Россия и Запад в 1900-1917 годах

По мере ухудшения ситуации на фронте и в тылу узники германо-австрийских лагерей все настойчивее стремились разобраться в причинах бедственного положения России, отыскать виновников и определить степень их ответственности за неуспешную для страны, так надоевшую всем войну. В первое время под влиянием настроений, связанных с осознанием угрозы для Отчизны со стороны Германии, а также горячих симпатий к братьям-славянам «политически неразвитая мысль», как писал участник тех далеких событий, «естественно, шла у солдат по линии наименьшего сопротивления, обращаясь прежде всего к немцам: это они заняли у нас лучшие места в государстве, это они составили заговор, чтобы нас окончательно поработить». Постепенно, однако, акценты начинают смещаться: от яростных обвинений в адрес германцев и австрийцев к обличению корыстных союзников, стремившихся за счет России достигнуть своих целей.

По мере усиления идеологического и пропагандистского воздействия противника на российскую армию, включая военнопленных, происходила трансформация восприятия солдатами и офицерами германо-австрийской культуры в целом, хотя, конечно, нижние чины придавали большее значение упорядоченности и отлаженности повседневно-бытовой стороны фронтовой жизни немцев или австрийцев. Сопоставление ситуации дома и у противника проводилось явно не в пользу России. Вот мнение человека, совершившего побег из кратковременного плена: «Бяда, хорошо живут, черти. Окопы у них бетонные, как в горницах чисто, тепло, светло. Пища, что тебе в ресторанах. У каждого солдата своя миска, две тарелки, серебряная ложка, вилка, нож. Во флягах дорогие вина. Выпьешь глоток - кровь по жилам так и заиграет. Примуса для варки супа. Чай не пьют вовсе, только один кофий да какаву. Кофий нальют в стакан, а на дне кусков пять сахару лежит. Станешь пить с сахаром - боишься, чтобы язык не проглотить. И где нам супротив немцев сдюжить. Никогда не сдюжить! Солдат у него сыт, обут, одет, вымыт, и думы у солдата хорошие. У нас что? Никакого порядку нету, народ только мают».

Влияние германо-австрийской пропаганды вкупе со слухами о предательстве придворного окружения царя, разочарование и усталость широких слоев общества, а также мрачные перспективы скорейшего окончания войны вызвали к концу 1916 г. появление случаев массового дезертирства новобранцев, добровольной сдачи в плен целых подразделений российской армии и братания с противником на передовой.

Февральская революция явилась первым шагом по прекращению германофобии в России. В апреле 1917 г. Временное правительство провозгласило равноправие граждан независимо от национальной принадлежности и вероисповедания. Вскоре возобновился выпуск периодических изданий на немецком языке, а в сохранившихся к этому времени местах компактного проживания этнических немцев началась лихорадочная деятельность по организации Всероссийского Союза граждан немецкой национальности, во главе которого стояли менониты. Результатом явилось проведение в Москве 20-22 апреля того же года «Совещания колонистов и сельских хозяев», которое приветствовало деятельность новых демократических властей России и высказалось за подготовку съезда немецкоговорящих граждан. Однако сделать это до прихода к власти большевиков так и не удалось.

Весной-летом 1917 г. значительное количество колонистов предприняло попытки возвратиться в места своего исконного проживания, откуда они были депортированы в 1915-1916 гг. Однако и Временное, и большевистское правительства весьма сдержанно отнеслись к призывам лидеров этнических немцев пересмотреть прежние распоряжения царских властей о выселении колонистов и горожан германо-австрийского происхождения.

Во время войны меняется отношение и к нейтральным странам. Российское почтовое ведомство по настоянию союзного бюро в Париже рассылает по своим отделениям директиву о задержке отправления частных телеграмм «в Норвегию, Швецию, Персию, Китай - на 2 суток, в Грецию - на 5 суток, Испанию - 2 суток, для остальных нейтральных стран - 18 часов». Понятно, что эта мера требовалась для того, чтобы вероятные шпионские донесения успели устареть с военно-оперативной точки зрения, однако обращает на себя внимание разная степень недоверия к гражданам разных стран.

Таким образом в 1900-1917 гг. в России господствовали полицентричные представления о внешнем мире, что до начала войны определило сосуществование как позитивных, так и негативных установок в отношении Запада. В середине 1914 г. явный перевес получает антигерманская установка, однако к 1917 г. она в какой-то мере уступает место недовольству политикой союзных России Англии и Франции.

В конце XIX - начале ХХ века Россия переживала нарастающий модернизационный кризис. Культурная и стадиальная неоднородность общества не только тормозила модернизацию страны, ставшую к тому времени объективной необходимостью, но и способствовала углублению пропасти между динамически и статически ориентированными полюсами общественного целого. Большая часть населения не готова была принять тот вариант модернизации, который предлагала политическая элита, ориентированная на западные модели.

В этой ситуации формирующаяся внесистемная лево-радикальная контрэлита нащупала идеологическое обоснование и социальные возможности, позволявшие все же реализовать назревшие задачи очередного этапа модернизации, однако в совершенно ином, отличном от традиционного, идеологическом, культурном и политическом контексте.

Февральская и Октябрьская революции одновременно являлись реакцией традиционной культуры на верхушечную модернизацию и вместе с тем - своеобразным «скачком» в ее динамике, приведшим в конечном счете к тому, что модернизационные процессы оказались вписанными в среду традиционного сознания, что всецело относилось и к изменению механизмов и стереотипов восприятия других, прежде всего западных, стран.