами жизни советского общества, в том числе и в области внешнеполитической информации и пропаганды, отвечало не только идеологии и общим интересам режима, но и чисто бюрократическим аппетитам отдельных ведомств.

Специальное постановление ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. объявило ТАСС «центральным информационным органом Союза ССР», наделив его «исключительным правом а) распространения за границей информации о Союзе ССР; б) распространения в пределах Союза иностранной и общесоюзной информации». Правда, справедливости ради надо отметить, что монополия ТАСС на практике не была абсолютной, по крайней мере, в отношении пункта «а)»: распространением за границей информации о жизни в СССР, в том числе и после принятия постановления, занимались и ВОКС, и Литературное агентство, входившее в объединение «Международная книга» при наркомате внешней торговли, и ряд других организаций, причем все они весьма ревниво относились друг к другу. Тем не менее важна сама тенденция.

Помимо Главлита, своеобразным органом цензуры в области внешнеполитической пропаганды являлся Наркомат иностранных дел и его отдел печати. В 1937-1939 гг. туда регулярно присылали на просмотр гранки очередных номеров журнала «Коммунистический интернационал». В 1939 г. практически все центральные газеты (кроме «Правды») стали передавать туда же внешнеполитические материалы для одобрения.

Постепенно советская печать превращалась, по образному выражению английского историка Дж. Хэслама, «в тщательно отделанную призму, сквозь которую русские поглядывали на внешний мир». Уже в 1935 г., выступая на заседании Президиума Правления Союза советских писателей, С. П.Третьяков, неоднократно бывавший за границей, выпустивший книги очерков о Чехословакии и Китае, утверждал: «мы не знаем заграницу. Газеты, в силу своей специфичности, некоторого клокотирования событий, которое газетам свойственно, создают иное впечатление о загранице, в частности, загранице враждебной...»

В конечном итоге возобладал подход, суть которого через несколько лет достаточно откровенно сформулировал на заседании Совинформбюро в январе 1944 г. А.С.Щербаков, бывший тогда кандидатом в члены Политбюро и начальником Главного политического управления Советской Армии: «Основным принципом всей нашей работы должно быть такое железное правило, от которого не отступать и которое неукоснительно проводить, это правило такое - использовать газеты, журналы, радио, черта, дьявола, сатану, кого угодно, но в интересах нашего советского дела и ни в коем случае не позволять, чтобы тебя использовали».

Официозный характер советской прессы был очевиден, и это привело к довольно парадоксальным попыткам политического руководства «организовать» по крайней мере внешне «независимые» издания. В этом качестве в 1934 г. по инициативе М.М.Литвинова был основан «Журналь де Моску» (на французском языке). Для этого издания видные сотрудники НКИД, часто по указанию самого Литвинова, писали статьи на внешнеполитические темы. Издание было закрыто в мае 1939 г. после отставки Литвинова, но уже в октябре того же года ЦК ВКП(б) постановило «расширить иностранный отдел газеты «Труд», используя его для широкого не официозного освещения советского общественного мнения по международным вопросам в различных его оттенках». Эта практика продолжалась и в 1940-е годы.

Усиливался контроль не только за органами печати. В 1924-1925 гг. обратили внимание на «угрозу идеологическому воспитанию рабочих и крестьян нашей страны, которая шла со стороны иностранной кинопродукции». В результате «были усилены меры, преграждавшие проникновение вредных, идеологически и политически, заграничных кинофильмов на экраны советских кинотеатров». Уже к июлю 1924 г. к прокату в СССР было запрещено 216 кинофильмов. С конца 1925 г. ужесточилась политика в области радиовещания. Критические отзывы радиослушателей пересылались для расследования в ОГПУ. В 1932 г. по рекомендации ЦК были ликвидированы радиогазеты, в 1937 радиокомитет запретил радиопереклички. С 1935 г. практиковалось централизованное снабжение текстами радиопередач, для чего была создана специальная редакция микрофонных материалов. Все подготовленные тексты заранее предъявлялись для получения визы.

Тем не менее радиовещание продолжало вызывать нарекания «с политической точки зрения». Объективность информации уже ни в коей мере не являлась достоинством. Факты часто заменялись идеологемами, далекими от реальности. Так, на пленуме ЦК в феврале 1937 г. представитель Комиссии партийного контроля критиковал редакцию всесоюзного радио за то, в частности, что в материалах, посвященных Германии, много говорилось о внешней политике фашизма и недостаточно - о трудностях в экономике, «о враждебном к фашизму внутреннем общественном мнении, о нарастании сил, противостоящих фашизму». Нет необходимости разъяснять, что о «нарастании сил, противостоящих фашизму» в Германии 1937 года говорить не приходится. Не удивительно, что делегаты с мест в ходе того же пленума жаловались на низкий уровень внешнеполитической пропаганды.

Постепенно усиливалось расхождение между тем, что знала и понимала политическая элита, и что предназначалось «для широких масс». Даже представители высшего партийного руководства стремились в своих выступлениях всячески избегать «идеологически невыдержанных» заявлений.

Выступая 1 августа 1940 г. на VII сессии Верховного Совета СССР, первый секретарь МК и МГК ВКП(б) А.С.Щербаков заявил, говоря о присоединении к СССР прибалтийских стран: «Капиталистам удалось на время сыграть на национальном недоверии латышских, эстляндских и финских крестьян и мелких хозяйчиков к великоруссам, удалось на время посеять рознь между ними и нами на почве этого недоверия» (речь в данном случае шла о событиях 1918-1920 г.) Эта, казалось бы, во многом отвечавшая реальности и политически «правильная» фраза в стенограмме, предназначенной для публикации, была тем не менее вычеркнута. Рукой Щербакова вместо нее была вписана следующая фраза: «Буржуазные политиканы, запродавшие себя с потрохами иностранной империалистической буржуазии, захватившие власть над трудовым народом Литвы, Латвии и Эстонии при помощи иностранных штыков - пытались обманывать свой народ и весь мир болтовней о «демократии» и «независимости»...» Таким образом, важная мысль о «национальном недоверии» к русским со стороны населения прибалтийских республик (хотя бы в результате злокозненной политики капиталистов) была изъята из печатного текста и заменена общей и достаточно бессодержательной фразой.

В цитированном выше постановлении совещания редакторов центральных газет 1930 г. единственный пункт, который, как указывалось в тексте, не предназначался для публикации, всего лишь упоминал о самом существовании информации «для служебного пользования». Постепенно в практику входили различного рода закрытые обзоры и сводки.

Вопросы внешнеполитической пропаганды и информации решались на весьма высоком уровне. Так, в повестку дня заседаний Секретариата ЦК только за первую половину 1930 г. были включены вопросы об издании газеты «За рубежом», о корреспондентах ТАСС в Варшаве, Риме, Женеве, Хельсинки, Токио, о Главлите (по этому вопросу основным докладчиком выступал А. С.Бубнов, содокладчиком Г.Ягода), и др. Гнедин в своем интервью вспоминает, что в первой половине 1930-х годов, будучи заместителем заведующего иностранного отдела «Известий», он был вызван на ночное заседание Политбюро, где «давались директивы относительно какой-то важной внешнеполитической передовой, которую мне предстояло писать для «Известий».

В подготовке внешнеполитических статей принимали участие не только журналисты, но и руководители НКИД. Как вспоминал видный советский дипломат Н.В.Новиков, «руководство Наркоминдела требовало, чтобы в этой [пропагандистской - авт.] работе непосредственное участие принимали сотрудники наркомата, люди всесторонне информированные и способные правильно ориентировать своих читателей и слушателей».

Использование внешнеполитической информации носило порой сугубо «прикладной» характер. Например, в октябре 1930 г. по поводу просьбы 350 польских семейств о разрешении на выезд в Польшу, что было, естественно, расценено как «антисоветская демонстрация», Польское бюро агитационно-пропагандистского отдела ЦК ВКП(б) подчеркнуло, что для предотвращения повторения подобных случаев, газеты, издававшиеся для польского населения СССР, «впредь должны систематически и более углубленно освещать положение бедноты и среднего крестьянства в фашистской Польше».

И тем не менее система внешнеполитической пропаганды не избежала участи практически всех «подсистем» советской государственной машины. Постоянно подвергался «чисткам» аппарат ЦК. Среди государственных органов важная роль в этой системе принадлежала Наркомату иностранных дел и его отделу печати. По подсчетам американского исследователя Т.Улдрикса, из числа ведущих работников наркомата 44% определенно стали жертвами террора, 18% просто исчезли в годы «ежовщины», о 8% ничего не известно, 14% либо эмигрировали, либо умерли естественной смертью. И лишь 16% сохранили свои должности. Отдел печати был основательно «вычищен» после прихода в Наркоминдел

В.М.Молотова весной 1939 г. Среди прочих был арестован и его заведующий Е. А. Гнедин. Как вспоминает журналист-международник Д.Ф. Краминов, перед отбытием в Швецию в октябре 1939 г. он был на инструктаже в отделе скандинавских стран и в отделе печати. «Среди «скандинавов» не оказалось никого, кто работал бы в Стокгольме, и они не могли поделиться со мной опытом. Отдел печати совсем недавно возглавил профессор философии, который имел очень смутное представление о печати вообще и совсем никакого о шведской, в чем он признался мне с обаятельной откровенностью».

Столь же жесткому разгрому подвергся и ВОКС, в значительной мере способствовавший созданию за рубежом позитивного образа СССР. После ареста и казни председателя ВОКС с 1934 по 1937 годы А.Я.Аросева, его участь разделило большинство ответственных сотрудников. В результате на совещании, посвященном «ликвидации последствий аросевщины», в октябре 1937 г. предлагалось создать специальную должность контролера исходящей почты на иностранных языках, так как новые заведующие отделами языков не знали, и почту, следовательно, контролировать не могли.

Потенциально каждый представитель военной элиты, в том числе пропагандистских органов РККА мог оказаться в числе «врагов» либо их «пособников». Так произошло, например, с заместителем А.И.Запорожца армейским комиссаром 2-го ранга В.Н.Борисовым. В июле 1941 г. «выяснилось» (не без прямого участия Л.З.Мехлиса), что Борисов скрывал компрометировавшие его сведения (он служил в белой армии, подвергался аресту ВЧК, наконец, его отец являлся священнослужителем). За это «преступление» бывший заместитель начальника ГУППКА Военной коллегией Верховного суда СССР был приговорен к 5 годам лагерей с лишением воинского звания. В начале войны с Германией был подготовлен «компромат» и на начальника ГУППКА А. И. Запорожца, но по счастливому стечению обстоятельств ему не было дано хода.

В подобных условиях на первый план выходило не наличие профессиональных навыков (хотя и они были необходимы), а способность адаптироваться в условиях перманентных «проработок» и «чисток». Как и другие люди, занимавшие в сталинскую эпоху ответственные посты в различных учреждениях и организациях, представители пропагандистских структур были вынуждены действовать по принципу (в западной историографии он назван «синдромом трех «у»: «угадать», «угодить», «уцелеть»). Как подчеркивал В. И.Вернадский, выбор людей, составлявших опору диктатуры, как никогда ранее, определялся «благонадежностью».

Большинство из них вряд ли могло глубоко размышлять о причинах частой смены идеологических лозунгов и зигзагов внешнеполитического курса руководства СССР в 1939-1941 гг., которые наиболее явственно стали проявляться с момента начала сближения с нацистской Германией.

Все это, с одной стороны, резко ухудшило имидж Советского Союза за рубежом, а с другой - существенно осложнило работу учреждений и ведомств, ответственных за формирование «правильной» картины мира в сознании советского общества.

Какую же картину мира пыталась формировать официальная пропаганда 1920-30-х годов? Она складывалась из набора довольно устойчивых стереотипов, которые в момент своего возникновения в какой-то степени отражали подлинную ситуацию, но скоро оторвались от постоянно изменявшейся реальности. Характерно, что этот набор, созданный еще до войны, с незначительными изменениями сохранялся и в пропаганде первой половины 1980-х годов.

Наиболее характерной ее чертой являлось представление о том, что СССР является одним из основных мировых «центров притяжения». Англия и Америка, как говорил И.В.Сталин на XIV съезде в 1925 г., выступали в качестве такого центра для буржуазных правительств, а СССР - для рабочих Запада и революционеров Востока. Одновременно создавался образ СССР как позитивной альтернативы Западу. «Среди этих бушующих волн экономических потрясений и военно-политических катастроф СССР стоит отдельно, как утес, продолжая свое дело социалистического строительства и борьбы за сохранение мира. Если там, в капиталистических странах, все еще бушует экономический кризис, то в СССР продолжается подъем как в области промышленности, так и в области сельского хозяйства», - заявил Сталин на XVII съезде ВКП(б) в январе 1934 г.

Расчет в пропаганде делался главным образом на то, что в общественном сознании найдет отклик утверждение об исключительности первого в мире «социалистического» государства, которое имеет перспективу превращения в «мировую республику» после уничтожения «капиталистического окружения». Но само наличие «капиталистического окружения» обусловливало необходимость перманентной внутренней мобилизации в стране и поддержания в общественном сознании постоянной готовности к войне.

В условиях экономического кризиса 1929-1933 гг. советская печать широко освещала действительно имевшие место факты резкого ухудшения положения широких масс, роста безработицы и социальной напряженности, массового разорения крестьянских хозяйств. Впрочем, уже тогда желаемое часто выдавалось за действительное; так, в своей речи на XVII съезде И.В.Сталин приводил данные о том, что с 1933 г. в развитых капиталистических странах начался, по сравнению с 1930-32 гг., постепенный рост производства, и тут же, через несколько абзацев, утверждал, что «в настоящее время не существует таких данных, прямых или косвенных, которые бы говорили о наступающем подъеме промышленности в капиталистических странах».

Эта тема развивалась всеми органами печати, в том числе и предназначенных для подготовленных читателей. Так, в редакционной статье «Год великих сдвигов» в журнале «Коммунистический интернационал» подчеркивалось, что «капитализм нигде не сумел создать предпосылок для новой капиталистической стабилизации. Нигде и перспективы на новую стабилизацию не видно. Наоборот, обострение общего кризиса капитализма шло непрерывно и было обусловлено глубоким потрясением всей капиталистической системы, созреванием революционного кризиса в капиталистических странах, могучим ростом СССР, развертыванием антиимпериалистического движения в колониях, сужением рынков сбыта и борьбой за рынки, углублением империалистических противоречий и сужением маневроспособности капитализма. Поэтому даже временный рост промышленной продукции (который, кстати сказать, в некоторых ведущих капиталистических странах стагнирует) не задержал процесса углубления общего кризиса капитализма».

На рубеже 1920-30-х годов, в ситуации, когда на Западе набирали силу фашистские движения, обострялась международная обстановка, многие представители либеральной западной интеллигенции действительно видели в СССР прообраз новой цивилизации. Об этом говорили приезжающие в страну Б.Шоу, Т.Драйзер, супруги Веббы, выпустившие огромный двухтомный труд общим объемом свыше 1200 страниц под названием «Советский коммунизм - новая цивилизация?» Вопросительный знак в заглавии «снимался» всем содержанием книги, в которой шла речь о советской конституции, советском человеке как гражданине, производителе и потребителе, плановом характере экономики и т.д. В конце Веббы делали вывод, что Советский Союз действительно является и новой цивилизацией, и реальной альтернативой Западу. Нужно отдать должное советским организациям, таким, как полпредство в Лондоне, НКИД,

Всесоюзное общество культурной связи с заграницей (ВОКС) и др., которые охотно снабжали Веббов старательно подобранной информацией. Не случайно советский полпред в Великобритании И. М. Майский отметил, что «такой итог, несмотря на все сделанные авторами оговорки, в обстановке 30-х годов являлся большой идеологической победой Советской страны». Труд Веббов неоднократно переиздавался в Англии, был переведен и на русский язык, однако впоследствии и русское, и английские издания оказались в спецхранах. Очевидно, сыграли роль упомянутые Майским «оговорки», то есть стремление по возможности объективно, на основе не только официальной советской статистики, но также анализа и личных впечатлений, оценить советскую действительность.

Советские средства массовой информации постоянно ссылались на подобные издания и благоприятные для СССР высказывания, подкрепляя таким образом положения официальной пропаганды. К 15-й годовщине революции вышла книга «Глазами иностранцев» объемом свыше 700 стр. с обширной вступительной статьей К. Радека. В нее вошли очерки и отрывки из книг свыше ста зарубежных авторов, которые, по словам составителя, «признают, что Октябрьская революция явилась тем великим историческим этапом, который кладет начало новой человеческой эре», и даже те, кто «неправильно оценивает отдельные этапы этого единого и неуклонного на протяжении пятнадцати лет процесса, не могут отрицать, что СССР - единственная страна, где есть жизнь, где рождается новый человек, где куется новое будущее». Подобных изданий (хотя, возможно, и не столь объемистых) в эти годы было немало.

Постепенно ситуация в странах Запада стабилизировалась, но тезис о постоянном ухудшении положения трудящихся (к нему было лишь добавлено определение «относительное») и нарастании классовой борьбы остался, догматизировался и воспроизводился при каждом удобном случае, постепенно заменив собой идею «мировой революции». Любопытно, что еще в 1940-е гг. западные исследователи на материалах советской прессы изучали соотношение между словами-символами «мировой революции» и «внереволю-ционной» национальной символикой за период с 1918 г. по 1943 г. Если в лозунгах 1920 г. количество символов «мировой революции» более, чем в 10 раз, превосходило число национальных символов, то с 1929 г. четко прослеживается рост удельного веса национальной символики, с 1931 г. - непрерывное падение интереса к «мировой революции». К 1943 г. все, что связано с мировой революцией, в советской пропаганде практически сошло на нет».

Преувеличивалась роль СССР в международной политике. На самом деле в 1930-е годы даже в европейских делах западные страны предпочитали скорее игнорировать СССР, чем видеть в нем основного соперника. Ситуация стала меняться по мере нарастания фашистской угрозы, но и тогда потенциальные возможности СССР как союзника на Западе склонны были преуменьшать. Несомненно существовавшие в политике капиталистических стран антисоветские тенденции никогда не были определяющими именно из-за невысокого мнения о реальном весе СССР. Советская же пропаганда постоянно подчеркивала решающее влияние Советского Союза на всю систему международных отношений.