Франция: трудная дорога к модернизации. Тенденции развития

После Второй мировой войны, в быстро менявшемся мире, французская экономика испытала настоятельную необходимость переориентации в индустриальном направлении. Но общество продолжало ощущать недоверие к предпринимателям, не считало их способными самостоятельно выполнить такую задачу. При поддержке широких масс ее решение взяло на себя государство, которое и выступало своего рода гарантом развития национальной экономики. Сразу после войны, в рамках политики дирижизма, значительная часть ведущих компаний тяжелой индустрии была национализирована; частными остались по преимуществу средние и мелкие фирмы, деятельность которых регулировалась государственными индикативными планами развития. В первое послевоенное 15-летие рынка, в традиционном понимании этого слова как поля столкновения конкурентов, во французской экономике практически не было. Частный сектор был огражден от конкуренции на внутреннем рынке сложившейся еще в начале века системой картелей, огосударствленные компании - своим монопольным положением; все вместе защищались от зарубежных соперников высокими импортными тарифами. Отношение общества к предпринимательству оставалось негативным, самих предпринимателей к конкуренции, - мягко говоря, крайне сдержанным.

Конкуренция, ворвавшаяся на французский рынок с вхождением страны в ЕС, уничтожила таможенные барьеры и картельные перегородки и обнаружила существенное отставание национальной промышленности. Под ее воздействием частный бизнес был вынужден развиваться гораздо динамичнее. В сознании существенной части предпринимателей (особенно в промышленности, где конкуренция ощущалась особенно остро) наметился сдвиг: появилась склонность к экономической деятельности ради преумножения дохода, уменьшилось “бегство от риска”. Бизнес креп и, по мере усиления своих позиций, заставил государство отказаться от дирижизма, постепенно ликвидировать мелочную опеку в виде жесткого валютного и ценового контроля, детального планирования инвестиционных и производственных решений и т. п. Одновременно более соответствующей рыночной экономике стала деятельность ведущих государственных компаний, где прекратилось бесконтрольное бюджетное финансирование, а инвестиционные программы стали строиться с учетом конкуренции по уровню издержек и изменений в спросе. Именно на этот период - с середины 60-х- середины 70-х годов - пришлось время наиболее динамичного развития французской экономики, быстрого роста прежде очень слабых на фоне конкурентов национальных компаний, ускоренных положительных сдвигов в основных народнохозяйственных структурах - производстве, занятости, экспорте. Существенно возросли уровень и качество жизни населения.

Положительная тенденция роста, как известно, была прервана острейшим экономическим кризисом, спровоцированным глубокими внутри- и внешнеэкономическими причинами и подхлестнутым нефтяными шоками 1973 и 1981 годов. Для выхода из кризиса в начале-середине 80-х годов подавляющее большинство развитых стран перешло к неолиберализму, нацеленному на всемерную поддержку бизнеса при сокращении роли государства в экономике.

Однако во Франции такой поворот не был совершен до 2002 года, да и сейчас правительство Ж.-П. Раффарэна производит его с большим трудом. На политических причинах данного явления мы остановимся ниже. Пока коснемся морального фактора. Сегодня, как и много лет назад, подавляющим большинством французов бизнес и конкуренция воспринимаются отрицательно. По-прежнему ценятся солидные семейные состояния, полученные в наследство. Нувориши встречаются в штыки; многие французы всерьез согласны с нашими бессмертными сатириками в том, что “все крупные современные состояния нажиты нечестным путем”. В стране немало чиновников, специализирующихся на доказательстве подобной нечестности; их постоянная “охота за черепами” вызывает в публике неподдельный интерес и пользуется поддержкой со стороны рядовых граждан. Крупные компании, даже национальные, не говоря уже о зарубежных, многим видятся как космополитические образования, которым подлинные интересы Франции безразличны и даже враждебны.

Отсутствие симпатий к капитализму, его проявлениям и носителям характерно для всего общества и мало связано с политическими пристрастиями. Прибыль зачастую расценивается как результат жульничества и мошенничества, конкуренция - как нарушение сложившихся патерналистско-клиентских отношений предпринимателя с его заказчиками, поставщиками и даже наемной рабочей силой. В начале 1980-х годов известный журнал деловых кругов “Le Nouvel Economiste” отмечал: “Во Франции все без исключения, как левые, так и правые, одинаково испытывают недоверие к конкуренции”. Против приведенной цитаты, казалось бы, говорит ее давность. Но вот датированное 1996 годом высказывание К. ван Мирта, экс-комиссара ЕС по вопросам конкуренции: “Французы проявляют отвращение к конкуренции и выстраивают против нее глухую оборону - своего рода новую линию Мажино”. Французский журнал “Europйen” не преминул отозваться о ван Мирте как о “социалисте, но либерале”. При этом первое определение являлось знаком одобрения, а второе - порицания. Дело в том, что термин “неолиберализм” во французской обществоведческой литературе, а тем более в масс-медиа, почти не употребляется; вместо него используется слово “ультралиберализм” - всегда с негативным оттенком. Крупный французский бизнесмен отмечает в этой связи: “Во Франции, выступая в поддержку конкуренции, вы всегда оказываетесь ультралибералом; ведь у нас нет просто либерализма - только ультра-либерализм”. В национальном сознании “ультралиберализм” сопряжен с “диким капитализмом” англо-саксонского образца, который еще Де Голль, наряду с “опасным коммунизмом” советского типа в свое время считал неподходящим для Франции.

Сегодня общая логика эволюции рыночной модели, процессы глобализации в экономической сфере, западноевропейская интеграция - все это заставляет французов принять правила игры столь нелюбимых ими “ультралиберализма” и “неокапитализма” и адаптироваться к ним. Но общественное мнение продолжает этому противиться. Каких только бед не видят от обострения конкуренции, каких зол от нее не ждут! “Коммерциализации” всех сфер человеческой жизни… уничтожения духовного мира под железной пятой мира материального… утраты всех социальных завоеваний… резкого усиления социального неравенства и ущемления прав бедняков… и т. д. Антиконкурентное поведение нормально для французских экономических акторов: от крупных банков, которые разоряются на “дружеских” кредитах, а попытка “недружественного” поглощения (вполне обычная биржевая практика в других странах) вызывает в их среде сильнейший скандал - до парижских таксистов, которые, на фоне нехватки такси в городе, образовали корпорацию и практически закрыли в нее доступ для новых членов.

Французское руководство постоянно высказывается против мер по усилению конкуренции в рамках ЕС и ВТО, всячески тормозит их принятие и применение. Так, Франция всячески противилась принятию новых членов в ЕС, поскольку это грозит сокращением субсидирования ее сельского хозяйства; столь же активно и по тем же причинам она выступает в ходе переговоров между ЕС и ВТО. Недавно приватизированные государственные компании с большим трудом привыкают к рыночным условиям (как, например, “Франс-Телеком”). Естественные монополии “Газ де Франс” и “Электрисите де Франс” с момента либерализации рынков стран ЕС предприняли на них настоящую атаку, резко улучшив свои конкурентные позиции; это особенно касалось ЭдФ, превратившейся во вторую электроэнергетическую компанию мира и первую - Европы. В то же время при попустительстве государства они делали все, чтобы не пускать соперников на французский рынок и продолжать действовать в неконкурентных условиях. Не помогало даже неоднократное вмешательство Еврокомиссии, и только смена правительства в 2002 году способствовала изменению ситуации. Крайне медленно открываются для конкуренции такие сектора французской экономики, как транспорт, связь (почтовая), социальное страхование по болезни (отсутствует возможность выбора страховщика); в банковской сфере практически невозможно разорение ведущих кредитно-финансовых институтов (как это случилось с английским “Барингсом”, но не случилось - с “Креди Лионнэ”). В розничной торговле закон 1996 года (кстати, предложенный Ж.-П. Раффарэном, тогда министром торговли) накладывает серьезные административные ограничения на создание супермаркетов, поскольку это “ущемляет интересы мелких предприятий отрасли”. Таких примеров все еще множество.

Конкуренция - не единственное проявление “дикого капитализма”, которого опасаются. Столь же негативно относятся многие французы к другим аспектам “англо-саксонской хозяйственной модели”: определяющей роли акционера и приоритету клиента перед наемным рабочим. Во Франции, в отличие от США и Великобритании, а теперь даже и от ФРГ, среди держателей акций практически нет мелких акционеров. Идея извлечения дохода таким способом представляется многим непривлекательной, даже аморальной. Характерно в этом отношении мнение Л. Жоспэна, который, занимая пост премьер-министра, заявил в ООН: “Мы не для того отказались от идеи господства пролетариата, чтобы получить господство акционариата!”. Вполне серьезно высказывается даже мнение, что господство акционариата подрывает гражданские права и свободы: “В мире англо-саксонского либерализма, главным стержнем и опорой которого является биржа, акционер имеет все права, гражданин - никаких”, - вполне серьезно утверждают французские экономисты.

В соответствии с французской предпринимательской этикой, предприятие создается и существует для того, чтобы обеспечивать людей работой. Предприятие - для персонала, а вовсе не для удовлетворения спроса и потребностей клиентов, не для извлечения прибыли и не для прочих “ультралиберальных” целей. Правда, данный тезис плохо сочетается с социальной историей и практикой: в Европе мало стран, где бы предприниматели с таким трудом шли на уступки лицам наемного труда, как во Франции. В подобной этике, может быть далекой от реальных отношений, хорошо различима проекция уже упоминавшихся “патронско-клиентских”, патерналистских социальных отношений на экономическую сферу.

Учитывая все эти настроения, совсем не удивительно поведение французского электората перед лицом наступления “дикого капитализма” и “ультралиберализма” в последнее двадцатилетие ушедшего века.

Политическая чехарда и варианты экономической политики.

Специфической чертой политической жизни Франции в последние два столетия является постоянное противоборство сторонников “порядка” и приверженцев “изменений”. По отношению друг к другу они всегда занимали непримиримые позиции, настаивая на внедрении в жизнь диаметрально противоположных вариантов социального или хотя бы политического устройства. Носители взаимно неприемлемых идей, политические партии, сталкивались сами и сталкивали своих сторонников в своего рода скрытой гражданской войне, чреватой частыми и сильными общественными потрясениями. Во французской новой и новейшей истории насчитывается не менее десяти таких потрясений, тогда как в английской, немецкой, российской - не более двух-трех.

Одной из основных проблем, вызывавших сражения сторонников “порядка” и поборников “изменений”, был вопрос: кому должны принадлежать произведенные блага, предпринимателю или производителю, и, следовательно, должен ли общественный строй быть капиталистическим или социалистическим (коммунистическим)? Сторонниками “изменений” в данном случае выступали широкие слои общества; настроения которых питались стремлением к социальной справедливости, основанной в значительной мере на обостренной нелюбви к богатым, на эгалитаризме, солидарности (прежде всего классовой) и вере в сильное государство. Эти слои еще на рубеже XIX-XX веков оформились в мощные массовые движения - социалистическую и коммунистическую партии. Им удалось прийти к власти во Франции еще накануне Второй мировой войны (правительство Народного фронта, июнь 1936 - февраль1937 годов), затем неоднократно находиться в составе высших исполнительных органов в первое послевоенное десятилетие. Однако с 1958-го по 1981 год власть во Франции принадлежала правоцентристам; левые были вынуждены уйти в глубокую оппозицию.

Длительный отрыв от реальной экономической ситуации и сохранение левыми верности марксистской теории (в чем их активно поддерживал массовый избиратель) обусловили создание ими в начале 1970-х годов долгосрочной единой программы “Изменить жизнь”, предусматривавшей “разрыв с капитализмом”, прежде всего “ликвидацию предпринимателя и прибылей”, широкомасштабные национализации, введение демократического планирования, активное перераспределение национального дохода в пользу “обездоленных” и т. п. С этой программой, удивительной для развитой западной страны конца ХХ века, объединившиеся социалисты и коммунисты выступили и на президентских и парламентских выборах 1981 года. И одержали победу: 52% электората, недовольного продолжавшимися с середины 70-х годов безуспешными попытками правых улучшить положение дел путем политики “жесткой экономии”, проголосовали за единого кандидата левых Ф. Миттерана. Левые получили большинство и в парламенте.

Однако применение на практике марксистских рецептов оказалось неэффективным. Широкомасштабные национализации дезорганизовали работу огосударствленных компаний; крупный частный бизнес стал массово переносить производство за рубеж. Существенно увеличилась безработица, резко возрос бюджетный дефицит, продолжалось падение темпов экономического роста… Ухудшение макроэкономической и социальной ситуации заставило левых на практике отказаться от своей программы и прибегнуть к той же макроэкономической политике, что и их правые оппоненты: начать постепенную денационализацию и перейти к “жесткой экономии”. В начале 90-х годов изменилась и теоретическая база деятельности левых. Из новой программы социалистов, принятой в 1991 году, были исключены наиболее резкие лозунги (они назывались выше). Их сменило признание необходимости адаптации к рынку, его законам и действующим лицам, дополненное довольно сдержанными призывами к “трансформации общества в условиях смешанной экономики” Из всех радикальных установок осталась лишь одна: “Платить должны богатые”; это означало, что желаемые трансформации общества должны осуществляться через перераспределение национального дохода.

Все это было чревато потерей электоральной базы. Многие сочли, что налицо явный сдвиг к правоцентристской платформе, означающий отрицание самой сути социализма. Избиратель оказался дезориентированным. Это положение, по-видимому, сохраняется и сегодня. Газета “Le Monde”, освещая президентские выборы 2002 года, отмечала, что до середины 80-х годов “возможность выбора для избирателя облегчалась предложением справа и слева диаметрально противоположных идеологий, абсолютно разных моделей общественного устройства. Но как сделать выбор сегодня, когда дело касается всего лишь разных способов управления экономикой?”. Вынужденное “поправение” социалистов вызвало отток электората, сохранившего приверженность своим традиционно левым взглядам.

Резкое сокращение численности избирателей наблюдалось и у французских коммунистов. Успешное экономическое развитие 60-х - начала 70-х годов доказало многим, что в развитой стране существенного улучшения положения трудящихся можно добиться и без радикальной смены политического режима. Кроме того, ФКП, всегда имевшая “особые отношения” с КПСС и во всем ее поддерживавшая, в годы перестройки и гласности “…пала жертвой верности…угнетательской, стремящейся к мировому господству и экономически неэффективной тоталитарной системе”. В целом за 1981-2002 годы процент голосов, подаваемых за ФСП и ФКП, сократился с 37 до 21%. Но не увеличилась и доля тех французов, которые голосуют за правоцентристов. Основная правоцентристская партия - продолжательница традиций голлизма Объединение в поддержку республики, ОПР (ныне Союз за объединение народа, СОН), все это время стабильно получала 20-22% голосов. Как известно, идейная основа голлизма - тезис о мессианской роли в жизни человечества, которая отведена Франции самой историей. Реализовать ее можно было, по мнению голлистов, при сохранении Францией роли великой политической державы. Оборотной стороной концепции “величия” выступал тезис об “особости”: миссия Франции виделась в том, чтобы занимать особое положение между двумя блоками, Восточным и Западным. В этих построениях все базировалось на отрицании: антиатлантизм сочетался с антисоветизмом, а антимарксизм - со своеобразным антикапитализмом.

Время и масштабные перемены нанесли этим идеям урон. Антиатлантизм стал смягчаться еще с уходом де Голля из политики; в те же годы выявилась и неэффективность “особого пути” в экономике, заставив правых отказаться от столь милого многим доминирования в ней государства. Спрос на антимарксизм и антисоветизм упал на рубеже 80-90-х годов. Разрушение идеологического фундамента и всеобщий переход Запада к неолиберализму обусловили и соответствующий разворот ОПР. В ее программных установках отводится больше места экономическим целям; бизнес стал рассматриваться если не как главное действующее лицо хозяйственных отношений, то, по крайней мере, как равноправный партнер государства. Новшества получили широкое распространение среди теоретиков и руководства партии. Но массовый избиратель их не воспринял и не поддержал. По мнению некоторых обозревателей, электоральные поражения неоголлистов в 80-е годы были связаны именно с их увлечением неолиберализмом. В результате всех этих обстоятельств и непростой экономической обстановки последнего 20-летия, определенная часть избирателей утратила обычные ориентиры. Это было чревато политической чехардой: преобладание социалистов в обеих ветвях власти имело место лишь дважды: в 1981-1986 и 1988-1993 годах. В остальное время их полномочия ограничивались либо исполнительной, либо законодательной властью, что приводило к “сосуществованию” либо левого президента с правыми правительствами (1986-1988, 1993-1995 гг.), либо правого президента с левым правительством (1997-2002 гг.) В 1995-1997 годах власть целиком находилась в руках правоцентристов; она вернулась к ним и в 2002-м. Таким образом, каждые 3-4 года у руля правления в основном оказывались носители прямо противоположных концепций экономического развития, вступавшие в открытые противостояния по важнейшим вопросам хозяйственной политики. Ни у правых, ни у левых не хватало времени для долговременного претворения в жизнь своих программ.

Но все-таки левые руководили правительством в общей сложности дольше. Их неуклонное стремление к перераспределению, и давно ставшая анахронизмом опора на кейнсианские методы экономической политики (стимулирование спроса) обусловили то обстоятельство, что уровень налогообложения бизнеса во Франции к 2002 году был едва ли не самым высоким в ЕС, рынок труда - одним из наименее гибких и зарегулированных. Французские предприятия, в отличие от своих зарубежных конкурентов, развивались скорее не благодаря, а вопреки социально-экономической деятельности государства, что не могло не отразиться отрицательно на основных макроэкономических показателях - темпах роста, важнейших структурных сдвигах, уровне производительности труда. Особенно тяжелая ситуация с безработицей, с ростом которой не в состоянии справиться ни одна из правящих партий.

Сплав своеобразной политической культуры и замедления экономического развития обусловил появление достаточно широких масс населения, которые видят причины своих бед в наличии врага: классового, буржуазии (ультралевые, троцкистские партии) или расового, имигрантов (ультраправые, прежде всего Национальный фронт). Идеология “леваков” в общем сводится к известным тезисам “Отобрать и разделить” и “Долой буржуев!”; обозреватель английской “The Financial Times”, прослушав предвыборное выступление Арлетт Лагюйер, главы партии “Рабочая сила”, отмечал: “Это было потрясающее путешествие во времени. Я оказался в Петрограде 1917 года”. Крайне правые сосредоточены на иммиграционно-интеграционных проблемах. Они объясняют долгосрочные экономические трудности “наплывом иммигрантов, которые оккупировали рабочие места и получают основную часть социальных выплат”, а также “заговором брюссельских технократов”, которым безразличны или враждебны интересы Франции.

Таким образом, в современной Франции сложилось удивительное положение: неолиберализм и интеграция имеют так мало сторонников, что “партия изменений” вокруг них не складывается. В частности, представитель единственной партии, провозглашающей неолиберальные взгляды, - Либеральных демократов - получил на президентских выборах 2002 года всего 3-3,5%, сторонники проинтеграционного Союза за демократию - 7,8%. Эти проекты “не проходят” во Франции как малоприемлемые для основной массы избирателей. “Франция - антилиберальная страна, - писал совсем недавно политолог Р. Рошфор, - причина крайне проста: элементы французской политкультуры - республиканский антиклерикализм, радикальный марксизм, христианский социализм - прямо противоположны либерализму”

Наоборот, значительный сегмент избирателей выдвигает альтернативу альтернативе: хочет перемен, но понимает их как движение не вперед, а назад. Недаром с таким трудом принимает сейчас общество реформы в социальной сфере и налогообложении, проводимые правительством Ж.-П. Раффарэна.

Размещено на Allbest.ru