А.В. Никитенко и его дневник

5

Введение

Литературовед и литературный критик, профессор кафедры русской словесности Санкт-Петербургского университета (1834 - 1864), действительный член Академии наук (с 1855), официальный редактор журналов «Сын отечества» (1840 - 1841), «Современник» (1847 - начало 1848), «Журнала Министерства народного просвещения» (1856 - 1861), газеты «Северная почта» (1862) и других изданий, А. В. Никитенко (1804 - 1877) долгие годы работал в различных цензурных учреждениях и ведомствах по надзору за печатью и сыграл заметную роль в истории русской цензуры.

Перу Никитенко принадлежит несколько книг и статей, но главный его труд - огромный (около 75 печатных листов) «Дневник», охватывающий период с 1826-го по 1877 год. Эта работа является основным источником по данному курсовому исследованию.

В связи с этим целью данной работы является изучение отражения событий николаевской эпохи в «Дневнике» А. В. Никитенко.

Задачи исследования следующие:

1) изучить биографию А. В. Никитенко;

2) охарактеризовать отношение А. В. Никитенко к николаевской эпохе и ее важнейшим событиям;

3) проанализировать влияние биографии А. В. Никитенко и, в частности, его крепостного происхождения, на характер его дневниковых оценок.

Слово «цензор» несет на себе определенно негативный оттенок. Но ведь цензоры тоже были люди; они рождались, получали воспитание, образование, шли к карьере… Попытаемся взглянуть на судьбу рядового цензора через призму личностного подхода.

Глава 1. Молодые годы А. В. Никитенко

Александр Васильевич Никитенко - мемуарист и критик; профессор русской словесности; доктор философии, член академии наук. Он родился в 1804 (или в 1805) году в семье крепостного крестьянина. Детство прошло в тяжёлых условиях. Первое образование он получил в воронежском уездном училище; доступ в гимназию крепостным был закрыт.

Никитенко вышел из семьи крепостных; он был крепостным графа Н. П. Шереметева, а потом - его молодого сына графа Д. Н. Шереметева. Тяжело страдал от крепостной неволи и за себя, и за своих родных. Отчаявшийся получить личную свободу, а вместе с тем поступить в гимназию (и позже - в университет), юноша дважды пытался покончить с собой. Только в конце 1824 года, т. е. в возрасте двадцати лет, причем с большими трудностями (благодаря хлопотам в 1823 году министра духовных дел и народного просвещения князя А. Н. Голицына, а в 1824 году - К. Ф. Рылеева и Е. П. Оболенского), юноша Никитенко получил вольную, что открыло ему двери в университет.

Но родные его (мать и брат) долго еще оставались в крепостном состоянии, несмотря на все попытки Никитенко их выкупить. Получив очередной отказ графа Д. Н. Шереметева, Никитенко записал в дневнике 11 марта 1841 года: «Боже великий! Что за порядок вещей! Вот я уже полноправный член общества, пользуюсь некоторой известностью и влиянием и не могу добиться - чего же? Независимости моей матери и брата. Полоумный вельможа имеет право мне отказать - и это называется правом! Вся кровь кипит во мне, я понимаю, как люди доходят до крайностей!..» (показательно в данном случае «наводящее» многоточие). Никитенко А. В. Указ. соч. Т. II. С. 67.

Социальное происхождение Никитенко не могло не отложить заметный отпечаток на его мироощущение и жизненное поведение.

Поэтому не случайно в «Дневнике» постоянно варьируются три темы: 1) презрение к родовому дворянству, только по праву рождения владеющему крепостными людьми; 2) критическое отношение к бюрократическим кругам, защищающим крепостничество, склонным к злоупотреблениям, преследующим просвещение, ратующим за непомерные строгости в цензуре; 3) глубокое уважение к простому народу, к низкому и среднему классу людей, противопоставление его аристократии, гордость за то, что он сам «вышел из рядов народа», «плебей с головы до ног». Там же. Т. II, 119.

В 1822 году в Острогожске, где Никитенко перебивался частными уроками, открылось отделение "Библейского Общества", секретарём которого его и избрали. В 1824 году князю А. Н. Голицыну доложили о речи Никитенко на торжественном собрании "Общества". Вскоре, с помощью Жуковского и др., Никитенко получил вольную. В 1825 году он поступил в петербургский университет, едва не "погиб", уличённый в "знакомстве" с декабристами, но окончил курс по историко-филологическому факультету.

Рожденному крепостным, самоучке Никитенко, с трудом добившемуся вольной у своего помещика, с помощью общественного мнения, которое всколыхнул именно Рылеев, было что вспомнить. Попав в Петербург, он приобщается к орбите либерально настроенных кругов, и особенно сближается с Рылеевым. В своих дневниках Никитенко тоже признается, что «испытал на себе чарующее действие его гуманности и доброты». По воспоминаниям сестры Никитенко, он оказался в самом центре круга заговорщиков, хотя они и щадили 20-летнего юношу, и не посвящали в свои замыслы. Трудно представить, как это им удавалось, потому что более года после получения вольной (11 октября 1824 г.) Никитенко, не только часто бывал у Рылеева, но именно по его рекомендации несколько месяцев проживал в доме будущего декабриста Е. П. Оболенского, как учитель его младшего брата. При сходках будущих декабристов Оболенский, может быть, даже более чем все остальные, задавался вопросом «о крови». Можно ли взять на свою совесть убийство царя и всей его семьи. В юности у него случилась дуэль, где противник был убит и Никитенко «по сю пору он не мог отделаться от чувства вины». Там же. Т. I. С. 159.

Вместе с тем, будучи высоко нравственным человеком, князь Евгений не дал себе труда вглядеться в суть характера своего младшего брата, воспитанного двумя гувернерами - французом и немцем, и присланного потом отцом на попечение старшего Оболенского. «Князек», как называет его Никитенко, как раз и олицетворял собирательный образ той части дворянства, которая возмущала «прогрессистов» и привела к попытке восстания. О своем воспитаннике Владимире Оболенском Никитенко пишет: «князек рос, и вместе с ним и прирожденные ему пороки... его поместили в один из французских пансионов, где учат многому, но не научают почти ничему; он еще больше усовершенствовался в разных шалостях. Брат его (Евгений, - И. Васенин), человек очень хороший, но, по ложному представлению Шеллинговой системы, положил «ничем не стеснять свободы нравственного существа», то есть своего братца…Впрочем, это едва ли не применимо к воспитанию почти всего нашего дворянства, особенно самого знатного. У нас обычай воспитывать молодых людей «для света», а не «для общества», … гувернер француз ручается за успех «в свете», а за нравственность - отвечает один случай». Во время «событий» Никитенко в смятении. Он особенно шокирован арестом поэта - декабриста Федора Николаевича Глинки, который, впрочем, впоследствии совершенно изменит свои политические воззрения и станет изрядным реакционером и мистиком. Но это будет потом, а в 1826 году, его, как одного из руководителей Союза Благоденствия, арестуют. Судьба оказалась к нему милостива, о чем узнаем из того же «Дневника» Никитенко.

Итак, 1 января 1826 года к Никитенко приходит старый приятель Яков Иванович Ростовцев и сообщает, что Глинка, «который вполне заслуживает любви и уважения и которого я искренне почитаю, …оправдал себя во всех подозрениях, какими его кто-то очернил в глазах правительства. Бумаги Глинки были отобраны, а сам он взят во дворец. Невинность его, однако, вскоре обнаружилась и сам государь отпустил его домой». Там же. С. 56.

И тут Никитенко приводит напутствие государя - еще один штрих к «климату века» и нравственного уровня той среды, из коей каким-то чудом проклюнулись декабристы, пусть неумелые, беспечные, легкомысленные, непоследовательные и необязательные даже по отношению друг к другу, но все же обуреваемые некими высшими стремлениями не «для света», а «для общества».

Отпуская Глинку, Николай Павлович сказал: «Не морщиться, и не сердиться, господин Глинка! Ныне такие несчастные обстоятельства, что мы против воли принуждены иногда тревожить и честных людей... Скажите всем вашим друзьям, что обещания, которые я дал в манифесте, положили резкую черту между подозрениями и истиной, между желанием лучшего и бешеным стремлением к перевороту - что обещания эти написаны, не только на бумаге, но и в сердце моем».

В заключение этого абзаца еще неопытный и взбудораженный, притом очень юный Никитенко заключает: «Получив известие об аресте этого истинно доброго человека (Глинки, - И. Васенин), я был очень огорчен. Но проницательность государя не дала ему ошибиться насчет правил и духа нашего милого поэта-христианина». Там же. С. 58.

Поистине, Никитенко в полном смятении. И неудивительно: в смятении - правда, по большей части скрытом - все общество. Кого-то повесили, кого-то сослали, кого-то простили, а множество родственников осужденных, наоборот, осыпаны милостями, чинами и должностями, и Петербург по-прежнему веселится, и по-прежнему сверкают огнями ночные окна в «клане избранных»…

5 января Никитенко запишет: «Ростовцев просил меня переехать к нему. Я уверен в его дружеском расположении ко мне, но это самое налагает на меня, при нынешних обстоятельствах, обязанность быть особенно осторожным. Государь император его торжественно благодарил. Имя его сделалось предметом жарких толков в столице...». Там же. С. 59.

22 января: «Был у Ростовцева. Он определен адъютантом к великому князю Михаилу Павловичу. Ему, кажется мне, не этого хотелось. Однако, государь к нему по-прежнему благосклонен. С его тонким умом и честолюбием он может далеко пойти. Отношение его ко мне те же, что и прежде». Там же.

23 января: «Сегодня Ростовцев навестил меня. Он, между прочим, сообщил мне, что князь Е. Оболенский в показаниях своих запутал многих и в том числе Глинку, который ожидает, что его вновь арестуют». Там же. С. 60.

Ростовцев заверяет Никитенко, что в случае ареста Глинка собирается призвать его в свидетели, как человека, который постоянно присутствовал при встречах Оболенского с Глинкой, и тот просил Ростовцева об этом Никитенко предупредить. Удивительно, как характер человека определяется с младых ногтей. Бывший крепостной, Никитенко благоразумен, либерален в меру, дорожит возможной будущей карьерой, но не изменяет чести. Тем не менее, записывает: «Но само собой разумеется, я предпочел бы избежать этого нового усложнения».

А. В. Никитенко писал: "Видно по всему, что дело Петра Великого имеет и теперь врагов не меньше, чем во времена раскольничьих и стрелецких бунтов. Только прежде они не смели выползать из своих темных нор... Теперь же [при Николае] все подземные болотные гады выползли из своих нор, услышав, что просвещение застывает, цепенеет, разлагается". (41) Короче, и по мнению Никитенко, революция Николая была именно антипетровской. Победили "болотные гады", вожди разгромленных Петром "стрелецких бунтов". Там же. Т. II. С. 79. На наш взгляд, эти очценки во многом схожи с оценками историка Соловьева.

Интересно, что Александр Васильевич Никитенко, записывая свой беспощадный вердикт, попрежнему оставался дружен с министрами, был уважаемым академиком, редактором и цензором. Однако он отнесся к "вызову Николая" как к чудовищной напасти или, говоря словами Ивана Сергеевича Тургенева, как к "своего рода чуме". Режим, при котором, по выражению Погодина, "во всяком незнакомом человеке предполагался шпион" и, по словам Никитенко, "люди стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу друзей и родных", был для и для здравомыслящего консерватора одинаково неприемлем.

Именно в такую эпоху Никитенко стал цензором.

Глава 2. Деятельность А. В. Никитенко на посту цензора

А. В. Никитенко был примерным сотрудником. В 1826 году появилась статья Никитенко: «О преодолении несчастий»; рецепт - смирение и послушание начальству. По поручению попечителя учебного округа Никитенко пишет примечания к новому цензурному уставу 1828 года, а в 1833 году его назначили цензором. Никитенко читал лекции по русской словесности в римско-католической духовной академии; получил степень доктора философии, редактировал (1839-41) "Сын Отечества", короткое время был редактором "Современника". В 1853 году он был назначен членом академии наук. Как критик, профессор и историк литературы, Никитенко большого значения не имел.

Как цензор, он оказывал иногда незримые, но ощутимые услуги литературе. Он дважды был посажен на гауптвахту: в 1833 году (на 8 дней) за то, что пропустил в печать одно из стихотворений Виктора Гюго, а в 1842 году (посажен на ночь) - за повесть Ефибовского "Гувернантка". В 1861 году он "отстоял" отдельное издание стихотворений Некрасова. С восторгом приветствовал Никитенко эпоху русских реформ. В 1859 году он хлопотал о передаче цензуры министерству просвещения, и ударом для него стало причисление главного управления цензуры к министерству внутренних дел.

Только после смерти (1877) был опубликован его дневник под названием "Моя повесть о самом себе и чему свидетель в жизни был". Дневник, который Никитенко вёл с 14-ти лет, интересен как источник сведений по истории русской цензуры. Умер Никитенко в 1877 году. Березина В. Г. Указ. соч. С. 34.

А. В. Никитенко принадлежал к той сфере деятельности, о которой А. С. Пушкин отозвался как о «важной богомольной дуре - важной чопорной цензуре».

Г. Березина делит работу Никитенко в области цензуры по периодам:

1) время работы в Петербургском цензурном комитете (1833 - 1848);

2) в других цензурных ведомствах (1849 - 1865);

3) после выхода на пенсию и до кончины (1866 - 1877). Березина В. Г. Там же. С. 35.

Здесь прежде всего следует обратить внимание на законотворческую деятельность Никитенко, на его суждения о состоянии нашей цензуры, на его характеристики официальных лиц государства николаевской эпохи.

И в пору пребывания в должности практического цензора Петербургского цензурного комитета Никитенко выполнял отдельные поручения по линии законотворчества. Например, в 1841 году ему поручили составить проект закона о новых периодических изданиях. Никитенко записал в дневнике 12 июля: «Дело нелегкое, хотелось бы склонить правительство взглянуть на дело мягче, спасти все новые издания и удалить препятствия с пути будущих». Там же. Там же. I, С. 233, 234. Проект Никитенко не был принят, так как он не соответствовал видам правительства.

По мнению В. Г. Березиной, с этого времени в суждениях Никитенко просвечивается пессимистическая тональность. Березина В. Г. Указ. соч. С. 42.

В 1842 году «новая тревога в цензуре» в связи с очерком «Водовоз» из-за его демократического направления. 12 декабря Никитенко вызван к начальнику III Отделения Л. В. Дубельту за публикацию в «Сыне отечества» (который в это время Никитенко цензуровал) повести Ефимовского «Гувернантка», где нашли неуважительное описание офицера-фельдъегеря; наказание - ночь под арестом.

В начале 1846 года Министерство народного просвещения поручило Никитенко составить проект изменений и дополнений к цензурному уставу 1828 года. Два месяца (ноябрь и декабрь) 1846 года Никитенко трудился над проектом. «Министру, кажется, хочется издать новый указ - в каком духе, понятно. Я решился, насколько возможно, помешать этому и собрал все доводы, чтобы доказать необходимость сохранить ныне существующий устав [1828 года], который по настоящему времени все-таки меньшее зло из массы тяготеющих над нами зол». Там же. Там же. I, С. 296.

В Петербургском цензурном комитете Никитенко проработал 15 лет. За это время неоднократно пытался выйти в отставку, но его не отпускали. Окончательно покинул должность цензора в конце 1848 года (запись об этом в дневнике 30 января 1849 года), не в силах выдержать ужесточение цензуры, проводимое Комитетом 2-го апреля (бутурлинским). Уйдя из Петербургского цензурного комитета, Никитенко изредка заходил к своим прежним коллегам и от них узнавал о положении дел в цензуре.

Глава 3. Дневник А. В. Никитенко

«Воспоминания и Дневник» Никитенко - уникальный документ исключительной историко-культурной ценности: в нем воссоздана объемная панорама противоречивой эпохи XIX века. Автор, озабоченный судьбой России, ее культуры и истории, описывает механизмы функционирования бюрократической власти, формирования общественного мнения, состояние отечественной журналистики и динамику литературной борьбы, пытается уяснить роль личности в историческом процессе, не скрывая своего любопытства к закулисной стороне событий, их тайным пружинам и интригам.

«Дневник» дает портреты многих известных лиц - влиятельных сановников и министров (Уварова, Перовского, Бенкендорфа, Норова, Ростовцева, Головнина, Валуева), членов императорской фамилии и царедворцев, знаменитых деятелей из университетской и академической среды. Знакомый едва ли не с каждым петербургским литератором, Никитенко оставил в дневнике характеристики множества писателей разных партий и направлений: Пушкина и Булгарина, Греча и Сенковского, Погодина и Каткова, Печерина и Герцена, Кукольника и Ростопчиной, своих сослуживцев-цензоров Вяземского, Гончарова, Тютчева.

«Дневник» А. В. Никитенко сначала печатался в журнале «Русская старина» (1889, №2 - 4, 6 - 12; 1890, №1 - 12; 1891, №1 - 12; 1892, № 1 - 2, 4). Затем в Петербурге вышли два отдельных издания: трехтомное (1893) и двухтомное, подготовленное М. К. Лемке (1904 - 1905). В наше время издательство «Художественная литература» (Серия литературных мемуаров) выпустило «Дневник» Никитенко в трех томах (Л., 1955 - 1956); подготовка текста, вступительная статья и примечания И. Я. Айзенштока.

В отличие от обычных мемуаров, труд Никитенко, благодаря дневниковому характеру записей, создавался не через какое-то время после совершившихся событий, не в порядке воспоминаний, а сразу, по горячим следам. И в этом его особенность и важность.

Никитенко вел дневниковые записи систематически, изо дня в день. Последняя запись тяжело больного человека сделана 20 июля 1877 года, а на следующий день он скончался. Березина В. Г. Цензор о цензуре (А. В. Никитенко и его «Дневник») // VivoVoco. 1996. №1. С. 34. Из этого можно заключить, что ведение дневника для Никитенко было неодолимой жизненной потребностью: ежедневные откровенные беседы с самим собою помогали ему жить и мыслить, а в старости - переносить физические страдания.

«Дневник» содержит богатейший фактический материал по русской общественно-литературной жизни, журналистике и цензуре за полстолетие; к нему постоянно обращаются исследователи, выбирая отдельные факты. В данном случае дневниковые записи Никитенко являются надежным первоисточником. Например, М. К. Лемке в своей монографии «Эпоха цензурных реформ. 1859 - 1865» (СПб., 1914) 38 раз ссылается на «Дневник» Никитенко, зачастую приводя из него пространные цитаты. Березина В. Г. Указ. соч. С. 35.

Будучи важным историческим документом, «Дневник» является также интересным человеческим документом, характеризующим самого автора. Со страниц «Дневника» встает яркая самобытная личность - человек высокой нравственности, твердых убеждений, «умный, благородный и довольно стойкий» (по справедливому определению А. Ф. Кони), [2] талантливый ученый, педагог и критик, рассматривающий свою преподавательскую и цензорскую деятельность как общественное служение, либеральный, благожелательный, но строгий цензор, сумевший в окружающей его чиновничье-бюрократической атмосфере сохранить свою независимость, свое незапятнанное имя.

За Никитенко закрепилось определение «цензор», но применительно к нему это определение весьма общо, так как не раскрывает всех аспектов его деятельности в области цензуры. Дело в том, что Никитенко был не только обычным, рядовым цензором, так сказать, цензором-практиком, осуществлявшим в цензурном комитете предварительную цензуру книг и периодических изданий. Но он был также теоретиком и историком цензуры. Цензорская биография Никитенко началась не с практической работы в Петербургском цензурном комитете, а раньше, причем с работы теоретического плана - с «Примечаний» к цензурному уставу 1828 года, которые он составлял по поручению попечителя университета К. М. Бороздина, взявшего молодого человека, только что окончившего университет, в свою канцелярию на должность секретаря («младшего чиновника»). Устав 1828 года был значительно либеральнее предшествовавшего «чугунного» устава 1826 года, но в нем имелось немало неясных, расплывчатых формулировок, затруднявших работу цензоров и давивших на печатное слово. «Это моя первая работа в законодательном смысле и направлена к тому, что мне всего дороже - к распространению просвещения и к ограждению прав русских граждан на самостоятельную духовную жизнь», - записал Никитенко в дневнике 23 августа 1828 года. Никитенко А. В. Дневник. Л., 1955. Т. I. С. 82.

Молодой Никитенко предлагал усовершенствовать цензурный устав 1828 года в еще более либеральном направлении - обеспечить большую «свободу мыслей», без чего «невозможно развитие просвещения» (там же). Судьба «Примечаний» Никитенко неизвестна, но память о них он сохранил на всю жизнь. Хорошее знание устава 1828 года пригодилось ему в будущей цензорской работе. Критическое отношение к цензурной политике правительства, приобретенное в юности, в будущем не только сохранится, но значительно усилится, получив новые подтверждения. А обнаружившаяся уже в 1828 году редкая способность составлять серьезные деловые бумаги по цензурному делу ярко проявится в его будущем законотворчестве. В течение всей жизни Никитенко оставался убежденным приверженцем устава 1828 года, оберегал его от вмешательства реакционных сил, освобождая от напластования множества разного рода дополнений к нему (особенно с 1848 года), урезывающих и без того скромные права писателей и журналистов. Он также считал, что к уставу 1828 года следует сделать дополнения и разъяснения в помощь цензорам и в интересах литераторов и ученых. Березина В. Г. Указ. соч. С. 36.

С 1830 года начинается преподавательская работа Никитенко в Санкт-Петербургском университете. В апреле 1833 года он, тогда адъюнкт кафедры русской словесности, назначается цензором Петербургского цензурного комитета как специалист-законник, хорошо известный по «Примечаниям» к уставу 1828 года. При вступлении в должность цензора Никитенко получил такое наставление министра народного просвещения С. С. Уварова: «Действуйте так, чтобы публика не имела повода заключить, будто правительство угнетает просвещение».

«Я делаю опасный шаг», - подумал Никитенко. Никитенко А. В. Указ. соч. Т. I. С. 130. В цензурном комитете и среди литераторов он скоро завоевал известность вдумчивого, независимого, либерального цензора. Пушкин, Гоголь и другие писатели просили его быть цензором их произведений. Цензорская благожелательность Никитенко распространялась и на литературную молодежь. Заботливо поддерживал и оберегал цензор произведения с демократическим направлением, особенно те, в которых изображалась тяжелая жизнь простого народа, тяготы крепостной неволи, правда крепостной действительности. Яркий пример тому - смелый маневр, придуманный Никитенко, чтобы обеспечить прохождение в цензуре антикрепостнической повести Д. В. Григоровича «Антон Горемыка». Позже писатель сам рассказал об этом цензурном эпизоде в своих «Литературных воспоминаниях». Григорович Д. В. Литературные воспоминания. Л., 1928. С. 214.

Сотрудничая в 1833 - 1848 годах в Петербургском цензурном комитете и позже в других цензурных организациях, Никитенко хорошо знал положение дел в цензуре: что, где, когда и почему подвергалось переделке или запрещалось вообще, какие конфликты возникали у авторов с цензорами, какие решения поступали свыше в адрес конфликтующих сторон. Краткие, но выразительные характеристики разных людей, связанных с цензурой (от рядовых цензоров до высокопоставленных чиновников), оценка правительственных распоряжений по цензуре, острые суждения о состоянии цензуры в разные периоды - все это нашло отражение в дневниковых записях Никитенко, которые, являясь своеобразной погодной летописью русской цензуры, позволяют представить ее историю за полвека.

В 1850 - 1860-х годах, вплоть до выхода на пенсию в 1865 году, Никитенко принимает активное участие в цензурном законодательстве как член разных управлений, комитетов, советов, комиссий при министерствах народного просвещения и внутренних дел.

За это время он, известный как «человек с пером», написал сотни деловых бумаг по цензурному законодательству - это различные законы, проекты, инструкции, доклады, записки, предложения, примечания, объяснения, добавления и др. Зачастую он составлял их для руководителей министерств, департаментов, отделений и т. п., от имени которых они подавались в самые высокие правительственные инстанции, даже царю. Работал Никитенко напряженно, не зная отдыха, в ущерб здоровью, иногда без оплаты труда, о чем свидетельствует, например, запись от 10 декабря 1855 года. Березина В. Г. Указ. соч. С. 42.

Итак, труд А. В. Никитенко является ценнейшим источником по истории XIX столетия, однако анализу его труда и его биографии посвящена только одна работа «Цензор о цензуре (А. В. Никитенко и его «Дневник»)» В. Г. Березиной. Там же. При этом данная работа носит преимущественно биографический характер, тогда как интересным и актуальным было бы обращение к анализу исторических реалий отраженной в дневнике эпохи.

Глава 4. Цензор и власть: проблема взаимодействия

Заявленная в названии главы проблема не так проста, как кажется. Обычно исследователи говорят о цензуре в целом; при этом упускается из виду, что цензурные работники имели свои взгляды, убеждения; они могли не одобрять действий начальства и даже расценивать свою работу как непосильную ношу. Примером такой позиции является позиция А. В. Никитенко.

Начало работы Никитенко в Петербургском цензурном комитете сразу принесло ему огорчения. За пропуск в печать в «Библиотеке для чтения» стихотворения В. Гюго «Красавице», в котором церковные власти усмотрели крамолу, начинающий цензор просидел на гауптвахте восемь дней. «После моего ареста цензура превратилась в настоящую литературную инквизицию», - свидетельствовал Никитенко. Никитенко А. В. Указ. соч. Т. I, С. 171.

Приведя еще несколько отдельных «казусов по цензуре», Никитенко делает такое обобщение: «Основное начало нынешней политики очень просто: одно только то правление твердо, которое основано на страхе; один только тот народ спокоен, который не мыслит». Там же. Т. I, 171. В 1836 году, отмечает Никитенко, «неслыханные строгости в цензуре». Там же. Там же. I, С. 188. Цензоры в страхе. Цензор П. И. Гаевский, просидевший 8 дней на гауптвахте, «теперь сомневается, можно ли пропускать в печать известия вроде того, что такой-то король скончался». Подробно описывает автор «Дневника» «ужасную суматоху в цензуре», вызванную публикацией «Философического письма» Чаадаева, сообщает, что Пушкина как издателя «Современника» «жестоко жмет цензура». Там же. Там же. I, С. 182.

В записи от 12 апреля 1837 года идет речь о «Новом цензурном законе» - распоряжении Уварова, согласно которому каждое периодическое издание будет рассматриваться двумя цензорами, а над ними будет стоять третий, высший цензор. Ясно, что цель распоряжения - еще более зажать периодику в цензурные тиски. Никитенко возмущен: «Спрашивается: можно ли что-либо писать и издавать в России? Поневоле иногда опускаются руки, при всей готовности твердо стоять на своем посту охранителем русской мысли и русского слова». Там же. Там же. I, С. 200. Он не выдержал и отказался от цензорской должности. Его уговорили остаться.

Заканчивая 1842 год, Никитенко с грустью писал: «В цензуре теперь какое-то оцепенение. Никто не знает, какого направления держаться. Цензора боятся погибнуть за самую ничтожную строчку, вышедшую в печать за их подписью». Никитенко А. В. Указ. соч. Там же. I, 256.

В начале следующего года Никитенко записал: «Сильно подумываю об отставке от цензурного ведомства. Нельзя служить: при таких условиях никакое добро не мыслимо». Там же. Там же. I, С. 258. На просьбу об увольнении согласия пока не последовало.

Двумя тревожными записями заканчивает Никитенко дневник за 1844 год. 20 декабря: «Какой хаос и бестолковщина в цензуре. Кажется, хотят гасить последние искры мысли. У меня в кармане, неотлучно при мне, просьба об отставке» . Запись от 21 декабря: «Уваров предписывает цензорам „быть как можно строже". Повторяется также приказание бдительнее смотреть за переводами французских повестей и романов. Я был у князя [Г. П. Волконского, председателя Петербургского цензурного комитета] по этому поводу. Министр сказал ему, что хочет, чтобы, наконец, русская литература прекратилась. Тогда по крайней мере будет что-нибудь определенное, а главное, говорит он, «я буду спать спокойно». Министр объявил также, что он будет карать цензоров беспощадно. Приятная перспектива!». Там же. Там же. I, С. 276.

Несколько страниц дневника за 1845 год Никитенко посвящает П. А. Плетневу, занимавшему временно (в связи с отъездом князя Г. П. Волконского) пост председателя Петербургского цензурного комитета, отмечает его ретивость по части притеснения журналов; вступает с ним в жаркие споры. Запись 8 марта: « ...бой был жарким и хотя я одержал победу, однако не уверен в прочности ее» (I, 291). Министр Уваров также «страшно притесняет журналы», нападает на «Литературную газету». Там же. Там же. I, С. 293.

Назначенный на должность попечителя Петербургского учебного округа и одновременно председателя Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусин-Пушкин вызвал ряд резких обвинений Никитенко в его адрес. 6 января 1846 года Никитенко записал: «По цензуре он ничего не понимает, кричит только, что в русской литературе пропасть либерализма, особенно в журналах. Более всего громит он „Отечественные записки"». Там же. Там же. I, С. 297. В «шпионах» к нему определился доносчик, бездарный литератор Борис Федоров.

В 1847 году случилась «страшная история» с книжкой П. А. Кулиша «Малая Россия» (СПб., 1846), в которой содержалась одиозная, по мнению правительства, фраза: «Малороссия или должна отторгнуться от России или погибнуть». Уваров и Мусин-Пушкин в ужасе. Кулиша приговорили к двухмесячному заключению в крепости и высылке в Тульскую губернию. И как всегда, за отдельным цензурным эпизодом последовало более общее распоряжение по цензуре - в данном случае распоряжение Уварова не печатать в журналах переводов французских романов и вообще переводные произведения печатать только после просмотра их Мусиным-Пушкиным, о котором Никитенко писал 5 августа: «Я еще не встречался на моем служебном поприще с таким глупцом». Там же. Там же. I, С. 307.

Цензурную историю с книжкой Кулиша подробно рассказывал Белинский (очевидно, со слов Никитенко, в то время официального редактора «Современника») в письме к П. В. Анненкову от начала декабря 1847 года. Критик с горечью заключал: «И вот теперь писать ничего нельзя: все марают». Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 12. С. 418.

Еще в конце февраля 1848 года Николай I распорядился: «Необходимо составить комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы» . Так 27 февраля был создан Особый комитет (председатель - морской министр князь А. С. Меншиков). На смену временному меншиковскому комитету пришел постоянный секретный Комитет 2-го апреля, прозванный «бутурлинским» (по имени его председателя Д. П. Бутурлина) и ставший главным оплотом «цензурного террора» конца 40-х - начала 50-х годов (просуществовал до конца 1855 года). Первая запись Никитенко о Комитете 2-го апреля - 1 декабря 1848 года: «Бутурлин действует в качестве председателя какого-то высшего, негласного комитета по цензуре и действует так, что становится невозможным что бы то ни было писать и печатать». Никитенко А. В. Указ. соч. I, С. 312.

В декабре 1848 года Никитенко вносит в дневник несколько записей, показывает, как революционные события на Западе вызвали «страшный переполох, ход назад на Сандвичевых островах» , т. е. в России. «Варварство торжествует там свою дикую победу над умом человеческим, который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперяться». Там же. Там же. I, С. 315. Возник было больной, дорогой для Никитенко вопрос об освобождении крестьян, но «господа испугались и воспользовались теперь случаем, чтобы объявить всякое движение в этом направлении пагубным для государства». Там же. Там же. I, С. 315. «Наука бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему»; «Теперь в моде патриотизм, отвергающий все европейское, не исключая науки и искусства, и уверяющий, что Россия столь благословенна, что проживет одним православием, без науки и искусства». Там же. Там же. I, С. 317.

В 1850 году Никитенко отмечает «гонение на философию»: в университете разрешается читать только логику и психологию и исключительно лицами духовного звания. «Общество быстро погружается в варварство: спасай, кто может, свою душу!» - иронически восклицает автор дневника. Там же. Там же. I, С. 336. Создание специальной цензуры для книг учебных и относящихся к воспитанию вызвало у Никитенко желание перечислить все цензуры, действующие в России. Насчитал двенадцать, в том числе очень строгую цензуру Верховного негласного комитета, т. е. бутурлинского. Расширение сети ведомственных цензур - это характерно для поры «мрачного семилетия».

В 1852 году Никитенко по цензурному ведомству почти не работает ни практически, ни теоретически. Он довольно подробно характеризует действия русской цензуры. «Страшное, удручающее впечатление» произвел на него арест и помещение на съезжую И. С. Тургенева за статью о Гоголе, которого он назвал «великим». В цензурном комитете от цензора А. В. Фрейганга «услышал дивные вещи о цензуре»: о цензоре Н. В. Елагине, который со страха не пропускает выражения «силы природы», «о шпионстве разных прислужников, о тысяче притеснений, каким подвергаются все, кому приходится иметь дело с цензурою». Там же. Там же. I, С. 354. В процессе разговора с Фрейгангом, наиболее благоразумным и снисходительным цензором, Никитенко еще более убедился, что цензоры «не держатся никакой системы и следуют только внушениям страха», что цензура «руководствуется только догадками, а не прямым смыслом статьи, не постановлениями, ни даже своим личным убеждением». «Все, значит, зависит от толкования невежд и недоброжелателей, которые готовы в каждой мысли видеть преступление», - заключает Никитенко. Там же. Там же. I, С. 356. Поэтому понятно, почему с такой охотой и рвением он работал в 1855 году над инструкцией цензорам.

«Действия цензуры превосходят всякое вероятие. Чего этим хотят достигнуть? Остановить деятельность мысли? Но ведь это все равно, что велеть реке плыть обратно. Вот из тысячи фактов некоторые самые свежие», - записал Никитенко 25 февраля 1853 года. Там же. Там же. 1, С. 362 - 363. В числе приведенных им примеров некоторые совершенно нелепые. Например: «Цензор Ахматов остановил печатание одной арифметики, потому что между цифрами какой-то задачи помещен ряд точек. Он подозревает здесь какой-то умысел составителя арифметики». Там же. Там же. I, С. 363. Почему так? Оказывается, все дело в страхе цензоров: «Цензоры все свои нелепости сваливают на негласный [бутурлинский] комитет, ссылаясь на него, как на пугало, которое грозит наказанием за каждое напечатанное слово». Там же. Там же. I. С. 363.

Интересно, что, хотя николаевская эпоха закончилась, А. В. Никитенко видел, что свободы не прибавилось. Например, в дневнике 1857 г. он записал: «Ультралибералы и не подозревают, какие они сами деспоты и тираны: как эти желают, чтобы никто не смел шагу сделать без их ведома или противу их воли, так и они желают, чтобы никто не осмеливался думать иначе, чем они думают. А из всех тираний самая ужасная - тирания мысли. Между деятелями и вождями нашего общества лежит бездна, которая всегда будет мешать их соединению для общих интересов. Бездна эта - самолюбие». Там же. С. 95.

Итак, в дневнике А. В. Никитенко настойчиво проводится мысль: свобода нужна не только литературе (обществу), но и правительству. В целом можно заключить, что налицо оппозиционность рядового цензора правительственной политике. В то же время, работаю на данном поприще, Никитенко не считал для себя возможным активно, открыто противостоять власти. В этом и заключалась трагедия профессии цензора: даже понимая реакционность политики власти, он ничем не мог ей противостоять, а если открыто сражался властью - переставал быть цензором. Эта двойственность мыслей и профессиональных обязанностей создавало глубокое моральное давление на тех цензоров, которые не одобряли общую цензурную политику правительства.

Заключение

Александр Васильевич Никитенко, мемуарист и критик; профессор русской словесности, доктор философии, член академии наук - стал цензором в сложную эпоху. Закончилось царствование Александра I, которое, несмотря на либеральные преобразования первых лет XIX в., к концу первой четверти столетия стало склоняться к охранительным, консервативным тенденциям. Цензурная практика к концу царствования императора постепенно ужесточилась, полиция всё более вмешивалась в дела цензуры, часто совершенно некомпетентно.

Александр Васильевич Никитенко отразил слепок эпохи с точки зрения цензора в своём дневнике. Он придерживался либеральных воззрений, как цензор, он оказывал иногда незримые, но ощутимые услуги литературе, из-за чего, бывало, попадал на гаупвахту. Законодательные проекты Никитенко не были приняты, так как он не соответствовали видам правительства.

В результате А. В. Никитенко делает такое обобщение: «Основное начало нынешней политики очень просто: одно только то правление твердо, которое основано на страхе; один только тот народ спокоен, который не мыслит». Там же. Т. I, 171. Он задается вопросом: можно ли что-либо писать и издавать в России? Пишет о том, что не только литераторы, но и сами цензоры боятся погибнуть за самую ничтожную строчку, вышедшую в печать за их подписью.

На протяжении всей своей жизни А. В. Никитенко придерживался скорее либеральных воззрений, но не считал для себя возможным активно, открыто противостоять власти. В этом и заключалась трагедия профессии цензора: специфика должности была такова, что для того, чтобы не быть уволенным, цензору приходилось идти «в ногу» с правительством. Власть давила на общество посредством цензуры, но рядовые цензоры, столь ненавидимые обществом, были сего лишь инструментом проведения политики государства, винтиком в огромной государственной машине.

Литература

1. Белинский В. Г. Полн. собр. соч. М., 1956. Т. 12.

2. Березина В. Г. Цензор о цензуре (А. В. Никитенко и его «Дневник») // VivoVoco. 1996. №1. С. 34 - 58.

3. Григорович Д. В. Литературные воспоминания. Л., 1928.

4. Кони А. Ф. Воспоминания о писателях. М., 1989.

5. Никитенко А. В. Дневник. В 2-х тт. Л., 1955.

6. Чернуха В.Г. Правительственная политика в отношении печати: 60-70-е годы XIX века. Л., 1989.

Примечания