"Образ союзника" в сознании российского общества 1914-1945 годов

Эсхатологическая идеология, в которую в качестве компоненты встроена индустриализация, оправдывает и обосновывает преображение мира. Но это - уровень идеологии. Тревожное чувство не иссякает. В стрессовой ситуации всегда актуализуются архаические стереотипы. Вычеркнутый из атеистической картины мира Дьявол получает новую номинацию - мирового империализма. Мифологема империализма сложна и многослойна, но собирательный образ Запада присутствует в ней обязательно. Тогда сама индустриализация обретает высшую санкцию борьбы с Дьяволом.

Но и это не все. Стресс дискомфорта, рожденного жизнью в неуютном, необжитом и непонятном мире требует семантического наполнения. Страхи рождают образы зла и опасностей. А, поскольку традиционная культура чужда абстракций, эти образы требуют персонализации. Иррациональная тревожность находит разрешение в постоянном поиске и избиении «оборотней» - кулаков, шпионов и вредителей, слуг империализма. Террор и фобии оказываются естественным, социально-психологически обусловленным фоном массового принятия машинной цивилизации. Природа машины, ее потенции еще переживаются как амбивалентные. Живо ощущение того, что с машиной связана какая-то иррациональная опасность. В этой ситуации особенно важно избавиться от всех «оборотней», которые могут принести беду в новом, необжитом мире.

Показательно, что уже в следующем поколении, рожденном и выросшем в промышленной среде, для которого город - естественное и обжитое пространство, доминируют совершенно иные настроения. Не удивительно, что пароксизмы эпохи террора не находят рационального объяснения ни у кого, в том числе и у прямых участников событий - они уже обжили город, а иррациональные комплексы, терзавшие некогда их сознание, не могут быть внятно вербализованы.

В такой атмосфере изоляционизм и демонизация Запада как традиционного источника опасности встречает самый искренний и массовый отклик. Простой человек всей душой припадает к единственному в этом мире заступнику - народной власти - и требует: «смерть фашистским шпионам». Аналогичным образом, массовая тревожность, связанная с концом европейского средневековья, вылилась в последний всплеск охоты на ведьм, рост социального протеста, национальной и религиозной нетерпимости, возникновение биологического расизма и т.д.

Расслоение единого прежде образа города на нужную и вожделенную технологию и опасные буржуазные ценности было сложной и противоречивой операцией. Оно требовало специальных идеологических процедур и оговорок, своеобразной системы противовесов. Дело в том, что, принимая «чужую» технологию, можно было, незаметно для себя, принять вместе с ней и самого Дьявола. Новая волна изоляционизма и фобий неизбежно задается этой психологической и культурной ситуацией.

Взятая «оттуда» технология меняет свою природу, пресуществляется и становится «нашей», поставленной на службу новообретенным целям общества. Отсюда утверждение новой, пролетарской науки и пролетарской культуры. Это совсем не «та» буржуазная дореволюционная или западная культура и наука, а наша, кровная. Она находится под постоянным присмотром. Гарантом ее правильности и идеологической чистоты выступает высшая сакральная инстанция - Центральный Комитет.

В научной и инженерной среде с устойчивой периодичностью идут кампании и разоблачения, погромы тайных и явных врагов, и в этом - гарантия общей безопасности. Пойманные за руку враги принародно каются и изобличают мировой империализм, стремящийся погубить Страну Советов с помощью науки и инженерии. Как порождение Запада, технология несет в себе неустранимые потенции зла и опасностей. Она нуждается в самом пристальном внимании Власти, не выпускающей из своих рук карающего меча. И только очищенные от извращений, от тайных и явных врагов наука и технология станут нашей подлинной опорой. Наши, советские станки и машины, наши новые инженеры и агрономы, наши мосты и заводы проложат путь в светлое будущее.

Освоение чуждой и опасной технологии возможно только в атмосфере острого противостояния породившему ее Западу. Только в атмосфере непримиримой борьбы и ненависти к слугам погибели можно сохранить свои души и победить Дьявола его же оружием. Как представляется, здесь - самый глубокий уровень мотиваций, задававший изоляцию, пароксизмы страха и ненависти. Стресс, связанный с принятием города и социокультурной динамики, включением в индустриальную эпоху, рождал потребность в компенсации психологических нагрузок.

Изоляционизм воспроизводится в новом контексте достаточно быстро, в ответ на идущие снизу, из «толщи жизни», настойчивые импульсы и разворачивается во весь рост. Уже во время советско-польской войны советская пропаганда использует заложенные в глубине культурной памяти антипольские инстинкты. Весь спектр изоляционистских и антизападных настроений был хорошо известен советским правителям и идеологам. Они использует эти импульсы и интенции по мере необходимости. Временами раскручивают фобии и разгоняют антизападную истерию, временами приглушают их. Политика балансирования между отдельными странами и силовыми блоками Европы ведет к тому, что звание «Главного Дьявола» оказывается переходящим. На определенном этапе это английский империализм, на другом германский фашизм, затем, с началом холодной войны, Соединенные Штаты. Эти зигзаги политической линии послушно повторяет «политически грамотный» обыватель. В годы террора фобия шпиономании и вредительства достигает размеров массового психоза. В периоды относительного затишья спадает. Чуткий к нюансам пропагандистских кампаний обыватель быстро угадывает, над чьей головой сбираются тучи божественного гнева, кто, космополиты, евреи, бухаринцы, троцкисты, буржуазные националисты, немцы Поволжья или эсперантисты, будут объявлены агентами фашизма или пособниками империализма.

В этой тревожной атмосфере советское общество ранжируется с точки зрения классовой чистоты. Свидетельством высшего статуса становится пролетарское происхождение и рабочая биография. Однако общество не исчерпывается счастливыми обладателями пролетарской родословной, и в нем выделяется слой потенциально неблагонадежных. При этом неблагонадежность увязывается с некоей связью с миром капитала, то есть с Западом.

Следующий естественный отряд слуг мирового империализма -инородцы Здесь ход мысли настолько естествен и настолько укоренен в традиционной ментальности, что лица иностранного происхождения просто обречены на роль эмиссаров Дьявола.

Существует еще одна группа, малоблагонадежная и сохраняющая в массовом сознании некую связь с Врагом. Она выделяется не по классовому и не национальному, а скорее культурному признаку. Речь идет о деятелях науки и культуры.

Враги правящего режима лишаются статуса самостоятельных субьектов, хотя бы и вредоносных. Каноническая версия советского исторического мифа, «Краткий курс истории ВКП», превращает всех идеологических противников Сталина в наймитов мировой буржуазии. Все они не просто вредители, но ведомые иностранной рукой агенты классового врага.

В идеологической картине мира образ Запада - мировой буржуазии, империализма, фашизма, мира капитала - заполняет огромное поле. Он превращается в генеральный символ, в универсальный объяснительный принцип. Анализ показывает, что образ Запада занимает в советской мифологии одно из центральных мест.

Функции этого образа многообразны. Запад постоянно использовался как мобилизующий фактор. Пред лицом империалистов не может быть споров и дискуссий, не место расхлябанности. В ответ на очередные происки мирового капитала советские люди должны еще крепче сплотиться вокруг Коммунистической Партии и Центрального Комитета, работать еще больше и самоотверженнее. Любые пороки - эгоизм, рвачество, зазнайство, мягкотелость - особенно нетерпимы и преступны, если вспомнить о том, что всем противостоит Враг. В этой перспективе всякий, казалось бы, мелкий порок оказывается преступным пособничеством. Контексты, в которых империализм использовался как мобилизующая и объединяющая общество сила, неисчислимы.

Столь же постоянно Запад использовался для клеймления политических и идеологических противников. Обвинение в пособничестве империализму - самое страшное из возможных. За ним как минимум следовала профессиональная и гражданская смерть.

Запад используется как универсальное объяснение любых трудностей, экономических и политических провалов, хозяйственных неурядиц и стихийных бедствий. Империализм был главным объяснением и оправданием любых беззаконий, террора, сверхэксплуатации, снижения жизненного уровня, тотальной слежки, подавления инакомыслия и т. д. На борьбе с Западом выросла и окрепла советская номенклатура. Ее место в обществе, власть и бесконтрольность, права и привилегии находили свое обоснование в существовании империализма. Империализм, то есть Запад, оказывается силой, конституирующей мобилизационную модель общества.

Особое место в советской мифологии занимал собственный образ Запада. Он был ужасен. Мир бесправия и нищеты, в котором негры и безработные роются в мусорных баках, а горстка богатеев купается в безумной роскоши. Мир, где полиция подавляет несчастного маленького человека и гноит в тюрьмах мужественных борцов с тиранией капитала.

Подводя итоги, можно сказать, что Запад оказывался одним из стержневых концептов, с которым соотносилось, отталкиваясь от которого самоосознавалось, по отношению к которому структурировалось советское общество. Образ мирового зла занимал слишком большое место в сознании советских людей, и в этом обстоятельстве скрывалась одна из причин гибели социалистического мифа.

Расслоение целостного, безусловно негативного образа Запада на чуждую социально-политическую систему, с одной стороны, и заслуживающую копирования и присвоения технологию - с другой, в стратегической перспективе было началом конца. Борьба с Дяволом возможна лишь до тех пор, пока он отрицается целиком и безусловно. Советское общество постоянно заимствовало, догоняло, соотносило себя с Западом. Задачи модернизации делали образ Запада амбивалентным, наделяли его ценными и вожделенными коннотациями. Идеология и карающие органы делали свое дело, постоянно подавляя и пресекая тенденции так называемого «низкопоклонства». Но в стратегическом плане борьба с ним была бесперспективна.

Существует определенная логика изживания противостояния. По мере освоения города снимаются и изживаются фобии, присущие раннему мигранту. Город, городская цивилизация осваивается не только на уровне технологии, а как некая целостность. Традиционная мифология все более пропитывается позитивными знаниями, замещается рационализованными версиями мифа. Образ мира начинает усложняться, обретает объем. Город и индустриальная культура диктуют рациональные познавательные процедуры, формируют объективистский стиль мышления.

В обществе происходили важные социокультурные процессы. Год от года вырастала доля людей, живущих в городе более десяти лет, входило в жизнь поколение, родившееся там. Восьмилетнее и среднее образование все более изменяет страну. Малограмотный, абсолютно управляемый мигрант постепенно утрачивает лидирующие позиции. В пятидесятые годы в городах, захлестнутых миграцией и вычищенных террором, начинает заново формироваться собственно городская культура. Первые «западники» рождаются в недрах пятидесятых. Пик противостояния Западу, падающий на послевоенное десятилетие, несет в себе зерна самоотрицания.

Не менее важные для нашего исследования метаморфозы происходили в деревне. Эти процессы в значительной степени определяли перипетии массового отношения к Западу. Ученые, исследующие судьбы послереволюционной крестьянской общины, пишут о растерянности и подавленности, о покорности судьбе и отсутствии потенциала сопротивления, с которыми русское крестьянство приняло коллективизацию. На рубеже тридцатых годов традиционная русская деревня исчезает как социокультурная целостность. Последующие годы были временем «жизни после смерти». Подавленные и дезориентированные, наследники великой патриархальной традиции с трудом, пассивно вписывают себя в новую реальность.

По мере того как нарастает чувство безысходности в деревенской среде, кардинально меняется и отношение к городу. В сознании советского колхозника доминируют две идеи - острое ощущение второсортности и бесперспективности всего, что связано с сельской жизнью, и представление о городе, как единственном выходе. Бегство в город было бегством от абсолютного бесправия и нищеты к относительной свободе и достатку городской жизни. Снова, как в средневековой Европе, воздух города делал человека свободным.

Таким образом, кардинально переигрались все фундаментальные параметры социокультурного целого, препятствовавшие и тормозившие включение необозримого мира российской деревни в урбанистическую динамику. Мир города одержал окончательную победу.

Отрицание Запада как символа города и исторической динамики составляло одну из фундаментальных черт уничтоженного патриархального крестьянства. Но со смертью деревни изоляционистская интенция утрачивает питающий ее источник, теряет энергию. Человек городской цивилизации по своему существу не может противостоять Западу. Природа горожанина, суть городской ментальности ориентируют его на ценности, модели и идеалы, нашедшие свое полное воплощение в западной цивилизации. Зрелого горожанина нельзя заставить искренне бояться, трепетать и ненавидеть то, что отвечает его культурной онтологии.

Социокультурная логика развития, присущая второй четверти века, задавала противостояние Западу. Однако процессы, порождавшие такое противостояние, несли в себе и собственное отрицание. Окончательное размывание традиционной деревни поставило страну перед следующей исторической задачей -последовательного усложнения социальных и культурных структур общества. Эти процессы начинаются после смерти Сталина. Линия на эсхатологическое упрощение вселенной естественно требовала противостояния. Противоположная тенденция с необходимостью задает иные, более сложные отношения советского общества с западным миром. Медленно, но неотвратимо фобия Запада изживает себя.