Крупнейший русский мыслитель Петр Яковлевич Чаадаев

2

План

I. Введение

II. Основная часть

1. Чаадаев глазами современников

2. Учение Чаадаева о бытии

3. Гносеология Чаадаева

4. Исторические воззрения Чаадаева

5. Взгляды Чаадаева на религию

6. Отношение современников к мировоззрению Чаадаева.

III. Заключение

Введение

Петр Яковлевич Чаадаев (1794 - 1856) - крупнейший русский мыслитель, автор оригинального философского трактата, в котором соединились глубокие философские размышления и резкая критика отсталости России. Свой философский трактат, который П. Я. Чаадаев назвал “Философические письма”, он создал в период 1829 -1831 гг. (называются и другие даты: 1828 -1830 гг. и 1829 - 1830 гг.). Это сочинение является главным трудом его жизни. Значение Чаадаева в истории русской общественной мысли определено, главным образом, воздействием именно этого сочинения, особенно первого письма, единственно прижизненно опубликованного из написанных восьми. Кроме этого творческое наследие Чаадаева представлено также многочисленными статьями и письмами, которые мы также использовали в нашей работе.

Реферат мы сочли необходимым начать с характеристик, данных Чаадаеву его современниками, чьи высказывания интересны сами по себе уже тем, что принадлежат перу выдающихся представителей общественной мысли XIX в. В конце работы мы опять вернемся к современникам Чаадаева, где попытаемся проследить сквозь призму времени те изменения, которые претерпело мировоззрение Чаадаева под воздействием внешних обстоятельств. В реферате будут также рассмотрены вопросы, относящиеся к основным идеям философской системы Чаадаева: его учению о бытии и гносеологии. Также мы отдельно остановимся на исторических и религиозных воззрениях Петра Яковлевича Чаадаева. Чаадаев глазами современников

Чаадаев - ключевая фигура русской общественной жизни 30-х годов. Первое “Философическое письмо”, которое было опубликовано в 1836 г. в московском журнале “Телескоп”, по отзыву Герцена, “потрясло всю мыслящую Россию”. Ротмистр в отставке, Чаадаев был безупречно храбр: он обладал и храбростью солдата, и отвагой мыслителя. Чаадаев был зачинателем идейных споров и их непременным участником в течение более четверти века. После его смерти А. С. Хомяков, неуступчивый чаадаевский оппонент, дал исторически точную оценку места Чаадаева в русском обществе: “Почти все мы знали Чаадаева, многие его любили, и, может быть, никому не был он так дорог, как тем, которые считались его противниками. Просвещенный ум, художественные чувства, благородное сердце - таковы те качества, которые всех к нему привлекали. Но в такое время, когда, по-видимому, мысль погружалась в тяжкий и невольный сон, он особенно был дорог тем, что он и сам бодрствовал и других пробуждал, - тем что в сгущавшемся сумраке того времени он не давал потухать лампаде и играл в ту игру, которая известна под именем “жив курилка”. Еще более дорог он был друзьям своим какою-то постоянною печалью, которою сопровождалась бодрость его живого ума” Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. Под ред. И. А. Федосова. М. 1989 г. С. 35.

.

В Москве 1830-х годов Чаадаева привыкли видеть рядом с Михаилом Орловым. “Первые лишние люди, с которыми я встретился”, - писал о них Герцен. Высказывание острое, но неверное. Ветераны 1812 года, победители Наполеона, Орлов и Чаадаев служили примером “юной Москве”, их непримиримая оппозиция николаевской эпохе была непростым общественным делом. До конца дней они выступали против “разнузданного патриотизма” (слова Чаадаева). В печальные для России месяцы Крымской войны Чаадаев немногими афоризмами изложил полный достоинства символ веры. Он как бы подводил итог своему общественному служению: “Слава богу, я ни стихами, ни прозой не содействовал совращению своего отечества с верного пути. - Слава богу, я не произнес ни одного слова, которое могло бы ввести в заблуждение общественное мнение. - Слава богу, я всегда любил свое отечество в его интересах, а не в своих собственных.- Слава богу, я не заблуждался относительно нравственных и материальных ресурсов своей страны. - Слава богу, я не принимал отвлеченных систем и теорий за благо своей родины.- Слава богу, успехи в салонах и в кружках я не ставил выше того, что считал истинным благом своего отечества. - Слава богу, я не мирился с предрассудками и суеверием, дабы сохранить блага общественного положения - плода невежественного пристрастия к нескольким модным идеям”. Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. Полное собрание сочинений и избранные письма.Том II. С. 311.

У себя дома на Новой Басманной, где он принимал по понедельникам, в литературных салонах Елагиной и Свербеевых, в московских гостиных Чаадаев неизменно был, по словам Вяземского, “преподавателем с подвижной кафедры”, проповедником “новых идей”, которые он облекал в безупречно-изысканную форму.

Учение Чаадаева о бытии

Чтобы наглядно представить себе основные идеи философской системы Чаадаева, обратимся сначала к его учению о бытии.

По мнению Чаадаева мир есть результат, творческий продукт “идей”, “бога”. Понятие бога у Чаадаева не тревиально богословское. С одной стороны, бог - это не “личность”, а безграничные творческие силы, “разум”, “духовная сушность вселенной”, высшее мировое сознание, которое он выдавал за первоначало и первопричину всего сущего, за силу, стоящую над реальным миром. С другой стороны, бог - “субъект” в толковании его сущности христианской догматики.

Уместно отметить, что в своих философских размышлениях Чаадаев под богом постоянно имел в виду идеальное первоначало мира, “идею”, “высший разум” и тому подобное. Однако, когда он излагал вопросы религии - в его понятии бог - христианская мифологическая личность.

Бытие, считал Чаадаев, является порождением бога, его производным. Он различал три формы бытия: материальное бытие или бытие природы; историческое бытие людей, или социальное бытие; духовное бытие. Последняя форма бытия предшествует первым, и фактически является их субстанциальным началом и ближайшей причиной. Духовное бытие - сила активная, ее значение у Чаадаева часто отождествляется с понятием абсолютного закона. В духовном бытие он видит единство мира. Шкуринов П. С. Мировоззрение П. Я. Чаадаева. М. 1958. С. 23.

Здесь легко прослеживается близость Чаадаева к объективному идеализму Гегеля, на что указывали не раз многие историки русской философии. Сам же Чаадаев неоднократно подчеркивал свою враждебность к гегелевской философии и свои симпатии к философии Платона и раннего Шеллинга.

Предпочтение, которое он отдавал Платону и Шеллингу по сравнению с Гегелем, недостаточно считать недоразумением. Оно свидетельствует о явном недопонимании Чаадаевым всего аспекта истории объективно идеалистической философии, всей “линии Платона”. Чаадаев П. Я. Ук. соч. Т. II. С. 239-241.

Итак, духовное бытие является, по Чаадаеву, порождением идей бога. Оно доминирует над бытием материальным, вещественным. Духовное бытие, хотя и воздействует на бытие природы, в котором раскрывается всеобъемлющая сила, “высший разум”, все же они сливаются воедино лишь в историческом и социальном бытии: разум и человек не чужды друг другу, поскольку лишь люди, в отличие от животных, способны мыслить.

Гносеология Чаадаева

Взгляды Чаадаева на познание человеком окружающего мира наиболее ярко выражены в “Отрывках” 1829-1831 годов и в “Философических письмах”. Отдельные высказывания по вопросам гносеологии встречаются в “Апологии сумасшедшего”, а также в статьях и переписке. Чаадаев П. Я. Ук. соч. Т. I-II.

Большую роль в познании Чаадаев отводил разуму, мышлению. Наука, утверждал он, немыслима без обобщений, теории, без философии. Рациональное и эмпирические в “обычном” познании должны идти вместе.

Он писал, что в нашем познании мы пользуемся мировым разумом. Считал единичное сознание человека ограниченным в возможностях всесторонне исследовать сущность бытия. Чаадаев указывал на столкновение сознаний как на средство углубления познания истины. Именно это столкновение сознаний ведет к “рассеиванию” и “скрещиванию” мыслей, т.е. составляет тот процесс, который порождает, по мнению Чаадаева, “общее сознание”. Чаадаев П. Я. Ук. соч. Т. II. С. 40-50.

Таким образом, идеи Чаадаева: “мысль человека есть мысль рода человеческого”, “сознание человека - продукт общественного разумения” - были не лишены противоречивости, двойственности.

В прямой связи с этими идеями Чаадаева находилась его попытка определить особенности национальных сознаний народов Запада и Востока. Он считал нацию неким совокупным индивидом и потому полагал, что кроме особенностей индивидуального разума свои отличительные черты имеет дух национальный: в Англии - одна действенная является наружу, а “мысль рассудка, мысль спокойная хранится в святилище связей семейных или во внутренности души”; в Германии - “плавают на Океане отвлечений”; на Востоке - в Китае и в Индии “смешивают воображение с рассудком”. Особенностью сознания русских, по мнению Чаадаева, всегда являлось предпочтение чувствам по сравнению со строгим мышлением, часто угадывание, а не изучение, прерывность вместо постепенности, отсутствие “живых традиций”. В этих свойствах русского сознания он видел и недостатки дворянства. Чаадаев П. Я. Ук. соч. Т. I. С. 211.

Исторические воззрения Чаадаева

Самый большой резонанс как среди современников, так и среди потомков вызвали после опубликования первого “Философического письма” в “Телескопе” взгляды Чаадаева на историю. У всех на устах были его слова: “...мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Давная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его современному состоянию, на нас не оказали никакого действия.” Чаадаев П. Я.Ук. соч. Т. I. С. 323.

И далее он продолжает: “Я должен был показаться вам желчным в отзывах о родине: однако же я сказал только правду и даже еще не всю правду. Притом, христианское сознание не терпит никакого ослепления, и менее всех других предрассудка национального, так как он более всего разделяет людей.” Чаадаев П. Я.Ук. соч. Т. II. С. 338. Осмысление исторического пути Чаадаевым, предназначения России - в столь непривычной форме - произвели шоковое впечатление на современников. Россия была впервые у Чаадаева осмыслена в категориях новейшей европейской историософии. И вот здесь-то Чаадаев увидел пародоксальные вещи: весь путь России не укладывался в философские модели - одни факты противоречили другим, отсутствовало все то, что историк обнаруживал в жизни европейских стран. Хаос, неорганизованный мир, детские подражания Западу, не затрагивающие реальных рычагов жизни, - таков путь России, нарисованный Чаадаевым. Если история Запада - это история одной семьи, то смертный грех русской истории заключен в отвержении принципа единства.

Эта концепция не оставляет равнодушными и наших современников. Так, история каждого народа, считает Цимбаев Н. И., которому выпало играть мировую роль, не только поучительна, но и исключительна, а путь, им пройденный, не может быть определен иначе, как “свой” или “особенный”. Чаадаевское “исключение” и “российская исключительность” не синонимичны, и не многое можно добавить к старой пушкинской критике: “...ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал”. Цимбаев Н. И. Журнал “Вопросы философии” N.1,1997. С. 18-42.

Взгляды Чаадаева на религию

Нам бы хотелось более подробно остановиться на религиозном аспекте его философии, который является составной частью взглядов Чаадаева на бытие и историю. Но оригинальность его концепции по этому вопросу достойна отдельного упоминания.

Философские взгляды Чаадаева испытывали сильнейшее влияние идей французской католической философии. Лишь с возникновением христианского общества начинается, как пишет Чаадаев, истинный путь истории. Видя смысл хритианства в единстве, Чаадаев должен был теоретически признать истинной религией католичество. Символом этого единства является папа. Институт папства для Чаадаева не подлежит сомнению, именно здесь он видит несколько благодетельных для Европы элементов. Во-первых, устойчивость западного мира ставится им в прямую зависимость от непрерывности передачи истины в ряду сменяющих друг друга первосвященников. Во-вторых, как полагал Чаадаев, разделение светской и духовной власти в странах Европы имело большой социально организующий смысл: с одной стороны, двуполярность общества давала большую духовную независимость, а с другой - определила активную социальную роль католичества. Проскурина В. Ст. из кн.”Чаадаев П. Я.” М. 1991. С. 15.

Тем не менее, сам Чаадаев занимал сложную личную позицию в отношении к католичеству. Для него католическая религия, основанная на единстве, есть истинная религия, однако ради этого принципа единства и не нужно обнаруживать своих убеждений открыто, перед лицом общественности. Не желал он и проповеди католицизма в России, так как полагал, что ближайшей задачей его родины является “оживление” веры вообще. По его мнению, именно вера должна стать средоточием всей жизни, ибо конечной и идеальной целью для Чаадаева было слияние православия со “старым христианством”, т.е. с католичеством. Чаадаев П. Я.Ук. соч. Том I. С. 211.

Отношение современников к мировоззрению Чаадаева

Взгляды Чаадаева проделали сложную эволюцию. К моменту появления в печати “Философического письма” от отошел от некоторых его крайних утверждений. В памяти русского общества он ставался прежде всего как строгий обличитель казенного патриотизма.

В политическом плане концепция первого Философического письма” была направлена против российского абсолютизма. Чаадаев стремился показать ничтожество николаевской России в сравнении с Западной Европой. Именно эта сторона чаадаевской статьии привлекла наибольшее внимание статьи и привлекла наибольшее внимание в 1836 г. “Былое и думы” Герцена великолепно передают превыевпечатления от чтения “Философического письма”: “Летом 1836 года я спокойно сидел за своим письменным столом в Вятке, когда почтальон принес мне последнюю книжку “Телескопа”...

Со второй, третьей страницы меня остановил печально-серьезный тон; от каждого слова веяло долгим страданием, уже охлажденным, но еще озлобленным. Эдак пишет только люди, долго думавшие, много думавшие и много испытавшие; жизнью, и не теорией доходят до такого взгляда... Читаю далее - “Письмо” растет, оно становится мрачным обвинительным актом против России, протестом личности, которая за все вынесенное хочет высказать часть накопившегося на средце.

Я раза два останавливался, чтоб отдохнуть и дать улечься мыслям и чувствам, и потом снова читал и читал. Это напечатано по-русски, неизвестным автором... Я боялся, не сошел ли я с ума”.

Герцен ценил “Философическое письмо” именно как политический документ эпохи, как вызов николаевскому самодержавию. В работе “О развитии революционных идей в России” он утверждал: “Сурово и холодно требует автор от России отчета во всех страданиях, причиняемых ею человеку, который осмеливается выйти из скотского состояния. Он желает знать, что мы покупаем такой ценой, чем мы заслужили свое положение; он анализирует это с неумолимой, приводящей в отчаяние проницательностью,а закончив эту вивисекцию, с ужасом отворачивается, проклиная свою страну в ее прошлом, в ее настоящем и в ее будущем... Кто из нас не испытывал минут, когда мы, полные гнева, ненавидели эту страну, которая на все благородные порывы человека отвечает лишь мучениями, которая спешит нас разбудить лишь затем, чтобы подвергнуть пытке? Кто из нас не хотел вырваться навсегда из этой тюрьмы, занимающей четвертую часть земного шара, из этой чудовищной империи, в которой всякий полицейский надзиратель - царь, а царь - коронованный полицейский надзиратель?” Герцен А. И. Сочинения в 2-х томах. М. 1985. Том II. С. 149.

Историко-философская сторона концепции Чаадаева была чужда Герцену. Безотрадный чаадаевский пессимизм, неверие в русский народ, котолические симпатии, насильственное отмежевание России от Европы Герцен не принял: “Заключение, к которому пришел Чаадаев, не выдерживает никакой критики” Герцен А. И. Сочинения в 2-х томах. М. 1985. Том II. С. 149..

Многие представители либеральной общественности официальное противопоставление России и Европы приняли не сразу. На рубеже 1820-1830-х годов они продолжали высказываться за европеизацию русской жизни. Об этом не раз говорили “любомудры”, продолжавшие традиции веневитинского кружка. Обыгрывая особенности русского календаря, Шевырев в 1828 г. писал в “Московском вестнике”: “Потребен был Петр I, чтобы перевести нас из 7-го тысячелетия неподвижной Азии в 18-е столетие деятельной Европы, потребны усилия нового Петра, потребны усилия целого народа русского, чтобы уничтожить роковые дни, укореняющие нас в младшинстве перед Европою, и уравнять стили”. В стихах молодого Шевырева воспет Петр I, поставлена тема России, которой поэт сулит великое будущее, но чье настоящее вовсе не радужно. В стихотворении “Тибр” (1829) сопоставление России - Волги и Европы - Тибра завершается торжеством как Тибра (“пред тобою Тибр великий плещет вольною волной”), так и Волги (“как младой народ, могуча, как Россия, широка”). примечательна мысль о несвободе России - Волги, скованной “цепью тяжкой и холодной” льда (образ, близкий Тютчеву). Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. Под ред. И. А. Федосова. М. 1989 г. С. 37-38.

В статье “Девятнадцатый век” И. В. Киреевский скорбел, что “какая-то китайская стена стоит между Россиею и Европою... стена, в которой Великий Петр ударом сильной руки пробил широкие двери”, и ставил вопрос: “Скоро ли разрушится она?” Вопреки официальной идеологии, он писал: “У нас искать национального, значит искать необразованного; развивать его на счет европейских нововведений, значит изгонять просвещение; ибо, не имея достаточных элементов для внутреннего развития образованности, откуда возьмем мы ее, если не из Европы?”

Не принимая официального восхваления прошлого, настоящего и будущего России, либералы не были согласны и с чаадаевским утверждением о неисторичности русского народа, об отсутствии у него богатого исторического прошлого. Видимо, один из самых ранних откликов на “Философическое письмо” принадлежит П. В. Киреевскому, который 17 июля 1833 г. писал поэту Языкову: “Эта проклятая чаадаевщина, которая в своем бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить все великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad absurdum в сумасшедшей голове Ч., но отзывается, по несчастью, во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, - так меня бесит, что мне часто кажется, что вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов”. Не соглашаясь с желчными выпадами Чаадаева, П. Киреевский словно нащупывает путь, который позволил соединить неприятие казенного патриотизма с чувством национальной гордости. Замечательно, что в 1833 г. он далек от позднейшего славянофильноского осуждения Петра I.

Письмо П. Киреевского - прекрасный образец спора с Чаадаевым, мысли П. Киреевского близки пушкинским высказываниям из знаменитого письма к Чаадаеву от октября 1836 г. Русское общество... С. 38.

П. В. Киреевский: “Я с каждым часом чувствую живее, что отличительно, существенное свойство варварства - беспамятность; что нет ни высокого дела, ни стройного слова без живого чувства своего достоинства, что чувства собственного достоинства нет без национальной гордости, а национальной гордости нет без национальной памяти”. А. С. Пушкин: “Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться... я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора - меня раздражают, как человек с предрассудками - я оскорблен, - но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал”. Русское общество... С. 38.

Деятельным утверждением идей истинного патриотизма, бесценным вкладом Петра Киреевского в сокровищницу национальной памяти стало Собрание народных песен, к записи которых он, Николай Языков и другие члены дружной семьи Языковых приступили в 1831 г. “Тот, кто соберет сколько можно больше народных наших песен, сличит из между собою, приведет в порядок и проч., тот совершит подвиг великий... положит в казну русской литературы сокровище неоценимое и представит просвещенному миру чистое, верное, золотое зеркало всего русского”, - писал Н. Языков.

По-своему спорил с Чаадаевым (и не в меньшей мере с “официальной” идеологией) его постоянный корреспондент А. И. Тургенев, который принял на себя трудную и своеобразную роль “посредника” между Россией и Западной Европой, между русской и западноевропейской культурой. Россию он понимал как неотъемлемую в политическом, общественном и культурном отношении часть Европы. Тургеневская “Хроника русского”, отдельные части которой печатались в “Московском телеграфе”, в “Современнике”, в других журналах, знакомила русского читателя с событиями современной западноевропейской жизни, ее содержание подрывало тезис о “гибели” Европы. Одновременно А. И. Тургенев без устали собирал в европейских архивах свидетельства о средневековой истории русского народа, в историческое “ничтожество” которого он не верил.

Сильное впечатление на русское общество произвели европейские потрясения 1830-1831 гг. Как “небывалое и ужасное событие” воспринял революцию Чаадаев. Крушение легитимного, котолического и стародворянского режима Бурбонов он понимал как крушение своих надежд на Европу. В сентябре 1831 г. он писал Пушкину: “Что до меня, у меня навертываются слезы на глазах, когда я вижу это необъятное злополучие старого, моего старого общества; это всеобщее бедствие, столь непредвиденно постигшее мою Европу”. Русское общество... С. 39.

Европейские события, понимаемые в духе формулы “гибель Запада”, вынуждали Чаадаева внести изменения в стройную историческую концепцию, выраженную в “Философическом письме”. В том же сентябрьском письме к Пушкику он размышлял: “Ибо взгляните, мой друг: разве не воистину некий мир погибает, и разве для того, кто не обладает предчувствием нового мира, имеющего возникнуть на месте старого, здесь может быть что-либо, кроме надвигающейся ужасной гибели”.

К середине же 1830-х годов “предчувствие нового мира” привело Чаадаева к пересмотру прежнего пессимистического взгляда на будущее русского народа. В 1833 г. он писал А. И. Тургеневу: “Как и все народы, мы, русские, подвигаемся теперь вперед бегом, на свой лад, если хотите, но мчимся несомненно. Пройдет немного времени, и, я уверен, великие идеи, раз настигнув нас, найдут у нас более удобную почву для своего осуществления и воплощения в людях, чем где-либо, потому что не встретят у нас ни закоренелых предрассудков, ни старых привычек, ни упорной рутины, которые противостали бы им”. Чаадаев П. Я. Сочинения и письма. Полное собрание сочинений и избранные письма.Том II. С. 231.

Два года спустя он убеждал Тургенева: “Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе”. Теперь Чаадаев не был склонен считать николаевскую систему помехой на пути превращения России в центр европейской цивилизации: “Мы призваны... обучить Европу бесконечному множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь: вы знаете, что это мое глубокое убеждение, мы уже сейчас являемся ее политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше тепершенее могущество, опирающееся на материальную силу”. Чаадаев П. Я. Ук. соч. Том II. С. 346.

Заключение

Итак, исходя из всего вышесказанного, мы можем сделать следующие выводы.

По исходным позициям своих философских взглядов Чаадаев - объективный идеалист. Он называл себя “христианским философом”, был увлечен идеями католицизма. В русской общественной мысли Чаадаев был первым, кто высказал положение об “отсталости” России, причины которой он усматривал во влиянии православия, унаследованного от “жалкой, глубоко презираемой” европейскими народами Византии.