Петр I его политика. Личность императора

27

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНСТВО ОБРАЗОВАНИЯ

ГОУВПО « БРАТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ »

Кафедра « Истории и политологии »

Реферат

Петр 1 его политика. Личность императора

Научный руководитель:

Преподаватель

Автор:

Студент группы

Оглавление:

1.Введение

2.Правление Петра

2.1 Крупные реформы

2.2 Личность

3.Заключение

4.Литература

1.Введение

Пётр I Великий [30.5(9.6). 1672, Москва,-- 28.1(8.2).1725, Петербург, похоронен в Петропавловском соборе в Петропавловской крепости], русский царь (с 27 апреля 1682), российский император (с 22 октября 1721), государственный деятель, полководец и дипломат. Единственный сын царя Алексея Михайловича от второго брака с Н. К. Нарышкиной; был дважды женат: в 1689--98 на Евдокии Федоровне Лопухиной и в 1705--25 на Марте Скавронской (позднее императрица Екатерина I); имел от первого брака сына Алексея Петровича и от второго -- дочерей Анну и Елизавету Петровну (кроме них 8 детей П. I умерли в раннем детстве). В апреле 1682 был возведён на престол после смерти бездетного царя Федора Алексеевича в обход своего сводного старшего брата Ивана. Однако их сестра -- царевна Софья Алексеевна и родственники первой жены Алексея Михайловича -- Милославские использовали стрелецкое Московское восстание 1682 для дворцового переворота. В мае 1682 приверженцы и родственники Нарышкиных (в том числе боярин А. С. Матвеев) были убиты или сосланы, «старшим» царём объявлен болезненный Иван V Алексеевич, а П. I -- «младшим» царём при правительнице Софье.

В детстве П. I получил домашнее образование. Физически крепкий, подвижный, любознательный и способный, обладая хорошей памятью, он учился легко и охотно. Грамоту, историю и географию ему преподавали Ф. Петрова, Н. М. Зотов и А. Нестеров. С помощью дворцовых мастеров он освоил много ремёсел (столярное, токарное, оружейное, кузнечное, паяльное, часовое, типографское). Особую роль в становлении личности П. I сыграли военные «потехи», для чего были созданы отряды «потешных», ставшие впоследствии гвардией и ядром русской регулярной армии. Значительное влияние на формирование взглядов и интересов П. I оказали иностранцы (Ф. Я. Лефорт, П. И. Гордон, Я. В. Брюс и др.), которые явились его учителями в различных областях. П. I с юных лет знал немецкий язык, а затем изучал голландский, английский и французский языки. В течение жизни он пополнял знания, уделяя особое внимание военному делу. В 1688--1693 под руководством голландского мастера Ф. Тиммермана и русского мастера Р. Карцева учился строить корабли на Переяславском озере. В 1697--98 во время первой заграничной поездки прошёл полный курс артиллерийских наук в Кенигсберге, полгода работал плотником на верфях Амстердама, изучая корабельную архитектуру и черчение планов, окончил теоретический курс кораблестроения в Англии. По приказу П. I в др. странах закупались книги, приборы, оружие, приглашались иностранные мастера и учёные, посылались за границу для обучения русские молодые дворяне. П. I встречался с Г. Лейбницем, И. Ньютоном и др. учёными, в 1717 он был избран почётным членом Парижской АН.

Во 2-й половине 80-х гг. начались столкновения между П. I и Софьей, стремившейся к единовластию. В августе 1689, получив известия о подготовке Софьей дворцового переворота, П. I поспешно уехал из с. Преображенского (под Москвой) в Троице-Сергиев монастырь (ныне Загорск), куда прибыли верные ему войска и его сторонники. Вооруженные отряды дворян, собранные гонцами П. I, окружили Москву. Софья была отрешена от власти и заключена в Новодевичий монастырь, её приближённые сосланы или казнены. После смерти Ивана Алексеевича (1696) П. I стал единодержавным царём.

2.Правление Петра

Во время своего царствования П. I проявил глубокое понимание государственных задач, стоявших перед Россией, и провёл крупные реформы, направленные на преодоление отсталости России от передовых стран Запада и использование её огромных природных ресурсов при сохранении и укреплении феодально-крепостнического строя. Реформы П. I были исторически закономерным явлением, обусловленным предшествующим внутренним развитием России и резким обострением классовых и внутриклассовых противоречий в конце 17 в., а также осложнением её международного положения.

Реформаторская деятельность П. I протекала в острой борьбе с реакционной оппозицией. Уже первые, сначала поверхностные, попытки преобразований вызвали недовольство и сопротивление консервативных кругов боярства и духовенства. Это выразилось, в частности, в заговоре И. Цыклера (1697) и мятеже московских стрельцов (1698) в пользу Софьи, который был жестоко подавлен П. I (1182 чел. казнено), а московские стрелецкие полки были расформированы. В ослабленной и замаскированной форме сопротивление оппозиции продолжалось вплоть до 1718 (так называемый заговор Алексея Петровича).

Преобразования П. I коснулись всех сфер общественной жизни, содействовали возвышению господствовавшего класса дворян-помещиков, росту торговой и мануфактурной буржуазии. П. I расширил владельческие права помещиков над имуществом и личностью крепостных, заменил подворное обложение крестьян подушной податью, издал указ о посессионных крестьянах, которых разрешалось приобретать владельцам мануфактур, практиковал массовую приписку государственных и ясачных крестьян к казённым и частным заводам, мобилизацию крестьян и горожан в армию и на строительство городов, крепостей, каналов и др. Указ о единонаследии 1714 уравнял поместья и вотчины, предоставив их владельцам право передавать недвижимое имущество одному из сыновей, и тем самым закрепил дворянскую собственность на землю. Табель о рангах 1722, установив порядок чинопроизводства в военной и гражданской службе не по знатности, а по личным способностям и заслугам, содействовала консолидации дворянства и расширению его состава за счёт преданных царскому правительству лиц из разных слоев. Сопротивление народных масс растущему угнетению со стороны помещиков и феодального государства вылилось в крупные антифеодальные движения (Астраханское восстание 1705--06, Булавинское восстание 1707--09, Башкирские восстания 17--18 вв.), жестоко подавленные царским правительством.

При П. I возникло большое количество мануфактур и горных предприятий, было положено начало освоению новых железорудных месторождений (Урал, Олонецкий край, Липецк), добыче цветных металлов (меди, серебра). Содействуя развитию промышленности, П. I издал Берг-привилегию 1719, учредил центральные органы (коллегии), ведавшие торговлей и промышленностью, передавал казённые предприятия в частные руки и выдавал их владельцам субсидии. Было развёрнуто строительство Вышневолоцкого, Ладожского обводного и др. каналов. Покровительственный тариф 1724 ограждал новые отрасли отечественной промышленности от иностранной конкуренции и поощрял ввоз сырья и продуктов, производство которых не обеспечивало потребностей внутреннего рынка, в чём проявилась политика меркантилизма. Стремясь консолидировать купечество, П. I в 1699 учредил Бурмистерскую палату и завершил реформу городского управления созданием Главного магистрата и городовых магистратов (1720), призванных ведать «всех купецких людей судом» и «размножать» торговлю и мануфактуры. Купечество было разделено на 2 гильдии, ремесленники объединены в цехи по профессиям.

Реформы государственного аппарата при П. I явились важным шагом на пути превращения русского самодержавия 17 в. в чиновничье-дворянскую монархию 18 в. с её бюрократией и служилыми сословиями. Место Боярской думы занял Сенат (1711), вместо приказов учреждены коллегии (1718), контрольный аппарат представляли сначала «фискалы» (1711), а затем прокуроры во главе с генерал-прокурором. Взамен патриаршества была учреждена Духовная коллегия, или Синод, находившийся под контролем правительства. Политическим сыском ведал сначала Преображенский приказ, а затем особая Тайная канцелярия.

Большое значение имела административная реформа. В 1708--09 вместо уездов, воеводств и наместничеств было учреждено 8 (затем 10) губерний во главе с губернаторами. В 1719 губернии разделены на 47 провинций. В 1703 П. I заложил Петербург, ставший в 1712 столицей государства. В 1721 Россия была провозглашена Империей.

Делом всей жизни П. I было усиление военной мощи России и повышение её роли на международной арене. Когда П. I утвердился на престоле, ему пришлось завершать войну с Турцией, начавшуюся в 1686. В результате Азовских походов 1695--96 был занят Азов и Россия вышла на берега Азовского моря. Однако это не решило главной внешнеполитической проблемы установления непосредственных связей с Западом, что могло быть достигнуто лишь выходом к Балтийскому морю, а для этого было необходимо вернуть русские земли, захваченные Швецией в начале 17 в. В целях решения этой задачи П. I во время поездки по странам Западной Европы в составе Великого посольства в 1697--98 подготовил создание антишведского Северного союза, окончательно оформленного в 1699, и, заключив Константинопольский мирный договор 1700 с Турцией, переключил все усилия страны на борьбу со Швецией. В долголетней Северной войне 1700--21 Россия добилась полной победы и вошла в число великих европейских держав.

В ходе войны П. I сформировался как крупный полководец. Он явился создателем регулярной русской армии и русского военно-морского флота и основоположником петровской военной школы, из которой позже вышли П. А. Румянцев, А. В. Суворов, Ф. Ф. Ушаков, М. И. Кутузов. Основой устройства вооруженных сил явились введённые П. I рекрутская повинность (1705) и обязательная военная служба дворян, получавших офицерский чин после окончания военной школы или службы рядовыми и сержантами гвардии. Организацию, вооружение и снаряжение, правила обучения и тактики, права и обязанности всех чинов армии и флота определяли Воинский устав 1716, Морской устав 1720 и Морской регламент 1722, в разработке которых участвовал П. I. По организации и вооружению петровская армия превзошла шведскую, состоявшую из полков со слабой артиллерией. П. I создал бригады и дивизии, сильную полковую и батальонную артиллерию, особый артиллерийский полк, гренадерские полки (см. Гренадеры), вооружённые ружьями, ручными гранатами и мортирцами, драгунскую кавалерию (см. Драгуны), лёгкий корпус (корволант) с конной артиллерией. Он уделял большое внимание развитию военной промышленности, оснастившей войска ружьями с ударно-кремневым замком и штыком, полевыми и морскими орудиями (произведено до 13 тыс. орудий), строго регламентированными по типам и калибрам, и боеприпасами.

Стратегические взгляды П. I далеко опережали его время. Концепции выигрыша войны одним генеральным сражением, которая господствовала среди военных теоретиков Запада, он противопоставил идею мобилизации всех средств ведения войны на суше и на море для обеспечения решающего превосходства над противником и гибкого их использования в зависимости от обстановки. В начале Северной войны П. I проводил принцип постепенного наращивания сил и воспитания навыков в боевых действиях против опытного врага методами «малой войны» (осада Нотебурга, Нарвы, Дерпта, частные боевые действия в Прибалтике, Польше, арьергардные бои 1707--08 и др.). П. I не обольщался победами и умел делать глубокие выводы из поражений (после первой неудачи под Азовом в 1695 он развернул строительство флота под Воронежем, после поражения под Нарвой в 1700 провёл коренную реорганизацию кавалерии и артиллерии и др.). Он тщательно готовил любое сражение после основательной разведки противника и рекогносцировки местности. В крупных сухопутных и морских сражениях (Полтава, Лесная, Гангут) П. I действовал решительно, стремясь к полному разгрому противника (см. также Военное искусство и Военно-морское искусство). Требуя быстрого и неотступного выполнения своих приказов или решений военных советов, П. I в то же время предписывал генералам поступать «по своему рассуждению» и не держаться устава «яко слепой стены». Новым в тактике было массирование артиллерии в полевых сражениях и при осаде крепостей, усиление флангов боевого порядка гренадерами (Лесная, 1708), устройство полевых редутов (Полтава, 1709), сабельные удары конницы и штыковая атака пехоты. Заботясь о моральном духе войск, П. I награждал отличившихся генералов учрежденным им в 1698 орденом Андрея Первозванного, солдат и офицеров -- медалями и повышением в чинах (солдат также деньгами). В то же время П. I насаждал в армии суровую дисциплину с телесными наказаниями и смертной казнью за тяжкие воинские преступления.

Как дипломат П. I проявил глубокое понимание задач внешней политики России, умение пользоваться обстоятельствами и способность к компромиссам. Вся внешнеполитическая деятельность России находилась под его постоянным руководством. Он неоднократно лично вёл переговоры и заключал соглашения. В 90-х гг. 17 в., по словам Ф. Энгельса, «этот действительно великий человек... первый в полной мере оценил исключительно благоприятное для России положение в Европе» (Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., 2 изд., т. 22, с. 20) в отношении начала борьбы со Швецией. Перед Полтавским сражением 1709 активными дипломатическими акциями П. I удалось предотвратить вступление в войну на стороне Швеции,Турции и Крымского ханства, а позже возобновить распавшийся в 1706 Северный союз, присоединив к нему Пруссию и Ганновер. П. I умело использовал противоречия между западноевропейскими державами и не допустил срыва Великобританией начатых в 1719 мирных переговоров со Швецией, завершившихся заключением Ништадтского мирного договора 1721. По этому договору Россия получила земли по Неве, в Карелии и Прибалтике с городами Нарвой, Ревелем, Ригой, Выборгом и др. Предпринятый П. I Персидский поход 1722--23 закрепил за Россией западное побережье Каспийского моря с городами Дербент и Баку. При П. I впервые в истории России были учреждены постоянные дипломатические представительства и консульства за границей, отменены устаревшие формы дипломатических отношений и этикета.

2.1 Крупные реформы

Крупные реформы были проведены в области культуры и просвещения. Появилась светская школа и была ликвидирована монополия духовенства на образование. П. I были основаны Пушкарская школа (1699), школа математико-навигацких наук (1701), медико-хирургическая школа; открыт первый русский общедоступный театр. В Петербурге были учреждены Морская академия (1715), инженерная и артиллерийская школы (1719), школы переводчиков при коллегиях, открыт первый русский музей -- кунсткамера (1719) с публичной библиотекой. П. I поощрял создание начальных «цыфирных» школ, а на горных заводах Урала -- школ доменщиков и горных техников. Издавались буквари, учебные пособия, учебные карты. В 1700 введён новый календарь с началом года 1 января (вместо 1 сентября) и летосчисление от «рождества Христова», а не от «сотворения мира». С 1703 выходила первая русская печатная газета -- «Ведомости», в 1708--10 вместо полуустава (см. Кириллица) был введён близкий к современному «гражданский» шрифт. В 1725 открыта Петербургская академия наук с гимназией и университетом. По распоряжению П. I были проведены экспедиции А. Бековича-Черкасского в Среднюю Азию, И. М. Евреинова и Ф. Ф. Лужина -- на Дальний Восток, Д. Мессершмидта -- в Сибирь и др., подготовлена экспедиция В. Беринга, положено начало систематическому изучению географии страны и картографированию.

В эпоху П. I было возведено много зданий для государственных и культурных учреждений, архитектурный ансамбль Петергофа (Петродворца). Строились крепости (Кронштадт, Петропавловская крепость и др.). Было положено начало планировке городов (Петербург), возведению жилых домов по типовым проектам. П. I поощрял деятельность учёных, инженеров, художников и др. Все реформы в области культуры характеризовались развитием связей с западноевропейской культурой и были тесно связаны с задачами укрепления абсолютистского государства.

В своей государственной и военной деятельности П. I опирался на талантливых, преданных ему сподвижников, среди которых были представители родовитого дворянства (Б. П. Шереметев, Ф. Ю. Ромодановский, П. А. Толстой, Ф. М. Апраксин, Б. А. и М. М. Голицыны, Ф. А. Головин, Г. И. Головкин, Б. И. Куракин, Н. Н. Репнин и др.), а также лица недворянского происхождения (А. Д. Меншиков, П. П. Шафиров, А. Ф. Макаров и др.).

Характерными чертами П. I были ум, воля, энергия, широта взглядов, целеустремлённость, любознательность, большая работоспособность. Вместе с тем он был вспыльчив, жесток и безжалостен, не считался с интересами и жизнью отдельной личности, не остановившись перед смертным приговором даже собственному сыну Алексею (1718). При всей противоречивости своей натуры П. I вошёл в историю России как прогрессивный государственный и военный деятель, который «... ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства» (Ленин В. И., Полн. собр. соч., 5 изд., т. 36, с. 301).

В СССР существуют мемориальные дома-музеи П. I в Ленинграде, Таллине, Вологде, Лиепае, Москве (Коломенское), Переславле-Залесском и музейные экспозиции, посвященные П. I: в Ленинграде -- в Эрмитаже, в Музее истории Ленинграда, в Центральном военно-морском музее; в Москве -- в Государственном историческом музее, в Оружейной палате; в Риге -- в Государственном историческом музее Латвийской ССР; в Таллине -- в Государственном историческом музее Эстонской ССР; в краеведческих музеях Азова, Архангельска, Воронежа, Петрозаводска; в Полтаве -- в Государственном музее истории Полтавской битвы. П. I установлены памятники: в Ленинграде -- на площади Декабристов (бывшей Сенатской площади) так называемый «Медный всадник» (бронза, открыт в 1782, скульптор Э. М. Фальконе) и у Инженерного замка (бронзовая статуя 1743--44, установлен в 1800, скульптор Б. К. Растрелли), в Кронштадте (скульптор Ф. Жак), Архангельске, Таганроге, Петродворце (бронза, гранит, скульптор М. М. Антокольский), Туле, Петрозаводске (скульпторы И. Н. Шредер и И. А. Монигетти). К образу П. I обращались многие русские писатели (А. С. Пушкин, А. Н. Толстой, А. П. Платонов, Ю. П. Герман и др.) и художники (М. В. Ломоносов, В. И. Суриков, Н. Н. Ге, В. А. Серов, А. Н. Бенуа, Е. Е. Лансере и др.).

В тысячелетнем ряду носителей русской верховной власти Петр Первый занимает совсем особое положение. Носители этой власти, начиная с Олега и кончая Николаем Вторым, дали чрезвычайно немногих людей с ярко выраженной индивидуальной линией в политике. Если исключить восемнадцатый век, с его надломом русской монархической идеи, и его дворцовыми переворотами, цареубийствами и преторианством -- то можно сказать, что русская история выработала совершенно определенный тип «Царя-Хозяина», -- расчетливого и осторожного «собирателя земли», ее защитника и устроителя, чуждого каких бы то ни было авантюрных порывов, -- но и чуждого той индивидуальной яркости, какую дает в политике авантюра. Русские цари были очень плохими поставщиками какого бы то ни было материала для легенд. И даже для тех исторических лозунгов и афоризмов, которые обычно редактируются новейшими летописцами и историками. Это был очень длинный ряд высокого качества средних людей. Инерция чудовищных пространств и чудовищной ответственности, как бы сковывала их личные порывы и, может быть, трудно найти в истории еще один пример, где личная и по закону ничем не ограниченная власть так сурово отказывалась бы от личной политики и работала бы в рамках такого железного самоограничения. Менялись столицы, менялись династии, ломался социальный строй страны, возникали, падали, снова возникали и снова падали ее враги, росла ее территория, но задачи верховной власти оставались, по существу своему, теми же самыми. И они очень хорошо укладывались в формулировку: «державный хозяин земли русской».
Если искать в истории принципиальную противоположность русской монархии, то носителем этой противоположности будет не республика -- это будет бонапартизм с его пышной фразой, с его театральным жестом, с его вождизмом и с его полной беспощадностью к народу и к стране республика такой беспощадности все-таки не знает. Бонапартизм рассматривает народ, как боевого коня -- и превращает его в клячу, как превратили Францию два Наполеона -- Первый и Третий. Державный Хозяин есть прежде всего хозяин -- с хозяйским глазом и хозяйским расчетом, -- прозаическим, бережливым, иногда и скопидомским. Александр Невский вел такую же расчетливую, скопидомскую политику по отношению к Орде, как Иван III по отношению к удельным князьям или Николай I по отношению к дворянству. Жизнь огромного народа ставила свои очередные задачи -- и эти задачи решались с той осторожной мудростью, какая дается сознанием столь же огромной ответственности. Иногда это решение казалось слишком медленным, но оно всегда оказывалось окончательным. Мы сейчас живем в период какой-то судорожной решимости, и мы, может быть, больше, чем другие поколения истории можем оценить сомнительные преимущества эпилептических движений в политике. Сейчас все, или почти все, пытаются в двадцать четыре счета решить все вопросы на тысячу лет вперед -- ни копейки меньше. А иногда больше: большевизм пытается решить их навсегда.

Тем последующим деятелям мировой политики, которые будут осторожнее уже по одному тому, что мир обеднеет в совершенно чудовищной степени, -- придется забыть о тысячелетних планах и работать по системе Александра Невского или Николая Первого и расхлебывать кашу, заваренную их эпилептическими предшественниками. Это будет медленная и очень прозаическая работа. Для того, чтобы погубить половину конского поголовья России и уничтожить половину ее промышленных лесов -- достаточно лозунга, нагана и активиста. Но для того, чтобы снова вырастить этих коней, для того, чтобы снова дать вырасти лесам -- потребуются десятилетия совсем прозаической работы. Той работы, которая не дает никаких тем для легенды и после которой не остается ни Вандомских колонн, ни гигантов на бронзовых, а также и на прочих, конях.

По странному свойству человеческой психологии -- великие памятники воздвигаются именно великим поджигателям мира. Алексею Михайловичу, который вытащил Россию из дыры (или при котором Россия вылезла из дыры) не поставлено ни одного памятника. Наполеон стал легендой, сладчайшим воспоминанием умирающей Франции, которая умиранием обязана преимущественно ему -- этому «Великому Корсиканцу» -- даже и не французу. Россия больше всего памятников воздвигла именно Петру. И бронзовых и, тем более, литературных.

Петр является необычайно ярким исключением в ряду русских великих князей, потом царей, потом императоров: это был как бы взрыв индивидуальности на тысячелетнем фоне довольно однотипных строителей, хозяев и домоседов. Он, конечно, действовал на воображение. Несколько дальше мы увидим, как это воображение подчинило себе элементарнейшие логические способности даже и таких объективных историков, как Ключевский. Эпоха Петра, как бы ее ни оценивать, является крутым и почти беспримерным в своей резкости переломом в русской истории. Со значением этого перелома можно сравнивать только битву при Калке и Октябрьскую революцию. Он определил собою конец Московской Руси, то есть целого исторического периода, со всем тем хорошим и плохим, что в ней было, и начал собою европейский, петровский, петербургский или имперский период, кончившийся Октябрьской революцией. И в центре этого перелома стоит личность Петра.

2.2 Личность

Вопрос о личной роли Петра в ходе русской истории более или менее автоматически приводит нас к несколько метафизическому вопросу о роли личности в истории вообще. На эту тему написано много тысяч томов. Марксизм, как известно, начал с полного отрицания роли личности и кончил обожествлением вождя и отца народов -- в таких масштабах и в таком стиле, какие были известны только древним монархиям востока -- вот вроде ассирийской. Наша народническая теория (Лавров), впервые сформулировавшая понятия «критически мыслящей личности», творящей историю вопреки воле масс, ни одной «личности» так и не выдвинула. Современная нам Европа капитулирует перед более или менее безличными англо-американскими демократиями. Моя собственная теория, вероятно, уже известная читателям, относится к культу личности довольно мрачно: «гений в политике -- это хуже чумы».

Повторяю еще раз: вопрос о личности и о массе поставлен методологически неправильно. И он может быть решен только в том случае, если мы и «личности» и «массе» уделим какой-то процент участия в общих наших делах, -- процент, который в разных случаях будет иметь разную величину. В науке роль «массы» будет равна приблизительно нулю. В текущей политике -- личность может натворить очень много, но длительные исторические процессы сводят все-таки ее роль к категории исторических случайностей, которые выравниваются последующим ходом событий. Однако, на каком-то данном отрезке истории личность может сыграть колоссальную роль. Ленин, организовавший Октябрьское восстание, вопреки мнению всех остальных членов Центрального Комитета партии и выигравший это восстание, может служить классическим примером подчинения «истории» воле «вождя». Но «дело Ленина» сейчас еще не вполне закончено. «Санкт-Петербургский» период русской истории можно считать конченным. Не пора ли подсчитывать прибыли и убытки, от него происшедшие?

В. Ключевский, который вообще избегает высокопарных, формулировок, считает Петра «одной из тех исключительно счастливо сложенных натур, какие, по неизведанным еще причинам, от времени до времени появляются в человечестве» -- к этой формулировке я буду придираться несколько позже. Почти все остальные историки, -- в том числе и советская официальная история СССР, -- считают Петра гением -- просто и безоговорочно. Ключевский, сравнивая Петра с Александром Македонским, отдает, впрочем, предпочтение последнему. Это предпочтение мне кажется мало обоснованным: дело Александра рухнуло на другой день после его смерти. Дело Петра продержалось, как-никак, двести лет. Еще менее удачно сравнение Петра с Наполеоном: «дело» Наполеона не дожило даже и до смерти корсиканского героя: Наполеоновская Франция была оккупирована союзниками, и сам Наполеон кончил свои дни не столько изгнанником, сколько арестантом. Петр был счастливее своих конкурентов по гениальности: Россия двести лет жила под звездой его гения, и даже большевики пытаются найти моральное подкрепление своей политике в славных традициях Петра.

Зрелище получается, поистине, занятное: Екатерина Вторая и теоретик русского монархизма Л. Тихомиров -- с одной стороны, Сталин и теоретики революции Маркс и Энгельс, -- с другой, трогательно сходятся в оценке петровской гениальности. Какой другой деятель мировой истории может похвастаться столь разношерстными почитателями!

К вопросу о гениальности Петра я вернусь несколько ниже. Здесь нам нужно установить тот факт, что вся совокупность, так называемых, петровских реформ оставила очень глубокий след в истории России. Результаты этих реформ мы чувствуем и расхлебываем еще и сегодня. Очень трудно предположить, чтобы ближайшие поколения смогли бы эмансипироваться от политических последствий Петра и еще менее вероятно, чтобы историческая оценка этих последствий привела бы нас хоть к кое-какому единодушию. Если и двести лет после своей смерти человек продолжает оставаться живым символом живых политических интересов и страстей, то уж это одно свидетельствует об огромности сдвига, им произведенного, или им символизируемого. Можно утверждать, что ни в одной стране, ни один человек не оставил таких глубоких -- и таких спорных следов своей работы, какие оставил в России Петр.

Что мы должны отнести на долю его гениальности и что на долю исторического процесса? Думаю, что аптеки, в которой могли бы быть взвешены отдельные составные части этой исторической микстуры, еще не существует. Думаю также, что в личной роли Петра -- огромную, решающую роль сыграло его право рождения, никакого отношения к гениальности не имеющее. Наши историки как-то не заметили и не отметили того факта, что Петр был не только царем, он был царем почти непосредственно после Смуты, то есть после той катастрофы, когда прекращение династии Грозного привело Россию буквально на край гибели и когда только восстановление монархии поставило точку над страшными бедствиями гражданской войны, осложненной иностранной интервенцией. Московские люди семнадцатого века еще помнили -- не могли не помнить -- всего того, что пережила страна в эпоху междуцарствия. Распря Софии с Петром грозила тем же междуцарствием -- не оттого ли вся Москва так сразу, «всем миром», стала на сторону Петра? И не оттого ли вся Россия, при всяческих колебаниях булавинских бунтов и староверческой пропаганды, все-таки, в общем поддерживала Петра? Петр для многих, очень многих, -- казался чуть ли не Божьей карой. Но был ли лучшим выходом Булавин, -- с его новыми ворами? Или Софья с повторением семибоярщины? Или гражданская война в Москве, с повторением всей смутной эпопеи совсем заново?

Петр для очень многих казался плохим -- совсем плохим царем. Но самый плохой царь казался, все-таки, лучше самой лучшей революции. Несколько неожиданным оказался тот факт, что в Петре совместилась и монархия, и революция, но это совмещение современники Петра едва ли успели заметить: революционные перемены Петра нарастали постепенно -- от случая к случаю -- «рождались войной», как говорят нынешние историки... Они никогда не фигурировали в форме тех «программ», какие предлагали обездоленному человечеству его такие лучшие друзья, как Ленин и Гитлер. Все это вырастало постепенно: сначала потешные, -- почему бы и нет? Потом поход в Азов, -- Азов для Москвы был очень нужен. Потом стройка флота, -- флот стали строить и до Петра. Потом войны со Швецией -- на Швецию Москва нацеливалась очень давно. Для войны нужна регулярная армия, -- ее стал заводить уже Грозный. Потом столица в Петербурге, -- но и без Петербурга Москва Петра вообще видывала только мельком -- и был ли он в Петербурге или околачивался по заграницам -- для Москвы было безразлично. Пьянство, табак, немецкие кафтаны, антирелигиозное хулиганство оценивались сначала, как ребячья блажь: «женится -- остепенится». Но и женитьба не остепенила.

Во всяком случае, в «революции» Петра отсутствовал самый основной революционный элемент: насильственный захват власти, отсутствовал тот обычно весьма четкий перелом, который определяет «старый режим» от его революционного наследника. В лице Петра «революцию» производил сам «старый режим» и производил ее а) законными средствами и б) с патриотической целью. И, наконец, революционный оттенок петровские деяния получили уже только впоследствии -- во всей их сумме. Современникам она казалась нарастающим рядом безобразий и неудач, но никак не революцией. И петровская Россия. несмотря на резкое осуждение деяний и методов Петра -- на «контрреволюцию» все-таки не пошла. Это объясняет прижизненный успех петровских реформ. Их посмертный успех был закреплен новым соотношением социальных сил, о каком Петр, разумеется, и понятия не имел.

Таким образом, «личная» роль Петра в истории объясняется прежде всего рядом внеличных факторов. Тем, что Петр родился царем, тем, что он родился царем после междуцарствия и тем, что он вступил на престол в тот момент, когда Россия и без него уже перестраивалась и когда она, в частности, от чисто оборонительной политики переходила к наступательной. В эти объективные факторы резко вклинились личные свойства Петра. И именно личные свойства придали реформе характер революции. Не будь этих личных свойств, история петровских дел и деяний имела бы, вероятно, намного менее спорный характер, чем тот, который она имеет сейчас.

Ни одному деятелю русской истории не повезло так, как повезло Петру. Ни одно имя не обросло таким количеством литературы, легенд, апокрифов и вранья. Сейчас, читая даже такого объективного и спокойного историка, как Ключевский, невольно приходишь в некоторое изумление: Ключевский делает вид, что он совершенно не знает целого ряда элементарнейших фактов и в нашей, и в европейской истории, и что для него совершенно не обязательны элементарнейшие законы логики: его частные выводы и оценки находятся в вопиющем противоречии с его же общими оценками и выводами. Ниже я попытаюсь доказать это документально. Еще более противоречива общая литературная оценка Великого Преобразователя.

Едва ли стоит говорить об оценке Петра со стороны его соратников. И, если Неплюев писал что «Петр научил нас узнавать, что и мы -- люди», а канцлер Головин, что «мы тако рещи из небытия в бытие произведены», то это просто придворный подхалимаж, нам нынче очень хорошо известный по современным советским писаниям об отце народов. Производить московское государство «из небытия в бытие» и убеждать москвичей, что и они -- люди, не было решительно никакой надобности: Москва считала себя третьим Римом, «а четвертому не быти», а москвич считал себя последним, самым последним в мире оплотом и хранителем истинного христианства. Комплексом неполноценности Москва не страдала никак. И петровское чинопроизводство «в люди» москвичу решительно не было нужно.

Дальше идут оценки, к которым понятие подхалимажа никак неприложимо. Их основной тон -- почти на столетие -- дал Пушкин. Его влюбленность в Петра и в «дело Петрове», и в «град Петра» проходит красной нитью сквозь все пушкинские творчество. Пушкин не видит никаких теневых сторон. Только «начало славных дней Петра мрачили мятежи и казни»; дальнейшие дни -- дни славы, побед, творимой легенды о «медном всаднике» и о «гиганте на бронзовом коне»

Достоевский пророчествовал: «Петербургу быть пусту». П. Милюков рисовал Петра, прежде всего, как растратчика народного достояния, а Соловьев видел в нем великого вождя, которого только и ждала Россия, уже собравшаяся в какой-то новый, ей еще неизвестный, путь. Мережковскому в Петре мерещился его старый приятель -- Антихрист. Алексей Толстой (советский) в своем «Петре Первом» пытается канонизировать Сталина, здесь социальный заказ выпирает, как шило из мешка: психологически вы видите здесь сталинскую Россию петровскими методами реализующую петровский же лозунг: «догнать и перегнать передовые капиталистические страны». Сталин восстает продолжателем дела Петра, этаким Иосифом Петровичем, заканчивающим дело великого преобразователя. Официальная советская словесность возвращается к пушкинскому гиганту, -- а «мятежи и казни» приобретают, так сказать, вполне легитимный характер: даже и Петр так делал, а уж он ли не патриот своего отечества! Великим патриотом считал Петра уже Чернышевский -- духовный отец и теоретический изобретатель сегодняшних колхозов. Маркс и Энгельс также считали Петра «истинно великим человеком». Несколько осторожнее, но в том же роде выражался и Ленин. Официальная история СССР, можно сказать, классически объясняет милюковскую критику деяний Петра: «вождь российской буржуазии Милюков старался накануне революции 1905 года в России вылить всю ненависть своего класса ко всему новому, взрывающему старое». (Подчеркнуто мною. -- И. С.).

Оценивается по-разному даже и внешность Петра. Академик Шмурло так живописует свое впечатление от петровского бюста работы Растрелли:

«Полный духовной мощи, непреклонной воли повелительный взор, напряженная мысль роднят этот бюст с Моисеем Микель Анджело. Это поистине, грозный царь, могущий вызвать трепет, но в то же время величавый, благородный».

«Петр, по своему духовному складу, был один из тех простых людей, на которых достаточно взглянуть, чтобы понять их...»

Да углубит Господь Бог понимательные способности наших историков. И прошлых, и, в особенности, будущих!

Об иностранных оценках я не буду говорить. Они в общем складываются довольно однотипно. Их лучшим выражением явятся, пожалуй, довольно длинные стишки князя Вяземского, выгравированные на памятнике Петру в Карлсбаде. На гигантской скале, возвышающейся над немецким курортом, воздвигнут огромный бронзовый бюст Петра и на этом бюсте -- стихи -- в русском оригинале и в немецком переводе. Стишки начинаются так:

«Великий Петр. Твой каждый след

Для сердца русского есть памятник священный...»

Для немецкого -- тоже. Именно по священным следам Петра потекли русские денежки во всякие Карлсбады и Мариенбады, построенные в основном за наш счет. И -- еще за счет наших собственных курортов. Немцы смотрят и искренне умиляются: вот это был клиент! Вот он-то «прорубил окно в Европу». И в это окно русское барство понесло русские рубли, выколоченные из русского мужика. Экономическая база исторической оценки построена прочно.

Вот вам, значит, «суд истории», судебное заседание длилось 200 лет. Я не питаю решительно никаких иллюзий насчет того, что будущие присяжные заседатели истории, просидев еще двести лет, вынесут какой-нибудь более вразумительный приговор. Но бумаги просижено будет много. Наш историк профессор Виппер в своих книгах несколько раз возвращается к теме об этом суде и пытается доказать законность относительности всякой исторической оценки. Эта оценка -- меняющаяся и противоречивая -- с его точки зрения есть законный «разрез» -- тоже точка зрения, с которой наблюдают события историки разных эпох, разных классов и разных политических течений. Из необозримого количества исторических фактов, люди выбирают те, какие им удобны и угодны и замалчивают те, какие им неугодны или неудобны. Совсем так, как делал Щедринский аблакат: «Я беру ту статью, которая гласит и тую статью я пущаю, -- а которая не гласит, так я тую статью не пущаю».

Проф. Виппер приводит и ряд красноречивых примеров чрезвычайно либерального обращения со следственными материалами исторического суда. Но если мы, по примеру профессора Виппера, признаем такое обращение законным, то где мы проведем границу, отделяющую историю от печатания фальшивых документов? Вот ведь по поводу того же Петра немцы в 1941 году опубликовали в своей печати «завещание Петра Великого» -- не догадавшись справиться в своей же энциклопедии Майера, где это завещание было названо фальшивкой и где было подробно сказано, как эта фальшивка была состряпана по заказу Наполеона I. Завещание, разумеется, носило специфический характер -- согласно условиям заказа: Наполеон как раз собирался воевать с Россией и ему надо было исторически доказать, что Россия -- по совету Петра, -- только того и ждет, чтобы разорить и съесть Европу. Немцы проглотили это завещание, даже и не спросившись Майера. Наполеон и Гитлер действовали, по-видимому, по випперовскому рецепту.

Возникает, конечно, довольно законный вопрос: а какой же новый «разрез» преобладает у автора этой книги? И какие новые фальшивки будет открывать в ней новый историк, -- если эта книга до историков дойдет?

О фальшивках я говорить не буду, а «разрез», конечно, есть. Он сформулирован в предисловии: интересы сотен миллионов, которым, кажется, надоедает служить в качестве сырья для экспериментов и кирпичей для постаментов будущих героев и благодетелей человечества. Мне кажется также, что наше поколение, благодарение Богу, заплатив за очередные эксперименты миллионами сорока-пятьюдесятью русских жизней и исковерканными собственными, заслужило право обходиться без постаментов, экспериментов, легенд и вранья. Мы, кроме того, самолично присутствовали при крушении всего «дела Петра» -- исчезла петровская империя, исчезла петровская столица -- и даже их имена стерли из памяти ленинского потомства: СССР и Ленинград. Исчезла петровская армия, превратившаяся сначала в красную гвардию, потом в красную армию. Исчезло петровское шляхетство. Исчезли даже губернаторы. И товарищ Сталин начал дело европеизации России так, как если бы петровской попытки никогда и в природе не существовало -- совсем сызнова: «догнать и перегнать». Так же снаряжал «воровские экспедиции» для кражи спецов и техники, так же звал иностранных варягов -- начиная от Маркса и Бела-Куна и кончая японскими инженерами (пришлось брать даже и с востока), так же строил свои сталинские парадизы на тех же костях, на коих были построены петровские. И нам, как мне кажется, должно было бы быть ясно одно: то, что никак не было ясно ни Ключевскому, ни даже Милюкову: если сказку европеизации Сталин начинает совсем сызнова, -- это прежде всего значит, что петровская европеизация не удалась. А прошло двести лет. Япония, начавшая свою европеизацию на полтораста лет позже Петра и совсем другими методами, по-видимому, не имеет сейчас никаких оснований начинать эту сказку сызнова. Попытка, значит, удалась.

Наши историки, и еще больше наши писатели, действовали по Випперу, а некоторые даже по Соллогубу: «Я беру кусок жизни, грязной и грубой, и творю из нее легенду, ибо я -- поэт». Не будем оспаривать право на поэтическое творчество. Но постараемся без него обойтись. И постараемся прежде всего отскрести образ Петра от всех тех легенд, апокрифов и вранья, которыми его так тщательно замазывали на протяжении более, чем 200 лет. Может быть, личные свойства Петра выступят яснее в результате простого сопоставления некоторых, в сущности очень простых и, казалось бы, общеизвестных фактов.

3.Заключение

Во всяком случае, та группа историков, которая выросла и воспиталась в дворянских гнездах, не могла не вспоминать с благодарностью имя человека, который стоял у истоков дворянского благополучия. Разумеется, не все дворянство, не все сто процентов стояли на столь выдержанной классовой точке зрения. Но, покидая ее, они переходили на другую и тоже классовую точку зрения -- революционную. Именно здесь заключается разгадка того странного явления, что канонизация Петра характерна и для реакции, и для революции. И если вы внимательно всмотритесь в методы и реакции, и революции, то за прикрытием всяких пышных слов, за всякого рода идеологическими вывесками, предназначенными для простачков, вы найдете единую линию поведения.

Французская поговорка говорит: «Противоположности сходятся». Реакция и революция есть по существу одно и то же: и одна и другая отбрасывают назад, иногда отбрасывают окончательно, как окончательно выбросила французский народ французская революция. И реакция, и революция есть, прежде всего, насилие, направленное против органического роста страны. Совершенно естественно, что методы насилия остаются одними и теми же: Преображенский приказ и ОГПУ, посессионные крестьяне и концентрационные лагеря, те воры, которых Петр приказывал собирать побольше, чтобы иметь гребцов для галер, и советский закон от 8 августа 1931 года, вербовавший рабов для концентрационных строек; безбожники товарища Ярославского, и всепьяннейший синод Петра, ладожский канал Петра (единственный законченный из шести начатых) и Беломорско-Балтийский канал Сталина, сталинские хлебозаготовители, и 126 петровских полков, табель о рангах у Петра и партийная книжка у Сталина, -- голод, нищета, произвол сверху и разбой снизу. И та же, по Марксу, «неуязвимая» Россия -- «неуязвимая» и при Петре, и при Сталине, которая чудовищными жертвами оплачивает бездарность гениев и трусость вождей. Все это, собственно говоря, одно и то же. Здесь удивительно не только сходство. Здесь удивительно то, как через двести лет могли повториться те же цели, те же методы, и -- боюсь -- те же результаты. И мы, современники гениальнейшего, можем оценить Петра не только по страницам Ключевского и Соловьева, а и по воспоминаниям собственной шкуры. Это, может быть, не так научно. Но это нагляднее. Как нагляден был портрет Петра Первого, висевший в кабинете Сталина. 

4.Литература

1. Источн.: Письма и бумаги императора Петра Великого, т. 1--11, СПБ -- М.-- Л., 1887--1964; Воскресенский Н. А., Законодательные акты Петра I, М.-- Л., 1945.

2. Лит.: Маркс К. и Энгельс Ф., Полн. собр. соч., 2 изд., т. 10, с. 565, 589; т. 12, с. 615, 616, 692, 693, 701; т. 16, с. 30; т. 22, с. 20;

3. Плеханов Г. В., История русской общественной мысли, Соч., т. 21--22, М.-- Л., 1925; Соловьев С. М., История России с древнейших времён, кн. 7--9, т. 13--18, М., 1962--63; его же.

4. Публичные чтения о Петре Великом, М., 1872; Ключевский В. О., Соч., т. 4, М., 1958; Богословский М. М.,

5. Петр I. Материалы для биографии, т. 1--5, М., 1940--48; Кафенгауз Б. Б., Северная война и Ништадтский мир (1700-- 1721), М.-- Л., 1944; Тарле Е. В.,

6. Русский флот и внешняя политика Петра I, М., 1949; его же. Северная война и шведское нашествие на Россию, М., 1958;

7. Голикова Н. Б., Политические процессы при Петре I, М., 1957; Очерки истории СССР.

8. Период феодализма. Россия в первой четверти XVIII в., М., 1954; Россия в период реформ Петра I, Сб. ст., М., 1973;

9. Тельпуховский Б. С., Северная война 1700--1721. Полководческая деятельность Петра I, М., 1946;

10. Петр Великий. Сб. ст., М., 1947; Никифоров Л. А., Внешняя политика России в последние годы Северной войны. Ништадтский мир